Третье имя называет дай, и отклоняется вдруг от устада пламя светильника. Ученый имам это с луной и звездами на халате, который ходит к гябрам От них у него прозвище .
- Нет'
Тихий голос устада -- мастера цветов прерывает речь великого дай Тот умолкает лишь на мгновение и потом продолжает говорить, словно не услышал возражения Приближенный к гонителям этот имам и налим самого султана Не трогая близких султану людей, нужно тем не менее показать, что все во власти великого сайида-на.
- Нет'
Опять не замечает возражения устада великий дай. Он говорит, что противен учению считающий звезды имам, и строптивость в его взгляде На дороге к гябрам следует встретить названного имама. Известно, что каждый день навещает тот гнездо разврата.
- Нет'
Теперь скрытый дай вдруг быстро наклоняется к самому лицу устада
- Хорошо, праведный даи-худжат, -- соглашается он -- Мы заменим звездочета кем-то другим!
Устад остается сидеть, глядя в огонь светильника, а они уходят.
Стража кричит в городе на башне Абу-Тахира, и откликается ей стража при Шахристанских воротах. В лунной тьме идет он с великим дай, чувствуя исходящую от него силу. Громадные листья нарисованы на светлой земле. Через чей-то виноградник пробираются они, минуя дорогу.
Ночь очищения предстоит ему, и в последний раз видит он этот несовершенный мир. На деревьях, на земле и на руках у него свет. Он отстает на мгновенье, и томительной радостью наполняется тело. Холодную гроздь отрывает он от лозы, и серебряной делается она. Светлые капли стекают с ладони...
Руку вытирает он о халат и поспешно догоняет имама-наставника. Сомнение покидает его, мерзостный дух ударяет в лицо. К текущей от рабада клоаке вышли они. Осторожно, по камням, переходит великий дай на другую сторону. Жирный блеск источают нечистоты.
Следует до конца убить в себе радость, и прямо в клоаку ступает он ногой. Постыдный звук разносится далеко вокруг. Невыносимым становится тяжелое зловоние. Голову приходится поднять ему к небу, и рукавом халата закрывается он от сияющей луны...
Куда-то в сторону гябров идут они. Ни разу не оглянулся и не спросил дороги великий дай. Рядом будут они всю ночь, и особое место есть для этого у сподвижников учения в каждом городе.
Полнеба закрывает тень цитадели на горе. Виден становится им тайный огонь у гябров. Великий дай вдруг останавливается и делает ему знак рукой. Кто-то спускается с горы. Слышен уже голос идущего, и черепки сыплются от его шагов.
-- Человеком будь... Будь человеком!
Это кричит им возникший в лунном сиянии ученый имам. Звездный халат распахнут, и большой кувшин в его руке. Стороной обходят они пьяного имама, а он смеется им вслед.
VI. СУД ИМАМА ОМАРА
Еще на горе почуял он приход дабира. Испуганные гябры суетились по-особому. Ничего нет для них страшнее калама, ибо от письма, по их разумению, все несчастья. Только устное слово почитают огнепоклонники. Впрочем, и правоверные вздрагивают, слыша троекратный костяной стук.
Все собрано в дорогу у гябров, но кувшин в руку все же сунула ему встревоженная Рей. Ждут кого-то важного они сегодняшней ночью. Уж не этого ли писаря под ширванской накидкой, что встретился ему у подножия горы?
Кто-то еще был там, кажется шагирд из султанских садов. Слова правдолюбивого пророка прокричал он им обоим в напутствие. Слишком много скрытых даби-ров появилось в благословенном Мерве, и не к добру это...
* ГЛАВА ДЕСЯТАЯ *
I. ВАЗИР
О совещаниях государя о делах с учеными и мудрецами...
О муфридах личного сопровождения, об их содержании, снаряжении, порядке дел и обстоятельствах...
О распорядке в отношении формы и оружия, украшенного драгоценными камнями, во время государственного приема...
Относительно послов и их дела... О заготовлении фуража на остановках... О ясности в имущественном состоянии войска... О содержании войска всякого рода... Надо, чтобы войско было составлено из разных народов. Так, при доме государя должны пребывать две тысячи хорасанцев и дей-лемцев, которые опасаются друг друга...1
Он постучал каламом по столу и сказал гуламу, чтобы послали за шагирдом. Косые лучи солнца упали на гору дерна в саду. Каждый день он ждет его прихода, но держат шагирда вдалеке от него.
----
Сиасет-намэ, с 97, 99, 101, 105-108
Где-то за стенами кушка кричали дети. Скоро придет сюда Магриби, чтобы взять написанное им с утра. Он отвел наконец глаза от окна, приблизил калам к бумаге.
Повторялись от правого края листа к левому завитки букв. Можно расположить такие строки треугольником или звездой, как делал он некогда молодым дабиром. Имеет ли все это отношение к хаузу, в котором опрокинут мир?
Золотой стержень не ускользал больше из пальцев. Чего же не знал он в жизни из того, что знают блудящая женщина, иудей или имам-звездочет? Нет, не в них, беспутных и умствующих, а в шагирде правильность мира. И должен увидеть опять он его, чтобы окончательно убедиться в этом. .
О совещаниях государя о делах с учеными и мудрецами... Что же, устройство совещаний доказывает рассудительность, полноту разума. Государь может сравнивать свое тайное мнение с мнением других, а потом уже выскажется окончательно Того, кто не делает так, называют своевольным.
О муфридах, коих двести человек должно быть при государе... Не так для охраны содержатся они, ибо это дело мушерифов, тайных и явных. Муфриды же обязаны быть высоки ростом, приятной внешности, с большими и ухоженными усами. И оружие при них пусть будет хорошо прилаженным и красивым. Из этого оружия двадцать перевязей и щитов -- серебряные, пики же хаттий-ские, из особого тростника, что там растет. Когда приедет иностранный посол или гость государя, пусть проходят муфриды под музыку, являя мужественность и красоту шага. Всем станет видно тогда, что порядок в этом государстве.
Ныне во всем свете нет государя более величественного, чем наш, ни у кого нет большего царства. И хоть достиг он такого положения, что может пренебречь условностями, однако посольские приемы следует проводить с подобающей торжественностью. От послов разносится по всему свету слава о державном величии, мудрости, правосудии и прочих качествах государя. Все, что нужно из речей и разговоров на таких приемах, напишут ему особые дабиры с хорошим слогом и пониманием дела. Государю надлежит лишь прочесть это внятно и с глубокомыслием на лице.
