Сименон Жорж. Мегрэ защищается

   Кабачок вскоре превратился в современный бар, затем в ресторан на несколько столиков. Ресторан стали посещать уже не прежние желторотые юнцы, а клиенты, приезжающие на больших американских машинах.
   Мегрэ иногда завтракал там, порой задерживаясь до того часа, когда маленький зал пустел.
   — Скажи, пожалуйста, Манюэль…
   — Да господин комиссар…
   — Этот тип со шрамом у глаза, который сидел вон там, у окна…
   — Я, господин комиссар, не интересуюсь своими клиентами… Я вижу, как они входят и выходят, даю им пожрать и выпить, кладу в кассу их монеты, и… будьте здоровы…
   Манюэль был врожденным актером. Он разыгрывал комедию не только для других, но и для собственного удовольствия. Случалось, что, довольный своей ролью, он подмигивал собеседнику:
   — Мы давно знаем друг друга, не правда ли? Еще когда оба были более изящными, господин Мегрэ!
   — И у тебя еще не было ни гроша за душой.
   — Да, я натерпелся лишений, что и говорить. Лишнее доказательство того, что я никогда не марал рук…
   — Или того, что ты всегда был очень хитер…
   — Вы считаете меня хитрым? Да я почти не ходил в школу. Я с трудом читаю газету…
   — Манюэль!
   — Да!
   — Этот тип со шрамом?..
   — Ладно!.. Понял… Ничего особенного я о нем не знаю… Еще два месяца тому назад у него не было этого шрама… Два месяца — это значит в марте… А в марте…
   А в марте недалеко от площади Пигаль, у бассейна, завязалась драка между двумя бандами. В ход были пущены пистолеты. В результате один убитый остался на тротуаре, а двое раненых исчезли, как по волшебству.
   Префект-метла, который играет в теннис и который поклялся, что выметет Париж, не любит осведомителей, ему противны старые методы.
   И вот к одному такому осведомителю — к Манюэлю — и направился Мегрэ в то утро. Манюэль три года назад, открывая на улице ставни своего ресторана, получил с полдюжины пуль в бедро и живот.
   Из больницы, куда его отвезли, он не замедлил перебраться в одну из лучших частных клиник. Все, начиная с врачей, были уверены, что живым он оттуда не выйдет.
   Мегрэ несколько раз навещал Манюэля в больнице.
   Манюэль сказал тогда:
   — Вы меня огорчаете, господин комиссар… У вас, полицейских, есть один крупный недостаток — вы никогда не верите людям… В машине, конечно, должно было быть два типа — одному трудно справиться с таким делом… Но честное слово, я их не видел… Сами понимаете, ведь я стоял к ним спиной… Когда поднимают железные шторы, поворачиваются спиной к улице, не так ли?
   — Ты их еще не поднимал. Ты только открыл дверь.
   — Но я уже повернулся лицом к дому… Подумайте сами… Ведь вы образованный человек… Какие-то типы хотели меня убить… Из-за них, как мне сказали врачи, я никогда больше не буду ходить на своих двух ногах… Мне предстоит провести остаток дней в маленькой коляске, словно я впал в детство… Что же вы думаете? Разве мне не хочется видеть в тюрьме этих подлецов?!
   Так он ничего и не сказал тогда.
   Автомобиль выезжал на улицу Акаций. Район был тихий и спокойный, населенный зажиточными людьми.
   — Мне подняться с вами, патрон?
   — Нет, поищи своего коллегу… Я не знаю, кто сегодня на посту…
   — Толстяк Лурти…
   — Ты найдешь его на каком-нибудь углу… Он, вероятно, сможет тебе сказать, куда ходила сегодня Алин…
   Алин тоже была интересным экземпляром. Во времена «Золотого бутона» она работала в ресторане. Тогда это была еще худенькая девочка с черными, всегда растрепанными волосами, с блестящими и печальными глазами. Она была любовницей Манюэля.
