Шукшин Василий Макарович. Охота жить

 
Помаленьку отбеливало.
День обещал быть пасмурным и теплым.
Лыжня вела не в сторону деревни.

 

   — Боишься людей-то? Эх, вы… «Красивая жись». А последнее ружьишко у старика взять — это ничего, можно. Но от меня ты не уйде-ешь, голубчик. Я вас таких семерых замотаю, хоть вы и молодые.
   Зла большого у старика не было. Обидно было: пригрел человека, а он взял и унес ружье. Ну не подлец после этого!
   Никитич прошел уже километра три. Стало совсем почти светло; лыжня далеко была видна впереди.
   — Рано поднялся. И ведь как тихо сумел!
   В одном месте парень останавливался закурить: сбочь лыжни ямка — палки втыкал, На снегу крошки листовухи и обгоревшая спичка.
   — И кисет прихватил! — Никитич зло плюнул. — Вот поганец так поганец! — Прибавил шагу.
   …Парня Никитич увидел далеко в ложбине, внизу.
   Шел парень дельным ровным шагом, не торопился, но податливо. За спиной — ружье.
   — Ходить умеет, — не мог не отметить Никитич.
   Свернул с лыжни и побежал в обход парню, стараясь, чтоб его скрывала от него вершина длинного отлогого бугра. Он примерно знал, где встретит парня: будет на пути у того неширокая просека. Он пройдет ее, войдет снова в чащу… и, тут его встретит Никитич.
   — Щас я на тебя посмотрю, — не без злорадства приговаривал Никитич, налегая вовсю на палки.
   Странно, но ему очень хотелось еще раз увидеть прекрасное лицо парня. Что-то было до страсти привлекательное в этом лице. «Может, так и надо, что он рвется к своей красивой жизни. Что ему тут делать, если подумать? Засохнет. Жизнь, язви ее, иди разберись».
   У просеки Никитич осторожно выглянул из чащи: лыжни на просеке еще не было — обогнал. Быстро перемахнул просеку, выбрал место, где примерно выйдет парень, присел в кусты, проверил заряд и стал ждать. Невольно, опытным охотничьим глазом осмотрел ружье: новенькая тулка, блестит и резко пахнет ружейным маслом. «На охоту собирались, а не подумали: не надо, чтоб ружье так пахло. На охоте надо и про табачок забыть, и рот чаем прополоскать, чтоб от тебя не разило за версту, и одежду лучше всего другую надеть, которая на улице висела, чтоб жильем не пахло. Охотники-горе луковое».
   Парень вышел на край просеки, остановился. Глянул по сторонам. Постоял немного и скоро-скоро побежал через просеку. И тут навстречу ему поднялся Никитич.
   — Стой! Руки вверьх! — громко скомандовал он, чтоб совсем ошарашить парня.
   Тот вскинул голову, и в глазах его отразился ужас. Он дернулся было руками вверх, но узнал Никитича. — Говоришь: не боюсь никого, — сказал Никитич, — а в штаны сразу наклал.
   Парень скоро оправился от страха, улыбнулся обаятельной своей улыбкой немножко насильственно.
   — Ну, отец… ты даешь. Как в кино… твою в душу мать. Так можно разрыв сердца получить.
   — Теперь, значит, так, — деловым тоном распорядился Никитич, — ружье не сымай, а достань сзади руками, переломи и выкинь из казенника патроны. И из кармана все выбрось. У меня их шешнадцать штук оставалось. Все брось на снег, а сам отойди в сторону. Если задумаешь шутки шутить, стреляю, Сурьезно говорю.
   — Дошло, батя. Шутить мне сейчас что-то не хочется.
   — Бесстыдник, ворюга.
   — Сам же говорил: погано в лесу без ружья.
   — А мне тут чо без его делать?
   — Ты дома.
   — Ну, давай, давай. Дома, Што у меня дома-то — завод, што ли?
   Парень выгреб из карманов патроны — четырнадцать: Никитич считал. Потом заломил руки за спину; прикусив нижнюю губу, внимательно глядел на старика. Тот тоже не сводил с него глаз: ружье со взведенными курками держал в руках, стволами на уровне груди парня.
   — Чего мешкаешь?
   — Не могу вытащить…
   — Ногтями зацепи… Или постучи кулаком по прикладу.
   Выпал сперва один патрон, потом второй.
   — Вот. Теперь отойди вон туда.
   Парень повиновался.
