Страница:
– Злющий ты, Степаныч, – как-то сказал Виктор после такой тренировки, потирая припухший, ушибленный даже через шлем подбородок.
– А ты что, добрый? – окрысился было тренер. Но потом усмехнулся. – Что я, волчару по глазам не вижу? Ты овцу-то из себя не строй. Поди, самому по жизни не только бить людишек приходилось, но и что похуже.
Виктор нахмурился.
Порой казалось ему, что прошлое – это только плохой сон. И когда так казалось, легко на душе становилось. Не напоминали бы вот только, и жить, глядишь, проще б было…
Ан нет, напоминают. Видать, оставляет прошлое след. И след этот – не только воспоминания, о которых хотелось бы думать как о давнем сне…
– Да ладно, – миролюбиво хлопнул тогда Степаныч Виктора по плечу. – Твое прошлое – это только твое, мне до него дела нет. Просто насмотрелся я в свое время на всяких-разных… у которых планка, как у тебя, на одном гвозде держится.
По лицу Степаныча пробежала тень. Видать, и у него было свое прошлое, не для других, о котором вспоминать можно, конечно… Но лучше не сто́ит.
– Так вот, – продолжал Степаныч. – Ты ту планку лучше придерживай, чтоб бед не натворить. А если что – так лучше по старинке. Нос, челюсть, яйца. Или наоборот. И без злости, но от души, как будто не бьешь, а учишь уму-разуму. Как по мешку, короче.
«Без злости, но от души. Как по мешку. Сильно сказано!» – думал Виктор, молотя по кожаному снаряду, который теперь – ну не летал, конечно, сто кило как-никак, – но шевелился под ударами вполне ощутимо, жалобно поскрипывая цепью подвески…
Виктор проворно переоделся в тренировочный костюм с кроссовками и пулей вылетел из раздевалки. Не хватало еще от Степаныча втык получить за то, что «копаешься полчаса как клуша, будто в армии не служил».
Степаныч усугублять не стал, только бросил косой взгляд, а вслед за взглядом:
– Разминайся – и на жим лежа.
И отвернулся в сторону пыхтящего как паровоз мужика, приседающего в станке со штангой на плечах.
Виктор быстро провел суставную разминку, отжался от пола, по старой памяти потянул ноги на прямой и боковой удары, помахал конечностями туда-сюда, постучал слегка по мешку и направился к скамье для жимов лежа.
Видимо, до него на скамье упражнялся или сам Степаныч, или мо́лодец ему под стать. Пыхтя и стараясь не сорвать спину, Виктор сбросил со штанги четыре двадцатипятикиллограммовых «блина» и залез под свою привычную разминочную «сороковку».
Штанга пошла легко, в удовольствие. Виктор набросил с каждой стороны грифа по десять кило и повторил процесс. Шестьдесят пошло тяжелее, но тоже терпимо.
Виктор вылез из под штанги, набросил еще двадцатку и поискал глазами, не освободился ли кто на тему подстраховать, чтоб штанга на грудь не грохнулась.
– Это ты чем здесь заняться собрался?
Виктор обернулся. Степаныч стоял сзади него, переводя взгляд прищуренных глаз со штанги на Виктора.
– С груди жать…
– Вот это?
Подняв брови, Степаныч кивнул на штангу.
– Ну да. Это ж мой рабочий вес.
– Был, – отрезал Степаныч. – Накидывай еще по десятке.
– Сотку блинами? Мне? Плюс гриф? Ты чего, Степаныч, смерти моей захотел?
– Накидывай, говорю! Я сам помогу снять штангу со стоек и подстрахую.
– Ладно, без проблем, – задумчиво пробормотал Виктор себе под нос, направляясь к стойке с «блинами». – Просто жить хочется. И вообще, мне в Японию скоро…
Виктор лег под штангу, взялся за гриф и прикинул, ровно ли лежат на нем ладони. Потом на выдохе вытолкнул снаряд вверх.
Ему показалось, что он поднял по меньшей мере тонну. На руки навалилась непомерная тяжесть.
– Давай вниз осторожно…
Голос Степаныча был где-то далеко, на краю сознания…
Штанга давила не только на руки. Она норовила разорвать легкие изнутри запертым в них воздухом, который только выдохни – и неподъемный снаряд непременно упадет, раздавив грудную клетку.
От обилия этого воздуха в груди перед глазами запрыгали цветные пятна.
– Дави!!!.. – сквозь завесу пятен донесся сверху рев Степаныча.
И тут в голове Виктора родился голос.
Тот самый, давно забытый, страшный и желанный одновременно…
Голос пришел издалека, из-за края вселенной, где он скрывался все это время. Руки сами делали что-то – Виктор фиксировал это краем сознания, – но эта фиксация лишь раздражала, так как все его существо стремительно заполнялось волшебным голосом, по сравнению с которым все остальное мироздание – лишь пыль, недостойная внимания…
Он начал растворяться в этой нереальной мелодии. Тело, зал, штанга – все стало зыбким, потеряло цвет и четкость контуров. В том мире, в который сейчас уходил Виктор, не было ни определенности, ни цвета, ни самого мира в том значении этого слова, в каком привыкли понимать его люди. Там был только голос – и Виктор, который сам и был этим голосом. И счастьем. Бесконечным, невообразимым счастьем, что в принципе было одно и то же.
Но чистота волшебного голоса была не идеальной. В нее вплетался другой звук – далекий, еле слышный, но достаточно громкий и грубый для того, чтобы испортить наслаждение полетом и ощущение растворения в красоте, недоступной пониманию смертных. Виктор невольно прислушался к этой чуждой гармонии ноте – и она вдруг стала стремительно нарастать, заглушая и сминая своим напором прекрасную мелодию…
Он открыл глаза – и невольно снова зажмурился.
Наверху ревел Степаныч:
– Клади!!! Клади штангу, мать твою!!!
Виктор ощутил свои руки. Но ощутил их как-то отстраненно, неестественно, как чувствует начинающий водитель автомобиля связь между баранкой и колесами.
Кости вибрировали, словно перетянутые струны, грозя вот-вот лопнуть от непомерного напряжения. А руки все еще сжимали гриф, который изо всех сил тянул на себя Степаныч, пытаясь положить его на стойки. Виктор увидел вздутые вены на предплечьях тренера и удивился немного – неужели этот бугай штангу из его ладоней вырвать не может?
Виктор попытался ему помочь – но руки не слушались. Им почему-то необходимо было жать-жать-жать штангу до тех пор, пока из них не полезут обломки лопнувших костей.
Это было странно.
