Ребята повезли меня смотреть Голливуд. Я хотел сфотографироваться там и отправить снимки своим родителям, чтобы показать им: «Вот я и в Голливуде. А дальше будут фильмы». Мы долго ехали, и наконец один из ребят сказал: «Отлично, это бульвар Сансет».
– Когда же мы приедем в Голливуд? – спросил я.
– А это и есть Голливуд.
Должно быть, в своем воображении я перепутал Голливуд с Лас-Вегасом, потому что искал взглядом огромные неоновые вывески. Я также ожидал увидеть кинооборудование и перегороженные улицы, на которых происходили натурные съемки. Однако ничего этого не было. «А куда подевались огни и все остальное?» – спросил я.
Ребята переглянулись. «По-моему, он разочарован, – сказал один из них. – Наверное, нам нужно было привезти его сюда вечером».
«Точно, точно, – подхватил второй. – Потому что днем здесь и вправду смотреть не на что».
Ближе к концу недели мы приехали в Голливуд вечером. Огней было больше, но в целом зрелище оставалось таким же скучным. Со временем я свыкся с этим и узнал, где можно весело провести время.
Я проводил много времени, знакомясь с городом и разбираясь в том, как все делается в Америке. По вечерам я частенько встречался с Арти Зеллером, фотографом, который встречал меня в аэропорту. Арти меня просто очаровал. Он был очень-очень умен, однако при том начисто лишен честолюбия. Арти не любил стрессы, не любил рисковать. Он работал за стеклянным окошком в почтовом отделении. Арти был родом из Бруклина, где его отец, человек в высшей степени эрудированный, был кантором в еврейской общине. Однако его сын пошел своим путем, стал заниматься культуризмом на острове Кони-Айленд. Работая вольнонаемным фотографом на Уайдера, Арти стал лучшим специалистом по съемкам культуризма. Меня он привлекал в первую очередь тем, что всего добивался сам, бесконечно читая и впитывая в себя всю информацию. От природы обладающий талантом к иностранным языкам, Арти был ходячей энциклопедией и прекрасно играл в шахматы. Он был стойким демократом, либералом и полным атеистом. К черту религию! Для Арти она была пустой сказкой. Никакого бога нет, и больше говорить не о чем.
Жена Арти Жози была уроженкой Швейцарии, и хотя я стремился полностью погружаться в англоязычную среду, было очень неплохо иметь рядом тех, кто говорил по-немецки. Особенно это касалось просмотра телепередач. Я приехал в Америку в последние три-четыре недели президентской кампании 1968 года, поэтому, когда мы включали телевизор, обязательно что-нибудь говорили про выборы. Арчи и Жози переводили мне выступления Ричарда Никсона и тогдашнего вице-президента Хьюберта Хамфри, соперничавших между собой. Хамфри, демократ, постоянно говорил о благосостоянии населения и правительственных программах, и мне казалось, что это звучит чересчур по-австрийски. Однако слова Никсона о деловых возможностях и предпринимательстве звучали для меня по-настоящему американскими.
– Повтори еще раз, как называется его партия? – спросил я у Арти.
– Республиканская.
– В таком случае я республиканец, – сказал я.
Арти презрительно фыркнул, что он делал часто, поскольку у него были плохие носовые пазухи и поскольку он находил в жизни много того, что заслуживало фырканья.
Как и обещал Джо Уайдер, я получил машину: подержанный белый «Фольксваген-Жук», с которым я сразу же почувствовал себя в своей тарелке. Чтобы лучше узнать город, я объездил все окрестные тренажерные залы. Я познакомился с человеком, который заведовал залом в центре Лос-Анджелеса, расположенным в здании, которое тогда называлось «Оксидентал-Лайф». Я ездил в глубь страны, а также в Сан-Диего, чтобы познакомиться с тамошними тренажерными залами. И знакомые возили меня в разные места; вот так я побывал в мексиканской Тихуане и в Санта-Барбаре. Как-то раз мы вместе с четырьмя другими культуристами отправились в Лас-Вегас в стареньком микроавтобусе «Фольксваген». Нагруженный таким обилием мышц, микроавтобус не выжимал и шестидесяти миль в час. Сам Лас-Вегас с его огромными казино, неоновыми огнями и бесконечными игорными залами полностью оправдал мои ожидания.
В клубе Винса занимались многие чемпионы, в том числе Ларри Скотт, прозванный «Легендой», который завоевывал титул Мистер Олимпия в 1965 и 1966 годах. Пол в клубе Винса был застелен ковром, и там имелись очень неплохие тренажеры, однако силовое троеборье было здесь не в почете: тут считалось, что классические силовые упражнения, такие как приседания со штангой, жим штанги лежа и качание пресса, безнадежно устарели, годятся только для развития силы и не могут отточить до совершенства пропорции тела.
Обстановка в клубе Голда была совершенно другой. Здесь тренировались настоящие монстры: олимпийские чемпионы по толканию ядра, профессиональные борцы, чемпионы по культуризму, силачи с улицы. Тут редко можно было увидеть трико: все занимались в джинсах и клетчатых рубашках, майках, безрукавках, тельняшках. В клубе было четыре зала и тяжелоатлетический помост, где можно было уронить штангу весом четыреста фунтов, и никто не говорил ни слова. Эта атмосфера была ближе к тому, к чему я привык.
Главным волшебником здесь был Джо Голд. Еще подростком он был среди тех, кто в тридцатые годы основал в Санта-Монике клуб «Маскл-Бич», и, отслужив во Вторую мировую войну мотористом в торговом флоте, он вернулся и занялся разработкой снаряжения для силовых упражнений. Практически все до одного тренажеры в зале были разработаны Джо.
Здесь не было никакого изящества: все, что создавал Джо, было большим и тяжелым, и все работало. Его гребной тренажер был разработан так, что опоры для ступней находились именно там, где нужно, и можно было разрабатывать нижние латеральные мышцы, не опасаясь свалиться с сиденья. Когда Джо разрабатывал какой-нибудь тренажер, он приглашал к обсуждению будущей конструкции всех, а не полагался исключительно на свое собственное мнение. Поэтому все углы работы подвижных частей были выставлены идеально, и ничто не застревало. И Джо приходил в зал каждый день, то есть все оборудование постоянно поддерживалось в исправном состоянии.
