Страница:
Долго-долго сидели и ждали.
Наконец Простой человек не выдержал и встал…
— Пойду еще раз, — сказал он. — Хлопну для смелости — и пойду.
Он выпил коньяку… Все — от нечего делать — внимательно глядели, как он наливал, как подержал рюмку в руке, тоже глядя на нее, и как выпил. Простой человек выпил и пошел к Вере Сергеевне.
— Я еще раз, — сказал он, входя. — Сергеевна, голубушка… ведь все это — опишут, — сказал он, показывая рукой гарнитур, диван, ковры… — Все-все. Одни обои останутся.
— Пусть, — сказала Вера Сергеевна. — Зато преступники будут наказаны.
— Преступников не надо наказывать…
— А что же их надо — награждать?
— И награждать не надо. На них не надо обращать внимания. В крайнем случае, надо с имя находить общий язык.
— Спасибо за науку. А они будут продолжать воровать?
— Они так и так будут продолжать! Потом: ну какие же они преступники? Вот эти-то?.. Господи!.. Это сморчки! Они вон уже перепугались сидят… с них капает. Ведь на них глядеть жалко. Вы зайдите, гляньте — ведь это готовое Ваганьково. Там только надписи осталось сделать: был такой-то, грел руки возле гарнитуров. Пожалейте вы их, ей-богу! Ну, припугнули — и хватит. Хоть Аристарха свово пожалейте: ведь он со страху… мужиком года полтора не будет.
— Ну, что вы — он любовниц заводит! — воскликнула Вера Сергеевна с дрожью в голосе. — У него есть Соня.
— Сонька?! — удивился Простой человек. И хлопнул себя руками по штанам. — Господи, боже мой. Ну нашла же ты к кому приревновать. Да с Сонькой вся база… Я! Я!.. — постучал себя в грудь Простой человек. — Я один, можеть, только и не вошкался: потому что я тоже больше коньяк уважаю. Не коньяк даже, а простую водку. Сонька!..
— Тем более! — мстительно воскликнула Вера Сергеевна. И встала от телевизора и нервно прошлась по комнате. — Тем более!.. Скотина он такая. Мне его нисколько не жалко! Из всей этой бригады, — показала она на комнату Аристарха, — мне ни-ко-го не жалко. Вас только жалко.
— Да меня-то!.. — махнул рукой Простой человек. — Я и там грузчиком буду. Это им переквалификацию надо проходить, а мне-то… Коньячка вот только не будет, вот жалко. Ну, отдохну от него, наберусь сил — тоже полезно. Да мне много и не дадут — от силы два года: за компанию. Мне их жалко, Сергеевна: у их, у всех, почесть, детишки. Вот этого толстого!.. — почему-то вдруг обозлился Простой человек, — вот этого бы я посадил, не моргнув глазом. Ох, эт-то журавь, скажу тебе! Это самый главный воротила. Но его же отдельно не посадишь. Сажать, так уж всех.
— Вот все и будут сидеть.
— Оно, конечно… так. Знамо, что… А куда денешься? — будем сидеть.
И Простой человек вышел.
Когда он вошел в комнату, где сидели «пассажиры», на него посмотрели без всякой надежды, обреченно.
Простой человек присел к столу… И засмотрелся на бутылки с коньяком. И вдруг всплакнул.
На него удивленно посмотрели.
— Прощайте… драгоценные мои, — говорил Простой человек, глядя на бутылки. — Красавицы мои. Как я буду без вас?.. Одно страдание будет, тоска зеленая… Любимые мои. Тяжело мне с вами расставаться, ох, тяжело…
— Поплачь, поплачь, говорят легче становится, — сказал Брюхатый.
— А я и плачу. Плачу и стонаю. Сердце кровью плачет, когда на них смотрю. Но канавы рыть с тобой в одной бригаде я не буду! — Простой человек сердито посмотрел на Брюхатого. — Я твою норму там не буду выполнять. Я за тебя… Недоедать из-за тебя не буду!
— Чего это ты решил, что я там канавы рыть буду? — спросил Брюхатый.
— А что же ты там будешь делать?
— Библиотекарем пойду… Или санитаром.
Все засмеялись: это был нехороший смех, нездоровый смех, болезненный смех, если можно так сказать про смех.
— Налей-ка и мне, — подошел к столу Курносый.
Простой человек налил две рюмочки… Одну пододвинул Курносому. Они чокнулись.
— За счастливую дорогу, — сказал Простой человек.
И тут вдруг сорвался «с гвоздя» Аристарх. Он вскочил, затопал ногами и закричал:
— Хватит паясничать! Хватит паясничать!.. Комеди франсез развели тут! Вон все отсюда! Вон! Скоты!.. Говядина!
Курносый поставил свою рюмку на стол и внимательно посмотрел на Аристарха. — Слушай, — сказал он, — я умею останавливать истерики: я перворазрядник по боксу. Я хоть давно не в форме, но все равно… такую-то экономическую гниду я сделаю.
Аристархушка сел так же резко, как вскочил, обхватил опять руками голову и тихо стал покачиваться.
Простой человек промокнул губы уголком дорогой скатерти и опять пошел к Вере Сергеевне. Ему, похоже, пришла какая-то дельная мысль в голову.
— Сергеевна, — сказал он, — а на кого квартира записана?
— Как?.. — не то что не поняла, а скорей растерялась Вера Сергеевна. — Как «на кого»?
— Кто ответственный квартиросъемщик?
— Он…
— Он, — Простой человек выразительно смотрел на Веру Сергеевну.
— А что? — спросила та.
— А ты куда? — спросил в свою очередь Простой человек.
— Как куда? Никуда.
— Она кооперативная?
— Да.
— С конфискацией имущества! Он же не к Марье Иванне в карман залез, он государству в карман залез…
— Ну? И что?
— С конфискацией всего имущества, — повторил Простой человек, даже с каким-то удовлетворением повторил. — У их теория одна: с конфискацией всего имущества.
— А я куда же?
— Я вот и зашел спросить: а ты куда?
— Нет такого закона! — слабо запротестовала Вера Сергеевна.
Простой человек присел на дорогое зеленое кресло.
— Коломийцева посадили — с конфискацией, — стал он загибать пальцы, — Коренева Илью Семеныча, веселый человек был! — с конфискацией… Он, к тому же, анекдоты любил…
— При чем тут Коренев какой-то? А я что, на улицу, что ли?
Простой человек помолчал…
— Угол снимать где-нибудь.
— Здравствуйте!
— Прощайте, — жестко сказал Простой человек — откуда и нашел в себе такую жестокость, он был добрый человек — и отбыл к «пассажирам».
— Слюнтяи, — сказал он всем. И прямо прошел к столу. — Интелефу занюханные, — налил себе большой фужер коньяка и выпил один. — Энергичные люди!.. Это я… — стукнул он себя в грудь, — я энергичный! Соображать надо! Жить надо уметь! От меня три жены ушло, и ни одна, — он подчеркнул это, — ни одна не делает волны насчет алиментов! А потому что — что с меня возьмешь? С меня взять-то нечего. Я за свой труд беру, в основном, коньяком, а они не хотят коньяком. Не положено, они это прекрасно знают. Они каждый божий день видят, что я к вечеру лыка не вяжу, а сделать ничего не могут. Их мужья все изозлились… иззавидовались, а сделать ничего не могут. А вы — энергичные… Вот энергия-то! Боксер, садись, врежем. Не вешай свой курносый нос — он у тебя все равно кверху торчит. Вот ты еще более-менее, энергичный. А эти все… Тара для… сказал бы для чего, но у меня настроение улучшилось.
Раздался звонок в дверь.
Все опять замерли.
— Открывайте! — велел Простой человек. — Памятники…
Но никто не стронулся с места.
Простой человек сам пошел открывать. И на ходу изобразил, что вроде и в самом деле меж памятников идет: приостанавливался и разглядывал.
— Люблю по кладбищу ходить. Думаешь: а кто были эти люди? — рассуждал сам с собой Простой человек. Он остановился перед Брюхатым. — Вот этот, наверно, плохой был…
— Проходи, — негромко сказал Брюхатый, — а то я встану из гроба и задушу тебя.