Боли Виктор не чувствовал. Не чувствовал он и особого напряжения. Но тело работало само… по им самим заданной программе. И останавливаться не собиралось. Вот только Степаныч мешал…
«Да ну, ерунда какая-то, – пришла лениво-спокойная мысль. – Это ж мое тело. А ну-ка!»
Он представил, как руки кладут штангу на стойки, – и они немедленно повиновались. Вернее, попытались повиноваться.
Одновременно с лениво-спокойной мыслью вернулись и нормальные ощущения нормального человека. А вместе с ними и адекватное восприятие окружающей реальности.
Ощущение реальности нахлынуло резко, словно Виктор вынырнул из какого-то замедленного, зыбкого мира нечетких контуров в нашу привычную обыденность с запахами пота, ревом Степаныча и ватными руками, безвольно сгибающимися под тяжестью перегруженного снаряда.
А сверху свободно и беспрепятственно падала штанга.
«Вот и всё. Финиш».
Эта мысль тоже была ленивой и спокойной. Чего суетиться, когда он, финиш, уже практически настал? Как говорится, поздняк метаться…
Но, может, все же попробовать?
Невероятным усилием – откуда что взялось? – Виктор выбросил вверх и назад свои безжизненные руки.
– Аррр!!! – взревел сверху Степаныч.
Штанга грохнулась на стойки. А по обеим сторонам скамьи упали руки Виктора.
Вокруг скамьи кучковались все, кто был в зале. Они смотрели на Виктора глазами, полными… Страха? Изумления? В общем, не смотрят так на своих, пусть даже учудивших что-то невообразимое.
Так смотрят на чужих…
И тут пришла боль. Виктор застонал и скатился со скамьи на пол.
Боль разлилась по всей верхней половине туловища. Страшно ломило руки, грудь, плечи… Кровь колотилась в виски, в лоб, в глаза, кровь клокотала в горле, пузьрясь на губах розовой пеной…
Степаныч устало присел на освободившуюся скамью.
– Гормон роста? – бросил он устало через плечо. – Или кокаин?
– Ч-чего-вввууумммвв? – взвыл-простонал Виктор.
– Чего кольнул-то? Или нюхнул? Скорую вызывать, чтоб кровь почистили?
– Н-не надо…
Боль стала притупляться. Но это не значило, что надо вставать с пола и расцеплять свои ладони, вцепившиеся в плечи. Виктор боялся, что та, острая, нереальная боль вернется. Но еще больше боялся он, что вместе с болью вернется голос…
– Все свободны, – чуть повысил голос Степаныч. – На сегодня хватит. Потренировались…
– Да-да, конечно, – засуетились застывшие в легком ступоре завсегдатаи качалки. – Мы это… мы ж понимаем… такое дело… – и поспешно направились к раздевалке, отчего-то пряча глаза.
– А здоров ты орать, – покачал головой Степаныч. – Жутко даже.
Он сидел на скамье. Сгорбившийся, седой человек, разом постаревший лет на двадцать. Виктор с пола видел его спину, бугрящуюся мышцами из-под майки-борцовки. Но сейчас эти мышцы казались какими-то вялыми, лишенными жизни, словно куча проколотых воздушных шариков с жалкими остатками воздуха внутри.
Виктор осторожно пошевелился. Вроде терпимо.
Он рискнул чуть расслабить пальцы. И это прошло удачно, если не считать того, что разогнуть их было все еще непросто. Кончики пальцев пробороздили по спортивному костюму на манер когтей полудохлого кондора и Виктор облегченно распластался на полу, буквально чувствуя, как стекает с его мышц в ковровое покрытие спортзала тягучая боль.
– Ничего такого не было, Степаныч, – сказал он. – Ни гормонов, ни кокаина. Просто плющит меня… иногда.
– Нехило же тебя плющит, – покачал головой Степаныч. – А я еще, дурак старый, «дави-жми».
– Ничего не попишешь, рабочий подход, – осторожно развел губы Виктор в попытке улыбнуться. Вроде и морда цела. Губы не прокушены, коронки во рту не катаются как шарики в погремушке – и на том спасибо.
Степаныч медленно развернулся в сторону Виктора и навис над ним, словно настоящий мифический Геракл над издыхающей гидрой.
– Смотрю, ты вроде как уже оклемался. Почти, – сказал он задумчиво. – Так вот, запомни на будущее. Нет в жизни ничего такого, ради чего стоит надрываться до последнего. Всегда что-то надо про запас оставлять. На всякий случай. Иначе или порвешься, или крышку снесет напрочь. Рабочий подход – он, конечно, до полного отказа, до кругов перед глазами, до боли нестерпимой. Но головой-то ты должен понимать, где тот подход во благо, ради своей цели, а где – дурь. Своя ли, чужая ли – без разницы. Во всяком деле своя стратегия должна быть.
– Да ты прям Сунь-Цзы, – сказал Виктор, по частям поднимаясь с пола.
– Кто я? – прищурился Степаныч.
– Сунь-Цзы. Стратег такой был в Древнем Китае. Книгу написал знаменитую. «Искусство войны».
Взгляд Степаныча немного смягчился.
– В Китае, говоришь… Дельная, значит, книга была, если из древности до нас дошла.
Виктор подошел к скамье и, слегка кривясь, опустился рядом со Степанычем. Еще не до конца отошедшие руки давали о себе знать.
– А я, наверно, в Японию уеду, – неожиданно для себя сказал Виктор. Вроде не собирался никому говорить, а вот на ж тебе…
Степаныч как бы даже и не особо удивился. Только спросил:
– Насовсем?
– Не знаю, – осторожно пожал плечами Виктор. – Вроде как на три года обещали. А там – как получится.
– Это, считай, насовсем, – сказал Степаныч. – Если и вернешься, то уже не наш будешь.
– Да ладно тебе, – слегка обиделся Виктор. – Как это не наш? Я ж свой, российский!
– Был бы свой – здесь бы остался. Хотя…
Степаныч вздохнул.
– Хотя – кто его знает. Может, в этом и есть твой самый что ни на есть рабочий подход. Ты ж, как я понимаю, не на курорт туда отдыхать едешь?
– Правильно понимаешь, тренер, – кивнул Виктор.
– А сюда типа попрощаться заехал.
Виктор снова кивнул.
– Ясно, – сказал Степаныч. – Ну что ж, в добрый час. Только смотри, не порвись там, в Японии. И крышу свою придерживай. Помни, что я тебе про стратегию говорил…
Жил Виктор на прежнем месте, в той же квартире, оставшейся им с сестрой от родителей. Конечно, по идее, с появлением некоторой финансовой стабильности (до того, как она стала крайне нестабильной) стоило бы, наверно, продать непрезентабельную «двушку» в «хрущобе», чтобы, добавив некую сумму, приобрести что-то более просторное и презентабельное. Но, как говорят американцы, «home, sweet home»[7]. То есть не хотелось почему-то продавать с детства знакомые и родные стены, которые еще помнили погибших родителей Виктора.
