Страница:
— Продолжай.
— Там был стол, за которым играли в бел от. Я сделала вид, что впустую прошлялась весь вечер и здорово устала.
— Ты не заметила чернявого коротышку по имени Жозеф Одна?
— Минутку… Один Жозеф там, во всяком случае, был. Он рассказывал, что провел вторую половину дня у судебного следователя. Но вы же знаете, как это бывает. Играют в карты. Белот! Двойной белот! Твой ход, Пьер… Потом кто-то что-то говорит… Кто-то отвечает из-за стойки… Хожу… Беру… Твой ход, Марсель… Хозяин тоже играл… Был там еще и негр. «Выпьешь чего-нибудь?» — спросил меня какой-то высокий брюнет, указав мне на соседний стул. Я не отказалась. Он дал мне заглянуть к нему в карты. «Во всяком случае, — продолжал тот, кого звали Жозефом, — по-моему, опасно припутывать сюда легавого. Завтра утром мне опять устроят с ним очную ставку. Мурло у него, правда, идиотское». Черви козыри… Четыре картинки… — Фернанда спохватилась. — Выпьете со мной кофейку?
Запах кофе уже разлился по всем трем комнатам.
— Сами понимаете, я не могла тут же с ходу заговорить с ними о Кажо. Я спросила: «Вот так у вас каждый вечер?» «Вроде», — отозвался мой сосед. «И вы ничего не слышали прошлой ночью?»
Мегрэ снял пальто и шляпу и приоткрыл окно, дав уличному шуму ворваться в комнату.
— Отвечая, он как-то странно взглянул на меня, — продолжала Фернанда. — Я видела, что он распаляется.
Играя, он поглаживал мое колено и пояснял: «Мы никогда ничего не слышим, понятно? Жозеф не в счет: он видел то, что должен был увидеть». Тут они все грохнули со смеху. Что мне оставалось делать? Отодвинуться я не могла. «Опять пики. Три картинки и белот!» — «Он все-таки занятный тип!» — вставил Жозеф, отхлебнув грога. Но тот, кто тискал меня, кашлянул и буркнул:
«Лучше бы он поменьше шился с псами». Сечете?
Мегрэ отчетливо представил себе сцену. Он, пожалуй, мог бы повесить каждому на шею бирку с именем.
О том, что владелец «Табака» содержит бордель в Авиньоне, он знал. А высокий брюнет — это хозяин «Купидона» в Безье и еще одного заведения в Ниме. Что касается негра, то это оркестрант из джаза по соседству.
— Имена никакие не называли? — осведомился бывший комиссар у Фернанды, помешивавшей кофе.
— Имена — нет. Несколько раз помянули «нотариуса».
Я подумала, что это Кажо. Он действительно смахивает на нотариуса, пошедшего по дурной дорожке. Но не торопитесь — я еще не кончила. Поесть, случаем, не хотите? Было уже наверняка три. Слышно было, как во «Флории» закрывают ставни. Мой сосед, продолжавший обжимать мне колено, начал меня нервировать. Тут открылась дверь, и вошел Кажо, поднес руку к шляпе, но не поздоровался ни с кем в отдельности. Никто не поднял головы. Чувствовалось, что все поглядывают на него исподлобья. Хозяин поспешил обратно за стойку. — «Дайка мне полдюжины вольтижеров[4] и коробок спичек», — бросил Нотариус. Коротышка Жозеф не шелохнулся, уставившись в свой стакан с грогом. Кажо раскурил сигару, сунул остальные в карман пиджака, вытащил из бумажника банкноту. Слышно было, как муха пролетит.
Надо сказать, наступившая тишина не смутила Кажо. Он повернулся, поочередно обвел всех спокойным холодным взглядом, опять поднес руку к шляпе и вышел.
Пока Фернанда макала свой хлеб с маслом в кофе, пижама на ней распахнулась, приоткрыв острую грудь.
Ей было, вероятно, лет двадцать семь-двадцать восемь, но тело оставалось девчоночьим, а едва оформившиеся соски — бледно-розовыми.
— Больше они ничего не сказали? — осведомился Мегрэ, непроизвольно подрегулировав газовую плитку, на которой уже запел кипятильник.
— Нет. Они посмотрели друг на друга. Обменялись взглядами. Хозяин со вздохом занял свое место за стойкой.
— Это все?
— Жозеф, казавшийся смущенным, объяснил: «Знаете, это вовсе не потому, что он такой гордый».
В это время дня улица Бланш выглядела почти провинциальной. Слышно было, как цокают копыта лошадей, везущих тяжелую телегу пивовара.
— Остальные ухмыльнулись, — прибавила Фернанда. — Тот, кто облапил мое колено, проворчал: «Как же, как же, вовсе он не гордый! Только достаточно хитрый, чтобы всех нас попутать. Вот я и говорю: по мне, лучше бы не шлялся он каждый день на набережную Орфевр».
Фернанда, постаравшаяся ничего не упустить, завершила свой рассказ.
— Домой вернулась сразу же?
— Нельзя было.
Это, похоже, не понравилось Мегрэ.
— Нет, нет, — торопливо оговорилась она, — этого я сюда не приводила. Таким лучше не показывать, что у тебя тоже есть кое-что. А отпустил он меня только в пять.
Она встала и пошла подышать к окну.
— Как зовут…
Мегрэ озабоченно прошелся по комнате.
— Как зовут твоего клиента?
— Эженом. На портсигаре у него инициалы: две золотые буквы — «Э» и «Б».
— Сходишь еще раз в «Табак» нынче вечером?
— Раз надо.
— Займись, в первую голову, тем, кого зовут Жозефом, коротышкой, что навел полицию.
— Но он же не обратил на меня внимания.
— Я тебя не об этом прошу. Просто хорошенько запоминай все, что он скажет.
— А теперь, с вашего позволения, мне надо заняться хозяйством, — объявила Фернанда, повязывая голову косынкой.
Они пожали друг другу руки. Спускаясь по лестнице, Мегрэ не подозревал, что сегодня же ночью на Монмартре состоится облава и что главной целью агентов явится «Табак», и Фернанду они увезут в предвариловку.
Зато это знал Кажо.
— Мой долг — указать вам с полдюжины женщин, не соблюдающих установленный порядок, — распинался он в эту минуту перед начальником отдела охраны нравственности.
Первой угодить в полицейский фургон предстояло Фернанде.
Глава 4
Глава 5
— Там был стол, за которым играли в бел от. Я сделала вид, что впустую прошлялась весь вечер и здорово устала.
— Ты не заметила чернявого коротышку по имени Жозеф Одна?
