Страница:
утро нашли в них четырех бобров. Быстро содрали мы с них шкурки и
вернулись домой, а мать и Нитаки растянули шкурки на ивовых обручах
для просушки.
1 Река Миссури.
На седьмое утро мы принесли домой пять шкурок.
- Есть у меня теперь двадцать три шкурки, - сказал отец. - Как
только они высохнут, я их обменяю на седло, а тебе, жена моя, куплю
белое одеяло.
- Нет, этого ты не сделаешь, - возразила мать. - Мы обменяем
шкурки на ружье для Черной Выдры.
Отец с удивлением посмотрел на нее.
- Как! Да ведь он еще мальчик! Мальчики не стреляют из ружей.
- Ну а наш сын будет стрелять из ружья, - заявила мать, - и ружье
я ему куплю, хотя бы мне пришлось продать несколько лошадей. Он
стрелял из лука взрослого охотника и спас жизнь своей сестре. Если
может он стрелять из лука, то, конечно, научится стрелять и из ружья.
Не забудь, муж мой, что со всех сторон угрожает нам опасность, и это
твоя вина: ты заставил нас покинуть родное племя, ты увел нас из
большого лагеря, где мы жили в полной безопасности. А теперь мы
нуждаемся в защите.
- Но он еще не постился, не видел вещего сна, и нет у него
"тайного помощника". Он еще слишком молод...
- Он может завтра же начать пост, - перебила мать. - А если он
слишком молод, чтобы сражаться с врагами, то хотела бы я знать, кто
заставил его вести жизнь, полную опасностей?!
- Ну, будь по-твоему, - отозвался отец.
Когда высохли шкурки, мы отнесли их Ки-па, а взамен получили
ружье и белое одеяло для матери. Ки-па дал нам пороху, сотню пуль и
два запасных кремня. Ружье было, конечно, кремневое. О, как я
обрадовался, когда отец вручил мне его!
Ки-па сам показал мне, как заряжают ружье, и подарил маленькую
металлическую мерку для пороха.
- Если ты возьмешь пороху больше чем следует, ружье может
взорваться в твоих руках, - предостерег он меня.
Под вечер этого дня мать ушла к Са-куи-а-ки, отца также не было
дома. Нитаки и я сидели в нашем вигваме. Из конского волоса она делала
голову для новой куклы, а я, положив на колени ружье, не мог им
налюбоваться. Очень хотелось мне пострелять из него.
Наконец я не выдержал и сказал сестре:
- Нитаки, идем на охоту!
Захватив с собой любимых кукол, она следом за мной пошла в лес.
Мы спрятались в густом ивняке, окаймляющем берег Большой реки.
Шагах в десяти от нас пролегала широкая звериная тропа, которая
пересекала долину и спускалась к самой воде. Я терпеливо ждал, зная,
что по этой тропе ходят животные на водопой.
Вдруг Нитаки толкнула меня локтем.
- Слышал? - прошептала она.
- Нет.
- В лесу треснула ветка.
Мне стало стыдно: я, охотник, должен был слышать все шорохи.
Напряженно мы прислушивались, но ничто не нарушало тишины. Наконец на
тропу бесшумно вышел лось - большой лось с новыми, совсем еще
короткими рогами. Зимняя шкура его облезла, и был он, конечно, тощий,
но в месяц Новой Травы все животные тощи.
О, как я волновался! Но и Нитаки волновалась не меньше меня: она
прижималась ко мне и дрожала всем телом. Разинув рты, смотрели мы на
приближающегося лося. Сердце мое билось так быстро, что я с трудом мог
поднять ружье.
Затаив дыхание, я прицелился и спустил курок. Порох зашипел и
вспыхнул, из ствола вырвался черный дым, и загремел выстрел. Лось
высоко подпрыгнул, рванулся вперед и бросился прямо к реке, а мы с
Нитаки побежали за ним. Сестра растеряла всех своих кукол, а я от
волнения забыл основное правило охотника: сначала зарядить ружье, а
затем уже выходить из-за прикрытия.
Но на этот раз не было необходимости заряжать ружье. Издыхающий
лось в несколько прыжков пересек песчаную полосу берега и с плеском
упал в воду. Нитаки и я бросились за ним в реку и поймали его за
задние ноги. Мы не могли вытащить большое тяжелое тело на песок, но
нам удалось подтянуть его к берегу. Нитаки, стоя по пояс в воде,
обняла меня и поцеловала.
- Кормилец семьи! - назвала она меня, а я гордился своим
подвигом.
Ножа у нас не было, и мы не могли содрать шкуру с лося. Мокрые с
головы до ног, побежали мы домой и встретили отца и Ки-па, которые,
заслышав выстрел, поспешили к реке. Мы показали им убитого лося,
истец, сдирая с него шкуру, похвалил меня за меткий выстрел и побранил
за то, что я отлучился без спроса.
- Военные отряды бродят в окрестностях, - сказал он, - и детям
опасно уходить из лагеря.
Так выстрелил я в первый раз из ружья, и первая моя пуля попала в
цель.
Мы продолжали ловить бобров, так как отцу моему хотелось иметь
черное кожаное седло. Ки-па предложил ему подарить седло, если отец
пойдет к пикуни и уговорит их не торговать больше с Красными Куртками,
а приносить бобровые шкурки и другие меха в форт Длинных Ножей.
Конечно, мой отец ответил на это отказом и объяснил, почему он
навсегда покинул родное племя.
Ки-па пристально смотрел на него, а потом покачал головой и
сказал ему знаками:
- Ты поступил неправильно. Угаси гнев в сердце своем и вернись к
родному народу. Да, они тебя отхлестали, но ты сам навлек на себя
наказание. Ты нарушил закон охоты.
- Они не смели меня бить, - ответил знаками отец, и так быстро
двигались его руки, что трудно было его понять. - Я кормил вдов и
детей. Я не отступал перед врагами и первый бросался в бой.
- Да, и потому-то ты первый должен был повиноваться закону,
установленному для всего племени, - сказал Ки-па.
На это отец ничего не ответил. Плотнее завернувшись в одеяло, он
ушел и в продолжение нескольких дней почти не разговаривал с нами.
Когда гнев его остыл, мать снова напомнила ему, что я должен начать
священный пост и обрести "тайного помощника". Он согласился с ней, и
все мы вышли из лагеря искать удобное местечко, где бы я мог
поститься.
Мы осмотрели долины Большой реки и реки Марии, но подходящего
места не нашли. Когда мы возвращались долиной реки Марии в лагерь,
отец решил построить для меня помост на дереве. Матери это не
понравилось.
- Похоже на то, будто мы его хороним, - сказала она.
Тебе известно, сын мой, что наш народ не зарывает покойников в
землю, а кладет их на помосты в ветвях деревьев.
- Пустяки, - отозвался отец. - Пусть он постится на дереве.