Потому и оставил он все как есть, лишь несколько облагородив интерьер посредством смены полов, обоев, сантехники, установки дверей – железной входной и сосновых межкомнатных, выдиранием старых сгнивших окон и вставкой модерновых английских стеклопакетов, а также приобретением видеоаудиоаппаратуры…
Словом, забабахал Виктор во времена о́ные серьезный и полноценный евроремонт квартиры в пятиэтажной «хрущобе» на зависть соседям, которые даже афроремонт себе позволить не могли. На эту тему у некоторых местных старушек, сидящих на лавочках у подъездов, порой проскальзывала идея, что, мол, рехнулся владелец продуктового магазина от нежданно свалившегося благосостояния, вот и чудит не по-детски. Так, может, не завидовать, а пожалеть его надо? Когда Бог кого наказать хочет, того он, как известно, или шизофренией наградит, или белой горячкой – что на Руси случается намного чаще шизофрении. Или же вот, пожалуйста, пример – болезнью редкой и науке неизвестной. Кто ж в здравом рассудке будет в древнем доме, который разве что на снос годится, такие ремонты закатывать?
Но Виктору на мнение соседей было наплевать. Единственное неудобство – на пятый этаж каждый день пешком топать да мусор таскать до помойки. Так это понимающему человеку только в радость – лишняя тренировка.
На дворе была уже ночь, когда Виктор припарковал внедорожник у своего подъезда. Заглушил двигатель, посидел с полминуты на месте, провел ладонью по торпеде… Потом вздохнул и вышел из машины. Но, прежде чем захлопнуть дверцу, посмотрел по сторонам, нагнулся, порылся под водительским сиденьем, вытащил продолговатый предмет и засунул его за пазуху.
Автомобиль вякнул сигнализацией. Виктор вошел в подъезд. Коротко звякнули ключи, упав на дно почтового ящика.
Перепрыгивая через ступеньку, Виктор привычно взлетел на пятый этаж и, проверив дыхание – ничего, даже не задохнулся, есть еще порох и все, что к нему прилагается! – хитрым ключом отпер замок железного монстра, с большими трудностями привезенного из Москвы. Того самого, которого, как утверждала навязчивая реклама, свалить намного тяжелее, чем Тайсона. Хотя какой ненормальный, будь он даже сам Льюис, будет молотить кулаками в стальную дверь?
Виктор потянул на себя тяжелую конструкцию, шагнув в темноту коридора, прикрыл ее за собой и стал шарить по стене, нащупывая выключатель…
И вдруг замер с поднятой рукой.
После памятных событий без малого годичной давности у него начали обостряться все пять чувств. Он стал различать запах сигаретного дыма у себя в офисе на втором этаже магазина в то время, когда кто-то портил себе здоровье внизу у дверей. И порой одновременно при этом мог слышать, как перемывают ему косточки две закурившие продавщицы. Причем объяснить эти моменты биографии конструктивными особенностями магазина было затруднительно – свой продуктовый рай Виктор строил на совесть и основательно. К тому же, например, в лучшем ресторане города он по вкусу стал отличать свежую осетрину от вчерашней размороженной. Или в абсолютной ночной темноте во время бурных ласк с очередной пассией Виктор порой замечал ее скучающий взгляд, тщательно скрываемый при свете дня… И, невольно морщась от брезгливости, осязал подушечками пальцев по́ры ее кожи и выступившую из них скользкую мешанину из жира и пота. И, если честно, ну их на фиг такие дары природы! Жил бы без них дальше и жил, как все нормальные люди. А то не жизнь, а сплошные неудобства на фоне феноменальных особенностей организма.
– Чуешь? – спросила темнота. И добавила после паузы: – Чем пахнет?
– Чую, – вздохнул Виктор. – Пахнет тобой, духами и проблемами.
И включил свет.
– Это хорошо, Витёк, что чуешь, – кивнула Александра. – Цудзигири не прошло даром. Хотя Стаса жалко. Иногда.
Она валялась на кровати. На ней был черный джинсовый костюм и сапоги того же цвета, снабженные острыми стальными каблуками.
– Да, прикольный был чувак, – согласился Виктор, снимая куртку и пристраивая ее на вешалку вместе с короткой железной дубинкой, замаскированной под сложенный зонтик. – Когда людей не мочил. А мочил он их, по ходу, практически всегда. Не своими руками, так чужими. К тому же, помнится, с некоторых пор ты меня уважаешь настолько, что из Витька я переименован в Виктора.
– Понятно, – усмехнулась Александра. – Как было отмечено ранее, после цудзигири вместе с финансовым подъемом у нас наблюдается подъем здоровой иронии и интеллекта. И самоосознания себя именно Виктором, а не Витьком.
– А у тебя, я смотрю, наблюдается резкий спад хороших манер, – сказал Виктор. – Чего в сапожищах на кровать залезла?
– Так сцена моего неожиданного появления эффектнее смотрится, – зевнула Александра. – Не нуди, Викто́р, не разочаровывай прекрасную даму. Лучше окажи ей достойный прием. Мы ведь полгода не виделись, мррр? Мог бы уж быть полюбезнее.
– И говоришь ты в той же манере, как и он, – проворчал Виктор, развязывая шнурки ботинок. – Стас помер, но дело его живет. Говори, с чем пожаловала?
– Соскучилась. Устраивает тебя такой вариант?
– Брешешь, – сказал Виктор, разгибаясь и втягивая в себя воздух. После странного происшествия в качалке грудь еще заметно болела. – На хрена фирму мне развалили?
Александра скривилась.
– Как был деревней, так и остался, – констатировала она. – И никаким цудзигири это не лечится. Что прикажешь с тобой делать, если по-русски не понимаешь? Позвонил бы людям по-хорошему – и договорились бы по-хорошему. А так… Скажи спасибо, что башку тебе не развалили.
– Я в твоих диагнозах не нуждаюсь, – окрысился Виктор. – «Деревня»… Тоже мне, городская нашлась. Говори, чего надо, – и проваливай.
Неожиданно в глазах Александры мелькнул интерес. Ее и без того огромные кошачьи глазищи стали еще больше.
– Хмммяу… – пробормотала-промурлыкала она. – Так еще со мной никто не разговаривал. Не боишься?
– Чего? – устало спросил Виктор, подходя к кровати. – Что сейчас ты мне кишки своими каблуками протыкать начнешь?