— Минутку… Один Жозеф там, во всяком случае, был. Он рассказывал, что провел вторую половину дня у судебного следователя. Но вы же знаете, как это бывает. Играют в карты. Белот! Двойной белот! Твой ход, Пьер… Потом кто-то что-то говорит… Кто-то отвечает из-за стойки… Хожу… Беру… Твой ход, Марсель… Хозяин тоже играл… Был там еще и негр. «Выпьешь чего-нибудь?» — спросил меня какой-то высокий брюнет, указав мне на соседний стул. Я не отказалась. Он дал мне заглянуть к нему в карты. «Во всяком случае, — продолжал тот, кого звали Жозефом, — по-моему, опасно припутывать сюда легавого. Завтра утром мне опять устроят с ним очную ставку. Мурло у него, правда, идиотское». Черви козыри… Четыре картинки… — Фернанда спохватилась. — Выпьете со мной кофейку?
Запах кофе уже разлился по всем трем комнатам.
— Сами понимаете, я не могла тут же с ходу заговорить с ними о Кажо. Я спросила: «Вот так у вас каждый вечер?» «Вроде», — отозвался мой сосед. «И вы ничего не слышали прошлой ночью?»
Мегрэ снял пальто и шляпу и приоткрыл окно, дав уличному шуму ворваться в комнату.
— Отвечая, он как-то странно взглянул на меня, — продолжала Фернанда. — Я видела, что он распаляется.
Играя, он поглаживал мое колено и пояснял: «Мы никогда ничего не слышим, понятно? Жозеф не в счет: он видел то, что должен был увидеть». Тут они все грохнули со смеху. Что мне оставалось делать? Отодвинуться я не могла. «Опять пики. Три картинки и белот!» — «Он все-таки занятный тип!» — вставил Жозеф, отхлебнув грога. Но тот, кто тискал меня, кашлянул и буркнул:
«Лучше бы он поменьше шился с псами». Сечете?
Мегрэ отчетливо представил себе сцену. Он, пожалуй, мог бы повесить каждому на шею бирку с именем.
О том, что владелец «Табака» содержит бордель в Авиньоне, он знал. А высокий брюнет — это хозяин «Купидона» в Безье и еще одного заведения в Ниме. Что касается негра, то это оркестрант из джаза по соседству.
— Имена никакие не называли? — осведомился бывший комиссар у Фернанды, помешивавшей кофе.
— Имена — нет. Несколько раз помянули «нотариуса».
Я подумала, что это Кажо. Он действительно смахивает на нотариуса, пошедшего по дурной дорожке. Но не торопитесь — я еще не кончила. Поесть, случаем, не хотите? Было уже наверняка три. Слышно было, как во «Флории» закрывают ставни. Мой сосед, продолжавший обжимать мне колено, начал меня нервировать. Тут открылась дверь, и вошел Кажо, поднес руку к шляпе, но не поздоровался ни с кем в отдельности. Никто не поднял головы. Чувствовалось, что все поглядывают на него исподлобья. Хозяин поспешил обратно за стойку. — «Дайка мне полдюжины вольтижеров[4] и коробок спичек», — бросил Нотариус. Коротышка Жозеф не шелохнулся, уставившись в свой стакан с грогом. Кажо раскурил сигару, сунул остальные в карман пиджака, вытащил из бумажника банкноту. Слышно было, как муха пролетит.
Надо сказать, наступившая тишина не смутила Кажо. Он повернулся, поочередно обвел всех спокойным холодным взглядом, опять поднес руку к шляпе и вышел.
Пока Фернанда макала свой хлеб с маслом в кофе, пижама на ней распахнулась, приоткрыв острую грудь.
Ей было, вероятно, лет двадцать семь-двадцать восемь, но тело оставалось девчоночьим, а едва оформившиеся соски — бледно-розовыми.
— Больше они ничего не сказали? — осведомился Мегрэ, непроизвольно подрегулировав газовую плитку, на которой уже запел кипятильник.
— Нет. Они посмотрели друг на друга. Обменялись взглядами. Хозяин со вздохом занял свое место за стойкой.
— Это все?
— Жозеф, казавшийся смущенным, объяснил: «Знаете, это вовсе не потому, что он такой гордый».
В это время дня улица Бланш выглядела почти провинциальной. Слышно было, как цокают копыта лошадей, везущих тяжелую телегу пивовара.
— Остальные ухмыльнулись, — прибавила Фернанда. — Тот, кто облапил мое колено, проворчал: «Как же, как же, вовсе он не гордый! Только достаточно хитрый, чтобы всех нас попутать. Вот я и говорю: по мне, лучше бы не шлялся он каждый день на набережную Орфевр».
Фернанда, постаравшаяся ничего не упустить, завершила свой рассказ.
— Домой вернулась сразу же?
— Нельзя было.
Это, похоже, не понравилось Мегрэ.
— Нет, нет, — торопливо оговорилась она, — этого я сюда не приводила. Таким лучше не показывать, что у тебя тоже есть кое-что. А отпустил он меня только в пять.
Она встала и пошла подышать к окну.
— Как зовут…
Мегрэ озабоченно прошелся по комнате.
— Как зовут твоего клиента?
— Эженом. На портсигаре у него инициалы: две золотые буквы — «Э» и «Б».
— Сходишь еще раз в «Табак» нынче вечером?
— Раз надо.
— Займись, в первую голову, тем, кого зовут Жозефом, коротышкой, что навел полицию.
— Но он же не обратил на меня внимания.
— Я тебя не об этом прошу. Просто хорошенько запоминай все, что он скажет.
— А теперь, с вашего позволения, мне надо заняться хозяйством, — объявила Фернанда, повязывая голову косынкой.
Они пожали друг другу руки. Спускаясь по лестнице, Мегрэ не подозревал, что сегодня же ночью на Монмартре состоится облава и что главной целью агентов явится «Табак», и Фернанду они увезут в предвариловку.
Зато это знал Кажо.
— Мой долг — указать вам с полдюжины женщин, не соблюдающих установленный порядок, — распинался он в эту минуту перед начальником отдела охраны нравственности.
Первой угодить в полицейский фургон предстояло Фернанде.
Глава 4
Когда в номер постучали, Мегрэ, только что приведший себя в порядок, вытирал бритву. Было девять утра.
Он проснулся еще в восемь, но — что с ним случалось редко — долго лежал в постели, разглядывая косые лучи солнца и прислушиваясь к городским шумам.
— Войдите! — крикнул он, одним глотком допив кофе, стывший на дне чашки.
В номере послышались шаги Филиппа. Потом он заглянул в ванную.
— Доброе утро, малыш!
— Доброе утро, дядя!
Уже по голосу Мегрэ понял: дело плохо. Он застегнул рубашку и повернул голову к племяннику, у которого набрякли веки, а крылья носа опухли, как у заплаканного ребенка.
— Что случилось?
— Меня берут под стражу.