Относительно послов это еще не все. Не только для мнения чужеземных правителей, но и для своего народа важна пышность посольских приемов. Люди каждодневно видят их и говорят" "Вот как велик и славен наш государь, со всех концов земли едут к нему!"
В свою очередь государь тоже отправляет своих послов в ближние и дальние страны. Для этого избираются рассудительные люди, умеющие скрывать свои мысли и выведывать все про ту державу, куда они прибыли: каково положение дорог, проходов, рек, рвов, питьевых вод, может или нет пройти войско, в каком количестве имеется фураж, каково войско того царя, а также его численность, снаряжение и местопребывание. А еще должны они знать, какие там водятся угощения и собрания, распорядок чина, сидения и вставания при государе, игры, охоты, какой у него нрав, повадки, поступки, пожалования, правосудность и неправосудность, стар он или молод, учен или невежествен, склоняется ли более к серьезному или веселому, предпочитает женщин или красивых мальчиков-гуламов, бдителен он в делах или беспечен, разрушаются или процветают его владения, каков достаток народа, довольно ли войско, достойный ли у него вазир, опытны ли в делах войны сипах-салары, сколь учены и даровиты его налимы, каков делается государь при питии вина, соблюдается ли порядок в его гареме и про все остальное, что относится к жизни государя, вазира, сановников и народа той страны. Если же предстоит война, то посол должен всячески скрывать это, представлять себя мягким и уступчивым, заискивать, делать дорогие подарки. Тогда покажется тому государю, что от слабости такое поведение, и не будет он серьезно готовиться к отпору...
О фураже следует только указать, чтобы загодя припасали его на всех путях, куда захочет вдруг двинуться государь с войском, и чтобы не растаскивали, а сохраняли там в неприкосновенности...
О ясности и имущественном состоянии всего войска подробно говорится в "Ден-намаке". Предпочтительнее, чтобы не от держателей икта, а прямо от государя получали они жалованье четыре раза в год. И награды пусть самолично раздают им. Когда государь своей рукой сыплет в руки и полы их, в сердцах войска устанавливаются истинные любовь и преданность.
В древних книгах Эраншахра многое сказано и о содержании войска всякого рода. Если состоит в нем тысяча дейлемцев, то должна быть рядом тысяча хорасанцев, а также тюрков, индусов, арабов, армян, эфиопов и прочих. Коль затеют мятеж одни, то сразу можно направить на них других. Войско тем вернее, чем дальше страна, откуда оно набрано. Посему дейлемцев лучше всего направлять служить в Хорасан, а хорасанцев -- в Дейлем. Самого же государя и его дом пусть охраняют купленные еще в детском возрасте гуламы, не ведающие своего происхождения.
Что же относится к сипахсаларам войска, то тут необходимо особо тонкое разумение. Не так важно назначить хорошего сипахсалара, как величественного, с высоким ростом и громким голосом. Такой обычно послушен государю и не мыслит ни о чем больше, как только угодить ему. В случае же войны надо пока отстранить его, а во главе войска поставить дельного, храброго военачальника. Тот быстро сделает что нужно и победит врага. Когда же война закончится, опасен становится такой сипахсалар. Все войско любит и доверяет ему, так что многое может произойти. Надо сразу же вызвать его к себе, наградить и отправить в какое-нибудь дальнее место.
Лучше всего, когда сам государь находится при войске. Если отступает оно, то обвинить следует сипахсала-ров. Трех или четырех можно предать смерти. Когда же войско побеждает, то это благодаря мудрости государя. Сипахсалары в таком случае как бы только выполняют его предначертания.
II. ВАЗИР (Продолжение)
Уже записать приготовился он все про сипахсаларов, но сидел неподвижно, глядя в ровную плоскость листа. Казалось, ток крови прекратился в руке, и не ощущает она больше калама. Он вдруг понял, что со вчерашнего дня продолжает лишь по обязанности писать книгу.
Некое прозрение пришло к нему. Простой костяной палочкой с позолотой сделался калам. Навсегда ушло необъяснимое, и не явятся уже более Тюрчанка, имам Омар, лукавый иудей. Кому же противопоставлять теперь эти ясные положения о необходимости государства?..
Так и не записав про сипахсаларов, взялся рукой он за коврик-саджжад, до половины развернул его и опять стоял в раздумье. Следовало выбрать для молитвы главу из поучения Пророка, но ничего к месту не приходило в голову. Выпустив из руки коврик, пошел он в сад.
Вчерашний песок, что нанесло ветром, уже убрали с аллеи. Как всегда, начал считать он деревья, но остановился на полпути. Незачем было идти ему сегодня к дальней стене. Где-то за ней колючий шиповник, пыль на дороге. А еще есть там хауз с грязной водой, и громко кричат бегающие вокруг дети...
Откуда-то прилетела птица и села на дерево. Он узнал сороку, которая копалась при хаузе в селении, и начал разглядывать ее. Серая была она, как все другие птицы, которых видел он в жизни.
Совсем рядом находился покрытый кошмой дерн. Осторожно ступил он через арык, приподнял угол. Зеленая трава была там, и серебрились капли воды у примятых стеблей. Он тихо провел ладонью, ощущая, как расправляются они от его руки. Розовые колокольчики скользнули между пальцами, затрепетали от солнечного света. Тогда он поднял голову и увидел идущего к нему шагирда.
Чьи-то крики донеслись от ворот со стороны города, но ничего уже больше не слышал он. Иссиня-белое было лицо у подходившего юноши, и прямо на него смотрели растерянные, умоляющие глаза...
III. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
-- Будь человеком!..
В последний раз доносится из сияющей тьмы крик ученого имама, и каменная тень поглощает их. Старый гябр возникает из стены, склоняется перед великим дай. Не в ворота к разгорающемуся костру идут они, а куда-то в сторону. На ощупь приходится ставить ноги. Потом где-то далеко, в самом чреве горы, появляется свет. Начинается ночь очищения.
На возвышении сидит он рядом со скрытым дай, и бронзовый светильник не в силах озарить весь огромный каменный зал. Во тьме теряются проходы между колоннами, непонятные звериные морды таятся в нишах. Когда же наступит время говорить о своем сомнении?..
Не разглядеть лица у великого дай. Грозное безмолвие исходит от его неподвижной фигуры. Сквозь стену прошли они внутрь горы, потому что нет невозможного для дейлемских имамов.
Возвращается все тот же гябр, кланяется им издали. Великий дай резко поднимается и идет к нему. Видно, как говорят они о чем-то в боковом проходе. Все время кланяется гябр и протягивает руку. Черные морщинки на его лице собираются все вместе. На базаре уже видел он этого гябра.