Вскоре мы нашли подходящее дерево: старый тополь, ветви которого
низко спускались к земле. Рос он довольно далеко от лагеря, и сюда не
доносился стук топоров белых людей, работавших на лужайке. В течение
целого дня мать и сестра устраивали для меня помост. Между двух
толстых суков они положили длинные крепкие жерди, разостлали на них
мягкие шкуры бизона. Над помостом они протянули кусок старой кожи,
когда-то служившей покрышкой для вигвама, - этот навес должен был
защищать меня от дождя и солнца.
На закате солнца я вскарабкался на помост, завернулся в одеяло и
лег, положив подле ружье.
- Призывай на помощь все живые существа, населяющие землю, воздух
и воду, - сказал мне отец. - Быть может, кто-нибудь из них согласится
стать твоим "тайным помощником". Я тоже обращусь к ним с мольбой. Эх,
нет у меня своей священной трубки!
- Нитаки и я каждый день будем приносить тебе воду, - сказала на
прощание мать.
Они ушли, оставив меня одного на помосте.
Спустилась ночь. Я проголодался, но сон бежал от меня. Думал я,
что никогда не засну в этой чуждой мне обстановке. Всегда я проводил
ночь в вигваме, и ни разу не приходилось мне спать на открытом
воздухе. С тревогой я прислушивался к таинственным ночным шорохам.
В лесу кричали совы.
- О большеухие! - обратился я к ним с мольбой. - Пусть одна из
вас будет "тайным моим помощником".
В долине и на склоне холмов перекликались волки, собираясь на
ночную охоту.
- О мудрые охотники, помогите мне! - прошептал я. - Когда я
засну, будьте благосклонны к тени моей, скитающейся в ночи.
Я призывал на помощь птиц, порхавших в темноте вокруг меня, и
каких-то невидимых зверьков, копошившихся в сухих листьях у подножия
дерева. Исполняя приказание отца, я обращался за помощью ко всем живым
существам, населяющим землю, воздух и воду. Потом попытался я заснуть,
но не мог сомкнуть глаз.
Олени или лоси проходили под ветвями моего дерева. Изредка они
останавливались и щипали молодые побеги. Немного спустя какое-то
другое животное приблизилось почти неслышной поступью к дереву.
Прислушавшись к сопению и чавканью, я догадался, что это медведь -
быть может, "настоящий" медведь-гризли1. Но я не испугался. Гризли был
мне не страшен. Только черные медведи умеют взбираться на деревья, но
черные медведи - трусы и бегут от человека.
1 Серый, самый крупный из медведей, распространенных в северной
Америке. - Прим. перед.
Потеряв надежду заснуть, я снова стал призывать на помощь все
существа. Вдруг я вздрогнул и стал прислушиваться: приближались
какие-то ночные хищники. Их было много. Я уловил шарканье ног в
мокасинах. Люди! Они остановились как раз под ветвями моего дерева и
стали разговаривать на незнакомом мне наречии. Это были не пикуни, не
большебрю-хие и не вороны. "Должно быть, ассинибуаны", - подумал я.
Справа и слева от меня тянулись длинные шесты, положенные на суки
по обеим сторонам помоста для того, чтобы я не скатился во сне на
землю. Я перегнулся через шест и стал всматриваться в темноту.
Ночь была такая темная, что я мог разглядеть только смутные
очертания людей. Было их много - человек сорок-пятьдесят. Мне
понравилось наречие, на котором они говорили, - оно резко отличалось
от грубого языка большебрюхих и других племен, живших по ту сторону
Спинного Хребта Мира. Голоса людей звучали мягко и дружелюбно, но я
понимал, что не мирные намерения привели их сюда. Отряд этот задумал
совершить набег, их разведчики наткнулись на форт белых людей, а также
видели наш вигвам и табун. Я знал, что должен опередить ассинибуанов,
пробраться в лагерь и поднять тревогу.
Казалось мне, беседа их тянулась очень долго. Наконец они
тронулись в путь, а когда их шаги замерли вдали, я, захватив ружье,
спрыгнул с помоста и побежал домой, но не по тропе, а сквозь заросли,
так как боялся встречи с неприятельским отрядом. Быть может, враги
слышали шорох в кустах и треск ломающихся веток, но меня это не
смущало. "Они подумают, что лось или олень бежит от людей", - решил я.
Два раза я спотыкался и падал, раньше чем выбрался на просеку.
Быстро миновал я форт и корраль - загон, куда помещали на ночь наших
лошадей и лошадей Ки-па. У белых было двадцать лошадей, которых они
привели из форта, находившегося при устье Иеллоустона.
Белые спали в достроенной комнате торговой станции. Я не стал их
будить, зная, что они все равно меня не поймут. Побежал я прямо к
нашему вигваму и разбудил спящих.
- Приближается военный отряд... большой отряд... кажется,
ассинибуаны, - сказал я отцу.
- Должно быть,- ответил он. - Женщины, не шумите. И оставайтесь
здесь, пока я вас не позову. А я пойду разбужу Ки-па.
У Ки-па сон был чуткий. Когда отец подошел к его вигваму и
тихонько его окликнул, он тотчас же к нам вышел. Языка нашего он не
понимал, а в темноте нельзя было объясняться знаками, но отец мой
нашел выход. Положив на землю ружье, он взял Ки-па за обе руки и
правую приложил к его шее, потом он обе его руки вытянул и соединил
концы пальцев и наконец положил левую руку ему на грудь и накрыл ее
правой рукой.
И Ки-па его понял. Разбойники... ассинибуаны... их много... - вот
значение этих трех знаков. В ответ Ки-па взял за руки отца и объяснил
ему, что "все должны идти в форт". Он разбудил своих помощников, и они
тотчас же вышли, держа в руках ружья. Затем он приказал Са-куи-а-ки
привести мою мать и сестру в достроенную комнату форта и заложить
дверь болтом. К этой комнате примыкали с запада и востока две
недостроенные. Белые разбились на два отряда, один из них направился в
западную комнату, а другой, к которому присоединились мы с отцом,
расположился в восточной. Во главе нашего отряда стоял Ки-па. Щели
между бревен еще не были законопачены, и мы легко могли просунуть в
них дула ружей. Прямо перед нами находился корраль.
- Ну, пусть идут ассинибуаны! - сказал мой отец. - Только бы они
не мешкали. То-то мы повеселимся!
Да, отец мой любил войну.
Долго стояли мы, поджидая неприятеля, но ничто не нарушало
тишины. Быть может, ассинибуаны хотели увести лошадей под покровом
темноты, а быть может, ждали, когда взойдет луна. Второе предположение
оказалось правильным. В полночь увидели мы на востоке бледный отсвет
восходящей луны.
Когда луна ярко осветила долину, показались враги. Думали мы, что
они придут из долины, но догадка наша не оправдалась: ассинибуаны
появились со стороны реки; ползком приближались они к форту. Их
заметил один из белых и тихим свистом позвал нас. Все мы выстроились
вдоль южной стены комнаты. Восемь ассинибуанов ползли по лужайке.
