Сименон Жорж. Переезд

   Недалеко от церкви, над крыльцом дома, мало чем отличавшегося от остальных домов, можно было прочесть «Кафе».
   — Хотите пить?
   Жовиса охватывает возбуждение. Совершенно случайно их прогулка обрела цель, дополнилась ярким штрихом.
   — Я хочу, — ответил Ален.
   Дверь была открыта, рыжеватый пес какое-то время колебался, пока наконец не встал с порога и не позволил им пройти. В полумраке играли в карты четверо мужчин. Здесь было всего три столика, несуразная, слишком короткая стойка с огромным зеленым растением в розовом фаянсовом кашпо.
   Один из игроков поднялся со своего места почти столь же тяжело, как и рыжий пес.
   — Что будете пить?
   — Мне лимонад, — ответил Ален.
   — А тебе, Бланш?
   — На твое усмотрение. Ты же знаешь, я…
   Она никогда не хотела пить. Она никогда не хотела есть. Ей вечно накладывали и наливали слишком много, и она неизменно говорила «спасибо»…
   — У вас хорошее белое вино?
   — Его-то мы сейчас и пьем.
   Бутылка белого вина стояла на столике игроков, где партнеры ждали его с картами в руках, как на картине, что висела как раз под законом о пьянстве в общественных местах.
   — Бутылку?
   — Да, этого нам хватит на двоих.
   Можно было подумать, что находишься в сотнях километров от Парижа или же, что ты перенесся в прошлое, лет эдак на пятьдесят назад.
   Они сели за один из столиков, и мужчины вновь принялись за незнакомую Эмилю игру. Застекленная дверь кухни приотворилась, и показалась женщина, которой захотелось взглянуть на пришедших; это была настоящая крестьянка тоже как на картинках — со свисающей на огромный живот грудью, одетая в черное платье с крохотным белым рисунком. На одной щеке у нее даже была бородавка, из которой торчало несколько волосков.
   — Я счастлив… Я сча…
   Он смеялся над самим собой, злился на себя за свой настрой. Неужели он за тридцать пять лет приобрел так мало зрелости, что его душевное равновесие не выдерживает и легкой перемены обстановки?
   Ведь, в конце концов, уехали-то они не в Конго и не в Китай. Они лишь совершили крошечный скачок с улицы Фран-Буржуа в эти новые постройки, выросшие на подступах к Парижу.
   Ладно, сначала он испугался за Бланш. Он тогда подумал, что существует риск, что. Бланш будет скучать одна дома, в новой обстановке, не такой оживленной и «общительной», как в квартале Марэ.
   Однако она первой тут освоилась. Не успев прибыть, тут же нашла себе занятие, и вот только что она с гордостью показывала им — это немного выглядело так, будто речь шла о ее собственном творении, — наружную часть яслей-сада, закрытых по воскресеньям, а главным образом лужайку, окруженную белой решетчатой оградой, через которую были видны качели, песочница, стенки и горка.
   А Ален, разве он не обзавелся сегодня утром другом?
   — Я счастлив, черт по…
   Нет! Он не ругался, пусть даже и мысленно. Это было сильнее его и обуславливалось воспитанием, которое он, в свою очередь, стремился привить и сыну.
   Потому что ему самому оно так хорошо удалось?
   Нескольких бранных фраз, нескольких звуков, стонов, выразительных криков за стеной оказалось достаточно для того, чтобы он пришел в волнение, как если бы только что сделал пугающее открытие.
   И он действительно его сделал. Эти слова — он знал, что они существуют, потому что слышал их из уст школьных товарищей, потому что читал их на стенах уборных. Эти способы заниматься любовью — он имел о них теоретическое представление из прочитанных тайком книг, из газетных статей. Это неистовство, этот бред, это скотство… О них говорилось даже в Библии!
   Но знать, что в его доме люди, отделенные от него, его жены, сына, их жизни, их верования, их табу всего лишь простой перегородкой, так вот, что эти люди предаются…
   Откуда вдруг эта потребность узнать о них побольше, слушать их, приблизиться к этим людям?