Время от времени Джо просто изобретал новые тренажеры. Один он разработал для выполнения «ослиных шагов». Это упражнение для икроножных мышц имело для меня огромное значение, потому что по сравнению с остальным моим телом мои икры были относительно маленькими и никак не желали расти. Обыкновенно для выполнения этого упражнения пятки устанавливаются на брус или бревно так, чтобы остальная часть ступни свисала в воздухе. Затем нужно согнуться в поясе на 90 градусов, взяться руками за брус, а один или двое напарников забираются тебе на спину, словно на осла, и начинают разрабатывать икры, поднимая их вверх и вниз. Однако с тренажером Джо надобность в «наездниках» отпадала. Установив желаемую нагрузку, спортсмен вставал под тренажер в позе осла и освобождал блокировку. И теперь он мог выполнять «ослиные шаги», имея у себя на спине груз, скажем, в семьсот фунтов.
Клуб Голда быстро стал мне родным домом, где я чувствовал себя в своей стихии. В вестибюле постоянно толпились посетители, и у всех завсегдатаев были свои прозвища, вроде Чарли Толстая Рука, Загорелый или Улитка. Забо Кошевски занимался здесь уже много лет и был ближайшим другом Джо Голда. Его называли «Вождь». У него были потрясающие мышцы брюшного пресса – он качал их по тысяче раз каждый день, и они действительно были просто идеальными. Мой пресс был гораздо хуже, и первым же делом Забо посоветовал мне сесть на диету. «Знаешь что? – заметил он. – А ты ведь пухленький». Джо Голд тотчас же окрестил меня «Круглым животом», и с тех пор меня звали или «Круглым брюхом», или «Пухлым».
У Забо, выходца из Нью-Джерси, чье настоящее имя было Ирвин, была целая коллекция трубок для гашиша. Время от времени мы наведывались к нему домой, чтобы «побалдеть». Забо день и ночь читал научную фантастику. У него все было «ого, дружище!», «клево!» или «ни хрена себе!». Однако в Венис это считалось нормальным. Сигарета с марихуаной считалась чем-то таким же естественным, как и кружка пива. Ты приходил в гости, неважно к кому, хозяин предлагал тебе «косячок» и говорил: «Затянись!» Или же это была трубка гашиша, в зависимости от того, насколько искушенным был хозяин.
Я быстро усвоил, что имели в виду люди, говоря «это клево» или «это балдеж». Пытаясь раскрутить одну сногсшибательную девчонку, я выяснил, какую важную роль играет астрология. «Кажется, мы с тобой созданы друг для друга, – сказал я. – Нам определенно нужно поужинать вместе».
Но она ответила:
– Какой у тебя знак по гороскопу?
– Лев, – ответил я.
– Это не для меня. Это точно не для меня. Спасибо за приглашение, но это не для меня. Прощай.
И девчонка ушла. На следующий день я пришел в тренажерный зал и спросил: «Ребята, у меня одна маленькая проблема. Я все еще учусь». И я поведал им о том, что случилось со мною вчера.
Зебо сразу же подсказал, как я должен был поступить. Он сказал: «Приятель, тебе нужно было сказать: «У меня лучший знак». Попробуй в следующий раз».
Прошло несколько недель, прежде чем мне представилась возможность проверить его совет в действии. Я обедал вместе с одной девушкой, и она спросила:
– Какой у тебя знак по гороскопу?
– Ну а ты как думаешь? – ответил вопросом на вопрос я.
– И все же, какой?
– Лучший!
– Ты хочешь сказать… ты Козерог?
– Точно! – воскликнул я. – Как ты догадалась?
– Говорю тебе, это просто поразительно, потому что мы с тобой так подходим друг другу. Я хочу сказать, это просто… ого!
Девушка была в восторге. Тогда я начал читать про знаки Зодиака, про связанные с ними характеристики, про то, как разные знаки ладят между собой.
Обосновавшись в клубе Голда, я без труда завел новых друзей. Здесь был настоящий котел, в котором переплавлялись выходцы со всего света: австралийцы, африканцы, европейцы. Занимаясь утром, я предлагал каким-нибудь двум парням: «Эй, как насчет того, чтобы пообедать вместе?» Мы шли на обед, ребята рассказывали мне про себя, я рассказывал им про себя, и мы становились приятелями. Вечером я снова приходил в зал, встречал там уже других ребят, мы отправлялись вместе ужинать и тоже знакомились друг с другом.
Я был поражен тем, с какой легкостью мои новые знакомые приглашают меня к себе домой и как американцы любят что-то праздновать. Я не отмечал свой день рождения ни разу до тех пор, пока не приехал в Америку. Я даже ни разу не видел торт со свечами. Но одна девушка пригласила меня к себе на день рождения, а когда следующим летом наступил мой день рождения, ребята в зале приготовили торт и свечи. Бывало, кто-нибудь говорил: «Мне нужно уходить домой, потому что сестра сегодня первый раз пошла в школу, и мы это отпразднуем». Или: «Сегодня у моих родителей годовщина свадьбы». Я не мог припомнить, чтобы мои собственные родители хоть раз хотя бы заговорили о годовщине своей свадьбы.
Когда наступил День благодарения, у меня не было никаких планов, потому что я не понимал традиции этого американского праздника. Но Билл Дрейк пригласил меня к себе домой. Я познакомился с его матерью, приготовившей потрясающий праздничный ужин, и отцом, профессиональным комиком, который смешил всех за столом. В Австрии есть выражение: «Ты такая сладкая, что я готов тебя съесть!» Однако когда я попытался так похвалить миссис Дрейк, из-за проблем с переводом у меня получилось нечто весьма скабрезное. Все расхохотались.
Еще больше меня поразило, когда девушка, с которой я встречался, на Рождество пригласила меня домой к своим родителям. Я сказал себе: «Господи, я не хочу нарушать семейный праздник!» Однако ко мне не просто отнеслись как к родному сыну; у каждого члена семьи было приготовлено для меня по подарку.
Все это радушие и гостеприимство было очень приятно, однако меня беспокоило то, что я не знал, чем на него ответить. Я никогда не слышал о записках со словами благодарности, а американцы, казалось, непрерывно посылали их друг другу. «Странно, – думал я. – Почему бы просто не сказать спасибо по телефону или при личной встрече?» Именно так мы поступали в Европе. Однако здесь Джо Уайдер приглашал меня с моей девушкой на ужин, а затем она говорила: «Дай мне его адрес, потому что я хочу послать ему записку со словами благодарности».
А я отвечал:
– Да не нужно, мы ведь уже поблагодарили его, когда уходили.
– Нет, нет, нет, меня приучили быть вежливой.