Шепотом сказал я отцу, что в неприятельский отряд входило человек
сорок или пятьдесят, а отец знаками передал мои слова Кипа. Тот
приказал нам не стрелять, пока он не даст сигнала.
Ближе и ближе подползали ассинибуаны, и наконец мы могли
отчетливо их разглядеть. Воины были закутаны в кожаные одеяла,
перехваченные на талии поясом; каждый держал в зубах лук, а из колчана
торчали стрелы. Ружей у них не было.
Вскоре они разделились на две группы: четверо двинулись на запад,
четверо - на восток. Часто они останавливались и прислушивались. Те
четверо, которые были нам видны, прошли шагах в пятидесяти от нашей
комнаты. Около задней стены корраля они встретились со второй
четверкой.
Мы видели, как все они влезли на частокол и посмотрели вниз.
Потом стали искать вход в корраль, а вход находился как раз около
нашей комнаты.
Сначала они осмотрели западную стену корраля, затем двинулись в
нашу сторону.
Вдруг из рощи, где были раскинуты вигвамы, донеслись выстрелы и
торжествующие крики. Мы знали, что это значит, главный отряд
ассинибуанов окружил наши два вигвама и стрелял в них, думая, что
убивает нас, спящих.
Услышав выстрелы, восемь человек, за которыми мы следили,
приостановились в нерешительности. И вот тогда-то один из белых
выстрелил, не дождавшись сигнала. Впоследствии он говорил, что
произошло это случайно. Тогда и мы стали стрелять, а первым выстрелил
Ки-па. Вспышка пороха ослепила нас, и мы не попали в цель.
Поверишь ли, сын мой? Когда рассеялся дым, мы увидели, что убит
только один человек, остальные семеро бежали к берегу. Да кое-кому из
них не суждено было добежать до реки!
Белые, караулившие в западной комнате, выскочили из дома и стали
стрелять в беглецов. Было у них шесть ружей, а убили они троих
ассинибуанов. Между тем мы снова зарядили наши ружья и выбежали на
лужайку, но было уже поздно: четверо уцелевших прыгнули в реку.
Крики, доносившиеся из рощи, смолкли, как только загремели наши
ружья. Снова спустилась тишина. Отец мой четыре раза гикнул, а затем
громким голосом запел песню победителя.
- Пусть они знают, на кого посмели напасть! - сказал он мне.
До утра мы оставались в форте, и никто не сомкнул глаз, но
ассинибуаны нас больше не тревожили. Когда рассвело, Ки-па приказал
бросить четырех убитых в реку.
Все наши съестные припасы хранились в вигвамах. Двое белых
остались сторожить лошадей, а мы все отправились в рощу. Шли мы очень
медленно и, раньше чем войти в лагерь, кольцом окружили маленькую
рощу.
Как мы и предполагали, ассинибуаны давно ушли. Оба вигвама имели
жалкий вид. Кожаные покрышки были продырявлены стрелами и пулями.
Стрелы густо усеяли наши ложа из звериных шкур, и было их столько,
сколько игл на дикобразе. Но все вещи оказались на своих местах.
По-видимому, ассинибуаны не успели войти в вигвамы и обратились в
бегство, как только началась стрельба около форта. Убедившись, что
враги ушли из рощи, отец послал меня за матерью, сестрой и
Са-куи-а-ки.
Женщины приготовили всем нам поесть, а затем Ки-па и Са-куи-а-ки
переселились в форт и перетащили туда все свои вещи; мы же перенесли
наш вигвам к самым стенам корраля. Начиная с этого дня мы не выгоняли
наших лошадей на равнину, паслись они на опушке леса.
Когда волнение в лагере улеглось, мой отец впал в уныние. Он не
позволил мне вернуться на мой помост и поститься.
- Наш сын не обретет "тайного помощника", сколько бы ни постился,
- сказал он матери. - Боги прогневались на меня за то, что я потерял
Трубку Грома.
В течение нескольких дней мы не ходили смотреть наши западни для
бобров. Когда же мы убедились, что неприятельский отряд покинул эти
края, бобры, попавшие в ловушки, уже начали гнить.
Снова расставили мы западни и поехали на охоту. Отец, скакавший
на быстрой лошади, убил одной стрелой молодого бизона. Он был метким
стрелком. Выходил ли он на охоту пеший, или скакал верхом - стрелы его
всегда попадали в цель.
Зная, что путь к родному племени для нас отрезан, мы - мать,
сестра и я - рады были бы остаться в окрестностях форта. Но отец мой
скучал: с белыми не было у него ничего общего. И потеря трубки не
давала ему покоя. Да и мать моя считала, что эта потеря предвещала для
всех нас беду.
Наконец набралось у нас достаточно бобровых шкурок, чтобы купить
седло. Отец отнес их Ки-па и обменял двадцать три шкурки на седло и
кое-какие вещи для моей матери и сестры. На следующее утро мы должны
были покинуть лагерь и отправиться на поиски большебрюхих.
Узнав об этом, Ки-па вручил нам подарки, которые просил передать
старшинам племени большебрюхих.
- Скажите им, что я останусь здесь в форте. Пусть несут они сюда
бобровые шкурки.
В тот день отец мой был весел и счастлив: Ки-па подарил ему
талисман, дарующий огонь, - тонкий, круглый кусок камня, похожего на
лед и наделенного волшебной силой. Нужно было подержать его над пучком
сухой травы или листьев так, чтобы подали на него лучи солнца, -
талисман притягивал священный огонь с неба, и трава загоралась. Отец
был уверен, что этот талисман могущественнее, чем пропавшая Трубка
Грома.
На следующее утро тронулись мы в путь, и путешествие наше прошло
без всяких приключений. К вечеру второго дня мы отыскали лагерь
большебрюхих, раскинутый на берегу Маленькой - или, как вы, белые, ее
называете, Молочной - реки, к северу от западных отрогов гор Медвежья
Лапа. Мы въехали в лагерь, и нам указали дорогу к вигваму Короткого
Лука. Был он вождем племени и близким другом моего отца.
Весть о нашем приезде опередила нас. Мы подъехали к вигваму,
сошли с коней, и отец мой откинул занавеску у входа, как вдруг из-за
вигвама выбежал вождь, бросился к отцу и, обнимая его, воскликнул:
- Я тебя увидел раньше, чем ты меня! Я дарю тебе трех лошадей!
Таков был обычай в те далекие времена. Друзья, встречаясь после
долгой разлуки, старались удивить друг друга и порадовать каким-нибудь
подарком. Отец подосадовал, что не он первый порадовал друга подарком,
но радушный прием был ему по душе.
- Мой вигвам - твой вигвам, - сказал Короткий Лук. - Входи,
отдохни и поешь.
Женщины вышли из вигвама, поздоровались с моей матерью и сестрой
и начали снимать с лошадей поклажу. Потом помогли они матери раскинуть
вигвам, а я погнал лошадей на пастбище, стреножил вожаков табуна и
вернулся в лагерь.