Великий дай отворачивает полу плаща, отсчитывает гябру в ладонь круглые динары. Но тот не убирает руки. Еще и еще раз прибавляет по динару великий дай, потом сердито вскидывает руки к небу. Гябр исчезает, а имам-наставник идет назад, аккуратно подвязывая кошелек к поясу. По-прежнему невидимым остается его лицо.
Два прислужника расстилают дастархан, зажигают светильники в нишах. Каменные звери выдвигаются вперед, на стенах проступают голубые слоны, красные лошади, люди в богатых одеждах с мечами и копьями. Потом приносят белую волокнистую халву, виноград, печеную тыкву, ставят посредине большой серебряный кувшин с танцующими на боках женщинами. Он вспоминает, что все позволено в последнюю ночь идущему на подвиг.
И великий дай Бузург-Умид наливает себе и ему в большие чаши питье из кувшина, делает знак. Он смотрит за рукой учителя, но не видно в ней шарика. Тогда вслед за великим дай приставляет он чашу к губам. Что-то сладкое, обжигающее льется в горло. Прерывается дыхание, кашель раздирает грудь...
Пальцы сделались липкими от пролившегося питья. Но опять наполняется чаша. Сам великий дай уже трижды пил. Всякий раз после этого он звучно ест круто запеченную тыкву. Прислуживающие гябры заносят на блюде сваренный по их обычаю рис с мясом.
Все надо делать, как имам-наставник. С усилием доносит до рта он свою чашу, и сразу извергается из него все выпитое. В сторону наклоняется он для этого. В нишах качают головами звери.
А имам-наставник как будто забыл про него. Рука его протянута к гябрской еде. Пальцы захватывают мясо, уверенно скатывают в плотный ком. Жир стекает обратно на блюдо. Мягкие золотые волосы на пальцах у великого дай. В недоумении поднимает он глаза. Глухая накидка сползает с головы наставника. Виден уже двигающийся рот и черные усики с налипшими зернами риса.
-- Эй, гябр... Все давай!
Великий дай тычет в спину прислужника, подтирающего пролитое питье. Где-то в нишах застучал барабан, играет музыка. Гябры несут корзину с цветами, рассыпают на полу. Огонь загорается на подставке посредине зала.
-- Что дороже радости?
Словно камнем ударяет его по голове. Глаза великого дай смотрят в упор. Запах вареного мяса исходит из его рта.
Нет, не для отзыва сказано это слово. Великий дай громко смеется, потом отталкивает его, пьет из чаши. Не глядя машет он рукой старому гябру в проходе. Появляются женщины...
Они все танцуют, выгибаясь, протягивая к нему руки. И та, с которой был он в горах, среди них. Других женщин он тоже узнает. Дыни и хлеб приносят им из города в уплату.
-- Кого хочешь выбирай, да!..
Вовсе открыто теперь лицо имама-наставника. Пот струится по нему, и морщится маленький нос в оспинках. Обычная чернильница висит у него на шее и калам заткнут за ухо...
Женщины танцуют, одинаково выгибая колени. И на кувшине продолжается их бесконечный танец. Босыми ногами наступают они на цветы, и грязные пятна остаются на полу. Может быть, опять снится это ему?
Но где же великий дай? Надо обязательно найти его. Он встает, обходит растоптанные цветы, у выхода оглядывается. Женщины не танцуют больше. Сбившись в кучу, они смотрят ему вслед.
Во тьме он идет теперь совсем один, упираясь в глухие стены, сворачивая куда придется. В каменные углы на стыках попадают руки, паутина застилает глаза. Но Р пустоту проваливается ладонь, и свет на ней.
На самую середину двора гябров выходит он. Луна стоит прямо над головой. Костер потух, и лишь слабый огонек видится на айване по ту сторону двора. Он подходит и заглядывает в дверь. Кто-то лежит там, развалившись, с женщиной...
Широкая светлая полоса обозначилась по горизонту, но луна по-прежнему сияет среди меркнущих звезд. Все быстрее уходит он от пристанища гябров Ноги спотыкаются в чье-то тело, и едва не падает он вниз головой Звездный имам поднимается с земли, отряхивает свой халат. Кувшин у него в руке
О чем-то предупредить нужно этого имама, но лишь беззвучно шевелятся губы Так и не сказав ничего, пере-ходит он сточную канаву, и не тошнит его уже от нечистот. Куда же ему идти теперь?
Первый луч солнца в городе попадает на башню Абу-Тахира, и голубой огонь загорается в небе. С лязгом открываются Шахристанские ворота Он оборачивается и видит ученого имама, идущего следом
IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА (Продолжение)
Показалось ли ему... или это разносчик горшков идет впереди... Он ускоряет шаг, но нет там уже никого На другую улицу переходит он, возвращается обратно и в десяти шагах от себя вдруг видит Большегубого
Так и не успевает он крикнуть что-нибудь Старый тюрок-мухтасиб в сопровождении десяти стражников проезжает к мечети на пятничную молитву. Большегубый с размаху ударяет шестом о землю Гремят, рассыпаясь, горшки.
-- О, остались ли в этом городе мусульмане? . Где вы, люди, э-эй!
По земле катается Большегубый и кричит тонким голосом, требуя защиты. Мухтасиб строго поднимает палец вверх, потом слезает с коня и подходит к нему. А когда наклоняется, фидаи сует ему нож в живот
Все застывает на мгновение. Старик мухтасиб в согнутом состоянии тычется головой в пыль. А Большегубый лезет на дувал. Подскочивший стражник сбивает его копьем на землю, и тот бежит вдоль улицы, стремясь найти выход. Навстречу ему уже бегут люди. Большегубый мечется между ними, а его бьют с разных сторон палками.
Громко, болезненно вскрикивает каждый раз Большегубый. Он пытается увернуться, но палки достают до него. Ногу перебивают ему, потом руку, и он ползает в пыли, крутясь на одном месте. И вдруг затихает, увидев его среди толпы.
Безмерное страдание во взгляде умирающего фидаи. Что-то шепчут вымазанные грязью губы Все палки сразу поднимаются в небо Отчаянный вопль раздается в наставшей тишине
За ноги волокут по базарной пыли то, что осталось от Большегубого Надвое расколота голова у него, и что-то белое вываливается кусками Вверх его подтягивают арканами, надевают задом на оструганный столб.
Все пятится он среди толпы, не в силах отвернуться На чью-то ногу наступает он и опять видит ученого имама в халате со звездами Зачем ходит за ним этот человек?