   В клинике он добился, чтобы Алин поместили в маленькой комнатке рядом с его палатой. По его указанию она нашла управляющего для «Золотого бутона» и время от времени заходила посмотреть, как там идут дела, и проверить выручку.
   За три года она округлилась, перестала ходить с нечесанными волосами, начала кокетливо одеваться. В общем, стала дамой.
   Дом, в котором жили Манюэль и Алин, был очень скромным внешне, но довольно, комфортабельным внутри — большой лифт и двери красного дерева. Поднявшись на лифте до четвертого этажа, Мегрэ позвонил в дверь слева. Он довольно долго ждал, затем услышал шум маленькой коляски на резиновом ходу.
   — Кто там? — спросил Манюэль через закрытую дверь.
   — Мегрэ.
   — Опять?
   Дверь открылась.
   — Войдите… Я один… Только собрался подремать, когда вы позвонили…
   У Манюэля была теперь красивая седая шевелюра, придававшая его лицу благородство. Общей презентабельности его вида способствовали безупречно белая сорочка, шелковые брюки и красные комнатные туфли. Манюэль приспособил для себя маленькую комнатку, выходящую окнами на улицу. Там находились телевизор, радиола, несколько транзисторов разного размера, газеты, журналы и до сотни детективных романов. В углу стоял красный диван и рядом с ним кресло, обитое таким же атласом.
   Манюэль не курил. Он никогда не курил. И не пил.
   — Вы знаете, что я не люблю бросать слов на ветер.
   Я вас предупреждаю, что в один из ближайших дней рассержусь. Я свободный гражданин. У меня нет судимости. Налоги плачу аккуратно… Живу здесь как мышь в норе… Из-за своей ноги не могу выйти из квартиры.
   Меня одевают и раздевают, как ребенка…
   Мегрэ, хорошо зная Манюэля, ожидал конца комедии. Сейчас тот играл роль ворчуна.
   — Мой телефон прослушивается. Не качайте головой, я не вчера родился на свет Божий… И вот тоже…
   Мне наплевать на то, что мои разговоры записываются. Но почему не дают покоя Алин?!
   — Кто-нибудь грубо обошелся с ней?
   — Не притворяйтесь, господин Мегрэ… Вы хитрее меня…
   — Сомневаюсь…
   — Хм… Вы хотите сказать, что с трудом читающий…
   Завел волынку! Он так гордился этим, как другие гордятся своими дипломами!
   — Если бы я был так же хитер, как вы, Манюэль, то вы уже давно были бы в тюрьме. И вы это хорошо знаете.
   — Ну вот! Опять эта старая песня… Но вернемся к Алин. Сегодня ее выслеживает какой-то верзила… Вчера — маленький брюнет… Завтра будет еще кто-то…
   Она не может купить пару котлет без того, чтобы кто-нибудь из ваших ребят не следовал за ней по пятам…
   Что касается вас, комиссар… Я вас очень люблю…
   Но это не повод, чтобы приходить ко мне почти каждый день, как к больному родственнику… Почему бы вам не приносить сладости и цветы!.. Если бы вы хоть раз сказали, что же все-таки хотите выведать у меня…
   — Сегодня это сугубо личный вопрос…
   — Для кого?
   — Вы знаете Николь?
   — Какую Николь? Все тротуары Парижа исхожены девушками по имени Николь… А что делает ваша Николь?
   — Она посещает лекции в Сорбонне.
   — Где?..
   — В университете, если так вам больше нравится…
   — И я должен знать девушку, которая посещает университет?
   — Я вас просто спрашиваю… Ее зовут Николь Приер…
   — В жизни не слышал этого имени…
   — Она живет с дядей, недалеко отсюда, на бульваре Курсель… Этот дядя, Жан Приер, является докладчиком Государственного совета…
   Изумление Манюэля было неподдельным, или же он был еще более способным актером, чем сама Николь.