И я понял, что мне нужно как можно быстрее учиться американским правилам хорошего тона. Или, возможно, это были европейские правила, на которые я просто раньше не обращал внимания. Я справился у своих друзей в Европе на тот случай, если я что-то упустил. Нет, все правильно: Америка действительно была другой.
В качестве первого шага я взял за правило встречаться только с американскими девушками. Я не хотел проводить время с теми, кто знал немецкий язык. И я сразу же записался на курсы английского языка в колледже округа Санта-Моника. Я хотел овладеть английским так, чтобы можно было читать газеты и учебники и посещать занятия по другим предметам. Мне не терпелось ускорить этот процесс: научиться думать, читать и писать, как американец. Я не собирался ждать, пока это придет само собой.
Однажды две девушки пригласили меня на выходные в Сан-Франциско, и мы переночевали в парке Золотые ворота. Я сказал себе: «Невероятно, какие в Америке свободные люди. Подумать только! Мы ночуем в парке, и все относятся к нам так дружелюбно». Лишь гораздо позднее я понял, что приехал в Калифорнию в совершенно безумный момент. Был конец шестидесятых: движение хиппи, свободная любовь, все эти немыслимые перемены… Война во Вьетнаме была в самом разгаре. Ричарда Никсона должны были избрать президентом. В такие моменты американцам казалось, что весь мир перевернулся вверх тормашками. Однако я понятия не имел, что так было не всегда. «Так вот, значит, какая она, Америка», – думал я.
Я почти не слышал разговоров о Вьетнаме. Но лично мне была по душе мысль поприжать коммунизм, так что если бы спросили мое мнение, я бы высказался в поддержку войны. Я бы сказал: «Долбаные коммунисты, я их презираю!» Я вырос по соседству с Венгрией, и мы всегда жили под угрозой коммунизма. А что, если Советы просто растопчут Австрию, как они растоптали Венгрию в 56-м? А что, если мы попадем под перекрестный огонь атомными бомбами? Опасность была так близко. И мы видели, какое воздействие коммунизм оказал на чехов, поляков, венгров, болгар, югославов, восточных немцев – повсюду вокруг нас был коммунизм. Я помнил, как ездил на выступление культуристов в Западный Берлин. Я заглядывал через Берлинскую стену, через границу, и видел на той стороне убогую, беспросветную жизнь. Казалось, даже погода там другая. Я словно стоял в лучах солнца и смотрел через стену на Восточный Берлин, где шел дождь. Это было ужасно. Ужасно. Поэтому мне было по душе, что Америка в полную силу воюет с коммунизмом.
Мне никогда не казалось странным, что девушки, с которыми я встречался, никогда не пользовались косметикой, не красили губы и ногти. Я считал, что волосы на ногах и под мышками – это нормально, поскольку в Европе женщины не брили ноги и не пользовались депиляторами. Больше того, я оказался застигнут врасплох, когда как-то утром на следующий год мылся в душе со своей подругой – мы как раз вчера вечером смотрели по моему маленькому черно-белому телевизору первую прогулку американских астронавтов по Луне, – и девушка спросила:
– У тебя есть бритва?
– Зачем тебе бритва?
– Терпеть не могу щетину на ногах.
Я не знал, что означает слово «щетина», и девушка мне объяснила.
– Что? – удивился я. – Ты бреешь ноги?
– Да, брею. Волосы на ногах – это так по́шло.
Это выражение я также еще никогда не слышал. Но я дал девушке свою бритву и проследил, как она намылила свои ноги, икры, голени, колени, а затем побрила их так, словно занималась этим вот уже пять тысяч лет. Вечером я сказал ребятам в тренажерном зале: «Сегодня одна телка брилась у меня в душе, твою мать. Вам приходилось видеть подобное?»
Ребята переглянулись, кивнули с серьезным видом и сказали: «Ага». После чего взорвались хохотом. Я попытался объяснить: «О, понимаете, в Европе у всех девушек баварский вид, волосы повсюду». Ребята рассмеялись еще громче.
Постепенно я сложил все в цельную картину. Кое-кто из моих знакомых девушек не брил ноги: это был их протест против устоявшихся правил. Они считали, что рынок косметики безжалостно эксплуатирует женщин, втолковывая им, что делать, поэтому они отвергали его, стараясь оставаться более естественными. Все это было частью эпохи хиппи. Пестрые одежды, кудряшки на голове, пища, которую они употребляли… И все носили бусы, обилие бус. Девушки приносили ко мне домой благовония, так что вся квартира провоняла насквозь. Это было ужасно, но я считал, что они на правильном пути, в том, что касалось свободы выкурить «косячок» или естественной наготы. Все это было прекрасно. Я сам в каком-то смысле вырос на этом, на распущенных сценах в Талерзее.
Все эти развлечения были замечательными, но моя миссия в Америке была четкой: я шел по пути и не собирался с него сворачивать. Мне нужно было тренироваться как про́клятому, соблюдать диету как проклятому, усиленно питаться, и следующей осенью завоевать побольше громких титулов. Уайдер дал мне год, и я понимал, что если выполню все это, то буду в его команде.
Две победы на состязаниях за титул Мистер Вселенная в Лондоне даже близко не сделали меня лучшим культуристом в мире. Конкурирующих титулов было слишком много, и далеко не все лучшие спортсмены соревновались в одном месте. На самом деле все сводилось к тому, чтобы в очной борьбе победить всех тех чемпионов, чьими фотографиями были увешаны стены моей спальни: Редж Парк, Дейв Дрейпер, Фрэнк Зейн, Билл Перл, Ларри Скотт, Чак Сайпс, Серж Нюбре. Они вдохновляли меня, и я говорил себе: «Вот те, через кого мне придется когда-нибудь переступить». Мои победы поставили меня в один ряд с ними, однако я по-прежнему оставался новичком, которому еще многое требовалось доказать.
На самой верхней ступени пьедестала стоял Серхио Олива, двадцатисемилетний кубинский эмигрант, весящий 230 фунтов. К этому времени журналы, посвященные мышцам, называли его просто «Легендой». Свой последний титул Мистер Олимпия он завоевал в Нью-Йорке прошлой осенью без борьбы: остальные четверо чемпионов-культуристов, приглашенных на состязания, отказались выходить на сцену.