И вдруг некая мысль заставляет его содрогнуться. Жив до сих пор ученый имам, потому что не захотел устад его смерти А приехавший с гор дай, который лежит сейчас с женщиной, посмотрел тогда в лицо устаду.
V. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА (Продолжение)
Какие-то люди стоят у знакомой калитки в рабаде огородников Они расступаются, и он заходит во двор. На тахте среди винограда сидит старый мастер, прислонившись спиной к дереву.
Ближе подходит он. Покойно, как обычно, лицо уста-да, ровно опущены веки. Приветствие дому произносит он, потому что люди вокруг И потом только видит нож в груди устада.
О корни спотыкается он в незнакомом саду, падает лицом в траву. Следует прикрыть голову руками, чтобы ничего больше не видеть и не слышать. Но как только делает он это, то возвращается вдруг на подворье гябров Женщина из другого мира лежит там Дейлемский имам развалился с ней, и мерзко движется его жирное тело ..
И тут же крутится в пыли Большегубый. Со стуком ударяют по нему палки, и мольба в его глазах Устад сидит в своем саду, покойно положив руки.
Он вскакивает, оглядывается по сторонам. Луна и звезды движутся среди дувалов. Всепонимающий имам идет следом, не отставая. Ничего больше не остается в этом мире. А ему куда-то нужно пойти и что-то сделать...
VI. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА (Продолжение)
ВВсе загораживает протянутый кусок. Он силится затолкать его в себя весь без остатка, и 'камнем останавливается хлеб в горле..
В недоумении смотрит он на свою руку, зарывшуюся среди травы Красные колокольчики подрагивают совсем рядом. А старик все гладит его голову, не ведая ни о чем.
На место становится мир. Медленно убирает он пальцы с холодного дерна, поправляет кошму. Смертная тоска отступает от горла, слабые, глухие звуки пробиваются наружу. Потом склоняется он и целует добрую, спасительную руку, опять возвратившую ему жизнь.
VII. СУД ИМАМА ОМАРА
Теряется знак агая в сумятице звуков. С протяжным криком об убийстве подлетает к воротам кушка стражник мухтасиба. Но старый вазир не слышит. Опустив руки, смотрит он на идущего к нему шагирда...
В утреннем сне набежал на него этот шагирд, уходящий от гябров. Сомнение появилось наконец у него в глазах. Что-то шептали губы, и острый запах крови ощутился вдруг в полную силу. Отбросив кувшин, пошел он следом за шагирд ом...
Человеческий вопль не умолкал в розовом небе. Окровавленная плоть падала в базарный прах, и шагирд отступал, наталкиваясь на людей. Кого-то другого вздевали на столб...
И опять увидел он шагирда в рабаде огородников. Бедный устад нашел свой конец от взращенного им же семени. Это дабиры снова выхватили факел из рук правдолюбцев, и ни к чему стали им свидетели...
В сады метнулся шагирд. Словно у слепого были выставлены вперед его руки. И вдруг понял он, куда тот побежал.
Поздно было уже что-нибудь делать. Неверными шагами шел шагирд к агаю. Старый вазир ждал, ничего не подозревая...
В траве, подойдя, начал искать шагирд и вдруг пошатнулся. Агай протянул руку. Что-то неясное произошло между ними. А шагирд вдруг наклонился, припал к руке агая, затрясся от плача.
Он приблизился, стараясь рассмотреть, что же случилось с агаем. Прямой и строгий, стоял великий вазир, прижимая к себе голову юноши. В круглых глазах его было торжество.
* ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ *
I. ВАЗИР
О пребывании за чожников и содержании войска разных народов при дворе...
О необходимости иметь на службе туркмен т положении гуламов...
О неутруждении служащих во время службы и распорядке их дел. .
Относительно государевых приемов...
О распорядке собрания для питья вина и правилах при этом...
О порядке стояния служащих во время службы...
О нуждах и требованиях войска, о службе свиты...
Об устройстве внешнего вида, оружия и снаряжения, боевого и походного...
О выговорах сановникам в случае ошибок и проступков... Тем, кого удостаивают высоких мест в государстве, кого возвеличивают, приходится переносить много невзгод в наше время. Если выговаривать им открыто -получится нечестие и подрыв власти. Предпочтительнее действовать другим образом...
-----
1 Сиасет-намэ, с 108-110, 124, 126, 128-131
Не меняя положения, повернул он голову к окну и посмотрел, что делает шагирд. Тот укладывал назад на арбу привезенный накануне дерн.
Да, не для себя пишет он книгу, но в пользу таких, как этот шагирд. Им, простым и богобоязненным, в первую очередь нужен порядок в государстве. Когда все на своем месте, то садовник растит цветы, райят идет за плугом, кузнец выковывает орудия труда, купец усердствует в торговле, воин побеждает в сражениях, а да-биры смотрят, чтобы все делалось по закону. Разве плохо, когда все это так?
В труде суть человека, и хлеб в основе всего. Какие еще чувства могут обуревать людей, коль сыты они? Это -- естественное поведение простого человека. Им дают хлеб, и они благодарны за него. Лишь всяким умствующим имамам и лукавым иудеям присуще беспокойство. И женщинам с их нетвердым естеством все хочется чего-то необыкновенного, призрачного...
На глазах у некоего имама вчера произошло это. К нему пришел шагирд и поцеловал руку за хлеб, протянутый некогда. Значит, все в мире делается правильно. Тверда его рука -- рука дабира, и в дым обратились пустые видения...
О пребывании заложников при дворе сказано во всех старых книгах Эраншахра. Не так важны они в качестве прямых заложников, ибо и сына своего не пожалеет задумавший измену правитель. Но если в столице при дворе постоянно находятся три-четыре высокородных сановника от какой-то страны, да и к тому же смещенных там со своих постов, то обязательно станут они докладывать о происходящих там непорядках. А тамошний правитель будет знать, что есть кем заменить его.
О туркменах... С ними нужно поступать, как некогда с персами. Они -главный народ этой державы, храбры в сражениях и неприхотливы. Но хоть числятся ныне туркмены первыми в государстве, а беднее всех прочих, коих сами завоевали. Даже коня имеет не всякий, и пусто в их шатрах. Посему следует громко хвалить их, почаще называть великим народом. Им по простоте большего не надо.
О неутруждении служащих во время службы... ле-дует запретить вызывать всякий раз ко двору всех, кто служит, ибо мешает это повседневному делу. Каждый чин должен знать свое место и час прихода, и не будет тогда пустого времяпрепровождения.