— Да, этот был плохой, — повторил Простой человек. — Вор был, наверно.
Он подошел к двери, открыл… и воскликнул:
— Соня!..
Стояли: Соня и Чернявый. Соня всех внимательно разглядывала, а Чернявый улыбался значительно.
Никто ничего не понимал… Особенно Аристарх: он встал было, но сел снова, опять встал и опять сел — не мог встать от растерянности. Понимал что-то такое один Чернявый. Он помог снять Соне дорогую шубку… И, похоже, не собирался проходить с гостьей к «памятникам», а легонько — интеллигентно — подталкивал ее в комнату Веры Сергеевны.
И вошли.
Вера Сергеевна тоже растерялась… Встала с дивана и смотрела на женщину Соню.
А там, в комнате Аристарха, по-прежнему все сидели неподвижно. Только Простой человек, пробираясь опять меж «памятников» к столу, сказал:
— Сейчас там будет третья империалистическая, — он тихо засмеялся, набулькал из бутылки в рюмочку и качнул головой. — Клочья полетят…
А в комнате, где Вера Сергеевна, пришли в движение.
— Это — Соня, — представил Чернявый гостью хозяйке. — Моя любовница.
— Ну, — засмущалась Соня. — Прямо сразу уж… Зачем так?
— Соня, мы договорились: все начистоту. Раз тут недоразумение, мы должны…
— У вас же семья, — сказала с удивлением Вера Сергеевна. — Как же вы говорите — любовница…
— Да! — гордо сказал Чернявый. — Я — из казаков… — и он энергично показал — не то лихо дернул поводья скакуна, не то… шут его знает, что-то такое показал энергичное руками, — густых, так сказать, кровей! Все даже удивляются. Ну, говорят, Сучков, ты даешь! Вы знаете, сколько я плачу алиментов? — Чернявый навис вопросом над Верой Сергеевной и сам заранее выпучил глаза. — Семьдесят пять процентов! Вы думаете, — горячо продолжал он, — если я связался с этими государственными ворюгами, то это от веселой жизни? Нет! Если я добуду рубль на стороне, то он хоть весь мой. С законного рубля мне положено только пять копеек. А у меня — четверо детей.
— Четверо детей!..
— Это — со мной, при мне. А так их у меня… по-моему, одиннадцать. Вместе с этими, которые со мной.
— Но как же… еще любовница? — все не могла прийти в себя Вера Сергеевна.
— А что я, хуже других? Вы думаете, этот Брюхатый, например, любовницу не имеет? Имеет. Я только не знаю, что он с ней делает, но имеет. А Лысый этот?.. С чего это он, скажите, пожалуйста, полысел в сорок три года? Думал много? Над чертежами ночью склонялся? Нет, не над чертежами… Только уж не над чертежами. Да все имеют любовниц! Вы простите, вы замужняя женщина, но откройте глаза-то, откройте: ведь это же позор считается, кто не имеет любовницы. Ведь это только один Аристарх ваш… Ведь над ним весь отдел смеется! Я уж не знаю, что у вас за любовь такая… не знаю. Значит она есть еще на земле? Я не знаю… с этим Аристархом… Он мне все представления о жизни перевернул. Любовь, что ли, у вас такая? — прямо спросил Чернявый Веру Сергеевну. — Даже интересно, честное слово.
— Слушайте, — заговорила Вера Сергеевна неуверенно, — а как же записка?.. Ваша записка, я ее нашла в кармане…
— Ва-аша запи-иска, в несколько стро-очек, — пропел беспечный Чернявый. — Она вам все расскажет про записку. Соня, только всю правду. Влюбилась, дурочка, в вашего Аристарха и… решила вас поссорить. Я когда сегодня узнал об этом, у меня глаза на лоб полезли. «Поедем, — говорю, — немедленно поедем к Вере Сергеевне, и ты ей все расскажешь». Все, Соня!.. Я выйду, чтоб не мешать вам… — уходя, Чернявый ласково, но строго погрозил Соне. — Все, решительно, все. Про нас подробности можешь тоже не скрывать — я лишен предрассудков, — он чуть подумал. И, по-моему, совести тоже.
«Пассажиры» никак не могли понять, что такое творит Чернявый. И когда он вошел, все вопросительно на него смотрели и ждали.
Чернявый в изнеможении опустился в кресло, прикрыл глаза, долго сидел так, вольно раскинув руки и ноги.
— Дядя Вася, налей мне граненый стакан коньяку — сказал он устало и капризно.
— Зачем же стакан? — с уважением сказал Простой человек. — Тут есть всякое хрустальное дерьмо.
— Нет, я хочу только из граненого стакана. Я сегодня спас… — Чернявый открыл глаза, огляделся, — от тюрьмы… много-много людей. Поэтому я хочу пить только из граненого — по-казачьи. Я вас всех вывел из окружения! — возгласил он, принимая стакан из рук Простого человека. Отпил, передохнул и сказал всем строго: — Соньке — книжный шкаф «Россарио», мне — золотой перстень с энблемой: казак скачет на коне.
А в комнате Веры Сергеевны в это время две женщины беседовали. Соня что-то рассказывала Вере Сергеевне, что-то показывал а руками… Вера Сергеевна то изумлялась, то удивлялась, то ужасалась, то жалостливо смотрела на Соню. По всему видно, что они поняли друг друга, помирились и даже, кажется, готовы дружить, как иногда дружат порядочная женщина и величайшая распутница. Об этом много писали.
А в комнате, где «пассажиры», хотели понять, что вообще происходит? То есть, о чем-то уже догадывались, но — подробности, подробности.
— Как ты ее уговорил? — пытал Брюхатый Чернявого.
— Книжный шкаф «Россарио»…
— Для чего он ей?
— Не знаю… Сошлись на книжном шкафу.
— Как «сошлись»? — не понял Простой человек. — Неудобно же…
— Нет, все в порядке, что ли?! — закричал в нетерпении Лысый.
— Да, — сказал Чернявый.
— Ур-ра-а! — закричали Курносый и Простой человек.
— Едем седня до Владивостока! — заявил Простой человек.
Аристархушка в волнении ходил по комнате.
— А что она ей говорит? — спросил он.
— Они говорят на иностранном языке, — сказал Курносый в сильнейшем раздражении на Аристарха. — Импортанто де ла кругом и околе, — он подошел к Чернявому и крепко пожал ему руку. — Как мужчина мужчине, — сказал он уважительно и скупо.
Чернявый махнул рукой…
— Я тоже… перехватил там: наговорил на себя, что я чуть не Тарас Бульба. Еще немного — и Тарас Бульба. По-моему она меня теперь бояться будет.
— Кто, Сонька?
— Кстати, если Сонька счас войдет в роль и начнет приставать ко мне, ты…
Но тут вошли Соня и Вера Сергеевна.
— На колени! — скомандовала Соня Аристарху. — На колени перед Верой Сергеевной.
— Зачем? — спросил Аристарх.
— На колени!! — потребовали все, еще не разобравшись, зачем надо на колени.
— Оказывается, ты оскорблял ее! — продолжала с возмущением Соня. — Ты ей тут, оказывается, наговорил гадостей и грубостей! На колени!
— На колени!!! — опять закричали все. А Курносый даже двинулся к Аристарху.
— Импортанто!.. — с угрозой сказал он. — Ты знаешь, что такое нокдаун? Я не говорю уже о нокауте, я говорю о небольшом нокдауне… На колени!
Аристархушка стал на колени…
— Проси прощения у Веры Сергеевны, — велела Соня.
— Проси прощения у Веры Сергеевны! — закричали все в один голос.
Аристарх замешкался было… Но тут ему разумно посоветовал Простой человек:
— Давай, Аристархушка… да, благословясь, поедем во Владивосток.
— Вера, — дрогнувшим голосом заговорил Аристарх, — прости. Клянусь: ни одной больше покрышки, ни одного колеса…
— Не об этом речь! — прервал его Брюхатый. — Говори по существу дела! Что значит ни одного колеса! Что ты, на лыжах собрался ездить?
— Но о чем тогда говорить-то?! — взбунтовался Аристарх на коленях.
Но тут уж возмутились все.
— Ах, он не знает, о чем говори-ить! Ах ты, бедняжечка… Первоклашка.