Прошлое Оливы было еще более бурным, чем мое собственное. Его отец в докастровской Кубе трудился на плантациях сахарного тростника; в неспокойные пятидесятые годы Серхио вслед за отцом пошел служить в армию генерала Фульхенсио Батисты. После того как Фидель Кастро и его повстанцы одержали верх, Серхио сделал себе имя как спортсмен. Он занимался тяжелой атлетикой и достиг в ней больших высот. В 1962 году его включили в кубинскую команду, которой предстояло выступить на играх стран Центральной Америки и Карибского бассейна. Олива должен был бы возглавить сборную на Олимпийских играх 1964 года, однако он так сильно ненавидел режим Кастро, что сбежал в Соединенные Штаты вместе со многими товарищами по команде. Также он потрясающе играл в бейсбол. Вот что помогло ему отточить до совершенства талию: десятки тысяч упражнений разворота корпуса для отработки удара битой.
Впервые я встретил Серхио на первенстве за титул Мистер Вселенная в Майами в 1968 году, где он устраивал показательные выступления, сводившие зрителей с ума. Как выразился один из журналов по культуризму: «От его поз лопался бетон». Не было никаких сомнений в том, что до Серхио мне еще очень далеко. Он был действительно крепче и плотнее меня; о такой мышечной массе я пока что не мог и мечтать. У него была редкая для культуристов способность выглядеть потрясающе, даже стоя в расслабленном состоянии. Серхио обладал лучшим силуэтом из всех, какие мне только приходилось видеть: идеальная V-образная форма, сужающаяся от широких плеч к тонкой от природы округлой талии и бедрам. Фирменная «поза победы» Серхио представляла собой движение, на которое могли решиться лишь немногие из культуристов, участвующих в состязаниях. Она заключалась в том, что он просто стоял, держа ноги вместе, и вытягивал руки прямо над головой. Эта поза полностью раскрывала его тело: огромные мощные бедра, разработанные занятиями по тяжелой атлетике, крошечная талия и практически безукоризненные мышцы брюшного пресса, трицепсы и нижние зубчатые мыщцы (мышцы по бокам грудной клетки).
Я был полон решимости со временем одержать верх над этим человеком, но мне еще было далеко до того тела, которое требовалось для победы. Я приехал в Америку, похожий на алмаз весом сто карат, при виде которого все восторженно восклицали: «Матерь божья!» Однако алмаз этот был еще очень грубо обработан. Он еще не был готов к тому, чтобы его выставляли напоказ – по крайней мере, по американским стандартам. На создание тела мирового класса обычно требуется по меньшей мере десять лет, а я к этому времени тренировался всего шесть. Но у меня была физическая сила, и обо мне говорили: «Взгляните на размеры этого паренька. Что за черт? На мой взгляд, у него громадный потенциал». Свои победы в Европе я одерживал не только за счет своих физических данных, но также благодаря напористости и порыву. Однако впереди меня еще ждала огромная работа.
Идеалом культуризма является совершенный зрительный образ, что-то вроде ожившей древнегреческой статуи. Спортсмен оттачивает свое тело так, как скульптор режет камень. Скажем, нужно добавить массы и четкости дельтовидной мышце спины. Для этого из общего набора выбираются соответствующие упражнения. Резцом становятся гири, скамья, тренажеры, и процесс формирования может занять целый год.
Это означает, что спортсмен должен обладать способностью беспристрастно смотреть на собственное тело и видеть все его изъяны. На крупных соревнованиях судьи придирчиво изучают любые мелочи: размеры мышц, четкость их прорисовки, пропорциональность и симметрию. Они даже смотрят на вены, указывающие на отсутствие подкожного жира.
Глядя на себя в зеркало, я видел много сильных моментов и много недостатков. Мне удалось заложить фундамент силы и массы. Сочетая тяжелую атлетику, силовое троеборье и культуризм, я разработал очень широкую и плотную спину, близкую к совершенству. Мои бицепсы обладали необычайными размерами, высотой и мышечным тонусом. У меня были отличные грудные мышцы и лучшие боковые мышцы груди из всех, какие я только видел. Телосложение у меня было идеальным для культуриста: широкие плечи и узкие бедра, что помогло мне достигнуть совершенной V-образной формы, обязательной составляющей успеха.
Вместе с тем у меня были и недостатки. В сравнении с торсом мои конечности были чересчур длинными. Поэтому мне постоянно приходилось разрабатывать руки и ноги, чтобы пропорции казались правильными. Даже несмотря на массивные бедра окружностью двадцать девять дюймов, ноги мои по-прежнему выглядели слишком тонкими. Икры безнадежно тушевались на фоне бедер, а трицепсы по сравнению с бицепсами были слишком короткими.
Моя задача заключалась в том, чтобы исправить все эти слабые места. Человеческой натуре свойственно заниматься тем, что у нас хорошо получается. Если у тебя большие бицепсы, хочется бесконечно сгибать и разгибать руки, поскольку вид напрягающихся мышц приносит необычайное удовлетворение. Однако для успеха необходимо обойтись с самим собой жестоко и сосредоточиться на изъянах. Вот когда в дело вступают глаза, а также способность объективно оценивать себя и выслушивать мнение других. Те из культуристов, кто слеп к собственным недостаткам и глух к мнению других, как правило, остаются в проигрыше.
Еще большей проблемой является тот биологический факт, что у каждого отдельного человека одни части тела развиваются охотнее других. Поэтому человек начинает заниматься, а через пару лет удивленно говорит себе: «Вот это да, как любопытно, почему нижняя часть рук у меня не такая накачанная, как предплечья», или: «Интересно, почему мои икры упрямо отказываются расти». В частности, моим проклятием были именно икры. Я начинал работать с ними по десять упражнений три раза в неделю, точно так же, как и с остальными частями тела, однако они откликались на занятия крайне неохотно. Остальные группы мышц ушли далеко вперед.
Тут мне помог своим примером Редж Парк. У него самого были идеальные икры окружностью двадцать один дюйм, настолько совершенно разработанные, что они казались перевернутыми сердечками с открыток в честь дня Святого Валентина, упрятанными под кожу. Тренируясь с Реджем в Южной Африке, я видел, что он делает для этого. Редж занимался икрами ежедневно, а не просто трижды в неделю, и с умопомрачительной нагрузкой. Я гордился тем, что поднимал икры с нагрузкой триста фунтов, но у Реджа был тренажер с тросом, позволявший ему нагружать икры целой тысячей фунтов. И я сказал себе: «Вот что я должен делать. Мне нужно подойти к своим икрам принципиально иначе и просто не оставить им шанс не расти». Приехав в Калифорнию, я умышленно обрезал все спортивные штаны по колено. Пусть мои сильные места будут прикрыты: бицепсы, грудь, спина, бедра, – но я позаботился о том, чтобы мои икры постоянно оставались у всех на виду. Я был беспощаден к себе и выполнял каждый божий день по пятнадцать, а то и по двадцать циклов упражнений для икр.