- Нет'
Тихий голос устада -- мастера цветов прерывает речь великого дай Тот умолкает лишь на мгновение и потом продолжает говорить, словно не услышал возражения Приближенный к гонителям этот имам и налим самого султана Не трогая близких султану людей, нужно тем не менее показать, что все во власти великого сайида-на.
- Нет'
Опять не замечает возражения устада великий дай. Он говорит, что противен учению считающий звезды имам, и строптивость в его взгляде На дороге к гябрам следует встретить названного имама. Известно, что каждый день навещает тот гнездо разврата.
- Нет'
Теперь скрытый дай вдруг быстро наклоняется к самому лицу устада
- Хорошо, праведный даи-худжат, -- соглашается он -- Мы заменим звездочета кем-то другим!
Устад остается сидеть, глядя в огонь светильника, а они уходят.
Стража кричит в городе на башне Абу-Тахира, и откликается ей стража при Шахристанских воротах. В лунной тьме идет он с великим дай, чувствуя исходящую от него силу. Громадные листья нарисованы на светлой земле. Через чей-то виноградник пробираются они, минуя дорогу.
Ночь очищения предстоит ему, и в последний раз видит он этот несовершенный мир. На деревьях, на земле и на руках у него свет. Он отстает на мгновенье, и томительной радостью наполняется тело. Холодную гроздь отрывает он от лозы, и серебряной делается она. Светлые капли стекают с ладони...
Руку вытирает он о халат и поспешно догоняет имама-наставника. Сомнение покидает его, мерзостный дух ударяет в лицо. К текущей от рабада клоаке вышли они. Осторожно, по камням, переходит великий дай на другую сторону. Жирный блеск источают нечистоты.
Следует до конца убить в себе радость, и прямо в клоаку ступает он ногой. Постыдный звук разносится далеко вокруг. Невыносимым становится тяжелое зловоние. Голову приходится поднять ему к небу, и рукавом халата закрывается он от сияющей луны...
Куда-то в сторону гябров идут они. Ни разу не оглянулся и не спросил дороги великий дай. Рядом будут они всю ночь, и особое место есть для этого у сподвижников учения в каждом городе.
Полнеба закрывает тень цитадели на горе. Виден становится им тайный огонь у гябров. Великий дай вдруг останавливается и делает ему знак рукой. Кто-то спускается с горы. Слышен уже голос идущего, и черепки сыплются от его шагов.
-- Человеком будь... Будь человеком!
Это кричит им возникший в лунном сиянии ученый имам. Звездный халат распахнут, и большой кувшин в его руке. Стороной обходят они пьяного имама, а он смеется им вслед.
VI. СУД ИМАМА ОМАРА
Еще на горе почуял он приход дабира. Испуганные гябры суетились по-особому. Ничего нет для них страшнее калама, ибо от письма, по их разумению, все несчастья. Только устное слово почитают огнепоклонники. Впрочем, и правоверные вздрагивают, слыша троекратный костяной стук.
Все собрано в дорогу у гябров, но кувшин в руку все же сунула ему встревоженная Рей. Ждут кого-то важного они сегодняшней ночью. Уж не этого ли писаря под ширванской накидкой, что встретился ему у подножия горы?
Кто-то еще был там, кажется шагирд из султанских садов. Слова правдолюбивого пророка прокричал он им обоим в напутствие. Слишком много скрытых даби-ров появилось в благословенном Мерве, и не к добру это...
* ГЛАВА ДЕСЯТАЯ *
I. ВАЗИР
О совещаниях государя о делах с учеными и мудрецами...
О муфридах личного сопровождения, об их содержании, снаряжении, порядке дел и обстоятельствах...
О распорядке в отношении формы и оружия, украшенного драгоценными камнями, во время государственного приема...
Относительно послов и их дела... О заготовлении фуража на остановках... О ясности в имущественном состоянии войска... О содержании войска всякого рода... Надо, чтобы войско было составлено из разных народов. Так, при доме государя должны пребывать две тысячи хорасанцев и дей-лемцев, которые опасаются друг друга...1
Он постучал каламом по столу и сказал гуламу, чтобы послали за шагирдом. Косые лучи солнца упали на гору дерна в саду. Каждый день он ждет его прихода, но держат шагирда вдалеке от него.
----
Сиасет-намэ, с 97, 99, 101, 105-108
Где-то за стенами кушка кричали дети. Скоро придет сюда Магриби, чтобы взять написанное им с утра. Он отвел наконец глаза от окна, приблизил калам к бумаге.
Повторялись от правого края листа к левому завитки букв. Можно расположить такие строки треугольником или звездой, как делал он некогда молодым дабиром. Имеет ли все это отношение к хаузу, в котором опрокинут мир?
Золотой стержень не ускользал больше из пальцев. Чего же не знал он в жизни из того, что знают блудящая женщина, иудей или имам-звездочет? Нет, не в них, беспутных и умствующих, а в шагирде правильность мира. И должен увидеть опять он его, чтобы окончательно убедиться в этом. .
О совещаниях государя о делах с учеными и мудрецами... Что же, устройство совещаний доказывает рассудительность, полноту разума. Государь может сравнивать свое тайное мнение с мнением других, а потом уже выскажется окончательно Того, кто не делает так, называют своевольным.
О муфридах, коих двести человек должно быть при государе... Не так для охраны содержатся они, ибо это дело мушерифов, тайных и явных. Муфриды же обязаны быть высоки ростом, приятной внешности, с большими и ухоженными усами. И оружие при них пусть будет хорошо прилаженным и красивым. Из этого оружия двадцать перевязей и щитов -- серебряные, пики же хаттий-ские, из особого тростника, что там растет. Когда приедет иностранный посол или гость государя, пусть проходят муфриды под музыку, являя мужественность и красоту шага. Всем станет видно тогда, что порядок в этом государстве.
Ныне во всем свете нет государя более величественного, чем наш, ни у кого нет большего царства. И хоть достиг он такого положения, что может пренебречь условностями, однако посольские приемы следует проводить с подобающей торжественностью. От послов разносится по всему свету слава о державном величии, мудрости, правосудии и прочих качествах государя. Все, что нужно из речей и разговоров на таких приемах, напишут ему особые дабиры с хорошим слогом и пониманием дела. Государю надлежит лишь прочесть это внятно и с глубокомыслием на лице.
Относительно послов это еще не все. Не только для мнения чужеземных правителей, но и для своего народа важна пышность посольских приемов. Люди каждодневно видят их и говорят" "Вот как велик и славен наш государь, со всех концов земли едут к нему!"