— Тебя мама еще за ручку водит, да?
— Нет, он все же хочет получить небольшой нокдаун.
— Да не нокдаун, а нормально — по сусалам! — громко возмутился и Простой человек. — Поедем во Владивосток! Поезд же отходит, вы что?
— Вера, — опять дрогнувшим голосом заговорил Аристарх, — клянусь, после этого случая буду каждый день проверять карманы…
— Опять!.. Ему говорят стриженый, он — бритый, — вконец вышел из терпения Брюхатый. Но тут же взял себя в руки и уже продолжал говорить с Аристархом, как с полным, но безвредным дураком, не злостным дураком: — Зачем ты будешь проверять карманы?
— Не разговаривай со мной как с идиотиком…
— Нет, зачем ты будешь проверять каждый день карманы?
— Чтобы там записок не было…
— А жить так, чтобы в твоей жизни вообще никаких записок не было — так будешь жить?
— Что я, просил ее, чтобы она мне писала?! — опять было загорячился Аристарх и показал на Соню. И хотел даже встать с колен, и уж было встал, но тут встрепенулась Соня.
— На колени! — закричала она. — А что это, женщину надо обязательно просить, чтобы она писала? — спросила она надменно. — А сама женщина не имеет права написать записку? Может у нас женщина пошутить?
Вот это понравилось всем. С этим «может ли у нас женщина пошутить» она попала в самую точку. На Аристарха опять все навалились.
— Домостроевщину развел! — воскликнул Лысый.
— Нет, этот человек просит нокаута! — тоже воскликнул Курносый. — Не хочет он нокдауна, никак не хочет! Ему больше нравится нокаут! Ведь достану в печень — до утра будут считать.
— Нет, ты ответь… Ти-ха! — рявкнул Брюхатый на всех. — Ты ответь на вопрос, который тебе, подлецу, поставили: может у нас женщина пошутить?
— Может, — Аристарху надоело стоять на коленях, и он стал со всем соглашаться.
— Значит, что надо теперь сказать?
— Что? — искренне не понял Аристарх.
Брюхатый изумился; за ним некоторые тоже изумились, но так, для вида: никто, кроме Брюхатого, не понял, что надо теперь сказать Аристарху.
— Ты должон сказать, — вылез с поучением Простой человек, — ребята, мол, забудем все — и поедем во Владивосток.
— Прекрати со своим Владивостоком! — прикрикнул на него Лысый. — По-моему, ты и так уж где-то… под Хабаровском. Тут серьезное дело.
— Что ты должен сказать? — пытал Брюхатый Аристарха.
— Что?! Что?! Что?! — с Аристархом, кажется, начиналась истерика. — Не понимаю!.. — он стукнул двумя кулаками себя в грудь, и в голосе его послышались слезы. — Не понимаю: что я должен сказать?!
Брюхатый пожалел его.
— Ты должен сказать: Верунчик, я тебя люблю. И не формально сказать, а с чувством, как ты говорил… сколько лет назад? — повернулся Брюхатый к Вере Сергеевне.
— Что говорил? — не поняла Вера Сергеевна.
— Когда он вам первый раз сказал: Верунчик, я тебя люблю? Сколько лет назад это было?
— Это было… девять лет назад, — сказала Вера Сергеевна. — Но он не так говорил… — Вера Сергеевна, вообще-то, была довольна — и этим состоянием Аристарха на коленях, и тем, что все его очень ругают. — Он сказал: «Хочешь, я сделаю тебя самой богатой женщиной микрорайона?»
— Трепло! — возмутились все.
— Про экономическую базу он ничего не говорил?
— Хвастунишка.
— Я не так говорил! — заспорил Аристарх на коленях.
— А как?
— Я сказал: «Хочешь, я могу сделать тебя самой богатой женщиной микрорайона?» Еще я сказал: «Только не носи синтетическое белье».
— Почему это? — спросила Соня.
— Искры летят, — пояснил Аристарх.
— Да? — удивилась Соня. — Не замечала.
— Ну, так, — поднялся Брюхатый. — Я думаю, что он все осознал… Осознал, Аристарх?
— Осознал.
— Поднимайся, — велел Брюхатый. — Вера Сергеевна, идите сюда… Идите, идите. Я предлагаю такую детскую игру. Кто видел, как мирятся детишки?
Никто не видел. То есть, наверно, видели, но не знали, куда клонит Брюхатый.
— Они берутся вот так… — Брюхатый взял руку Аристарха и руку Веры Сергеевны, сцепил их мизинцы. — Теперь повторяйте за мной… Вот так вот махайте и повторяйте. Повторяйте: мирись, мирись — больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться.
Все засмеялись остроумной выдумке Брюхатого, даже зааплодировали. Все были рады.
— Давайте, давайте!.. — требовали от Аристарха и Веры Сергеевны.
— Мирись, мирись, — стали вместе говорить Аристарх и Вера Сергеевна, — больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться.
Опять зааплодировали… Вера Сергеевна была счастлива; Аристарх был смущен, но тоже доволен. Их окружили, поздравляли с примирением… Сделали вокруг них хоровод, пошли, взявшись за руки, и запели:
— Черт его знает!.. — воскликнул растроганный Брюхатый. — Жить да радоваться!.. Нет, мы начинаем себе сложности находить.
— Именно: можно же красиво жить! — подхватил Курносый.
— Да… со вкусом! Ведь один раз живем-то! — тоже с чувством сказал Лысый. — Вы вдумайтесь: один раз! И все, и больше нас ни-ког-да не будет.
— Поехали во Владивосток! — опять призвал Простой человек. Но на всех слетела какая-то тихая, задумчивая минута, всем как-то было не до Владивостока.
— Иной раз думаешь: люди, в чем дело? — продолжал глубоко и даже с грустинкой Брюхатый. — В чем дело, люди?
— Дело в том, что — уважения побольше друг к другу, — подхватил его мысль Лысый. — Уважения!
— Я бы сказал — и любви, — сказал Чернявый. Он даже встал. — Любовь — это… Все можно достать! — воскликнул он. — Все! А любовь не достанешь, если ее вот тут вот нету.
— Это ты, брат, верно, — похвалил Брюхатый. — Это ты — в десятку.
— Суетимся, суетимся много, — вздохнул Лысый. — Сказано же: «Не суетитесь». Нет, мы суетимся…
— Не потопаешь — не полопаешь, — вставил и свое раздумчивое слово Простой человек. — Попробуй не посуетись.
— Заговорила матушка-деревня! — горестно и насмешливо сказал Брюхатый. — А ведь на полатях-то не суетились! — вдруг решил поймать он Простого человека на слове.
— Почему это на полатях не суетились? — не понял Простой человек. — И на полатях суетились, и на печке, и в банях… А чего ты ко мне с полатями-то привязался? Если хочешь, то я на покосе родился. Но полати я любил, потому что там можно сверху наблюдать.
— И чего ты оттуда наблюдал, интересно?
— Все… Жизнь. Мы там сказки рассказывали друг дружке… Нас одиннадцать человек росло.
— А нас — двое, — вспомнила и Соня, — но я была младшая. Это хуже всего — младшей сестрой быть: все платья, все туфли, все юбки я за Зинкой донашивала. А счас — все наоборот! — она сама рассмеялась такому нелепому обороту в жизни. — Я ей говорю: а помнишь, Зин, как я за тобой все донашивала? Она говорит: не говори. А вот нечего, говорю!.. Заладила тогда: учиться, учиться! Дырки всем на боку провертела со своей учебой! Выучилась?.. Ну, давай теперь, гордись передо мной: ты же ученая! А я вот — неученая. Я — продавщица, нормальная продавщица!.. А давай, говорю, пройдем с тобой — для кспиримента — по улице: я надену все свое на себя, а ты свое на себя… Давай, говорю, пройдем? Не хочет.
Все засмеялись.
— Нет, мы едем во Владивосток или не едем?! — на исходе всякого терпения закричал Простой человек. — Во-от споминать пустились… Чего мы сидим-то?
— Это мы — перед дальней дорогой, — молвил Курносый, улыбаясь.
