А Жиль вышел на второй этаж и не торопясь осмотрел все комнаты. Выбрал себе старинный секретер, несколько книжных полок, рамки для фотографий отца и матери.
- Извините, мадам Ренке. Не найдете ли минутку помочь мне?
Экономка тоже удивилась и забеспокоилась. Тем не менее спустилась вниз вслед за Жилем.
- Почему вы не распорядитесь, чтобы из гаража прислали рабочего. Он вам все поднимет.
- Потому что я предпочитаю поднять мебель сам.
В спальне она мельком глянула на фотографии, потом на Жиля, который показался ей теперь совсем другим человеком, и почти дружелюбно спросила:
- Вам больше ничего не надо? Внизу есть недурные коврики.
Жиль вместе с ней пересмотрел ковры, выбрал один. На лестнице ему встретилась тетя Колетта, направлявшаяся в город; в трауре и креповой вуали она выглядела еще более хрупкой.
Они довольно церемонно раскланялись и разминулись.
Часов в одиннадцать Жиль тоже вышел из дому и впервые после встречи с Армандиной у кладбищенской ограды оказался один на улице. Он постоял под сводом бывшей церкви, глядя, как выкатываются и вкатываются грузовики Мовуазена и суетится Пуано, управляющий с железным крючком вместо руки, так и не посмевший подойти к хозяину, которому его еще не представили.
Оттуда Жиль отправился на улицу Минаж, где жил доктор Соваже, любовник его тетки. Рынок торговал вовсю. Был большой субботний базар, и под аркадами узкой, плохо вымощенной улицы, стоя среди своих корзин, надсаживались горластые крестьянки.
Между зеленой лавкой и невзрачным галантерейным магазинчиком медная дощечка возвещала: "Морис Соваже, врач. Прием с 14 до 18, по субботам с 10 до 12".
Жиль собрался было позвонить, но заметил, что дверь приоткрыта, и на другой, эмалевой, дощечке прочел: "Просьба входить без стука".
Миновав пахнущий аптекой коридор, он вошел в приемную, где уже молчаливо ожидали своей очереди шесть человек, и присел на стул у плетеного столика со старыми журналами.
Пациенты, не произнося ни слова, поглядывали друг на друга. Из-за двери доносились неясные голоса. Потом открывалась другая дверь, и пациент уходил. Доктор высовывал голову в приемную:
- Следующий.
На второй раз он заметил Жиля и нахмурился. Быть может, он уже видел его на улице в обществе Плантеля или Жерардины Элуа?
Очередь приближалась, и с каждым разом врач выглядел все более озабоченным. Это был шатен с длинными, зачесанными назад волосами, выразительным лицом и на редкость живыми глазами, которые, должно быть, везде привлекали к нему внимание. У отца Жиля был такой же взгляд, выдающий скрытое внутри пламя; вот почему он так часто смотрел в сторону или поспешно начинал улыбаться.
- Следующий.
Жиль вошел в кабинет в несколько подавленном состоянии и сразу почувствовал, что на душе у врача не легче, чем у него.
- Я не болен, - предупредил Жиль, останавливаясь посреди кабинета, такого же убогого, как и приемная.- Прошу извинить за беспокойство, но... - Губы дрожали у него так, что он лишь с трудом договорил спокойным тоном: - Я пришел просить вас вернуть мне ключ.
Не сама ли простота, с какой было выражено требование, заставила врача потерять голову? Он затравленно оглянулся, подошел к одной из дверей, резко ее распахнул и вполголоса, словно стьщясь своих слов, пробормотал:
- Извините. Моя жена имеет привычку подслушивать.
Плантель-сын рассказывал об этом Жилю.
Мадам Соваже вот уже много лет калека и передвигается по квартире в коляске с ручным приводом. Мало-помалу ревность ее приняла болезненные формы, обострилась настолько, что несчастная проводит целые часы у дверей мужнего кабинета, ловя каждый доносящийся оттуда звук.
- Садитесь. Прошу прощения, но... Но у меня не г ключа, клянусь вам. Не понимаю, с чего вы взяли...
- Однако вы знаете, о каком ключе идет речь, не так ли?
И тот и другой дрожали: доктор - из-за своего неуравновешенного характера; Жиль - потому, что испугался собственной смелости.
- Предполагаю, что вы намекаете на ключ от сейфа.
- Разве сегодня ночью вы не пытались завладеть им? Подходя к этому дому, я опознал вашу машину.
Врач понурил голову. Чувствовалось, что он колеблется. Что, если в комнате Жиля, а затем в спальне
Октава Мовуазена действительно побывал кто-то другой? Не Колетта ли?
- Послушайте, месье, я не знаю, что вам наговорили эти люди...
- Какие люди?
Блестящие глаза Соваже впились в молодого человека. Лицо его выражало удивление и еще что-то- может быть, нерешительность, может быть, первые признаки симпатии.
- Из синдиката.
Врач снова подошел к двери, проверяя, не подкатила ли к ней больная свою коляску.
- Бабен, Плантели, сенатор, мэтр Эрвино и прочие.
- Почему вы называете их "синдикатом"? Опять та же нерешительность желание что-то сказать и боязнь заговорить.
- Правда ли, что ваши родители были... были артистами мюзик-холла?
- Правда.
- Значит, вы ничего не понимаете в делах и никогда не общались с подобными людьми?
В воздухе повеяло глухой, но грозной яростью, злобой, вселяющей страх.
Доктор стиснул руки.
- Простите, что ничего не могу вам объяснить, по крайней мере сейчас. Положение вашей тети и мое... Поверьте, месье Мовуазен, я не лгу, утверждая, что у меня нет ключа. Тем не менее могу заверить вас, что он будет вам возвращен, что это не кража, что никто не посягает ни на вас, ни на ваше состояние. Ваш дядя был чудовищем, и...
Внезапно он переменил тон. Жиль тоже расслышал легкий скрип в соседней комнате.
- Договорились, месье. Сейчас я выпишу вам рецепт.
Взгляд врача стал почти умоляющим: было ясно, что мадам Соваже подслушивает за дверями.
Врач присел к столу, набросал несколько слов в блокноте и, протянув листок Жилю, проводил посетителя до самой двери.
- Следующий.
На улице Жиль прочел кое-как нацарапанные строки: "Извините. Нас подслушивали. Умоляю, не мучьте свою тетку. Встречусь с вами, где и когда захотите".
Нашел ли врач возможность позвонить Колетте Мовуазен после ухода Жиля? Видимо, да, потому что не успел Жиль вернуться в особняк на набережной Урсулинок и сесть за стол, как появилась его тетка, еще более бледная и возбужденная, чем накануне.
- Извините, что заставила ждать, - чуть слышно проронила она.
И, не смущаясь присутствием мадам Ренке, расставлявшей на столе закуски, положила рядом с тарелкой Жиля маленький плоский ключ.
