Страница:
– Как зовут нотария, прибывшего от божественного Феодосия? – спросил Грациан у комита доместиков.
– Пордака, – отозвался Клавдий.
– Зови, – коротко бросил Грациан.
Вошедший был человеком среднего роста, средней комплекции и немалых лет. Во всяком случае, сорокалетний рубеж он перевалил давно и стремительно приближался к рубежу пятидесятилетнему. Примечательными в этом человеке были разве что глаза, хитрые и насмешливые. Нотарий склонился перед императором еще у входа и только после нетерпеливого жеста Грациана приблизился к его креслу.
– Император Феодосий действительно так плох, как мне сообщают?
– Епископ Нектарий полагает, что он поправится с божьей помощью, однако это произойдет не ранее как через несколько месяцев.
– А готы ждать не будут, – обиженно буркнул Грациан.
– Императору Феодосию удалось сформировать десять легионов пехоты, но этого слишком мало, чтобы остановить готов. Кроме того, у нас практически нет кавалерии, а к готам присоединились десять тысяч сарматов и аланов.
– Сколько легионов можем выставить мы? – обернулся Грациан к Клавдию.
– Под рукой у дукса Фригерида десять тысяч пехотинцев и три тысячи клибонариев, – доложил комит доместиков. – Но часть из них расквартирована в Панонии, другая – в Норике. Можно, конечно, перебросить несколько легионов из Южной Галлии, но это потребует времени. К сожалению, дукс Фригерид болен и вряд ли способен командовать армией.
– И что ты предлагаешь? – нахмурился Грациан.
– Кроме префекта Меровлада, возглавить отпор готам просто некому, – отрезал Клавдий.
Грациан выругался сквозь зубы. У Пордаки не осталось сомнений в том, что император скорее отдаст Иллирик готам, чем обратится за поддержкой к ругу. Однако кроме божественного Грациана в империи проживало множество людей, которые вовсе не горели желанием потерять имущество и жизни из-за его упрямства. Префект Рима Никомах не постеснялся донести эту простую мысль до ушей императора и был вознагражден за свою откровенность взглядом, полным ненависти и презрения. Для Грациана не являлось тайной, что именно Никомах возглавляет партию патрикиев, недовольных ущемлением прав языческих жрецов. Любой промах императора будет немедленно использован патрикиями для того, чтобы возбудить страсти в городе и подбить римлян к бунту против Грациана. Впрочем, бунты, скорее всего, еще будут, но ни мятежи, ни готское нашествие не заставят императора отречься от веры или отступиться от задуманных реформ.
– Я думаю, готы отлично понимают, что взять Рим им не удастся, – осмелился высказать свое мнение Пордака.
– В таком случае, зачем они вторглись в Иллирик? – нахмурился Грациан. – Неужели их вожди вообразили, что способны одолеть самую могучую в мире империю?
– Готам нужно продовольствие, чтобы прокормить свои семьи, – спокойно ответил Пордака. – За несколько лет войны они разорили Мезию, Фракию и прилегающие к ним земли. Теперь у них очень простой выбор: либо умереть от голода, либо победить в войне.
– И что ты предлагаешь, нотарий?
– Накормить готов и расселить их в Мезии в качестве федератов. Раз мы не можем пока разгромить их в открытой битве, следует подкупить их вождей. Нам нужно выиграть время, божественный Грациан. Как только император Феодосий поправится, он сумеет навести порядок в своей части империи.
– А если готы не согласятся с нашими предложениями?
– Они согласятся, божественный Грациан, если ты прикажешь уничтожить все склады с продовольствием на пути их возможного продвижения.
Комит финансов Лаулин испуганно ахнул. Видимо, уже успел подсчитать, какими потерями обернется для империи предложение нотария, если оно будет претворено в жизнь.
– Это безумие, – выразил общее мнение префект Никомах, – мы обрекаем на голод население целых провинций.
– Я ведь не предлагаю жечь продовольствие прямо сейчас, – криво усмехнулся Пордака. – Просто готы должны знать, что война с империей не принесет им ничего, кроме смерти, голода и болезней.
– Мне понравилось твое предложение, нотарий, – вдруг рассмеялся Грациан. – Комит Сальвиан, я поручаю тебе возглавить легионы в Иллирике.
Седой ветеран с иссеченным шрамами лицом выдвинулся из задних рядов окружавших императора чиновников и почтительно склонился перед юным императором.
– Я не прощу тебе поражения, высокородный Сальвиан, – холодно бросил Грациан. – Зато я развязываю тебе руки в отношении своих и чужих. Готы не должны получить ничего, кроме выжженной земли.
Комит Сальвиан оказался на редкость исполнительным служакой. Его солдатам такой способ ведения войны тоже очень понравился. Римские легионы, коих под рукой Сальвиана насчитывалось более десятка, ловко уклонялись от любых столкновений с готами. А за их спинами оставались опустошенные городки и пылающие деревни. Сначала обыватели лишь растерянно смотрели, как легионеры выгребают продовольствие из общественных и частных хранилищ, потом, когда собранный с большим трудом урожай запылал на огромных кострах, глухо зароптали. Иные даже стали хвататься за оружие. Однако высокородный Сальвиан беспощадно истреблял тех, кто мешал ему выполнять приказ божественного Грациана. Иллирик задыхался в дыму пожарищ. Вошедшие в раж легионеры не только жгли продовольствие, но и разворовывали имущество обывателей, дабы оно не досталось готам. Произвол достиг чудовищных масштабов, но такое положение дел мало волновало Сальвиана. Готы попытались изменить маршрут и вторглись в Панонию, но и там они увидели все ту же безрадостную картину. Запылала и Панония, обрекая на голодную смерть не только местных жителей, но и завоевателей. Светлейший Пордака понял, что пробил его час…
К сожалению, комит финансов Лаулин оказался на редкость прижимистым человеком, абсолютно не понимавшим ни тяжести свалившихся на империю бед, ни собственной выгоды. Кроме того, в помощники к Пордаке он определил нотария Серпиния, человека с явно поврежденными мозгами. Пордака с некоторым изумлением опознал в Серпинии того самого юнца, помощника корректора Перразия, которого тринадцать лет назад варвары Руфина перепугали едва ли не до смерти своими неожиданными превращениями. За минувшие с того скорбного дня годы Серпиний сильно возмужал, но полученная в юности душевная травма сказалась на его умственных способностях. Варваров он боялся до поросячьего визга, но еще больше он боялся своего начальника, комита финансов Лаулина, чем привел Пордаку в изумление. Пордака никак не мог взять в толк, чем же это мог так запугать Серпиния этот по виду очень мирный человек с выпуклыми близорукими глазами. Однако, так или иначе, нотарий Серпиний ни на шаг не отступал от инструкций, полученных от строгого начальника, и охранял деньги, выделенные императором Грацианом на ведение военной кампании, с таким рвением, словно они были его собственными.