Филипп произнес это таким тоном и с таким видом, с каким мог бы объявить: «Через пять минут меня расстреляют».
Одновременно с этим заявлением он протянул дяде газету, где Мегрэ, продолжая одеваться, прочел:
«Хотя инспектор Филипп Лауэр отрицает свою вину, следователь Гастамбид решил, кажется, взять его под стражу сегодня же утром».
— «Эксельсиор» поместил мою фотографию на первой полосе, — трагически добавил Филипп.
Дядя промолчал — говорить было, собственно, нечего. Со спущенными подтяжками, в шлепанцах, бывший комиссар расхаживал по залитому солнцем номеру, отыскивая трубку, табак и, наконец, спички.
— Заходил утром на службу?
— Нет, я прямо с улицы Дам. Пил кофе с рогаликом на бульваре Батиньоль и прочел газету.
Утро было неповторимое. Воздух свежий, солнце яркое, парижская сутолока напряженная и бурная, как неистовый танец. Мегрэ приоткрыл окно, и комната запульсировала в унисон с набережными, между которыми, слепя глаза, медленно катилась сверкающая Сена.
— Ну что ж, придется идти, мой мальчик. Что я могу тебе еще сказать?
Ему вовсе не хотелось распускать нюни над участью этого мальчишки, променявшего тенистую долину в Вогезах на коридоры уголовной полиции.
— Разумеется, там не то что дома — баловать не будут.
Мать Филиппа приходилась сестрой г-же Мегрэ, и этим было все сказано. Дом у них был не дом, а форменный инкубатор. «Филипп вот-вот вернется… Филиппа надо покормить… Поглажены ли рубашки Филиппа?..»
А разные лакомые блюда, кремы, домашние настойки! А веточки лаванды в бельевом шкафу!
— У меня для вас еще кое-что, — сказал Филипп, когда дядя прилаживал на место пристежной воротничок. — Нынче ночью я побывал во «Флории».
— Естественно.
— Почему естественно?
— Потому что я советовал тебе туда не ходить. Что ты еще учудил?
— Ничего. Просто поболтал с этой девушкой, Фернандой. Да вы ее знаете. Она дала мне понять, что работает на вас и должна выполнить какое-то ваше задание в табачной лавочке на углу улицы Дуэ. Я тоже уходил и машинально увязался за нею: мне было как раз по дороге. Так вот, когда она вышла из «Табака», к ней прицепились инспектора из охраны нравственности и сунули ее в «воронок».
— Держу пари, ты вмешался.
Филипп потупился.
— Что они тебе ответили?
— Они, мол, знают, что делают.
— Ну, ступай, — вздохнул Мегрэ, ища галстук. — Да не очень расстраивайся.
Он сгреб племянника за плечи, расцеловал в обе щеки и, чтобы поскорей положить конец сцене, сделал вид, что страшно занят. И только когда дверь распахнулась и захлопнулась, он поднял голову, но тут же ссутулился и пробурчал нечто неразборчивое.
На набережной он первым делом купил в киоске «Эксельсиор» и взглянул на фотографию, действительно красовавшуюся на первой полосе с такой подтекстовкой: «Инспектор Филипп Лауэр обвиняется в убийстве Пепито Палестрино, за которым ему было поручено наблюдать».
Мегрэ медленно шел по Новому мосту. Накануне вечером он не заглянул во «Флорию», а бродил по улице Батиньоль, где квартировал Кажо. Это был доходный дом, построенный с полвека назад, как большинство зданий в квартале. Коридор и лестница были плохо освещены, чувствовалось, что квартиры здесь темные и унылые, окна грязные, бархат, которым обита мебель, выцвел.
Квартира Кажо располагалась на антресольном этаже.
Сейчас она была пуста, и Мегрэ, войдя в дом с видом завсегдатая, поднялся аж до пятого этажа, после чего опять спустился вниз.
На двери Нотариуса стоял замок с секретом, в противном случае комиссар, пожалуй, поддался бы искушению.
Когда он проходил мимо швейцарской, привратница, прильнув лицом к стеклу, долго смотрела ему вслед.
Ну и что с того? Мегрэ прошел пешком чуть ли не через весь Париж, засунув руки в карманы и пережевывая все одни и те же мысли.
Где-то — в «Табаке улицы Фонтен» или в другом месте — окопалась шайка правонарушителей, преспокойно обделывающая свои противозаконные делишки.
В нее входили и Пепито, и Барнабе.
Кажо, истинный ее главарь, одного за другим убирает подельников — сам или чужими руками.
Словом, идут обычные разборки между своими. Полиция вряд ли стала бы ими заниматься, если бы не этот идиот Филипп…
Мегрэ направился на набережную Орфевр, где у входа с ним, не скрывая удивления, поздоровались два выходивших инспектора. Комиссар свернул в ворота, пересек двор и проследовал мимо отдела меблированных комнат.
Наверху было время доклада. В просторном коридоре группами толпилось с полсотни инспекторов, которые громко переговаривались, обмениваясь информацией и бумагами. Иногда дверь одного из кабинетов распахивалась, раздавалось чье-нибудь имя, и вызванный шел получать указания.
При появлении Мегрэ на несколько секунд воцарилось неловкое молчание. Но он раздвинул толпу с такой непринужденностью, что инспектора, спохватившись, тут же возобновили свои переговоры.
Справа виднелась обставленная красными бархатными креслами приемная начальника. В углу ожидал приема единственный посетитель — Филипп; подперев подбородок ладонью, он неподвижно смотрел в пространство.
Мегрэ двинулся в другую сторону, добрался до конца коридора, постучался в последнюю дверь.
— Войдите! — донеслось изнутри.
И все увидели, как Мегрэ, не сняв шляпы, прошествовал в кабинет комиссара Амадье.
— Добрый день, Мегрэ.
— Добрый день, Амадье.
Как в былые времена, когда они виделись каждое утро, оба дотронулись друг до друга кончиками пальцев. Амадье знаком отослал сидевшего в кабинете инспектора и осведомился:
— У вас ко мне разговор?
Мегрэ бесцеремонно присел на край стола, взял с него спички и разжег трубку.
Его коллега отодвинул свое кресло назад и откинулся в нем.
— Ну, как в деревне?
— Спасибо, хорошо. А что у вас?
— То же, что и всегда. Минут через пять мне к начальнику.
Притворившись, будто не понимает значения этих слов, Мегрэ неторопливо расстегнул пальто. Держался он так, словно находился у себя: он и в самом деле десять лет проработал в этом кабинете.
— Расстроились из-за племянника? — перешел в атаку Амадье, не в силах дольше молчать. — Должен признаться, я огорчен еще больше: голову-то мылят мне. К сожалению, дело зашло слишком далеко. Сам министр направил служебную записку нашему начальнику. Словом, теперь мне остается лишь помалкивать. Все перешло в руки следователя. Гастамбид, по-моему, появился еще при вас?