- Вы напрасно подумали на доктора. Он тут ни при чем. Он сидел у меня в спальне и не знал, что я делаю.
Было видно, что Колетта принуждает себя есть. Она, конечно, ждет вопросов и приготовила на них ответы. Чувствовалось, что эта женщина обостренно восприимчива, как те растения, которые съеживаются от каждого прикосновения; теперь уже не ей, а Жилю пришлось уставиться в тарелку.
Время от времени тетка украдкой посматривала на него. Перехватив несколько ее взглядов, Жиль прочел в них удивление и нечто вроде нерешительности, а может быть, и желания заговорить.
Но она не заговорила, и Жиль не нарушил молчания. Лицо его оставалось серьезным, и тем не менее впервые за много дней на душе у него было легко.
Жиль обрадовался, очутившись в уже привычной атмосфере своей комнаты: теперь он был здесь у себя.
Он долго всматривался в одну из фотографий отца и нашел, что в молодости тот, вероятно, был еще больше похож на доктора Соваже.
Он представил себе влюбленную пару, двух людей, еще не ставших его родителями и встречавшихся под аркадами улицы Эскаль, неподалеку от частной музыкальной школы, откуда всегда просачивалась музыка.
Шифр, слово из четырех букв... Ключ от сейфа нагрелся в руке Жиля. Молодой человек прошел в дядину спальню, вставил ключ в замок сейфа, но так и не сумел повернуть.
На бюро с цилиндрической крышкой, единственном светлом предмете в комнате, стоял телефон. Жиль набрал номер фирмы "Басе и Плантель". Трубку взял Эдгар Плантель.
- Месье Плантель, это Жиль. Прошу прощения за беспокойство...
Собеседник запротестовал, сказал, что он сожалеет, что Жиль не пришел к завтраку, уверил в своей преданности, в своём...
- Я хотел спросить, могу ли я завтра зайти к вам в контору. Нет, лучше в конторе. Мне надо поговорить с вами о синдикате.
Кашель на другом конце провода.
- Но... Я... Разумеется. Если хотите, встретимся у вас, я сейчас приеду.
И Жиль тем же кротким, но твердым тоном, какой избрал с этого утра, повторил:
- Нет, лучше у вас в конторе. Благодарю, месье Плантель.
Затем, усталый после ночи, проведенной почти без сна, растянулся на кровати. Стал думать о своей тетке и докторе Соваже. И всякий раз мысль о них возвращала его на улицу Эскаль, где когда-то встречалась другая пара - его отец и мать.
Он спал? Может, просто дремал? Когда Жиль поднялся, уже начало темнеть, и он, не зажигая лампы,
долго смотрел, как над портом гаснут последние полосы света.
Потом он пошел одеваться. Чуть было не надел свой тронхеймский балахон и выдровую шапку, но в последний момент передумал.
- Вернетесь к обеду? - бросила ему вдогонку мадам Ренке, приоткрыв дверь из кухни.
По тону ее он понял, что она уже считает его почти своим.
- Конечно, - ответил Жиль.
Он быстро зашагал по набережным. Опять увидел ярко освещенные витрины, которые, одну за другой, рассматривал в день приезда, затем более темные окна магазина Элуа. Чуть было не завернул к Жажа. Но большие часы на башне уже показывали пять. Жиль не знал, в котором часу закрывается контора "Пюблекса". Не знал даже, чем занимаются в этой конторе.
Он был очень оживлен, очень взволнован. Не успел он занять позицию на площади Ла Кай у витрины часовщика, торговавшего также старинными безделушками, как из дома напротив гурьбой, словно стайка школьниц, высыпали девушки.
Одни, вскочив на велосипеды, разлетелись по улицам. Другие, разбившись на группки, пошли пешком. Три девушки, одна из которых вела свой велосипед, двинулись по узкой улице Тампль, мимо вытянувшихся вдоль нее продовольственных магазинов.
Среди них была та, что первой попалась Жилю на глаза после высадки в Ла-Рошели.
Он пошел сзади. Одна из ее спутниц, тусклая блондинка, обернулась и толкнула подружку локтем. Затем все три разом обернулись и прыснули со смеху.
Игра продолжалась, но Жиль не отставал. Он невозмутимо и упорно следовал за ними, а они оборачивались, подталкивали друг друга и заливались хохотом. Он уже не понимал, где находится. С трудом узнал улицу Пале и универмаг "Единые цены". Затем они опять нырнули во мрак, а чуть дальше их снова озарил свет витрин.
На Плас д'Арм хохотушки остановились и, не переставая смеяться, расцеловались на прощание.
Девушка с причала направилась к парку, аллеи которого заливал театральный свет оранжевых лампионов.
Сперва она шла быстро, покачивая бедрами, потом пошла медленней, но не оборачиваясь. Неужели она не слышит шагов Жиля? Он нагонял ее. На углу улицы и уходившей в глубь парка аллеи они поравнялись.
Успела она свернуть в аллею или нет?..
Над ухом у нее чей-то голос спросил:
- Почему вы смеетесь надо мной?
Ничуть не удивленная, она круто повернулась и с улыбкой на юном пухленьком личике, глядя Жилю прямо в глаза, возразила:
- Я смеюсь не над вами. Я смеюсь вместе с вами.
На мгновение им показалось, что они одни во времени и пространстве. Они даже забыли о том, что в трех метрах от них бегут машины. Подальше, в глубине аллеи, на скамье, выкрашенной в зеленый цвет, сидела еще одна парочка.
Девушка двинулась по аллее с такой естественностью, словно гулять по ней давным-давно вошло у них в привычку.
На ходу она размахивала руками. Если бы на газоне росли маргаритки, одна из них обязательно оказалась бы сорванной. Смотреть на спутника она теперь избегала.
- Почему вы были в меховой шапке? Он ответил столь же серьезно, как если бы вел переговоры с Плантелем:
- Потому что я приехал из Норвегии.
- А я приняла вас за безбилетника. Они вышли из освещенного круга, вступили в тень, и Жиль впервые оказался в роли влюбленного: он так
часто наблюдал на улицах и в общественных садах за такими парочками, остро завидуя их спокойной непринужденности.
- Как вас зовут? - наконец отважился он.- Если мой вопрос вам неприятен, можете не отвечать.
- Алисой. А вы Мовуазен-племянник?
- Откуда вы знаете? Она весело улыбнулась.
- Да уж знаю!
- Нет, вы ответьте. Как вы узнали?
- Угадайте.
Они разминулись с новой парочкой, которая рука об руку вступила в освещенный электричеством круг и выбрала как раз этот момент для очередного поцелуя.
- Она живет рядом с нами, - прыснула Алиса.
- Откуда вам известна моя фамилия?
- Вас это заинтриговало?
Жиль еще не понимал, что и прочие влюбленные, попадающиеся им на дороге, задают друг другу те же бесхитростные вопросы.