– И родятся же в Риме такие дураки, – качал седой головой комит Сальвиан, быстро нашедший общий язык с Пордакой. – Какая тебе разница, Серпиний, куда пойдут деньги из казны – готским вождям или верным сподвижникам божественного Грациана. Важен ведь результат. А результат тебе светлейший Пордака гарантирует. Война будет закончена в течение ближайших дней к величайшему удовлетворению императора.
– Я обязан отчитаться перед сиятельным Лаулином за каждый потраченный денарий, – стоял на своем ушибленный нотарий.
– Чтоб ты провалился! – бросил ему вслед рассерженный комит.
– Не провалится, – покачал головой Пордака. – А вот умом тронуться может.
– И что для этого нужно? – заинтересовался Сальвиан.
– Мне нужен медведь, – усмехнулся Пордака.
– Ты собираешься скормить ему Серпиния? – удивился комит. – Зря, только время потеряешь. На этого тощего урода приличный зверь не польстится.
– В крайнем случае сойдет и медвежья шкура, – задумчиво проговорил Пордака.
– Этого добра у меня хватает, – махнул рукой в угол шатра Сальвиан. – Я почти полжизни провел в Галлии. Таких чудовищ брал на рогатину, что даже селезенка екала.
Пордака долго выбирал медвежью шкуру, потом примерил ее на себя. Сальвиан на его старания только недоуменно разводил руками. Ничего устрашающего он в нотарии не находил. И даже клыки, торчащие из хорошо выделанного черепа, не делали лицо Пордаки более свирепым.
– Ставлю тысячу денариев, комит, – сказал Пордака, откидывая полог шатра.
– Принято, – кивнул Сальвиан, провожая в ночь хмельного нотария.
Вопль, донесшийся из соседнего шатра, заставил вздрогнуть даже комита, наслушавшегося за долгую жизнь предсмертных криков. Так мог кричать только человек, уязвленный в самое сердце. Сальвиан выскочил наружу и с изумлением уставился на безумца, бьющегося в руках струхнувших легионеров. Рядом с легионерами стоял светлейший Пордака, не ожидавший, похоже, такого эффекта от своей, на первый взгляд невинной, шутки.
– Он что, умом тронулся? – спросил Сальвиан.
– Скорее всего, – подтвердил легионер.
– Напоите его вином, уложите спать, а по утру отправьте в Рим под надежной охраной, – распорядился комит. – Мне сумасшедшие в армии не нужны.
Дюжие легионеры с большим трудом совладали с Серпинием, для чего им пришлось влить в него целый кувшин вина. После этого нотарий то ли заснул, то ли просто потерял сознание. Во всяком случае, он перестал брыкаться и царапаться. Легионерам пришлось на руках тащить его в шатер. Пордака, смущенный происшествием, все-таки стребовал с прижимистого комита тысячу выигранных денариев, чем огорчил того до крайности.
– Ничего, высокородный Сальвиан, – утешил седого ветерана римский проходимец, – ты очень скоро возместишь все свои убытки, понесенные в этой кампании.
– Ловлю тебя на слове, светлейший Пордака. Не знаю, какому богу ты кланяешься, но пусть он поможет тебе в благих начинаниях.
Рексы Оттон и Придияр встретили Пордаку, прибывшего на переговоры, настороженно, чтобы не сказать враждебно. Однако расторопного нотария, успевшего уже хорошо изучить и готов, и их вождей, такой прием не обескуражил. С самого начала Пордака дал понять вождям, что не только хорошо понимает трудности, стоящие перед ними, но и готов способствовать их разрешению. Стан варваров был обнесен рвом и окружен телегами. Так готы поступали только в том случае, когда ход военных действий складывался не в их пользу. Видимо, вожди еще до появления Пордаки поняли, что грабительский поход, предпринятый ими впопыхах, закончился неудачей. Опытным глазом Пордака оценил бледный вид детей и женщин, которых готы повсюду таскали за собой, и пришел к выводу, что его расчеты полностью оправдались. Продовольствие у готов было на исходе, а подкормиться за счет иллирийцев им не позволил комит Сальвиан.
– Вы что же, собираетесь сжечь все свои города и села? – с вызовом спросил у нотария рекс Придияр.
Придияр Гаст был самым непримиримым из готских вождей. И даже женитьба на римской матроне, высокородной Ефимии, не сделала его покладистым. К счастью для римлян, рекс Придияр был не готом, а древингом, а потому его авторитет среди вестготских старейшин держался только на воинской удаче. Иное дело рекс Оттон, происходивший из самого знатного среди вестготов рода Балтов. За ним была традиция, заветы отцов и дедов, поддержка жрецов-дроттов, да и просто привычка.
– Комит Сальвиан выполняет приказ императора Грациана, – спокойно пояснил вождям Пордака. – Пока вы глотаете дым от сожженных городов, Рим собирается с силами. Через месяц Грациан обрушится на вас всей своей мощью. А ваши люди, ослабленные голодом, не смогут оказать сопротивление.
– Я полагал, Пордака, что ты служишь патрикию Руфину, – нахмурился Оттон.
– Именно поэтому я здесь, – кивнул нотарий. – Вы начали войну с Римом, не заручившись поддержкой венедов. Вы не подготовились к этой войне, высокородный Оттон. Неужели вы думали, что сможете покончить с Римом одним ударом? А потом – что вам даст эта победа? Ведь людей надо кормить. Вы, готы, уже четыре года разоряете империю и породили такую ненависть в жителях Фракии, Мезии, Иллирика и Панонии, что они толпами вступают в римские легионы.
