Страница:
друг друга, пока смерть не разлучит нас.
Властью, данной ему Администрацией штата Массачусетс, мистер Бловелт
объявил нас мужем и женой. ...Сейчас, по зрелом размышлении, я вспоминаю,
что наша "вечеринка после матча" (как выразился Стрэттон) была претенциозно
непритязательной. Дженни и я наотрез отказались от традиционного раута с
шампанским, и мы пошли пить пиво к Кронину. Помнится, Джим Кронин выставил
каждому по кружке пива бесплатно - в знак уважения к "величайшему хоккеисту
Гарварда со времен братьев Клиари".
- Какого черта! - не соглашался Фил Кавиллери, стуча кулаком по столу.-
Он лучше, чем все эти Клиари, вместе взятые.
Вероятно, Филипп хотел сказать (ведь игры Гарвардской хоккейной команды
он не видел ни разу), что, как бы хорошо ни гоняли на коньках Бобби и Билли
Клиари, ни один из них не сумел жениться на его очаровательной дочери.
По-моему, все напились всмятку.
Я позволил Филу заплатить по счету, и позже не очень щедрая на похвалы
Дженни отметила мою интуицию:
- Ты еще станешь человеком, Преппи! Правда, на автобусной остановке я
пережил несколько паршивых минут. Глаза у всех оказались на мокром месте: и
Фила, и Дженни, и, кажется, мои тоже. Ничего не помню, кроме того, что наше
прощание сухим, во всяком случае, не было.
Наконец, после всевозможных благословений Фил влез в автобус, а мы
стояли и долго махали ему вслед, И лишь в этот момент до меня начал доходить
смысл происшедшего.
- Дженни, а ведь мы законные супруги!
- Да, и теперь я могу быть стервой.
Нашу повседневную жизнь в течение тех первых трех лет можно описать
одной-единственной фразой: "Где бы перехватить?" В состоянии бодрствования
мы были зациклены исключительно на том, где бы, черт возьми, перехватить
"капусты", которой бы хватило на то, на что ее в этот момент должно было
хватить. Так мы и жили - в обрез... Вот обычный ход моих мыслей: "Сколько
стоит эта книга? (У букиниста, должно быть, дешевле...) И где возможно -
если вообще возможно - покупать в кредит хлеб и вино? И где бы снова
перехватить, чтобы рассчитаться с долгами?"
Жизнь изменчива. Теперь, чтобы принять какое-нибудь простейшее решение,
нужно было собирать мозги на заседание бдительной бюджетной комиссии.
- Эй, Оливер, пошли в театр - сегодня "Бекст" [11].
- Три доллара.
- Ну, и что это значит?
- Это значит, доллар пятьдесят за твой билет и доллар пятьдесят - за
мой.
- Ну, и что это значит: да или нет?
- Ничего. Это значит просто три доллара.
Медовый месяц мы провели на яхте. Мы - это Дженни, я и двадцать один
ребенок. С семи часов утра я управлял тридцатишестифутовой яхтой "Роудс",
терпеливо ожидая, пока моим пассажирам надоест кататься. Дженни
присматривала за детьми. Яхт-клуб "Пиквод" располагался в местечке Деннис
Порт, недалеко от Хайэнниса. Это заведение включало в себя большой отель,
пирс и несколько дюжин домов, сдававшихся внаем. К стене одного из самых
крошечных бунгало я мысленно прибил табличку: "Здесь спали Дженни и Оливер -
когда не занимались любовью". Надо нам обоим отдать должное: после долгого
дня, заполненного обхаживанием клиентов (наш доход зависел от чаевых),
Дженни и я, тем не менее, были обходительны друг с другом. Я говорю просто
"обходительны", ибо мой словарь слишком беден для описания того, что значит
любить и быть любимым Дженнифер Кавиллери. Простите, я хотел сказать
Дженнифер Бэрретт.
Перед отъездом в Деннис Порт мы подыскали дешевую квартиру в Северном
Кембридже. Я говорю, в Северном Кембридже, хотя фактически это уже был
Соммервилл, а дом, как выразилась Дженни, "пребывал в антиремонтном
состоянии". Первоначально этот дом был рассчитан на две семьи, а теперь в
нем имели место четыре квартиры, каждая из которых стоила довольно дорого,
именуясь при этом "дешевым жильем". Но куда же, черт побери, деваться
студентам? Рынок принадлежит торговцам...
- Перенеси меня через порог,- приказала Дженни.
- Ты что, веришь в эту чепуху?
- Перенеси - а потом я решу.
(Этот диалог происходил в сентябре, после нашего возвращения.)
О'кэй. Я подхватил ее и поволок вверх по ступенькам (их было пять) на
крыльцо дома.
- Почему ты остановился? - спросила она.
- А разве это не порог?
- Ответ отрицательный, ответ отрицательный,- проговорила она.
- А почему же у звонка наша фамилия?
- Официально это еще не наш порог. Вперед, индюк!
До нашего "официального" местожительства оставалось еще двадцать четыре
ступеньки, и на полпути я остановился, чтобы перевести дух.
- Почему ты такая тяжелая? - спросил я.
- А тебе не приходило в голову, что я беременна? - поинтересовалась
она.
От этого вопроса у меня перехватило дух.
- Это правда? - наконец вымолвил я.
- Что, испугался?
- Не-ет...
- Не свисти своим ребятам, Преппи.
- Да, ты права. У меня внутри все сжалось. И я понес ее дальше.
Это был один из тех немногих драгоценных моментов, когда мы не думали о
том, где бы "перехватить".
Благодаря моему славному семейному имени нам открыли кредит в одном
продуктовом магазинчике, хотя другим студентам в долг продавать
отказывались. И в то же время оно повредило нам в том месте, где я ожидал
этого меньше всего,- в школе Шейди Лейн, куда Дженни должна была пойти
работать учительницей.
- Разумеется, то скромное вознаграждение, которое предлагает учителям
Шейди Лейн, невозможно сравнить с жалованьем в других школах,- сообщила моей
жене мисс Энн Миллер Уитман, директор школы. И добавила, что "Бэрреттов,
очевидно, данный аспект не волнует".
Дженни попыталась развеять эту иллюзию, но все, что она смогла получить
вдобавок к положенным ей тридцати пяти сотням, это двухминутное "хо-хо-хо".
Мисс Уитман предположила, что Дженни просто шутит, повествуя о том, будто
Бэрреттам приходится платить за квартиру, как обыкновенным смертным.
Когда Дженни передала мне весь этот разговор, я высказал несколько
своих предположений, куда можно было послать мисс Уитман вместе с ее
"хо-хо-хо" и тридцатью пятью сотнями в придачу. Тогда Дженни спросила, не
хочу ли я вылететь из Школы Права и взять ее на содержание до тех пор, пока
она будет учиться на курсах, готовящих преподавателей публичных школ. В
течение двух секунд я напряженно обдумывал ситуацию и, наконец, пришел к
краткому и корректному заключению:
- Bullshit.
- Очень убедительно,- заметила моя жена.
- А ты думала, я скажу: "хо-хо-хо"?