В свою очередь государь тоже отправляет своих послов в ближние и дальние страны. Для этого избираются рассудительные люди, умеющие скрывать свои мысли и выведывать все про ту державу, куда они прибыли: каково положение дорог, проходов, рек, рвов, питьевых вод, может или нет пройти войско, в каком количестве имеется фураж, каково войско того царя, а также его численность, снаряжение и местопребывание. А еще должны они знать, какие там водятся угощения и собрания, распорядок чина, сидения и вставания при государе, игры, охоты, какой у него нрав, повадки, поступки, пожалования, правосудность и неправосудность, стар он или молод, учен или невежествен, склоняется ли более к серьезному или веселому, предпочитает женщин или красивых мальчиков-гуламов, бдителен он в делах или беспечен, разрушаются или процветают его владения, каков достаток народа, довольно ли войско, достойный ли у него вазир, опытны ли в делах войны сипах-салары, сколь учены и даровиты его налимы, каков делается государь при питии вина, соблюдается ли порядок в его гареме и про все остальное, что относится к жизни государя, вазира, сановников и народа той страны. Если же предстоит война, то посол должен всячески скрывать это, представлять себя мягким и уступчивым, заискивать, делать дорогие подарки. Тогда покажется тому государю, что от слабости такое поведение, и не будет он серьезно готовиться к отпору...
О фураже следует только указать, чтобы загодя припасали его на всех путях, куда захочет вдруг двинуться государь с войском, и чтобы не растаскивали, а сохраняли там в неприкосновенности...
О ясности и имущественном состоянии всего войска подробно говорится в "Ден-намаке". Предпочтительнее, чтобы не от держателей икта, а прямо от государя получали они жалованье четыре раза в год. И награды пусть самолично раздают им. Когда государь своей рукой сыплет в руки и полы их, в сердцах войска устанавливаются истинные любовь и преданность.
В древних книгах Эраншахра многое сказано и о содержании войска всякого рода. Если состоит в нем тысяча дейлемцев, то должна быть рядом тысяча хорасанцев, а также тюрков, индусов, арабов, армян, эфиопов и прочих. Коль затеют мятеж одни, то сразу можно направить на них других. Войско тем вернее, чем дальше страна, откуда оно набрано. Посему дейлемцев лучше всего направлять служить в Хорасан, а хорасанцев -- в Дейлем. Самого же государя и его дом пусть охраняют купленные еще в детском возрасте гуламы, не ведающие своего происхождения.
Что же относится к сипахсаларам войска, то тут необходимо особо тонкое разумение. Не так важно назначить хорошего сипахсалара, как величественного, с высоким ростом и громким голосом. Такой обычно послушен государю и не мыслит ни о чем больше, как только угодить ему. В случае же войны надо пока отстранить его, а во главе войска поставить дельного, храброго военачальника. Тот быстро сделает что нужно и победит врага. Когда же война закончится, опасен становится такой сипахсалар. Все войско любит и доверяет ему, так что многое может произойти. Надо сразу же вызвать его к себе, наградить и отправить в какое-нибудь дальнее место.
Лучше всего, когда сам государь находится при войске. Если отступает оно, то обвинить следует сипахсала-ров. Трех или четырех можно предать смерти. Когда же войско побеждает, то это благодаря мудрости государя. Сипахсалары в таком случае как бы только выполняют его предначертания.
II. ВАЗИР (Продолжение)
Уже записать приготовился он все про сипахсаларов, но сидел неподвижно, глядя в ровную плоскость листа. Казалось, ток крови прекратился в руке, и не ощущает она больше калама. Он вдруг понял, что со вчерашнего дня продолжает лишь по обязанности писать книгу.
Некое прозрение пришло к нему. Простой костяной палочкой с позолотой сделался калам. Навсегда ушло необъяснимое, и не явятся уже более Тюрчанка, имам Омар, лукавый иудей. Кому же противопоставлять теперь эти ясные положения о необходимости государства?..
Так и не записав про сипахсаларов, взялся рукой он за коврик-саджжад, до половины развернул его и опять стоял в раздумье. Следовало выбрать для молитвы главу из поучения Пророка, но ничего к месту не приходило в голову. Выпустив из руки коврик, пошел он в сад.
Вчерашний песок, что нанесло ветром, уже убрали с аллеи. Как всегда, начал считать он деревья, но остановился на полпути. Незачем было идти ему сегодня к дальней стене. Где-то за ней колючий шиповник, пыль на дороге. А еще есть там хауз с грязной водой, и громко кричат бегающие вокруг дети...
Откуда-то прилетела птица и села на дерево. Он узнал сороку, которая копалась при хаузе в селении, и начал разглядывать ее. Серая была она, как все другие птицы, которых видел он в жизни.
Совсем рядом находился покрытый кошмой дерн. Осторожно ступил он через арык, приподнял угол. Зеленая трава была там, и серебрились капли воды у примятых стеблей. Он тихо провел ладонью, ощущая, как расправляются они от его руки. Розовые колокольчики скользнули между пальцами, затрепетали от солнечного света. Тогда он поднял голову и увидел идущего к нему шагирда.
Чьи-то крики донеслись от ворот со стороны города, но ничего уже больше не слышал он. Иссиня-белое было лицо у подходившего юноши, и прямо на него смотрели растерянные, умоляющие глаза...
III. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА
-- Будь человеком!..
В последний раз доносится из сияющей тьмы крик ученого имама, и каменная тень поглощает их. Старый гябр возникает из стены, склоняется перед великим дай. Не в ворота к разгорающемуся костру идут они, а куда-то в сторону. На ощупь приходится ставить ноги. Потом где-то далеко, в самом чреве горы, появляется свет. Начинается ночь очищения.
На возвышении сидит он рядом со скрытым дай, и бронзовый светильник не в силах озарить весь огромный каменный зал. Во тьме теряются проходы между колоннами, непонятные звериные морды таятся в нишах. Когда же наступит время говорить о своем сомнении?..
Не разглядеть лица у великого дай. Грозное безмолвие исходит от его неподвижной фигуры. Сквозь стену прошли они внутрь горы, потому что нет невозможного для дейлемских имамов.
Возвращается все тот же гябр, кланяется им издали. Великий дай резко поднимается и идет к нему. Видно, как говорят они о чем-то в боковом проходе. Все время кланяется гябр и протягивает руку. Черные морщинки на его лице собираются все вместе. На базаре уже видел он этого гябра.
