Страница:
Впрочем, Мегрэ ни разу не улыбнулся. Когда на улице Фебур Сент-Оноре она захотела зайти в магазин, где продаются первые в сезоне овощи и фрукты, он тихонько сказал:
– Я думаю, ему еще ничего нельзя есть, детка.
Но она заупрямилась, купила лучший испанский виноград, апельсины, бутылку шампанского. Она обязательно хотела захватить цветов, приобрела огромный букет белой сирени и несла все это сама, не меняя выражения лица, трагического и словно отсутствующего.
Мегрэ покорно следовал за ней, как снисходительный и добрый папаша. Он с облегчением узнал, что в Божоне как раз неприемный час: Фелиси выглядела так, что, конечно, вызвала бы сенсацию среди посетителей. Однако же он попросил дежурного врача разрешить ей заглянуть в палату, куда положили Жака Петийона. Палата находилась в конце длинного коридора: воздух в нем был спертый, через открытые двери виднелись кровати, унылые лица, все белое, слишком много белого, – этот цвет превратился здесь в цвет болезни.
Их довольно долго заставили ждать. Фелиси стояла, нагруженная своими пакетами. Наконец к ним подошла санитарка; при виде Фелиси она широко раскрыла глаза.
– Давайте все это сюда… Пригодится какому-нибудь ребенку… Тише… Главное, не разговаривайте… Не шумите…
Она чуть приоткрыла одну из дверей, позволила Фелиси только бросить взгляд в палату, утонувшую в полумраке, где Петийон лежал неподвижно, как мертвый.
Когда дверь затворилась, Фелиси сочла своим долгом сказать:
– Ведь вы его спасете, правда?.. Умоляю вас, сделайте все возможное, чтобы спасти его…
– Но, мадемуазель…
– Не жалейте ничего… Вот возьмите…
Мегрэ не засмеялся, даже не улыбнулся, видя, как она вытащила из сумки сложенный во много раз тысячефранковый билет и протянула его своей собеседнице.
– Если нужны деньги, любую сумму…
Тут уж Мегрэ перестал над ней подтрунивать, хотя она никогда еще не выглядела такой смешной. На обратном пути Фелиси шествовала по коридору в роскошно развевающейся черной вуали; навстречу ей попался какой-то больной мальчуган. Она наклонилась и со вздохом поцеловала его:
– Бедный крошка!..
Когда сам страдаешь, еще больше сочувствуешь страданиям других, не так ли? В нескольких шагах от них стояла молоденькая санитарка с крашенными в платиновый цвет волосами, вызывающе затянутая в халат, подчеркивающий ее формы. Санитарка посмотрела на Фелиси, чуть не фыркнула, позвала из палаты подружку, чтобы и та тоже полюбовалась.
– Вы просто индюшка, мадемуазель, – сказал он санитарке.
Мегрэ продолжал сопровождать Фелиси так серьезно, как будто являлся ее родственником. Она слышала его отповедь санитарке и осталась ему благодарна. На тротуаре, на залитой солнцем улице, он понял, что Фелиси уже не так напряжена и свободно чувствует себя рядом с ним Воспользовавшись этим, Мегрэ шепнул:
– Вы знаете всю правду, не так ли?
Фелиси не отрицала.
– Пойдемте…
До полудня оставалось немного. Мегрэ решил повернуть направо, туда, где на светлой и шумной площади Терн кишела толпа, и Фелиси последовала за ним, ковыляя на своих слишком высоких каблуках.
– А все-таки я вам ничего не скажу, – вздохнула она через несколько шагов.
– Знаю…
Теперь он угадывал многое. Не знал еще, кто был убийцей старика Лапи, не знал имени того, кто прошлой ночью стрелял в саксофониста, однако он уже понимал, что Фелиси… Как это выразить? Например, в поезде тем нескольким пассажирам, которые видели ее, застывшую в театральной скорби, она показалась смешной; в больнице слишком кокетливая санитарка не удержалась и прыснула со смеха; хозяин танцевального зала в Пуасси прозвал Фелиси попугаем; Лапи наградил ее прозвищем Какаду, да и самого Мегрэ долго коробили ее ребяческие фокусы.
Вот и сейчас люди оборачивались при виде этой странной пары, и, когда Мегрэ толкнул дверь ресторанчика, посещавшегося только завсегдатаями и в этот час еще пустого, он заметил взгляд, который официант бросил на хозяйку, сидевшую у кассы.
Но зато Мегрэ разглядел тот простой человеческий трепет, который прячется за внешностью самых эксцентричных чудаков.
– Мы славно позавтракаем вдвоем, правда?
Она сочла нужным повторить:
– А все-таки я вам ничего не скажу…
– Пусть будет по-вашему, детка… Вы мне ничего не скажете… Что вы хотите на завтрак?
Зал ресторана старомодный, уютный, стены цвета слоновой кости со вделанными в них большими, немного потускневшими зеркалами; никелированные шары, в которые официанты прячут тряпки, ряды выдвижных ящиков, выкрашенных под дерево, где завсегдатаи держат свои салфетки. Дежурное блюдо объявлено: весеннее рагу из барашка с овощами. В меню почти к каждому блюду помечен дополнительный гарнир.
Мегрэ заказал завтрак. Фелиси забросила за плечи свою вуаль.
– Вам очень плохо жилось в Фекане?
Он знает, что делает. Он ждет, когда губы ее вздрогнут и она постарается придать своему лицу вызывающее выражение.
– Почему вы так думаете?
Ну конечно же! Почему? Он знал Фекан: его бедные домишки жмутся друг к другу у подножия скалы, в переулках, где текут помои.
– Сколько у вас братьев и сестер?
– Семеро…
Отец пьяница. Мать с утра до вечера стирает белье. Мегрэ представляет себе Фелиси, долговязую девчонку с тонкими босыми ногами. Ее устроили судомойкой в портовом ресторанчике, у Арсена. Она ночевала там в мансарде. Хозяин выгнал ее – она стащила из кассы несколько су, и Фелиси стала поденщицей у Эрнеста Лапи, плотника, работавшего на верфи…
Сейчас она ест с подчеркнутой деликатностью, чуть ли не отставив мизинец, и Мегрэ не смеется над ней.
– Если бы я захотела, я могла бы выйти за сына судовладельца…
– Конечно, детка… Но он вам не нравился, правда?
– Не люблю рыжих… Не говоря уже о том, что его отец приставал ко мне… Мужчины такие свиньи…
Любопытно: если посмотреть на нее внимательно, то забываешь, что ей двадцать четыре года, видишь только лицо нервной девочки и удивляешься, как это ты мог хоть на минуту принять ее всерьез.
– Скажите, Фелиси… Ваш хозяин… я хочу сказать, Деревянная Нога вас ревновал?