- Нет. Просто привыкай есть спагетти.
Я привык. Научился любить спагетти, а Дженни научилась готовить из
макарон все что угодно. С нашими летними приработками, ее жалованьем и моими
предполагаемыми доходами от запланированной ночной работы на почте во время
Рождества мы жили весьма сносно. Конечно, было много фильмов, которые мы так
и не посмотрели (и концертов, на которые она так и не сходила), но концы с
концами мы все-таки сводили.
Но на этом все и кончалось. Я хочу сказать, что наш образ жизни круто
изменился. Мы оставались в Кембридже, и теоретически Дженни могла
по-прежнему играть во всех своих оркестрах. Но не хватало времени. Из Шейди
Лейн она приходила совершенно измученная. А еще надо было приготовить обед
(ели мы только дома: питание в другом месте выходило за рамки наших
максимальных возможностей). Между тем мои друзья оказались достаточно
предупредительными и оставили нас в покое. То есть они не звали в гости нас,
а мы не звали в гости их - надеюсь, вы меня поняли.
Мы даже забросили футбольные матчи.
Как член Варсити Клуба я имел право бронировать роскошные клубные места
в престижный пятидесятиярдовый ряд. Но это стоило шесть долларов, а на двоих
- двенадцать.
- Нет,- спорила Дженни.- Это стоит только шесть долларов. Ты можешь
сходить без меня. Ведь я ничего не знаю о футболе, кроме того, что люди там
орут: "А ну, дай ему еще!" Но именно поэтому ты его обожаешь, и именно
поэтому я хочу, чтобы ты пошел туда, черт подери!
- Слушание дела закончено,- обычно отвечал я, будучи все-таки мужем и
главой семьи.- И потом я могу использовать это время, чтобы позаниматься...
Тем не менее, все субботние вечера я проводил, прижав к уху транзистор
и наслаждаясь ревом болельщиков, находившихся всего в миле от меня - и в то
же время совершенно в другом мире.
Я воспользовался своими привилегиями члена Варсити Клуба, чтобы достать
билеты на матч с участием йельской команды для Робби Уолда, моего приятеля
из Школы Права. Когда Робби с благодарным шумом наконец покинул нашу
квартиру, Дженни попросила еще раз объяснить ей, кто имеет право сидеть на
роскошных местах, принадлежащих Клубу. Я повторил, что места эти
предназначены исключительно для тех, кто доблестно защищал честь Гарварда на
полях спортивных сражений независимо от их возраста, веса и социального
положения.
- И на водах тоже? - уточнила она.
- Спортсмен - всегда спортсмен,- ответил я,- сухой он или мокрый.
- За исключением тебя, Оливер,- сказала она.- Ты у меня ледяной.
Я постарался закрыть тему, допустив, что Дженни, как обычно, просто
щелкнула меня по носу, и, не допуская, что в ее вопросе содержится нечто
большее, чем элементарный интерес к спортивным традициям Гарвардского
университета. Ну, например, легкий намек на то, что, хотя стадион и вмещает
сорок пять тысяч человек, тем не менее, все бывшие гарвардские спортсмены
сидят в одном престижном ряду. Все. Старые и молодые. Мокрые, сухие и даже
ледяные. И неужели только из-за этих несчастных шести долларов я не ходил по
субботам на стадион?
Нет, если у нее на уме и было еще что-нибудь, я бы предпочел об этом не
говорить.
Мистер и миссис Оливер Бэрретт III
имеют честь пригласить вас на обед
по случаю шестидесятилетия мистера Бэрретта.
и семь часов в Дувр Хаус, Ипсвич, Массачусетс. R. S. V. Р. [12]
- Ну? - спросила Дженнифер.
- Ты еще спрашиваешь? - сказал я, конспектируя дело "Штат против
Персиваля", ставшее чрезвычайно важным прецедентом в уголовном
законодательстве.
Дженни помахала приглашением, чтобы привлечь мое внимание.
- Я думаю, что уже пора, Оливер,- сказала она.
- Пора сделать что?
- Ты прекрасно знаешь, что,- ответила она.- Неужели ему надо ползти
сюда на четвереньках? Я продолжал писать, пока она меня обрабатывала.
- Олли, он же пытается помириться с тобой!
- Ерунда, Дженни. Конверт надписан рукой моей матери.
- А мне показалось, ты сказал, что и не взглянул на него! - чуть ли не
закричала Дженни.- Олли, ну подумай,- продолжала она умоляюще.- Ему же
исполняется шестьдесят лет, черт побери! Откуда ты знаешь, дотянет ли он до
того времени, когда ты, наконец, соизволишь помириться с ним?
Я проинформировал Дженни в примитивнейших выражениях, что примирение
никогда не произойдет, и попросил ее любезно разрешить мне продолжать мои
занятия. Она молча уселась на краешке подушечки у моих ног. Хотя Дженни не
издавала ни звука, я вскоре почувствовал, что она пристально разглядывает
меня. Я посмотрел на нее.
- Когда-нибудь,- сказала она,- когда тебя будет "доставать" Оливер V...
- Его никогда не будут звать Оливер, уж в этом-то будь уверена! -
рявкнул я.
Она не стала кричать на меня, как делала это обычно, когда я повышал
голос.
- Послушай, Ол, даже если мы назовем его "Клоун Бозо", этот ребенок все
равно будет отвергать тебя, хотя бы только потому, что ты известный
гарвардский спортсмен. А к тому времени, как он станет первокурсником, ты,
возможно, уже будешь заседать в Верховном Суде!
Я сказал ей, что наш сын наверняка не будет отвергать меня. Она
поинтересовалась, почему я так уверен в этом. Я не смог представить никаких
доказательств. То есть я просто знал, что наш сын не будет отвергать меня,
но я не мог точно сформулировать почему. И тогда Дженни вдруг сказала ни с
того ни с сего:
- Оливер, твой отец любит тебя. Он любит тебя точно так же, как ты
будешь любить Бозо. Но у вас, Бэрреттов, так чертовски развито чувство
собственного достоинства и соперничества, что всю свою жизнь вы можете
думать, что ненавидите друг друга.
- Если бы не ты,- пошутил я.
- Да,- согласилась она.
- Обсуждение дела прекращено,- сказал я, будучи как-никак мужем и
главой семьи.
Я снова уставился в дело "Штат против Персиваля", и Дженни встала. Но
тут она вспомнила еще кое-что.
- Но еще надо решить вопрос с "R. S. V. Р.". Я заметил, что выпускница
Рэдклиффа по классу музыки, вероятно, могла бы сама придумать краткий, но
любезный негативный ответ безо всякой профессиональной помощи.
- Послушай, Оливер,- сказала она,- вероятно, я в своей жизни и лгала, и
хитрила. Но я никогда никому нарочно не причиняла боли. И не думаю, что
смогла бы это сделать.
- Неужели ты не можешь просто написать записку?
- Я сейчас потеряю терпение. Скажи мне номер их телефона.
Я сказал и в ту же секунду погрузился в чтение апелляции Персиваля в
Верховный Суд. Я не прислушивался к тому, что говорила Дженни. То есть я
старался не прислушиваться - она ведь находилась в этой же комнате.