Великий дай отворачивает полу плаща, отсчитывает гябру в ладонь круглые динары. Но тот не убирает руки. Еще и еще раз прибавляет по динару великий дай, потом сердито вскидывает руки к небу. Гябр исчезает, а имам-наставник идет назад, аккуратно подвязывая кошелек к поясу. По-прежнему невидимым остается его лицо.
Два прислужника расстилают дастархан, зажигают светильники в нишах. Каменные звери выдвигаются вперед, на стенах проступают голубые слоны, красные лошади, люди в богатых одеждах с мечами и копьями. Потом приносят белую волокнистую халву, виноград, печеную тыкву, ставят посредине большой серебряный кувшин с танцующими на боках женщинами. Он вспоминает, что все позволено в последнюю ночь идущему на подвиг.
И великий дай Бузург-Умид наливает себе и ему в большие чаши питье из кувшина, делает знак. Он смотрит за рукой учителя, но не видно в ней шарика. Тогда вслед за великим дай приставляет он чашу к губам. Что-то сладкое, обжигающее льется в горло. Прерывается дыхание, кашель раздирает грудь...
Пальцы сделались липкими от пролившегося питья. Но опять наполняется чаша. Сам великий дай уже трижды пил. Всякий раз после этого он звучно ест круто запеченную тыкву. Прислуживающие гябры заносят на блюде сваренный по их обычаю рис с мясом.
Все надо делать, как имам-наставник. С усилием доносит до рта он свою чашу, и сразу извергается из него все выпитое. В сторону наклоняется он для этого. В нишах качают головами звери.
А имам-наставник как будто забыл про него. Рука его протянута к гябрской еде. Пальцы захватывают мясо, уверенно скатывают в плотный ком. Жир стекает обратно на блюдо. Мягкие золотые волосы на пальцах у великого дай. В недоумении поднимает он глаза. Глухая накидка сползает с головы наставника. Виден уже двигающийся рот и черные усики с налипшими зернами риса.
-- Эй, гябр... Все давай!
Великий дай тычет в спину прислужника, подтирающего пролитое питье. Где-то в нишах застучал барабан, играет музыка. Гябры несут корзину с цветами, рассыпают на полу. Огонь загорается на подставке посредине зала.
-- Что дороже радости?
Словно камнем ударяет его по голове. Глаза великого дай смотрят в упор. Запах вареного мяса исходит из его рта.
Нет, не для отзыва сказано это слово. Великий дай громко смеется, потом отталкивает его, пьет из чаши. Не глядя машет он рукой старому гябру в проходе. Появляются женщины...
Они все танцуют, выгибаясь, протягивая к нему руки. И та, с которой был он в горах, среди них. Других женщин он тоже узнает. Дыни и хлеб приносят им из города в уплату.
-- Кого хочешь выбирай, да!..
Вовсе открыто теперь лицо имама-наставника. Пот струится по нему, и морщится маленький нос в оспинках. Обычная чернильница висит у него на шее и калам заткнут за ухо...
Женщины танцуют, одинаково выгибая колени. И на кувшине продолжается их бесконечный танец. Босыми ногами наступают они на цветы, и грязные пятна остаются на полу. Может быть, опять снится это ему?
Но где же великий дай? Надо обязательно найти его. Он встает, обходит растоптанные цветы, у выхода оглядывается. Женщины не танцуют больше. Сбившись в кучу, они смотрят ему вслед.
Во тьме он идет теперь совсем один, упираясь в глухие стены, сворачивая куда придется. В каменные углы на стыках попадают руки, паутина застилает глаза. Но Р пустоту проваливается ладонь, и свет на ней.
На самую середину двора гябров выходит он. Луна стоит прямо над головой. Костер потух, и лишь слабый огонек видится на айване по ту сторону двора. Он подходит и заглядывает в дверь. Кто-то лежит там, развалившись, с женщиной...
Широкая светлая полоса обозначилась по горизонту, но луна по-прежнему сияет среди меркнущих звезд. Все быстрее уходит он от пристанища гябров Ноги спотыкаются в чье-то тело, и едва не падает он вниз головой Звездный имам поднимается с земли, отряхивает свой халат. Кувшин у него в руке
О чем-то предупредить нужно этого имама, но лишь беззвучно шевелятся губы Так и не сказав ничего, пере-ходит он сточную канаву, и не тошнит его уже от нечистот. Куда же ему идти теперь?
Первый луч солнца в городе попадает на башню Абу-Тахира, и голубой огонь загорается в небе. С лязгом открываются Шахристанские ворота Он оборачивается и видит ученого имама, идущего следом
IV. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА (Продолжение)
Показалось ли ему... или это разносчик горшков идет впереди... Он ускоряет шаг, но нет там уже никого На другую улицу переходит он, возвращается обратно и в десяти шагах от себя вдруг видит Большегубого
Так и не успевает он крикнуть что-нибудь Старый тюрок-мухтасиб в сопровождении десяти стражников проезжает к мечети на пятничную молитву. Большегубый с размаху ударяет шестом о землю Гремят, рассыпаясь, горшки.
-- О, остались ли в этом городе мусульмане? . Где вы, люди, э-эй!
По земле катается Большегубый и кричит тонким голосом, требуя защиты. Мухтасиб строго поднимает палец вверх, потом слезает с коня и подходит к нему. А когда наклоняется, фидаи сует ему нож в живот
Все застывает на мгновение. Старик мухтасиб в согнутом состоянии тычется головой в пыль. А Большегубый лезет на дувал. Подскочивший стражник сбивает его копьем на землю, и тот бежит вдоль улицы, стремясь найти выход. Навстречу ему уже бегут люди. Большегубый мечется между ними, а его бьют с разных сторон палками.
Громко, болезненно вскрикивает каждый раз Большегубый. Он пытается увернуться, но палки достают до него. Ногу перебивают ему, потом руку, и он ползает в пыли, крутясь на одном месте. И вдруг затихает, увидев его среди толпы.
Безмерное страдание во взгляде умирающего фидаи. Что-то шепчут вымазанные грязью губы Все палки сразу поднимаются в небо Отчаянный вопль раздается в наставшей тишине
За ноги волокут по базарной пыли то, что осталось от Большегубого Надвое расколота голова у него, и что-то белое вываливается кусками Вверх его подтягивают арканами, надевают задом на оструганный столб.
Все пятится он среди толпы, не в силах отвернуться На чью-то ногу наступает он и опять видит ученого имама в халате со звездами Зачем ходит за ним этот человек?
