Силверберг Роберт. Как все было, когда не стало прошлого

   Водопроводная вода в настоящее время чиста, и приняты все меры по предотвращению повторения подобного преступления против миллиона ни в чем не повинных граждан. Однако я должен сказать, что в трубах еще несколько часов могут оставаться плохо растворимые соединения. Я советую ограничить свои потребности в воде до дальнейших распоряжений и кипятить воду, которую вы собираетесь использовать.
   И последнее. Шеф полиции Деннисон, я и прочие представители городских властей будут тратить все свое время на удовлетворение нужд города, пока кризис не будет ликвидирован. Вероятно, у нас больше не будет времени выступать публично. Поэтому я принял решение учредить Комитет Общественного Спасения, состоящий из видных граждан и ученых нашего города, в качестве координирующего звена, осуществляющего управление городом и информацию населения. Председатель этого Комитета - ветеран многих космических экспедиций, командор Тейлор Браскет. Сообщения о ходе кризисной ситуации будут исходить от командора Браскета, пережившего эти события без вреда для себя, и можете считать, что слова, которые он будет говорить, это слова представителей городских властей. Благодарю вас.
   На экране появился Браскет. Монтини хмыкнул.
   - Взгляни, кого они отыскали! Патриотичный маньяк!
   - Оказывается, это проходит, - отозвалась Надя. - С твоим мозгом будет все в порядке.
   - Я знаю эти лекарства. Надежды никакой. Я погиб, - Изумительный Монтини побрел к дверям. - Мне нужно подышать. Пойду прогуляюсь. До свидания, Надя.
   Она попыталась остановить его. Он оттолкнул ее. Войдя в Морской Парк, он направился к яхт-клубу. Сторож узнал его и молча пропустил. Монтини побрел к пирсу. "Говорят, что действие кратковременно. Что все пройдет. Мой мозг будет в порядке. Сильно сомневаюсь". Монтини молча глядел на черную маслянистую воду, поблескивающую отражениями фонарей на мосту. Он снова пробежался по разрушенной памяти, отмечая провалы. Исчезли целые разделы памяти. Стены обвалились, пластиковые плиты рухнули, обнажая голый каркас. Разве так можно жить? Осторожно, собрав всю свою волю, он заставил себя спуститься по железной лесенке в воду и оттолкнулся от пирса. Вода была ужасно холодной. Башмаки были страшно тяжелыми. Он поплыл к острову со старинной тюрьмой, сомневаясь, впрочем, что сможет долго оставаться на поверхности. Он плыл и проверял свою память, осматривая, что осталось, и видел, что осталось менее, чем достаточно. Чтобы испытать, уцелел ли его дар, он попробовал воспроизвести речь мэра и обнаружил, что слова разбегаются и путаются. Это к лучшему, сказал он себе, продолжая плыть, и постепенно ушел под воду.
   ***
   Кэрол собиралась остаться с ним на ночь.
   - Мы больше не муж и жена, - вынужден был напомнить он.
   - С каких это пор ты стал следовать условностям? Мы жили вместе до того, как стали мужем и женой, почему бы нам не жить вместе после того, как мы перестали быть мужем и женой? Возможно, мы дадим начало новому греху, Пауль. Послебрачному прелюбодеянию.
   - Не в этом дело. Дело в том, что ты стала ненавидеть меня, когда у меня начались эти финансовые неурядицы, и ты бросила меня. Возвращаясь ко мне, ты поступаешь вопреки своему собственному разуму и добровольному решению, принятому в прошлом январе.
   - Для меня прошлый январь наступит только через четыре месяца, возразила она. - Я вовсе не ненавижу тебя. Я. тебя люблю. Всегда любила и буду любить. Я совершенно не представляю, как это я бросила тебя, и ты тоже не помнишь, что я тебя сбросила, так почему же мы должны принимать во внимание то, что для нас не существует?
   - Хотя бы потому, что ты стала женой Пита Кастина.