Он доволен. Он предвидел и резкий взлет подбородка, и взгляд, одновременно удивленный и встревоженный, и гневный огонек, мелькнувший в глазах.
– Между нами никогда ничего не было…
– Я знаю, детка… А ведь он все-таки ревновал, не так ли? Бьюсь об заклад, он запрещал вам бывать по воскресеньям на танцах в Пуасси и вам приходилось убегать…
Она не отвечает. Наверно, удивляется, как мог он угадать эту странную ревность старика, который ждал ее воскресными вечерами, даже ходил встречать под гору, на дорогу, и устраивал ей ужасные сцены.
– Вы намекали ему, что у вас есть любовники…
– А кто мог бы мне помешать иметь любовников?
– Ну, ясно, никто! И вы говорили ему о них! А он обзывал вас всеми именами. Я даже думаю, не случалось ли ему поколачивать вас?
– Я бы не позволила ему дотронуться…
Она лжет! Мегрэ так хорошо представлял себе обоих! В новом загородном домике в Жанневиле они так же отделены от всего мира, как на необитаемом острове. Ничто не связывает их ни с чем. С утра до вечера они сталкиваются, следят друг за другом, ссорятся и все же нужны друг другу потому, что весь мир для них ограничен только ими двумя.
И если Деревянная Нога уходит за пределы домашнего мирка, чтобы в определенный час сыграть партию в карты в «Золотом перстне», то Фелиси тоже иногда хочется во что бы то ни стало убежать в более веселое место.
Пришлось бы запирать ее и сторожить под окнами, чтобы помешать по воскресеньям разыгрывать принцессу, явившуюся инкогнито на танцульку в Пуасси. Как только у нее выдается свободная минутка, она бежит к Леонтине и с увлечением поверяет ей свои выдуманные тайны.
Как все просто! Мелкие служащие входят в ресторан и начинают завтракать, просматривая газету, с изумлением взирают на странную особу, появившуюся в привычной им обстановке. Каждый из них то и дело посматривает на Фелиси. Каждому хочется улыбнуться и подмигнуть официанту.
А ведь она лишь женщина… Женщина-ребенок!.. Вот что стало понятно Мегрэ, вот почему он теперь говорит с ней мягко, дружелюбно, снисходительно.
Он представляет себе ее жизнь в «Мысе Горн». Мегрэ убежден, что, будь Лапи еще жив, он возмутился бы, если бы комиссар ему неожиданно заявил:
– Вы ревнуете вашу служанку…
Ревнует, он, который даже не влюблен в нее, он, который никогда в жизни ни в кого не влюблялся! А ведь совершенно точно – ревновал! Она составляла часть его мира.
Разве он продавал лишние овощи? Разве он продавал фрукты из своего сада? Давал ли он их кому-нибудь? Нет! Это была его собственность. Фелиси тоже была его собственностью. Он не пускал кого попало в свой дом. Он один пил вино из своего погреба.
– Как это получилось, что он принял племянника?
– Лапи встретил его в Париже… Он хотел взять его в «Мыс Горн» еще когда умерла его сестра, но Жак не согласился… Он гордый…
– И однажды, когда Лапи поехал в Париж получать пенсию за четыре месяца, он встретил там своего племянника е плачевном состоянии, не так ли?
– Почему в плачевном?
– Петийон разгружал овощи в Гавре…
– Что позорного?
– Ничего позорного. Напротив! Лапи привез его к себе. Он отдал ему свою комнату, потому что…
Она возмутилась.
– Это совсем не то, о чем вы думаете…
– А все-таки он наблюдал за вами обоими… И что он обнаружил?
– Ничего…
– Вы были любовницей Петийона?
Она опускает нос в тарелку, не говоря ни «да», ни «нет».
– В общем жизнь стала невыносимой, и Жак Петийон уехал…
– Он не ладил с дядей…
– Так я и говорю…
Мегрэ доволен. Он будет помнить простой завтрак в спокойной, такой обычной обстановке ресторанчика, посещавшегося только завсегдатаями. Косой луч солнца играет на скатерти и на графине красного вина. Отношения между ним и Фелиси стали мягче, они почти сердечные. Он прекрасно знает, что, если бы сказал ей это, она протестовала бы и снова приняла презрительный вид. Но она так же, как и он, довольна, что сидит здесь, рада убежать от одиночества.
– Вот увидите, все устроится…
Она почти готова верить ему. Потом ее недоверчивость снова берет верх. Бывают моменты – к сожалению, они мимолетны, – когда чувствуется, что еще немного – и она бросит на Мегрэ простодушный взгляд.
Увы, в тот же миг настороженность снова овладевает ею, и голос ее опять звучит иронически:
– Вы думаете, я не знаю, куда вы клоните?
Она чувствует, что должна одна, совсем одна нести всю тяжесть драмы. Она центр мира. Доказательство – комиссар уголовной полиции, такой человек, как Мегрэ, преследует ее и только ее!
Она не подозревает, что ее сотрапезник одновременно дергает за множество нитей. На улице Пигаль и в ее окрестностях работают инспектора. На набережной Орфевр, вероятно, допрашивают коекаких субъектов, поднятых рано утром с постели в подозрительных меблированных комнатах. Во многих городах господа из полиции нравов интересуются женщиной по имени Адель, которая в течение нескольких месяцев работала в одной из руанских пивных.
Шла обычная работа полиции, которая неизбежно должна привести к каким-то результатам.
В ресторанчике завсегдатаи приветствуют соседей по столу легким кивком: их никто никогда не представляет друг другу, хоть они и завтракают здесь каждый день! Однако комиссар ищет другое: смысл драмы, а не ее механическую реконструкцию.
– Вы любите землянику?
Вот она, на стойке, первая земляника; ягоды уложены в коробочки.
– Гарсон… Дайте нам…
Она любит полакомиться, ей приятно, что он заказал землянику. Или, вернее, у нее пристрастие к изысканным вещам.
Неважно, что Жаку Петийону нельзя есть виноград, апельсины и пить шампанское. Все дело в красивом жесте, в зрелище больших лиловатых виноградин, бутылки с пробкой, обернутой в золотую бумагу… Она стала бы есть землянику, даже если бы не любила ее…
– Что с вами, детка?
– Ничего…
Фелиси вдруг смертельно побледнела. Сейчас она не играет комедию. Ее что-то поразило. Она не в состоянии проглотить ягоду, которую держит во рту; вот-вот встанет и выбежит из зала. Она кашляет, словно поперхнувшись, прячет лицо в носовой платок.
– Что такое?..