– Что-то не видел я этих толп, – ощерился рыжий Придияр Гаст.
– Увидишь, – криво усмехнулся Пордака. – Как только Феодосий оправится от болезни, его легионы вырастут у вас за спиной. Римляне возьмут вас в кольцо и истребят до последнего человека. Нельзя воевать вечно, рексы. Ваши люди устали от бесконечных битв. Ваши женщины и дети обессилели от кочевой жизни и голода. Пора садиться на землю, готы, и налаживать мирную жизнь.
В словах Пордаки было слишком много правды, чтобы эти далеко не глупые люди вот так просто от них отмахнулись. Готские вожди, да и простые воины добыли немало золота на чужой земле. Да вот беда – золотом сыт не будешь. Фракийские земледельцы, разоряемые бесконечными набегами, не могли уже прокормить ни себя, ни пришельцев.
– И что ты предлагаешь нам, Пордака? – спросил Оттон.
– Предлагаю не я, а император Грациан, – пожал плечами нотарий. – Вы получите землю в Нижней Мезии, миллион денариев на обустройство и продовольствие. Хлеб я вам доставлю сразу же, как только вы покинете Иллирик. Обоз уже готов.
– Грациан предлагает нам права федератов? – спросил Придияр.
– О правах, рексы, вы будете договариваться с Феодосием. Сейчас самый подходящий для этого момент. Вы можете выставить новому императору любые условия, и он их примет, поскольку Феодосий как никто сейчас заинтересован в заключении мирного договора.
– Хорошо, – поднялся с лавки Оттон. – Ты получишь ответ утром, нотарий. Нам нужно обсудить предложения Грациана со старейшинами.
Пордака почти не сомневался, что ответ готов будет взвешенным и разумным. Четыре года войны – это достаточный срок, чтобы утолить честолюбие и неуемную жажду подвигов любого человека. Вопрос был в другом – насколько прочным окажется мир? Однако ответ на этот вопрос зависел не только от Оттона Балта и Придияра Гаста, но и от императора Феодосия, которому еще предстояло завоевать расположение готских вождей и перетянуть хотя бы часть из них на свою сторону. Императору-язычнику сделать это было гораздо проще, чем императору-христианину. К сожалению, все шло к тому, что Феодосий поддастся на уговоры епископа Нектария и примет христианскую веру, причем в никейском варианте. В этом случае ему будет трудно рассчитывать на дружелюбие готов, уже однажды взбунтовавшихся против Валента, который пытался сделать из них ариан. Не исключено, что Феодосия постигнет та же судьба.
Глава 3
– Пордака, – отозвался Клавдий.
– Зови, – коротко бросил Грациан.
Вошедший был человеком среднего роста, средней комплекции и немалых лет. Во всяком случае, сорокалетний рубеж он перевалил давно и стремительно приближался к рубежу пятидесятилетнему. Примечательными в этом человеке были разве что глаза, хитрые и насмешливые. Нотарий склонился перед императором еще у входа и только после нетерпеливого жеста Грациана приблизился к его креслу.
– Император Феодосий действительно так плох, как мне сообщают?
– Епископ Нектарий полагает, что он поправится с божьей помощью, однако это произойдет не ранее как через несколько месяцев.
– А готы ждать не будут, – обиженно буркнул Грациан.
– Императору Феодосию удалось сформировать десять легионов пехоты, но этого слишком мало, чтобы остановить готов. Кроме того, у нас практически нет кавалерии, а к готам присоединились десять тысяч сарматов и аланов.
– Сколько легионов можем выставить мы? – обернулся Грациан к Клавдию.
– Под рукой у дукса Фригерида десять тысяч пехотинцев и три тысячи клибонариев, – доложил комит доместиков. – Но часть из них расквартирована в Панонии, другая – в Норике. Можно, конечно, перебросить несколько легионов из Южной Галлии, но это потребует времени. К сожалению, дукс Фригерид болен и вряд ли способен командовать армией.
– И что ты предлагаешь? – нахмурился Грациан.
– Кроме префекта Меровлада, возглавить отпор готам просто некому, – отрезал Клавдий.
Грациан выругался сквозь зубы. У Пордаки не осталось сомнений в том, что император скорее отдаст Иллирик готам, чем обратится за поддержкой к ругу. Однако кроме божественного Грациана в империи проживало множество людей, которые вовсе не горели желанием потерять имущество и жизни из-за его упрямства. Префект Рима Никомах не постеснялся донести эту простую мысль до ушей императора и был вознагражден за свою откровенность взглядом, полным ненависти и презрения. Для Грациана не являлось тайной, что именно Никомах возглавляет партию патрикиев, недовольных ущемлением прав языческих жрецов. Любой промах императора будет немедленно использован патрикиями для того, чтобы возбудить страсти в городе и подбить римлян к бунту против Грациана. Впрочем, бунты, скорее всего, еще будут, но ни мятежи, ни готское нашествие не заставят императора отречься от веры или отступиться от задуманных реформ.
– Я думаю, готы отлично понимают, что взять Рим им не удастся, – осмелился высказать свое мнение Пордака.
– В таком случае, зачем они вторглись в Иллирик? – нахмурился Грациан. – Неужели их вожди вообразили, что способны одолеть самую могучую в мире империю?
– Готам нужно продовольствие, чтобы прокормить свои семьи, – спокойно ответил Пордака. – За несколько лет войны они разорили Мезию, Фракию и прилегающие к ним земли. Теперь у них очень простой выбор: либо умереть от голода, либо победить в войне.
– И что ты предлагаешь, нотарий?
– Накормить готов и расселить их в Мезии в качестве федератов. Раз мы не можем пока разгромить их в открытой битве, следует подкупить их вождей. Нам нужно выиграть время, божественный Грациан. Как только император Феодосий поправится, он сумеет навести порядок в своей части империи.
– А если готы не согласятся с нашими предложениями?
– Они согласятся, божественный Грациан, если ты прикажешь уничтожить все склады с продовольствием на пути их возможного продвижения.