   - Для меня это звучит совершенно нереально.
   - Однако Фредди Монсон сказал, что так оно и есть.
   - Если я вернусь у Питу, - сказала Кэрол, - я буду чувствовать себя грешницей. Только потому, что я считаюсь женой Кастина, ты толкаешь меня у нему в постель. Он мне не нужен. Мне нужен ты. Почему я не могу остаться у тебя?
   - Если Пит...
   - Если Пит. Если Пит! Я считаю себя женой Пауля Мюллера, ты считаешь меня своей женой, и наплевать мне на болтовню Фредди Монсона и всех остальных. Это глупый довод, Пауль. Оставим это. Если ты хочешь, чтобы я ушла, скажи мне об этом прямо. В противном случае я останусь.
   Он не смог выгнать ее.
   У него была одна узенькая кушетка, но они сумели устроиться на ней. Это был не слишком удобный, но веселый способ. Он снова на время почувствовал себя двадцатилетним. Утром они долго не могли насмотреться друг на друга, а потом Кэрол отправилась купить чего-нибудь к завтраку, поскольку его линия была отключена, и он не мог заказать себе пищу. Как только она отворила дверь, робот-сборщик возвестил:
   - Мы прибегли к закону о персональной отработке, мистер Мюллер, и теперь ожидается судебное разбирательство.
   - Знать ничего не знаю, - отозвался Мюллер. - Пошел вон!
   Сегодня, сказал он себе, надо добраться до Фредди Монсона и выбить из него деньги, купить нужные инструменты и снова приняться за работу. Пусть мир сходит с ума. Пока он работает, все обстоит прекрасно. Если он не отыщет Фредди, возможно, он сможет совершить покупку на кредит Кэрол. Она официально разведена с ним, поэтому его долги не должны затрагивать ее счет. Она вполне может заплатить Мечникову пару кусков в качестве миссис Кастин. Возможно, банки сейчас закрыты по причине кризиса, но Мечников вряд ли станет требовать с Кэрол наличные. Он закрыл глаза и представил себе, до чего же это здорово - снова создавать скульптуры.
   Кэрол не было около часа. Когда она вернулась, нагруженная покупками, с ней был Пит Кастин.
   - Он увязался за мной, - объяснила Кэрол. - И никак не отставал.
   Кастин был стройным, уравновешенным, сдержанным человеком атлетического сложения. Он был немного старше Мюллера - чуть-чуть за сорок - но казался весьма молодым. Он спокойно сказал:
   - Я был уверен, что Кэрол придет сюда, Пауль. Я надеюсь, ночь она провела у тебя?
   - Это имеет значение? - спросил Мюллер.
   - До некоторой степени. Я бы предпочел, чтобы она провела ночь со своим первым мужем, нежели с кем-то третьим.
   - Да, она была у меня, - устало произнес Мюллер.
   - Лучше бы она сейчас вернулась домой. В конце концов, она _моя_ жена.
   - Она об этом не помнит. Я тоже.
   - Я знаю, - дружелюбно кивнул Кастин. - Я, в свою очередь, не помню, что со мной было до двадцати двух лет. Не назову даже первого имени своего отца. Однако Кэрол моя жена, и это объективная реальность. Она ушла от тебя не от хорошей жизни, и я полагаю, что она не собирается больше здесь оставаться.
   - Почему ты говоришь все это мне? - спросил Мюллер. - Если ты хочешь, чтобы твоя жена пошла домой, скажи ей, чтобы она шла домой.
   - Я так и сделал. Она сказала, что не пойдет, пока ты ей не прикажешь.
   - Это так, - отозвалась Кэрол. - Я знаю, чьей женой я себя _считаю_. Если Пауль прогонит меня, я с тобой пойду. Но только тогда.
   Мюллер пожал плечами.