Зазвонил телефон. Амадье поднес трубку к уху и заюлил:
— Да, господин начальник… Слушаюсь, господин начальник… Я сейчас не один… Да… Так точно.
Мегрэ знал, о чем идет речь. На другом конце коридора Филиппа ввели к начальнику.
— У вас что-нибудь ко мне? — поинтересовался Амадье, вставая. — Вы же слышали: меня вызывает начальник.
— Несколько мелких вопросов. Во-первых, известно ли было Кажо, что Пепито вот-вот возьмут?
— Не знаю. К тому же не понимаю, почему это так важно.
— Извините, я знаком с Кажо. Я знаю, какую роль он играет в «конторе». Знаю также, что иногда при осведомителях откровенничают. Был ли он здесь дня за два-три до убийства?
— По-моему, был. Да, припоминаю.
— Второй вопрос. Известен ли вам адрес Жозефа Одна, официанта из кафе, проходившего по улице Фонтен как раз вовремя, чтобы успеть столкнуться с Филиппом.
— Он ночует в гостинице на улице Лепик, если не ошибаюсь.
— Вы хорошо проверили алиби Кажо?
Амадье изобразил улыбку.
— Послушайте, Мегрэ, я все-таки знаю свое ремесло.
Но это был еще не конец. Мегрэ углядел на письменном столе желтую картонную папку со штампом отдела охраны нравственности.
— Это уже донесение о задержании Фернанды Боске?
Амадье отвел глаза, вероятно прикидывая, стоит ли объясняться начистоту, но он уже взялся за дверную ручку и поэтому ограничился вопросом:
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что Кажо добился задержания этой девушки отделом охраны нравственности. Где она сейчас?
— Не знаю.
— Позволите мне заглянуть в дело?
Отказать было трудно. Мегрэ наклонился, прочел несколько строк и сказал:
— Сейчас она, должно быть, в антропометрии.
Вновь зазвонил телефон. Амадье сделал нетерпеливый жест.
— Извините, но…
— Знаю: вас ждет начальник.
Мегрэ застегнул пальто и вышел из кабинета одновременно с Амадье. Но не свернул на лестницу, а дошел вместе с ним до приемной с красными креслами.
Мегрэ толкнул обитую дверь.
— Спросите, пожалуйста, шефа, не примет ли он меня.
Служитель, а затем Амадье исчезли в кабинете начальника уголовной полиции, куда до них ввели Филиппа. Мегрэ ждал, стоя со шляпой в руке.
— Начальник очень занят и просит вас зайти во второй половине дня.
Мегрэ повернулся кругом, вновь прошел через толпу инспекторов. Лицо его чуть посуровело, но он считал нужным улыбаться и улыбался невеселой улыбкой.
Он не вышел на улицу, а углубился в узкие коридоры, откуда извилистые лестницы вели на чердак Дворца правосудия. Добрался наконец до антропометрической службы и распахнул дверь. Осмотр женщин уже закончился. В помещении, выкрашенном в серый цвет, укладывая как попало одежду на скамьи, раздевалось с полсотни задержанных ночью мужчин.
Раздевшись, они поочередно проходили в соседнюю комнату, где сотрудники в черных халатах брали у них отпечатки пальцев, сажали на антропометрический стул и громко объявляли результаты измерений, как продавцы в универмаге криком сообщают кассиру о выручке.
Здесь разило потом и грязью. Большинство мужчин, обалдев от стыда за собственную наготу, покорно давали гонять себя из угла в угол и тем более неловко выполняли распоряжения персонала, что зачастую не знали по-французски.
Мегрэ сердечно пожимал руки служащим, выслушивая неизбежное:
— Приехали встряхнуться? Как там в деревне? Хорошо? А уж в такую погоду, наверно, просто великолепно.
Комнатушку фотографа освещал холодный свет неоновой лампы.
— Много прошло женщин за утро?
— Семь.
— Учетные карточки у вас?
Карточки валялись на столе — их еще не классифицировали. Третьей была Фернанда: пять пальцевых отпечатков, неумелая подпись, жестоко реалистический словесный портрет.
— Она ничего не сказала? Не плакала?
— Нет. Вела себя очень послушно.
— Знаете, где она сейчас?
— Мне неизвестно, выпустили ее или продержат день-другой в Сен-Лазаре.
Взгляд Мегрэ обежал голых мужчин, стоявших шеренгой, как в казарме. Он поднес руку к шляпе и попрощался:
— До свиданья.
— Уже уходите?
Мегрэ проследовал по лестнице, где не было ни одной ступеньки, на которую тысячу раз не ступала бы его нога.
Другая лестница, еще более узкая, чем первая, вела в лабораторию, где ему были знакомы малейшие закоулки, самые неприметные колбы.
Потом он вновь очутился на третьем этаже, откуда схлынула толпа инспекторов. У дверей начали рассаживаться посетители: одних вызвали, другие явились с жалобами сами, третьи имели что-то сообщить.
Мегрэ провел в этой атмосфере большую часть жизни, но сегодня, неожиданно для себя, он оглядывался вокруг с чувством, похожим на отвращение.
Неужели Филипп все еще в кабинете начальника?
Вероятно, нет. Сейчас он уже взят под стражу, и двое бывших коллег препроводили его к следователю.
Что наговорили ему за обитой дверью? Достало ли у начальства искренности без обиняков заявить:
— Вы допустили неосторожность. Против вас столько улик, что общественность не поймет, почему вы до сих пор на свободе. Но мы воспользуемся вами, чтобы докопаться до правды. Вы останетесь одним из наших.
Нет, этого ему наверняка не сказали. Мегрэ чудилось, что он слышит, как начальник полиции, нехотя помогая Амадье, выдавливает между двумя приступами притворного кашля:
— Инспектор, у меня действительно нет оснований радоваться вашему поступлению к нам на службу. Благодаря протекции вашего дяди оно далось вам легче, чем кому бы то ни было. Оказались ли вы достойны такой чести?
Амадье подвинчивает гайку еще крепче:
— С этого момента вы передаетесь в руки следователя. При самых благих намерениях мы ничего не можем для вас сделать.
А ведь этот Амадье с его длинным бледным лицом и каштановыми усами, которые он беспрерывно подкручивает, человек не злой. Но у него жена и трое детей, в том числе дочь, а значит, необходимо позаботиться о приданом.
Ему вечно мерещится, что все вокруг в заговоре против него. Он убежден, что каждый зарится на занимаемую им Должность и думает лишь об одном: как бы его подсидеть.
Что касается начальника уголовной полиции, ему осталось два года до предельного возраста, и до тех пор он будет избегать осложнений.