– Возможны варианты, – полумявом-полушепотом произнесла Александра.
– Это понятно, – кивнул Виктор. – Например, ногтем по шее.
– Ты думаешь, мужиков я могу только убивать?
Ее глаза затягивали в свою бездонную глубину. Виктор почувствовал это всеми частями своего тела. Особенно ретиво отозвалась та часть, которая – как утверждает народная мудрость – часто заменяет мужчине мозги.
– Да как-то сомневаюсь я, что они тебя трахают, – в некотором смятении пробормотал Виктор, невольно отодвигаясь от медленно приближающейся Александры.
– Пра-а-авильно сомн-н-неваешься…
Сейчас она напоминала Багиру из «Маугли», крадущуюся к зазевавшемуся бандерлогу.
– Пра-а-авильно… Это я их трахаю!
Молниеносным движением она схватила Виктора за грудки и с неженской силой рванула его на себя. От неожиданности Виктор потерял равновесие, но в этот момент та же сила резко повернула его на сто восемьдесят градусов.
Он упал на кровать. Во все стороны полетели пуговицы его рубашки. А еще через мгновение он понял, что его ремень и брюки чудесным образом расстегиваются без какого-либо участия с его стороны.
По правде говоря, Виктор не особо сопротивлялся. Да и какой мужик в своем уме откажется от секс-атаки воплощенной во плоти и крови как минимум двоюродной сестры Анджелины Джоли? Правильно, никакой. Только Виктор не удержался и все-таки пробормотал про себя:
– Надо же, первый раз в жизни ниндзю трахать буду.
Александра замерла на секунду, потом резким рывком рванула вниз молнию на брюках, над которой до этого трудилась довольно нежно, слегка прищемив при этом хозяину ширинки вышеописанную часть тела.
Виктор дернулся было от неожиданности… но вскочить с кровати ему не дали. Каким-то образом уже освободившаяся от джинсов Александра сильно толкнула его в и без того ноющую грудь.
Виктор задохнулся от боли и снова упал на кровать. Александра одним текучим движением уселась на него сверху и, усмехнувшись, сказала:
– Ты, похоже, не расслышал, Викто́р. Это не вы – меня. Это – я – вас – трахаю!
Одновременно с этими словами она начала двигаться.
Если и были у Виктора какие-то возражения по этому поводу, то они разом куда-то подевались. Потому как то, что сейчас делала с ним Александра, было жалким подобием тех ощущений, что он испытывал прежде со всеми своими бывшими женщинами.
Это был не секс. Это была изощренная, сладкая пытка.
Он уже почти доходил до кульминации – но его резко возвращали на землю, не давая действию логически завершиться. Это мог быть укол ногтем – странно приятный, но отвлекающий от основного процесса, служивший началом новой, другой волны наслаждения. Или невнятный шепот на ухо. Или надавливание подушечкой пальца на какую-то точку, от которой по телу во все стороны растекались сладкие текучие волны.
Ее пальцы и ногти как на музыкальном инструменте играли на теле Виктора, возбуждая неизвестные ему до этого эрогенные зоны. Это было что-то вроде массажа, и трудно было сказать, чего больше хотелось ему – чтобы скорее возобновилось периодически прерываемое движение ее тела либо чтобы продолжался этот, мягко говоря, необычный массаж, от которого все тело пело от наслаждения.
Она сбросила джинсовку.
Под джинсовкой больше ничего не было…
В сладком тумане видел Виктор, как движется каждая мышца ее великолепного, тренированного тела, – и чувствовал, как работают не менее хорошо тренированные мышцы внутри него. Она умело чередовала массаж и волнообразные движения бедер – и от этого чередования Виктор почувствовал, что еще немного – и он может сойти с ума. Мука – и душевная, и уже физическая – от того, что его молодой, здоровый организм не может завершить естественный природный процесс, смешалась с нестерпимыми волнами неземного удовольствия. И терпеть этот сладостный и одновременно чудовищный контраст дальше было невыносимо. Как невыносимо было от него отказаться. Разум Виктора неумолимо приближался к грани, которая отделяет человека от сумасшествия… когда Александра, одновременно нажав пальцами на какие-то одной ей известные места на животе Виктора, резко свела бедра.
Это был даже не гейзер. Это было извержение вулкана. Виктору показалось, что одновременно с тем, что положено, из него выплеснулись все его внутренности.
За секунду до завершения процесса Александра соскользнула с Виктора и сейчас с усмешкой наблюдала, как трепещет его тело, освободившееся от пытки основным инстинктом.
– Что это было? – простонал Виктор, когда его нижняя часть тела перестала содрогаться в конвульсиях.
– Одна из граней искусства куноити, – хмыкнула Александра. – Так можно дарить сказочное наслаждение любимому человеку. Или можно свести с ума правителя, для того чтобы самой управлять и им, и страной… А можно и убить…
– Убить?
Сейчас Виктор начал помаленьку осознавать, что она, пожалуй, была недалека от истины. Если бы ему до этого сказали, что можно затрахать насмерть молодого здорового мужика, он бы, пожалуй, рассмеялся. Но сейчас…
– Ага, – кивнула Александра. – Отказывают или мозг, или сердце. Так что в Японии выбирай, с кем в койке будешь барахтаться.
Виктор отрешенно глядел в потолок.
– Слушай, – сказал он. – А тогда, помнишь, в подвале. Когда ты в меня из автомата целилась. Ты действительно собиралась меня… ну… того…
Александра рассмеялась.
– Как там говорил твой закадычный друг Афанасий? «Стрелять в человека, с которым пил, всегда тяжело». Вот и исходи из этого.
– Афанасий тогда в меня не выстрелил, – медленно сказал Виктор. – Хотя мог… Слушай, а на кой я вам вообще сдался? Опыты на мне проводить будете?
– Это не мне решать, – ответила Александра. – Вот приедешь – и там расспрашивай, кто, да что, да зачем. А я – в душ.
Она слезла с кровати.
– Слушай, а что ты там тогда говорила насчет того, что потом придется типа киллером на вас работать? – сказал Виктор ей в спину. – Это серьезно?
– Так тебе ж не привыкать, – бросила Александра не оборачиваясь. – И на будущее, чтоб совесть свою успокоить, думай о том, что мочишь только очень нехороших людей. Сам уже понимать должен – кто ж хороших-то убивать будет? Кому они нужны, хорошие?
Она шла по коридору к ванной, а Виктор из комнаты смотрел на ее совершенную спину, ягодицы, ноги и думал, рискнет ли он еще раз лечь в постель с этой женщиной?