Комит финансов Лаулин испуганно ахнул. Видимо, уже успел подсчитать, какими потерями обернется для империи предложение нотария, если оно будет претворено в жизнь.
– Это безумие, – выразил общее мнение префект Никомах, – мы обрекаем на голод население целых провинций.
– Я ведь не предлагаю жечь продовольствие прямо сейчас, – криво усмехнулся Пордака. – Просто готы должны знать, что война с империей не принесет им ничего, кроме смерти, голода и болезней.
– Мне понравилось твое предложение, нотарий, – вдруг рассмеялся Грациан. – Комит Сальвиан, я поручаю тебе возглавить легионы в Иллирике.
Седой ветеран с иссеченным шрамами лицом выдвинулся из задних рядов окружавших императора чиновников и почтительно склонился перед юным императором.
– Я не прощу тебе поражения, высокородный Сальвиан, – холодно бросил Грациан. – Зато я развязываю тебе руки в отношении своих и чужих. Готы не должны получить ничего, кроме выжженной земли.
Комит Сальвиан оказался на редкость исполнительным служакой. Его солдатам такой способ ведения войны тоже очень понравился. Римские легионы, коих под рукой Сальвиана насчитывалось более десятка, ловко уклонялись от любых столкновений с готами. А за их спинами оставались опустошенные городки и пылающие деревни. Сначала обыватели лишь растерянно смотрели, как легионеры выгребают продовольствие из общественных и частных хранилищ, потом, когда собранный с большим трудом урожай запылал на огромных кострах, глухо зароптали. Иные даже стали хвататься за оружие. Однако высокородный Сальвиан беспощадно истреблял тех, кто мешал ему выполнять приказ божественного Грациана. Иллирик задыхался в дыму пожарищ. Вошедшие в раж легионеры не только жгли продовольствие, но и разворовывали имущество обывателей, дабы оно не досталось готам. Произвол достиг чудовищных масштабов, но такое положение дел мало волновало Сальвиана. Готы попытались изменить маршрут и вторглись в Панонию, но и там они увидели все ту же безрадостную картину. Запылала и Панония, обрекая на голодную смерть не только местных жителей, но и завоевателей. Светлейший Пордака понял, что пробил его час…
К сожалению, комит финансов Лаулин оказался на редкость прижимистым человеком, абсолютно не понимавшим ни тяжести свалившихся на империю бед, ни собственной выгоды. Кроме того, в помощники к Пордаке он определил нотария Серпиния, человека с явно поврежденными мозгами. Пордака с некоторым изумлением опознал в Серпинии того самого юнца, помощника корректора Перразия, которого тринадцать лет назад варвары Руфина перепугали едва ли не до смерти своими неожиданными превращениями. За минувшие с того скорбного дня годы Серпиний сильно возмужал, но полученная в юности душевная травма сказалась на его умственных способностях. Варваров он боялся до поросячьего визга, но еще больше он боялся своего начальника, комита финансов Лаулина, чем привел Пордаку в изумление. Пордака никак не мог взять в толк, чем же это мог так запугать Серпиния этот по виду очень мирный человек с выпуклыми близорукими глазами. Однако, так или иначе, нотарий Серпиний ни на шаг не отступал от инструкций, полученных от строгого начальника, и охранял деньги, выделенные императором Грацианом на ведение военной кампании, с таким рвением, словно они были его собственными.
– И родятся же в Риме такие дураки, – качал седой головой комит Сальвиан, быстро нашедший общий язык с Пордакой. – Какая тебе разница, Серпиний, куда пойдут деньги из казны – готским вождям или верным сподвижникам божественного Грациана. Важен ведь результат. А результат тебе светлейший Пордака гарантирует. Война будет закончена в течение ближайших дней к величайшему удовлетворению императора.
– Я обязан отчитаться перед сиятельным Лаулином за каждый потраченный денарий, – стоял на своем ушибленный нотарий.
– Чтоб ты провалился! – бросил ему вслед рассерженный комит.
– Не провалится, – покачал головой Пордака. – А вот умом тронуться может.
– И что для этого нужно? – заинтересовался Сальвиан.
– Мне нужен медведь, – усмехнулся Пордака.
– Ты собираешься скормить ему Серпиния? – удивился комит. – Зря, только время потеряешь. На этого тощего урода приличный зверь не польстится.
– В крайнем случае сойдет и медвежья шкура, – задумчиво проговорил Пордака.
– Этого добра у меня хватает, – махнул рукой в угол шатра Сальвиан. – Я почти полжизни провел в Галлии. Таких чудовищ брал на рогатину, что даже селезенка екала.
Пордака долго выбирал медвежью шкуру, потом примерил ее на себя. Сальвиан на его старания только недоуменно разводил руками. Ничего устрашающего он в нотарии не находил. И даже клыки, торчащие из хорошо выделанного черепа, не делали лицо Пордаки более свирепым.
– Ставлю тысячу денариев, комит, – сказал Пордака, откидывая полог шатра.
– Принято, – кивнул Сальвиан, провожая в ночь хмельного нотария.
Вопль, донесшийся из соседнего шатра, заставил вздрогнуть даже комита, наслушавшегося за долгую жизнь предсмертных криков. Так мог кричать только человек, уязвленный в самое сердце. Сальвиан выскочил наружу и с изумлением уставился на безумца, бьющегося в руках струхнувших легионеров. Рядом с легионерами стоял светлейший Пордака, не ожидавший, похоже, такого эффекта от своей, на первый взгляд невинной, шутки.
– Он что, умом тронулся? – спросил Сальвиан.
– Скорее всего, – подтвердил легионер.
– Напоите его вином, уложите спать, а по утру отправьте в Рим под надежной охраной, – распорядился комит. – Мне сумасшедшие в армии не нужны.
Дюжие легионеры с большим трудом совладали с Серпинием, для чего им пришлось влить в него целый кувшин вина. После этого нотарий то ли заснул, то ли просто потерял сознание. Во всяком случае, он перестал брыкаться и царапаться. Легионерам пришлось на руках тащить его в шатер. Пордака, смущенный происшествием, все-таки стребовал с прижимистого комита тысячу выигранных денариев, чем огорчил того до крайности.