   — Вы говорите серьезно?.. Но Боже мой, я даже не знаю, что такое Государственный совет!.. Вы что же думаете, я знаком с этими шишками?
   — И вы также не знаете Дезире, хозяина бистро на улице Сены?
   — В первый раз слышу это имя…
   — И тех двух молодцов, которые работали сегодня на авеню Виктора Гюго?..
   Манюэль выпрямился в своем передвижном кресле:
   — Ах вот что!.. Если вы меня угостили всей этой похлебкой, чтобы запутать, я больше не играю… Я вам по-дружески иногда помогал, сообщал кое-что… Чтобы держать бар на площади Пигаль, надо быть в хороших отношениях с полицией!.. Я слушаю радио, как и каждый человек… И знаю, что произошло сегодня утром там, где вы говорите… Но каким образом я могу быть замешан в этой истории? Уже три года, как я не двигаюсь с места и никто ко мне не ходит… Мне бы очень хотелось знать, как я мог участвовать в грабеже… В прошлый раз вы говорили со мной о ювелирном магазине на бульваре Сен-Мартен… А позапрошлый….
   — Где Алин?
   — Пошла за покупками.
   — В этом районе?
   — Не знаю… Если вам так хочется знать, она пошла купить себе бюстгальтер… Ваш инспектор сможет это подтвердить…
   — А утром она выходила?
   — Утром она ходила к зубному врачу, напротив…
   Если бы он держал открытым окно, я мог бы видеть ее в зубоврачебном кресле…
   Напротив стоял одноэтажный особняк с мансардой.
   — Давно у нее болят зубы?
   — Уже три дня…
   Если бы Алин была у зубного врача до сегодняшнего дня, он бы уже знал об этом из доклада инспекторов, которые следят за ней в течение трех недель.
   — Как его зовут?
   — Кого?
   — Зубного врача.
   — Отсюда видна дощечка с его фамилией, но я не вижу так далеко… А вот и Алин!..
   Манюэль услышал, как в замке входной двери повернулся ключ.

Глава 4

   Алин ничем не выдала, что узнала Мегрэ. Войдя в комнату, где находились мужчины, она прошла мимо комиссара как мимо пустого места и, наклонившись, поцеловала Манюэля в лоб.
   — Итак, папа, он опять здесь?!
   Ей была двадцать два года. Пальмари приближался к шестидесяти. Однако в обращении «папа» не было ничего дочернего. В устах Алин оно звучало очень нежно. Улыбка на лице Манюэля как бы говорила: «Вы видите, какая это женщина!»
   И действительно, девчонку, которая начинала свою карьеру на тротуарах и бульварах Парижа, теперь можно было принять за жену врача, инженера или адвоката.
   — Нам уже осталось недолго ждать, когда он принесет сюда свою пижаму и комнатные туфли. Не забыл бы только зубную щетку и бритву…
   Она произнесла эту тираду на высоких нотах, с сильным простонародным акцентом. На комиссара она не смотрела. Алин так же, как и Манюэль, с удовольствием играла на публику. Их можно было принять за двух актеров, бросающих друг другу заученные реплики. Каждый знал свою роль назубок.
   Алин кинула покупки на диван и продолжала говорить, нарочно употребляя жаргон парижских предместий:
   — Что ему надо на этот раз?
   — Не будь такой злой с ним, Алин. Ты ведь знаешь, что комиссар мой друг.
   — Может быть, твой друг, но не мой… И я терпеть не могу запах его противной трубки.
   Мегрэ нисколько не был шокирован поведением Алин. Он смотрел на нее, медленно посасывая трубку.
   — Может быть, ты знаешь кого-нибудь из Государственного совета, а? — с иронией спросил у нее калека.
   — Если он этим интересуется, то скажи ему, что я даже не знаю, что это такое…
   В это время зазвонил телефон. Манюэль нахмурился, посмотрел на аппарат, затем на комиссара.
   — Алло… Да, он здесь… Это вас, господин Мегрэ…
   — Что я говорила!.. Ему скоро станут присылать письма на наш адрес.