– А ты что, добрый? – окрысился было тренер. Но потом усмехнулся. – Что я, волчару по глазам не вижу? Ты овцу-то из себя не строй. Поди, самому по жизни не только бить людишек приходилось, но и что похуже.
Виктор нахмурился.
Порой казалось ему, что прошлое – это только плохой сон. И когда так казалось, легко на душе становилось. Не напоминали бы вот только, и жить, глядишь, проще б было…
Ан нет, напоминают. Видать, оставляет прошлое след. И след этот – не только воспоминания, о которых хотелось бы думать как о давнем сне…
– Да ладно, – миролюбиво хлопнул тогда Степаныч Виктора по плечу. – Твое прошлое – это только твое, мне до него дела нет. Просто насмотрелся я в свое время на всяких-разных… у которых планка, как у тебя, на одном гвозде держится.
По лицу Степаныча пробежала тень. Видать, и у него было свое прошлое, не для других, о котором вспоминать можно, конечно… Но лучше не сто́ит.
– Так вот, – продолжал Степаныч. – Ты ту планку лучше придерживай, чтоб бед не натворить. А если что – так лучше по старинке. Нос, челюсть, яйца. Или наоборот. И без злости, но от души, как будто не бьешь, а учишь уму-разуму. Как по мешку, короче.
«Без злости, но от души. Как по мешку. Сильно сказано!» – думал Виктор, молотя по кожаному снаряду, который теперь – ну не летал, конечно, сто кило как-никак, – но шевелился под ударами вполне ощутимо, жалобно поскрипывая цепью подвески…
Виктор проворно переоделся в тренировочный костюм с кроссовками и пулей вылетел из раздевалки. Не хватало еще от Степаныча втык получить за то, что «копаешься полчаса как клуша, будто в армии не служил».
Степаныч усугублять не стал, только бросил косой взгляд, а вслед за взглядом:
– Разминайся – и на жим лежа.
И отвернулся в сторону пыхтящего как паровоз мужика, приседающего в станке со штангой на плечах.
Виктор быстро провел суставную разминку, отжался от пола, по старой памяти потянул ноги на прямой и боковой удары, помахал конечностями туда-сюда, постучал слегка по мешку и направился к скамье для жимов лежа.
Видимо, до него на скамье упражнялся или сам Степаныч, или мо́лодец ему под стать. Пыхтя и стараясь не сорвать спину, Виктор сбросил со штанги четыре двадцатипятикиллограммовых «блина» и залез под свою привычную разминочную «сороковку».
Штанга пошла легко, в удовольствие. Виктор набросил с каждой стороны грифа по десять кило и повторил процесс. Шестьдесят пошло тяжелее, но тоже терпимо.
Виктор вылез из под штанги, набросил еще двадцатку и поискал глазами, не освободился ли кто на тему подстраховать, чтоб штанга на грудь не грохнулась.
– Это ты чем здесь заняться собрался?
Виктор обернулся. Степаныч стоял сзади него, переводя взгляд прищуренных глаз со штанги на Виктора.
– С груди жать…
– Вот это?
Подняв брови, Степаныч кивнул на штангу.
– Ну да. Это ж мой рабочий вес.
– Был, – отрезал Степаныч. – Накидывай еще по десятке.
– Сотку блинами? Мне? Плюс гриф? Ты чего, Степаныч, смерти моей захотел?
– Накидывай, говорю! Я сам помогу снять штангу со стоек и подстрахую.
– Ладно, без проблем, – задумчиво пробормотал Виктор себе под нос, направляясь к стойке с «блинами». – Просто жить хочется. И вообще, мне в Японию скоро…
Виктор лег под штангу, взялся за гриф и прикинул, ровно ли лежат на нем ладони. Потом на выдохе вытолкнул снаряд вверх.
Ему показалось, что он поднял по меньшей мере тонну. На руки навалилась непомерная тяжесть.
– Давай вниз осторожно…
Голос Степаныча был где-то далеко, на краю сознания…
Штанга давила не только на руки. Она норовила разорвать легкие изнутри запертым в них воздухом, который только выдохни – и неподъемный снаряд непременно упадет, раздавив грудную клетку.
От обилия этого воздуха в груди перед глазами запрыгали цветные пятна.
– Дави!!!.. – сквозь завесу пятен донесся сверху рев Степаныча.
И тут в голове Виктора родился голос.
Тот самый, давно забытый, страшный и желанный одновременно…
Голос пришел издалека, из-за края вселенной, где он скрывался все это время. Руки сами делали что-то – Виктор фиксировал это краем сознания, – но эта фиксация лишь раздражала, так как все его существо стремительно заполнялось волшебным голосом, по сравнению с которым все остальное мироздание – лишь пыль, недостойная внимания…
Он начал растворяться в этой нереальной мелодии. Тело, зал, штанга – все стало зыбким, потеряло цвет и четкость контуров. В том мире, в который сейчас уходил Виктор, не было ни определенности, ни цвета, ни самого мира в том значении этого слова, в каком привыкли понимать его люди. Там был только голос – и Виктор, который сам и был этим голосом. И счастьем. Бесконечным, невообразимым счастьем, что в принципе было одно и то же.
Но чистота волшебного голоса была не идеальной. В нее вплетался другой звук – далекий, еле слышный, но достаточно громкий и грубый для того, чтобы испортить наслаждение полетом и ощущение растворения в красоте, недоступной пониманию смертных. Виктор невольно прислушался к этой чуждой гармонии ноте – и она вдруг стала стремительно нарастать, заглушая и сминая своим напором прекрасную мелодию…
Он открыл глаза – и невольно снова зажмурился.
Наверху ревел Степаныч:
– Клади!!! Клади штангу, мать твою!!!
Виктор ощутил свои руки. Но ощутил их как-то отстраненно, неестественно, как чувствует начинающий водитель автомобиля связь между баранкой и колесами.
Кости вибрировали, словно перетянутые струны, грозя вот-вот лопнуть от непомерного напряжения. А руки все еще сжимали гриф, который изо всех сил тянул на себя Степаныч, пытаясь положить его на стойки. Виктор увидел вздутые вены на предплечьях тренера и удивился немного – неужели этот бугай штангу из его ладоней вырвать не может?
Виктор попытался ему помочь – но руки не слушались. Им почему-то необходимо было жать-жать-жать штангу до тех пор, пока из них не полезут обломки лопнувших костей.
Это было странно.
Боли Виктор не чувствовал. Не чувствовал он и особого напряжения. Но тело работало само… по им самим заданной программе. И останавливаться не собиралось. Вот только Степаныч мешал…
«Да ну, ерунда какая-то, – пришла лениво-спокойная мысль. – Это ж мое тело. А ну-ка!»