— Хватит вам со своим Владивостоком! — сказала Вера Сергеевна, тоже по-доброму улыбаясь. — Давайте… сядем все за столом, как нормальные люди… Представляете, — обратилась она к Соне, — выдумали какую-то… странную игру: то в жаркие страны летают в качестве журавлей, то ездят куда-то…
Соня махнула рукой.
— Делать нечего!
— Энергия! — воскликнул Чернявый. — Не зря же про нас говорят: энергичные люди.
— Ну-ка, энергичные люди, — стала распоряжаться Вера Сергеевна, — приложите свою энергию к делу: раздвиньте пока стол. Соня, а мы пойдем на кухню — вы мне поможете салат сготовить…
И пошло тут веселое, хорошее оживление, когда вроде и делом занимаются, а вроде и дела никакого нет. Мужчины умело раздвинули стол, закурили… Аристарх включил дорогой магнитофон «Сони».
— У тебя «Сони»? — спросил Брюхатый со знанием дела.
— Да.
— Прекрасная вещь. У меня тоже… Шестьсот рублей.
Курносый чему-то вдруг весело рассмеялся… Да так искренне, так неудержимо долго смеялся, что все стали смотреть на него с тревогой.
— Ты чего? — спросил Брюхатый.
Курносый хохотал и показывал пальцем на Чернявого, хотел что-то сказать и не мог сказать от смеха.
— Чеканулся, что ли? — спросил Чернявый вполне тревожно.
— Со…ня, — продохнул наконец от смеха Курносый. — У вас «Сони», а у этого — Соня…
— Смех смехом, — серьезно заговорил Чернявый, — но если кто из вас трепанет где-нибудь, что она моя любовница… Слушайте, я серьезно говорю! Не вздумайте пошутить где-нибудь! А то… их же выручил, понимаешь… Мне тогда — загодя с седьмого этажа прыгать.
— С седьмого — это высоко, — согласился Лысый. — Но со второго я прыгал. Причем не муж даже, не муж — брат застукал… Не понимаю, чего она так перепугалась! Глаза вот такие: убьет, говорит! Я маханул… Хорошо, на цветочную клумбу угодил.
— А я раз… — хотел было тоже вспомнить Брюхатый, но вошли Вера Сергеевна и Соня. Внесли всякие закуски.
— Пожалуйста, к столу! — пригласила Вера Сергеевна.
И стали садиться к столу. На душе у всех было мирно и хорошо.
— Уверяю вас: можно же прекрасно жить! — еще раз сказал Брюхатый с чувством тихой благодарности к жизни. — Мирно, спокойно…
— Главное, не суетиться перед клиентом, — согласился с ним Лысый. — Скажите, чего нет? — спросил он, приглашая всех тоже, как Брюхатый, к тихому восторгу перед жизнью, но был конкретней: он показывал на богатый стол. — Чего не хватает?
— Так-то бы жил! — сказал Простой человек. — Таксисты только хамят: не хотят везти, и все! Каждый день у меня с имя стычка.
— Хамства много, это верно, — согласился Курносый. — Но я заранее трояк показываю. Ты сразу трояк показывай, и все, и повезет.
— Хорошо, если он есть. А если его нету?
— Тогда — кулак, — сострил Брюхатый. — И скажи: «Я на покосе родился!» — сразу повезет.
Засмеялись.
— Повезет он… — проворчал Простой человек.
За разговорами сели к столу.
— Ой, я забыла эту… открывалку-то… — вспомнила Вера Сергеевна. — Сонечка, не в службу а в дружбу: у меня в ящике лежит… в «Рамоне» в левом ящике, в нижнем… такая — с ручкой, как у…
— Найду, — сказала Соня. И пошла за открывалкой.
Пока она ходила, тут опять наладились было на мирный, хороший разговор.
— Я как-то товарища своего школьного встретил… — вспомнил Брюхатый. — Ну — «Где? Как?» Оказывается, — шишка. Ну, выпили, закусили… Потом эта «шишка» спрашивает: «Слушай, — говорит, — ты не можешь мне женские сапоги „на платформе“ достать? За горло, — говорит, — взяли…» — «И все? — говорю. — Вся проблема?» А сам думаю: эх…
Но тут случилось нечто, что и назвать-то… как-то… не поймешь, как и назвать: шутка? Но уж больно тупая. Соня!..
В то время, как Брюхатый говорил: «А сам думаю: эх…», вошла в комнату преподобная Сонечка… с пистолетом в руках: наставила на всех и говорит:
— Руки вверх! Я — из обэхээса!
Да так спокойно, уверенно, так СТРАШНО это сказала, что за столом обмерли. Все застыли, кто как сидел… И тут Соня расхохоталась! Вот уж она посмеялась, дура, — до слез прямо досмеялась. Смеялась и показывала… открывалку, которая была похожа на пистолет — вылитый пистолет!
За столом не знали: то ли сердиться на эту дуру, то ли уж махнуть рукой… Но признались, что перепугались насмерть.
— Сонька!.. — с укором сказал Брюхатый, — у меня же сердце, дура ты такая, дура… Ведь так — парализует, и все. И будешь: одна половинка жить будет, а другая рядом лежать, по соседству.
— А у меня — холод: вот отсюда вот пошел, от затылка, — признался Лысый, — и по спине, по спине — куда-то в копчик уперся: чувствую — примерз к стулу! Ну, надо же так додуматься! Ну, Соня!..
Отходили от испуга; даже уж с некоторым весельем продолжали рассказывать, кто что почувствовал и подумал, когда Соня наставила «пистолет».
— А я думаю: пока тут счас всех будут обыскивать да личности проверять, я незаметно успею сунуть одну бутылку в штанину, — поделился своими мыслями Простой человек. — Глянь, у меня штаны-то: туда полприлавка влезет. Пока, думаю, будем ехать в воронке — там же темно! — я ее из горлышка… Мы бы ее с боксером вот раздавили бы.
— Нет, тут уж не до бутылочки было бы, — признался Курносый. — У меня в глазах темно сделалось. Вот понимаю же: все же на месте, никуда же никто не успел… А — никого не вижу! Туда смотрю (в зрительный зал) — никого не вижу, сюда смотрю — никого!.. Одну Соню с этой открывалкой вижу и все. Ну, Соня… Ну, шуточки у тебя!..
— А я думаю так: прикинусь счас невменяемым!.. — поделился мыслями и Чернявый. — С ума сошел. Сошел с ума — тронулся!.. А таких не судят.
— Так тебе и поверили! — сказал Простой человек, разливая коньяк по рюмкам.
— Это — как держать себя.
— Да как ни держи!.. Пару раз промежду глаз…
— А я, — сказал Аристарх, — я вот что подумал, — и все замолкли, и смотрели на Аристарха: интересно было, что он подумал. — Я подумал — все: и Соня, и моя жена, обе — оттуда… из обэхээса.
— Ну!.. — изумилась Вера Сергеевна. — Девять лет живем, а он…
Все засмеялись такой, в самом деле, нелепости. Заговорили все сразу:
— Аристарх, ты уж…
— А что? А что?.. А знаете, случай был…
— Да ну, случай!.. Случаи в кино бывают, в театре…
— Нет, Аристарх, в самом деле?
— Клянусь! Ну, думай, это мне — пятнадцать лет!..
— Да нам бы всем!.. Мы же ее «убивать» ходили! Нам бы за одну эту комедию…
— Едем во Владивосток! — громко объявил Простой человек. — Присели!.. Присели! Помолчали перед дальней дорожкой…
Все замолчали.
В это время позвонили в дверь.
— Это соседка ко мне — за выкройками, — сказала Вера Сергеевна. И пошла открывать.
Открыла дверь… И попятилась назад.
Вошли трое, показали книжечки.
— Милиция, — сказал один. — Просьба всем оставаться на местах и предъявить документы.
Один из трех, в милицейской форме (двое были в штатском), прошел несколько в коридор и увидел покрышки.
— Вот они! — сказал он. — Даже не спрятали.
За столом сидели тихо, неподвижно.
Только Простой человек, повернувшись к зрительному залу, негромко, с искренним интересом спросил:
— А кто же тогда, граждане?.. А? Кто капнул-то?
Наконец Простой человек не выдержал и встал…
— Пойду еще раз, — сказал он. — Хлопну для смелости — и пойду.
