Сименон Жорж. Мадемуазель Берта и её любовник

   Еще раз она поискала глазами сиделку, поскольку опасалась именно ее, но по взгляду Мегрэ поняла, что та находится в кухне, откуда доносилось шипение газовой плиты.
   — Вы знаете, кто живет рядом с вами? — спросил он, неожиданно перейдя от одной темы к другой. — Вы мне рассказывали о пожилой чете? Не так ли? У них есть прислуга?
   — Нет… Жена сама ведет хозяйство…
   — И сама ходит за покупками?
   — Да… Каждое утро, около девяти или десяти часов…
   Я знаю, что она ходит на рынок, расположенный на улице Лепик, поскольку несколько раз я встречала ее там…
   — А муж?
   — Он выходит в то же самое время и все утро роется на развалах букинистов на бульваре Рошуар…
   Значит, квартира пуста, — сделал вывод Мегрэ почему-то громким голосом.
   И вновь раненая не знала, то ли улыбнуться, то ли заплакать. Она непрестанно спрашивала себя, на ее ли стороне Мегрэ или против нее. Она не осмеливалась высказаться вслух.
   — Представьте себе, — добродушно, но по-прежнему громко продолжал он, — что они оставили на улице полицейского. Знаете, что ему поручено?
   Он делал вид, словно и не обращается к мадемуазель Берте. Он даже отвернулся от нее.
   — Он должен помешать вам покинуть квартиру, если вдруг вам взбредет в голову подобное, а также помешать войти сюда вашим врагам! Я говорю войти, обратите на это внимание! Полиция на самом деле боится, что кто-нибудь придет и прикончит вас прямо в постели…
   При этих словах он настежь распахнул окно, выбил трубку о каблук и стал набивать ее табаком.
   Воцарилось молчание. Можно было подумать, что девушка, как и комиссар, что-то ждала. Мегрэ нервно ходил по балкону, затем перегнулся через ограду, чтобы лучше видеть улицу, и передернул плечами, как человек, теряющий терпение.
   Дело дошло до того, что он процедил сквозь зубы:
   — Ну и кретин!
   Внезапно он застыл на одном месте, вглядываясь в улицу. Мадемуазель Берта была готова в любую минуту встать, несмотря на свою слабость. Сиделка наблюдала за ними обоими, спрашивая себя, что все это значит. Она была готова думать, что они немного сошли с ума.
   — Однако на углу улицы расположено метро… — вздохнул Мегрэ. — А остановка автобуса находится в пятидесяти метрах!.. К тому же такси ездит в поисках клиентов… И что тогда?..
   На этот раз мадемуазель Берта не удержалась и задала вопрос:
   — Он уехал?
   А он угрюмо ответил:
   — Во всяком случае, он к этому стремится!.. Можно подумать, что он был привязан резинкой… Одним словом…
   — Автобус?
   — Метро…
   И Мегрэ вернулся в комнату, прошел на кухню, чтобы взять бутылку белого вина, и вздохнул, наливая себе стакан:
   — Если бы оно было вдобавок сухим!
   Мадемуазель Берта безудержно плакала. Она плакала, как говорится, горючими слезами, а сиделка пыталась ее утешить:
   — Успокойтесь, мадемуазель… Вам сделается плохо…
   Уверяю вас, ваша рана неопасна. Не надо грустить…
   — Дура! — проворчал Мегрэ.
   Ибо эта гусыня-сиделка не поняла, что из глаз мадемуазель Берты исступленно текли слезы радости, в то время как солнечный лучик играл на ее простыне.

4

   Когда пришел доктор, Мегрэ взял свою шляпу и ушел, не сказав ни слова. Но квартал он не покинул. Беззаботно, словно последний бездельник, он вошел в кафе «Занзибар», откуда немного погодя он увидел, как его племянник шел устраивать тщательный допрос мадемуазель Берте.
   Вдруг появился малыш Луи. Увидев комиссара, он попытался было сбежать, но тот успел к нему обратиться:
   — Я пришел взять реванш… Дайте-ка нам кости, хозяин… Анисовую водку, для месье… Ведь анисовую, а, малыш Луи?.. Начинайте… Три дамы один раз… Полагаю, это будет недостаточно… Что я вам говорил? Три короля!.. Вам спичку…
   И без всякого перехода он продолжил, наклонившись к своему партнеру, который старался не потерять над собой контроль:
   — Деньги лежали в супнице?