- О, добрый вечер, сэр,- услышал я. Неужели Сукин Сын сам подошел к
телефону?.. Она зажала рукой трубку.- Олли, все-таки надо ответить
отрицательно?
Мой утвердительный наклон головы означал, что это необходимо, а взмах
руки - что она должна поторопиться, черт побери.
- Мне ужасно жаль,- сказала она в трубку.- То есть я хотела сказать,
что нам ужасно жаль, сэр...
"Нам!" Зачем ей надо было еще и меня сюда впутывать? И почему она, в
конце концов, не может добраться до сути дела и повесить трубку?
- Оливер! - Она снова зажала трубку рукой и заговорила громче: - Ему же
очень больно, Оливер... Неужели ты можешь просто так сидеть, когда твой отец
истекает кровью?
Если бы она не была сейчас в таком взвинченном состоянии, я мог бы еще
раз объяснить ей, что камни не кровоточат, что она не должна проецировать
свои ошибочные итало-средиземноморские понятия о родителях на скалистые
кручи утеса Рашмор. Но она была очень расстроена. И это расстраивало и меня
тоже.
- Оливер,- умоляюще произнесла она,- неужели ты не можешь сказать хоть
одно слово? Ему? Она, наверное, сошла с ума!
- Ну, может быть, что-нибудь вроде "здравствуй"? Она протягивала мне
трубку. И пыталась не заплакать.
- Я никогда не буду разговаривать с ним. Ни-ког-да,- сказал я
совершенно спокойно.
Теперь она плакала. Беззвучно, но слезы текли у нее по лицу. И потом -
потом она стала умолять.
- Ради меня, Оливер. Я никогда ни о чем тебя не просила. Пожалуйста.
Три человека. Все мы трое просто стояли (мне почему-то показалось, что
мой отец тоже находится здесь) и ждали чего-то. Чего? Чтобы я что-то сделал?
Этого я сделать не мог.
Разве Дженни не понимает, что она просит о невозможном? Что я сделал бы
все, абсолютно все, но только не это? Я уставился в пол, качая головой из
стороны в сторону с выражением непреклонного отказа и чрезвычайной
неловкости, а Дженни яростно прошептала - такого тона я у нее еще не слышал:
- Ты бессердечный ублюдок.- А потом закончила разговор с моим отцом,
сказав: - Мистер Бэрретт, Оливер хочет, чтобы вы знали, что по-своему...
Она остановилась, чтобы сделать глубокий вдох. Я был настолько
ошарашен, что мог только дождаться конца моего мнимого устного послания.
- ...Оливер очень вас любит,- закончила она и быстро нажала на рычажок.
Нет никакого разумного объяснения тому, что я сделал в следующую
секунду. Прошу признать меня временно невменяемым. Поправка: я ничего не
прошу. Меня никогда нельзя простить за то, что я сделал.
Я выхватил из ее руки телефонную трубку, затем выдрал телефон из
розетки и швырнул его через всю комнату.
- Черт бы тебя подрал, Дженни! Убирайся из моей жизни ко всем чертям!
Я застыл, дыша, как зверь, в которого неожиданно превратился. Господи
Иисусе! Что же, черт возьми, со мной случилось? Я повернулся, чтобы
взглянуть на Дженни.
Но ее не было...
Я искал ее повсюду.
В библиотеке Школы Права я рыскал по рядам зубривших студентов... Потом
Харкнесс Коммонз, холл, кафетерий. Потом сумасшедшая беготня по Агассиз
Холлу в Рэдклиффе. Там ее тоже не было. Теперь я носился повсюду, и мои ноги
старались бежать с такой же скоростью, что и мое сердце.
Пейн Холл [13]? (Черт побери, какая ирония в этом названии!)
Внизу находятся комнаты для фортепианных занятий. Я знаю Дженни. Когда она
злится, она должна изо всей силы стучать по этой чертовой клавиатуре.
Правильно, но что она будет делать, если до смерти перепугана?
Инстинкт заставил меня остановиться у двери, за которой я услышал
сильные (рассерженные?) звуки прелюдии Шопена. На мгновение я застыл. Играли
с ошибками, весьма паршиво - остановились и снова начали. В одной из пауз я
услышал женский голос, произнесший: "Дерьмо!" Это наверняка Дженни. Я
распахнул дверь.
За роялем сидела какая-то клиффи. Она взглянула на меня. Некрасивая
широкоплечая хипповая студентка, раздраженная моим вторжением.
- Что скажешь, парень? - спросила она.
- Плохо, очень плохо,- сказал я и снова закрыл дверь.
Затем я побежал на Гарвард Сквер.
Где же Дженни?
Я стоял, ничего не делая, заблудившись во мраке этого островка на
Гарвард Сквер, не зная, куда идти и что делать дальше. Какой-то цветной
подошел ко мне и спросил, не хочу ли я уколоться или покурить травки. Я
задумчиво ответил ему:
- Нет, спасибо, сэр.
Теперь я уже не бежал. И вправду, зачем бежать в пустой дом? Было очень
поздно, и во мне все застыло скорее от ужаса, чем от холода (хотя было не
жарко, можете мне поверить). Когда я был в нескольких ярдах от дома, мне
показалось, что на верхней ступеньке лестницы кто-то сидит. Наверное, это
галлюцинации, подумал я, ведь фигура не двигается.
Но это была Дженни.
Это она сидела на верхней ступеньке.
Я слишком устал, чтобы паниковать, и чувствовал слишком большое
облегчение, чтобы радоваться...
- Джен?
- Олли?
Мы оба говорили так тихо и спокойно, что было невозможно понять, какие
чувства скрываются за нашими словами.
- Я забыла ключ,- сказала Дженни. Я стоял у подножия лестницы, боясь
спросить, сколько времени она уже здесь сидит. Я только знал, что я поступил
с ней ужасно.
- Дженни, прости меня...
- Замолчи.- Она прервала мои извинения, а потом произнесла очень тихо:
- Любовь - это когда не нужно говорить "прости".
Я помчался вверх по ступенькам - туда, где она сидела.
- Я хочу лечь спать. О'кэй? - сказала она.
- О'кэй.
Мы пошли к себе в квартиру. Когда мы раздевались, она подняла глаза и
сказала, успокаивая меня:
- Я говорила правду, Оливер.
Письмо пришло в июле. Оно было отправлено из Кембриджа в Деннис Порт, и
поэтому я узнал обо всем с опозданием приблизительно на один день. Я
бросился туда, где Дженни присматривала за детьми, игравшими в футбол (или
еще во что-то), и сказал в своей обычной манере, подражая Богарту
[14]:
- А ну пошли.
- Что?
- А ну пошли,- повторил я приказным тоном и направился к воде. Дженни
последовала за мной.
- Что происходит, Оливер? Объясни, пожалуйста. Ну, ради Бога!
- В лодку, Дженнифер! - повелел я, простирая вперед руку. В кулаке было
зажато письмо, но Дженни его не заметила.
- Оливер, я же не могу оставить детей без присмотра,- протестовала
Дженни, послушно ступая на борт.- Черт возьми, Оливер, да объясни, в конце
концов, в чем дело!