И вдруг некая мысль заставляет его содрогнуться. Жив до сих пор ученый имам, потому что не захотел устад его смерти А приехавший с гор дай, который лежит сейчас с женщиной, посмотрел тогда в лицо устаду.
V. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА (Продолжение)
Какие-то люди стоят у знакомой калитки в рабаде огородников Они расступаются, и он заходит во двор. На тахте среди винограда сидит старый мастер, прислонившись спиной к дереву.
Ближе подходит он. Покойно, как обычно, лицо уста-да, ровно опущены веки. Приветствие дому произносит он, потому что люди вокруг И потом только видит нож в груди устада.
О корни спотыкается он в незнакомом саду, падает лицом в траву. Следует прикрыть голову руками, чтобы ничего больше не видеть и не слышать. Но как только делает он это, то возвращается вдруг на подворье гябров Женщина из другого мира лежит там Дейлемский имам развалился с ней, и мерзко движется его жирное тело ..
И тут же крутится в пыли Большегубый. Со стуком ударяют по нему палки, и мольба в его глазах Устад сидит в своем саду, покойно положив руки.
Он вскакивает, оглядывается по сторонам. Луна и звезды движутся среди дувалов. Всепонимающий имам идет следом, не отставая. Ничего больше не остается в этом мире. А ему куда-то нужно пойти и что-то сделать...
VI. ОТКРОВЕНИЕ ШАГИРДА (Продолжение)
ВВсе загораживает протянутый кусок. Он силится затолкать его в себя весь без остатка, и 'камнем останавливается хлеб в горле..
В недоумении смотрит он на свою руку, зарывшуюся среди травы Красные колокольчики подрагивают совсем рядом. А старик все гладит его голову, не ведая ни о чем.
На место становится мир. Медленно убирает он пальцы с холодного дерна, поправляет кошму. Смертная тоска отступает от горла, слабые, глухие звуки пробиваются наружу. Потом склоняется он и целует добрую, спасительную руку, опять возвратившую ему жизнь.
VII. СУД ИМАМА ОМАРА
Теряется знак агая в сумятице звуков. С протяжным криком об убийстве подлетает к воротам кушка стражник мухтасиба. Но старый вазир не слышит. Опустив руки, смотрит он на идущего к нему шагирда...
В утреннем сне набежал на него этот шагирд, уходящий от гябров. Сомнение появилось наконец у него в глазах. Что-то шептали губы, и острый запах крови ощутился вдруг в полную силу. Отбросив кувшин, пошел он следом за шагирд ом...
Человеческий вопль не умолкал в розовом небе. Окровавленная плоть падала в базарный прах, и шагирд отступал, наталкиваясь на людей. Кого-то другого вздевали на столб...
И опять увидел он шагирда в рабаде огородников. Бедный устад нашел свой конец от взращенного им же семени. Это дабиры снова выхватили факел из рук правдолюбцев, и ни к чему стали им свидетели...
В сады метнулся шагирд. Словно у слепого были выставлены вперед его руки. И вдруг понял он, куда тот побежал.
Поздно было уже что-нибудь делать. Неверными шагами шел шагирд к агаю. Старый вазир ждал, ничего не подозревая...
В траве, подойдя, начал искать шагирд и вдруг пошатнулся. Агай протянул руку. Что-то неясное произошло между ними. А шагирд вдруг наклонился, припал к руке агая, затрясся от плача.
Он приблизился, стараясь рассмотреть, что же случилось с агаем. Прямой и строгий, стоял великий вазир, прижимая к себе голову юноши. В круглых глазах его было торжество.
* ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ *
I. ВАЗИР
О пребывании за чожников и содержании войска разных народов при дворе...
О необходимости иметь на службе туркмен т положении гуламов...
О неутруждении служащих во время службы и распорядке их дел. .
Относительно государевых приемов...
О распорядке собрания для питья вина и правилах при этом...
О порядке стояния служащих во время службы...
О нуждах и требованиях войска, о службе свиты...
Об устройстве внешнего вида, оружия и снаряжения, боевого и походного...
О выговорах сановникам в случае ошибок и проступков... Тем, кого удостаивают высоких мест в государстве, кого возвеличивают, приходится переносить много невзгод в наше время. Если выговаривать им открыто -получится нечестие и подрыв власти. Предпочтительнее действовать другим образом...
-----
1 Сиасет-намэ, с 108-110, 124, 126, 128-131
Не меняя положения, повернул он голову к окну и посмотрел, что делает шагирд. Тот укладывал назад на арбу привезенный накануне дерн.
Да, не для себя пишет он книгу, но в пользу таких, как этот шагирд. Им, простым и богобоязненным, в первую очередь нужен порядок в государстве. Когда все на своем месте, то садовник растит цветы, райят идет за плугом, кузнец выковывает орудия труда, купец усердствует в торговле, воин побеждает в сражениях, а да-биры смотрят, чтобы все делалось по закону. Разве плохо, когда все это так?
В труде суть человека, и хлеб в основе всего. Какие еще чувства могут обуревать людей, коль сыты они? Это -- естественное поведение простого человека. Им дают хлеб, и они благодарны за него. Лишь всяким умствующим имамам и лукавым иудеям присуще беспокойство. И женщинам с их нетвердым естеством все хочется чего-то необыкновенного, призрачного...
На глазах у некоего имама вчера произошло это. К нему пришел шагирд и поцеловал руку за хлеб, протянутый некогда. Значит, все в мире делается правильно. Тверда его рука -- рука дабира, и в дым обратились пустые видения...
О пребывании заложников при дворе сказано во всех старых книгах Эраншахра. Не так важны они в качестве прямых заложников, ибо и сына своего не пожалеет задумавший измену правитель. Но если в столице при дворе постоянно находятся три-четыре высокородных сановника от какой-то страны, да и к тому же смещенных там со своих постов, то обязательно станут они докладывать о происходящих там непорядках. А тамошний правитель будет знать, что есть кем заменить его.
О туркменах... С ними нужно поступать, как некогда с персами. Они -главный народ этой державы, храбры в сражениях и неприхотливы. Но хоть числятся ныне туркмены первыми в государстве, а беднее всех прочих, коих сами завоевали. Даже коня имеет не всякий, и пусто в их шатрах. Посему следует громко хвалить их, почаще называть великим народом. Им по простоте большего не надо.
О неутруждении служащих во время службы... ле-дует запретить вызывать всякий раз ко двору всех, кто служит, ибо мешает это повседневному делу. Каждый чин должен знать свое место и час прихода, и не будет тогда пустого времяпрепровождения.