   Ведь он подслушивал их три ночи кряду, стараясь не уснуть — а ведь обычно он так дорожит сном, — и испытывая разочарование, если ничего не происходило или если происходили лишь довольно банальные вещи.
   Он видел того мужчину — тот был выше его, сильнее его, красивее его.
   Он не производил впечатления какого-нибудь несчастного, снедаемого своим пороком и угрызениями совести. От него веяло здоровьем, простой и свободной жизнью.
   Женщина, которую он видел лишь со спины и разглядел только ее волосы, тоже, по-видимому, была красивой.
   Повстречайся он с ними в другом месте — он бы ничего не заподозрил. За стойкой своего офиса он бы услужливо принимал их, чтобы продать им самый дорогой тур.
   У их полноватого сына были манеры маленького мужчины, но Ален, обычно такой придирчивый в выборе друзей, уже принял его.
   Так кто же все-таки прав?
   Тот мужчина не вставал в половине седьмого и не шел в свою контору.
   Каждое утро он подолгу лежал подле женщины с желанным, соблазнительным телом в постели, рисовавшейся Эмилю украшенной всякими финтифлюшками, как ложе куртизанки.
   А их сын? Ходил ли он в школу, в лицей? Вероятно, да. Наверняка он уже давно владел мопедом. Его не заставили ждать многие годы — не только из-за того, что это большой расход, но и из-за боязни несчастного случая.
   У него были все пластинки, которые он хотел. Через несколько дней он станет в глазах Алена неким героем, идеалом, на который тот будет стараться походить.
   Разве пришло бы Жовису в голову в воскресное утро оставаться в шортах, с голым торсом и в таком виде показаться на террасе?
   Пусть это пустяк, просто банальная деталь, но он знает, насколько важны такие вот детали.
   Да и себя он тоже хорошо знает. Если он сейчас в таком смятении, зол на самого себя, так это потому, что не впервые он проходит через кризис и всякий раз это заканчивалось горечью и стыдом.
   Он счастлив…
   Был ли он счастлив, к примеру, в восемнадцать лет, в так называемом «прекрасном возрасте», когда работал у мэтра Депу, который обращался с ним как с лакеем, несмотря на то, что он блестяще сдал экзамены на степень бакалавра?
   Он-то верил, что у него есть будущее, очень скорое будущее, которое сулил его диплом, а свои дни проводил в конторе, выходившей окнами на вонючий двор.
   Тогда он убежал. Как убежит позднее — ибо и в том и в другом случае это было именно бегство — из торговой импортной конторы на Каирской улице.
   В туристическом агентстве «Барийон», когда он только начал работать на улице Пуассоньер, он тоже пал духом и по вечерам читал газетные объявления о найме на работу.
   Он учил английский, немецкий, испанский. Учился бухгалтерскому учету. Ему бы хотелось знать все, чтобы побыстрее подниматься по служебной лестнице…
   Чтобы убежать еще дальше, еще выше?
   Наконец его заслуги признают. Г-н Арман назначает его в агентство на площади Бастилии, где спустя два года он заменяет директора, умершего у себя в кабинете от апоплексического удара.
   Помещения отделываются заново. Он ведет себя как хозяин. Он переезжает, выбрав светлую квартиру — без обоев в цветочек на стенах, без пыльных закутков, не пропахшую потом нескольких поколений жильцов.
   Вино было чересчур сладким, но Бланш пила его с удовольствием.
   — Тебе оно не нравится?
   — Да нет.
   В клетке прыгала канарейка.
   — Хозяин! Сколько с меня?
   Они мешали игрокам в карты, которые, наверное, вообразили, что они зашли сюда лишь из любопытства.
   Вот, к примеру, г-н Арман… Важная фигура… Женат и имеет двоих сыновей… Владеет виллой в парке Сен-Жермен, в нескольких километрах от Версаля, куда возвращается каждый вечер… Много разъезжает для установления связей…
   Между тем, когда он так разъезжает, то берет с собой свою секретаршу, которой нет и двадцати пяти. Можно почти с уверенностью утверждать, что он купил ей квартиру в XVI округе, несмотря на еще одну, уже давнюю, связь.