Он представил, как руки кладут штангу на стойки, – и они немедленно повиновались. Вернее, попытались повиноваться.
Одновременно с лениво-спокойной мыслью вернулись и нормальные ощущения нормального человека. А вместе с ними и адекватное восприятие окружающей реальности.
Ощущение реальности нахлынуло резко, словно Виктор вынырнул из какого-то замедленного, зыбкого мира нечетких контуров в нашу привычную обыденность с запахами пота, ревом Степаныча и ватными руками, безвольно сгибающимися под тяжестью перегруженного снаряда.
А сверху свободно и беспрепятственно падала штанга.
«Вот и всё. Финиш».
Эта мысль тоже была ленивой и спокойной. Чего суетиться, когда он, финиш, уже практически настал? Как говорится, поздняк метаться…
Но, может, все же попробовать?
Невероятным усилием – откуда что взялось? – Виктор выбросил вверх и назад свои безжизненные руки.
– Аррр!!! – взревел сверху Степаныч.
Штанга грохнулась на стойки. А по обеим сторонам скамьи упали руки Виктора.
Вокруг скамьи кучковались все, кто был в зале. Они смотрели на Виктора глазами, полными… Страха? Изумления? В общем, не смотрят так на своих, пусть даже учудивших что-то невообразимое.
Так смотрят на чужих…
И тут пришла боль. Виктор застонал и скатился со скамьи на пол.
Боль разлилась по всей верхней половине туловища. Страшно ломило руки, грудь, плечи… Кровь колотилась в виски, в лоб, в глаза, кровь клокотала в горле, пузьрясь на губах розовой пеной…
Степаныч устало присел на освободившуюся скамью.
– Гормон роста? – бросил он устало через плечо. – Или кокаин?
– Ч-чего-вввууумммвв? – взвыл-простонал Виктор.
– Чего кольнул-то? Или нюхнул? Скорую вызывать, чтоб кровь почистили?
– Н-не надо…
Боль стала притупляться. Но это не значило, что надо вставать с пола и расцеплять свои ладони, вцепившиеся в плечи. Виктор боялся, что та, острая, нереальная боль вернется. Но еще больше боялся он, что вместе с болью вернется голос…
– Все свободны, – чуть повысил голос Степаныч. – На сегодня хватит. Потренировались…
– Да-да, конечно, – засуетились застывшие в легком ступоре завсегдатаи качалки. – Мы это… мы ж понимаем… такое дело… – и поспешно направились к раздевалке, отчего-то пряча глаза.
– А здоров ты орать, – покачал головой Степаныч. – Жутко даже.
Он сидел на скамье. Сгорбившийся, седой человек, разом постаревший лет на двадцать. Виктор с пола видел его спину, бугрящуюся мышцами из-под майки-борцовки. Но сейчас эти мышцы казались какими-то вялыми, лишенными жизни, словно куча проколотых воздушных шариков с жалкими остатками воздуха внутри.
Виктор осторожно пошевелился. Вроде терпимо.
Он рискнул чуть расслабить пальцы. И это прошло удачно, если не считать того, что разогнуть их было все еще непросто. Кончики пальцев пробороздили по спортивному костюму на манер когтей полудохлого кондора и Виктор облегченно распластался на полу, буквально чувствуя, как стекает с его мышц в ковровое покрытие спортзала тягучая боль.
– Ничего такого не было, Степаныч, – сказал он. – Ни гормонов, ни кокаина. Просто плющит меня… иногда.
– Нехило же тебя плющит, – покачал головой Степаныч. – А я еще, дурак старый, «дави-жми».
– Ничего не попишешь, рабочий подход, – осторожно развел губы Виктор в попытке улыбнуться. Вроде и морда цела. Губы не прокушены, коронки во рту не катаются как шарики в погремушке – и на том спасибо.
Степаныч медленно развернулся в сторону Виктора и навис над ним, словно настоящий мифический Геракл над издыхающей гидрой.
– Смотрю, ты вроде как уже оклемался. Почти, – сказал он задумчиво. – Так вот, запомни на будущее. Нет в жизни ничего такого, ради чего стоит надрываться до последнего. Всегда что-то надо про запас оставлять. На всякий случай. Иначе или порвешься, или крышку снесет напрочь. Рабочий подход – он, конечно, до полного отказа, до кругов перед глазами, до боли нестерпимой. Но головой-то ты должен понимать, где тот подход во благо, ради своей цели, а где – дурь. Своя ли, чужая ли – без разницы. Во всяком деле своя стратегия должна быть.
– Да ты прям Сунь-Цзы, – сказал Виктор, по частям поднимаясь с пола.
– Кто я? – прищурился Степаныч.
– Сунь-Цзы. Стратег такой был в Древнем Китае. Книгу написал знаменитую. «Искусство войны».
Взгляд Степаныча немного смягчился.
– В Китае, говоришь… Дельная, значит, книга была, если из древности до нас дошла.
Виктор подошел к скамье и, слегка кривясь, опустился рядом со Степанычем. Еще не до конца отошедшие руки давали о себе знать.
– А я, наверно, в Японию уеду, – неожиданно для себя сказал Виктор. Вроде не собирался никому говорить, а вот на ж тебе…
Степаныч как бы даже и не особо удивился. Только спросил:
– Насовсем?
– Не знаю, – осторожно пожал плечами Виктор. – Вроде как на три года обещали. А там – как получится.
– Это, считай, насовсем, – сказал Степаныч. – Если и вернешься, то уже не наш будешь.
– Да ладно тебе, – слегка обиделся Виктор. – Как это не наш? Я ж свой, российский!
– Был бы свой – здесь бы остался. Хотя…
Степаныч вздохнул.
– Хотя – кто его знает. Может, в этом и есть твой самый что ни на есть рабочий подход. Ты ж, как я понимаю, не на курорт туда отдыхать едешь?
– Правильно понимаешь, тренер, – кивнул Виктор.
– А сюда типа попрощаться заехал.
Виктор снова кивнул.
– Ясно, – сказал Степаныч. – Ну что ж, в добрый час. Только смотри, не порвись там, в Японии. И крышу свою придерживай. Помни, что я тебе про стратегию говорил…
* * *
Перед тем как подрулить к своему дому, Виктор дал еще пару ностальгических кругов по городским улицам. Так сказать, прощался с юностью. А может, просто напоследок захотелось набраться дополнительных ощущений от относительно недавно сбывшейся мечты о собственном автомобиле… Кто его знает, когда еще придется посидеть за рулем своей машины…Жил Виктор на прежнем месте, в той же квартире, оставшейся им с сестрой от родителей. Конечно, по идее, с появлением некоторой финансовой стабильности (до того, как она стала крайне нестабильной) стоило бы, наверно, продать непрезентабельную «двушку» в «хрущобе», чтобы, добавив некую сумму, приобрести что-то более просторное и презентабельное. Но, как говорят американцы, «home, sweet home»[7]. То есть не хотелось почему-то продавать с детства знакомые и родные стены, которые еще помнили погибших родителей Виктора.