Он выпил коньяку… Все — от нечего делать — внимательно глядели, как он наливал, как подержал рюмку в руке, тоже глядя на нее, и как выпил. Простой человек выпил и пошел к Вере Сергеевне.
— Я еще раз, — сказал он, входя. — Сергеевна, голубушка… ведь все это — опишут, — сказал он, показывая рукой гарнитур, диван, ковры… — Все-все. Одни обои останутся.
— Пусть, — сказала Вера Сергеевна. — Зато преступники будут наказаны.
— Преступников не надо наказывать…
— А что же их надо — награждать?
— И награждать не надо. На них не надо обращать внимания. В крайнем случае, надо с имя находить общий язык.
— Спасибо за науку. А они будут продолжать воровать?
— Они так и так будут продолжать! Потом: ну какие же они преступники? Вот эти-то?.. Господи!.. Это сморчки! Они вон уже перепугались сидят… с них капает. Ведь на них глядеть жалко. Вы зайдите, гляньте — ведь это готовое Ваганьково. Там только надписи осталось сделать: был такой-то, грел руки возле гарнитуров. Пожалейте вы их, ей-богу! Ну, припугнули — и хватит. Хоть Аристарха свово пожалейте: ведь он со страху… мужиком года полтора не будет.
— Ну, что вы — он любовниц заводит! — воскликнула Вера Сергеевна с дрожью в голосе. — У него есть Соня.
— Сонька?! — удивился Простой человек. И хлопнул себя руками по штанам. — Господи, боже мой. Ну нашла же ты к кому приревновать. Да с Сонькой вся база… Я! Я!.. — постучал себя в грудь Простой человек. — Я один, можеть, только и не вошкался: потому что я тоже больше коньяк уважаю. Не коньяк даже, а простую водку. Сонька!..
— Тем более! — мстительно воскликнула Вера Сергеевна. И встала от телевизора и нервно прошлась по комнате. — Тем более!.. Скотина он такая. Мне его нисколько не жалко! Из всей этой бригады, — показала она на комнату Аристарха, — мне ни-ко-го не жалко. Вас только жалко.
— Да меня-то!.. — махнул рукой Простой человек. — Я и там грузчиком буду. Это им переквалификацию надо проходить, а мне-то… Коньячка вот только не будет, вот жалко. Ну, отдохну от него, наберусь сил — тоже полезно. Да мне много и не дадут — от силы два года: за компанию. Мне их жалко, Сергеевна: у их, у всех, почесть, детишки. Вот этого толстого!.. — почему-то вдруг обозлился Простой человек, — вот этого бы я посадил, не моргнув глазом. Ох, эт-то журавь, скажу тебе! Это самый главный воротила. Но его же отдельно не посадишь. Сажать, так уж всех.
— Вот все и будут сидеть.
— Оно, конечно… так. Знамо, что… А куда денешься? — будем сидеть.
И Простой человек вышел.
Когда он вошел в комнату, где сидели «пассажиры», на него посмотрели без всякой надежды, обреченно.
Простой человек присел к столу… И засмотрелся на бутылки с коньяком. И вдруг всплакнул.
На него удивленно посмотрели.
— Прощайте… драгоценные мои, — говорил Простой человек, глядя на бутылки. — Красавицы мои. Как я буду без вас?.. Одно страдание будет, тоска зеленая… Любимые мои. Тяжело мне с вами расставаться, ох, тяжело…
— Поплачь, поплачь, говорят легче становится, — сказал Брюхатый.
— А я и плачу. Плачу и стонаю. Сердце кровью плачет, когда на них смотрю. Но канавы рыть с тобой в одной бригаде я не буду! — Простой человек сердито посмотрел на Брюхатого. — Я твою норму там не буду выполнять. Я за тебя… Недоедать из-за тебя не буду!
— Чего это ты решил, что я там канавы рыть буду? — спросил Брюхатый.
— А что же ты там будешь делать?
— Библиотекарем пойду… Или санитаром.
Все засмеялись: это был нехороший смех, нездоровый смех, болезненный смех, если можно так сказать про смех.
— Налей-ка и мне, — подошел к столу Курносый.
Простой человек налил две рюмочки… Одну пододвинул Курносому. Они чокнулись.
— За счастливую дорогу, — сказал Простой человек.
И тут вдруг сорвался «с гвоздя» Аристарх. Он вскочил, затопал ногами и закричал:
— Хватит паясничать! Хватит паясничать!.. Комеди франсез развели тут! Вон все отсюда! Вон! Скоты!.. Говядина!
Курносый поставил свою рюмку на стол и внимательно посмотрел на Аристарха. — Слушай, — сказал он, — я умею останавливать истерики: я перворазрядник по боксу. Я хоть давно не в форме, но все равно… такую-то экономическую гниду я сделаю.
Аристархушка сел так же резко, как вскочил, обхватил опять руками голову и тихо стал покачиваться.
Простой человек промокнул губы уголком дорогой скатерти и опять пошел к Вере Сергеевне. Ему, похоже, пришла какая-то дельная мысль в голову.
— Сергеевна, — сказал он, — а на кого квартира записана?
— Как?.. — не то что не поняла, а скорей растерялась Вера Сергеевна. — Как «на кого»?
— Кто ответственный квартиросъемщик?
— Он…
— Он, — Простой человек выразительно смотрел на Веру Сергеевну.
— А что? — спросила та.
— А ты куда? — спросил в свою очередь Простой человек.
— Как куда? Никуда.
— Она кооперативная?
— Да.
— С конфискацией имущества! Он же не к Марье Иванне в карман залез, он государству в карман залез…
— Ну? И что?
— С конфискацией всего имущества, — повторил Простой человек, даже с каким-то удовлетворением повторил. — У их теория одна: с конфискацией всего имущества.
— А я куда же?
— Я вот и зашел спросить: а ты куда?
— Нет такого закона! — слабо запротестовала Вера Сергеевна.
Простой человек присел на дорогое зеленое кресло.
— Коломийцева посадили — с конфискацией, — стал он загибать пальцы, — Коренева Илью Семеныча, веселый человек был! — с конфискацией… Он, к тому же, анекдоты любил…
— При чем тут Коренев какой-то? А я что, на улицу, что ли?
Простой человек помолчал…
— Угол снимать где-нибудь.
— Здравствуйте!
— Прощайте, — жестко сказал Простой человек — откуда и нашел в себе такую жестокость, он был добрый человек — и отбыл к «пассажирам».
— Слюнтяи, — сказал он всем. И прямо прошел к столу. — Интелефу занюханные, — налил себе большой фужер коньяка и выпил один. — Энергичные люди!.. Это я… — стукнул он себя в грудь, — я энергичный! Соображать надо! Жить надо уметь! От меня три жены ушло, и ни одна, — он подчеркнул это, — ни одна не делает волны насчет алиментов! А потому что — что с меня возьмешь? С меня взять-то нечего. Я за свой труд беру, в основном, коньяком, а они не хотят коньяком. Не положено, они это прекрасно знают. Они каждый божий день видят, что я к вечеру лыка не вяжу, а сделать ничего не могут. Их мужья все изозлились… иззавидовались, а сделать ничего не могут. А вы — энергичные… Вот энергия-то! Боксер, садись, врежем. Не вешай свой курносый нос — он у тебя все равно кверху торчит. Вот ты еще более-менее, энергичный. А эти все… Тара для… сказал бы для чего, но у меня настроение улучшилось.
Раздался звонок в дверь.
Все опять замерли.
— Открывайте! — велел Простой человек. — Памятники…
Но никто не стронулся с места.
Простой человек сам пошел открывать. И на ходу изобразил, что вроде и в самом деле меж памятников идет: приостанавливался и разглядывал.
— Люблю по кладбищу ходить. Думаешь: а кто были эти люди? — рассуждал сам с собой Простой человек. Он остановился перед Брюхатым. — Вот этот, наверно, плохой был…
— Проходи, — негромко сказал Брюхатый, — а то я встану из гроба и задушу тебя.
— Да, этот был плохой, — повторил Простой человек. — Вор был, наверно.
Он подошел к двери, открыл… и воскликнул:
— Соня!..