– Когда же мы приедем в Голливуд? – спросил я.
– А это и есть Голливуд.
Должно быть, в своем воображении я перепутал Голливуд с Лас-Вегасом, потому что искал взглядом огромные неоновые вывески. Я также ожидал увидеть кинооборудование и перегороженные улицы, на которых происходили натурные съемки. Однако ничего этого не было. «А куда подевались огни и все остальное?» – спросил я.
Ребята переглянулись. «По-моему, он разочарован, – сказал один из них. – Наверное, нам нужно было привезти его сюда вечером».
«Точно, точно, – подхватил второй. – Потому что днем здесь и вправду смотреть не на что».
Ближе к концу недели мы приехали в Голливуд вечером. Огней было больше, но в целом зрелище оставалось таким же скучным. Со временем я свыкся с этим и узнал, где можно весело провести время.
Я проводил много времени, знакомясь с городом и разбираясь в том, как все делается в Америке. По вечерам я частенько встречался с Арти Зеллером, фотографом, который встречал меня в аэропорту. Арти меня просто очаровал. Он был очень-очень умен, однако при том начисто лишен честолюбия. Арти не любил стрессы, не любил рисковать. Он работал за стеклянным окошком в почтовом отделении. Арти был родом из Бруклина, где его отец, человек в высшей степени эрудированный, был кантором в еврейской общине. Однако его сын пошел своим путем, стал заниматься культуризмом на острове Кони-Айленд. Работая вольнонаемным фотографом на Уайдера, Арти стал лучшим специалистом по съемкам культуризма. Меня он привлекал в первую очередь тем, что всего добивался сам, бесконечно читая и впитывая в себя всю информацию. От природы обладающий талантом к иностранным языкам, Арти был ходячей энциклопедией и прекрасно играл в шахматы. Он был стойким демократом, либералом и полным атеистом. К черту религию! Для Арти она была пустой сказкой. Никакого бога нет, и больше говорить не о чем.
Жена Арти Жози была уроженкой Швейцарии, и хотя я стремился полностью погружаться в англоязычную среду, было очень неплохо иметь рядом тех, кто говорил по-немецки. Особенно это касалось просмотра телепередач. Я приехал в Америку в последние три-четыре недели президентской кампании 1968 года, поэтому, когда мы включали телевизор, обязательно что-нибудь говорили про выборы. Арчи и Жози переводили мне выступления Ричарда Никсона и тогдашнего вице-президента Хьюберта Хамфри, соперничавших между собой. Хамфри, демократ, постоянно говорил о благосостоянии населения и правительственных программах, и мне казалось, что это звучит чересчур по-австрийски. Однако слова Никсона о деловых возможностях и предпринимательстве звучали для меня по-настоящему американскими.
– Повтори еще раз, как называется его партия? – спросил я у Арти.
– Республиканская.
– В таком случае я республиканец, – сказал я.
Арти презрительно фыркнул, что он делал часто, поскольку у него были плохие носовые пазухи и поскольку он находил в жизни много того, что заслуживало фырканья.
Как и обещал Джо Уайдер, я получил машину: подержанный белый «Фольксваген-Жук», с которым я сразу же почувствовал себя в своей тарелке. Чтобы лучше узнать город, я объездил все окрестные тренажерные залы. Я познакомился с человеком, который заведовал залом в центре Лос-Анджелеса, расположенным в здании, которое тогда называлось «Оксидентал-Лайф». Я ездил в глубь страны, а также в Сан-Диего, чтобы познакомиться с тамошними тренажерными залами. И знакомые возили меня в разные места; вот так я побывал в мексиканской Тихуане и в Санта-Барбаре. Как-то раз мы вместе с четырьмя другими культуристами отправились в Лас-Вегас в стареньком микроавтобусе «Фольксваген». Нагруженный таким обилием мышц, микроавтобус не выжимал и шестидесяти миль в час. Сам Лас-Вегас с его огромными казино, неоновыми огнями и бесконечными игорными залами полностью оправдал мои ожидания.
В клубе Винса занимались многие чемпионы, в том числе Ларри Скотт, прозванный «Легендой», который завоевывал титул Мистер Олимпия в 1965 и 1966 годах. Пол в клубе Винса был застелен ковром, и там имелись очень неплохие тренажеры, однако силовое троеборье было здесь не в почете: тут считалось, что классические силовые упражнения, такие как приседания со штангой, жим штанги лежа и качание пресса, безнадежно устарели, годятся только для развития силы и не могут отточить до совершенства пропорции тела.
Обстановка в клубе Голда была совершенно другой. Здесь тренировались настоящие монстры: олимпийские чемпионы по толканию ядра, профессиональные борцы, чемпионы по культуризму, силачи с улицы. Тут редко можно было увидеть трико: все занимались в джинсах и клетчатых рубашках, майках, безрукавках, тельняшках. В клубе было четыре зала и тяжелоатлетический помост, где можно было уронить штангу весом четыреста фунтов, и никто не говорил ни слова. Эта атмосфера была ближе к тому, к чему я привык.
Главным волшебником здесь был Джо Голд. Еще подростком он был среди тех, кто в тридцатые годы основал в Санта-Монике клуб «Маскл-Бич», и, отслужив во Вторую мировую войну мотористом в торговом флоте, он вернулся и занялся разработкой снаряжения для силовых упражнений. Практически все до одного тренажеры в зале были разработаны Джо.
Здесь не было никакого изящества: все, что создавал Джо, было большим и тяжелым, и все работало. Его гребной тренажер был разработан так, что опоры для ступней находились именно там, где нужно, и можно было разрабатывать нижние латеральные мышцы, не опасаясь свалиться с сиденья. Когда Джо разрабатывал какой-нибудь тренажер, он приглашал к обсуждению будущей конструкции всех, а не полагался исключительно на свое собственное мнение. Поэтому все углы работы подвижных частей были выставлены идеально, и ничто не застревало. И Джо приходил в зал каждый день, то есть все оборудование постоянно поддерживалось в исправном состоянии.