Потому и оставил он все как есть, лишь несколько облагородив интерьер посредством смены полов, обоев, сантехники, установки дверей – железной входной и сосновых межкомнатных, выдиранием старых сгнивших окон и вставкой модерновых английских стеклопакетов, а также приобретением видеоаудиоаппаратуры…
Словом, забабахал Виктор во времена о́ные серьезный и полноценный евроремонт квартиры в пятиэтажной «хрущобе» на зависть соседям, которые даже афроремонт себе позволить не могли. На эту тему у некоторых местных старушек, сидящих на лавочках у подъездов, порой проскальзывала идея, что, мол, рехнулся владелец продуктового магазина от нежданно свалившегося благосостояния, вот и чудит не по-детски. Так, может, не завидовать, а пожалеть его надо? Когда Бог кого наказать хочет, того он, как известно, или шизофренией наградит, или белой горячкой – что на Руси случается намного чаще шизофрении. Или же вот, пожалуйста, пример – болезнью редкой и науке неизвестной. Кто ж в здравом рассудке будет в древнем доме, который разве что на снос годится, такие ремонты закатывать?
Но Виктору на мнение соседей было наплевать. Единственное неудобство – на пятый этаж каждый день пешком топать да мусор таскать до помойки. Так это понимающему человеку только в радость – лишняя тренировка.
На дворе была уже ночь, когда Виктор припарковал внедорожник у своего подъезда. Заглушил двигатель, посидел с полминуты на месте, провел ладонью по торпеде… Потом вздохнул и вышел из машины. Но, прежде чем захлопнуть дверцу, посмотрел по сторонам, нагнулся, порылся под водительским сиденьем, вытащил продолговатый предмет и засунул его за пазуху.
Автомобиль вякнул сигнализацией. Виктор вошел в подъезд. Коротко звякнули ключи, упав на дно почтового ящика.
Перепрыгивая через ступеньку, Виктор привычно взлетел на пятый этаж и, проверив дыхание – ничего, даже не задохнулся, есть еще порох и все, что к нему прилагается! – хитрым ключом отпер замок железного монстра, с большими трудностями привезенного из Москвы. Того самого, которого, как утверждала навязчивая реклама, свалить намного тяжелее, чем Тайсона. Хотя какой ненормальный, будь он даже сам Льюис, будет молотить кулаками в стальную дверь?
Виктор потянул на себя тяжелую конструкцию, шагнув в темноту коридора, прикрыл ее за собой и стал шарить по стене, нащупывая выключатель…
И вдруг замер с поднятой рукой.
После памятных событий без малого годичной давности у него начали обостряться все пять чувств. Он стал различать запах сигаретного дыма у себя в офисе на втором этаже магазина в то время, когда кто-то портил себе здоровье внизу у дверей. И порой одновременно при этом мог слышать, как перемывают ему косточки две закурившие продавщицы. Причем объяснить эти моменты биографии конструктивными особенностями магазина было затруднительно – свой продуктовый рай Виктор строил на совесть и основательно. К тому же, например, в лучшем ресторане города он по вкусу стал отличать свежую осетрину от вчерашней размороженной. Или в абсолютной ночной темноте во время бурных ласк с очередной пассией Виктор порой замечал ее скучающий взгляд, тщательно скрываемый при свете дня… И, невольно морщась от брезгливости, осязал подушечками пальцев по́ры ее кожи и выступившую из них скользкую мешанину из жира и пота. И, если честно, ну их на фиг такие дары природы! Жил бы без них дальше и жил, как все нормальные люди. А то не жизнь, а сплошные неудобства на фоне феноменальных особенностей организма.
– Чуешь? – спросила темнота. И добавила после паузы: – Чем пахнет?
– Чую, – вздохнул Виктор. – Пахнет тобой, духами и проблемами.
И включил свет.
– Это хорошо, Витёк, что чуешь, – кивнула Александра. – Цудзигири не прошло даром. Хотя Стаса жалко. Иногда.
Она валялась на кровати. На ней был черный джинсовый костюм и сапоги того же цвета, снабженные острыми стальными каблуками.
– Да, прикольный был чувак, – согласился Виктор, снимая куртку и пристраивая ее на вешалку вместе с короткой железной дубинкой, замаскированной под сложенный зонтик. – Когда людей не мочил. А мочил он их, по ходу, практически всегда. Не своими руками, так чужими. К тому же, помнится, с некоторых пор ты меня уважаешь настолько, что из Витька я переименован в Виктора.
– Понятно, – усмехнулась Александра. – Как было отмечено ранее, после цудзигири вместе с финансовым подъемом у нас наблюдается подъем здоровой иронии и интеллекта. И самоосознания себя именно Виктором, а не Витьком.
– А у тебя, я смотрю, наблюдается резкий спад хороших манер, – сказал Виктор. – Чего в сапожищах на кровать залезла?
– Так сцена моего неожиданного появления эффектнее смотрится, – зевнула Александра. – Не нуди, Викто́р, не разочаровывай прекрасную даму. Лучше окажи ей достойный прием. Мы ведь полгода не виделись, мррр? Мог бы уж быть полюбезнее.
– И говоришь ты в той же манере, как и он, – проворчал Виктор, развязывая шнурки ботинок. – Стас помер, но дело его живет. Говори, с чем пожаловала?
– Соскучилась. Устраивает тебя такой вариант?
– Брешешь, – сказал Виктор, разгибаясь и втягивая в себя воздух. После странного происшествия в качалке грудь еще заметно болела. – На хрена фирму мне развалили?
Александра скривилась.
– Как был деревней, так и остался, – констатировала она. – И никаким цудзигири это не лечится. Что прикажешь с тобой делать, если по-русски не понимаешь? Позвонил бы людям по-хорошему – и договорились бы по-хорошему. А так… Скажи спасибо, что башку тебе не развалили.
– Я в твоих диагнозах не нуждаюсь, – окрысился Виктор. – «Деревня»… Тоже мне, городская нашлась. Говори, чего надо, – и проваливай.
Неожиданно в глазах Александры мелькнул интерес. Ее и без того огромные кошачьи глазищи стали еще больше.
– Хмммяу… – пробормотала-промурлыкала она. – Так еще со мной никто не разговаривал. Не боишься?