Обернувшись, Мегрэ замечает невысокого господина, который, несмотря на теплую погоду, – снимает толстое пальто и шарф, вешает их на распялку и берет салфетку из ящика, на котором стоит номер тринадцать. Он человек средних лет, седоват, довольно банальной внешности: такие тусклые субъекты часто встречаются в городах. Они одиноки, мелочны, ворчливы. Это вдовцы или зачерствевшие холостяки, жизнь которых просто сеть мелких привычек. Официант обслуживает его, не спрашивая меню, ставит перед ним начатую бутылку минеральной воды, а тот, разворачивая газету, смотрит на Фелиси, нахмурившись, ищет что-то в памяти, недоумевает…
– Почему вы не едите?
– Я сыта… Пойдемте…
Она положила на стол салфетку. Рука ее дрожит.
– Успокойтесь, детка…
– Я? Я спокойна… Чего мне волноваться?
Мегрэ видит клиента номер тринадцать в зеркале и может наблюдать за усилиями памяти, отраженными на лице незнакомца… Вот он догадался… Нет… Не то… Надо постараться… Он пытается припомнить еще… Почти вспомнил… Теперь уж наверняка… Он вытаращил глаза… Он удивлен… Он словно говорит себе: «Вот так штука! Какое совпадение…»
Но он не встает из-за стола и не подходит поздороваться с ней. Он и вида не подает, будто знает ее. Где он с ней познакомился? В каких они отношениях? Он рассматривает Мегрэ с головы до ног, зовет гарсона, они шепчутся; гарсон, должно быть, отвечает, мол, не знает их, эта пара здесь впервые…
Тем временем Фелиси вне себя от тревоги. Вдруг она поднимается и идет в туалет. Неужели ей до такой степени перехватило горло?
Пока ее нет, Мегрэ и незнакомец смотрят друг на друга в упор; быть может, номер тринадцатый хотел бы подойти и заговорить со спутником Фелиси?
Через дверь с матовыми стеклами, ведущую в туалет, можно также пройти в кухню. Гарсон ходит то туда, то обратно. А он ведь рыжий! Как сын судовладельца, который сватался к Фелиси, когда она жила в Фекане. Как тут не улыбнуться? Она вдохновляется тем, что у нее перед глазами. Она смотрела на этого рыжего парня. Ее спрашивали о том, как ей жилось в Фекане. Ее воображение заработало с головокружительной быстротой, и гарсон превратился в судовладельца, который…
Мегрэ кажется, что ее нет слишком долго. Гарсон тоже исчез. Номер тринадцатый раздумывает, вот-вот примет решение.
Наконец Фелиси появилась. Почти улыбается, на ходу опускает на лицо вуаль. Она уже не садится за стол.
– Пойдем?
– Я заказал кофе… Вы ведь любите кофе?
– Сейчас не хочется… Он слишком подействует мне на нервы…
Он делает вид, что поверил, и подзывает официанта. Расплачиваясь по счету, он смотрит на гарсона в упор, и парень слегка краснеет. Ну ясно! Она поручила ему передать что-то номеру тринадцатому. Может быть, нацарапала несколько слов на клочке бумаги и велела отдать записку только тогда, когда уйдет.
Выходя, комиссар невольно замечает на вешалке толстое пальто с оттопыренными карманами.
– Мы возвращаемся в Жанневиль, не так ли?
Она взяла его под руку, и это движение могло бы показаться искренним.
– Я так устала! Все эти волнения…
Он стоит неподвижно на краю тротуара, словно в нерешимости, и она теряет терпение.
– О чем вы думаете?.. Почему не идете?.. Наш поезд уходит через полчаса.
Она ужасно боится. Ее рука дрожит на руке Мегрэ, и его охватывает странное желание успокоить ее. Он пожимает плечами.
– Ну ладно… Такси!.. Сюда!.. На вокзал Сен-Лазар… К направлению дальних пригородов…
От какого страха он ее сейчас избавил! В открытом такси, где их ласкает солнце, она чувствует потребность говорить, говорить.
– Вы сказали, что не покинете меня… Вы ведь это сказали, да? Вы не боитесь, что это вас скомпрометирует? Вы женаты? Какая я глупая… У вас же обручальное кольцо…
На вокзале она опять немного поволновалась. Он взял только один железнодорожный билет. Неужели он посадит ее в купе, а сам останется в Париже? Она забыла, что у него постоянный проездной билет. Мегрэ тяжело усаживается на скамейку, глядя на нее и слегка терзаясь угрызениями совести.
Этого старого господина – клиента номер тринадцать – он сможет повидать, когда захочет, ведь тот каждый день бывает в ресторанчике. Поезд трогается, и Фелиси думает, что она спасена. В Пуасси они вместе проходят мимо кабачка, и хозяин, стоя у входа в дощатое здание, узнает Мегрэ и подмигивает ему.
Комиссар не может устоять перед желанием подразнить Фелиси.
– Кстати! Мне хочется спросить его, приходил ли Деревянная Нога понаблюдать за вами, когда вы танцуете…
Она увлекает его вперед.
– Не стоит… Я сама скажу… Он приходил несколько раз…
– Вот видите, он вас ревновал…
Они поднимаются на горку. Вот и лавка Мелани Шошуа. Мегрэ продолжает игру:
– Что, если я спрошу ее, сколько раз она видела, как вы гуляли с Жаком Петийоном?
– Она нас никогда не видела!
На этот раз Фелиси говорит уверенно.
– Вы так хорошо прятались?
Вот и дом; они увидели его в тот момент, когда от него отъехала большая машина Отдела установления личности. На пороге, словно настоящий мелкий собственник, стоит Люка.
– Кто это здесь был?
– Фотографы, специалисты…
– Ах да… Отпечатки пальцев…
Она хорошо осведомлена. Она прочла столько детективных романов.
– Что нового, старик Люка?
– Ничего особенного, начальник… Тот тип действовал в резиновых перчатках, как вы и предполагали… Они только взяли отпечатки его башмаков. Башмаки совершенно новые, он их носил не больше трех дней…
Фелиси поднялась к себе в комнату снять траурное платье и вуаль.
– Есть новости, начальник?.. Похоже…
Люка так хорошо знает комиссара! У Мегрэ есть особая способность проявлять себя, расцветать, излучать жизнь. Он смотрит вокруг, все здесь так хорошо знакомо, и, повинуясь какомуто закону подражания, Мегрэ начинает вести себя так же, как обитатели этого дома…
– Выпьем по рюмочке?
Он берет из буфета в столовой графин, в котором еще осталось вино, наполняет две рюмки, останавливается на пороге, лицом к саду.
– За твое здоровье… Послушайте, Фелиси, детка…
Она уже спустилась, надев передник, и проверяет, не устроили ли люди из Отдела установления личности беспорядка на кухне.