   Служащим это было известно. Его друзья тоже, наверное, это знали. В конторе на Елисейских полях, где персонала было побольше, он переспал с большей частью своих работниц. Они не были на него в обиде. Наоборот, инициатива исходила от них самих.
   Никто его не критикует. Он остается уважаемым и преуспевающим человеком.
   Неужели в спальне, в постели, он ведет себя как тот сосед с красной машиной?
   — Возвращаемся?
   — Как хочешь.
   — Похоже, собирается гроза, — сказал он, потому что небо на западе и на юге потемнело.
   — А не спросить ли нам название этой деревни?
   Он обратился к копавшемуся в земле старику; тот снял свою соломенную шляпу.
   — Название? Бог мой, вы здесь и не знаете, как она называется? Это Ранкур, черт возьми. Но это не деревня. Здесь нет ни мэрии, ни школы.
   Поселок находится там, внизу, в сторону фермы Буарона.
   — Папа, вы нарочно оба так медленно идете?
   Нет. Это был воскресный шаг. Они прогуливались. Их ничего не ждало.
   — Ты что, спешишь?
   — Меня это утомляет.
   — Пойдем быстрее. Ты не устала, Бланш?
   — Да нет…
   Им повстречалась лишь одна пара. Женщина толкала перед собой детскую коляску. Они посмотрели друг на друга, не зная, следует ли им здороваться. В деревнях люди здороваются. А в городских поселках?
   Он без конца запинался на этом слове, тщетно пытаясь подыскать другое.
   Все же неприятно, когда ты не в состоянии дать определение месту, где живешь.
   — Где вы живете?
   — В Клерви.
   — Где это? Что это такое?
   — Это…
   Что это? Дома. Бетонные коробки со спальнями, общими комнатами, ванными и кухнями.
   Он не признавался себе в том, что ищет с тех пор, как они предприняли эту прогулку, старался обмануть себя, провести.
   На самом же деле ему хотелось пойти взглянуть на «Карийон Доре», самому убедиться в его существовании, наделить реальностью услышанные им имена:
   Алекса, Ирен, Иоланда…
   Ведь есть еще и Иоланда, о которой его сосед говорил в третью ночь и с которой он обращался так же, как и с остальными.
   Иоланда была самой юной и неумелой. Ирен — отличная девица, могла и стоя в телефонной кабине. Алекса, та была посложнее, так что жена Фаррана даже просит описывать ее действия и жесты и копирует их.
   Ему требовалась полная картина. Из услышанных им слов возникали образы, не имевшие отношения к повседневной жизни. Когда он увидит, когда узнает, то, вероятно, скажет себе: «И только-то!»
   Он не мог предложить Бланш пойти с ним в ночной ресторан.
   — Эмиль, ты представляешь, как я буду смотреться в подобном месте? С моей-то фигурой и в моих тряпках!
   Она не поймет, если он пойдет туда один. Требовалось найти какой-нибудь предлог. Раньше, когда он ходил на вечерние занятия, все было просто, но он не пользовался этим, разве что один раз пустил в ход этот предлог и то не пошел до конца.
   Ему случалось в разгар сезона оставаться в конторе до восьми вечера, разбираясь, при закрытых ставнях, с папками, но он ни разу не вернулся домой позже половины десятого.
   — Почему мы не поехали к дедушке?
   — Потому что мне хотелось показать окрестности твоей матери, я уже сказал.
   — А тебе не кажется, что здесь особенно не на что смотреть?
   Был ли он таким же, когда ему было столько же лет, сколько сейчас его сыну? Он искренне задавал себе этот вопрос. В конце концов он признавался себе в том, что, в сущности, думал тогда примерно так же, но не осмеливался это сказать. И не только в силу своего воспитания и из уважения, которое ему тогда прививали. Он боялся причинить боль. И теперь тоже. Он ловил себя на том, что присматривается к жене и сыну.
   Счастлив ли он?.. Счастлива ли она?..