- Да вы просто потешаетесь надо мной!
- Ей-богу, нет. Но согласитесь, у вас был такой забавный вид, когда вы примеряли новый костюм в магазине на площади Ла Кай. А уж как Пипи суетился! Ни дать ни взять наседка вокруг цыпленка.
- Пипи?
- Да, сынок Плантеля. Его все зовут Пипи. Говорят, куда ни придет, тут же бежит в одно место.
Рот у Алисы был крупный, ресницы длинные, черные, плиссированная юбка при каждом шаге вздувалась венчиком.
- Это еще не объясняет, как вы узнали...
- Подумаешь, трудно узнать! Но если я расскажу, вам вряд ли будет приятно.
- Почему?
- Потому!
...Это было ее любимое словцо.
- Во всяком случае,- поспешила добавить девушка, - с Жоржем у нас все кончено.
- С каким Жоржем?
- Не прикидывайтесь ребенком. Все вы прекрасно понимаете.
Они дошли до берега моря, повернули и теперь приближались к проспекту, огибавшему парк. Что они успели сказать друг другу? В общем, ничего.
Алиса остановилась. Это, конечно, означает, что им пора расстаться. Чтобы не выглядеть слишком маленькой рядом с Жилем, девушка приподнялась на цыпочки.
- Не давайте Пипи выбирать вам галстуки. И не завязывайте их таким узким узлом. Он у вас точь-в-точь как на шнурках от ботинок.
И тут Жиль понял, что самое трудное - это прощаться. Стал подыскивать подходящие слова. Взять-девушку за руку он не решился.
- Глядите-ка! - неожиданно вскрикнула она, поворачиваясь лицом к проспекту.- Вы, по-моему, спрашивали, откуда я знаю... Вот идет со службы мой папа, и...
Не затем ли Алиса все это выпалила, чтобы, словно невзначай, коснуться его руки кончиками пальцев? Она побежала, и Жиль увидел ее мускулистые ноги под развевающейся юбкой. Затем, издали бросив последний взгляд на Жиля, Алиса по-детски радостно повисла на шее у приближавшегося прохожего.
Он знал этого усатого мужчину, которого приметил за окошечком стеклянной кабины в бывшей церкви: это был его, Жиля, служащий по имени Эспри Лепар, показавшийся ему на редкость порядочным человеком.
Он посмотрел вслед отцу и дочери. Держась на расстоянии, пошел за ними. На одной из ближних улиц, застроенной одинаковыми одноэтажными коттеджами с оградой и крошечным палисадником, они скрылись в доме No 16.
Идя обратно, Жиль ухитрился прочесть на голубой дощечке слова: улица Журдана. Дом No 16, улица Жур-дана, Алиса Лепар!
Жиль сунул руки в карманы, повернул, направился к Плас д'Арм. И по дороге поймал себя на том, что впервые за долгое время что-то насвистывает.
VI
Когда он возвратился на набережную Урсулинок, было уже около половины восьмого, и в столовой, под лампой, стояли два прибора. Некоторое время Жиль молча ждал, не испытывая никакого нетерпения. Вокруг него уже складывался его собственный мирок, возникали первые, пусть еще робкие контакты. Завтра, пораньше, он отправится на рыбный рынок и навестит Жажа; потом, как условленно, заглянет к Плантелю и начнет входить в курс дядиных дел.
На камине между двумя канделябрами стояли бронзовые часы. Случайно взглянув на них, Жиль с удивлением заметил, что стрелки показывают без четверти восемь. Он решил, что часы стали. В ту же минуту из кухни с недовольным видом появилась мадам Ренке.
- Может быть, подавать? Мадам запаздывает.
- Она в городе? - невольно вырвалось у Жиля.
Но тут послышался звук ключа, отпиравшего входную дверь, потом шарканье ног о коврик, шаги на лестнице. Мадам Ренке быстро взглянула на Жиля; он вздрогнул, потому что было совершенно ясно - по коридору третьего этажа идет не один человек, а двое. Дверь в спальню Колетты открылась и снова захлопнулась.
Вот наконец легкие шаги тетки. Она вошла с непринужденным, разве что чуточку озабоченным видом.
- Извините, что заставила ждать. Мадам Ренке могла бы давно покормить вас. Правда, обычно я не опаздываю...
Колетта неопределенно улыбнулась и села. Экономка сняла крышку с супницы, и пар на мгновение разделил лица обедающих. Когда он рассеялся, Жиль обнаружил, что тетка не поглядывает на него украдкой, как раньше, а впервые смотрит ему в глаза, прямо, долго, настойчиво, словно человек, стремящийся составить точное мнение о собеседнике.
Он не отвел взгляд. Отметил про себя, что на волосах Колетты как бы застыли капельки тумана, плывущего в этот час по улицам, и представил, как она под руку с доктором шагает по тротуару.
- Вы ни о чем не хотите меня спросить? - осведомилась она наконец, сплетя пальцы, словно лишь усилием воли заставила себя заговорить.
Почему она так взволнована? И он тоже? Услышав голос тетки, Жиль покраснел. Отправил ложку супа не в то горло, откашлялся в салфетку и лишь после этого ответил:
- С какой стати мне вас расспрашивать?
- Вы прекрасно знаете, что я вернулась не одна.
- Это ваше право: вы здесь у себя.
- Нет, Жиль, здесь я у вас. И сегодня я заставила Мориса прийти сюда только потому, что хочу, чтобы мы объяснились. Так будет лучше. Вопреки вашим предположениям, Морис тут раньше не бывал.
Она сообразила, что Жиль не может не вспомнить о минувшей ночи, и поспешно добавила:
- Я понимаю, о чем вы подумали. Прошлой ночью его привела тоже я, потому что надеялась положить всему этому конец.
Молодому человеку показалось, что мадам Ренке бросила в сторону его тетки неодобрительный взгляд. Она, без сомнения, пытается предостеречь ее от излишней откровенности.
- Как только мы пообедаем, я позову Мориса и скажу при нем все, что вы должны знать.
Голос у Колетты был ровный, только слишком уж невыразительный. Она долго готовила свою речь, тщательно взвесила решение. И сейчас была как бы окутана вуалью грусти.
- Почему вы не едите? - спросила она.
- Нет аппетита.
- Из-за меня?
Какое странное положение! За свои девятнадцать лет Жиль не видел ничего, кроме меблированных комнат, где останавливаются циркачи и артисты мюзик-холла. Он не представлял себе, что происходит в обычных семьях, как там живут.
И вот он, длинный, худой, стоит в самом таинственном из таких домов, опираясь на камин, рядом с бронзовыми часами, показывающими половину девятого. В полумраке, на стуле, сложив руки на коленях и не отрывая от Жиля горящих глаз, сидит доктор Соваже.