   — Алло… Да… Я слушаю…
   Это был Жанвье. Он звонил из маленького кафе на той же улице.
   — Звоню на всякий случай, патрон… Лурти стоит возле меня… Девчонка сумела увильнуть от него… Выйдя из дому, она направилась прямо к станции метро «Терн»… Взяла билет первого класса и сошла на платформе той линии, что ведет на площадь Звезды. Лурти следовал за ней… Когда она вошла в вагон, он проскользнул туда через другую дверь… В тот момент, когда дверь закрывалась, Алин выскочила на платформу, а Лурти не успел… Он вернулся сюда, а она только что приехала на такси…
   — Благодарю.
   Алин уселась на диван рядом со своими пакетами, положив ногу на ногу. Она продолжала смотреть на Манюэля, а не на гостя, будто поклялась никогда с ним не разговаривать.
   — Эти полицейские… Сколько бы они ни сменяли друг друга, я сразу узнаю их… У сегодняшнего верзилы был такой вид, будто его вот-вот хватит удар…
   — Скажи мне, малютка…
   — По-моему, папа, мы с ним вместе свиней не пасли…
   — Я буду называть вас мадемуазель…
   — А не будет ли правильней, чтоб он называл меня мадам?
   Она издевалась над комиссаром. Манюэль, гордясь своим детищем, смотрел на нее с нежностью.
   — Уверяю тебя, Алин, что он не хочет нам плохого…
   — Почему вы увильнули от полицейского, который шел за вами?
   — А разве ему самому никогда не приходилось менять свои намерения в последнюю минуту? — Она все еще продолжала обращаться к Манюэлю. — Сначала я собиралась поехать в «Галери»… А как только вошла в метро, подумала, что найду все, что мне надо, в своем районе…
   Эта маленькая война длилась уже давно. Задолго до появления Алин. Она началась между Пальмари и комиссаром еще тогда, когда Манюэль, молодой, тощий и без гроша за душой, купил вдруг за наличные деньги бар на улице Фонтен. Это произошло через несколько недель после ограбления одного ювелирного магазина.
   Налетчики действовали необычайно дерзко. Двое разбили витрину ударом молотка, набрали драгоценностей, сколько можно было захватить в пригоршни, совершенно не обращая внимания на прохожих, слишком ошеломленных, чтобы как-то реагировать, и на владельца магазина, онемевшего за прилавком. Затем они вскочили в автомашину, где их ждал сообщник, и растворились в уличном движении.
   Ни драгоценностей, ни преступников так и не нашли. В течение последующих двух лет было произведено до десятка подобных налетов, пока наконец не поймали одного из налетчиков — молодого, еще не обстрелянного Ханаро. Он никого не выдал и получил пять лет.
   Пальмари, все более и более процветая, превратил свой кабачок в элегантный бар, а затем и в дорогой ресторан.
   «Дела идут неплохо, — обычно отвечал он Мегрэ, когда тот с невинным видом спрашивал его. — Я еще недурно зарабатываю и на лошадках…»
   И действительно, по воскресным дням он закрывал свое заведение и отправлялся либо в Отей, либо в Лонгшам, либо в Венсен — в зависимости от времени года.
   Три раза грабители ювелирных магазинов попадали за решетку. Почти все они были клиентами «Золотого бутона». Никто не назвал людей, которые помогали им сбывать краденый товар.
   Потом в течение четырех лет было затишье. А затем последовало несколько ограблений ювелирных магазинов методами, отличными от прежних. Как будто старый шеф сформировал новую банду…
   — Послушай, малютка…
   — Опять он называет меня малюткой!
   — Довольно!.. Я могу вернуться с ордером или, если вы предпочитаете, допросить вас в моем кабинете…
   Знаете ли вы некую Николь Приер?..
   Она раздумывала, снова повернувшись к Манюэлю.
   — А ты ее знаешь? Мне это имя ничего не говорит.