   Никитич собрал патроны, поклал в карманы полушубка.
   — Кидай мне ружье, а сам не двигайся.
   Парень снял ружье, бросил старику.
   — Теперь садись, где стоишь, покурим. Кисет мне тоже кинь. И кисет спер…
   — Курить-то охота мне.
   — Ты вот все — мне да мне. А про меня, черт полосатый, не подумал! А чего мне-то курить?
   Парень закурил.
   — Можно я себе малость отсыплю?
   — Отсыпь. Спички-то есть?
   — Есть.
   Парень отсыпал себе листовухи, бросил кисет старику. Тот закурил тоже. Сидели шагах в пяти друг от друга.
   — Ушли эти?.. Ночные-то.
   — Спят. Они спать здоровы. Не охотничают, а дурочку валяют. Погулять охота, а в районе у себя не шибко разгуляешься — на виду. Вот они и идут с глаз долой.
   — А кто они?
   — Начальство… Заряды зря переводют.
   — М-да…
   — Ты чо же думал: не догоню я тебя?
   — Ничего я не думал. А одного-то ты знаешь. Кто это? По фамилии называл… Протокин, что ли.
   — В собесе работает. Пенсию старухе хлопотал, видел его там…
   Парень пытливо посмотрел на старика:
   — Это там, где путевки на курорт выписывают?
   — Ага.
   — Темнишь, старичок. Неужели посадить хочешь? Из-за ружья…
   — На кой ты мне хрен нужен — сажать? — искренне сказал Никитич.
   — Продай ружье? У меня деньги есть.
   — Нет, — твердо сказал Никитич. — Спросил бы с вечера — подобру, может, продал бы. А раз ты так по-свински сделал, не продам.
   — Не мог же я ждать, когда они проснутся.
   — На улицу бы меня ночью вызвал: так и так, мол, отец: мне шибко неохота с этими людьми разговаривать. Продай, мол, ружье — я уйду. А ты… украл. За воровство у нас руки отрубают.
   Парень положил локти на колени, склонился головой на руки. Сказал глуховато:
   — Спасибо, что не выдал вчера.
   — Не дойдешь ты до своей воли все одно.
   Парень вскинул голову:
   — Почему?
   — Через всю Сибирь идти — шутка в деле!
   — Мне только до железной дороги, а там поезд. Документы есть. А вот здесь без ружья… здесь худо. Продай, а?
   — Нет, даже не упрашивай.
   — Я бы теперь новую жизнь начал… Выручил бы ты меня, отец…
   — А документы-то где взял? Ухлопал, поди, кого-нибудь?
   — Документы тоже люди делают.
   — Фальшивые. Думаешь, не поймают с фальшивыми?
   — Ты обо мне… прямо как родная мать заботишься. Заладил, как попугай: поймают, поймают. А я тебе говорю: не поймают.
   — А шампанскую-то на какие шиши будешь распивать?.. Если честно-то робить пойдешь.
   — Сдуру я вчера натрепался, не обращай внимания. Захмелел.
   — Эх, вы… — Старик сплюнул желтую едкую слюну на снег. — Жить бы да жить вам, молодым… А вас… как этих… как угорелых по свету носит, места себе не можете найти. Голод тебя великий воровать толкнул? С жиру беситесь, окаянные. Петух жареный в зад не клевал…
   — Как сказать, отец…
   — Кто же тебе виноватый?
   — Хватит об этом, — попросил парень. — Слушай… — Он встревоженно посмотрел на старика. — Они ж сейчас проснутся, а ружья — нет. И нас с тобой нет… Искать кинутся.
   — Они до солнышка не проснутся.
   — Откуда ты знаешь?
   — Знаю. Они сами вчера с похмелья были. В избушке теплынь: разморит — до обеда проспят. Им торопиться некуда.
   — М-да… — грустно сказал парень. — Дела-делишки.
   Повалил вдруг снег большими густыми хлопьями — теплый, тяжелый.
   — На руку тебе. — Никитич посмотрел вверх.
   — Что? — Парень тоже посмотрел вверх.
   — Снег-то… Заметет все следы.
   Парень подставил снегу ладонь, долго держал. Снежинки таяли на ладони.
   — Весна скоро… — вздохнул он.
   Никитич посмотрел на него, точно хотел напоследок покрепче запомнить такого редкостного здесь человека.
   Представил, как идет он один, ночью… без ружья.
   — Как ночуешь-то?