   - Я был бы дураком, если бы прогнал ее, Пит. Она нужна мне, и наш разрыв абсолютно нереален для нас обоих. Я знаю, что это нехорошо по отношению к тебе, но ничем не могу помочь. Думаю, тебе не составит труда добиться расторжения брака, как только суд выработает законы применительно к подобным случаям.
   Кастин долго молчал.
   Потом, наконец, произнес:
   - Как твоя работа, Пауль?
   - Я обнаружил, что целый год не мог создать ни единой вещи.
   - Это так.
   - Я собираюсь начать все сначала. Можешь считать, что меня воодушевила Кэрол.
   - Замечательно, - произнес Кастин безучастно. - Я уверен, что эта небольшая путаница с нашей... э... общей женой не повлияет на гармонию наших деловых отношений, которая нас всегда так радовала.
   - Ни в коем случае, - заверил его Мюллер. - Все, что я сделаю, пойдет к тебе. Черт подери, почему я должен злиться на тебя? Кэрол была свободна, когда ты женился на ней. Есть только одна маленькая загвоздка.
   - Какая?
   - Я разорен. У меня нет инструментов, я не могу работать без инструментов, а купить их я не в состоянии.
   - Сколько тебе надо?
   - Два с половиной куска.
   Кастин сказал:
   - Где у тебя инфор? Я сделаю перечисление кредита.
   - Он давным-давно отключен телефонной компанией.
   - Тогда давай, я выпишу тебе чек. Скажем, даже на три куска. Аванс в счет будущей продажи, - Кастин порылся в карманах, ища бланк. - Лет пять не приходилось его заполнять. Удивительно, как привыкаешь к инфору. Держи. И всего хорошего вам обоим, - он отвесил вежливый горьковатый поклон. - Надеюсь, вы будете счастливы вместе. Позвони, когда закончишь штуки две-три, Пауль. Я пришлю фургон. Надеюсь, к тому времени у тебя будет уже телефон.
   Он вышел.
   ***
   - Это истинное блаженство - способность забывать, - вещал Нат Халдерсен. - Спасение забвением, как это называю я. То, что случилось на этой неделе с Сан-Франциско - отнюдь не бедствие. Для некоторых из нас это самая прекрасная вещь.
   Его слушали. Человек пятьдесят собралось у его ног. Он стоял на возвышении для оркестра в парке, прямо напротив Нового Музея, Сгущались тени. Пятница, второй день кризиса, подходила к концу. Прошлой ночью Халдерсеен спал в парке и сегодня собирался сделать то же самое. После побега из больницы он обнаружил, что его квартира заперта, а все его имущество перенесено в хранилище. Не имеет значения. Он будет жить на доходы с земли, и этого хватит. В нем зажглось пламя пророчества.
   - Позвольте мне рассказать, что случилось со мной, - выкрикнул он. - Три дня назад я был в больнице, лечился от психического расстройства. Некоторые, я вижу, улыбаются, видимо, говоря, что мне следует туда вернуться, но нет! Вы неверно меня поняли. Я не мог смотреть на мир. Где бы я ни проходил, я видел счастливые семьи, родителей с детьми и испытывал от этого приступы ярости и зависти и совершенно не мог заставить себя работать. Почему? Почему? Да потому, что моя собственная жена и дети погибли в воздушной катастрофе 1991 года, вот почему, а я опоздал на ракетоплан, ибо совершил в тот день грех. За мой грех умерли они, и жизнь моя превратилась в нескончаемую пытку! Но теперь все это вылетело у меня из головы. Я согрешил, и я претерпел, и теперь я избавлен от страданий милосердным забвением!
   Из толпы послышался голос:
   - Если ты все забыл, откуда тебе все это известно?