   — Молодая девушка, живет на бульваре Курсель с дядей, важным чиновником…
   — Ты знаешь важных людей, папа? Кроме комиссара, конечно!
   — Ну что ж, придется мне еще вернуться… Единственно, что я хочу сказать вам обоим, Манюэль поймет меня, — в Париже есть люди, или, может быть, один человек, которые решили избавиться от меня…
   Алин открыла рот для новой шутки, но ее возлюбленный сурово посмотрел на нее, приказывая ей замолчать. Внезапно он заинтересовался:
   — Вас хотят уничтожить?
   — Нет. Они добиваются моей отставки. Вернее, моего ухода на пенсию…
   — Это, безусловно, устроило бы многих…
   Алин не могла удержаться от реплики:
   — Начиная с меня!
   — Продолжайте, господин комиссар.
   — Мне подбросили эту девчонку…
   — И вы клюнули на приманку?
   — Нет.
   — Я бы удивился, если бы было не так. Помню, в свое время я тоже пытался…
   — Результат тот же. Со мной довольно ловко разыграли комедию, в которой я исполнял достаточно неприглядную роль соблазнителя…
   — Этой самой Николь?
   — Да. — Мегрэ серьезно посмотрел в глаза Манюэлю. — Я кого-то очень сильно стесняю. Человека, которого должен не сегодня-завтра поймать на месте преступления…
   Он сделал паузу. Манюэль, ставший очень серьезным, повторил:
   — Продолжайте.
   — Этот человек, похоже, очень умный, должно быть, он в курсе моих привычек и методов работы… Он чувствует, что я его вот-вот поймаю, и решил, что, избавившись от меня, сможет продолжать свои занятия. Вам никто не приходит на ум, Манюэль?
   Алин молчала. Она чувствовала, что ей не следует вмешиваться в разговор двух мужчин. Они коснулись такой области, которая была выше ее понимания.
   — Это тоже может быть делом рук какого-нибудь маньяка… — начал Манюэль.
   — Я думал и об этом. Кроме того, я рассматривал возможность мести… Я пересмотрел список дел, которыми занимался в последнее время и даже в последние дни. Ни у кого из тех, кто замешан в этих делах, нет ни повода, ни возможности нанести мне подобный удар…
   — И вы пришли ко мне просить совета?
   — Вы хорошо знаете, что последнее время полиция преследует вас по пятам…
   — И что вы установили слежку за Алин… Я часто задаю себе вопрос — почему?..
   — Возможно, вы об этом скоро узнаете…
   — Если вас не заставят выйти в отставку, насколько я понимаю.
   — Вот именно.
   — Значит, вы подозреваете меня в том, что я сочинил всю эту музыку с девушкой, о которой идет речь, племянницей какой-то важной персоны…
   — Во всяком случае, я решил повидать вас…
   Наступило довольно многозначительное молчание.
   — Вам не известен кто-нибудь, кто способен выполнить такой план?
   — Мне известны люди, которые хотели бы всадить вам пулю в живот, но им никогда не пришло бы в голову сыграть с вами такую шутку, как эта… — Откашлявшись, он продолжал: — Что касается меня, то я, конечно, не святой, но клянусь вам головой Алин, что до вашего прихода ничего не слышал об этой истории.
   В комнате снова зазвучал голос Алин. На этот раз она уже обращалась не к Манюэлю. И говорила не на высоких нотах. Простонародный акцент почти исчез.
   — Если вы расскажете все, что с вами случилось, может быть, мне что-нибудь придет в голову… Когда вопрос касается женщины, лучше всего обратиться к другой женщине…
   Префект-метла задохнулся бы от негодования, если бы узнал, что дивизионный комиссар, шеф криминальной бригады, сделал своими наперсниками бывшую проститутку и человека, которого, правильно или неправильно, считают одним из крупных нарушителей закона.
   Мегрэ коротко пересказал приключения прошлой ночи. Алин не улыбалась. Она слушала внимательно, застыв на краю дивана.