Вся в черном, теребя пальцами тонкий белый платочек, Колетта говорит и время от времени машинально покусывает губу, которая словно кровоточит:
- Вам следует знать, Жиль, что мы с Морисом вот уже восемь лет любим друг друга. Я не ищу себе оправданий. Мы были неосторожны, и ваш дядя застал нас. Я надеялась, что он вернет мне свободу, но я плохо его знала. Напротив, он потребовал, чтобы все шло по-старому. Дважды в день, в одни и те же часы, мы встречались и ели с ним за этим столом, с глазу на глаз. Только он больше ни разу не заговорил со мной. А я не могла даже убежать, да и теперь лишена возможности покинуть этот дом.
В столовой было слышно, как мадам Ренке расхаживает по кухне. Врач неотрывно разглядывал узор на ковре.
- На улице Эвеко у меня живет старуха мать. Средств у нее никаких. До моего замужества ей приходилось очень трудно: чтобы вырастить меня, она делала всякую черную работу в семейных домах. Ваш дядя купил ей теперешний ее домик. Назначил ренту в тысячу франков ежемесячно. Мать моя нетрудоспособна, беспомощна и давно уже не выходит из дому, где устроена довольно неплохо. Из-за нее я не ушла отсюда тогда, не ухожу и теперь.
Жиль хотел заговорить, но Колетта жестом остановила его.
- Я догадываюсь, что вы скажете. Поверьте, я вхожу в подробности не для того, чтобы вас разжалобить. Мовуазен все предусмотрел. В завещании он обусловил, что я должна жить в этом доме, а вы - терпеть здесь меня. Понимаете, для чего? Для того, чтобы мы с Морисом никогда не соединились. Морис тоже беден. Он сын почтальона и прошел через все лишения, чтобы закончить образование и получить практику. По вине Мовуазена и синдиката он навсегда обречен довольствоваться полунищими пациентами и визитами по двадцать франков. Вот почему, узнав, что ключ от сейфа у вас, и услышав от мадам Ренке, что вы положили его на комод, я прошлой ночью попыталась ознакомиться с документами.
Какое удивительное спокойствие, какая бездна энергии в этой женщине, хрупкой, словно дорогая фарфоровая статуэтка!
- Вам известно, что находится в дядином сейфе?
- Да. И мне, и всему городу. Лицо у Колетты стало жестким, на лбу обозначились две морщинки.
- Вы никогда не задавали себе вопрос, каким образом ваш дядя, начав простым шофером, сумел нажить огромное состояние?
- Нет. Но разве мы так уж редко читаем о людях сильной воли, тоже начинавших на голом месте и добившихся самого блестящего положения?
- В Ла-Рошели эту историю знает каждый, знайте и вы. Я тоже ее не знала. Я не знала, что любое крупное дело в любой области, будь то рыболовство, судостроение, поставки угля, торговля, строительство, коммунальные предприятия, обязательно возглавляется здесь кем-нибудь из дюжины дельцов, всегда одних и тех же, всегда делящих прибыли между собой. Кое-кого из них вы уже знаете.
- Плантель? - вставил Жиль.
- Плантель, Бабен, Пену-Рато, Эрвино и другие, чьи имена вам скоро станут известны. Ваш дядя понял, что эти люди в сговоре между собой, что они беспощадно закрывают дорогу каждому новому человеку. Если вы затеваете здесь какое-нибудь дело, вас не трогают, пока вы не приобрели некоторый вес. Но с этой минуты вам дают понять, что подниматься выше запрещено. Если потребуется, вам навяжут такие условия, что вы станете чем-то вроде служащего на своем же собственном предприятии. Вот эту группу сильных мира сего и называют синдикатом. Октав же Мовуазен, бывший шофер графа де Вьевра, сделался, так сказать, его главой. У него не было никаких запросов. Он жил, как мелкий буржуа, на третьем этаже этого дома, где не пожелал даже устроить ванную. Он не ходил в гости, не путешествовал. У него была одна потребность, одна страсть - с каждым днем становиться все сильнее, внушать все больший страх. А он любил, чтобы его боялись. И вовсе не стремился располагать к себе людей, напротив, отталкивал их, как мог, открыто заявлял: "Я не такой дурак, чтоб быть добрым. Я злой". И он действительно был злым,- заключила она и перевела дух.- Извините, что говорю вам это, но не сегодня, так завтра вы услышали бы то же самое от других.
Колетта рассказывала вещи, о которых думала много лет, поэтому фразы складывались у нее естественные, точные и совершенно бесстрастные.
Подумать только! Она прожила целых десять лет в этом страшном доме рядом с человеком, который сам называл себя злым и старался это доказать!
Любил ли ее Октав Мовуазен? Страдал ли, узнав, что она ему изменяет?
Он ничем этого не показал. Он не боялся выглядеть смешным. Он был достаточно силен, чтобы не считаться с такой мелочью.
Но он отомстил - на свой лад.
- Мы с Морисом продолжали встречаться в доме моей матери, где встречаемся и теперь. Не исключено, что, завладев документами из сейфа, мы получили бы возможность защищаться, обеспечить себе спокойную жизнь. Я поступила дурно и знаю это.
Теперь Жиль вспомнил, как саркастически улыбался мэтр Эрвино, вручая ему пресловутый ключ. Вспомнил он и взгляды, которыми обменялись Плантель с Бабеном, мысленно представил себе восседающего в кресле слюнявого сенатора.
- Понимаете, он их всех взял за горло. Не знаю, как ему это удалось, но мало-помалу он раздобыл документы, в той или иной степени компрометирующие любого из здешних воротил. Сначала это было средством пробиться, потом стало пороком. Вы видели Пуано, управляющего грузоперевозками? Пуано - человек простой, неотесанный. У него жена, пятеро детей. Мовуазен из принципа платил ему гроши - он вообще плохо платил всем, кто работал на него. Последние роды мадам Пуано потребовали дорогостоящей операции, и муж ее попросил у хозяина довольно крупный аванс. Мовуазен отказал. Вместе с тем он устроил так, чтобы через руки Пуано прошли в эти дни значительные суммы. Он следил за управляющим. Рассчитывал, что тот поддастся минутной слабости, и не ошибся: Пуано попался с поличным. Этим дело и ограничилось. Мовуазен не отдал его под суд. Оставил его у себя на службе, но отныне управляющий оказался в полной его власти. Так же было и с другими, со многими другими: с вашим кузеном Бобом, с...
- С тетей Жерардиной? - полюбопытствовал Жиль.
- Она больше не хозяйка в своем собственном магазине. Мовуазен завладел им с помощью займов, закладных, разных прочих махинаций, и теперь вы в любую минуту можете вышвырнуть свою тетку на улицу. И не только ее. Говорят, Плантель...
Лицо у Жиля стало каменным.
- Что с вами? - забеспокоилась Колетта. - Вы сердитесь, что я...