Происшествие представляло собой банальную уголовную историю, то есть не выходило за рамки текучки. Кому же охота рисковать и нарываться на неприятности ради того, чтобы прикрыть оступившегося молодого инспектора, который, к тому же, приходится племянником Мегрэ?
Что Кажо — гадина, знают все. Он и сам этого не скрывает. Не брезгует никакой поживой. И когда продает кого-нибудь полиции, это означает, что человек перестал быть ему полезен.
Вот только гадина он опасная. У него приятели, связи. Особенно ловок он в защите. Конечно, в свой день и час он тоже накроется. С него давно уже не спускают глаз. Проверили даже его алиби. И вообще, следствие ведется честно.
Но кому нужно чрезмерное рвение? И особенно этот Мегрэ с его манией соваться куда не просят!
Бывший комиссар добрался до плохо вымощенного дворика перед судом по делам несовершеннолетних, где ждали совсем уж убого одетые люди. Несмотря на солнечную погоду, здесь было свежо и в тени, между булыжниками, еще поблескивал иней.
— Ох уж этот кретин Филипп! — проворчал Мегрэ, которого начинало мутить при одной мысли о происходящем.
Он отчетливо сознавал, что ходит по кругу, как цирковая лошадь. Дело шло не о том, чтобы додуматься до чего-то гениального: в делах, связанных с полицией, от гениальных мыслей проку мало. Речь также не шла и о том, чтоб найти неожиданный след или не замеченную никем улику.
Все было проще и грубее. Кажо убил или приказал убить Пепито.
Требовалось одно — заставить Кажо наконец признать: «Это правда».
Теперь Мегрэ бродил по набережным неподалеку от плавучей прачечной. Он не имел права вызвать Нотариуса в кабинет и продержать там несколько часов, сто раз повторяя один и тот же вопрос, а при нужде и поприжать так, чтобы сдали нервы.
Не мог он также вызвать официанта из кафе, хозяина «Табака» и прочих, кто каждый вечер играл в белот в ста метрах от «Флории».
Стоило ему прибегнуть к услугам Фернанды, как ее буквально увели у него из-под носа.
Он добрался до пивной «У Нового моста», распахнул застекленную дверь, пожал руку Люкасу, сидевшему у стойки.
— Как дела, шеф?
Люкас по-прежнему именовал его так в память о временах совместной работы.
— Плохо! — выпалил Мегрэ.
— Трудно, правда?
Нет, это было не трудно, а трагично, хотя и мелко.
— Старею. А может, деревня расхолаживает.
— Что будете пить?
— Перно, разумеется.
Мегрэ сказал это так, словно бросал вызов. Он вспомнил, что обещал жене написать, но до сих пор не собрался с духом.
— Могу я чем-нибудь помочь?
Люкас был занятный человек: всегда скверно одет, к тому же плохо сложен, ни жены, ни семьи. Мегрэ блуждал глазами по залу, который постепенно наполнялся, а когда он повернулся к залитому солнцем окну, ему пришлось прищуриться.
— Ты уже работал с Филиппом?
— Несколько раз.
— С ним действительно неприятно?
— Есть такие, что злятся на него: он не очень-то разговорчив. Он, знаете ли, из робких. Его взяли?
— Твое здоровье.
Люкаса встревожила непривычная замкнутость Мегрэ.
— Что вы намерены делать, шеф?
— Тебе могу сказать. Я сделаю все, что будет нужно, ясно? И тогда, если что-нибудь стрясется…
Он утер рот тыльной стороной руки и постучал монетой по столу, подзывая официанта.
— Оставьте. Сегодня плачу я.
— Как хочешь. Мой черед будет, когда все закончится. До свиданья, Люкас.
— До свиданья, шеф.
Рука Люкаса на секунду задержалась в шершавой ладони Мегрэ.
— Будьте все-таки поосторожней, ладно?
— Ненавижу трусов! — громыхнул Мегрэ с высоты своего роста.
Ушел он один, пешком. Времени у него хватало: он даже не знал, куда направится.
Он проснулся еще в восемь, но — что с ним случалось редко — долго лежал в постели, разглядывая косые лучи солнца и прислушиваясь к городским шумам.
— Войдите! — крикнул он, одним глотком допив кофе, стывший на дне чашки.
В номере послышались шаги Филиппа. Потом он заглянул в ванную.
— Доброе утро, малыш!
— Доброе утро, дядя!
Уже по голосу Мегрэ понял: дело плохо. Он застегнул рубашку и повернул голову к племяннику, у которого набрякли веки, а крылья носа опухли, как у заплаканного ребенка.
— Что случилось?
— Меня берут под стражу.
Филипп произнес это таким тоном и с таким видом, с каким мог бы объявить: «Через пять минут меня расстреляют».
Одновременно с этим заявлением он протянул дяде газету, где Мегрэ, продолжая одеваться, прочел:
«Хотя инспектор Филипп Лауэр отрицает свою вину, следователь Гастамбид решил, кажется, взять его под стражу сегодня же утром».
— «Эксельсиор» поместил мою фотографию на первой полосе, — трагически добавил Филипп.
Дядя промолчал — говорить было, собственно, нечего. Со спущенными подтяжками, в шлепанцах, бывший комиссар расхаживал по залитому солнцем номеру, отыскивая трубку, табак и, наконец, спички.
— Заходил утром на службу?
— Нет, я прямо с улицы Дам. Пил кофе с рогаликом на бульваре Батиньоль и прочел газету.
Утро было неповторимое. Воздух свежий, солнце яркое, парижская сутолока напряженная и бурная, как неистовый танец. Мегрэ приоткрыл окно, и комната запульсировала в унисон с набережными, между которыми, слепя глаза, медленно катилась сверкающая Сена.
— Ну что ж, придется идти, мой мальчик. Что я могу тебе еще сказать?
Ему вовсе не хотелось распускать нюни над участью этого мальчишки, променявшего тенистую долину в Вогезах на коридоры уголовной полиции.
— Разумеется, там не то что дома — баловать не будут.
Мать Филиппа приходилась сестрой г-же Мегрэ, и этим было все сказано. Дом у них был не дом, а форменный инкубатор. «Филипп вот-вот вернется… Филиппа надо покормить… Поглажены ли рубашки Филиппа?..»
А разные лакомые блюда, кремы, домашние настойки! А веточки лаванды в бельевом шкафу!
— У меня для вас еще кое-что, — сказал Филипп, когда дядя прилаживал на место пристежной воротничок. — Нынче ночью я побывал во «Флории».
— Естественно.
— Почему естественно?
— Потому что я советовал тебе туда не ходить. Что ты еще учудил?