– Будьте так любезны, приготовьте чашку кофе моему другу… Мне надо сходить в «Золотой перстень», но я оставлю с вами бригадира, он будет охранять вас… До вечера…
Он ожидал этого недоверчивого, пугливого взгляда.
– Уверяю вас, я иду в «Золотой перстень»…
Это правда, но он остается там недолго. Так как в Оржевале нет такси, он просит механика Луво свезти его в Париж на грузовичке.
– На площадь Терн… Поезжайте по улице Фобур-Сент-Оноре…
Когда он вошел в ресторан, там уже никого не было, и гарсон, вероятно, спал где-нибудь в соседнем помещении, потому что он появился, зевая, со всклокоченными волосами.
– Вы знаете, где живет господин, которому вы сегодня передали записку от сопровождавшей меня дамы?
Этот дурак думает, что перед ним ревнивец или разгневанный отец. Он отрицает, смущается. Мегрэ показывает ему свое удостоверение.
– Я не знаю его фамилии, уверяю вас… Он работает здесь поблизости, но вряд ли он здесь живет, потому что бывает у нас только днем…
Мегрэ не хочется ждать до завтра.
– Вы не знаете, чем он занимается?
– Постойте… Однажды я слышал, как он разговаривал с хозяином… Пойду посмотрю, здесь ли хозяин…
Решительно весь дом погружен в послеполуденный сон. Хозяин появляется без воротничка, отводит рукой растрепанные волосы.
– Номер тринадцатый? Он работает по кожевенному делу… Он как-то говорил мне об этом, не помню уж, по какому поводу… Он служит в одной фирме, на улице Ваграм…
С помощью справочника Боттена комиссар быстро обнаружил фирму Желле и Мотуазона – импорт-экспорт кожевенных изделий – на проспекте Ваграм, 17-бис. Он едет туда. В конторе, сумрачной изза зеленоватых оконных стекол, на которых изнутри можно прочесть в зеркальном изображении фамилии владельцев, стрекочут пишущие машинки.
– Вам, наверное, нужен мсье Шарль… Подождите…
Его ведут через лабиринт коридоров и лестниц, где пахнет сыростью, до каморки на самом верху, на дверях которой написано: «Заведующий хозяйством».
Это, конечно, мсье номер тринадцать. Он сидит здесь, еще более серый, в длинной серой куртке, которую он надевает во время исполнения своих обязанностей. Видя, что Мегрэ проник в его убежище, в его святая святых, он подскакивает.
– Что вам угодно, мсье?..
– Из уголовной полиции… не пугайтесь… Я только хочу кое о чем спросить вас…
– Не понимаю…
– Нет, мсье Шарль… Вы очень хорошо понимаете… Покажите мне, пожалуйста, записку, которую вам сегодня передал гарсон.
– Клянусь вам…
– Не клянитесь, иначе мне придется тут же арестовать вас за соучастие в убийстве…
Тот шумно сморкается, и это не только для того, чтобы выиграть время, – у него хронический насморк: потому-то он и носит теплое пальто и кашне.
– Вы ставите меня в такое положение…
– Гораздо менее затруднительное, чем вы сами поставите себя, отказываясь отвечать мне откровенно…
Мегрэ нарочно повышает голос: мадам Мегрэ в таких случаях говорит, что он представляется жестоким, и ее это всегда забавляет, потому что она знает его лучше, чем кто-либо.
– Видите ли, мсье комиссар, я не думал, что мой поступок…
– Покажите мне сначала записку…
Вместо того чтобы вытащить ее из кармана, мсье Шарль принужден влезть на стремянку, чтобы достать записку с самой верхней полки, где он спрятал ее за кипами бланков. Он достает оттуда не только этот документ, но и револьвер; он держит его осторожно, как человек, который страшно боится оружия.
– Когда я заметил…
– Когда вы заметили, что у вас в кармане пальто лежит это оружие, не так ли?..
– А вы знаете?
– Вы только что перед тем сели в метро… Вы были вплотную прижаты к молодой женщине в глубоком трауре, и в тот момент, когда она приближалась к выходу, вы почувствовали, что вам в карман суют какой-то тяжелый предмет.
– Я понял это только погом.
– Вы испугались…
– Я никогда в жизни не пользовался огнестрельным оружием… Я не знал, заряжен ли он… Я и сейчас этого не знаю…
К ужасу заведующего хозяйством, Мегрэ вынимает из револьвера обойму, в которой не хватает одной пули.
– Но раз вы помните девушку в трауре…
– Сначала я хотел пойти и сдать это… этот предмет в полицию…
Мсье номер тринадцатый смущается.
– Вы чувствительный человек, мсье Шарль. Женщины производят на вас впечатление, не правда ли? Бьюсь об заклад, что у вас в жизни было немного приключений…
Раздался звонок. Старик с ужасом смотрит на сигнальную доску, висящую у него в кабинете.
– Это меня вызывает хозяин…
– Идите… Мне уже все ясно…
– Но эта девушка?.. Скажите… Она и в самом деле?..
Глаза Мегрэ на секунду помрачнели.
– Это мы еще увидим, мсье Шарль… Поторопитесь… Ваш хозяин уже теряет терпение…
Снова раздался звонок, на этот раз требовательный.
Немного позже комиссар бросает шоферу такси:
– К оружейнику Гастин-Ренет!
Так, значит, в течение трех дней, чувствуя, что за ней следят, зная, что дом и сад будут прочесаны насквозь, Фелиси прятала револьвер у себя на груди! Он представляет ее себе на сиденье грузовичка. На дороге все-таки попадаются машины. За их автомобилем, быть может, следят. Луво заметит движение ее руки. Лучше в Париже…
У заставы Майо за ней начинает следить инспектор. Чтобы было время подумать, она входит в кондитерскую и наедается пирожными. Рюмку портвейна… Она, быть может, и не любит портвейна, но это такая же роскошь, как виноград и шампанское, которые она снесла в больницу. Метро… В этот час там слишком мало народу… Она ждет… Инспектор здесь, он не сводит с нее глаз…
Шесть часов, наконец-то… Толпа, наводняющая поезда, пассажиры, прижатые друг к другу, это самим богом посланное пальто с оттопыренными карманами.
Жаль, что Фелиси не может видеть Мегрэ, пока такси везет его к эксперту-оружейнику. Быть может, она хоть на секундузабыла бы свой страх и преисполнилась бы гордостью, прочтя восхищение на лице комиссара.
Глава шестая
– Я думаю, ему еще ничего нельзя есть, детка.
Но она заупрямилась, купила лучший испанский виноград, апельсины, бутылку шампанского. Она обязательно хотела захватить цветов, приобрела огромный букет белой сирени и несла все это сама, не меняя выражения лица, трагического и словно отсутствующего.