Наш вигвам был уже разбит, постели сделаны, все приведено в
порядок. Родители и сестра сидели в вигваме Короткого Лука. Я
присоединился к ним, а женщины поставили передо мной тарелку с мясом.
Короткий Лук, рослый и красивый, был человеком храбрым и
великодушным, потому-то избрали его большебрюхие вождем всего племени.
Он владел могущественным талисманом - небесным огнем, ниспосланным
молнией. Я знал историю этого талисмана. В далекие времена отец его
отца вышел на охоту, а в колчане у него было только три стрелы. Дичи в
лесу водилось много, но ему не повезло, и долго бродил он по лесу.
Наконец подошел он на расстояние выстрела к большому оленю. Он спустил
тетиву, но промахнулся, а кремневый наконечник стрелы, ударившись о
скалу, разбился.
Ближе подкрался он к оленю, выстрелил, снова промахнулся и нигде
не мог найти второй стрелы. Пошел он дальше. Олени, почуяв его
приближение, бросались в заросли раньше, чем успевал он прицелиться.
Осталась у него только одна стрела, и он не хотел рисковать.
На закате солнца увидел он молодого оленя, который стоял на
крутом берегу реки. Осторожно пополз он к нему, а олень безмятежно
щипал траву и не чуял беды. Подкравшись к нему совсем близко, охотник
прицелился и спустил тетиву. Со свистом пролетела стрела над спиной
оленя и упала в реку.
Тогда сказал себе охотник:
- Я - хороший стрелок, но сегодня я промахнулся трижды и потерял
три стрелы. Видно, не ждать мне удачи. Пойду-ка я домой.
Он отправился в обратный путь и шел быстро, но темная ночь
застигла его далеко от лагеря. Черные грозовые тучи заволокли небо, и
в двух шагах ничего не было видно. Часто он спотыкался и падал и
наконец чуть было не полетел с крутого берега в реку. Тогда решил он
дальше не идти и ждать рассвета. Вытянув руки, прошел он еще несколько
шагов, нащупал ствол большого тополя и опустился на землю.
Разразилась гроза, молния разрезала небо, ветер гудел над его
головой, но дождя не было. И вдруг в нескольких шагах от испуганного
охотника молния ударила в старое сухое дерево. С оглушительным треском
повалилось оно на землю, ломая ветви соседних деревьев. И кора на
упавшем дереве загорелась. Сначала появилась только маленькая искорка,
но с каждой минутой разгоралась она ярче и ярче, и вскоре весь ствол
был охвачен огнем, зарево осветило лужайку, и человек увидел мертвого
оленя - большого самца, лежавшего около дерева, в которое ударила
молния. Подивился он, кто убил этого оленя и почему медведи или волки
его не сожрали.
И наконец полил дождь, холодный, пронизывающий, и человек промок
до костей. А огонь медленно поедал сухую кору расщепленного дерева.
Молния - страшное, смертоносное оружие Птицы Грома - зажгла этот
огонь, а к священному огню приближаться опасно.
Но охотник был храбрым человеком. Кожаная его одежда пропускала
влагу, и, дрожа от холода, сказал он себе:
- Возьму-ка я щепку, загоревшуюся от священного огня, и разложу
костер, чтобы согреться.
Поборов страх, направился он к дереву, чтобы отодрать кусок
горящей коры. Проходя мимо оленя, он остановился. Глаза животного были
широко раскрыты, и казалось оно живым. Человек наклонился и потрогал
его рукой: тело было еще теплое и мягкое.
И вдруг он все понял: Птица Грома сжалилась над ним. Узнав, что
потерял он три стрелы, она зажгла этот огонь и убила оленя, чтобы
охотник утолил голод. И страх покинул человека. Смело подошел он к
горевшему стволу, взял кусок коры и разложил большой костер. Кремневым
ножом он вырезал кусок мяса из бока оленя, поджарил его и съел. Потом
прислонился спиной к стволу тополя и стал греться у костра.
Гроза пронеслась. Засверкали на небе звезды, взошла луна, но
человек ничего не видел: он спал. А во сне тень его, скитаясь по
земле, встретила Птицу Грома, и птица повелела ему всегда поддерживать
огонь, упавший с неба.
На рассвете он проснулся, вспомнил свой сон и слова Птицы Грома.
Из влажной глины сделал он горшок и положил в него кусок гнилого
дерева и красный уголек. Глиняной крышкой он прикрыл горшок, но сделал
в ней дырочку, чтобы огонь мог дышать. Сын мой, огонь, как и человек,
умирает, если нечем ему дышать. И охотник понес домой огонь, упавший с
неба.
Войдя в свой вигвам, приказал он женщинам затоптать старый костер
и, раздув уголек, тлеющий в горшке, разложить новый. И начиная с этого
дня священный огонь не угасал в вигваме. На ночь прикрывали его золой,
а когда племя кочевало по равнинам, женщины несли огонь в глиняной
посуде. Переходил он от отца к сыну и, должно быть, и по сей день
живет в вигваме сына Короткого Лука.
Теперь ты знаешь, сын мой, историю того огня, вокруг которого
сидели мы в лагере большебрюхих. И вскоре ты поймешь, почему рассказал
я тебе об этом.
- Какие новости принес ты мне? Что делается в лагере пикуни? -
спросил Короткий Лук, протягивая отцу зажженную трубку.
- Я навсегда покинул пикуни. Я не вернусь к этому неблагодарному
племени, - ответил отец.
- Не может быть! - воскликнул Короткий Лук, испытующе
всматриваясь в наши лица.
- Будет так, как я сказал! - громко крикнул мой отец.
Потом рассказал он, что заставило его покинуть лагерь пикуни.
Когда он умолк, спустилась тишина, и никто не прерывал молчания. Отец
рассердился.
- Ха! Почему вы молчите? - спросил он. - Или вы не рады, что я
вошел в ваше племя?
- Я говорил тебе, брат, что мой вигвам - твой вигвам, - отозвался
Короткий Лук. - А теперь я скажу: мой народ - твой народ. Но вот тебе
мой совет: поживи с нами, а потом вернись к родному племени. Ни мы и
никто другой не заменят тебе пикуни.
- У пикуни нет сердца! К ним я не вернусь. Я останусь с вами, -
сказал отец.
Позднее, когда в вигваме вождя собрались воины и старшины, отец
передал им слова Ки-па и рассказал о постройке нового форта. Эта
новость обрадовала большебрюхих. Они редко посещали форт на реке
Иеллоустон, потому что в тех краях жили индейцы враждебного им племени
сиу, а форт Красных Курток находился далеко на севере. Вот почему они
охотно согласились вести торговлю с Ки-па и решили заняться ловлей
бобров. Нам показалось, что все большебрюхие рады были принять нас в
свою среду.