   - Хороший вопрос! Восхитительный вопрос! - Халдерсен ощутил выступающий пот, нагнетающийся в кровь адреналин. - Я знаю это только потому, что мне рассказал это вчера утром больничный робот. Но это пришло ко мне со стороны, из вторых рук. Все пережитое мной, все старые раны, все стерто. Вся боль прошла. Да, конечно, я грущу, что погибла моя ни в чем не повинная семья. Но здоровый человек за двенадцать лет приучается управлять отрицательными эмоциями, он принимает утрату как должное и идет впереди Я был болен, болен именно _этим_ и не мог жить со своим горем, а теперь могу, я смотрю На это объективно, понимаете? Вот почему я говорю, что есть блаженство в возможности забыть. А что сказать про вас? Среди вас могут быть те, кто тоже пережил болезненную утрату, а теперь не может вспомнить о ней, избавлен теперь и очищен от боли. Есть тут такие? Есть? Поднимайте руки. Кто омыт священным забвением? Кто из вас знает, что очистился, хоть и не помнит от чего?
   Руки начали подниматься.
   Люди плакали, люди радовались, люди махали ему. Халдерсен ощутил себя немного шарлатаном. Но только немного. Он всегда чувствовал в себе нечто от пророка, даже когда прикидывался безобиднейшим ученым, консервативным профессором философии. У него имелось то, что необходимо каждому пророку: острое ощущение контраста между виной и невинностью. Осознание существования греха. Это осознание двинуло его поведать свою радость людям, отыскать сотоварищей по избавлению... нет, апостолов... чтобы основать прямо здесь, в Голден Гейт Парк, церковь забвения. Больница могла давным-давно дать ему это лекарство и избавить его от муки. Брайс отказался, Камакура, Рейнольдс - все эти сладкоречивые доктора. Им нужны были новые испытания, эксперименты на шимпанзе, бог знает, что еще. И бог сказал: "Натаниэль Халдерсен достаточно выстрадал за свой грех". И вложил он лекарство в систему водоснабжения Сан-Франциско, то самое, в котором отказали ему врачи. По трубам, впускающимся с гор, потекло сладостное забвение.
   - Пейте со мной, - выкрикнул Халдерсен. - Все те, кому больно, кто живет в скорби! Мы сами примем это лекарство! Мы очистим наши страждущие души! Пейте же благословенную воду и пойте славу господу, давшему нам забвение!
   ***
   Фредди Монсон всю вторую половину четверга и всю пятницу провел у себя дома, отключив всякую связь с внешним миром. Он никому не звонил и не отвечал на звонки, игнорировал телеэкраны и только трижды за эти тридцать шесть часов включал ксерофакс.
   Он знал, что все кончено, и пытался теперь решить, что же делать дальше.
   В памяти, похоже, установилось какое-то равновесие. Ничего, кроме пяти недель биржевой деятельности, не исчезло. Дальнейших пропаж не наблюдалось, и все же приятного было мало. Вопреки оптимистичному заявлению мэра, Монсон не видел ни единого признака того, что провалы в памяти начинают заполняться. Он был неспособен реконструировать исчезнувшие подробности.
   Непосредственной опасности пока не было, он знал это. Большинство клиентов, чьими счетами он манипулировал, были дубовыми головами, которые не станут интересоваться состоянием дел, пока не получат ежемесячный отчет. Они предоставляли ему неограниченные полномочия, так что он мог использовать их вклады, прежде всего, для своей выгоды. До сих пор Монсон всегда был способен закончить любую операцию за месяц, и по отчетам ничего не было заметно. Ему постоянно приходилось решать проблему изъятия ценных бумаг, что должно было отражаться на отчете, и он решал ее, колдуя над домашними компьютерами клиентов, заставляя их стирать информацию о подобных изъятиях: абсолютно надежной системы защиты существовать не может. Таким образом, он мог удержать на десять тысяч акций "Юнайтед Спейсуэйз" или "Комсат", или ИБМ недели на две, использовать этот кусок в качестве собственного дополнительного обеспечения, а потом вернуть его на место, да так, что комар носа не подточит. И вот, через три недели должны были появиться ежемесячные отчеты, демонстрируя счета, пестрящие совершенно необъяснимыми пробелами, и он готовился к предстоящей катастрофе.