— Ничего. Просто поболтал с этой девушкой, Фернандой. Да вы ее знаете. Она дала мне понять, что работает на вас и должна выполнить какое-то ваше задание в табачной лавочке на углу улицы Дуэ. Я тоже уходил и машинально увязался за нею: мне было как раз по дороге. Так вот, когда она вышла из «Табака», к ней прицепились инспектора из охраны нравственности и сунули ее в «воронок».
— Держу пари, ты вмешался.
Филипп потупился.
— Что они тебе ответили?
— Они, мол, знают, что делают.
— Ну, ступай, — вздохнул Мегрэ, ища галстук. — Да не очень расстраивайся.
Он сгреб племянника за плечи, расцеловал в обе щеки и, чтобы поскорей положить конец сцене, сделал вид, что страшно занят. И только когда дверь распахнулась и захлопнулась, он поднял голову, но тут же ссутулился и пробурчал нечто неразборчивое.
На набережной он первым делом купил в киоске «Эксельсиор» и взглянул на фотографию, действительно красовавшуюся на первой полосе с такой подтекстовкой: «Инспектор Филипп Лауэр обвиняется в убийстве Пепито Палестрино, за которым ему было поручено наблюдать».
Мегрэ медленно шел по Новому мосту. Накануне вечером он не заглянул во «Флорию», а бродил по улице Батиньоль, где квартировал Кажо. Это был доходный дом, построенный с полвека назад, как большинство зданий в квартале. Коридор и лестница были плохо освещены, чувствовалось, что квартиры здесь темные и унылые, окна грязные, бархат, которым обита мебель, выцвел.
Квартира Кажо располагалась на антресольном этаже.
Сейчас она была пуста, и Мегрэ, войдя в дом с видом завсегдатая, поднялся аж до пятого этажа, после чего опять спустился вниз.
На двери Нотариуса стоял замок с секретом, в противном случае комиссар, пожалуй, поддался бы искушению.
Когда он проходил мимо швейцарской, привратница, прильнув лицом к стеклу, долго смотрела ему вслед.
Ну и что с того? Мегрэ прошел пешком чуть ли не через весь Париж, засунув руки в карманы и пережевывая все одни и те же мысли.
Где-то — в «Табаке улицы Фонтен» или в другом месте — окопалась шайка правонарушителей, преспокойно обделывающая свои противозаконные делишки.
В нее входили и Пепито, и Барнабе.
Кажо, истинный ее главарь, одного за другим убирает подельников — сам или чужими руками.
Словом, идут обычные разборки между своими. Полиция вряд ли стала бы ими заниматься, если бы не этот идиот Филипп…
Мегрэ направился на набережную Орфевр, где у входа с ним, не скрывая удивления, поздоровались два выходивших инспектора. Комиссар свернул в ворота, пересек двор и проследовал мимо отдела меблированных комнат.
Наверху было время доклада. В просторном коридоре группами толпилось с полсотни инспекторов, которые громко переговаривались, обмениваясь информацией и бумагами. Иногда дверь одного из кабинетов распахивалась, раздавалось чье-нибудь имя, и вызванный шел получать указания.
При появлении Мегрэ на несколько секунд воцарилось неловкое молчание. Но он раздвинул толпу с такой непринужденностью, что инспектора, спохватившись, тут же возобновили свои переговоры.
Справа виднелась обставленная красными бархатными креслами приемная начальника. В углу ожидал приема единственный посетитель — Филипп; подперев подбородок ладонью, он неподвижно смотрел в пространство.
Мегрэ двинулся в другую сторону, добрался до конца коридора, постучался в последнюю дверь.
— Войдите! — донеслось изнутри.
И все увидели, как Мегрэ, не сняв шляпы, прошествовал в кабинет комиссара Амадье.
— Добрый день, Мегрэ.
— Добрый день, Амадье.
Как в былые времена, когда они виделись каждое утро, оба дотронулись друг до друга кончиками пальцев. Амадье знаком отослал сидевшего в кабинете инспектора и осведомился:
— У вас ко мне разговор?
Мегрэ бесцеремонно присел на край стола, взял с него спички и разжег трубку.
Его коллега отодвинул свое кресло назад и откинулся в нем.
— Ну, как в деревне?
— Спасибо, хорошо. А что у вас?
— То же, что и всегда. Минут через пять мне к начальнику.
Притворившись, будто не понимает значения этих слов, Мегрэ неторопливо расстегнул пальто. Держался он так, словно находился у себя: он и в самом деле десять лет проработал в этом кабинете.
— Расстроились из-за племянника? — перешел в атаку Амадье, не в силах дольше молчать. — Должен признаться, я огорчен еще больше: голову-то мылят мне. К сожалению, дело зашло слишком далеко. Сам министр направил служебную записку нашему начальнику. Словом, теперь мне остается лишь помалкивать. Все перешло в руки следователя. Гастамбид, по-моему, появился еще при вас?
Зазвонил телефон. Амадье поднес трубку к уху и заюлил:
— Да, господин начальник… Слушаюсь, господин начальник… Я сейчас не один… Да… Так точно.
Мегрэ знал, о чем идет речь. На другом конце коридора Филиппа ввели к начальнику.
— У вас что-нибудь ко мне? — поинтересовался Амадье, вставая. — Вы же слышали: меня вызывает начальник.
— Несколько мелких вопросов. Во-первых, известно ли было Кажо, что Пепито вот-вот возьмут?
— Не знаю. К тому же не понимаю, почему это так важно.
— Извините, я знаком с Кажо. Я знаю, какую роль он играет в «конторе». Знаю также, что иногда при осведомителях откровенничают. Был ли он здесь дня за два-три до убийства?
— По-моему, был. Да, припоминаю.
— Второй вопрос. Известен ли вам адрес Жозефа Одна, официанта из кафе, проходившего по улице Фонтен как раз вовремя, чтобы успеть столкнуться с Филиппом.
— Он ночует в гостинице на улице Лепик, если не ошибаюсь.
— Вы хорошо проверили алиби Кажо?
Амадье изобразил улыбку.
— Послушайте, Мегрэ, я все-таки знаю свое ремесло.
Но это был еще не конец. Мегрэ углядел на письменном столе желтую картонную папку со штампом отдела охраны нравственности.
— Это уже донесение о задержании Фернанды Боске?
Амадье отвел глаза, вероятно прикидывая, стоит ли объясняться начистоту, но он уже взялся за дверную ручку и поэтому ограничился вопросом:
— Что вы хотите сказать?
— Я хочу сказать, что Кажо добился задержания этой девушки отделом охраны нравственности. Где она сейчас?
— Не знаю.
— Позволите мне заглянуть в дело?
Отказать было трудно. Мегрэ наклонился, прочел несколько строк и сказал:
— Сейчас она, должно быть, в антропометрии.
Вновь зазвонил телефон. Амадье сделал нетерпеливый жест.
— Извините, но…
— Знаю: вас ждет начальник.