Так как далеко не все большебрюхие говорили на нашем наречии, то
отец, разговаривая с ними, пояснял свои слова знаками. Рассказал он о
вернулись домой, а мать и Нитаки растянули шкурки на ивовых обручах
для просушки.
1 Река Миссури.
На седьмое утро мы принесли домой пять шкурок.
- Есть у меня теперь двадцать три шкурки, - сказал отец. - Как
только они высохнут, я их обменяю на седло, а тебе, жена моя, куплю
белое одеяло.
- Нет, этого ты не сделаешь, - возразила мать. - Мы обменяем
шкурки на ружье для Черной Выдры.
Отец с удивлением посмотрел на нее.
- Как! Да ведь он еще мальчик! Мальчики не стреляют из ружей.
- Ну а наш сын будет стрелять из ружья, - заявила мать, - и ружье
я ему куплю, хотя бы мне пришлось продать несколько лошадей. Он
стрелял из лука взрослого охотника и спас жизнь своей сестре. Если
может он стрелять из лука, то, конечно, научится стрелять и из ружья.
Не забудь, муж мой, что со всех сторон угрожает нам опасность, и это
твоя вина: ты заставил нас покинуть родное племя, ты увел нас из
большого лагеря, где мы жили в полной безопасности. А теперь мы
нуждаемся в защите.
- Но он еще не постился, не видел вещего сна, и нет у него
"тайного помощника". Он еще слишком молод...
- Он может завтра же начать пост, - перебила мать. - А если он
слишком молод, чтобы сражаться с врагами, то хотела бы я знать, кто
заставил его вести жизнь, полную опасностей?!
- Ну, будь по-твоему, - отозвался отец.
Когда высохли шкурки, мы отнесли их Ки-па, а взамен получили
ружье и белое одеяло для матери. Ки-па дал нам пороху, сотню пуль и
два запасных кремня. Ружье было, конечно, кремневое. О, как я
обрадовался, когда отец вручил мне его!
Ки-па сам показал мне, как заряжают ружье, и подарил маленькую
металлическую мерку для пороха.
- Если ты возьмешь пороху больше чем следует, ружье может
взорваться в твоих руках, - предостерег он меня.
Под вечер этого дня мать ушла к Са-куи-а-ки, отца также не было
дома. Нитаки и я сидели в нашем вигваме. Из конского волоса она делала
голову для новой куклы, а я, положив на колени ружье, не мог им
налюбоваться. Очень хотелось мне пострелять из него.
Наконец я не выдержал и сказал сестре:
- Нитаки, идем на охоту!
Захватив с собой любимых кукол, она следом за мной пошла в лес.
Мы спрятались в густом ивняке, окаймляющем берег Большой реки.
Шагах в десяти от нас пролегала широкая звериная тропа, которая
пересекала долину и спускалась к самой воде. Я терпеливо ждал, зная,
что по этой тропе ходят животные на водопой.
Вдруг Нитаки толкнула меня локтем.
- Слышал? - прошептала она.
- Нет.
- В лесу треснула ветка.
Мне стало стыдно: я, охотник, должен был слышать все шорохи.
Напряженно мы прислушивались, но ничто не нарушало тишины. Наконец на
тропу бесшумно вышел лось - большой лось с новыми, совсем еще
короткими рогами. Зимняя шкура его облезла, и был он, конечно, тощий,
но в месяц Новой Травы все животные тощи.
О, как я волновался! Но и Нитаки волновалась не меньше меня: она
прижималась ко мне и дрожала всем телом. Разинув рты, смотрели мы на
приближающегося лося. Сердце мое билось так быстро, что я с трудом мог
поднять ружье.
Затаив дыхание, я прицелился и спустил курок. Порох зашипел и
вспыхнул, из ствола вырвался черный дым, и загремел выстрел. Лось
высоко подпрыгнул, рванулся вперед и бросился прямо к реке, а мы с
Нитаки побежали за ним. Сестра растеряла всех своих кукол, а я от
волнения забыл основное правило охотника: сначала зарядить ружье, а
затем уже выходить из-за прикрытия.
Но на этот раз не было необходимости заряжать ружье. Издыхающий
лось в несколько прыжков пересек песчаную полосу берега и с плеском
упал в воду. Нитаки и я бросились за ним в реку и поймали его за
задние ноги. Мы не могли вытащить большое тяжелое тело на песок, но
нам удалось подтянуть его к берегу. Нитаки, стоя по пояс в воде,
обняла меня и поцеловала.
- Кормилец семьи! - назвала она меня, а я гордился своим
подвигом.
Ножа у нас не было, и мы не могли содрать шкуру с лося. Мокрые с
головы до ног, побежали мы домой и встретили отца и Ки-па, которые,
заслышав выстрел, поспешили к реке. Мы показали им убитого лося,
истец, сдирая с него шкуру, похвалил меня за меткий выстрел и побранил
за то, что я отлучился без спроса.
- Военные отряды бродят в окрестностях, - сказал он, - и детям
опасно уходить из лагеря.
Так выстрелил я в первый раз из ружья, и первая моя пуля попала в
цель.
Мы продолжали ловить бобров, так как отцу моему хотелось иметь
черное кожаное седло. Ки-па предложил ему подарить седло, если отец
пойдет к пикуни и уговорит их не торговать больше с Красными Куртками,
а приносить бобровые шкурки и другие меха в форт Длинных Ножей.
Конечно, мой отец ответил на это отказом и объяснил, почему он
навсегда покинул родное племя.
Ки-па пристально смотрел на него, а потом покачал головой и
сказал ему знаками:
- Ты поступил неправильно. Угаси гнев в сердце своем и вернись к
родному народу. Да, они тебя отхлестали, но ты сам навлек на себя
наказание. Ты нарушил закон охоты.
- Они не смели меня бить, - ответил знаками отец, и так быстро
двигались его руки, что трудно было его понять. - Я кормил вдов и
детей. Я не отступал перед врагами и первый бросался в бой.
- Да, и потому-то ты первый должен был повиноваться закону,
установленному для всего племени, - сказал Ки-па.
На это отец ничего не ответил. Плотнее завернувшись в одеяло, он
ушел и в продолжение нескольких дней почти не разговаривал с нами.
Когда гнев его остыл, мать снова напомнила ему, что я должен начать
священный пост и обрести "тайного помощника". Он согласился с ней, и
все мы вышли из лагеря искать удобное местечко, где бы я мог
поститься.
Мы осмотрели долины Большой реки и реки Марии, но подходящего
места не нашли. Когда мы возвращались долиной реки Марии в лагерь,
отец решил построить для меня помост на дереве. Матери это не
понравилось.
- Похоже на то, будто мы его хороним, - сказала она.
Тебе известно, сын мой, что наш народ не зарывает покойников в
землю, а кладет их на помосты в ветвях деревьев.
- Пустяки, - отозвался отец. - Пусть он постится на дереве.