Мы были уже в нескольких сотнях ярдов от берега.
- Мне надо тебе кое-что сказать,- сообщил я.
- А что, ты не мог сказать мне об этом на берегу? - завопила она.
- Нет, черт побери! - проорал я в ответ. Никто из нас не сердился, но
было ветрено, и приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга.- Я хотел
остаться с тобой наедине. Посмотри, что у меня есть.- Я взмахнул конвертом,
и она тут же узнала фирменный знак.
- О, Гарвардская Школа Права! Тебе что, дали пинка под зад?
- Думай еще, жизнерадостная сучка! - рявкнул я.
- Тебя признали первым среди выпускников! - осенило ее.
Мне стало неловко.
- Почти. Третьим.
- О-о,- протянула она.- Всего лишь третьим?
- Послушай, но это значит, что моя фамилия все равно попадает в этот
недоделанный "Юридический Вестник"! - прокричал я.
Она сидела с абсолютно ничего не выражающим лицом.
- Господи Иисусе, Дженни,- захныкал я,- ну скажи хоть что-нибудь!
- Не раньше, чем я узнаю, кто стал первым и вторым,- процедила она.
Я надеялся обнаружить на ее лице хоть тень улыбки, которую пока еще ей
удавалось сдержать.
- Ну, Дженни...- молил я.
- Мне пора. До свидания,- сказала она и тут же прыгнула в воду.
Я нырнул за ней, и в следующий миг мы оба хихикали, уцепившись за борт
лодки.
- Эй! - Мне захотелось поделиться с ней одним остроумным наблюдением.-
Из-за меня ты бросилась за борт.
- Не выпендривайся,- ответила она.- Третий - это всего лишь третий.
- Знаешь что, стерва?
- Что, недоносок?
- Я чертовски многим обязан тебе,- серьезно закончил я.
- А вот и неправда, ублюдок, неправда,- отозвалась она.
- Неправда? - переспросил я, несколько озадаченный.
- Ты обязан мне всем,- сказала она. В ту ночь мы просадили двадцать три
доллара, объевшись омарами в одном модном ресторане в Ярмуте. Однако Дженни
отложила вынесение окончательного приговора до тех пор, пока не выяснится,
кто те два джентльмена, которые, как она выразилась, "положили меня на
лопатки".
Как это ни глупо звучит, но я был настолько в нее влюблен, что, едва мы
вернулись в Кембридж, я тут же кинулся выяснять, кто они - те два парня,
обошедшие меня. Я почувствовал облегчение, когда обнаружил, что первым в
списке шел Эрвин Блэсбенд, выпускник Сити Колледж 1964 года, дохлый очкастый
книгоед, совершенно не в ее вкусе, а парнем номер два оказалась Белла
Ландау, выпускница Брин Мор 1964 года. Все складывалось к лучшему. Особенно
то, что Белла Ландау была довольно-таки фактурна (насколько вообще может
быть фактурна правоведка). Теперь я мог немножко подразнить Дженни
подробностями того, что творится вечерами в Гэннетт Хаус - здании, где
размещался "Юридический Вестник". А ведь и в самом деле мы нередко
засиживались допоздна. Сколько раз я приходил домой в два или три часа ночи!
Подумайте только: шесть лекций плюс редактирование в "Юридическом Вестнике",
да плюс еще тот факт, что я писал статью для одного из номеров "Вестника"
(Оливер Бэрретт IV. "Юридическая помощь беднейшим слоям городского
населения: на материале исследования района Роксбери, г. Бостон"; ГЮВ
[15], март, 1966 г., стр. 861-908).
- Хорошая статья. Действительно, хорошая статья,- несколько раз
повторил старший редактор Джоэл Флейшман.
По совести говоря, я ожидал более членораздельного комплимента от
парня, собирающегося в следующем году стать помощником судьи Дугласа, но это
единственное, что он смог выдавить из себя, просматривая окончательный
вариант моей статьи. Господи, а Дженни уверяла меня, что вещь "острая, умная
и действительно хорошо написана". Неужели Флейшман не мог сказать мне
что-нибудь в этом роде?
- Флейшман считает, что это хорошая статья, Джен.
- Боже, неужели я прождала тебя почти до утра, чтобы услышать ЭТО? -
возмутилась она.- Разве он не стал комментировать твою методику, стиль - или
еще что-нибудь?
- Нет, Джен. Он просто назвал статью хорошей.
- В таком случае, почему тебя так долго не было? Я подмигнул ей.
- Никак не мог закончить одно дельце с Беллой Ландау.
- Да ну?
Тона я не уловил.
- Ты что, ревнуешь? - спросил я с надеждой.
- Нет, ноги у меня гораздо лучше,- ответила она.
- А ты умеешь составлять исковые заявления?
- А она умеет готовить спагетти?
- Да. Между прочим, именно спагетти она и принесла сегодня вечером в
Гэннетт Хаус. Все сказали, что ее спагетти так же хороши, как твои ноги.
Дженни кивнула:
- Еще бы!
- Ну, и что ты на это скажешь? - поинтересовался я.
- Скажу: "А кто платит за квартиру - Белла Ландау?"
- Вот черт! - воскликнул я.- Ну почему я никогда не могу остановиться
именно в тот момент, когда я впереди?
- Потому что ты никогда не бываешь впереди, Преппи,- ответила моя
любящая жена.
Так мы закончили Школу Права.
Эрвин, Белла и я были названы лучшими выпускниками Школы. Пришло время
нашего триумфа. Тесты, серьезные деловые предложения. Встречные иски.
Надувание щек. Куча работы. Повсюду мне мерещились призывные надписи:
"Поработай у нас, Бэрретт!"
Но я твердо следовал вдоль линии, отмеченной "зелененькими". Не такой
уж я болван, чтобы согласиться на престижное место клерка при каком-нибудь
судье или пойти в государственное учреждение типа Министерства юстиции. Я
искал денежную работу, которая раз и навсегда исключила бы из нашего чертова
лексикона эту подлую фразу: "Где бы перехватить?"
...Особо интригующее предложение поступило от одной фирмы из
Лос-Анджелеса. Посредник, назовем его некто Мистер Х (так спокойнее!),
твердил мне:
- Слушай, Бэрретт, мой мальчик, с ЭТИМ у нас все в порядке. В любое
время суток. Если захочешь, доставят прямо в контору.
И не то чтобы нас очень тянуло в Калифорнию, но хотелось все-таки
знать, что Мистер Х подразумевает под "ЭТИМ". У меня с Дженни появилась
целая масса совершенно безумных догадок на этот счет, но, видимо, для
Лос-Анджелеса они были недостаточно безумны. (В конце концов, я отделался от
Мистера X, сказав ему, что "ЭТО" меня абсолютно не волнует. Он был
ошеломлен.)