Стояли: Соня и Чернявый. Соня всех внимательно разглядывала, а Чернявый улыбался значительно.
Никто ничего не понимал… Особенно Аристарх: он встал было, но сел снова, опять встал и опять сел — не мог встать от растерянности. Понимал что-то такое один Чернявый. Он помог снять Соне дорогую шубку… И, похоже, не собирался проходить с гостьей к «памятникам», а легонько — интеллигентно — подталкивал ее в комнату Веры Сергеевны.
И вошли.
Вера Сергеевна тоже растерялась… Встала с дивана и смотрела на женщину Соню.
А там, в комнате Аристарха, по-прежнему все сидели неподвижно. Только Простой человек, пробираясь опять меж «памятников» к столу, сказал:
— Сейчас там будет третья империалистическая, — он тихо засмеялся, набулькал из бутылки в рюмочку и качнул головой. — Клочья полетят…
А в комнате, где Вера Сергеевна, пришли в движение.
— Это — Соня, — представил Чернявый гостью хозяйке. — Моя любовница.
— Ну, — засмущалась Соня. — Прямо сразу уж… Зачем так?
— Соня, мы договорились: все начистоту. Раз тут недоразумение, мы должны…
— У вас же семья, — сказала с удивлением Вера Сергеевна. — Как же вы говорите — любовница…
— Да! — гордо сказал Чернявый. — Я — из казаков… — и он энергично показал — не то лихо дернул поводья скакуна, не то… шут его знает, что-то такое показал энергичное руками, — густых, так сказать, кровей! Все даже удивляются. Ну, говорят, Сучков, ты даешь! Вы знаете, сколько я плачу алиментов? — Чернявый навис вопросом над Верой Сергеевной и сам заранее выпучил глаза. — Семьдесят пять процентов! Вы думаете, — горячо продолжал он, — если я связался с этими государственными ворюгами, то это от веселой жизни? Нет! Если я добуду рубль на стороне, то он хоть весь мой. С законного рубля мне положено только пять копеек. А у меня — четверо детей.
— Четверо детей!..
— Это — со мной, при мне. А так их у меня… по-моему, одиннадцать. Вместе с этими, которые со мной.
— Но как же… еще любовница? — все не могла прийти в себя Вера Сергеевна.
— А что я, хуже других? Вы думаете, этот Брюхатый, например, любовницу не имеет? Имеет. Я только не знаю, что он с ней делает, но имеет. А Лысый этот?.. С чего это он, скажите, пожалуйста, полысел в сорок три года? Думал много? Над чертежами ночью склонялся? Нет, не над чертежами… Только уж не над чертежами. Да все имеют любовниц! Вы простите, вы замужняя женщина, но откройте глаза-то, откройте: ведь это же позор считается, кто не имеет любовницы. Ведь это только один Аристарх ваш… Ведь над ним весь отдел смеется! Я уж не знаю, что у вас за любовь такая… не знаю. Значит она есть еще на земле? Я не знаю… с этим Аристархом… Он мне все представления о жизни перевернул. Любовь, что ли, у вас такая? — прямо спросил Чернявый Веру Сергеевну. — Даже интересно, честное слово.
— Слушайте, — заговорила Вера Сергеевна неуверенно, — а как же записка?.. Ваша записка, я ее нашла в кармане…
— Ва-аша запи-иска, в несколько стро-очек, — пропел беспечный Чернявый. — Она вам все расскажет про записку. Соня, только всю правду. Влюбилась, дурочка, в вашего Аристарха и… решила вас поссорить. Я когда сегодня узнал об этом, у меня глаза на лоб полезли. «Поедем, — говорю, — немедленно поедем к Вере Сергеевне, и ты ей все расскажешь». Все, Соня!.. Я выйду, чтоб не мешать вам… — уходя, Чернявый ласково, но строго погрозил Соне. — Все, решительно, все. Про нас подробности можешь тоже не скрывать — я лишен предрассудков, — он чуть подумал. И, по-моему, совести тоже.
«Пассажиры» никак не могли понять, что такое творит Чернявый. И когда он вошел, все вопросительно на него смотрели и ждали.
Чернявый в изнеможении опустился в кресло, прикрыл глаза, долго сидел так, вольно раскинув руки и ноги.
— Дядя Вася, налей мне граненый стакан коньяку — сказал он устало и капризно.
— Зачем же стакан? — с уважением сказал Простой человек. — Тут есть всякое хрустальное дерьмо.
— Нет, я хочу только из граненого стакана. Я сегодня спас… — Чернявый открыл глаза, огляделся, — от тюрьмы… много-много людей. Поэтому я хочу пить только из граненого — по-казачьи. Я вас всех вывел из окружения! — возгласил он, принимая стакан из рук Простого человека. Отпил, передохнул и сказал всем строго: — Соньке — книжный шкаф «Россарио», мне — золотой перстень с энблемой: казак скачет на коне.
А в комнате Веры Сергеевны в это время две женщины беседовали. Соня что-то рассказывала Вере Сергеевне, что-то показывал а руками… Вера Сергеевна то изумлялась, то удивлялась, то ужасалась, то жалостливо смотрела на Соню. По всему видно, что они поняли друг друга, помирились и даже, кажется, готовы дружить, как иногда дружат порядочная женщина и величайшая распутница. Об этом много писали.
А в комнате, где «пассажиры», хотели понять, что вообще происходит? То есть, о чем-то уже догадывались, но — подробности, подробности.
— Как ты ее уговорил? — пытал Брюхатый Чернявого.
— Книжный шкаф «Россарио»…
— Для чего он ей?
— Не знаю… Сошлись на книжном шкафу.
— Как «сошлись»? — не понял Простой человек. — Неудобно же…
— Нет, все в порядке, что ли?! — закричал в нетерпении Лысый.
— Да, — сказал Чернявый.
— Ур-ра-а! — закричали Курносый и Простой человек.
— Едем седня до Владивостока! — заявил Простой человек.
Аристархушка в волнении ходил по комнате.
— А что она ей говорит? — спросил он.
— Они говорят на иностранном языке, — сказал Курносый в сильнейшем раздражении на Аристарха. — Импортанто де ла кругом и околе, — он подошел к Чернявому и крепко пожал ему руку. — Как мужчина мужчине, — сказал он уважительно и скупо.
Чернявый махнул рукой…
— Я тоже… перехватил там: наговорил на себя, что я чуть не Тарас Бульба. Еще немного — и Тарас Бульба. По-моему она меня теперь бояться будет.
— Кто, Сонька?
— Кстати, если Сонька счас войдет в роль и начнет приставать ко мне, ты…
Но тут вошли Соня и Вера Сергеевна.
— На колени! — скомандовала Соня Аристарху. — На колени перед Верой Сергеевной.
— Зачем? — спросил Аристарх.
— На колени!! — потребовали все, еще не разобравшись, зачем надо на колени.
— Оказывается, ты оскорблял ее! — продолжала с возмущением Соня. — Ты ей тут, оказывается, наговорил гадостей и грубостей! На колени!
— На колени!!! — опять закричали все. А Курносый даже двинулся к Аристарху.
— Импортанто!.. — с угрозой сказал он. — Ты знаешь, что такое нокдаун? Я не говорю уже о нокауте, я говорю о небольшом нокдауне… На колени!
Аристархушка стал на колени…
— Проси прощения у Веры Сергеевны, — велела Соня.
— Проси прощения у Веры Сергеевны! — закричали все в один голос.
Аристарх замешкался было… Но тут ему разумно посоветовал Простой человек:
— Давай, Аристархушка… да, благословясь, поедем во Владивосток.
— Вера, — дрогнувшим голосом заговорил Аристарх, — прости. Клянусь: ни одной больше покрышки, ни одного колеса…
— Не об этом речь! — прервал его Брюхатый. — Говори по существу дела! Что значит ни одного колеса! Что ты, на лыжах собрался ездить?
— Но о чем тогда говорить-то?! — взбунтовался Аристарх на коленях.
Но тут уж возмутились все.
— Ах, он не знает, о чем говори-ить! Ах ты, бедняжечка… Первоклашка.
— Тебя мама еще за ручку водит, да?
— Нет, он все же хочет получить небольшой нокдаун.