Вскоре мы нашли подходящее дерево: старый тополь, ветви которого
низко спускались к земле. Рос он довольно далеко от лагеря, и сюда не
доносился стук топоров белых людей, работавших на лужайке. В течение
целого дня мать и сестра устраивали для меня помост. Между двух
толстых суков они положили длинные крепкие жерди, разостлали на них
мягкие шкуры бизона. Над помостом они протянули кусок старой кожи,
когда-то служившей покрышкой для вигвама, - этот навес должен был
защищать меня от дождя и солнца.
На закате солнца я вскарабкался на помост, завернулся в одеяло и
лег, положив подле ружье.
- Призывай на помощь все живые существа, населяющие землю, воздух
и воду, - сказал мне отец. - Быть может, кто-нибудь из них согласится
стать твоим "тайным помощником". Я тоже обращусь к ним с мольбой. Эх,
нет у меня своей священной трубки!
- Нитаки и я каждый день будем приносить тебе воду, - сказала на
прощание мать.
Они ушли, оставив меня одного на помосте.
Спустилась ночь. Я проголодался, но сон бежал от меня. Думал я,
что никогда не засну в этой чуждой мне обстановке. Всегда я проводил
ночь в вигваме, и ни разу не приходилось мне спать на открытом
воздухе. С тревогой я прислушивался к таинственным ночным шорохам.
В лесу кричали совы.
- О большеухие! - обратился я к ним с мольбой. - Пусть одна из
вас будет "тайным моим помощником".
В долине и на склоне холмов перекликались волки, собираясь на
ночную охоту.
- О мудрые охотники, помогите мне! - прошептал я. - Когда я
засну, будьте благосклонны к тени моей, скитающейся в ночи.
Я призывал на помощь птиц, порхавших в темноте вокруг меня, и
каких-то невидимых зверьков, копошившихся в сухих листьях у подножия
дерева. Исполняя приказание отца, я обращался за помощью ко всем живым
существам, населяющим землю, воздух и воду. Потом попытался я заснуть,
но не мог сомкнуть глаз.
Олени или лоси проходили под ветвями моего дерева. Изредка они
останавливались и щипали молодые побеги. Немного спустя какое-то
другое животное приблизилось почти неслышной поступью к дереву.
Прислушавшись к сопению и чавканью, я догадался, что это медведь -
быть может, "настоящий" медведь-гризли1. Но я не испугался. Гризли был
мне не страшен. Только черные медведи умеют взбираться на деревья, но
черные медведи - трусы и бегут от человека.
1 Серый, самый крупный из медведей, распространенных в северной
Америке. - Прим. перед.
Потеряв надежду заснуть, я снова стал призывать на помощь все
существа. Вдруг я вздрогнул и стал прислушиваться: приближались
какие-то ночные хищники. Их было много. Я уловил шарканье ног в
мокасинах. Люди! Они остановились как раз под ветвями моего дерева и
стали разговаривать на незнакомом мне наречии. Это были не пикуни, не
большебрю-хие и не вороны. "Должно быть, ассинибуаны", - подумал я.
Справа и слева от меня тянулись длинные шесты, положенные на суки
по обеим сторонам помоста для того, чтобы я не скатился во сне на
землю. Я перегнулся через шест и стал всматриваться в темноту.
Ночь была такая темная, что я мог разглядеть только смутные
очертания людей. Было их много - человек сорок-пятьдесят. Мне
понравилось наречие, на котором они говорили, - оно резко отличалось
от грубого языка большебрюхих и других племен, живших по ту сторону
Спинного Хребта Мира. Голоса людей звучали мягко и дружелюбно, но я
понимал, что не мирные намерения привели их сюда. Отряд этот задумал
совершить набег, их разведчики наткнулись на форт белых людей, а также
видели наш вигвам и табун. Я знал, что должен опередить ассинибуанов,
пробраться в лагерь и поднять тревогу.
Казалось мне, беседа их тянулась очень долго. Наконец они
тронулись в путь, а когда их шаги замерли вдали, я, захватив ружье,
спрыгнул с помоста и побежал домой, но не по тропе, а сквозь заросли,
так как боялся встречи с неприятельским отрядом. Быть может, враги
слышали шорох в кустах и треск ломающихся веток, но меня это не
смущало. "Они подумают, что лось или олень бежит от людей", - решил я.
Два раза я спотыкался и падал, раньше чем выбрался на просеку.
Быстро миновал я форт и корраль - загон, куда помещали на ночь наших
лошадей и лошадей Ки-па. У белых было двадцать лошадей, которых они
привели из форта, находившегося при устье Иеллоустона.
Белые спали в достроенной комнате торговой станции. Я не стал их
будить, зная, что они все равно меня не поймут. Побежал я прямо к
нашему вигваму и разбудил спящих.
- Приближается военный отряд... большой отряд... кажется,
ассинибуаны, - сказал я отцу.
- Должно быть,- ответил он. - Женщины, не шумите. И оставайтесь
здесь, пока я вас не позову. А я пойду разбужу Ки-па.
У Ки-па сон был чуткий. Когда отец подошел к его вигваму и
тихонько его окликнул, он тотчас же к нам вышел. Языка нашего он не
понимал, а в темноте нельзя было объясняться знаками, но отец мой
нашел выход. Положив на землю ружье, он взял Ки-па за обе руки и
правую приложил к его шее, потом он обе его руки вытянул и соединил
концы пальцев и наконец положил левую руку ему на грудь и накрыл ее
правой рукой.
И Ки-па его понял. Разбойники... ассинибуаны... их много... - вот
значение этих трех знаков. В ответ Ки-па взял за руки отца и объяснил
ему, что "все должны идти в форт". Он разбудил своих помощников, и они
тотчас же вышли, держа в руках ружья. Затем он приказал Са-куи-а-ки
привести мою мать и сестру в достроенную комнату форта и заложить
дверь болтом. К этой комнате примыкали с запада и востока две
недостроенные. Белые разбились на два отряда, один из них направился в
западную комнату, а другой, к которому присоединились мы с отцом,
расположился в восточной. Во главе нашего отряда стоял Ки-па. Щели
между бревен еще не были законопачены, и мы легко могли просунуть в
них дула ружей. Прямо перед нами находился корраль.
- Ну, пусть идут ассинибуаны! - сказал мой отец. - Только бы они
не мешкали. То-то мы повеселимся!
Да, отец мой любил войну.
Долго стояли мы, поджидая неприятеля, но ничто не нарушало
тишины. Быть может, ассинибуаны хотели увести лошадей под покровом
темноты, а быть может, ждали, когда взойдет луна. Второе предположение
оказалось правильным. В полночь увидели мы на востоке бледный отсвет
восходящей луны.
Когда луна ярко осветила долину, показались враги. Думали мы, что
они придут из долины, но догадка наша не оправдалась: ассинибуаны
появились со стороны реки; ползком приближались они к форту. Их
заметил один из белых и тихим свистом позвал нас. Все мы выстроились
вдоль южной стены комнаты. Восемь ассинибуанов ползли по лужайке.