Время от времени Джо просто изобретал новые тренажеры. Один он разработал для выполнения «ослиных шагов». Это упражнение для икроножных мышц имело для меня огромное значение, потому что по сравнению с остальным моим телом мои икры были относительно маленькими и никак не желали расти. Обыкновенно для выполнения этого упражнения пятки устанавливаются на брус или бревно так, чтобы остальная часть ступни свисала в воздухе. Затем нужно согнуться в поясе на 90 градусов, взяться руками за брус, а один или двое напарников забираются тебе на спину, словно на осла, и начинают разрабатывать икры, поднимая их вверх и вниз. Однако с тренажером Джо надобность в «наездниках» отпадала. Установив желаемую нагрузку, спортсмен вставал под тренажер в позе осла и освобождал блокировку. И теперь он мог выполнять «ослиные шаги», имея у себя на спине груз, скажем, в семьсот фунтов.
Клуб Голда быстро стал мне родным домом, где я чувствовал себя в своей стихии. В вестибюле постоянно толпились посетители, и у всех завсегдатаев были свои прозвища, вроде Чарли Толстая Рука, Загорелый или Улитка. Забо Кошевски занимался здесь уже много лет и был ближайшим другом Джо Голда. Его называли «Вождь». У него были потрясающие мышцы брюшного пресса – он качал их по тысяче раз каждый день, и они действительно были просто идеальными. Мой пресс был гораздо хуже, и первым же делом Забо посоветовал мне сесть на диету. «Знаешь что? – заметил он. – А ты ведь пухленький». Джо Голд тотчас же окрестил меня «Круглым животом», и с тех пор меня звали или «Круглым брюхом», или «Пухлым».
У Забо, выходца из Нью-Джерси, чье настоящее имя было Ирвин, была целая коллекция трубок для гашиша. Время от времени мы наведывались к нему домой, чтобы «побалдеть». Забо день и ночь читал научную фантастику. У него все было «ого, дружище!», «клево!» или «ни хрена себе!». Однако в Венис это считалось нормальным. Сигарета с марихуаной считалась чем-то таким же естественным, как и кружка пива. Ты приходил в гости, неважно к кому, хозяин предлагал тебе «косячок» и говорил: «Затянись!» Или же это была трубка гашиша, в зависимости от того, насколько искушенным был хозяин.
Я быстро усвоил, что имели в виду люди, говоря «это клево» или «это балдеж». Пытаясь раскрутить одну сногсшибательную девчонку, я выяснил, какую важную роль играет астрология. «Кажется, мы с тобой созданы друг для друга, – сказал я. – Нам определенно нужно поужинать вместе».
Но она ответила:
– Какой у тебя знак по гороскопу?
– Лев, – ответил я.
– Это не для меня. Это точно не для меня. Спасибо за приглашение, но это не для меня. Прощай.
И девчонка ушла. На следующий день я пришел в тренажерный зал и спросил: «Ребята, у меня одна маленькая проблема. Я все еще учусь». И я поведал им о том, что случилось со мною вчера.
Зебо сразу же подсказал, как я должен был поступить. Он сказал: «Приятель, тебе нужно было сказать: «У меня лучший знак». Попробуй в следующий раз».
Прошло несколько недель, прежде чем мне представилась возможность проверить его совет в действии. Я обедал вместе с одной девушкой, и она спросила:
– Какой у тебя знак по гороскопу?
– Ну а ты как думаешь? – ответил вопросом на вопрос я.
– И все же, какой?
– Лучший!
– Ты хочешь сказать… ты Козерог?
– Точно! – воскликнул я. – Как ты догадалась?
– Говорю тебе, это просто поразительно, потому что мы с тобой так подходим друг другу. Я хочу сказать, это просто… ого!
Девушка была в восторге. Тогда я начал читать про знаки Зодиака, про связанные с ними характеристики, про то, как разные знаки ладят между собой.
Обосновавшись в клубе Голда, я без труда завел новых друзей. Здесь был настоящий котел, в котором переплавлялись выходцы со всего света: австралийцы, африканцы, европейцы. Занимаясь утром, я предлагал каким-нибудь двум парням: «Эй, как насчет того, чтобы пообедать вместе?» Мы шли на обед, ребята рассказывали мне про себя, я рассказывал им про себя, и мы становились приятелями. Вечером я снова приходил в зал, встречал там уже других ребят, мы отправлялись вместе ужинать и тоже знакомились друг с другом.
Я был поражен тем, с какой легкостью мои новые знакомые приглашают меня к себе домой и как американцы любят что-то праздновать. Я не отмечал свой день рождения ни разу до тех пор, пока не приехал в Америку. Я даже ни разу не видел торт со свечами. Но одна девушка пригласила меня к себе на день рождения, а когда следующим летом наступил мой день рождения, ребята в зале приготовили торт и свечи. Бывало, кто-нибудь говорил: «Мне нужно уходить домой, потому что сестра сегодня первый раз пошла в школу, и мы это отпразднуем». Или: «Сегодня у моих родителей годовщина свадьбы». Я не мог припомнить, чтобы мои собственные родители хоть раз хотя бы заговорили о годовщине своей свадьбы.
Когда наступил День благодарения, у меня не было никаких планов, потому что я не понимал традиции этого американского праздника. Но Билл Дрейк пригласил меня к себе домой. Я познакомился с его матерью, приготовившей потрясающий праздничный ужин, и отцом, профессиональным комиком, который смешил всех за столом. В Австрии есть выражение: «Ты такая сладкая, что я готов тебя съесть!» Однако когда я попытался так похвалить миссис Дрейк, из-за проблем с переводом у меня получилось нечто весьма скабрезное. Все расхохотались.
Еще больше меня поразило, когда девушка, с которой я встречался, на Рождество пригласила меня домой к своим родителям. Я сказал себе: «Господи, я не хочу нарушать семейный праздник!» Однако ко мне не просто отнеслись как к родному сыну; у каждого члена семьи было приготовлено для меня по подарку.
Все это радушие и гостеприимство было очень приятно, однако меня беспокоило то, что я не знал, чем на него ответить. Я никогда не слышал о записках со словами благодарности, а американцы, казалось, непрерывно посылали их друг другу. «Странно, – думал я. – Почему бы просто не сказать спасибо по телефону или при личной встрече?» Именно так мы поступали в Европе. Однако здесь Джо Уайдер приглашал меня с моей девушкой на ужин, а затем она говорила: «Дай мне его адрес, потому что я хочу послать ему записку со словами благодарности».
А я отвечал:
– Да не нужно, мы ведь уже поблагодарили его, когда уходили.
– Нет, нет, нет, меня приучили быть вежливой.
И я понял, что мне нужно как можно быстрее учиться американским правилам хорошего тона. Или, возможно, это были европейские правила, на которые я просто раньше не обращал внимания. Я справился у своих друзей в Европе на тот случай, если я что-то упустил. Нет, все правильно: Америка действительно была другой.