   Малыш Луи отрицательно покачал головой.
   — Их прикарманил Альбер?
   И снова малыш Луи покачал головой, на этот раз более энергично, а затем признался:
   — Спасаясь, он побежал по набережным и бросил деньги в Сену…
   — Ты уверен?
   — Клянусь!
   — Тогда зачем вчера приходил некто?
   — Потому что он мне не верил…
   Мегрэ улыбнулся. Наступила поистине уникальная минута, и не только потому, что стояла весна, светило солнце, на улице Коленкур царила ослепительная атмосфера, а пиво было холодным, но потому, что одно-единственное слово его успокоило.
   Он испытывал такое облегчение, что внезапно забеспокоился о страхе, который он еще недавно испытывал.
   Теперь он мог действовать открыто. У него в руках были все козыри.
   — Кто стрелял?
   — Марселец… Именно ему Альбер передал свой револьвер…
   И Мегрэ засмеялся, увидев, как его племянник с мрачным видом выходит из № 67-а и направляется на автобусную остановку, расположенную в нескольких метрах от «Занзибара».
   — Что вы собираетесь предпринять? — спросил встревоженный малыш Луи, все еще держа в руке стаканчик с костями.
   — Я? Пойду попрощаюсь с твоей сестрой и сяду на поезд.
   Мимо проехал автобус, увозя Жерома Лакруа. Мегрэ перешел улицу и на пятом этаже столкнулся с сиделкой, которая собирала свои вещи.
   — Моя помощь больше не нужна, — объявила она. — Доктор будет приходить каждый день, да и консьержка станет иногда ее навещать.
   В глазах Мегрэ сверкали веселые искорки. Он ходил взад и вперед, словно у себя дома, дожидаясь ухода сиделки. Очень редко когда расследование приносило ему столько удовлетворения, а тем не менее это было дело о ничтожном мошеннике, о котором к тому же он никогда не сможет никому поведать.
   Он вспомнил, как отреагировал на письмо мадемуазель Берты в Мён-сюр-Луар.
   — Странно, — заметил он, — можно сказать, что оно одновременно и искреннее и неискреннее…
   И девушка в красной шляпке, пришедшая к нему на встречу в «Кафе-де-Мадрид», оставила у него точно такое же впечатление. Она действительно боялась, это было видно. Но в то же самое время было также видно, что она лгала, когда рассказывала о том страхе, какой ей внушает ее любовник. Ей не удавалось произнести имя Альбера с желаемым выражением. Вопреки ее воле голос звучал слишком нежно, слишком ласково.
   Тогда почему эта решительная особа осмелилась нарушить деревенский покой бывшего комиссара? И почему она показывала именно ему, а не полиции письма с почтовыми штемпелями Булони и Кале?
   Он не сумел сразу понять. Он понимал еще меньше, когда часами наблюдал из окна, как она спокойно делает примерки, словно человек, совершенно не опасающийся никакой мести. Марки, лежащие в фарфоровой чашке, подали ему мысль, и он их проткнул булавкой.
   — Почему вы улыбаетесь, господин комиссар?
   — А вы?
   Теперь они остались одни. Сиделка ушла. До них доносился приглушенный шум улицы вместе с запахом перегретого асфальта, который знаменует собой наступление лета в Париже.
   Однако Мегрэ попытался принять суровый вид и произнести грозным голосом:
   — Знаете ли вы, что если бы шестьдесят тысяч франков находились здесь или если бы стрелял Альбер, я бы вас засадил в тюрьму?
   — Но вы же работали на меня, как это говорится…
   — Именно так! Это то, что я понял… Я понял, что вы позвали меня не для того, чтобы защитить себя от Альбера, но чтобы защитить самого Альбера… И если бы вы его любили немножко меньше, то я бы вчера вечером вытащил его из укрытия…
   — Я не понимаю, при чем тут моя любовь… — пробормотала она краснея.