— Да не нокдаун, а нормально — по сусалам! — громко возмутился и Простой человек. — Поедем во Владивосток! Поезд же отходит, вы что?
— Вера, — опять дрогнувшим голосом заговорил Аристарх, — клянусь, после этого случая буду каждый день проверять карманы…
— Опять!.. Ему говорят стриженый, он — бритый, — вконец вышел из терпения Брюхатый. Но тут же взял себя в руки и уже продолжал говорить с Аристархом, как с полным, но безвредным дураком, не злостным дураком: — Зачем ты будешь проверять карманы?
— Не разговаривай со мной как с идиотиком…
— Нет, зачем ты будешь проверять каждый день карманы?
— Чтобы там записок не было…
— А жить так, чтобы в твоей жизни вообще никаких записок не было — так будешь жить?
— Что я, просил ее, чтобы она мне писала?! — опять было загорячился Аристарх и показал на Соню. И хотел даже встать с колен, и уж было встал, но тут встрепенулась Соня.
— На колени! — закричала она. — А что это, женщину надо обязательно просить, чтобы она писала? — спросила она надменно. — А сама женщина не имеет права написать записку? Может у нас женщина пошутить?
Вот это понравилось всем. С этим «может ли у нас женщина пошутить» она попала в самую точку. На Аристарха опять все навалились.
— Домостроевщину развел! — воскликнул Лысый.
— Нет, этот человек просит нокаута! — тоже воскликнул Курносый. — Не хочет он нокдауна, никак не хочет! Ему больше нравится нокаут! Ведь достану в печень — до утра будут считать.
— Нет, ты ответь… Ти-ха! — рявкнул Брюхатый на всех. — Ты ответь на вопрос, который тебе, подлецу, поставили: может у нас женщина пошутить?
— Может, — Аристарху надоело стоять на коленях, и он стал со всем соглашаться.
— Значит, что надо теперь сказать?
— Что? — искренне не понял Аристарх.
Брюхатый изумился; за ним некоторые тоже изумились, но так, для вида: никто, кроме Брюхатого, не понял, что надо теперь сказать Аристарху.
— Ты должон сказать, — вылез с поучением Простой человек, — ребята, мол, забудем все — и поедем во Владивосток.
— Прекрати со своим Владивостоком! — прикрикнул на него Лысый. — По-моему, ты и так уж где-то… под Хабаровском. Тут серьезное дело.
— Что ты должен сказать? — пытал Брюхатый Аристарха.
— Что?! Что?! Что?! — с Аристархом, кажется, начиналась истерика. — Не понимаю!.. — он стукнул двумя кулаками себя в грудь, и в голосе его послышались слезы. — Не понимаю: что я должен сказать?!
Брюхатый пожалел его.
— Ты должен сказать: Верунчик, я тебя люблю. И не формально сказать, а с чувством, как ты говорил… сколько лет назад? — повернулся Брюхатый к Вере Сергеевне.
— Что говорил? — не поняла Вера Сергеевна.
— Когда он вам первый раз сказал: Верунчик, я тебя люблю? Сколько лет назад это было?
— Это было… девять лет назад, — сказала Вера Сергеевна. — Но он не так говорил… — Вера Сергеевна, вообще-то, была довольна — и этим состоянием Аристарха на коленях, и тем, что все его очень ругают. — Он сказал: «Хочешь, я сделаю тебя самой богатой женщиной микрорайона?»
— Трепло! — возмутились все.
— Про экономическую базу он ничего не говорил?
— Хвастунишка.
— Я не так говорил! — заспорил Аристарх на коленях.
— А как?
— Я сказал: «Хочешь, я могу сделать тебя самой богатой женщиной микрорайона?» Еще я сказал: «Только не носи синтетическое белье».
— Почему это? — спросила Соня.
— Искры летят, — пояснил Аристарх.
— Да? — удивилась Соня. — Не замечала.
— Ну, так, — поднялся Брюхатый. — Я думаю, что он все осознал… Осознал, Аристарх?
— Осознал.
— Поднимайся, — велел Брюхатый. — Вера Сергеевна, идите сюда… Идите, идите. Я предлагаю такую детскую игру. Кто видел, как мирятся детишки?
Никто не видел. То есть, наверно, видели, но не знали, куда клонит Брюхатый.
— Они берутся вот так… — Брюхатый взял руку Аристарха и руку Веры Сергеевны, сцепил их мизинцы. — Теперь повторяйте за мной… Вот так вот махайте и повторяйте. Повторяйте: мирись, мирись — больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться.
Все засмеялись остроумной выдумке Брюхатого, даже зааплодировали. Все были рады.
— Давайте, давайте!.. — требовали от Аристарха и Веры Сергеевны.
— Мирись, мирись, — стали вместе говорить Аристарх и Вера Сергеевна, — больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться.
Опять зааплодировали… Вера Сергеевна была счастлива; Аристарх был смущен, но тоже доволен. Их окружили, поздравляли с примирением… Сделали вокруг них хоровод, пошли, взявшись за руки, и запели:
Опять засмеялись, опять зааплодировали себе. Все были счастливы.
Как на Верины менины
Испекли мы каравай:
Вот тако-ой вышины!
Вот тако-ой ширины!..
— Черт его знает!.. — воскликнул растроганный Брюхатый. — Жить да радоваться!.. Нет, мы начинаем себе сложности находить.
— Именно: можно же красиво жить! — подхватил Курносый.
— Да… со вкусом! Ведь один раз живем-то! — тоже с чувством сказал Лысый. — Вы вдумайтесь: один раз! И все, и больше нас ни-ког-да не будет.
— Поехали во Владивосток! — опять призвал Простой человек. Но на всех слетела какая-то тихая, задумчивая минута, всем как-то было не до Владивостока.
— Иной раз думаешь: люди, в чем дело? — продолжал глубоко и даже с грустинкой Брюхатый. — В чем дело, люди?
— Дело в том, что — уважения побольше друг к другу, — подхватил его мысль Лысый. — Уважения!
— Я бы сказал — и любви, — сказал Чернявый. Он даже встал. — Любовь — это… Все можно достать! — воскликнул он. — Все! А любовь не достанешь, если ее вот тут вот нету.
— Это ты, брат, верно, — похвалил Брюхатый. — Это ты — в десятку.
— Суетимся, суетимся много, — вздохнул Лысый. — Сказано же: «Не суетитесь». Нет, мы суетимся…
— Не потопаешь — не полопаешь, — вставил и свое раздумчивое слово Простой человек. — Попробуй не посуетись.
— Заговорила матушка-деревня! — горестно и насмешливо сказал Брюхатый. — А ведь на полатях-то не суетились! — вдруг решил поймать он Простого человека на слове.
— Почему это на полатях не суетились? — не понял Простой человек. — И на полатях суетились, и на печке, и в банях… А чего ты ко мне с полатями-то привязался? Если хочешь, то я на покосе родился. Но полати я любил, потому что там можно сверху наблюдать.
— И чего ты оттуда наблюдал, интересно?
— Все… Жизнь. Мы там сказки рассказывали друг дружке… Нас одиннадцать человек росло.
— А нас — двое, — вспомнила и Соня, — но я была младшая. Это хуже всего — младшей сестрой быть: все платья, все туфли, все юбки я за Зинкой донашивала. А счас — все наоборот! — она сама рассмеялась такому нелепому обороту в жизни. — Я ей говорю: а помнишь, Зин, как я за тобой все донашивала? Она говорит: не говори. А вот нечего, говорю!.. Заладила тогда: учиться, учиться! Дырки всем на боку провертела со своей учебой! Выучилась?.. Ну, давай теперь, гордись передо мной: ты же ученая! А я вот — неученая. Я — продавщица, нормальная продавщица!.. А давай, говорю, пройдем с тобой — для кспиримента — по улице: я надену все свое на себя, а ты свое на себя… Давай, говорю, пройдем? Не хочет.
Все засмеялись.
— Нет, мы едем во Владивосток или не едем?! — на исходе всякого терпения закричал Простой человек. — Во-от споминать пустились… Чего мы сидим-то?
— Это мы — перед дальней дорогой, — молвил Курносый, улыбаясь.