Шепотом сказал я отцу, что в неприятельский отряд входило человек
сорок или пятьдесят, а отец знаками передал мои слова Кипа. Тот
приказал нам не стрелять, пока он не даст сигнала.
Ближе и ближе подползали ассинибуаны, и наконец мы могли
отчетливо их разглядеть. Воины были закутаны в кожаные одеяла,
перехваченные на талии поясом; каждый держал в зубах лук, а из колчана
торчали стрелы. Ружей у них не было.
Вскоре они разделились на две группы: четверо двинулись на запад,
четверо - на восток. Часто они останавливались и прислушивались. Те
четверо, которые были нам видны, прошли шагах в пятидесяти от нашей
комнаты. Около задней стены корраля они встретились со второй
четверкой.
Мы видели, как все они влезли на частокол и посмотрели вниз.
Потом стали искать вход в корраль, а вход находился как раз около
нашей комнаты.
Сначала они осмотрели западную стену корраля, затем двинулись в
нашу сторону.
Вдруг из рощи, где были раскинуты вигвамы, донеслись выстрелы и
торжествующие крики. Мы знали, что это значит, главный отряд
ассинибуанов окружил наши два вигвама и стрелял в них, думая, что
убивает нас, спящих.
Услышав выстрелы, восемь человек, за которыми мы следили,
приостановились в нерешительности. И вот тогда-то один из белых
выстрелил, не дождавшись сигнала. Впоследствии он говорил, что
произошло это случайно. Тогда и мы стали стрелять, а первым выстрелил
Ки-па. Вспышка пороха ослепила нас, и мы не попали в цель.
Поверишь ли, сын мой? Когда рассеялся дым, мы увидели, что убит
только один человек, остальные семеро бежали к берегу. Да кое-кому из
них не суждено было добежать до реки!
Белые, караулившие в западной комнате, выскочили из дома и стали
стрелять в беглецов. Было у них шесть ружей, а убили они троих
ассинибуанов. Между тем мы снова зарядили наши ружья и выбежали на
лужайку, но было уже поздно: четверо уцелевших прыгнули в реку.
Крики, доносившиеся из рощи, смолкли, как только загремели наши
ружья. Снова спустилась тишина. Отец мой четыре раза гикнул, а затем
громким голосом запел песню победителя.
- Пусть они знают, на кого посмели напасть! - сказал он мне.
До утра мы оставались в форте, и никто не сомкнул глаз, но
ассинибуаны нас больше не тревожили. Когда рассвело, Ки-па приказал
бросить четырех убитых в реку.
Все наши съестные припасы хранились в вигвамах. Двое белых
остались сторожить лошадей, а мы все отправились в рощу. Шли мы очень
медленно и, раньше чем войти в лагерь, кольцом окружили маленькую
рощу.
Как мы и предполагали, ассинибуаны давно ушли. Оба вигвама имели
жалкий вид. Кожаные покрышки были продырявлены стрелами и пулями.
Стрелы густо усеяли наши ложа из звериных шкур, и было их столько,
сколько игл на дикобразе. Но все вещи оказались на своих местах.
По-видимому, ассинибуаны не успели войти в вигвамы и обратились в
бегство, как только началась стрельба около форта. Убедившись, что
враги ушли из рощи, отец послал меня за матерью, сестрой и
Са-куи-а-ки.
Женщины приготовили всем нам поесть, а затем Ки-па и Са-куи-а-ки
переселились в форт и перетащили туда все свои вещи; мы же перенесли
наш вигвам к самым стенам корраля. Начиная с этого дня мы не выгоняли
наших лошадей на равнину, паслись они на опушке леса.
Когда волнение в лагере улеглось, мой отец впал в уныние. Он не
позволил мне вернуться на мой помост и поститься.
- Наш сын не обретет "тайного помощника", сколько бы ни постился,
- сказал он матери. - Боги прогневались на меня за то, что я потерял
Трубку Грома.
В течение нескольких дней мы не ходили смотреть наши западни для
бобров. Когда же мы убедились, что неприятельский отряд покинул эти
края, бобры, попавшие в ловушки, уже начали гнить.
Снова расставили мы западни и поехали на охоту. Отец, скакавший
на быстрой лошади, убил одной стрелой молодого бизона. Он был метким
стрелком. Выходил ли он на охоту пеший, или скакал верхом - стрелы его
всегда попадали в цель.
Зная, что путь к родному племени для нас отрезан, мы - мать,
сестра и я - рады были бы остаться в окрестностях форта. Но отец мой
скучал: с белыми не было у него ничего общего. И потеря трубки не
давала ему покоя. Да и мать моя считала, что эта потеря предвещала для
всех нас беду.
Наконец набралось у нас достаточно бобровых шкурок, чтобы купить
седло. Отец отнес их Ки-па и обменял двадцать три шкурки на седло и
кое-какие вещи для моей матери и сестры. На следующее утро мы должны
были покинуть лагерь и отправиться на поиски большебрюхих.
Узнав об этом, Ки-па вручил нам подарки, которые просил передать
старшинам племени большебрюхих.
- Скажите им, что я останусь здесь в форте. Пусть несут они сюда
бобровые шкурки.
В тот день отец мой был весел и счастлив: Ки-па подарил ему
талисман, дарующий огонь, - тонкий, круглый кусок камня, похожего на
лед и наделенного волшебной силой. Нужно было подержать его над пучком
сухой травы или листьев так, чтобы подали на него лучи солнца, -
талисман притягивал священный огонь с неба, и трава загоралась. Отец
был уверен, что этот талисман могущественнее, чем пропавшая Трубка
Грома.
На следующее утро тронулись мы в путь, и путешествие наше прошло
без всяких приключений. К вечеру второго дня мы отыскали лагерь
большебрюхих, раскинутый на берегу Маленькой - или, как вы, белые, ее
называете, Молочной - реки, к северу от западных отрогов гор Медвежья
Лапа. Мы въехали в лагерь, и нам указали дорогу к вигваму Короткого
Лука. Был он вождем племени и близким другом моего отца.
Весть о нашем приезде опередила нас. Мы подъехали к вигваму,
сошли с коней, и отец мой откинул занавеску у входа, как вдруг из-за
вигвама выбежал вождь, бросился к отцу и, обнимая его, воскликнул:
- Я тебя увидел раньше, чем ты меня! Я дарю тебе трех лошадей!
Таков был обычай в те далекие времена. Друзья, встречаясь после
долгой разлуки, старались удивить друг друга и порадовать каким-нибудь
подарком. Отец подосадовал, что не он первый порадовал друга подарком,
но радушный прием был ему по душе.
- Мой вигвам - твой вигвам, - сказал Короткий Лук. - Входи,
отдохни и поешь.
Женщины вышли из вигвама, поздоровались с моей матерью и сестрой
и начали снимать с лошадей поклажу. Потом помогли они матери раскинуть
вигвам, а я погнал лошадей на пастбище, стреножил вожаков табуна и
вернулся в лагерь.