Мегрэ застегнул пальто и вышел из кабинета одновременно с Амадье. Но не свернул на лестницу, а дошел вместе с ним до приемной с красными креслами.
Мегрэ толкнул обитую дверь.
— Спросите, пожалуйста, шефа, не примет ли он меня.
Служитель, а затем Амадье исчезли в кабинете начальника уголовной полиции, куда до них ввели Филиппа. Мегрэ ждал, стоя со шляпой в руке.
— Начальник очень занят и просит вас зайти во второй половине дня.
Мегрэ повернулся кругом, вновь прошел через толпу инспекторов. Лицо его чуть посуровело, но он считал нужным улыбаться и улыбался невеселой улыбкой.
Он не вышел на улицу, а углубился в узкие коридоры, откуда извилистые лестницы вели на чердак Дворца правосудия. Добрался наконец до антропометрической службы и распахнул дверь. Осмотр женщин уже закончился. В помещении, выкрашенном в серый цвет, укладывая как попало одежду на скамьи, раздевалось с полсотни задержанных ночью мужчин.
Раздевшись, они поочередно проходили в соседнюю комнату, где сотрудники в черных халатах брали у них отпечатки пальцев, сажали на антропометрический стул и громко объявляли результаты измерений, как продавцы в универмаге криком сообщают кассиру о выручке.
Здесь разило потом и грязью. Большинство мужчин, обалдев от стыда за собственную наготу, покорно давали гонять себя из угла в угол и тем более неловко выполняли распоряжения персонала, что зачастую не знали по-французски.
Мегрэ сердечно пожимал руки служащим, выслушивая неизбежное:
— Приехали встряхнуться? Как там в деревне? Хорошо? А уж в такую погоду, наверно, просто великолепно.
Комнатушку фотографа освещал холодный свет неоновой лампы.
— Много прошло женщин за утро?
— Семь.
— Учетные карточки у вас?
Карточки валялись на столе — их еще не классифицировали. Третьей была Фернанда: пять пальцевых отпечатков, неумелая подпись, жестоко реалистический словесный портрет.
— Она ничего не сказала? Не плакала?
— Нет. Вела себя очень послушно.
— Знаете, где она сейчас?
— Мне неизвестно, выпустили ее или продержат день-другой в Сен-Лазаре.
Взгляд Мегрэ обежал голых мужчин, стоявших шеренгой, как в казарме. Он поднес руку к шляпе и попрощался:
— До свиданья.
— Уже уходите?
Мегрэ проследовал по лестнице, где не было ни одной ступеньки, на которую тысячу раз не ступала бы его нога.
Другая лестница, еще более узкая, чем первая, вела в лабораторию, где ему были знакомы малейшие закоулки, самые неприметные колбы.
Потом он вновь очутился на третьем этаже, откуда схлынула толпа инспекторов. У дверей начали рассаживаться посетители: одних вызвали, другие явились с жалобами сами, третьи имели что-то сообщить.
Мегрэ провел в этой атмосфере большую часть жизни, но сегодня, неожиданно для себя, он оглядывался вокруг с чувством, похожим на отвращение.
Неужели Филипп все еще в кабинете начальника?
Вероятно, нет. Сейчас он уже взят под стражу, и двое бывших коллег препроводили его к следователю.
Что наговорили ему за обитой дверью? Достало ли у начальства искренности без обиняков заявить:
— Вы допустили неосторожность. Против вас столько улик, что общественность не поймет, почему вы до сих пор на свободе. Но мы воспользуемся вами, чтобы докопаться до правды. Вы останетесь одним из наших.
Нет, этого ему наверняка не сказали. Мегрэ чудилось, что он слышит, как начальник полиции, нехотя помогая Амадье, выдавливает между двумя приступами притворного кашля:
— Инспектор, у меня действительно нет оснований радоваться вашему поступлению к нам на службу. Благодаря протекции вашего дяди оно далось вам легче, чем кому бы то ни было. Оказались ли вы достойны такой чести?
Амадье подвинчивает гайку еще крепче:
— С этого момента вы передаетесь в руки следователя. При самых благих намерениях мы ничего не можем для вас сделать.
А ведь этот Амадье с его длинным бледным лицом и каштановыми усами, которые он беспрерывно подкручивает, человек не злой. Но у него жена и трое детей, в том числе дочь, а значит, необходимо позаботиться о приданом.
Ему вечно мерещится, что все вокруг в заговоре против него. Он убежден, что каждый зарится на занимаемую им Должность и думает лишь об одном: как бы его подсидеть.
Что касается начальника уголовной полиции, ему осталось два года до предельного возраста, и до тех пор он будет избегать осложнений.
Происшествие представляло собой банальную уголовную историю, то есть не выходило за рамки текучки. Кому же охота рисковать и нарываться на неприятности ради того, чтобы прикрыть оступившегося молодого инспектора, который, к тому же, приходится племянником Мегрэ?
Что Кажо — гадина, знают все. Он и сам этого не скрывает. Не брезгует никакой поживой. И когда продает кого-нибудь полиции, это означает, что человек перестал быть ему полезен.
Вот только гадина он опасная. У него приятели, связи. Особенно ловок он в защите. Конечно, в свой день и час он тоже накроется. С него давно уже не спускают глаз. Проверили даже его алиби. И вообще, следствие ведется честно.
Но кому нужно чрезмерное рвение? И особенно этот Мегрэ с его манией соваться куда не просят!
Бывший комиссар добрался до плохо вымощенного дворика перед судом по делам несовершеннолетних, где ждали совсем уж убого одетые люди. Несмотря на солнечную погоду, здесь было свежо и в тени, между булыжниками, еще поблескивал иней.
— Ох уж этот кретин Филипп! — проворчал Мегрэ, которого начинало мутить при одной мысли о происходящем.
Он отчетливо сознавал, что ходит по кругу, как цирковая лошадь. Дело шло не о том, чтобы додуматься до чего-то гениального: в делах, связанных с полицией, от гениальных мыслей проку мало. Речь также не шла и о том, чтоб найти неожиданный след или не замеченную никем улику.
Все было проще и грубее. Кажо убил или приказал убить Пепито.
Требовалось одно — заставить Кажо наконец признать: «Это правда».
Теперь Мегрэ бродил по набережным неподалеку от плавучей прачечной. Он не имел права вызвать Нотариуса в кабинет и продержать там несколько часов, сто раз повторяя один и тот же вопрос, а при нужде и поприжать так, чтобы сдали нервы.
Не мог он также вызвать официанта из кафе, хозяина «Табака» и прочих, кто каждый вечер играл в белот в ста метрах от «Флории».
Стоило ему прибегнуть к услугам Фернанды, как ее буквально увели у него из-под носа.
Он добрался до пивной «У Нового моста», распахнул застекленную дверь, пожал руку Люкасу, сидевшему у стойки.