Он мотнул головой. Просто все это чересчур быстро, чересчур неожиданно! Значит, отныне он...
- Извините, мадам Ренке. Не найдете ли минутку помочь мне?
Экономка тоже удивилась и забеспокоилась. Тем не менее спустилась вниз вслед за Жилем.
- Почему вы не распорядитесь, чтобы из гаража прислали рабочего. Он вам все поднимет.
- Потому что я предпочитаю поднять мебель сам.
В спальне она мельком глянула на фотографии, потом на Жиля, который показался ей теперь совсем другим человеком, и почти дружелюбно спросила:
- Вам больше ничего не надо? Внизу есть недурные коврики.
Жиль вместе с ней пересмотрел ковры, выбрал один. На лестнице ему встретилась тетя Колетта, направлявшаяся в город; в трауре и креповой вуали она выглядела еще более хрупкой.
Они довольно церемонно раскланялись и разминулись.
Часов в одиннадцать Жиль тоже вышел из дому и впервые после встречи с Армандиной у кладбищенской ограды оказался один на улице. Он постоял под сводом бывшей церкви, глядя, как выкатываются и вкатываются грузовики Мовуазена и суетится Пуано, управляющий с железным крючком вместо руки, так и не посмевший подойти к хозяину, которому его еще не представили.
Оттуда Жиль отправился на улицу Минаж, где жил доктор Соваже, любовник его тетки. Рынок торговал вовсю. Был большой субботний базар, и под аркадами узкой, плохо вымощенной улицы, стоя среди своих корзин, надсаживались горластые крестьянки.
Между зеленой лавкой и невзрачным галантерейным магазинчиком медная дощечка возвещала: "Морис Соваже, врач. Прием с 14 до 18, по субботам с 10 до 12".
Жиль собрался было позвонить, но заметил, что дверь приоткрыта, и на другой, эмалевой, дощечке прочел: "Просьба входить без стука".
Миновав пахнущий аптекой коридор, он вошел в приемную, где уже молчаливо ожидали своей очереди шесть человек, и присел на стул у плетеного столика со старыми журналами.
Пациенты, не произнося ни слова, поглядывали друг на друга. Из-за двери доносились неясные голоса. Потом открывалась другая дверь, и пациент уходил. Доктор высовывал голову в приемную:
- Следующий.
На второй раз он заметил Жиля и нахмурился. Быть может, он уже видел его на улице в обществе Плантеля или Жерардины Элуа?
Очередь приближалась, и с каждым разом врач выглядел все более озабоченным. Это был шатен с длинными, зачесанными назад волосами, выразительным лицом и на редкость живыми глазами, которые, должно быть, везде привлекали к нему внимание. У отца Жиля был такой же взгляд, выдающий скрытое внутри пламя; вот почему он так часто смотрел в сторону или поспешно начинал улыбаться.
- Следующий.
Жиль вошел в кабинет в несколько подавленном состоянии и сразу почувствовал, что на душе у врача не легче, чем у него.
- Я не болен, - предупредил Жиль, останавливаясь посреди кабинета, такого же убогого, как и приемная.- Прошу извинить за беспокойство, но... - Губы дрожали у него так, что он лишь с трудом договорил спокойным тоном: - Я пришел просить вас вернуть мне ключ.
Не сама ли простота, с какой было выражено требование, заставила врача потерять голову? Он затравленно оглянулся, подошел к одной из дверей, резко ее распахнул и вполголоса, словно стьщясь своих слов, пробормотал:
- Извините. Моя жена имеет привычку подслушивать.
Плантель-сын рассказывал об этом Жилю.
Мадам Соваже вот уже много лет калека и передвигается по квартире в коляске с ручным приводом. Мало-помалу ревность ее приняла болезненные формы, обострилась настолько, что несчастная проводит целые часы у дверей мужнего кабинета, ловя каждый доносящийся оттуда звук.
- Садитесь. Прошу прощения, но... Но у меня не г ключа, клянусь вам. Не понимаю, с чего вы взяли...
- Однако вы знаете, о каком ключе идет речь, не так ли?
И тот и другой дрожали: доктор - из-за своего неуравновешенного характера; Жиль - потому, что испугался собственной смелости.
- Предполагаю, что вы намекаете на ключ от сейфа.
- Разве сегодня ночью вы не пытались завладеть им? Подходя к этому дому, я опознал вашу машину.
Врач понурил голову. Чувствовалось, что он колеблется. Что, если в комнате Жиля, а затем в спальне
Октава Мовуазена действительно побывал кто-то другой? Не Колетта ли?
- Послушайте, месье, я не знаю, что вам наговорили эти люди...
- Какие люди?
Блестящие глаза Соваже впились в молодого человека. Лицо его выражало удивление и еще что-то- может быть, нерешительность, может быть, первые признаки симпатии.
- Из синдиката.
Врач снова подошел к двери, проверяя, не подкатила ли к ней больная свою коляску.
- Бабен, Плантели, сенатор, мэтр Эрвино и прочие.
- Почему вы называете их "синдикатом"? Опять та же нерешительность желание что-то сказать и боязнь заговорить.
- Правда ли, что ваши родители были... были артистами мюзик-холла?
- Правда.
- Значит, вы ничего не понимаете в делах и никогда не общались с подобными людьми?
В воздухе повеяло глухой, но грозной яростью, злобой, вселяющей страх.
Доктор стиснул руки.
- Простите, что ничего не могу вам объяснить, по крайней мере сейчас. Положение вашей тети и мое... Поверьте, месье Мовуазен, я не лгу, утверждая, что у меня нет ключа. Тем не менее могу заверить вас, что он будет вам возвращен, что это не кража, что никто не посягает ни на вас, ни на ваше состояние. Ваш дядя был чудовищем, и...
Внезапно он переменил тон. Жиль тоже расслышал легкий скрип в соседней комнате.
- Договорились, месье. Сейчас я выпишу вам рецепт.
Взгляд врача стал почти умоляющим: было ясно, что мадам Соваже подслушивает за дверями.
Врач присел к столу, набросал несколько слов в блокноте и, протянув листок Жилю, проводил посетителя до самой двери.
- Следующий.
На улице Жиль прочел кое-как нацарапанные строки: "Извините. Нас подслушивали. Умоляю, не мучьте свою тетку. Встречусь с вами, где и когда захотите".
Нашел ли врач возможность позвонить Колетте Мовуазен после ухода Жиля? Видимо, да, потому что не успел Жиль вернуться в особняк на набережной Урсулинок и сесть за стол, как появилась его тетка, еще более бледная и возбужденная, чем накануне.
- Извините, что заставила ждать, - чуть слышно проронила она.
И, не смущаясь присутствием мадам Ренке, расставлявшей на столе закуски, положила рядом с тарелкой Жиля маленький плоский ключ.
- Вы напрасно подумали на доктора. Он тут ни при чем. Он сидел у меня в спальне и не знал, что я делаю.