На самом деле мы уже приняли решение остаться на Восточном побережье: у
нас было предостаточно заманчивых предложений из Бостона, Нью-Йорка и
Вашингтона. Одно время Дженни думала, что нам подойдет округ Колумбия ("Ты
Властью, данной ему Администрацией штата Массачусетс, мистер Бловелт
объявил нас мужем и женой. ...Сейчас, по зрелом размышлении, я вспоминаю,
что наша "вечеринка после матча" (как выразился Стрэттон) была претенциозно
непритязательной. Дженни и я наотрез отказались от традиционного раута с
шампанским, и мы пошли пить пиво к Кронину. Помнится, Джим Кронин выставил
каждому по кружке пива бесплатно - в знак уважения к "величайшему хоккеисту
Гарварда со времен братьев Клиари".
- Какого черта! - не соглашался Фил Кавиллери, стуча кулаком по столу.-
Он лучше, чем все эти Клиари, вместе взятые.
Вероятно, Филипп хотел сказать (ведь игры Гарвардской хоккейной команды
он не видел ни разу), что, как бы хорошо ни гоняли на коньках Бобби и Билли
Клиари, ни один из них не сумел жениться на его очаровательной дочери.
По-моему, все напились всмятку.
Я позволил Филу заплатить по счету, и позже не очень щедрая на похвалы
Дженни отметила мою интуицию:
- Ты еще станешь человеком, Преппи! Правда, на автобусной остановке я
пережил несколько паршивых минут. Глаза у всех оказались на мокром месте: и
Фила, и Дженни, и, кажется, мои тоже. Ничего не помню, кроме того, что наше
прощание сухим, во всяком случае, не было.
Наконец, после всевозможных благословений Фил влез в автобус, а мы
стояли и долго махали ему вслед, И лишь в этот момент до меня начал доходить
смысл происшедшего.
- Дженни, а ведь мы законные супруги!
- Да, и теперь я могу быть стервой.
Нашу повседневную жизнь в течение тех первых трех лет можно описать
одной-единственной фразой: "Где бы перехватить?" В состоянии бодрствования
мы были зациклены исключительно на том, где бы, черт возьми, перехватить
"капусты", которой бы хватило на то, на что ее в этот момент должно было
хватить. Так мы и жили - в обрез... Вот обычный ход моих мыслей: "Сколько
стоит эта книга? (У букиниста, должно быть, дешевле...) И где возможно -
если вообще возможно - покупать в кредит хлеб и вино? И где бы снова
перехватить, чтобы рассчитаться с долгами?"
Жизнь изменчива. Теперь, чтобы принять какое-нибудь простейшее решение,
нужно было собирать мозги на заседание бдительной бюджетной комиссии.
- Эй, Оливер, пошли в театр - сегодня "Бекст" [11].
- Три доллара.
- Ну, и что это значит?
- Это значит, доллар пятьдесят за твой билет и доллар пятьдесят - за
мой.
- Ну, и что это значит: да или нет?
- Ничего. Это значит просто три доллара.
Медовый месяц мы провели на яхте. Мы - это Дженни, я и двадцать один
ребенок. С семи часов утра я управлял тридцатишестифутовой яхтой "Роудс",
терпеливо ожидая, пока моим пассажирам надоест кататься. Дженни
присматривала за детьми. Яхт-клуб "Пиквод" располагался в местечке Деннис
Порт, недалеко от Хайэнниса. Это заведение включало в себя большой отель,
пирс и несколько дюжин домов, сдававшихся внаем. К стене одного из самых
крошечных бунгало я мысленно прибил табличку: "Здесь спали Дженни и Оливер -
когда не занимались любовью". Надо нам обоим отдать должное: после долгого
дня, заполненного обхаживанием клиентов (наш доход зависел от чаевых),
Дженни и я, тем не менее, были обходительны друг с другом. Я говорю просто
"обходительны", ибо мой словарь слишком беден для описания того, что значит
любить и быть любимым Дженнифер Кавиллери. Простите, я хотел сказать
Дженнифер Бэрретт.
Перед отъездом в Деннис Порт мы подыскали дешевую квартиру в Северном
Кембридже. Я говорю, в Северном Кембридже, хотя фактически это уже был
Соммервилл, а дом, как выразилась Дженни, "пребывал в антиремонтном
состоянии". Первоначально этот дом был рассчитан на две семьи, а теперь в
нем имели место четыре квартиры, каждая из которых стоила довольно дорого,
именуясь при этом "дешевым жильем". Но куда же, черт побери, деваться
студентам? Рынок принадлежит торговцам...
- Перенеси меня через порог,- приказала Дженни.
- Ты что, веришь в эту чепуху?
- Перенеси - а потом я решу.
(Этот диалог происходил в сентябре, после нашего возвращения.)
О'кэй. Я подхватил ее и поволок вверх по ступенькам (их было пять) на
крыльцо дома.
- Почему ты остановился? - спросила она.
- А разве это не порог?
- Ответ отрицательный, ответ отрицательный,- проговорила она.
- А почему же у звонка наша фамилия?
- Официально это еще не наш порог. Вперед, индюк!
До нашего "официального" местожительства оставалось еще двадцать четыре
ступеньки, и на полпути я остановился, чтобы перевести дух.
- Почему ты такая тяжелая? - спросил я.
- А тебе не приходило в голову, что я беременна? - поинтересовалась
она.
От этого вопроса у меня перехватило дух.
- Это правда? - наконец вымолвил я.
- Что, испугался?
- Не-ет...
- Не свисти своим ребятам, Преппи.
- Да, ты права. У меня внутри все сжалось. И я понес ее дальше.
Это был один из тех немногих драгоценных моментов, когда мы не думали о
том, где бы "перехватить".
Благодаря моему славному семейному имени нам открыли кредит в одном
продуктовом магазинчике, хотя другим студентам в долг продавать
отказывались. И в то же время оно повредило нам в том месте, где я ожидал
этого меньше всего,- в школе Шейди Лейн, куда Дженни должна была пойти
работать учительницей.
- Разумеется, то скромное вознаграждение, которое предлагает учителям
Шейди Лейн, невозможно сравнить с жалованьем в других школах,- сообщила моей
жене мисс Энн Миллер Уитман, директор школы. И добавила, что "Бэрреттов,
очевидно, данный аспект не волнует".
Дженни попыталась развеять эту иллюзию, но все, что она смогла получить
вдобавок к положенным ей тридцати пяти сотням, это двухминутное "хо-хо-хо".
Мисс Уитман предположила, что Дженни просто шутит, повествуя о том, будто
Бэрреттам приходится платить за квартиру, как обыкновенным смертным.
Когда Дженни передала мне весь этот разговор, я высказал несколько
своих предположений, куда можно было послать мисс Уитман вместе с ее
"хо-хо-хо" и тридцатью пятью сотнями в придачу. Тогда Дженни спросила, не
хочу ли я вылететь из Школы Права и взять ее на содержание до тех пор, пока
она будет учиться на курсах, готовящих преподавателей публичных школ. В
течение двух секунд я напряженно обдумывал ситуацию и, наконец, пришел к
краткому и корректному заключению:
- Bullshit.
- Очень убедительно,- заметила моя жена.
- А ты думала, я скажу: "хо-хо-хо"?
- Нет. Просто привыкай есть спагетти.