— Хватит вам со своим Владивостоком! — сказала Вера Сергеевна, тоже по-доброму улыбаясь. — Давайте… сядем все за столом, как нормальные люди… Представляете, — обратилась она к Соне, — выдумали какую-то… странную игру: то в жаркие страны летают в качестве журавлей, то ездят куда-то…
Соня махнула рукой.
— Делать нечего!
— Энергия! — воскликнул Чернявый. — Не зря же про нас говорят: энергичные люди.
— Ну-ка, энергичные люди, — стала распоряжаться Вера Сергеевна, — приложите свою энергию к делу: раздвиньте пока стол. Соня, а мы пойдем на кухню — вы мне поможете салат сготовить…
И пошло тут веселое, хорошее оживление, когда вроде и делом занимаются, а вроде и дела никакого нет. Мужчины умело раздвинули стол, закурили… Аристарх включил дорогой магнитофон «Сони».
— У тебя «Сони»? — спросил Брюхатый со знанием дела.
— Да.
— Прекрасная вещь. У меня тоже… Шестьсот рублей.
Курносый чему-то вдруг весело рассмеялся… Да так искренне, так неудержимо долго смеялся, что все стали смотреть на него с тревогой.
— Ты чего? — спросил Брюхатый.
Курносый хохотал и показывал пальцем на Чернявого, хотел что-то сказать и не мог сказать от смеха.
— Чеканулся, что ли? — спросил Чернявый вполне тревожно.
— Со…ня, — продохнул наконец от смеха Курносый. — У вас «Сони», а у этого — Соня…
— Смех смехом, — серьезно заговорил Чернявый, — но если кто из вас трепанет где-нибудь, что она моя любовница… Слушайте, я серьезно говорю! Не вздумайте пошутить где-нибудь! А то… их же выручил, понимаешь… Мне тогда — загодя с седьмого этажа прыгать.
— С седьмого — это высоко, — согласился Лысый. — Но со второго я прыгал. Причем не муж даже, не муж — брат застукал… Не понимаю, чего она так перепугалась! Глаза вот такие: убьет, говорит! Я маханул… Хорошо, на цветочную клумбу угодил.
— А я раз… — хотел было тоже вспомнить Брюхатый, но вошли Вера Сергеевна и Соня. Внесли всякие закуски.
— Пожалуйста, к столу! — пригласила Вера Сергеевна.
И стали садиться к столу. На душе у всех было мирно и хорошо.
— Уверяю вас: можно же прекрасно жить! — еще раз сказал Брюхатый с чувством тихой благодарности к жизни. — Мирно, спокойно…
— Главное, не суетиться перед клиентом, — согласился с ним Лысый. — Скажите, чего нет? — спросил он, приглашая всех тоже, как Брюхатый, к тихому восторгу перед жизнью, но был конкретней: он показывал на богатый стол. — Чего не хватает?
— Так-то бы жил! — сказал Простой человек. — Таксисты только хамят: не хотят везти, и все! Каждый день у меня с имя стычка.
— Хамства много, это верно, — согласился Курносый. — Но я заранее трояк показываю. Ты сразу трояк показывай, и все, и повезет.
— Хорошо, если он есть. А если его нету?
— Тогда — кулак, — сострил Брюхатый. — И скажи: «Я на покосе родился!» — сразу повезет.
Засмеялись.
— Повезет он… — проворчал Простой человек.
За разговорами сели к столу.
— Ой, я забыла эту… открывалку-то… — вспомнила Вера Сергеевна. — Сонечка, не в службу а в дружбу: у меня в ящике лежит… в «Рамоне» в левом ящике, в нижнем… такая — с ручкой, как у…
— Найду, — сказала Соня. И пошла за открывалкой.
Пока она ходила, тут опять наладились было на мирный, хороший разговор.
— Я как-то товарища своего школьного встретил… — вспомнил Брюхатый. — Ну — «Где? Как?» Оказывается, — шишка. Ну, выпили, закусили… Потом эта «шишка» спрашивает: «Слушай, — говорит, — ты не можешь мне женские сапоги „на платформе“ достать? За горло, — говорит, — взяли…» — «И все? — говорю. — Вся проблема?» А сам думаю: эх…
Но тут случилось нечто, что и назвать-то… как-то… не поймешь, как и назвать: шутка? Но уж больно тупая. Соня!..
В то время, как Брюхатый говорил: «А сам думаю: эх…», вошла в комнату преподобная Сонечка… с пистолетом в руках: наставила на всех и говорит:
— Руки вверх! Я — из обэхээса!
Да так спокойно, уверенно, так СТРАШНО это сказала, что за столом обмерли. Все застыли, кто как сидел… И тут Соня расхохоталась! Вот уж она посмеялась, дура, — до слез прямо досмеялась. Смеялась и показывала… открывалку, которая была похожа на пистолет — вылитый пистолет!
За столом не знали: то ли сердиться на эту дуру, то ли уж махнуть рукой… Но признались, что перепугались насмерть.
— Сонька!.. — с укором сказал Брюхатый, — у меня же сердце, дура ты такая, дура… Ведь так — парализует, и все. И будешь: одна половинка жить будет, а другая рядом лежать, по соседству.
— А у меня — холод: вот отсюда вот пошел, от затылка, — признался Лысый, — и по спине, по спине — куда-то в копчик уперся: чувствую — примерз к стулу! Ну, надо же так додуматься! Ну, Соня!..
Отходили от испуга; даже уж с некоторым весельем продолжали рассказывать, кто что почувствовал и подумал, когда Соня наставила «пистолет».
— А я думаю: пока тут счас всех будут обыскивать да личности проверять, я незаметно успею сунуть одну бутылку в штанину, — поделился своими мыслями Простой человек. — Глянь, у меня штаны-то: туда полприлавка влезет. Пока, думаю, будем ехать в воронке — там же темно! — я ее из горлышка… Мы бы ее с боксером вот раздавили бы.
— Нет, тут уж не до бутылочки было бы, — признался Курносый. — У меня в глазах темно сделалось. Вот понимаю же: все же на месте, никуда же никто не успел… А — никого не вижу! Туда смотрю (в зрительный зал) — никого не вижу, сюда смотрю — никого!.. Одну Соню с этой открывалкой вижу и все. Ну, Соня… Ну, шуточки у тебя!..
— А я думаю так: прикинусь счас невменяемым!.. — поделился мыслями и Чернявый. — С ума сошел. Сошел с ума — тронулся!.. А таких не судят.
— Так тебе и поверили! — сказал Простой человек, разливая коньяк по рюмкам.
— Это — как держать себя.
— Да как ни держи!.. Пару раз промежду глаз…
— А я, — сказал Аристарх, — я вот что подумал, — и все замолкли, и смотрели на Аристарха: интересно было, что он подумал. — Я подумал — все: и Соня, и моя жена, обе — оттуда… из обэхээса.
— Ну!.. — изумилась Вера Сергеевна. — Девять лет живем, а он…
Все засмеялись такой, в самом деле, нелепости. Заговорили все сразу:
— Аристарх, ты уж…
— А что? А что?.. А знаете, случай был…
— Да ну, случай!.. Случаи в кино бывают, в театре…
— Нет, Аристарх, в самом деле?
— Клянусь! Ну, думай, это мне — пятнадцать лет!..
— Да нам бы всем!.. Мы же ее «убивать» ходили! Нам бы за одну эту комедию…
— Едем во Владивосток! — громко объявил Простой человек. — Присели!.. Присели! Помолчали перед дальней дорожкой…
Все замолчали.
В это время позвонили в дверь.
— Это соседка ко мне — за выкройками, — сказала Вера Сергеевна. И пошла открывать.
Открыла дверь… И попятилась назад.
Вошли трое, показали книжечки.
— Милиция, — сказал один. — Просьба всем оставаться на местах и предъявить документы.
Один из трех, в милицейской форме (двое были в штатском), прошел несколько в коридор и увидел покрышки.
— Вот они! — сказал он. — Даже не спрятали.
За столом сидели тихо, неподвижно.
Только Простой человек, повернувшись к зрительному залу, негромко, с искренним интересом спросил:
— А кто же тогда, граждане?.. А? Кто капнул-то?