Было видно, что Колетта принуждает себя есть. Она, конечно, ждет вопросов и приготовила на них ответы. Чувствовалось, что эта женщина обостренно восприимчива, как те растения, которые съеживаются от каждого прикосновения; теперь уже не ей, а Жилю пришлось уставиться в тарелку.
Время от времени тетка украдкой посматривала на него. Перехватив несколько ее взглядов, Жиль прочел в них удивление и нечто вроде нерешительности, а может быть, и желания заговорить.
Но она не заговорила, и Жиль не нарушил молчания. Лицо его оставалось серьезным, и тем не менее впервые за много дней на душе у него было легко.
Жиль обрадовался, очутившись в уже привычной атмосфере своей комнаты: теперь он был здесь у себя.
Он долго всматривался в одну из фотографий отца и нашел, что в молодости тот, вероятно, был еще больше похож на доктора Соваже.
Он представил себе влюбленную пару, двух людей, еще не ставших его родителями и встречавшихся под аркадами улицы Эскаль, неподалеку от частной музыкальной школы, откуда всегда просачивалась музыка.
Шифр, слово из четырех букв... Ключ от сейфа нагрелся в руке Жиля. Молодой человек прошел в дядину спальню, вставил ключ в замок сейфа, но так и не сумел повернуть.
На бюро с цилиндрической крышкой, единственном светлом предмете в комнате, стоял телефон. Жиль набрал номер фирмы "Басе и Плантель". Трубку взял Эдгар Плантель.
- Месье Плантель, это Жиль. Прошу прощения за беспокойство...
Собеседник запротестовал, сказал, что он сожалеет, что Жиль не пришел к завтраку, уверил в своей преданности, в своём...
- Я хотел спросить, могу ли я завтра зайти к вам в контору. Нет, лучше в конторе. Мне надо поговорить с вами о синдикате.
Кашель на другом конце провода.
- Но... Я... Разумеется. Если хотите, встретимся у вас, я сейчас приеду.
И Жиль тем же кротким, но твердым тоном, какой избрал с этого утра, повторил:
- Нет, лучше у вас в конторе. Благодарю, месье Плантель.
Затем, усталый после ночи, проведенной почти без сна, растянулся на кровати. Стал думать о своей тетке и докторе Соваже. И всякий раз мысль о них возвращала его на улицу Эскаль, где когда-то встречалась другая пара - его отец и мать.
Он спал? Может, просто дремал? Когда Жиль поднялся, уже начало темнеть, и он, не зажигая лампы,
долго смотрел, как над портом гаснут последние полосы света.
Потом он пошел одеваться. Чуть было не надел свой тронхеймский балахон и выдровую шапку, но в последний момент передумал.
- Вернетесь к обеду? - бросила ему вдогонку мадам Ренке, приоткрыв дверь из кухни.
По тону ее он понял, что она уже считает его почти своим.
- Конечно, - ответил Жиль.
Он быстро зашагал по набережным. Опять увидел ярко освещенные витрины, которые, одну за другой, рассматривал в день приезда, затем более темные окна магазина Элуа. Чуть было не завернул к Жажа. Но большие часы на башне уже показывали пять. Жиль не знал, в котором часу закрывается контора "Пюблекса". Не знал даже, чем занимаются в этой конторе.
Он был очень оживлен, очень взволнован. Не успел он занять позицию на площади Ла Кай у витрины часовщика, торговавшего также старинными безделушками, как из дома напротив гурьбой, словно стайка школьниц, высыпали девушки.
Одни, вскочив на велосипеды, разлетелись по улицам. Другие, разбившись на группки, пошли пешком. Три девушки, одна из которых вела свой велосипед, двинулись по узкой улице Тампль, мимо вытянувшихся вдоль нее продовольственных магазинов.
Среди них была та, что первой попалась Жилю на глаза после высадки в Ла-Рошели.
Он пошел сзади. Одна из ее спутниц, тусклая блондинка, обернулась и толкнула подружку локтем. Затем все три разом обернулись и прыснули со смеху.
Игра продолжалась, но Жиль не отставал. Он невозмутимо и упорно следовал за ними, а они оборачивались, подталкивали друг друга и заливались хохотом. Он уже не понимал, где находится. С трудом узнал улицу Пале и универмаг "Единые цены". Затем они опять нырнули во мрак, а чуть дальше их снова озарил свет витрин.
На Плас д'Арм хохотушки остановились и, не переставая смеяться, расцеловались на прощание.
Девушка с причала направилась к парку, аллеи которого заливал театральный свет оранжевых лампионов.
Сперва она шла быстро, покачивая бедрами, потом пошла медленней, но не оборачиваясь. Неужели она не слышит шагов Жиля? Он нагонял ее. На углу улицы и уходившей в глубь парка аллеи они поравнялись.
Успела она свернуть в аллею или нет?..
Над ухом у нее чей-то голос спросил:
- Почему вы смеетесь надо мной?
Ничуть не удивленная, она круто повернулась и с улыбкой на юном пухленьком личике, глядя Жилю прямо в глаза, возразила:
- Я смеюсь не над вами. Я смеюсь вместе с вами.
На мгновение им показалось, что они одни во времени и пространстве. Они даже забыли о том, что в трех метрах от них бегут машины. Подальше, в глубине аллеи, на скамье, выкрашенной в зеленый цвет, сидела еще одна парочка.
Девушка двинулась по аллее с такой естественностью, словно гулять по ней давным-давно вошло у них в привычку.
На ходу она размахивала руками. Если бы на газоне росли маргаритки, одна из них обязательно оказалась бы сорванной. Смотреть на спутника она теперь избегала.
- Почему вы были в меховой шапке? Он ответил столь же серьезно, как если бы вел переговоры с Плантелем:
- Потому что я приехал из Норвегии.
- А я приняла вас за безбилетника. Они вышли из освещенного круга, вступили в тень, и Жиль впервые оказался в роли влюбленного: он так
часто наблюдал на улицах и в общественных садах за такими парочками, остро завидуя их спокойной непринужденности.
- Как вас зовут? - наконец отважился он.- Если мой вопрос вам неприятен, можете не отвечать.
- Алисой. А вы Мовуазен-племянник?
- Откуда вы знаете? Она весело улыбнулась.
- Да уж знаю!
- Нет, вы ответьте. Как вы узнали?
- Угадайте.
Они разминулись с новой парочкой, которая рука об руку вступила в освещенный электричеством круг и выбрала как раз этот момент для очередного поцелуя.
- Она живет рядом с нами, - прыснула Алиса.
- Откуда вам известна моя фамилия?
- Вас это заинтриговало?
Жиль еще не понимал, что и прочие влюбленные, попадающиеся им на дороге, задают друг другу те же бесхитростные вопросы.
- Да вы просто потешаетесь надо мной!