Наш вигвам был уже разбит, постели сделаны, все приведено в
порядок. Родители и сестра сидели в вигваме Короткого Лука. Я
присоединился к ним, а женщины поставили передо мной тарелку с мясом.
Короткий Лук, рослый и красивый, был человеком храбрым и
великодушным, потому-то избрали его большебрюхие вождем всего племени.
Он владел могущественным талисманом - небесным огнем, ниспосланным
молнией. Я знал историю этого талисмана. В далекие времена отец его
отца вышел на охоту, а в колчане у него было только три стрелы. Дичи в
лесу водилось много, но ему не повезло, и долго бродил он по лесу.
Наконец подошел он на расстояние выстрела к большому оленю. Он спустил
тетиву, но промахнулся, а кремневый наконечник стрелы, ударившись о
скалу, разбился.
Ближе подкрался он к оленю, выстрелил, снова промахнулся и нигде
не мог найти второй стрелы. Пошел он дальше. Олени, почуяв его
приближение, бросались в заросли раньше, чем успевал он прицелиться.
Осталась у него только одна стрела, и он не хотел рисковать.
На закате солнца увидел он молодого оленя, который стоял на
крутом берегу реки. Осторожно пополз он к нему, а олень безмятежно
щипал траву и не чуял беды. Подкравшись к нему совсем близко, охотник
прицелился и спустил тетиву. Со свистом пролетела стрела над спиной
оленя и упала в реку.
Тогда сказал себе охотник:
- Я - хороший стрелок, но сегодня я промахнулся трижды и потерял
три стрелы. Видно, не ждать мне удачи. Пойду-ка я домой.
Он отправился в обратный путь и шел быстро, но темная ночь
застигла его далеко от лагеря. Черные грозовые тучи заволокли небо, и
в двух шагах ничего не было видно. Часто он спотыкался и падал и
наконец чуть было не полетел с крутого берега в реку. Тогда решил он
дальше не идти и ждать рассвета. Вытянув руки, прошел он еще несколько
шагов, нащупал ствол большого тополя и опустился на землю.
Разразилась гроза, молния разрезала небо, ветер гудел над его
головой, но дождя не было. И вдруг в нескольких шагах от испуганного
охотника молния ударила в старое сухое дерево. С оглушительным треском
повалилось оно на землю, ломая ветви соседних деревьев. И кора на
упавшем дереве загорелась. Сначала появилась только маленькая искорка,
но с каждой минутой разгоралась она ярче и ярче, и вскоре весь ствол
был охвачен огнем, зарево осветило лужайку, и человек увидел мертвого
оленя - большого самца, лежавшего около дерева, в которое ударила
молния. Подивился он, кто убил этого оленя и почему медведи или волки
его не сожрали.
И наконец полил дождь, холодный, пронизывающий, и человек промок
до костей. А огонь медленно поедал сухую кору расщепленного дерева.
Молния - страшное, смертоносное оружие Птицы Грома - зажгла этот
огонь, а к священному огню приближаться опасно.
Но охотник был храбрым человеком. Кожаная его одежда пропускала
влагу, и, дрожа от холода, сказал он себе:
- Возьму-ка я щепку, загоревшуюся от священного огня, и разложу
костер, чтобы согреться.
Поборов страх, направился он к дереву, чтобы отодрать кусок
горящей коры. Проходя мимо оленя, он остановился. Глаза животного были
широко раскрыты, и казалось оно живым. Человек наклонился и потрогал
его рукой: тело было еще теплое и мягкое.
И вдруг он все понял: Птица Грома сжалилась над ним. Узнав, что
потерял он три стрелы, она зажгла этот огонь и убила оленя, чтобы
охотник утолил голод. И страх покинул человека. Смело подошел он к
горевшему стволу, взял кусок коры и разложил большой костер. Кремневым
ножом он вырезал кусок мяса из бока оленя, поджарил его и съел. Потом
прислонился спиной к стволу тополя и стал греться у костра.
Гроза пронеслась. Засверкали на небе звезды, взошла луна, но
человек ничего не видел: он спал. А во сне тень его, скитаясь по
земле, встретила Птицу Грома, и птица повелела ему всегда поддерживать
огонь, упавший с неба.
На рассвете он проснулся, вспомнил свой сон и слова Птицы Грома.
Из влажной глины сделал он горшок и положил в него кусок гнилого
дерева и красный уголек. Глиняной крышкой он прикрыл горшок, но сделал
в ней дырочку, чтобы огонь мог дышать. Сын мой, огонь, как и человек,
умирает, если нечем ему дышать. И охотник понес домой огонь, упавший с
неба.
Войдя в свой вигвам, приказал он женщинам затоптать старый костер
и, раздув уголек, тлеющий в горшке, разложить новый. И начиная с этого
дня священный огонь не угасал в вигваме. На ночь прикрывали его золой,
а когда племя кочевало по равнинам, женщины несли огонь в глиняной
посуде. Переходил он от отца к сыну и, должно быть, и по сей день
живет в вигваме сына Короткого Лука.
Теперь ты знаешь, сын мой, историю того огня, вокруг которого
сидели мы в лагере большебрюхих. И вскоре ты поймешь, почему рассказал
я тебе об этом.
- Какие новости принес ты мне? Что делается в лагере пикуни? -
спросил Короткий Лук, протягивая отцу зажженную трубку.
- Я навсегда покинул пикуни. Я не вернусь к этому неблагодарному
племени, - ответил отец.
- Не может быть! - воскликнул Короткий Лук, испытующе
всматриваясь в наши лица.
- Будет так, как я сказал! - громко крикнул мой отец.
Потом рассказал он, что заставило его покинуть лагерь пикуни.
Когда он умолк, спустилась тишина, и никто не прерывал молчания. Отец
рассердился.
- Ха! Почему вы молчите? - спросил он. - Или вы не рады, что я
вошел в ваше племя?
- Я говорил тебе, брат, что мой вигвам - твой вигвам, - отозвался
Короткий Лук. - А теперь я скажу: мой народ - твой народ. Но вот тебе
мой совет: поживи с нами, а потом вернись к родному племени. Ни мы и
никто другой не заменят тебе пикуни.
- У пикуни нет сердца! К ним я не вернусь. Я останусь с вами, -
сказал отец.
Позднее, когда в вигваме вождя собрались воины и старшины, отец
передал им слова Ки-па и рассказал о постройке нового форта. Эта
новость обрадовала большебрюхих. Они редко посещали форт на реке
Иеллоустон, потому что в тех краях жили индейцы враждебного им племени
сиу, а форт Красных Курток находился далеко на севере. Вот почему они
охотно согласились вести торговлю с Ки-па и решили заняться ловлей
бобров. Нам показалось, что все большебрюхие рады были принять нас в
свою среду.
Так как далеко не все большебрюхие говорили на нашем наречии, то
отец, разговаривая с ними, пояснял свои слова знаками. Рассказал он о