Я привык. Научился любить спагетти, а Дженни научилась готовить из
макарон все что угодно. С нашими летними приработками, ее жалованьем и моими
предполагаемыми доходами от запланированной ночной работы на почте во время
Рождества мы жили весьма сносно. Конечно, было много фильмов, которые мы так
и не посмотрели (и концертов, на которые она так и не сходила), но концы с
концами мы все-таки сводили.
Но на этом все и кончалось. Я хочу сказать, что наш образ жизни круто
изменился. Мы оставались в Кембридже, и теоретически Дженни могла
по-прежнему играть во всех своих оркестрах. Но не хватало времени. Из Шейди
Лейн она приходила совершенно измученная. А еще надо было приготовить обед
(ели мы только дома: питание в другом месте выходило за рамки наших
максимальных возможностей). Между тем мои друзья оказались достаточно
предупредительными и оставили нас в покое. То есть они не звали в гости нас,
а мы не звали в гости их - надеюсь, вы меня поняли.
Мы даже забросили футбольные матчи.
Как член Варсити Клуба я имел право бронировать роскошные клубные места
в престижный пятидесятиярдовый ряд. Но это стоило шесть долларов, а на двоих
- двенадцать.
- Нет,- спорила Дженни.- Это стоит только шесть долларов. Ты можешь
сходить без меня. Ведь я ничего не знаю о футболе, кроме того, что люди там
орут: "А ну, дай ему еще!" Но именно поэтому ты его обожаешь, и именно
поэтому я хочу, чтобы ты пошел туда, черт подери!
- Слушание дела закончено,- обычно отвечал я, будучи все-таки мужем и
главой семьи.- И потом я могу использовать это время, чтобы позаниматься...
Тем не менее, все субботние вечера я проводил, прижав к уху транзистор
и наслаждаясь ревом болельщиков, находившихся всего в миле от меня - и в то
же время совершенно в другом мире.
Я воспользовался своими привилегиями члена Варсити Клуба, чтобы достать
билеты на матч с участием йельской команды для Робби Уолда, моего приятеля
из Школы Права. Когда Робби с благодарным шумом наконец покинул нашу
квартиру, Дженни попросила еще раз объяснить ей, кто имеет право сидеть на
роскошных местах, принадлежащих Клубу. Я повторил, что места эти
предназначены исключительно для тех, кто доблестно защищал честь Гарварда на
полях спортивных сражений независимо от их возраста, веса и социального
положения.
- И на водах тоже? - уточнила она.
- Спортсмен - всегда спортсмен,- ответил я,- сухой он или мокрый.
- За исключением тебя, Оливер,- сказала она.- Ты у меня ледяной.
Я постарался закрыть тему, допустив, что Дженни, как обычно, просто
щелкнула меня по носу, и, не допуская, что в ее вопросе содержится нечто
большее, чем элементарный интерес к спортивным традициям Гарвардского
университета. Ну, например, легкий намек на то, что, хотя стадион и вмещает
сорок пять тысяч человек, тем не менее, все бывшие гарвардские спортсмены
сидят в одном престижном ряду. Все. Старые и молодые. Мокрые, сухие и даже
ледяные. И неужели только из-за этих несчастных шести долларов я не ходил по
субботам на стадион?
Нет, если у нее на уме и было еще что-нибудь, я бы предпочел об этом не
говорить.
Мистер и миссис Оливер Бэрретт III
имеют честь пригласить вас на обед
по случаю шестидесятилетия мистера Бэрретта.
Обед состоится в субботу шестого марта
и семь часов в Дувр Хаус, Ипсвич, Массачусетс. R. S. V. Р. [12]
- Ну? - спросила Дженнифер.
- Ты еще спрашиваешь? - сказал я, конспектируя дело "Штат против
Персиваля", ставшее чрезвычайно важным прецедентом в уголовном
законодательстве.
Дженни помахала приглашением, чтобы привлечь мое внимание.
- Я думаю, что уже пора, Оливер,- сказала она.
- Пора сделать что?
- Ты прекрасно знаешь, что,- ответила она.- Неужели ему надо ползти
сюда на четвереньках? Я продолжал писать, пока она меня обрабатывала.
- Олли, он же пытается помириться с тобой!
- Ерунда, Дженни. Конверт надписан рукой моей матери.
- А мне показалось, ты сказал, что и не взглянул на него! - чуть ли не
закричала Дженни.- Олли, ну подумай,- продолжала она умоляюще.- Ему же
исполняется шестьдесят лет, черт побери! Откуда ты знаешь, дотянет ли он до
того времени, когда ты, наконец, соизволишь помириться с ним?
Я проинформировал Дженни в примитивнейших выражениях, что примирение
никогда не произойдет, и попросил ее любезно разрешить мне продолжать мои
занятия. Она молча уселась на краешке подушечки у моих ног. Хотя Дженни не
издавала ни звука, я вскоре почувствовал, что она пристально разглядывает
меня. Я посмотрел на нее.
- Когда-нибудь,- сказала она,- когда тебя будет "доставать" Оливер V...
- Его никогда не будут звать Оливер, уж в этом-то будь уверена! -
рявкнул я.
Она не стала кричать на меня, как делала это обычно, когда я повышал
голос.
- Послушай, Ол, даже если мы назовем его "Клоун Бозо", этот ребенок все
равно будет отвергать тебя, хотя бы только потому, что ты известный
гарвардский спортсмен. А к тому времени, как он станет первокурсником, ты,
возможно, уже будешь заседать в Верховном Суде!
Я сказал ей, что наш сын наверняка не будет отвергать меня. Она
поинтересовалась, почему я так уверен в этом. Я не смог представить никаких
доказательств. То есть я просто знал, что наш сын не будет отвергать меня,
но я не мог точно сформулировать почему. И тогда Дженни вдруг сказала ни с
того ни с сего:
- Оливер, твой отец любит тебя. Он любит тебя точно так же, как ты
будешь любить Бозо. Но у вас, Бэрреттов, так чертовски развито чувство
собственного достоинства и соперничества, что всю свою жизнь вы можете
думать, что ненавидите друг друга.
- Если бы не ты,- пошутил я.
- Да,- согласилась она.
- Обсуждение дела прекращено,- сказал я, будучи как-никак мужем и
главой семьи.
Я снова уставился в дело "Штат против Персиваля", и Дженни встала. Но
тут она вспомнила еще кое-что.
- Но еще надо решить вопрос с "R. S. V. Р.". Я заметил, что выпускница
Рэдклиффа по классу музыки, вероятно, могла бы сама придумать краткий, но
любезный негативный ответ безо всякой профессиональной помощи.
- Послушай, Оливер,- сказала она,- вероятно, я в своей жизни и лгала, и
хитрила. Но я никогда никому нарочно не причиняла боли. И не думаю, что
смогла бы это сделать.
- Неужели ты не можешь просто написать записку?
- Я сейчас потеряю терпение. Скажи мне номер их телефона.
Я сказал и в ту же секунду погрузился в чтение апелляции Персиваля в
Верховный Суд. Я не прислушивался к тому, что говорила Дженни. То есть я
старался не прислушиваться - она ведь находилась в этой же комнате.