Мегрэ покорно следовал за ней, как снисходительный и добрый папаша. Он с облегчением узнал, что в Божоне как раз неприемный час: Фелиси выглядела так, что, конечно, вызвала бы сенсацию среди посетителей. Однако же он попросил дежурного врача разрешить ей заглянуть в палату, куда положили Жака Петийона. Палата находилась в конце длинного коридора: воздух в нем был спертый, через открытые двери виднелись кровати, унылые лица, все белое, слишком много белого, – этот цвет превратился здесь в цвет болезни.
Их довольно долго заставили ждать. Фелиси стояла, нагруженная своими пакетами. Наконец к ним подошла санитарка; при виде Фелиси она широко раскрыла глаза.
– Давайте все это сюда… Пригодится какому-нибудь ребенку… Тише… Главное, не разговаривайте… Не шумите…
Она чуть приоткрыла одну из дверей, позволила Фелиси только бросить взгляд в палату, утонувшую в полумраке, где Петийон лежал неподвижно, как мертвый.
Когда дверь затворилась, Фелиси сочла своим долгом сказать:
– Ведь вы его спасете, правда?.. Умоляю вас, сделайте все возможное, чтобы спасти его…
– Но, мадемуазель…
– Не жалейте ничего… Вот возьмите…
Мегрэ не засмеялся, даже не улыбнулся, видя, как она вытащила из сумки сложенный во много раз тысячефранковый билет и протянула его своей собеседнице.
– Если нужны деньги, любую сумму…
Тут уж Мегрэ перестал над ней подтрунивать, хотя она никогда еще не выглядела такой смешной. На обратном пути Фелиси шествовала по коридору в роскошно развевающейся черной вуали; навстречу ей попался какой-то больной мальчуган. Она наклонилась и со вздохом поцеловала его:
– Бедный крошка!..
Когда сам страдаешь, еще больше сочувствуешь страданиям других, не так ли? В нескольких шагах от них стояла молоденькая санитарка с крашенными в платиновый цвет волосами, вызывающе затянутая в халат, подчеркивающий ее формы. Санитарка посмотрела на Фелиси, чуть не фыркнула, позвала из палаты подружку, чтобы и та тоже полюбовалась.
– Вы просто индюшка, мадемуазель, – сказал он санитарке.
Мегрэ продолжал сопровождать Фелиси так серьезно, как будто являлся ее родственником. Она слышала его отповедь санитарке и осталась ему благодарна. На тротуаре, на залитой солнцем улице, он понял, что Фелиси уже не так напряжена и свободно чувствует себя рядом с ним Воспользовавшись этим, Мегрэ шепнул:
– Вы знаете всю правду, не так ли?
Фелиси не отрицала.
– Пойдемте…
До полудня оставалось немного. Мегрэ решил повернуть направо, туда, где на светлой и шумной площади Терн кишела толпа, и Фелиси последовала за ним, ковыляя на своих слишком высоких каблуках.
– А все-таки я вам ничего не скажу, – вздохнула она через несколько шагов.
– Знаю…
Теперь он угадывал многое. Не знал еще, кто был убийцей старика Лапи, не знал имени того, кто прошлой ночью стрелял в саксофониста, однако он уже понимал, что Фелиси… Как это выразить? Например, в поезде тем нескольким пассажирам, которые видели ее, застывшую в театральной скорби, она показалась смешной; в больнице слишком кокетливая санитарка не удержалась и прыснула со смеха; хозяин танцевального зала в Пуасси прозвал Фелиси попугаем; Лапи наградил ее прозвищем Какаду, да и самого Мегрэ долго коробили ее ребяческие фокусы.
Вот и сейчас люди оборачивались при виде этой странной пары, и, когда Мегрэ толкнул дверь ресторанчика, посещавшегося только завсегдатаями и в этот час еще пустого, он заметил взгляд, который официант бросил на хозяйку, сидевшую у кассы.
Но зато Мегрэ разглядел тот простой человеческий трепет, который прячется за внешностью самых эксцентричных чудаков.
– Мы славно позавтракаем вдвоем, правда?
Она сочла нужным повторить:
– А все-таки я вам ничего не скажу…
– Пусть будет по-вашему, детка… Вы мне ничего не скажете… Что вы хотите на завтрак?
Зал ресторана старомодный, уютный, стены цвета слоновой кости со вделанными в них большими, немного потускневшими зеркалами; никелированные шары, в которые официанты прячут тряпки, ряды выдвижных ящиков, выкрашенных под дерево, где завсегдатаи держат свои салфетки. Дежурное блюдо объявлено: весеннее рагу из барашка с овощами. В меню почти к каждому блюду помечен дополнительный гарнир.
Мегрэ заказал завтрак. Фелиси забросила за плечи свою вуаль.
– Вам очень плохо жилось в Фекане?
Он знает, что делает. Он ждет, когда губы ее вздрогнут и она постарается придать своему лицу вызывающее выражение.
– Почему вы так думаете?
Ну конечно же! Почему? Он знал Фекан: его бедные домишки жмутся друг к другу у подножия скалы, в переулках, где текут помои.
– Сколько у вас братьев и сестер?
– Семеро…
Отец пьяница. Мать с утра до вечера стирает белье. Мегрэ представляет себе Фелиси, долговязую девчонку с тонкими босыми ногами. Ее устроили судомойкой в портовом ресторанчике, у Арсена. Она ночевала там в мансарде. Хозяин выгнал ее – она стащила из кассы несколько су, и Фелиси стала поденщицей у Эрнеста Лапи, плотника, работавшего на верфи…
Сейчас она ест с подчеркнутой деликатностью, чуть ли не отставив мизинец, и Мегрэ не смеется над ней.
– Если бы я захотела, я могла бы выйти за сына судовладельца…
– Конечно, детка… Но он вам не нравился, правда?
– Не люблю рыжих… Не говоря уже о том, что его отец приставал ко мне… Мужчины такие свиньи…
Любопытно: если посмотреть на нее внимательно, то забываешь, что ей двадцать четыре года, видишь только лицо нервной девочки и удивляешься, как это ты мог хоть на минуту принять ее всерьез.
– Скажите, Фелиси… Ваш хозяин… я хочу сказать, Деревянная Нога вас ревновал?
Он доволен. Он предвидел и резкий взлет подбородка, и взгляд, одновременно удивленный и встревоженный, и гневный огонек, мелькнувший в глазах.
– Между нами никогда ничего не было…
– Я знаю, детка… А ведь он все-таки ревновал, не так ли? Бьюсь об заклад, он запрещал вам бывать по воскресеньям на танцах в Пуасси и вам приходилось убегать…
Она не отвечает. Наверно, удивляется, как мог он угадать эту странную ревность старика, который ждал ее воскресными вечерами, даже ходил встречать под гору, на дорогу, и устраивал ей ужасные сцены.