В качестве первого шага я взял за правило встречаться только с американскими девушками. Я не хотел проводить время с теми, кто знал немецкий язык. И я сразу же записался на курсы английского языка в колледже округа Санта-Моника. Я хотел овладеть английским так, чтобы можно было читать газеты и учебники и посещать занятия по другим предметам. Мне не терпелось ускорить этот процесс: научиться думать, читать и писать, как американец. Я не собирался ждать, пока это придет само собой.
Однажды две девушки пригласили меня на выходные в Сан-Франциско, и мы переночевали в парке Золотые ворота. Я сказал себе: «Невероятно, какие в Америке свободные люди. Подумать только! Мы ночуем в парке, и все относятся к нам так дружелюбно». Лишь гораздо позднее я понял, что приехал в Калифорнию в совершенно безумный момент. Был конец шестидесятых: движение хиппи, свободная любовь, все эти немыслимые перемены… Война во Вьетнаме была в самом разгаре. Ричарда Никсона должны были избрать президентом. В такие моменты американцам казалось, что весь мир перевернулся вверх тормашками. Однако я понятия не имел, что так было не всегда. «Так вот, значит, какая она, Америка», – думал я.
Я почти не слышал разговоров о Вьетнаме. Но лично мне была по душе мысль поприжать коммунизм, так что если бы спросили мое мнение, я бы высказался в поддержку войны. Я бы сказал: «Долбаные коммунисты, я их презираю!» Я вырос по соседству с Венгрией, и мы всегда жили под угрозой коммунизма. А что, если Советы просто растопчут Австрию, как они растоптали Венгрию в 56-м? А что, если мы попадем под перекрестный огонь атомными бомбами? Опасность была так близко. И мы видели, какое воздействие коммунизм оказал на чехов, поляков, венгров, болгар, югославов, восточных немцев – повсюду вокруг нас был коммунизм. Я помнил, как ездил на выступление культуристов в Западный Берлин. Я заглядывал через Берлинскую стену, через границу, и видел на той стороне убогую, беспросветную жизнь. Казалось, даже погода там другая. Я словно стоял в лучах солнца и смотрел через стену на Восточный Берлин, где шел дождь. Это было ужасно. Ужасно. Поэтому мне было по душе, что Америка в полную силу воюет с коммунизмом.
Мне никогда не казалось странным, что девушки, с которыми я встречался, никогда не пользовались косметикой, не красили губы и ногти. Я считал, что волосы на ногах и под мышками – это нормально, поскольку в Европе женщины не брили ноги и не пользовались депиляторами. Больше того, я оказался застигнут врасплох, когда как-то утром на следующий год мылся в душе со своей подругой – мы как раз вчера вечером смотрели по моему маленькому черно-белому телевизору первую прогулку американских астронавтов по Луне, – и девушка спросила:
– У тебя есть бритва?
– Зачем тебе бритва?
– Терпеть не могу щетину на ногах.
Я не знал, что означает слово «щетина», и девушка мне объяснила.
– Что? – удивился я. – Ты бреешь ноги?
– Да, брею. Волосы на ногах – это так по́шло.
Это выражение я также еще никогда не слышал. Но я дал девушке свою бритву и проследил, как она намылила свои ноги, икры, голени, колени, а затем побрила их так, словно занималась этим вот уже пять тысяч лет. Вечером я сказал ребятам в тренажерном зале: «Сегодня одна телка брилась у меня в душе, твою мать. Вам приходилось видеть подобное?»
Ребята переглянулись, кивнули с серьезным видом и сказали: «Ага». После чего взорвались хохотом. Я попытался объяснить: «О, понимаете, в Европе у всех девушек баварский вид, волосы повсюду». Ребята рассмеялись еще громче.
Постепенно я сложил все в цельную картину. Кое-кто из моих знакомых девушек не брил ноги: это был их протест против устоявшихся правил. Они считали, что рынок косметики безжалостно эксплуатирует женщин, втолковывая им, что делать, поэтому они отвергали его, стараясь оставаться более естественными. Все это было частью эпохи хиппи. Пестрые одежды, кудряшки на голове, пища, которую они употребляли… И все носили бусы, обилие бус. Девушки приносили ко мне домой благовония, так что вся квартира провоняла насквозь. Это было ужасно, но я считал, что они на правильном пути, в том, что касалось свободы выкурить «косячок» или естественной наготы. Все это было прекрасно. Я сам в каком-то смысле вырос на этом, на распущенных сценах в Талерзее.
Все эти развлечения были замечательными, но моя миссия в Америке была четкой: я шел по пути и не собирался с него сворачивать. Мне нужно было тренироваться как про́клятому, соблюдать диету как проклятому, усиленно питаться, и следующей осенью завоевать побольше громких титулов. Уайдер дал мне год, и я понимал, что если выполню все это, то буду в его команде.
Две победы на состязаниях за титул Мистер Вселенная в Лондоне даже близко не сделали меня лучшим культуристом в мире. Конкурирующих титулов было слишком много, и далеко не все лучшие спортсмены соревновались в одном месте. На самом деле все сводилось к тому, чтобы в очной борьбе победить всех тех чемпионов, чьими фотографиями были увешаны стены моей спальни: Редж Парк, Дейв Дрейпер, Фрэнк Зейн, Билл Перл, Ларри Скотт, Чак Сайпс, Серж Нюбре. Они вдохновляли меня, и я говорил себе: «Вот те, через кого мне придется когда-нибудь переступить». Мои победы поставили меня в один ряд с ними, однако я по-прежнему оставался новичком, которому еще многое требовалось доказать.
На самой верхней ступени пьедестала стоял Серхио Олива, двадцатисемилетний кубинский эмигрант, весящий 230 фунтов. К этому времени журналы, посвященные мышцам, называли его просто «Легендой». Свой последний титул Мистер Олимпия он завоевал в Нью-Йорке прошлой осенью без борьбы: остальные четверо чемпионов-культуристов, приглашенных на состязания, отказались выходить на сцену.
Прошлое Оливы было еще более бурным, чем мое собственное. Его отец в докастровской Кубе трудился на плантациях сахарного тростника; в неспокойные пятидесятые годы Серхио вслед за отцом пошел служить в армию генерала Фульхенсио Батисты. После того как Фидель Кастро и его повстанцы одержали верх, Серхио сделал себе имя как спортсмен. Он занимался тяжелой атлетикой и достиг в ней больших высот. В 1962 году его включили в кубинскую команду, которой предстояло выступить на играх стран Центральной Америки и Карибского бассейна. Олива должен был бы возглавить сборную на Олимпийских играх 1964 года, однако он так сильно ненавидел режим Кастро, что сбежал в Соединенные Штаты вместе со многими товарищами по команде. Также он потрясающе играл в бейсбол. Вот что помогло ему отточить до совершенства талию: десятки тысяч упражнений разворота корпуса для отработки удара битой.