- О, добрый вечер, сэр,- услышал я. Неужели Сукин Сын сам подошел к
телефону?.. Она зажала рукой трубку.- Олли, все-таки надо ответить
отрицательно?
Мой утвердительный наклон головы означал, что это необходимо, а взмах
руки - что она должна поторопиться, черт побери.
- Мне ужасно жаль,- сказала она в трубку.- То есть я хотела сказать,
что нам ужасно жаль, сэр...
"Нам!" Зачем ей надо было еще и меня сюда впутывать? И почему она, в
конце концов, не может добраться до сути дела и повесить трубку?
- Оливер! - Она снова зажала трубку рукой и заговорила громче: - Ему же
очень больно, Оливер... Неужели ты можешь просто так сидеть, когда твой отец
истекает кровью?
Если бы она не была сейчас в таком взвинченном состоянии, я мог бы еще
раз объяснить ей, что камни не кровоточат, что она не должна проецировать
свои ошибочные итало-средиземноморские понятия о родителях на скалистые
кручи утеса Рашмор. Но она была очень расстроена. И это расстраивало и меня
тоже.
- Оливер,- умоляюще произнесла она,- неужели ты не можешь сказать хоть
одно слово? Ему? Она, наверное, сошла с ума!
- Ну, может быть, что-нибудь вроде "здравствуй"? Она протягивала мне
трубку. И пыталась не заплакать.
- Я никогда не буду разговаривать с ним. Ни-ког-да,- сказал я
совершенно спокойно.
Теперь она плакала. Беззвучно, но слезы текли у нее по лицу. И потом -
потом она стала умолять.
- Ради меня, Оливер. Я никогда ни о чем тебя не просила. Пожалуйста.
Три человека. Все мы трое просто стояли (мне почему-то показалось, что
мой отец тоже находится здесь) и ждали чего-то. Чего? Чтобы я что-то сделал?
Этого я сделать не мог.
Разве Дженни не понимает, что она просит о невозможном? Что я сделал бы
все, абсолютно все, но только не это? Я уставился в пол, качая головой из
стороны в сторону с выражением непреклонного отказа и чрезвычайной
неловкости, а Дженни яростно прошептала - такого тона я у нее еще не слышал:
- Ты бессердечный ублюдок.- А потом закончила разговор с моим отцом,
сказав: - Мистер Бэрретт, Оливер хочет, чтобы вы знали, что по-своему...
Она остановилась, чтобы сделать глубокий вдох. Я был настолько
ошарашен, что мог только дождаться конца моего мнимого устного послания.
- ...Оливер очень вас любит,- закончила она и быстро нажала на рычажок.
Нет никакого разумного объяснения тому, что я сделал в следующую
секунду. Прошу признать меня временно невменяемым. Поправка: я ничего не
прошу. Меня никогда нельзя простить за то, что я сделал.
Я выхватил из ее руки телефонную трубку, затем выдрал телефон из
розетки и швырнул его через всю комнату.
- Черт бы тебя подрал, Дженни! Убирайся из моей жизни ко всем чертям!
Я застыл, дыша, как зверь, в которого неожиданно превратился. Господи
Иисусе! Что же, черт возьми, со мной случилось? Я повернулся, чтобы
взглянуть на Дженни.
Но ее не было...
Я искал ее повсюду.
В библиотеке Школы Права я рыскал по рядам зубривших студентов... Потом
Харкнесс Коммонз, холл, кафетерий. Потом сумасшедшая беготня по Агассиз
Холлу в Рэдклиффе. Там ее тоже не было. Теперь я носился повсюду, и мои ноги
старались бежать с такой же скоростью, что и мое сердце.
Пейн Холл [13]? (Черт побери, какая ирония в этом названии!)
Внизу находятся комнаты для фортепианных занятий. Я знаю Дженни. Когда она
злится, она должна изо всей силы стучать по этой чертовой клавиатуре.
Правильно, но что она будет делать, если до смерти перепугана?
Инстинкт заставил меня остановиться у двери, за которой я услышал
сильные (рассерженные?) звуки прелюдии Шопена. На мгновение я застыл. Играли
с ошибками, весьма паршиво - остановились и снова начали. В одной из пауз я
услышал женский голос, произнесший: "Дерьмо!" Это наверняка Дженни. Я
распахнул дверь.
За роялем сидела какая-то клиффи. Она взглянула на меня. Некрасивая
широкоплечая хипповая студентка, раздраженная моим вторжением.
- Что скажешь, парень? - спросила она.
- Плохо, очень плохо,- сказал я и снова закрыл дверь.
Затем я побежал на Гарвард Сквер.
Где же Дженни?
Я стоял, ничего не делая, заблудившись во мраке этого островка на
Гарвард Сквер, не зная, куда идти и что делать дальше. Какой-то цветной
подошел ко мне и спросил, не хочу ли я уколоться или покурить травки. Я
задумчиво ответил ему:
- Нет, спасибо, сэр.
Теперь я уже не бежал. И вправду, зачем бежать в пустой дом? Было очень
поздно, и во мне все застыло скорее от ужаса, чем от холода (хотя было не
жарко, можете мне поверить). Когда я был в нескольких ярдах от дома, мне
показалось, что на верхней ступеньке лестницы кто-то сидит. Наверное, это
галлюцинации, подумал я, ведь фигура не двигается.
Но это была Дженни.
Это она сидела на верхней ступеньке.
Я слишком устал, чтобы паниковать, и чувствовал слишком большое
облегчение, чтобы радоваться...
- Джен?
- Олли?
Мы оба говорили так тихо и спокойно, что было невозможно понять, какие
чувства скрываются за нашими словами.
- Я забыла ключ,- сказала Дженни. Я стоял у подножия лестницы, боясь
спросить, сколько времени она уже здесь сидит. Я только знал, что я поступил
с ней ужасно.
- Дженни, прости меня...
- Замолчи.- Она прервала мои извинения, а потом произнесла очень тихо:
- Любовь - это когда не нужно говорить "прости".
Я помчался вверх по ступенькам - туда, где она сидела.
- Я хочу лечь спать. О'кэй? - сказала она.
- О'кэй.
Мы пошли к себе в квартиру. Когда мы раздевались, она подняла глаза и
сказала, успокаивая меня:
- Я говорила правду, Оливер.
Письмо пришло в июле. Оно было отправлено из Кембриджа в Деннис Порт, и
поэтому я узнал обо всем с опозданием приблизительно на один день. Я
бросился туда, где Дженни присматривала за детьми, игравшими в футбол (или
еще во что-то), и сказал в своей обычной манере, подражая Богарту
[14]:
- А ну пошли.
- Что?
- А ну пошли,- повторил я приказным тоном и направился к воде. Дженни
последовала за мной.
- Что происходит, Оливер? Объясни, пожалуйста. Ну, ради Бога!
- В лодку, Дженнифер! - повелел я, простирая вперед руку. В кулаке было
зажато письмо, но Дженни его не заметила.
- Оливер, я же не могу оставить детей без присмотра,- протестовала
Дженни, послушно ступая на борт.- Черт возьми, Оливер, да объясни, в конце
концов, в чем дело!