– Вы намекали ему, что у вас есть любовники…
– А кто мог бы мне помешать иметь любовников?
– Ну, ясно, никто! И вы говорили ему о них! А он обзывал вас всеми именами. Я даже думаю, не случалось ли ему поколачивать вас?
– Я бы не позволила ему дотронуться…
Она лжет! Мегрэ так хорошо представлял себе обоих! В новом загородном домике в Жанневиле они так же отделены от всего мира, как на необитаемом острове. Ничто не связывает их ни с чем. С утра до вечера они сталкиваются, следят друг за другом, ссорятся и все же нужны друг другу потому, что весь мир для них ограничен только ими двумя.
И если Деревянная Нога уходит за пределы домашнего мирка, чтобы в определенный час сыграть партию в карты в «Золотом перстне», то Фелиси тоже иногда хочется во что бы то ни стало убежать в более веселое место.
Пришлось бы запирать ее и сторожить под окнами, чтобы помешать по воскресеньям разыгрывать принцессу, явившуюся инкогнито на танцульку в Пуасси. Как только у нее выдается свободная минутка, она бежит к Леонтине и с увлечением поверяет ей свои выдуманные тайны.
Как все просто! Мелкие служащие входят в ресторан и начинают завтракать, просматривая газету, с изумлением взирают на странную особу, появившуюся в привычной им обстановке. Каждый из них то и дело посматривает на Фелиси. Каждому хочется улыбнуться и подмигнуть официанту.
А ведь она лишь женщина… Женщина-ребенок!.. Вот что стало понятно Мегрэ, вот почему он теперь говорит с ней мягко, дружелюбно, снисходительно.
Он представляет себе ее жизнь в «Мысе Горн». Мегрэ убежден, что, будь Лапи еще жив, он возмутился бы, если бы комиссар ему неожиданно заявил:
– Вы ревнуете вашу служанку…
Ревнует, он, который даже не влюблен в нее, он, который никогда в жизни ни в кого не влюблялся! А ведь совершенно точно – ревновал! Она составляла часть его мира.
Разве он продавал лишние овощи? Разве он продавал фрукты из своего сада? Давал ли он их кому-нибудь? Нет! Это была его собственность. Фелиси тоже была его собственностью. Он не пускал кого попало в свой дом. Он один пил вино из своего погреба.
– Как это получилось, что он принял племянника?
– Лапи встретил его в Париже… Он хотел взять его в «Мыс Горн» еще когда умерла его сестра, но Жак не согласился… Он гордый…
– И однажды, когда Лапи поехал в Париж получать пенсию за четыре месяца, он встретил там своего племянника е плачевном состоянии, не так ли?
– Почему в плачевном?
– Петийон разгружал овощи в Гавре…
– Что позорного?
– Ничего позорного. Напротив! Лапи привез его к себе. Он отдал ему свою комнату, потому что…
Она возмутилась.
– Это совсем не то, о чем вы думаете…
– А все-таки он наблюдал за вами обоими… И что он обнаружил?
– Ничего…
– Вы были любовницей Петийона?
Она опускает нос в тарелку, не говоря ни «да», ни «нет».
– В общем жизнь стала невыносимой, и Жак Петийон уехал…
– Он не ладил с дядей…
– Так я и говорю…
Мегрэ доволен. Он будет помнить простой завтрак в спокойной, такой обычной обстановке ресторанчика, посещавшегося только завсегдатаями. Косой луч солнца играет на скатерти и на графине красного вина. Отношения между ним и Фелиси стали мягче, они почти сердечные. Он прекрасно знает, что, если бы сказал ей это, она протестовала бы и снова приняла презрительный вид. Но она так же, как и он, довольна, что сидит здесь, рада убежать от одиночества.
– Вот увидите, все устроится…
Она почти готова верить ему. Потом ее недоверчивость снова берет верх. Бывают моменты – к сожалению, они мимолетны, – когда чувствуется, что еще немного – и она бросит на Мегрэ простодушный взгляд.
Увы, в тот же миг настороженность снова овладевает ею, и голос ее опять звучит иронически:
– Вы думаете, я не знаю, куда вы клоните?
Она чувствует, что должна одна, совсем одна нести всю тяжесть драмы. Она центр мира. Доказательство – комиссар уголовной полиции, такой человек, как Мегрэ, преследует ее и только ее!
Она не подозревает, что ее сотрапезник одновременно дергает за множество нитей. На улице Пигаль и в ее окрестностях работают инспектора. На набережной Орфевр, вероятно, допрашивают коекаких субъектов, поднятых рано утром с постели в подозрительных меблированных комнатах. Во многих городах господа из полиции нравов интересуются женщиной по имени Адель, которая в течение нескольких месяцев работала в одной из руанских пивных.
Шла обычная работа полиции, которая неизбежно должна привести к каким-то результатам.
В ресторанчике завсегдатаи приветствуют соседей по столу легким кивком: их никто никогда не представляет друг другу, хоть они и завтракают здесь каждый день! Однако комиссар ищет другое: смысл драмы, а не ее механическую реконструкцию.
– Вы любите землянику?
Вот она, на стойке, первая земляника; ягоды уложены в коробочки.
– Гарсон… Дайте нам…
Она любит полакомиться, ей приятно, что он заказал землянику. Или, вернее, у нее пристрастие к изысканным вещам.
Неважно, что Жаку Петийону нельзя есть виноград, апельсины и пить шампанское. Все дело в красивом жесте, в зрелище больших лиловатых виноградин, бутылки с пробкой, обернутой в золотую бумагу… Она стала бы есть землянику, даже если бы не любила ее…
– Что с вами, детка?
– Ничего…
Фелиси вдруг смертельно побледнела. Сейчас она не играет комедию. Ее что-то поразило. Она не в состоянии проглотить ягоду, которую держит во рту; вот-вот встанет и выбежит из зала. Она кашляет, словно поперхнувшись, прячет лицо в носовой платок.
– Что такое?..
Обернувшись, Мегрэ замечает невысокого господина, который, несмотря на теплую погоду, – снимает толстое пальто и шарф, вешает их на распялку и берет салфетку из ящика, на котором стоит номер тринадцать. Он человек средних лет, седоват, довольно банальной внешности: такие тусклые субъекты часто встречаются в городах. Они одиноки, мелочны, ворчливы. Это вдовцы или зачерствевшие холостяки, жизнь которых просто сеть мелких привычек. Официант обслуживает его, не спрашивая меню, ставит перед ним начатую бутылку минеральной воды, а тот, разворачивая газету, смотрит на Фелиси, нахмурившись, ищет что-то в памяти, недоумевает…
– Почему вы не едите?
– Я сыта… Пойдемте…
Она положила на стол салфетку. Рука ее дрожит.