   Неприятности могли начаться даже раньше и прийти с любой стороны. С того времени, как начались неприятности в Сан-Франциско, биржевые цены резко пошли вниз. Видимо, в понедельник следует ждать звонков от встревоженных клиентов. Биржа Сан-Франциско, конечно же, была закрыта. В четверг утром она так и не открылась, поскольку множество маклеров было тяжело поражено амнезией. Но биржи Нью-Йорка работали, и они весьма тяжело отреагировали на новость из Сан-Франциско, скорее всего из-за боязни заговора, способного повергнуть всю страну в хаос. Если бы в понедельник открылась местная биржа - если бы - цены на бумаги скорее всего, были бы равны нью-йоркским или что-то около того и продолжали бы падать, и Монсона попросили бы предоставить наличные или ценные бумаги в погашение недостачи. У него совершенно не было наличных, а единственным способом раздобыть ценные бумаги было запустить руки в счета других клиентов, усложняя свое положение. С другой стороны, если он не будет отвечать на звонки клиентов, это только выдаст его, и он никогда не сможет поместить акции в нужное место, даже если и вспомнит куда.
   Он попался в западню. Он мог либо потрепыхаться недели две-три, ожидая падения топора, либо бежать прямо сейчас. Он предпочитал не ждать.
   А куда? В Каракас? Рино? Сан-Паулу? Нет, оазисы не сулят ему ничего хорошего, потому что он не должник. Он вор, а оазисы укрывают лишь банкротов, а не преступников. Ему надо бежать дальше, в Лунный Купол. Луна не выдает преступников. Но и не оставляет надежды на возвращение.
   Монсон потянулся к инфору, намереваясь позвонить своему агенту по путешествиям. Два билета до Луны, пожалуйста. Один ему, другой Хелен. Если она не расположена к путешествию, он отправится один. Нет, облет меня не интересует. Но агент не отвечал. Монсон еще несколько раз набрал номер. Потом подпал плечами, решив позвонить напрямую, набрал номер "Юнайтед Спейсуэйз". Занято.
   - Следует ли повторить ваш вызов? - спросил инфор. - При существующем положении вещей потребуется дня три, чтобы пробить его.
   - Забудь о нем, - ответил Монсон.
   До него только сейчас дошло, что Сан-Франциско перекрыт. Даже если он и купит билеты до Луны, до космопорта он доберется разве что вплавь. Он заперт, пока не откроют транзитные магистрали. Когда это будет? В понедельник, вторник, пятницу? Не могут же закрыть город насовсем... или могут?
   Все, что ему оставалось делать, это молча ждать, куда повернут события. Обнаружит ли кто-нибудь его проделки с вкладами раньше, чем он найдет способ бежать на Луну, или же возможность побега представится ему слишком поздно? С этой точки зрения паническая ситуация превращалась в интересную и азартную игру. Весь уикэнд он потратит на поиски возможности выбраться из Сан-Франциско и если потерпит поражение, ему останется только стоически глядеть в лицо надвигающимся событиям.
   Успокоившись таким образом, он вспомнил, что, обещал передать Паулю Мюллеру несколько тысяч долларов на оборудование студии. Монсон почувствовал угрызения совести от того, что позволил себе забыть об этом. Он любил оказывать помощь. И даже сейчас, что значили для него два или три куска? У него была куча имущества, которое не могли описать по суду. Он вполне мог дать Паулю немного денег прежде, чем юристы наложат на них лапы.
   Одна только проблема. При нем было меньше сотни наличными - у кого их в наши дни больше? - а он не мог перевести деньги на счет Мюллера, потому что у Пауля не было больше ни кредита, ни инфора. И откуда было достать столько наличных - время уже позднее, да, и город парализован. Уикэнд уже близился. Тут Монсону пришла в голову мысль. Что, если он отправится завтра утром в магазин вместе с Паулем и просто переведет все, что тому нужно, на свой счет? Прекрасно. Он потянулся к телефону сказать, что все устроилось, вспомнил, что Мюллеру теперь не позвонишь, и решил сообщить об этом Паулю лично. Прямо сейчас. Так или иначе, ему нужен свежий воздух.