Мы были уже в нескольких сотнях ярдов от берега.
- Мне надо тебе кое-что сказать,- сообщил я.
- А что, ты не мог сказать мне об этом на берегу? - завопила она.
- Нет, черт побери! - проорал я в ответ. Никто из нас не сердился, но
было ветрено, и приходилось кричать, чтобы расслышать друг друга.- Я хотел
остаться с тобой наедине. Посмотри, что у меня есть.- Я взмахнул конвертом,
и она тут же узнала фирменный знак.
- О, Гарвардская Школа Права! Тебе что, дали пинка под зад?
- Думай еще, жизнерадостная сучка! - рявкнул я.
- Тебя признали первым среди выпускников! - осенило ее.
Мне стало неловко.
- Почти. Третьим.
- О-о,- протянула она.- Всего лишь третьим?
- Послушай, но это значит, что моя фамилия все равно попадает в этот
недоделанный "Юридический Вестник"! - прокричал я.
Она сидела с абсолютно ничего не выражающим лицом.
- Господи Иисусе, Дженни,- захныкал я,- ну скажи хоть что-нибудь!
- Не раньше, чем я узнаю, кто стал первым и вторым,- процедила она.
Я надеялся обнаружить на ее лице хоть тень улыбки, которую пока еще ей
удавалось сдержать.
- Ну, Дженни...- молил я.
- Мне пора. До свидания,- сказала она и тут же прыгнула в воду.
Я нырнул за ней, и в следующий миг мы оба хихикали, уцепившись за борт
лодки.
- Эй! - Мне захотелось поделиться с ней одним остроумным наблюдением.-
Из-за меня ты бросилась за борт.
- Не выпендривайся,- ответила она.- Третий - это всего лишь третий.
- Знаешь что, стерва?
- Что, недоносок?
- Я чертовски многим обязан тебе,- серьезно закончил я.
- А вот и неправда, ублюдок, неправда,- отозвалась она.
- Неправда? - переспросил я, несколько озадаченный.
- Ты обязан мне всем,- сказала она. В ту ночь мы просадили двадцать три
доллара, объевшись омарами в одном модном ресторане в Ярмуте. Однако Дженни
отложила вынесение окончательного приговора до тех пор, пока не выяснится,
кто те два джентльмена, которые, как она выразилась, "положили меня на
лопатки".
Как это ни глупо звучит, но я был настолько в нее влюблен, что, едва мы
вернулись в Кембридж, я тут же кинулся выяснять, кто они - те два парня,
обошедшие меня. Я почувствовал облегчение, когда обнаружил, что первым в
списке шел Эрвин Блэсбенд, выпускник Сити Колледж 1964 года, дохлый очкастый
книгоед, совершенно не в ее вкусе, а парнем номер два оказалась Белла
Ландау, выпускница Брин Мор 1964 года. Все складывалось к лучшему. Особенно
то, что Белла Ландау была довольно-таки фактурна (насколько вообще может
быть фактурна правоведка). Теперь я мог немножко подразнить Дженни
подробностями того, что творится вечерами в Гэннетт Хаус - здании, где
размещался "Юридический Вестник". А ведь и в самом деле мы нередко
засиживались допоздна. Сколько раз я приходил домой в два или три часа ночи!
Подумайте только: шесть лекций плюс редактирование в "Юридическом Вестнике",
да плюс еще тот факт, что я писал статью для одного из номеров "Вестника"
(Оливер Бэрретт IV. "Юридическая помощь беднейшим слоям городского
населения: на материале исследования района Роксбери, г. Бостон"; ГЮВ
[15], март, 1966 г., стр. 861-908).
- Хорошая статья. Действительно, хорошая статья,- несколько раз
повторил старший редактор Джоэл Флейшман.
По совести говоря, я ожидал более членораздельного комплимента от
парня, собирающегося в следующем году стать помощником судьи Дугласа, но это
единственное, что он смог выдавить из себя, просматривая окончательный
вариант моей статьи. Господи, а Дженни уверяла меня, что вещь "острая, умная
и действительно хорошо написана". Неужели Флейшман не мог сказать мне
что-нибудь в этом роде?
- Флейшман считает, что это хорошая статья, Джен.
- Боже, неужели я прождала тебя почти до утра, чтобы услышать ЭТО? -
возмутилась она.- Разве он не стал комментировать твою методику, стиль - или
еще что-нибудь?
- Нет, Джен. Он просто назвал статью хорошей.
- В таком случае, почему тебя так долго не было? Я подмигнул ей.
- Никак не мог закончить одно дельце с Беллой Ландау.
- Да ну?
Тона я не уловил.
- Ты что, ревнуешь? - спросил я с надеждой.
- Нет, ноги у меня гораздо лучше,- ответила она.
- А ты умеешь составлять исковые заявления?
- А она умеет готовить спагетти?
- Да. Между прочим, именно спагетти она и принесла сегодня вечером в
Гэннетт Хаус. Все сказали, что ее спагетти так же хороши, как твои ноги.
Дженни кивнула:
- Еще бы!
- Ну, и что ты на это скажешь? - поинтересовался я.
- Скажу: "А кто платит за квартиру - Белла Ландау?"
- Вот черт! - воскликнул я.- Ну почему я никогда не могу остановиться
именно в тот момент, когда я впереди?
- Потому что ты никогда не бываешь впереди, Преппи,- ответила моя
любящая жена.
Так мы закончили Школу Права.
Эрвин, Белла и я были названы лучшими выпускниками Школы. Пришло время
нашего триумфа. Тесты, серьезные деловые предложения. Встречные иски.
Надувание щек. Куча работы. Повсюду мне мерещились призывные надписи:
"Поработай у нас, Бэрретт!"
Но я твердо следовал вдоль линии, отмеченной "зелененькими". Не такой
уж я болван, чтобы согласиться на престижное место клерка при каком-нибудь
судье или пойти в государственное учреждение типа Министерства юстиции. Я
искал денежную работу, которая раз и навсегда исключила бы из нашего чертова
лексикона эту подлую фразу: "Где бы перехватить?"
...Особо интригующее предложение поступило от одной фирмы из
Лос-Анджелеса. Посредник, назовем его некто Мистер Х (так спокойнее!),
твердил мне:
- Слушай, Бэрретт, мой мальчик, с ЭТИМ у нас все в порядке. В любое
время суток. Если захочешь, доставят прямо в контору.
И не то чтобы нас очень тянуло в Калифорнию, но хотелось все-таки
знать, что Мистер Х подразумевает под "ЭТИМ". У меня с Дженни появилась
целая масса совершенно безумных догадок на этот счет, но, видимо, для
Лос-Анджелеса они были недостаточно безумны. (В конце концов, я отделался от
Мистера X, сказав ему, что "ЭТО" меня абсолютно не волнует. Он был
ошеломлен.)
На самом деле мы уже приняли решение остаться на Восточном побережье: у
нас было предостаточно заманчивых предложений из Бостона, Нью-Йорка и
Вашингтона. Одно время Дженни думала, что нам подойдет округ Колумбия ("Ты