– Ничего, высокородный Сальвиан, – утешил седого ветерана римский проходимец, – ты очень скоро возместишь все свои убытки, понесенные в этой кампании.
– Ловлю тебя на слове, светлейший Пордака. Не знаю, какому богу ты кланяешься, но пусть он поможет тебе в благих начинаниях.
Рексы Оттон и Придияр встретили Пордаку, прибывшего на переговоры, настороженно, чтобы не сказать враждебно. Однако расторопного нотария, успевшего уже хорошо изучить и готов, и их вождей, такой прием не обескуражил. С самого начала Пордака дал понять вождям, что не только хорошо понимает трудности, стоящие перед ними, но и готов способствовать их разрешению. Стан варваров был обнесен рвом и окружен телегами. Так готы поступали только в том случае, когда ход военных действий складывался не в их пользу. Видимо, вожди еще до появления Пордаки поняли, что грабительский поход, предпринятый ими впопыхах, закончился неудачей. Опытным глазом Пордака оценил бледный вид детей и женщин, которых готы повсюду таскали за собой, и пришел к выводу, что его расчеты полностью оправдались. Продовольствие у готов было на исходе, а подкормиться за счет иллирийцев им не позволил комит Сальвиан.
– Вы что же, собираетесь сжечь все свои города и села? – с вызовом спросил у нотария рекс Придияр.
Придияр Гаст был самым непримиримым из готских вождей. И даже женитьба на римской матроне, высокородной Ефимии, не сделала его покладистым. К счастью для римлян, рекс Придияр был не готом, а древингом, а потому его авторитет среди вестготских старейшин держался только на воинской удаче. Иное дело рекс Оттон, происходивший из самого знатного среди вестготов рода Балтов. За ним была традиция, заветы отцов и дедов, поддержка жрецов-дроттов, да и просто привычка.
– Комит Сальвиан выполняет приказ императора Грациана, – спокойно пояснил вождям Пордака. – Пока вы глотаете дым от сожженных городов, Рим собирается с силами. Через месяц Грациан обрушится на вас всей своей мощью. А ваши люди, ослабленные голодом, не смогут оказать сопротивление.
– Я полагал, Пордака, что ты служишь патрикию Руфину, – нахмурился Оттон.
– Именно поэтому я здесь, – кивнул нотарий. – Вы начали войну с Римом, не заручившись поддержкой венедов. Вы не подготовились к этой войне, высокородный Оттон. Неужели вы думали, что сможете покончить с Римом одним ударом? А потом – что вам даст эта победа? Ведь людей надо кормить. Вы, готы, уже четыре года разоряете империю и породили такую ненависть в жителях Фракии, Мезии, Иллирика и Панонии, что они толпами вступают в римские легионы.
– Что-то не видел я этих толп, – ощерился рыжий Придияр Гаст.
– Увидишь, – криво усмехнулся Пордака. – Как только Феодосий оправится от болезни, его легионы вырастут у вас за спиной. Римляне возьмут вас в кольцо и истребят до последнего человека. Нельзя воевать вечно, рексы. Ваши люди устали от бесконечных битв. Ваши женщины и дети обессилели от кочевой жизни и голода. Пора садиться на землю, готы, и налаживать мирную жизнь.
В словах Пордаки было слишком много правды, чтобы эти далеко не глупые люди вот так просто от них отмахнулись. Готские вожди, да и простые воины добыли немало золота на чужой земле. Да вот беда – золотом сыт не будешь. Фракийские земледельцы, разоряемые бесконечными набегами, не могли уже прокормить ни себя, ни пришельцев.
– И что ты предлагаешь нам, Пордака? – спросил Оттон.
– Предлагаю не я, а император Грациан, – пожал плечами нотарий. – Вы получите землю в Нижней Мезии, миллион денариев на обустройство и продовольствие. Хлеб я вам доставлю сразу же, как только вы покинете Иллирик. Обоз уже готов.
– Грациан предлагает нам права федератов? – спросил Придияр.
– О правах, рексы, вы будете договариваться с Феодосием. Сейчас самый подходящий для этого момент. Вы можете выставить новому императору любые условия, и он их примет, поскольку Феодосий как никто сейчас заинтересован в заключении мирного договора.
– Хорошо, – поднялся с лавки Оттон. – Ты получишь ответ утром, нотарий. Нам нужно обсудить предложения Грациана со старейшинами.
Пордака почти не сомневался, что ответ готов будет взвешенным и разумным. Четыре года войны – это достаточный срок, чтобы утолить честолюбие и неуемную жажду подвигов любого человека. Вопрос был в другом – насколько прочным окажется мир? Однако ответ на этот вопрос зависел не только от Оттона Балта и Придияра Гаста, но и от императора Феодосия, которому еще предстояло завоевать расположение готских вождей и перетянуть хотя бы часть из них на свою сторону. Императору-язычнику сделать это было гораздо проще, чем императору-христианину. К сожалению, все шло к тому, что Феодосий поддастся на уговоры епископа Нектария и примет христианскую веру, причем в никейском варианте. В этом случае ему будет трудно рассчитывать на дружелюбие готов, уже однажды взбунтовавшихся против Валента, который пытался сделать из них ариан. Не исключено, что Феодосия постигнет та же судьба.