   Он был почти готов к тому, что встретит за дверью робота-бейлифа, поджидающего его, чтобы арестовать. Но за ним, понятно, никто еще не охотился. Он направился к гаражу. Была прекрасная ночь, прохладная, звездная, садним лишь намеком на туман на востоке. Огни Беркли слегка мерцали сквозь эту дымку. Улицы были тихи. Во время кризиса люди предпочитали сидеть дома. Он быстро добрался до дома Мюллера. Перед дверьми расхаживали четыре робота. Моисеи бросил на них неприязненный взгляд, взгляд человека, который знает, что за ним по пятам идет шериф. Но вышедший на порог Мюллер не обратил на сборщиков ни малейшего внимания.
   Монсон сказал:
   - Прости, что я никак не мог встретиться с тобой. Я. обещал тебе денег...
   - С этим все в порядке, Фредди. Сегодня утром у меня был Пит Кастин, и я занял у него три куска. Студия уже готова. Заглянешь посмотреть?
   Монсон вошел.
   - Пит Кастин?
   - Для него это великолепное вложение. Он делает деньги, если у него есть мои вещи на продажу, так? Поэтому он больше всех заинтересован помочь мне начать все снова. Мы с Кэрол весь день собирали арматуру.
   - Кэрол? - спросил Монсон. Мюллер показал в сторону студии. На полу было разложено все необходимое для создания звуковой скульптуры: сварочный карандаш, вакуумный колокол, большой бак с обмазкой, несколько разъемов, мотки проволоки и тому подобные вещи. Кэрол запихивала раскиданные упаковочные коробки в мусоропровод. Подняв глаза, она неопределенно улыбнулась и провела рукой по длинным темным волосам.
   - Хелло, Фредди.
   - Вы снова подружились? - спросил он в замешательстве.
   - Никто и не помнит никакой вражды, - ответила она. И улыбнулась. - Ну разве не замечательно потерять такие воспоминания?
   - Замечательно, - произнес Монсон бесцветным голосом.
   ***
   Командор Браскет произнес:
   - Могу я предложить вам воды?
   Тим Брайс улыбнулся. Лиза Брайс улыбнулась. Тед Камакура улыбнулся. Даже мэр, эта пустая ореховая скорлупа, и тот улыбнулся. Командор Браскет понял значение этих улыбок. Даже сейчас, после трех дней тесного контакта, его все еще считали повернутым. Бутылок, принесенных из дома на командный пост, должно было хватить на неделю. Ему твердили, что вода городского водопровода безопасна для питья, что она очищена от амнезификаторов; но почему никто не мог понять, что его недоверие к питьевой воде восходило еще к тем временам, когда про пожирающие память лекарства и слыхом не слыхивали? В резервуарах полно и других химикатов.
   Он поднял стакан, словно собирался сказать "Ваше здоровье", и подмигнул им.
   Тим Брайс сказал:
   - Командор, нам бы хотелось, чтобы вы снова обратились к населению в десять тридцать. Вот ваш текст.
   Браскет внимательно просмотрел лист. Содержание, полное, впрочем, всяческих оговорок, в основном сводилось к тому, что не обязательно всегда кипятить сырую воду.
   - Вы хотите, чтобы я обратился к населению, - произнес он, - и сказал всему Сан-Франциско, что теперь пить из кранов безопасно, а? Это меня немного пугает. Даже подставная марионетка имеет какое-то право на честность.
   Брайс в замешательстве бросил на него быстрый взгляд. Потом рассмеялся и забрал текст.