Впервые я встретил Серхио на первенстве за титул Мистер Вселенная в Майами в 1968 году, где он устраивал показательные выступления, сводившие зрителей с ума. Как выразился один из журналов по культуризму: «От его поз лопался бетон». Не было никаких сомнений в том, что до Серхио мне еще очень далеко. Он был действительно крепче и плотнее меня; о такой мышечной массе я пока что не мог и мечтать. У него была редкая для культуристов способность выглядеть потрясающе, даже стоя в расслабленном состоянии. Серхио обладал лучшим силуэтом из всех, какие мне только приходилось видеть: идеальная V-образная форма, сужающаяся от широких плеч к тонкой от природы округлой талии и бедрам. Фирменная «поза победы» Серхио представляла собой движение, на которое могли решиться лишь немногие из культуристов, участвующих в состязаниях. Она заключалась в том, что он просто стоял, держа ноги вместе, и вытягивал руки прямо над головой. Эта поза полностью раскрывала его тело: огромные мощные бедра, разработанные занятиями по тяжелой атлетике, крошечная талия и практически безукоризненные мышцы брюшного пресса, трицепсы и нижние зубчатые мыщцы (мышцы по бокам грудной клетки).
Я был полон решимости со временем одержать верх над этим человеком, но мне еще было далеко до того тела, которое требовалось для победы. Я приехал в Америку, похожий на алмаз весом сто карат, при виде которого все восторженно восклицали: «Матерь божья!» Однако алмаз этот был еще очень грубо обработан. Он еще не был готов к тому, чтобы его выставляли напоказ – по крайней мере, по американским стандартам. На создание тела мирового класса обычно требуется по меньшей мере десять лет, а я к этому времени тренировался всего шесть. Но у меня была физическая сила, и обо мне говорили: «Взгляните на размеры этого паренька. Что за черт? На мой взгляд, у него громадный потенциал». Свои победы в Европе я одерживал не только за счет своих физических данных, но также благодаря напористости и порыву. Однако впереди меня еще ждала огромная работа.
Идеалом культуризма является совершенный зрительный образ, что-то вроде ожившей древнегреческой статуи. Спортсмен оттачивает свое тело так, как скульптор режет камень. Скажем, нужно добавить массы и четкости дельтовидной мышце спины. Для этого из общего набора выбираются соответствующие упражнения. Резцом становятся гири, скамья, тренажеры, и процесс формирования может занять целый год.
Это означает, что спортсмен должен обладать способностью беспристрастно смотреть на собственное тело и видеть все его изъяны. На крупных соревнованиях судьи придирчиво изучают любые мелочи: размеры мышц, четкость их прорисовки, пропорциональность и симметрию. Они даже смотрят на вены, указывающие на отсутствие подкожного жира.
Глядя на себя в зеркало, я видел много сильных моментов и много недостатков. Мне удалось заложить фундамент силы и массы. Сочетая тяжелую атлетику, силовое троеборье и культуризм, я разработал очень широкую и плотную спину, близкую к совершенству. Мои бицепсы обладали необычайными размерами, высотой и мышечным тонусом. У меня были отличные грудные мышцы и лучшие боковые мышцы груди из всех, какие я только видел. Телосложение у меня было идеальным для культуриста: широкие плечи и узкие бедра, что помогло мне достигнуть совершенной V-образной формы, обязательной составляющей успеха.
Вместе с тем у меня были и недостатки. В сравнении с торсом мои конечности были чересчур длинными. Поэтому мне постоянно приходилось разрабатывать руки и ноги, чтобы пропорции казались правильными. Даже несмотря на массивные бедра окружностью двадцать девять дюймов, ноги мои по-прежнему выглядели слишком тонкими. Икры безнадежно тушевались на фоне бедер, а трицепсы по сравнению с бицепсами были слишком короткими.
Моя задача заключалась в том, чтобы исправить все эти слабые места. Человеческой натуре свойственно заниматься тем, что у нас хорошо получается. Если у тебя большие бицепсы, хочется бесконечно сгибать и разгибать руки, поскольку вид напрягающихся мышц приносит необычайное удовлетворение. Однако для успеха необходимо обойтись с самим собой жестоко и сосредоточиться на изъянах. Вот когда в дело вступают глаза, а также способность объективно оценивать себя и выслушивать мнение других. Те из культуристов, кто слеп к собственным недостаткам и глух к мнению других, как правило, остаются в проигрыше.
Еще большей проблемой является тот биологический факт, что у каждого отдельного человека одни части тела развиваются охотнее других. Поэтому человек начинает заниматься, а через пару лет удивленно говорит себе: «Вот это да, как любопытно, почему нижняя часть рук у меня не такая накачанная, как предплечья», или: «Интересно, почему мои икры упрямо отказываются расти». В частности, моим проклятием были именно икры. Я начинал работать с ними по десять упражнений три раза в неделю, точно так же, как и с остальными частями тела, однако они откликались на занятия крайне неохотно. Остальные группы мышц ушли далеко вперед.
Тут мне помог своим примером Редж Парк. У него самого были идеальные икры окружностью двадцать один дюйм, настолько совершенно разработанные, что они казались перевернутыми сердечками с открыток в честь дня Святого Валентина, упрятанными под кожу. Тренируясь с Реджем в Южной Африке, я видел, что он делает для этого. Редж занимался икрами ежедневно, а не просто трижды в неделю, и с умопомрачительной нагрузкой. Я гордился тем, что поднимал икры с нагрузкой триста фунтов, но у Реджа был тренажер с тросом, позволявший ему нагружать икры целой тысячей фунтов. И я сказал себе: «Вот что я должен делать. Мне нужно подойти к своим икрам принципиально иначе и просто не оставить им шанс не расти». Приехав в Калифорнию, я умышленно обрезал все спортивные штаны по колено. Пусть мои сильные места будут прикрыты: бицепсы, грудь, спина, бедра, – но я позаботился о том, чтобы мои икры постоянно оставались у всех на виду. Я был беспощаден к себе и выполнял каждый божий день по пятнадцать, а то и по двадцать циклов упражнений для икр.