Глава 3
Ведун
Магистр пехоты Нанний ждал только приезда императора, чтобы приступить к решительным действиям против обнаглевших в последнее время варваров. Особенно досаждали империи франки, поселившиеся во Фризии. Их ладьи, без страха ходившие не только по рекам, но и по морю, проникали в самые, казалось бы, недоступные города Галлии. После чего умелые гребцы тут же превращались в бесстрашных воинов, грабивших мирных обывателей. Эту заразу следовало вырвать с корнем, и вырвать как можно скорее, в этом Нанния поддерживали не только знатные мужи Галлии, имевшие статус римских граждан, но и местные торговцы, и простые ремесленники, боявшиеся варваров как огня. Викарий Авсоний, возглавлявший гражданскую администрацию Северной Галлии, оказал Наннию большую поддержку, обеспечив легионы продовольствием. К сожалению, ни Авсоний, ни ректор Феон, заправлявший финансовыми делами в провинции, не могли решить всех проблем Нанния, главной из которых была задолженность казны перед легионерами. Магистр пехоты посылал в Медиолан отчаянные письма, но неизменно получал от комита финансов Лаулина вежливый отказ. Причина, в общем, была понятна. Умиротворение готов дорого обошлось императорской казне, и теперь требовалось время, чтобы собрать дополнительные налоги с провинций. К сожалению, в Медиолане, видимо, недооценивали всей сложности возникшей в Британии и Галлии ситуации. Легионеры не желали проливать даром кровь за интересы империи. Дукс Магнум Максим предупреждал в письмах, что не в силах удерживать легионеров от бунта, и умолял устами комита Андрогаста направить в Британию хотя бы часть необходимых денег, чтобы закрыть рот недовольным. Самым скверным было то, что большая часть легионов, называемых британскими, размещалась на севере Галлии, и в случае мятежа легионеры могли без труда захватить Паризий, где находилась ставка магистра Нанния.
– Видимо, нам придется вывести легионы из Британии, – задумчиво проговорил комит Андрогаст, глядя прямо в глаза Нанния. – У империи не хватит средств, чтобы их содержать. В сущности, мы там ничего уже не контролируем. Наши гарнизоны зажаты в укрепленных городках, а на окрестных землях бесчинствуют варвары.
Нанний придерживался того же мнения, но вслух соглашаться с комитом не спешил. Вывод легионов в Галлию тоже потребует немалых средств. Да и вряд ли Грациан согласится вот так просто, практически без боя, отдать варварам целую провинцию.
– К сожалению, здесь в Галлии обстановка не лучше, и если легионерам не заплатят в ближайшие дни, то я не поручусь ни за твою, ни за свою жизнь, магистр Нанний.
Нанний не доверял Андрогасту. Для него не было секретом, что комит предан душой и телом своему родственнику и соплеменнику ругу Меровладу, хоть и лишенному Грацианом едва ли не всех своих постов в империи, но обладающему большим влиянием как среди гражданских, так и среди военных чинов. Увы, реформы, затеянные императором Грацианом по наущению епископа Амвросия, грозили расколоть население империи на два лагеря. Языческие храмы стали закрывать не только в Риме, но и в провинции. А ведь основу армии империи, особенно здесь, в Галлии, составляют отнюдь не христиане. Причем язычники преобладают не только среди простых легионеров, но и среди трибунов. Да и высшие чины империи не настолько прониклись христианским духом, чтобы рисковать жизнью и имуществом ради торжества святой веры.
– Через месяц император Грациан прибудет в Паризий, – сказал Нанний. – Тогда мы и решим все накопившиеся вопросы, комит.
– Месяц мы, пожалуй, продержимся, сиятельный Нанний, – кивнул Андрогаст. – Но никак не более того.
Паризий был довольно большим городом по меркам Галлии, чья территория почти сплошь была покрыта девственными лесами. Население города насчитывало, по прикидкам комита, никак не менее двадцати тысяч человек. Плюс три легиона пехоты и тысяча клибонариев, составлявшие гарнизон Паризия. Если добавить к ним еще и личную охрану викария Авсония и магистра Нанния, то количество бойцов следует увеличить еще на пятьсот человек. А если учесть высокие стены Паризия и несколько десятков башен, то придется признать этот город весьма крепким орешком, о который вполне могут обломать зубы не только франки, но римские легионеры. Да что там городские стены, если даже курия, расположенная на центральной площади Паризия, представляет собой мощную цитадель, которую вот так просто, с налета, не возьмешь. А ведь комит Андрогаст еще застал времена, когда многие города Галлии вообще не имели стен и целиком полагались на римские легионы, железной стеной защищавшие границы империи. Увы, те времена давно прошли, и беспечные прежде галлы стали теснее прижиматься друг к другу, строя свои дома буквально впритык, только бы избежать встречи с варварами. В Паризии не было ни театров, ни гладиаторских арен, ни огромных общественных бань, коими славился город Рим. В сущности, здесь вообще не было ничего, что могло бы порадовать придирчивый взгляд, за исключением разве что фонтана, служившего кроме всего прочего хранилищем пресной воды на случай длительной осады. Водопровода здесь тоже не было. А от сточных канав несло такой вонью, что у непривычного человека перехватывало дух.
Попетляв по узким, вымощенным камнем улицам, Андрогаст нырнул в полуподвал, предназначенный для ублажения плоти и духа самых небогатых и непритязательных обитателей славного города Паризия. Никто из немногочисленных посетителей харчевни не обратил на скромно одетого гостя ни малейшего внимания. Андрогаст взял со стойки кружку с отвратительным пойлом, которое здесь почему-то называли вином, бросил хозяину медную монету в уплату за гостеприимство и присел к столу. Впрочем, он недолго пребывал в одиночестве. Комит не успел еще пригубить вино, как к нему подсел молодой человек лет двадцати пяти, по внешнему виду почти ничем не отличавшийся от городских обывателей.
– Верен, – назвал он себя и положил на стол правую руку с золотым перстнем на среднем пальце.
– Я ждал тебя, франк, – негромко произнес Андрогаст.
– Я не франк, – усмехнулся Верен. – Впрочем, это не имеет никакого значения. Патрикий Руфин полагает, что с тобой можно иметь дело, комит. И в данном случае его слово было решающим.
– Странно, что римлянин, пусть и хорошего рода, занял столь высокое положение среди волхвов и ведунов бога Велеса, – покачал головой Андрогаст. – Но еще более странно, что сын великого князя Коловрата и княгини Любавы, последний представитель одного из самых знатных ругских родов, ходит на подхвате у изгоя.
– Все бывает в этой жизни, высокородный Андрогаст, – спокойно отозвался Верен. – Я знаю одного руга, тоже хорошего рода, который не только пошел на службу к римлянам, но и отрекся от своих богов.
– Ты, кажется, хочешь меня оскорбить, ведун Верен, – нахмурился комит.