- Ей-богу, нет. Но согласитесь, у вас был такой забавный вид, когда вы примеряли новый костюм в магазине на площади Ла Кай. А уж как Пипи суетился! Ни дать ни взять наседка вокруг цыпленка.
- Пипи?
- Да, сынок Плантеля. Его все зовут Пипи. Говорят, куда ни придет, тут же бежит в одно место.
Рот у Алисы был крупный, ресницы длинные, черные, плиссированная юбка при каждом шаге вздувалась венчиком.
- Это еще не объясняет, как вы узнали...
- Подумаешь, трудно узнать! Но если я расскажу, вам вряд ли будет приятно.
- Почему?
- Потому!
...Это было ее любимое словцо.
- Во всяком случае,- поспешила добавить девушка, - с Жоржем у нас все кончено.
- С каким Жоржем?
- Не прикидывайтесь ребенком. Все вы прекрасно понимаете.
Они дошли до берега моря, повернули и теперь приближались к проспекту, огибавшему парк. Что они успели сказать друг другу? В общем, ничего.
Алиса остановилась. Это, конечно, означает, что им пора расстаться. Чтобы не выглядеть слишком маленькой рядом с Жилем, девушка приподнялась на цыпочки.
- Не давайте Пипи выбирать вам галстуки. И не завязывайте их таким узким узлом. Он у вас точь-в-точь как на шнурках от ботинок.
И тут Жиль понял, что самое трудное - это прощаться. Стал подыскивать подходящие слова. Взять-девушку за руку он не решился.
- Глядите-ка! - неожиданно вскрикнула она, поворачиваясь лицом к проспекту.- Вы, по-моему, спрашивали, откуда я знаю... Вот идет со службы мой папа, и...
Не затем ли Алиса все это выпалила, чтобы, словно невзначай, коснуться его руки кончиками пальцев? Она побежала, и Жиль увидел ее мускулистые ноги под развевающейся юбкой. Затем, издали бросив последний взгляд на Жиля, Алиса по-детски радостно повисла на шее у приближавшегося прохожего.
Он знал этого усатого мужчину, которого приметил за окошечком стеклянной кабины в бывшей церкви: это был его, Жиля, служащий по имени Эспри Лепар, показавшийся ему на редкость порядочным человеком.
Он посмотрел вслед отцу и дочери. Держась на расстоянии, пошел за ними. На одной из ближних улиц, застроенной одинаковыми одноэтажными коттеджами с оградой и крошечным палисадником, они скрылись в доме No 16.
Идя обратно, Жиль ухитрился прочесть на голубой дощечке слова: улица Журдана. Дом No 16, улица Жур-дана, Алиса Лепар!
Жиль сунул руки в карманы, повернул, направился к Плас д'Арм. И по дороге поймал себя на том, что впервые за долгое время что-то насвистывает.
VI
Когда он возвратился на набережную Урсулинок, было уже около половины восьмого, и в столовой, под лампой, стояли два прибора. Некоторое время Жиль молча ждал, не испытывая никакого нетерпения. Вокруг него уже складывался его собственный мирок, возникали первые, пусть еще робкие контакты. Завтра, пораньше, он отправится на рыбный рынок и навестит Жажа; потом, как условленно, заглянет к Плантелю и начнет входить в курс дядиных дел.
На камине между двумя канделябрами стояли бронзовые часы. Случайно взглянув на них, Жиль с удивлением заметил, что стрелки показывают без четверти восемь. Он решил, что часы стали. В ту же минуту из кухни с недовольным видом появилась мадам Ренке.
- Может быть, подавать? Мадам запаздывает.
- Она в городе? - невольно вырвалось у Жиля.
Но тут послышался звук ключа, отпиравшего входную дверь, потом шарканье ног о коврик, шаги на лестнице. Мадам Ренке быстро взглянула на Жиля; он вздрогнул, потому что было совершенно ясно - по коридору третьего этажа идет не один человек, а двое. Дверь в спальню Колетты открылась и снова захлопнулась.
Вот наконец легкие шаги тетки. Она вошла с непринужденным, разве что чуточку озабоченным видом.
- Извините, что заставила ждать. Мадам Ренке могла бы давно покормить вас. Правда, обычно я не опаздываю...
Колетта неопределенно улыбнулась и села. Экономка сняла крышку с супницы, и пар на мгновение разделил лица обедающих. Когда он рассеялся, Жиль обнаружил, что тетка не поглядывает на него украдкой, как раньше, а впервые смотрит ему в глаза, прямо, долго, настойчиво, словно человек, стремящийся составить точное мнение о собеседнике.
Он не отвел взгляд. Отметил про себя, что на волосах Колетты как бы застыли капельки тумана, плывущего в этот час по улицам, и представил, как она под руку с доктором шагает по тротуару.
- Вы ни о чем не хотите меня спросить? - осведомилась она наконец, сплетя пальцы, словно лишь усилием воли заставила себя заговорить.
Почему она так взволнована? И он тоже? Услышав голос тетки, Жиль покраснел. Отправил ложку супа не в то горло, откашлялся в салфетку и лишь после этого ответил:
- С какой стати мне вас расспрашивать?
- Вы прекрасно знаете, что я вернулась не одна.
- Это ваше право: вы здесь у себя.
- Нет, Жиль, здесь я у вас. И сегодня я заставила Мориса прийти сюда только потому, что хочу, чтобы мы объяснились. Так будет лучше. Вопреки вашим предположениям, Морис тут раньше не бывал.
Она сообразила, что Жиль не может не вспомнить о минувшей ночи, и поспешно добавила:
- Я понимаю, о чем вы подумали. Прошлой ночью его привела тоже я, потому что надеялась положить всему этому конец.
Молодому человеку показалось, что мадам Ренке бросила в сторону его тетки неодобрительный взгляд. Она, без сомнения, пытается предостеречь ее от излишней откровенности.
- Как только мы пообедаем, я позову Мориса и скажу при нем все, что вы должны знать.
Голос у Колетты был ровный, только слишком уж невыразительный. Она долго готовила свою речь, тщательно взвесила решение. И сейчас была как бы окутана вуалью грусти.
- Почему вы не едите? - спросила она.
- Нет аппетита.
- Из-за меня?
Какое странное положение! За свои девятнадцать лет Жиль не видел ничего, кроме меблированных комнат, где останавливаются циркачи и артисты мюзик-холла. Он не представлял себе, что происходит в обычных семьях, как там живут.
И вот он, длинный, худой, стоит в самом таинственном из таких домов, опираясь на камин, рядом с бронзовыми часами, показывающими половину девятого. В полумраке, на стуле, сложив руки на коленях и не отрывая от Жиля горящих глаз, сидит доктор Соваже.