   Малейшая тень, омрачавшая чело того или другого, вызывала у него тревогу.
   Если они несчастливы, то это могло быть лишь по его вине, поскольку он отвечает за них.
   А он? Его счастье? Кто за него отвечал? Кого это занимало?
   Ну, уж конечно, не Алена. Он слишком молод и думает только о себе.
   Бланш, да. Она делает что может. И делает с такой силой, что все из-за этого становится мрачным и унылым.
   Она была ему не только женой. Можно было бы даже сказать, что она была ему еще и женой. Она являлась одновременно и его матерью, и его сестрой, и его служанкой. Она хлопотала по хозяйству с утра до вечера, чтобы потом наконец мгновенно уснуть, с приоткрытым ртом, как кто-нибудь, кто выполнил свой долг и у кого уже не осталось больше сил.
   Это не делалось специально для него. Вероятно, она бы так же вела себя и с другим мужчиной, потому что это заложено в ней — потребность преданно служить, приносить себя в жертву.
   Она будет преданно служить незнакомым детям, потому что оба ее мужчины Эмиль и Ален — уже не столь сильно в ней нуждаются. Если бы имелся какой-нибудь больной, калека, за которым нужно было бы ухаживать, она бы делала это с тем же рвением.
   Он ее выбрал. Выбрал бы он — уже с полным знанием дела — такую женщину, как их соседка? Смог бы он приладиться к ее диапазону и поставить на первое место сексуальную жизнь?
   Фарран поступал так и был в лучшей, чем он, форме!
   Чуть ли не в двухстах метрах над их головами пролетел туристский самолет, и летчик посмотрел сверху, как они тянутся по светлой ленте дороги.
   Самолет… Клиент, который… Крупный клиент…
   И вот он принимается выдумывать историю. Один крупный клиент забронировал место в самолете, отлетающем в США или в Японию, лучше в Японию, нужно будет проверить расписание.
   Он забыл свой паспорт… Нет, не паспорт, свой портфель… Он забыл в офисе портфель, и было неизвестно, в какой гостинице он остановился… какой-нибудь американец… Жовису пришлось встречаться с ним в аэропорту, чтобы отдать ему портфель, в котором были важные документы, быть может дорожные чеки…
   У него на губах появилась легкая улыбка удовлетворения. В общем-то, это оказалось не столь уж трудно. Он решил задачу.
   Он срывает пшеничный колос и протягивает его Бланш.
   — Ты любишь это? Ты тоже грызла зерна, когда была маленькой? Они еще совсем горячие от солнца. Пахнут подходящим тестом…
   Алену, который не говорил ни слова и шагал глядя в землю, они, наверное, казались смешными.

Глава 5

   Этот день был одним из самых длинных и одновременно одним из самых коротких в его жизни. Еще накануне, когда было принято решение, ему не терпелось привести его в исполнение, и по мере того, как шло время, его все больше охватывало своего рода головокружение.
   Ему бы хотелось, чтобы это случилось сразу же, и в то же время он боялся.
   Утром, на террасе кафе на Вогезской площади, куда он пришел после того, как отвел Алена в лицей Карла Великого, на него напала внезапная тревога — на лбу выступил пот, появилась легкая дрожь в руках.
   Что за нужда заставляла его отправиться в «Карийон Доре», почти по-воровски проникнуть в незнакомый мир, где ему нечего было делать?
   Ибо он сознавал: есть что-то агрессивное, притворное в этом запланированном визите в кабаре на улице де Понтье. Он шел туда не как обыкновенный клиент. В его намерения входило шпионить.
   Шпионить за кем? За девицами, о которых ему было известно из слов соседа лишь то, как их зовут и как они занимаются любовью?
   За Фарраном, сидящим за стойкой бара на табурете, напротив человека по имени Леон?
   Имела место история с машинами, машинами, по всей видимости, крадеными, «свистнутыми» Малышом Луи.
   Как и все, он читал истории про мошенников, уличных девиц, наркотики, перекрашенные машины, всякого рода жульничества, местом действия которых являлись некоторые бары, открытые ночью.