   — У вас есть ее фото?
   — Нет.
   — И вы еще не ходили на бульвар Курсель, чтобы поговорить с ней по душам?
   — Я не имею права.
   — По моему мнению, старина, эта девушка в кого-то втюрилась по уши!
   Мегрэ живо обернулся к Алин, пораженный ее восклицанием:
   — Почему втюрилась?
   — Поставьте себя на ее место… Перед вами девушка из хорошей семьи, богатая, живет с дядей, важным господином, и так далее, и так далее… Она вас никогда не видела… Она знает о вас только из газет… И все же разыгрывает с вами комедию, которая могла плохо кончиться… Она возвращается домой в восемь часов утра, зная, что разъяренный дядя поджидает ее у дверей и конечно же не обойдется без вопросов… Сколько, вы сказали, ей лет, этой девушке?
   — Восемнадцать.
   — Как раз подходящий возраст… Если хотите знать мое мнение, то эта девчонка без ума от какого-то парня, который делает с ней все, что хочет… Он продиктовал, как она должна себя вести, и разработал сценарий до мельчайших деталей… Как только вы найдете его… — Затем она быстро спросила у Манюэля: — Что ты скажешь на это, папа?
   — Я согласен с тобой… Эта история мне не нравится…
   Не переглянулись ли они с улыбкой, как только комиссар вышел за дверь? Мегрэ, пожалуй, мог бы поклясться, что нет. Он оставил их скорее озабоченными.
   Разыскивая бистро, где его ожидали помощники, комиссар чувствовал себя не самым лучшим образом.
   Ничего нового узнать ему не удалось. Вскоре он нашел их в кафе рядом с особняком зубного врача.
   — Маленькую рюмку коньяку!
   — Прошу прощения, патрон, — пробормотал Лурти, облокотившись на стойку, — я не мог предвидеть, что эта женщина…
   — Ладно…
   — Мне остаться?
   — Дождитесь смены… Пойдем, Жанвье…
   В машине Мегрэ сказал:
   — Поезжай по бульвару Курсель…
   Он смотрел на номера. 42-й был как раз напротив главных ворот парка Монсо с решеткой, украшенной позолоченными пиками. Дом был огромный. По бокам широкого и высокого подъезда стояли два швейцара. И можно было легко представить себе экипажи, которые когда-то въезжали во двор, где конюшни были переделаны в гаражи…
   В глубине души Мегрэ называл такие дома крепостями. Здесь царствовала не консьержка, а швейцар в ливрее. И конечно же здесь не пахло рагу. Лестница должна быть мраморная. Комнаты огромные, с высокими потолками. Полы покрыты коврами, которые заглушают шум шагов.
   Эти большие дома в лучших кварталах произвели на Мегрэ, когда он только приехал в Париж, огромное впечатление. Лакеи тогда еще носили полосатые жилеты, горничные — кружевные капоры, няньки, катающие в парке детские коляски, — английские униформы.
   С тех пор ему не раз приходилось по делам следствия бывать в этих домах, и он постоянно испытывал чувство стеснения, может быть, даже какого-то раздражения, которое, однако, происходило совсем не от зависти.
   Он знал по опыту, что большинство людей, живущих в этих домах, были в какой-то степени неприкосновенны. Если они сами не были влиятельными особами, у них были высокопоставленные друзья, которым они грозили пожаловаться. Как это сделал Приер, позвонив непосредственно министру внутренних дел.
   Жанвье замедлил ход. Машина почти остановилась.
   Комиссар пробормотал сквозь зубы:
   — Распутница!.. — Затем, сознавая свое бессилие, как бы покорившись неизбежному, с горечью произнес: — Поехали!.. На набережную Орфевр…
   На набережную Орфевр, где он имел право допрашивать кого угодно и когда угодно. Кого угодно, кроме таких людей, как мадемуазель Приер. Жанвье молчал. Он понимал, что сейчас не время разговаривать.