– Успокойтесь, детка…
– Я? Я спокойна… Чего мне волноваться?
Мегрэ видит клиента номер тринадцать в зеркале и может наблюдать за усилиями памяти, отраженными на лице незнакомца… Вот он догадался… Нет… Не то… Надо постараться… Он пытается припомнить еще… Почти вспомнил… Теперь уж наверняка… Он вытаращил глаза… Он удивлен… Он словно говорит себе: «Вот так штука! Какое совпадение…»
Но он не встает из-за стола и не подходит поздороваться с ней. Он и вида не подает, будто знает ее. Где он с ней познакомился? В каких они отношениях? Он рассматривает Мегрэ с головы до ног, зовет гарсона, они шепчутся; гарсон, должно быть, отвечает, мол, не знает их, эта пара здесь впервые…
Тем временем Фелиси вне себя от тревоги. Вдруг она поднимается и идет в туалет. Неужели ей до такой степени перехватило горло?
Пока ее нет, Мегрэ и незнакомец смотрят друг на друга в упор; быть может, номер тринадцатый хотел бы подойти и заговорить со спутником Фелиси?
Через дверь с матовыми стеклами, ведущую в туалет, можно также пройти в кухню. Гарсон ходит то туда, то обратно. А он ведь рыжий! Как сын судовладельца, который сватался к Фелиси, когда она жила в Фекане. Как тут не улыбнуться? Она вдохновляется тем, что у нее перед глазами. Она смотрела на этого рыжего парня. Ее спрашивали о том, как ей жилось в Фекане. Ее воображение заработало с головокружительной быстротой, и гарсон превратился в судовладельца, который…
Мегрэ кажется, что ее нет слишком долго. Гарсон тоже исчез. Номер тринадцатый раздумывает, вот-вот примет решение.
Наконец Фелиси появилась. Почти улыбается, на ходу опускает на лицо вуаль. Она уже не садится за стол.
– Пойдем?
– Я заказал кофе… Вы ведь любите кофе?
– Сейчас не хочется… Он слишком подействует мне на нервы…
Он делает вид, что поверил, и подзывает официанта. Расплачиваясь по счету, он смотрит на гарсона в упор, и парень слегка краснеет. Ну ясно! Она поручила ему передать что-то номеру тринадцатому. Может быть, нацарапала несколько слов на клочке бумаги и велела отдать записку только тогда, когда уйдет.
Выходя, комиссар невольно замечает на вешалке толстое пальто с оттопыренными карманами.
– Мы возвращаемся в Жанневиль, не так ли?
Она взяла его под руку, и это движение могло бы показаться искренним.
– Я так устала! Все эти волнения…
Он стоит неподвижно на краю тротуара, словно в нерешимости, и она теряет терпение.
– О чем вы думаете?.. Почему не идете?.. Наш поезд уходит через полчаса.
Она ужасно боится. Ее рука дрожит на руке Мегрэ, и его охватывает странное желание успокоить ее. Он пожимает плечами.
– Ну ладно… Такси!.. Сюда!.. На вокзал Сен-Лазар… К направлению дальних пригородов…
От какого страха он ее сейчас избавил! В открытом такси, где их ласкает солнце, она чувствует потребность говорить, говорить.
– Вы сказали, что не покинете меня… Вы ведь это сказали, да? Вы не боитесь, что это вас скомпрометирует? Вы женаты? Какая я глупая… У вас же обручальное кольцо…
На вокзале она опять немного поволновалась. Он взял только один железнодорожный билет. Неужели он посадит ее в купе, а сам останется в Париже? Она забыла, что у него постоянный проездной билет. Мегрэ тяжело усаживается на скамейку, глядя на нее и слегка терзаясь угрызениями совести.
Этого старого господина – клиента номер тринадцать – он сможет повидать, когда захочет, ведь тот каждый день бывает в ресторанчике. Поезд трогается, и Фелиси думает, что она спасена. В Пуасси они вместе проходят мимо кабачка, и хозяин, стоя у входа в дощатое здание, узнает Мегрэ и подмигивает ему.
Комиссар не может устоять перед желанием подразнить Фелиси.
– Кстати! Мне хочется спросить его, приходил ли Деревянная Нога понаблюдать за вами, когда вы танцуете…
Она увлекает его вперед.
– Не стоит… Я сама скажу… Он приходил несколько раз…
– Вот видите, он вас ревновал…
Они поднимаются на горку. Вот и лавка Мелани Шошуа. Мегрэ продолжает игру:
– Что, если я спрошу ее, сколько раз она видела, как вы гуляли с Жаком Петийоном?
– Она нас никогда не видела!
На этот раз Фелиси говорит уверенно.
– Вы так хорошо прятались?
Вот и дом; они увидели его в тот момент, когда от него отъехала большая машина Отдела установления личности. На пороге, словно настоящий мелкий собственник, стоит Люка.
– Кто это здесь был?
– Фотографы, специалисты…
– Ах да… Отпечатки пальцев…
Она хорошо осведомлена. Она прочла столько детективных романов.
– Что нового, старик Люка?
– Ничего особенного, начальник… Тот тип действовал в резиновых перчатках, как вы и предполагали… Они только взяли отпечатки его башмаков. Башмаки совершенно новые, он их носил не больше трех дней…
Фелиси поднялась к себе в комнату снять траурное платье и вуаль.
– Есть новости, начальник?.. Похоже…
Люка так хорошо знает комиссара! У Мегрэ есть особая способность проявлять себя, расцветать, излучать жизнь. Он смотрит вокруг, все здесь так хорошо знакомо, и, повинуясь какомуто закону подражания, Мегрэ начинает вести себя так же, как обитатели этого дома…
– Выпьем по рюмочке?
Он берет из буфета в столовой графин, в котором еще осталось вино, наполняет две рюмки, останавливается на пороге, лицом к саду.
– За твое здоровье… Послушайте, Фелиси, детка…
Она уже спустилась, надев передник, и проверяет, не устроили ли люди из Отдела установления личности беспорядка на кухне.
– Будьте так любезны, приготовьте чашку кофе моему другу… Мне надо сходить в «Золотой перстень», но я оставлю с вами бригадира, он будет охранять вас… До вечера…
Он ожидал этого недоверчивого, пугливого взгляда.
– Уверяю вас, я иду в «Золотой перстень»…
Это правда, но он остается там недолго. Так как в Оржевале нет такси, он просит механика Луво свезти его в Париж на грузовичке.
– На площадь Терн… Поезжайте по улице Фобур-Сент-Оноре…
Когда он вошел в ресторан, там уже никого не было, и гарсон, вероятно, спал где-нибудь в соседнем помещении, потому что он появился, зевая, со всклокоченными волосами.