– Нет, высокородный Андрогаст, я просто хочу сказать, что неисповедимы пути не только богов, но и людей. Возьми хотя бы меня: я родился на берегах Дона, но богам было угодно, чтобы мой путь пересекся с твоим на берегах Сены. И ни ты, ни я не знаем, что ждет нас впереди.
Андрогаст еще раз, но теперь уже более придирчивым взглядом окинул своего собеседника. Верен был высок ростом, широкоплеч, мускулист, светловолос и белокож. В его голубых насмешливых глазах, прямо смотревших на собеседника, читались ум и железная воля. Этот молодой человек был рожден для власти, и Андрогаст почти не сомневался, что Верен сын Коловрата рано или поздно добьется своего.
– Ты уже осмотрел город? – спросил комит.
– Да, – кивнул Верен. – Стены его высоки и почти неприступны. Ворота узки настолько, что всаднику приходится пригибаться, въезжая в них. Даже если эти ворота будут распахнуты настежь, нас испятнают стрелами с башен раньше, чем мы успеем прорваться в город. Римляне умеют строить, надо это признать, высокородный Андрогаст.
– Римляне вообще многое умеют, – усмехнулся комит. – Именно поэтому мы с родовичем Меровладом в свое время пошли к ним на службу. Наши отцы проиграли войну готам, и чтобы одолеть извечных врагов, надо было учиться.
– Сейчас готам еще хуже, чем нам, – усмехнулся Верен. – А у ругов появились новые враги. Я должен отомстить гуннам за смерть своего отца и старших братьев и вернуть утерянные русколанами земли. Я готов учиться, комит Андрогаст.
– В таком случае, ведун Верен, реши первую мою задачу: найди самое слабое место в обороне города.
– Лодочные ворота, – сразу же отозвался Верен. – Если сломать решетку, перекрывающую рукав реки, ведущий на городскую пристань, да еще сделать это незаметно, то можно взять город в течение одного дня.
– Так ведь и римляне это прекрасно понимают, – усмехнулся Андрогаст, – и всегда держат в этом месте хорошо снаряженный отряд.
– В таком случае, комит, тебе придется уничтожить легионеров, охраняющих Лодочные ворота, и поднять решетку. За остальное я ручаюсь.
Андрогаст отлично понимал, что без помощи франков ему не захватить Паризий. А без захвата этого важного стратегического центра мятеж британских легионов захлебнется в самом начале. И все усилия комита по устранению императора Грациана и верных ему людей пойдут прахом. Магистр Нанний, надо отдать ему должное, был не только опытным военачальником, но и очень предусмотрительным человеком. Его агенты пристально следили за перемещениями всех без исключения легионов на территории Галлии, и любая попытка двинуть их на Паризий была бы тут же обнаружена и пресечена магистром пехоты. Грациан обещал приехать в Паризий через месяц. Времени вполне достаточно, чтобы приготовиться к достойной встрече, однако заговорщикам следовало поторопиться, ибо нельзя до бесконечности вести пустые, но опасные разговоры. Рано или поздно какой-нибудь «доброхот» отправит донос императору о готовящемся мятеже, и все рухнет в одночасье.
– Хорошо, – кивнул Андрогаст. – Ворота я тебе открою, княжич. Но хватит ли у тебя сил, чтобы захватить город?
– Хватит, – усмехнулся Верен. – И не только на то, чтобы захватить, но и на то, чтобы удержать.
Вряд ли Магнум Максим, метящий в императоры, согласится отдать Северную Галлию варварам, но этот вопрос сейчас менее всего волновал Андрогаста. Главное – начать. А уж там как получится. Ни один мятеж не обходится без потерь для империи, так почему же мятеж дукса Максима должен стать в этом ряду исключением.
– Видимо, нам придется вывести легионы из Британии, – задумчиво проговорил комит Андрогаст, глядя прямо в глаза Нанния. – У империи не хватит средств, чтобы их содержать. В сущности, мы там ничего уже не контролируем. Наши гарнизоны зажаты в укрепленных городках, а на окрестных землях бесчинствуют варвары.
Нанний придерживался того же мнения, но вслух соглашаться с комитом не спешил. Вывод легионов в Галлию тоже потребует немалых средств. Да и вряд ли Грациан согласится вот так просто, практически без боя, отдать варварам целую провинцию.
– К сожалению, здесь в Галлии обстановка не лучше, и если легионерам не заплатят в ближайшие дни, то я не поручусь ни за твою, ни за свою жизнь, магистр Нанний.
Нанний не доверял Андрогасту. Для него не было секретом, что комит предан душой и телом своему родственнику и соплеменнику ругу Меровладу, хоть и лишенному Грацианом едва ли не всех своих постов в империи, но обладающему большим влиянием как среди гражданских, так и среди военных чинов. Увы, реформы, затеянные императором Грацианом по наущению епископа Амвросия, грозили расколоть население империи на два лагеря. Языческие храмы стали закрывать не только в Риме, но и в провинции. А ведь основу армии империи, особенно здесь, в Галлии, составляют отнюдь не христиане. Причем язычники преобладают не только среди простых легионеров, но и среди трибунов. Да и высшие чины империи не настолько прониклись христианским духом, чтобы рисковать жизнью и имуществом ради торжества святой веры.
– Через месяц император Грациан прибудет в Паризий, – сказал Нанний. – Тогда мы и решим все накопившиеся вопросы, комит.
– Месяц мы, пожалуй, продержимся, сиятельный Нанний, – кивнул Андрогаст. – Но никак не более того.