— Как дела, шеф?
Люкас по-прежнему именовал его так в память о временах совместной работы.
— Плохо! — выпалил Мегрэ.
— Трудно, правда?
Нет, это было не трудно, а трагично, хотя и мелко.
— Старею. А может, деревня расхолаживает.
— Что будете пить?
— Перно, разумеется.
Мегрэ сказал это так, словно бросал вызов. Он вспомнил, что обещал жене написать, но до сих пор не собрался с духом.
— Могу я чем-нибудь помочь?
Люкас был занятный человек: всегда скверно одет, к тому же плохо сложен, ни жены, ни семьи. Мегрэ блуждал глазами по залу, который постепенно наполнялся, а когда он повернулся к залитому солнцем окну, ему пришлось прищуриться.
— Ты уже работал с Филиппом?
— Несколько раз.
— С ним действительно неприятно?
— Есть такие, что злятся на него: он не очень-то разговорчив. Он, знаете ли, из робких. Его взяли?
— Твое здоровье.
Люкаса встревожила непривычная замкнутость Мегрэ.
— Что вы намерены делать, шеф?
— Тебе могу сказать. Я сделаю все, что будет нужно, ясно? И тогда, если что-нибудь стрясется…
Он утер рот тыльной стороной руки и постучал монетой по столу, подзывая официанта.
— Оставьте. Сегодня плачу я.
— Как хочешь. Мой черед будет, когда все закончится. До свиданья, Люкас.
— До свиданья, шеф.
Рука Люкаса на секунду задержалась в шершавой ладони Мегрэ.
— Будьте все-таки поосторожней, ладно?
— Ненавижу трусов! — громыхнул Мегрэ с высоты своего роста.
Ушел он один, пешком. Времени у него хватало: он даже не знал, куда направится.
Глава 5
Когда в половине второго Мегрэ распахнул дверь «Табака улицы Фонтен», только что вставший с постели хозяин бара неторопливо спускался по винтовой лестнице, начинавшейся во втором зале, позади главного.
Он был пониже комиссара, но так же плотен и широкоплеч. От него пахло свежестью, волосы у него были обрызганы одеколоном, на мочках ушей виднелись следы талька. Он был без пиджака и воротничка.
Слегка подкрахмаленная рубашка, застегнутая на откидную запонку, сияла белизной.
Зайдя за стойку, он небрежным жестом отодвинул официанта, взял бутылку белого, смешал вино с минералкой и, запрокинув голову, прополоскал горло.
В это время дня в баре не бывало никого, кроме случайных посетителей, забегавших выпить наспех чашку кофе.
Мегрэ одиноко сидел у окна, но хозяин, не обратив на него внимания, надел синий фартук и повернулся к блондинке, которая вела кассу и торговала куревом.
С ней он выказал себя не более словоохотливым, чем с официантом; отпер денежный ящик кассы, заглянул в блокнот и потянулся, теперь уже окончательно проснувшись. День его начался, и первым, кого он наконец увидел, обозревая свои владения, оказался Мегрэ, благодушно поглядывавший на него.
Они никогда не встречались. Тем не менее хозяин нахмурил густые черные брови. Заметно было, что он роется в памяти, но припомнить ничего не может, и это портит ему настроение. Однако он еще не предвидел, что присутствие этого благодушного клиента продлится целых двенадцать часов!
Первым делом Мегрэ направился к кассе и осведомился у девушки:
— Найдется телефонный жетон?
Кабина располагалась в правом углу кафе. Она отделялась от зала лишь дверью с матовым стеклом, и Мегрэ, чувствуя, что хозяин насторожился, набрал номер.
Одновременно с этим, зажав в другой руке перочинный нож, он перерезал провод там, где тот уходил под пол, но постарался сам обрыв сделать незаметным.
— Алло!.. Алло!.. — надсаживался он.
Из кабины комиссар вышел с раздосадованным видом.
— У вас что, аппарат неисправен?
Хозяин глянул на кассиршу, та удивилась:
— Да нет, работал всего несколько минут назад. Люсьен как раз заказывал рогалики. Верно, Люсьен?
— Четверти часа не прошло, — подтвердил официант.
Хозяин еще ничего не заподозрил, но все же то и дело исподлобья посматривал на Мегрэ. Зашел в кабину сам, попробовал куда-то дозвониться и добрых минут десять упорствовал в своем намерении, так и не заметив, что провод перерезан.
Он был пониже комиссара, но так же плотен и широкоплеч. От него пахло свежестью, волосы у него были обрызганы одеколоном, на мочках ушей виднелись следы талька. Он был без пиджака и воротничка.
Слегка подкрахмаленная рубашка, застегнутая на откидную запонку, сияла белизной.
Зайдя за стойку, он небрежным жестом отодвинул официанта, взял бутылку белого, смешал вино с минералкой и, запрокинув голову, прополоскал горло.
В это время дня в баре не бывало никого, кроме случайных посетителей, забегавших выпить наспех чашку кофе.
Мегрэ одиноко сидел у окна, но хозяин, не обратив на него внимания, надел синий фартук и повернулся к блондинке, которая вела кассу и торговала куревом.
С ней он выказал себя не более словоохотливым, чем с официантом; отпер денежный ящик кассы, заглянул в блокнот и потянулся, теперь уже окончательно проснувшись. День его начался, и первым, кого он наконец увидел, обозревая свои владения, оказался Мегрэ, благодушно поглядывавший на него.
Они никогда не встречались. Тем не менее хозяин нахмурил густые черные брови. Заметно было, что он роется в памяти, но припомнить ничего не может, и это портит ему настроение. Однако он еще не предвидел, что присутствие этого благодушного клиента продлится целых двенадцать часов!
Первым делом Мегрэ направился к кассе и осведомился у девушки:
— Найдется телефонный жетон?
Кабина располагалась в правом углу кафе. Она отделялась от зала лишь дверью с матовым стеклом, и Мегрэ, чувствуя, что хозяин насторожился, набрал номер.
Одновременно с этим, зажав в другой руке перочинный нож, он перерезал провод там, где тот уходил под пол, но постарался сам обрыв сделать незаметным.
— Алло!.. Алло!.. — надсаживался он.
Из кабины комиссар вышел с раздосадованным видом.
— У вас что, аппарат неисправен?
Хозяин глянул на кассиршу, та удивилась:
— Да нет, работал всего несколько минут назад. Люсьен как раз заказывал рогалики. Верно, Люсьен?
— Четверти часа не прошло, — подтвердил официант.
Хозяин еще ничего не заподозрил, но все же то и дело исподлобья посматривал на Мегрэ. Зашел в кабину сам, попробовал куда-то дозвониться и добрых минут десять упорствовал в своем намерении, так и не заметив, что провод перерезан.