– Вы знаете, где живет господин, которому вы сегодня передали записку от сопровождавшей меня дамы?
Этот дурак думает, что перед ним ревнивец или разгневанный отец. Он отрицает, смущается. Мегрэ показывает ему свое удостоверение.
– Я не знаю его фамилии, уверяю вас… Он работает здесь поблизости, но вряд ли он здесь живет, потому что бывает у нас только днем…
Мегрэ не хочется ждать до завтра.
– Вы не знаете, чем он занимается?
– Постойте… Однажды я слышал, как он разговаривал с хозяином… Пойду посмотрю, здесь ли хозяин…
Решительно весь дом погружен в послеполуденный сон. Хозяин появляется без воротничка, отводит рукой растрепанные волосы.
– Номер тринадцатый? Он работает по кожевенному делу… Он как-то говорил мне об этом, не помню уж, по какому поводу… Он служит в одной фирме, на улице Ваграм…
С помощью справочника Боттена комиссар быстро обнаружил фирму Желле и Мотуазона – импорт-экспорт кожевенных изделий – на проспекте Ваграм, 17-бис. Он едет туда. В конторе, сумрачной изза зеленоватых оконных стекол, на которых изнутри можно прочесть в зеркальном изображении фамилии владельцев, стрекочут пишущие машинки.
– Вам, наверное, нужен мсье Шарль… Подождите…
Его ведут через лабиринт коридоров и лестниц, где пахнет сыростью, до каморки на самом верху, на дверях которой написано: «Заведующий хозяйством».
Это, конечно, мсье номер тринадцать. Он сидит здесь, еще более серый, в длинной серой куртке, которую он надевает во время исполнения своих обязанностей. Видя, что Мегрэ проник в его убежище, в его святая святых, он подскакивает.
– Что вам угодно, мсье?..
– Из уголовной полиции… не пугайтесь… Я только хочу кое о чем спросить вас…
– Не понимаю…
– Нет, мсье Шарль… Вы очень хорошо понимаете… Покажите мне, пожалуйста, записку, которую вам сегодня передал гарсон.
– Клянусь вам…
– Не клянитесь, иначе мне придется тут же арестовать вас за соучастие в убийстве…
Тот шумно сморкается, и это не только для того, чтобы выиграть время, – у него хронический насморк: потому-то он и носит теплое пальто и кашне.
– Вы ставите меня в такое положение…
– Гораздо менее затруднительное, чем вы сами поставите себя, отказываясь отвечать мне откровенно…
Мегрэ нарочно повышает голос: мадам Мегрэ в таких случаях говорит, что он представляется жестоким, и ее это всегда забавляет, потому что она знает его лучше, чем кто-либо.
– Видите ли, мсье комиссар, я не думал, что мой поступок…
– Покажите мне сначала записку…
Вместо того чтобы вытащить ее из кармана, мсье Шарль принужден влезть на стремянку, чтобы достать записку с самой верхней полки, где он спрятал ее за кипами бланков. Он достает оттуда не только этот документ, но и револьвер; он держит его осторожно, как человек, который страшно боится оружия.
«Ради бога, не говорите ничего, никогда, ни под каким предлогом. Бросьте в Сену, вы сами знаете что. Это вопрос жизни и смерти».Мегрэ улыбается, читая эти последние слова, в них вся Фелиси. Ведь то же самое она сказала и Луво, шоферу из Оржеваля.
– Когда я заметил…
– Когда вы заметили, что у вас в кармане пальто лежит это оружие, не так ли?..
– А вы знаете?
– Вы только что перед тем сели в метро… Вы были вплотную прижаты к молодой женщине в глубоком трауре, и в тот момент, когда она приближалась к выходу, вы почувствовали, что вам в карман суют какой-то тяжелый предмет.
– Я понял это только погом.
– Вы испугались…
– Я никогда в жизни не пользовался огнестрельным оружием… Я не знал, заряжен ли он… Я и сейчас этого не знаю…
К ужасу заведующего хозяйством, Мегрэ вынимает из револьвера обойму, в которой не хватает одной пули.
– Но раз вы помните девушку в трауре…
– Сначала я хотел пойти и сдать это… этот предмет в полицию…
Мсье номер тринадцатый смущается.
– Вы чувствительный человек, мсье Шарль. Женщины производят на вас впечатление, не правда ли? Бьюсь об заклад, что у вас в жизни было немного приключений…
Раздался звонок. Старик с ужасом смотрит на сигнальную доску, висящую у него в кабинете.
– Это меня вызывает хозяин…
– Идите… Мне уже все ясно…
– Но эта девушка?.. Скажите… Она и в самом деле?..
Глаза Мегрэ на секунду помрачнели.
– Это мы еще увидим, мсье Шарль… Поторопитесь… Ваш хозяин уже теряет терпение…
Снова раздался звонок, на этот раз требовательный.
Немного позже комиссар бросает шоферу такси:
– К оружейнику Гастин-Ренет!
Так, значит, в течение трех дней, чувствуя, что за ней следят, зная, что дом и сад будут прочесаны насквозь, Фелиси прятала револьвер у себя на груди! Он представляет ее себе на сиденье грузовичка. На дороге все-таки попадаются машины. За их автомобилем, быть может, следят. Луво заметит движение ее руки. Лучше в Париже…
У заставы Майо за ней начинает следить инспектор. Чтобы было время подумать, она входит в кондитерскую и наедается пирожными. Рюмку портвейна… Она, быть может, и не любит портвейна, но это такая же роскошь, как виноград и шампанское, которые она снесла в больницу. Метро… В этот час там слишком мало народу… Она ждет… Инспектор здесь, он не сводит с нее глаз…
Шесть часов, наконец-то… Толпа, наводняющая поезда, пассажиры, прижатые друг к другу, это самим богом посланное пальто с оттопыренными карманами.
Жаль, что Фелиси не может видеть Мегрэ, пока такси везет его к эксперту-оружейнику. Быть может, она хоть на секундузабыла бы свой страх и преисполнилась бы гордостью, прочтя восхищение на лице комиссара.
Глава шестая
Мегрэ остается
Сколько тысяч раз поднимался он своими тяжелыми шагами по этой пыльной лестнице на набережной Орфевр, где пол всегда немного скрипит под ногами и где зимой царят такие убийственные сквозняки? У Мегрэ есть неизменные привычки, например, поднявшись до верхних ступеней, он смотрит назад и вниз, в лестничную клетку, а на пороге широкого коридора уголовной полиции бросает рассеянный взгляд на то, что называется «фонарем». Это просто застекленный зал ожидания слева от лестницы; там стоит стол, покрытый зеленой скатертью, зеленые кресла, висят черные рамки, где в маленьких кружках размещены фотографии полицейских, погибших при исполнении своих обязанностей.