   - Вы абсолютно правы, командор. Я не должен был просить вас сделать подобное заявление, принимая во внимание... э... ваши специфические воззрения. Давайте, сделаем по-другому. Вы начнете с того, что представите меня, а я поговорю о том, что надо, а что не надо кипятить. Идет?
   Командор Браскет оценил ту тактичность, с которой отнеслись к его взглядам.
   - Я к вашим услугам, доктор, - ответил он с достоинством.
   ***
   Брайс кончил говорить, и огни прожекторов погасли. Он спросил Лизу:
   - Как насчет ленча? Или завтрака, или что там подходит по времени?
   - Все готово, Тим. Я жду только тебя.
   Они поели в голографической комнате, которая служила кухней командного поста. Их окружали массивные камеры и баки с травящей жидкостью. Их догадались оставить одних. Эта совместная трапеза, которую они так быстро закончили, была единственным элементом личной жизни за пятьдесят два часа, прошедшие с того момента, как он обнаружил ее спящей подле себя.
   Он во все глаза смотрел на сидящую напротив стройную блондинку, которая, как говорят, была его женой. Как совершенна линия ее губ, завиток ушной раковины! Как прекрасны карие глаза в обрамлении золотистых локонов! Брайс знал, что никто не вздумает их порицать, если они сейчас запрутся на несколько часов в какой-нибудь комнате. Он был не так уж необходим, и ему так много надо было узнать о своей жене. Но он не мог оставить свой пост. Он не выходил из больницы - и даже с этого этажа на протяжении всего кризиса. Он держался только на том, что через каждые шесть часов хватал на полчаса усыпляющую проволоку. Возможно, это было иллюзией, порожденной недосыпанием и обилием информации, но он начинал верить, что спасение города целиком зависит от него. Всю жизнь он занимался излечением больных мозгов отдельных людей; теперь в его распоряжении был целый город.
   - Устал? - спросила Лиза.
   - Настолько, что не чувствую усталости. Мой мозг настолько высох, что череп не отбрасывает тени. Я близок к нирване.
   - Я думаю, худшее позади. Город приходит в себя.
   - И все же дела еще плохи. Видела самоубийц?
   - Плохо?
   - Ужасно. Норма Сан-Франциско - двести двадцать в год. За два с половиной дня мы приблизились к пяти сотням. А это только известные случаи, обнаруженные тела и так далее. Видимо, это число надо удвоить. О тридцати самоубийствах доложили в ночь на четверг, о двухстах днем, еще о стольких же - в пятницу и уже о пятидесяти - сегодня утром. По крайней мере, похоже, что волна их начинает спадать.
   - Но _почему_, Тим?
   - Некоторые люди болезненно реагируют на утраты. Особенно на утрату целых кусков собственной памяти. Они негодуют... они сломлены... они уничтожены... и они тянутся к спасительным таблеткам. Самоубийство в наши дни так доступно. В старые времена при крушении планов били вдребезги домашний фаянс; теперь выбирают путь в никуда. Конечно, есть особые случаи. Человек по имени Монтини, выловленный у берега... профессиональный мнемонист, проделывающий свои фокусы в ночных клубах, полностью потерявший память. Я не могу винить его за то, что он сделал. И я полагаю, что было множество других, кто держал все в голове - игроки, маклеры, бродячие поэты и музыканты - и предпочел бы покончить с собой, нежели попытаться что-то вспомнить.
   - Но если действие лекарств проходит...
   - Проходит? - перебил ее Брайс.
   - Ты это сам говорил.
   - Я поднял эту оптимистическую шумиху для блага граждан. Мы не располагаем экспериментальными данными о влиянии этих лекарств на человека. Черт подери, Лиза, мы ведь не знаем даже количества этой дряни, попавшей в воду. К тому времени, как мы смогли взять пробы, вся система была уже чиста, а мониторы, установленные на насосной станции на случай появления заговорщиков, так и не показали ничего необычного. Я совершенно потерял надежду на хоть какое-нибудь возвращение памяти.