– Чего? – устало спросил Виктор, подходя к кровати. – Что сейчас ты мне кишки своими каблуками протыкать начнешь?
– Возможны варианты, – полумявом-полушепотом произнесла Александра.
– Это понятно, – кивнул Виктор. – Например, ногтем по шее.
– Ты думаешь, мужиков я могу только убивать?
Ее глаза затягивали в свою бездонную глубину. Виктор почувствовал это всеми частями своего тела. Особенно ретиво отозвалась та часть, которая – как утверждает народная мудрость – часто заменяет мужчине мозги.
– Да как-то сомневаюсь я, что они тебя трахают, – в некотором смятении пробормотал Виктор, невольно отодвигаясь от медленно приближающейся Александры.
– Пра-а-авильно сомн-н-неваешься…
Сейчас она напоминала Багиру из «Маугли», крадущуюся к зазевавшемуся бандерлогу.
– Пра-а-авильно… Это я их трахаю!
Молниеносным движением она схватила Виктора за грудки и с неженской силой рванула его на себя. От неожиданности Виктор потерял равновесие, но в этот момент та же сила резко повернула его на сто восемьдесят градусов.
Он упал на кровать. Во все стороны полетели пуговицы его рубашки. А еще через мгновение он понял, что его ремень и брюки чудесным образом расстегиваются без какого-либо участия с его стороны.
По правде говоря, Виктор не особо сопротивлялся. Да и какой мужик в своем уме откажется от секс-атаки воплощенной во плоти и крови как минимум двоюродной сестры Анджелины Джоли? Правильно, никакой. Только Виктор не удержался и все-таки пробормотал про себя:
– Надо же, первый раз в жизни ниндзю трахать буду.
Александра замерла на секунду, потом резким рывком рванула вниз молнию на брюках, над которой до этого трудилась довольно нежно, слегка прищемив при этом хозяину ширинки вышеописанную часть тела.
Виктор дернулся было от неожиданности… но вскочить с кровати ему не дали. Каким-то образом уже освободившаяся от джинсов Александра сильно толкнула его в и без того ноющую грудь.
Виктор задохнулся от боли и снова упал на кровать. Александра одним текучим движением уселась на него сверху и, усмехнувшись, сказала:
– Ты, похоже, не расслышал, Викто́р. Это не вы – меня. Это – я – вас – трахаю!
Одновременно с этими словами она начала двигаться.
Если и были у Виктора какие-то возражения по этому поводу, то они разом куда-то подевались. Потому как то, что сейчас делала с ним Александра, было жалким подобием тех ощущений, что он испытывал прежде со всеми своими бывшими женщинами.
Это был не секс. Это была изощренная, сладкая пытка.
Он уже почти доходил до кульминации – но его резко возвращали на землю, не давая действию логически завершиться. Это мог быть укол ногтем – странно приятный, но отвлекающий от основного процесса, служивший началом новой, другой волны наслаждения. Или невнятный шепот на ухо. Или надавливание подушечкой пальца на какую-то точку, от которой по телу во все стороны растекались сладкие текучие волны.
Ее пальцы и ногти как на музыкальном инструменте играли на теле Виктора, возбуждая неизвестные ему до этого эрогенные зоны. Это было что-то вроде массажа, и трудно было сказать, чего больше хотелось ему – чтобы скорее возобновилось периодически прерываемое движение ее тела либо чтобы продолжался этот, мягко говоря, необычный массаж, от которого все тело пело от наслаждения.
Она сбросила джинсовку.
Под джинсовкой больше ничего не было…
В сладком тумане видел Виктор, как движется каждая мышца ее великолепного, тренированного тела, – и чувствовал, как работают не менее хорошо тренированные мышцы внутри него. Она умело чередовала массаж и волнообразные движения бедер – и от этого чередования Виктор почувствовал, что еще немного – и он может сойти с ума. Мука – и душевная, и уже физическая – от того, что его молодой, здоровый организм не может завершить естественный природный процесс, смешалась с нестерпимыми волнами неземного удовольствия. И терпеть этот сладостный и одновременно чудовищный контраст дальше было невыносимо. Как невыносимо было от него отказаться. Разум Виктора неумолимо приближался к грани, которая отделяет человека от сумасшествия… когда Александра, одновременно нажав пальцами на какие-то одной ей известные места на животе Виктора, резко свела бедра.
Это был даже не гейзер. Это было извержение вулкана. Виктору показалось, что одновременно с тем, что положено, из него выплеснулись все его внутренности.
За секунду до завершения процесса Александра соскользнула с Виктора и сейчас с усмешкой наблюдала, как трепещет его тело, освободившееся от пытки основным инстинктом.
– Что это было? – простонал Виктор, когда его нижняя часть тела перестала содрогаться в конвульсиях.
– Одна из граней искусства куноити, – хмыкнула Александра. – Так можно дарить сказочное наслаждение любимому человеку. Или можно свести с ума правителя, для того чтобы самой управлять и им, и страной… А можно и убить…
– Убить?
Сейчас Виктор начал помаленьку осознавать, что она, пожалуй, была недалека от истины. Если бы ему до этого сказали, что можно затрахать насмерть молодого здорового мужика, он бы, пожалуй, рассмеялся. Но сейчас…
– Ага, – кивнула Александра. – Отказывают или мозг, или сердце. Так что в Японии выбирай, с кем в койке будешь барахтаться.
Виктор отрешенно глядел в потолок.
– Слушай, – сказал он. – А тогда, помнишь, в подвале. Когда ты в меня из автомата целилась. Ты действительно собиралась меня… ну… того…
Александра рассмеялась.
– Как там говорил твой закадычный друг Афанасий? «Стрелять в человека, с которым пил, всегда тяжело». Вот и исходи из этого.
– Афанасий тогда в меня не выстрелил, – медленно сказал Виктор. – Хотя мог… Слушай, а на кой я вам вообще сдался? Опыты на мне проводить будете?
– Это не мне решать, – ответила Александра. – Вот приедешь – и там расспрашивай, кто, да что, да зачем. А я – в душ.
Она слезла с кровати.
– Слушай, а что ты там тогда говорила насчет того, что потом придется типа киллером на вас работать? – сказал Виктор ей в спину. – Это серьезно?
– Так тебе ж не привыкать, – бросила Александра не оборачиваясь. – И на будущее, чтоб совесть свою успокоить, думай о том, что мочишь только очень нехороших людей. Сам уже понимать должен – кто ж хороших-то убивать будет? Кому они нужны, хорошие?
Она шла по коридору к ванной, а Виктор из комнаты смотрел на ее совершенную спину, ягодицы, ноги и думал, рискнет ли он еще раз лечь в постель с этой женщиной?