Вся в черном, теребя пальцами тонкий белый платочек, Колетта говорит и время от времени машинально покусывает губу, которая словно кровоточит:
- Вам следует знать, Жиль, что мы с Морисом вот уже восемь лет любим друг друга. Я не ищу себе оправданий. Мы были неосторожны, и ваш дядя застал нас. Я надеялась, что он вернет мне свободу, но я плохо его знала. Напротив, он потребовал, чтобы все шло по-старому. Дважды в день, в одни и те же часы, мы встречались и ели с ним за этим столом, с глазу на глаз. Только он больше ни разу не заговорил со мной. А я не могла даже убежать, да и теперь лишена возможности покинуть этот дом.
В столовой было слышно, как мадам Ренке расхаживает по кухне. Врач неотрывно разглядывал узор на ковре.
- На улице Эвеко у меня живет старуха мать. Средств у нее никаких. До моего замужества ей приходилось очень трудно: чтобы вырастить меня, она делала всякую черную работу в семейных домах. Ваш дядя купил ей теперешний ее домик. Назначил ренту в тысячу франков ежемесячно. Мать моя нетрудоспособна, беспомощна и давно уже не выходит из дому, где устроена довольно неплохо. Из-за нее я не ушла отсюда тогда, не ухожу и теперь.
Жиль хотел заговорить, но Колетта жестом остановила его.
- Я догадываюсь, что вы скажете. Поверьте, я вхожу в подробности не для того, чтобы вас разжалобить. Мовуазен все предусмотрел. В завещании он обусловил, что я должна жить в этом доме, а вы - терпеть здесь меня. Понимаете, для чего? Для того, чтобы мы с Морисом никогда не соединились. Морис тоже беден. Он сын почтальона и прошел через все лишения, чтобы закончить образование и получить практику. По вине Мовуазена и синдиката он навсегда обречен довольствоваться полунищими пациентами и визитами по двадцать франков. Вот почему, узнав, что ключ от сейфа у вас, и услышав от мадам Ренке, что вы положили его на комод, я прошлой ночью попыталась ознакомиться с документами.
Какое удивительное спокойствие, какая бездна энергии в этой женщине, хрупкой, словно дорогая фарфоровая статуэтка!
- Вам известно, что находится в дядином сейфе?
- Да. И мне, и всему городу. Лицо у Колетты стало жестким, на лбу обозначились две морщинки.
- Вы никогда не задавали себе вопрос, каким образом ваш дядя, начав простым шофером, сумел нажить огромное состояние?
- Нет. Но разве мы так уж редко читаем о людях сильной воли, тоже начинавших на голом месте и добившихся самого блестящего положения?
- В Ла-Рошели эту историю знает каждый, знайте и вы. Я тоже ее не знала. Я не знала, что любое крупное дело в любой области, будь то рыболовство, судостроение, поставки угля, торговля, строительство, коммунальные предприятия, обязательно возглавляется здесь кем-нибудь из дюжины дельцов, всегда одних и тех же, всегда делящих прибыли между собой. Кое-кого из них вы уже знаете.
- Плантель? - вставил Жиль.
- Плантель, Бабен, Пену-Рато, Эрвино и другие, чьи имена вам скоро станут известны. Ваш дядя понял, что эти люди в сговоре между собой, что они беспощадно закрывают дорогу каждому новому человеку. Если вы затеваете здесь какое-нибудь дело, вас не трогают, пока вы не приобрели некоторый вес. Но с этой минуты вам дают понять, что подниматься выше запрещено. Если потребуется, вам навяжут такие условия, что вы станете чем-то вроде служащего на своем же собственном предприятии. Вот эту группу сильных мира сего и называют синдикатом. Октав же Мовуазен, бывший шофер графа де Вьевра, сделался, так сказать, его главой. У него не было никаких запросов. Он жил, как мелкий буржуа, на третьем этаже этого дома, где не пожелал даже устроить ванную. Он не ходил в гости, не путешествовал. У него была одна потребность, одна страсть - с каждым днем становиться все сильнее, внушать все больший страх. А он любил, чтобы его боялись. И вовсе не стремился располагать к себе людей, напротив, отталкивал их, как мог, открыто заявлял: "Я не такой дурак, чтоб быть добрым. Я злой". И он действительно был злым,- заключила она и перевела дух.- Извините, что говорю вам это, но не сегодня, так завтра вы услышали бы то же самое от других.
Колетта рассказывала вещи, о которых думала много лет, поэтому фразы складывались у нее естественные, точные и совершенно бесстрастные.
Подумать только! Она прожила целых десять лет в этом страшном доме рядом с человеком, который сам называл себя злым и старался это доказать!
Любил ли ее Октав Мовуазен? Страдал ли, узнав, что она ему изменяет?
Он ничем этого не показал. Он не боялся выглядеть смешным. Он был достаточно силен, чтобы не считаться с такой мелочью.
Но он отомстил - на свой лад.
- Мы с Морисом продолжали встречаться в доме моей матери, где встречаемся и теперь. Не исключено, что, завладев документами из сейфа, мы получили бы возможность защищаться, обеспечить себе спокойную жизнь. Я поступила дурно и знаю это.
Теперь Жиль вспомнил, как саркастически улыбался мэтр Эрвино, вручая ему пресловутый ключ. Вспомнил он и взгляды, которыми обменялись Плантель с Бабеном, мысленно представил себе восседающего в кресле слюнявого сенатора.
- Понимаете, он их всех взял за горло. Не знаю, как ему это удалось, но мало-помалу он раздобыл документы, в той или иной степени компрометирующие любого из здешних воротил. Сначала это было средством пробиться, потом стало пороком. Вы видели Пуано, управляющего грузоперевозками? Пуано - человек простой, неотесанный. У него жена, пятеро детей. Мовуазен из принципа платил ему гроши - он вообще плохо платил всем, кто работал на него. Последние роды мадам Пуано потребовали дорогостоящей операции, и муж ее попросил у хозяина довольно крупный аванс. Мовуазен отказал. Вместе с тем он устроил так, чтобы через руки Пуано прошли в эти дни значительные суммы. Он следил за управляющим. Рассчитывал, что тот поддастся минутной слабости, и не ошибся: Пуано попался с поличным. Этим дело и ограничилось. Мовуазен не отдал его под суд. Оставил его у себя на службе, но отныне управляющий оказался в полной его власти. Так же было и с другими, со многими другими: с вашим кузеном Бобом, с...
- С тетей Жерардиной? - полюбопытствовал Жиль.
- Она больше не хозяйка в своем собственном магазине. Мовуазен завладел им с помощью займов, закладных, разных прочих махинаций, и теперь вы в любую минуту можете вышвырнуть свою тетку на улицу. И не только ее. Говорят, Плантель...
Лицо у Жиля стало каменным.
- Что с вами? - забеспокоилась Колетта. - Вы сердитесь, что я...
Он мотнул головой. Просто все это чересчур быстро, чересчур неожиданно! Значит, отныне он...