   — Возможно, вы и не понимаете, но это так. Я размышлял следующим образом: вот молодая решительная особа, которая представляется мне прямодушной. Она старается спасти юношу, попавшего в переплет. Она пытается спасти его, движимая любовью. Итак, я убежден, что если бы этот юноша действительно убил бы, то он вызвал бы у нее отвращение…
   — Он поклялся моей жизнью, что стрелял не он, господин комиссар. Впрочем, все это произошло немного и по моей вине. Я знала, что он встречается с моим братом, а тот водит дружбу с сомнительными типами. Альбер так и не нашел работы в Париже и к тому же спешил жениться на мне, вот почему его можно было легко соблазнить. Те другие, которых я даже не желаю знать, оставили его стоять на шухере. Один из них попросил у Альбера револьвер на всякий случай. Когда появилась полиция, они все убежали, бросив револьвер на месте преступления, а по дороге сунули деньги Альберу…
   — Я знаю.
   — Он прибежал сюда в три часа утра, бледный как полотно, и во всем мне признался. Он уверил меня, что бросил деньги в Сену. Он умолял спрятать его…
   — Я знаю…
   — Как вы догадались, где он прячется?
   — Перво-наперво, я убедился, что в доме нет ни подвала, ни чердака. Затем я заметил, что во время разговора со мной вы порой повышали голос, словно хотели, чтобы вас услышал кто-нибудь еще… Раньше на этаже располагалась только одна квартира… Когда ее разделили на две, то оставили смежную дверь, но сделали ее двойной. Таким образом, с каждой стороны стены есть дверь, а между этими дверьми — пространство… Альбер скрывался там… Только…
   — Только я была уверена, что полиция, которая уже однажды приходила, вновь станет рыскать в доме… Я не знала, может, за домом ведется наблюдение… Чтобы это узнать…
   — Вы прибегли к моей помощи, зная, что я буду держать вас в курсе официального расследования… Я служил прикрытием… Я отвел бы подозрения от вашей квартиры и в то же самое время информировал бы вас…
   Вот что я понял… Но видите ли, это же переходит всякие границы!
   — О! Господин комиссар!.. — застенчиво пробормотала она. — Ведь надо было спасать Альбера, разве нет? Его сообщники никогда не рассказали бы правду… Они утверждают, что это он будет расхлебывать… А ведь они были уверены, что деньги находятся у нас… Мне об этом рассказал брат…
   — …который пытался вас защитить!.. Вчера вечером вы пошли отправлять двойное письмо своей подруге из Булони… — Он показал на портрет девушки. — Этой самой Мадлене было поручено отсылать назад письма с угрозами… А в это самое время вашим отсутствием воспользовался сообщник и проник в вашу квартиру в поисках денег… Вы вернулись, и он ударил вас дубинкой…
   Альбер выскочил из своего убежища и набросился на него с ножом… Я прав?..
   Он знал это заранее! Он также знал, что оба орудия нападения унес в свое укрытие Альбер.
   — Держу пари, что они по-прежнему лежат там! — проворчал он.
   Он открыл смежную дверь и действительно обнаружил резиновую дубинку и нож, перепачканный кровью.
   — Где вы должны с ним встретиться? — спросил он, ища свою шляпу.
   Она заколебалась, потом пробормотала:
   — Я должна это сказать? Я хочу быть уверена, что…
   И тогда он рассмеялся от всей души.
   — Что я не прикажу вас обоих арестовать на границе? Вы это хотите выведать?
   — Нет… Но…
   — Вы настолько любите своего Альбера, не правда ли?
   Что при мысли о том, что другая могла бы…
   Он стоял около двери и поворачивал ручку.
   — По сути вы ревнивы… Отлично, мадемуазель Берта!.. И даже ревнуете его ко мне сверх всякой меры, поскольку вам хотелось спасти его самой… В таком случае я разрешаю вам, как только я отвернусь, встать, несмотря на вашу рану, и сесть на поезд, идущий в Брюссель… Я даже держу пари, что скоро там откроется ателье «Модели из Парижа»… Прощайте, мадемуазель Берта…
   И вопреки всему, стремясь хоть немного отомстить, он бросил на ходу:
   — Я пришлю вам счет…