   — Молодая девушка такого круга, по всей вероятности, ездила за границу, — внезапно сообразил Мегрэ. — В таком случае у нее должен быть заграничный паспорт.
   Значит, в полицейской префектуре на нее заведена карточка с фотографией.
   Он хорошо знал канцелярию, где эти карточки хранились в металлических ящиках, выкрашенных в зеленый цвет. Много раз ему приходилось обращаться к чиновнику, который ведал этими карточками, некоему Лорио. Тот без колебаний открывал ему свои шкафы.
   Но не по делу Николь Приер! Ему придется пойти другим путем. Алин была права: необходимо как можно скорее получить фотографию этой девушки.
   — У Барнакля все еще есть его лейка?
   — Он скорее расстанется с женой, чем с фотоаппаратом…
   — У него есть жена?
   Удивительное дело! В течение тридцати лет, что Мегрэ знал инспектора Барнакля, он ничего не слышал о его личной жизни. Считал Барнакля холостяком. Всегда в черном, с лоснящимися локтями, с бахромой на манжетах костюме, который он носил годами и на котором всегда не хватало пуговиц, этот инспектор производил впечатление человека, согнувшего спину под тяжестью неудачно сложившейся жизни. Барнакль скорее походил на вдовца, который совсем недавно потерял жену и еще не имел времени справиться со своим горем.
   Он уже работал на Набережной, когда Мегрэ в первый раз переступил порог уголовной полиции. Мегрэ всегда обращался к нему «господин Барнакль», так что все инспекторы тоже называли его так, правда, с оттенком иронии.
   Войдя в свой кабинет, Мегрэ позвал привратника:
   — Попросите ко мне господина Барнакля, если он здесь.
   Рабочий день подходил к концу. Было почти шесть часов. Солнце все еще стояло высоко, и по-прежнему не чувствовалось прохлады.
   — Вы звали меня, господин комиссар?
   — Присядьте, господин Барнакль…
   Инспектор был старше всего на два с половиной года. Неужели через два с половиной года у Мегрэ будет такое же покорное выражение лица, такие же глаза без радости, без любопытства, такая же дряблая старческая кожа и такие же усталые плечи?
   А может быть, Барнакль всегда был таким? Он женат. Значит, был когда-то влюблен, дарил фиалки. Этому трудно сейчас поверить.
   Барнакль, безусловно, был не семи пядей во лбу, но, если он нападал на след преступника, не оставлял его, пока не доводил дело до конца.
   — Мне хотелось бы дать вам одно поручение, господин Барнакль, но я в нерешительности. Если о нем узнают, вы рискуете получить отставку раньше времени.
   — Это значит, что я на три месяца раньше перестану сбиваться с ног…
   В его голосе не прозвучало упрека. Барнакль не был озлоблен, никогда ни на кого не сердился.
   — Я выполню ваше поручение, господин комиссар.
   — Мне нужна фотография одной молодой девушки… Где, когда и как вы ее сфотографируете — это ваше дело…
   — У меня есть опыт по этой части.
   Действительно, к таланту Барнакля-фотографа прибегали очень часто.
   — Она живет на бульваре Курсель и посещает лекции в Сорбонне. На бульваре Сен-Жермен живет ее подруга, дочь доктора Буэ. Его телефон вы найдете в телефонной книге. Больше мне ничего не известно.
   Ни где она еще бывает, ни где проводит досуг.
   — У нее есть машина?
   — Если и есть, то недавно — ей только восемнадцать лет. Дядя ее — докладчик Государственного совета. У него, конечно, есть и машина, и шофер…
   Должен вас предупредить, что, если вы задумаете обратиться к консьержке, дядя немедленно сообщит об этом префекту… Префект самым строжайшим образом запретил мне заниматься этой девушкой… Картина ясна?
   — Это, пожалуй, только отнимет у меня немного больше времени… Вы можете дать мне ее приблизительный портрет?