   — У огня покемарю… Какой сон.
   — Хоть бы уж летом бегали-то. Все легше.
   — Там заявок не принимают — когда бежать легче. Со жратвой плохо. Пока дойдешь от деревни до деревни, кишки к спине прирастают. Ну ладно. Спасибо за хлеб-соль. — Парень поднялся. — Иди, а то проснутся эти твои… Старик медлил.
   — Знаешь… есть один выход из положения, — медленно заговорил он. — Дам тебе ружье. Ты завтра часам к двум, к трем ночи дойдешь до деревни, где я живу…
   — Ну?
   — Не понужай. Дойдешь. Постучишь в какую-нибудь крайную избу: мол, ружье нашел… или… нет, как бы придумать?.. Чтоб ты ружье-то оставил. А там от нашей деревни прямая дорога на станцию — двадцать верст. Там уж не страшно. Машины ездют. К свету будешь на станции. Только там заимка одна попадется, от нее, от заимки-то, ишо одна дорога влево пойдет, ты не ходи по ей — это в район. Прямо иди.
   — Отец…
   — Погоди! Как с ружьем-то быть? Скажешь: нашел — перепужаются, искать пойдут. А совсем ружье отдавать жалко. Мне за него, хоть оно старенькое, три вот таких не надо, — Никитич показал на новую переломку.
   Парень благодарно смотрел на старика и еще старался, наверно, чтобы благодарности в глазах было больше.
   — Спасибо, отец.
   — Чего спасибо? Как я ружье-то получу?
   Парень встал, подошел к старику, присел рядом.
   — Сейчас придумаем… Я его спрячу где-нибудь, а ты возьмешь потом.
   — Где спрячешь?
   — В стогу каком-нибудь, недалеко от деревни.
   Никитич задумался.
   — Чего ты там разглядишь ночью?.. Вот ишо: постучишь в крайную избу, спросишь, где Мазаев Ефим живет. Тебе покажут. Это кум мой, К Ефиму придешь и скажешь: стретил, мол, Никитича в тайге, он повел иологов в Змеиную согру. Патроны, мол, у него кончились, а чтоб с ружьем зря не таскаться, он упросил меня занести его тебе. И чтоб ждали меня к послезавтрему! А што я повел иологов, пусть он никому не говорит. Заработает, мол, придет — выпьете вместе, а то старуха все деньги отберет сразу. Запомнил? Щас мне давай на литровку — а то от Ефима потом не отвяжешься — и с богом. Патронов даю тебе… шесть штук. И два картечных — на всякий случай. Не истратишь — возле деревни закинь в снег подальше, Ефиму не отдавай — он хитрый, зачует неладное. Все запомнил?
   — Запомнил. Век тебя не забуду, отец.
   — Ладно… На деревню держись так: солнышко выйдет — ты его все одно увидишь — пусть оно сперва будет от тебя слева. Солнышко выше, а ты его все слева держи. А к закату поворачивай, чтоб оно у тебя за спиной очутилось, чуток с правого уха. А там — прямо. Ну, закурим на дорожку… Закурили.
   — Сразу как-то не о чем стало говорить. Посидели немного, поднялись.
   — До свиданья, отец, спасибо.
   — Давай.
   И уж пошли было в разные стороны, но Никитич остановился, крикнул парню:
   — Слышь!.. А вить ты, парень, чуток не вляпался: Протокин-то этот — начальник милиции. Хорошо, не разбудил вчерась… А то бы не отвертеться тебе от него — дошлый, черт.
   Парень ничего не говорил, смотрел на старика.
   — Он бы щас: откуда? куда? Никакие бы документы не помогли.
   Парень промолчал.
   — Ну шагай. — Никитич подкинул на плече чужое ружье и пошел через просеку назад, к избушке. Он уже почти прошел ее всю, просеку… И услышал: как будто над самым ухом оглушительно треснул сук. И в то же мгновение сзади, в спину и в затылок, как в несколько кулаков, сильно толканули вперед. Он упал лицом в снег. И ничего больше не слышал и не чувствовал. Не слышал, как закидали снегом и сказали: «Так лучше, отец. Надежнее».
   …Когда солнышко вышло, парень был уже далеко от просеки. Он не видел солнца, шел, не оглядываясь, спиной к нему. Он смотрел вперед.
   Тихо шуршал в воздухе сырой снег.
   Тайга просыпалась.
   Весенний густой запах леса чуть дурманил и кружил голову.