Паризий был довольно большим городом по меркам Галлии, чья территория почти сплошь была покрыта девственными лесами. Население города насчитывало, по прикидкам комита, никак не менее двадцати тысяч человек. Плюс три легиона пехоты и тысяча клибонариев, составлявшие гарнизон Паризия. Если добавить к ним еще и личную охрану викария Авсония и магистра Нанния, то количество бойцов следует увеличить еще на пятьсот человек. А если учесть высокие стены Паризия и несколько десятков башен, то придется признать этот город весьма крепким орешком, о который вполне могут обломать зубы не только франки, но римские легионеры. Да что там городские стены, если даже курия, расположенная на центральной площади Паризия, представляет собой мощную цитадель, которую вот так просто, с налета, не возьмешь. А ведь комит Андрогаст еще застал времена, когда многие города Галлии вообще не имели стен и целиком полагались на римские легионы, железной стеной защищавшие границы империи. Увы, те времена давно прошли, и беспечные прежде галлы стали теснее прижиматься друг к другу, строя свои дома буквально впритык, только бы избежать встречи с варварами. В Паризии не было ни театров, ни гладиаторских арен, ни огромных общественных бань, коими славился город Рим. В сущности, здесь вообще не было ничего, что могло бы порадовать придирчивый взгляд, за исключением разве что фонтана, служившего кроме всего прочего хранилищем пресной воды на случай длительной осады. Водопровода здесь тоже не было. А от сточных канав несло такой вонью, что у непривычного человека перехватывало дух.
Попетляв по узким, вымощенным камнем улицам, Андрогаст нырнул в полуподвал, предназначенный для ублажения плоти и духа самых небогатых и непритязательных обитателей славного города Паризия. Никто из немногочисленных посетителей харчевни не обратил на скромно одетого гостя ни малейшего внимания. Андрогаст взял со стойки кружку с отвратительным пойлом, которое здесь почему-то называли вином, бросил хозяину медную монету в уплату за гостеприимство и присел к столу. Впрочем, он недолго пребывал в одиночестве. Комит не успел еще пригубить вино, как к нему подсел молодой человек лет двадцати пяти, по внешнему виду почти ничем не отличавшийся от городских обывателей.
– Верен, – назвал он себя и положил на стол правую руку с золотым перстнем на среднем пальце.
– Я ждал тебя, франк, – негромко произнес Андрогаст.
– Я не франк, – усмехнулся Верен. – Впрочем, это не имеет никакого значения. Патрикий Руфин полагает, что с тобой можно иметь дело, комит. И в данном случае его слово было решающим.
– Странно, что римлянин, пусть и хорошего рода, занял столь высокое положение среди волхвов и ведунов бога Велеса, – покачал головой Андрогаст. – Но еще более странно, что сын великого князя Коловрата и княгини Любавы, последний представитель одного из самых знатных ругских родов, ходит на подхвате у изгоя.
– Все бывает в этой жизни, высокородный Андрогаст, – спокойно отозвался Верен. – Я знаю одного руга, тоже хорошего рода, который не только пошел на службу к римлянам, но и отрекся от своих богов.
– Ты, кажется, хочешь меня оскорбить, ведун Верен, – нахмурился комит.
– Нет, высокородный Андрогаст, я просто хочу сказать, что неисповедимы пути не только богов, но и людей. Возьми хотя бы меня: я родился на берегах Дона, но богам было угодно, чтобы мой путь пересекся с твоим на берегах Сены. И ни ты, ни я не знаем, что ждет нас впереди.
Андрогаст еще раз, но теперь уже более придирчивым взглядом окинул своего собеседника. Верен был высок ростом, широкоплеч, мускулист, светловолос и белокож. В его голубых насмешливых глазах, прямо смотревших на собеседника, читались ум и железная воля. Этот молодой человек был рожден для власти, и Андрогаст почти не сомневался, что Верен сын Коловрата рано или поздно добьется своего.
– Ты уже осмотрел город? – спросил комит.
– Да, – кивнул Верен. – Стены его высоки и почти неприступны. Ворота узки настолько, что всаднику приходится пригибаться, въезжая в них. Даже если эти ворота будут распахнуты настежь, нас испятнают стрелами с башен раньше, чем мы успеем прорваться в город. Римляне умеют строить, надо это признать, высокородный Андрогаст.
– Римляне вообще многое умеют, – усмехнулся комит. – Именно поэтому мы с родовичем Меровладом в свое время пошли к ним на службу. Наши отцы проиграли войну готам, и чтобы одолеть извечных врагов, надо было учиться.
– Сейчас готам еще хуже, чем нам, – усмехнулся Верен. – А у ругов появились новые враги. Я должен отомстить гуннам за смерть своего отца и старших братьев и вернуть утерянные русколанами земли. Я готов учиться, комит Андрогаст.
– В таком случае, ведун Верен, реши первую мою задачу: найди самое слабое место в обороне города.
– Лодочные ворота, – сразу же отозвался Верен. – Если сломать решетку, перекрывающую рукав реки, ведущий на городскую пристань, да еще сделать это незаметно, то можно взять город в течение одного дня.
– Так ведь и римляне это прекрасно понимают, – усмехнулся Андрогаст, – и всегда держат в этом месте хорошо снаряженный отряд.
– В таком случае, комит, тебе придется уничтожить легионеров, охраняющих Лодочные ворота, и поднять решетку. За остальное я ручаюсь.
Андрогаст отлично понимал, что без помощи франков ему не захватить Паризий. А без захвата этого важного стратегического центра мятеж британских легионов захлебнется в самом начале. И все усилия комита по устранению императора Грациана и верных ему людей пойдут прахом. Магистр Нанний, надо отдать ему должное, был не только опытным военачальником, но и очень предусмотрительным человеком. Его агенты пристально следили за перемещениями всех без исключения легионов на территории Галлии, и любая попытка двинуть их на Паризий была бы тут же обнаружена и пресечена магистром пехоты. Грациан обещал приехать в Паризий через месяц. Времени вполне достаточно, чтобы приготовиться к достойной встрече, однако заговорщикам следовало поторопиться, ибо нельзя до бесконечности вести пустые, но опасные разговоры. Рано или поздно какой-нибудь «доброхот» отправит донос императору о готовящемся мятеже, и все рухнет в одночасье.
– Хорошо, – кивнул Андрогаст. – Ворота я тебе открою, княжич. Но хватит ли у тебя сил, чтобы захватить город?
– Хватит, – усмехнулся Верен. – И не только на то, чтобы захватить, но и на то, чтобы удержать.
Вряд ли Магнум Максим, метящий в императоры, согласится отдать Северную Галлию варварам, но этот вопрос сейчас менее всего волновал Андрогаста. Главное – начать. А уж там как получится. Ни один мятеж не обходится без потерь для империи, так почему же мятеж дукса Максима должен стать в этом ряду исключением.