   Время от времени становилось известно об очередном сведении счетов, о том, что некто был застрелен, когда входил в одно из таких заведений или же выходил из него.
   Он был порядочным человеком. Он ни разу в жизни не переступил грань между добром и злом.
   Это не выдерживало критики. Не выдерживал критики не сам визит в «Карийон», а придуманный Эмилем накануне предлог, чтобы не возвращаться домой.
   От его квартиры до аэропорта «Орли» можно было доехать за каких-нибудь десять минут. Если он должен передать портфель некоему американцу, ничто не мешает ему поужинать с женой и сыном, провести вечер, сидя перед телевизором, быстро слетать на машине в «Орли», где он не потратил бы целый час на поиски своего клиента.
   — Официант, еще один бокал.
   Это становилось привычкой, почти пороком, а сегодня утром он в последнюю минуту заказал третий бокал пуйи, от которого его самочувствие несколько улучшилось, но зато возросла нервозность.
   Поднимая железные шторы в агентстве, он чувствовал себя виноватым. Он еще ничего не сделал. Он, конечно же, не сделает ничего плохого. Это не входит в его намерения. И все же он впервые в жизни солжет Бланш.
   Утро понедельника всегда было тяжелым, потому что большинство коммерсантов сворачивали торговлю и использовали эту паузу для того, чтобы прийти обсудить свои поездки или будущие отпуска.
   Жозеф Ремакль спросил его:
   — Мсье Жовис, в «Орли» ехать мне?
   Он позабыл о спецрейсе. Разные общества, спортивные клубы порой арендовали для поездки целый самолет. Такое случилось сегодня утром. Случай, впрочем, довольно занятный, поскольку речь шла о товариществе бывших торговцев с бульвара Бомарше.
   Их было около сорока — старики и старухи, которые провели всю свою жизнь в самом близком соседстве, а с наступлением старости продали свое дело, но связи друг с другом решили не терять. Некоторые еще по-прежнему жили в этом квартале. Других судьба разбросала по Парижу, его окрестностям и даже по провинции.
   Они собирались, как правило, раз в месяц на дружеский ужин в пивном ресторанчике на площади Республики и раз в год отправлялись вместе в поездку.
   На сей раз они арендовали самолет, на котором должны были облететь все Средиземноморье, и вылет был назначен на одиннадцать часов. В таких случаях агентство чувствовало себя ответственным, и кто-нибудь из служащих направлялся в «Орли» проследить, что все идет хорошо.
   — Ладно, Ремакль. Будьте в аэропорту за час до вылета. Наверняка среди них есть такие, кто ни разу не летал на самолете.
   Он только что нашел выход — чартер», как принято называть в профессиональной среде самолеты, арендуемые группой.
   Он придумает чартер, который вылетит, скажем, около полуночи или, например, около часу ночи. Ему достаточно будет ближе к концу рабочего дня позвонить жене! Нет! Он же забыл про бедного Алена, которого нужно отвезти обратно в Клерви.
   Будет видно. У него есть время поразмыслить над этим и доработать свою историю в перерывах между посетителями. Больше всего его беспокоит Ален. Нет никакого желания отправляться в Клерви до визита на улицу де Понтье: иначе, оказавшись дома, он растеряет свое мужество.
   Между тем этот визит был необходим. Он не мог бы объяснить почему, он просто чувствовал это.
   Как потребность взглянуть, прикоснуться.
   Он не любил громких слов, но все же следует признать, что добро и зло существуют. До той первой его ночи в Клерви зло рисовалось ему малопривлекательным, почти уродливым, что-то наподобие картин с изображением ада.
   Однако у дьявола, с которым он недавно повстречался, было не такое лицо.
   У него перед глазами стоял Фарран, каким он увидел его на балконе светловолосый, улыбающийся, в шортах, прикуривающий от зажигалки, которая, вероятно, была из золота, и это после бурных ночей, непристойных слов, забав, которые были ему известны в мельчайших деталях, но которые он отказывался воскрешать в своей памяти.
   Разве таким рисуется образ проклятого Богом человеку, воспитывавшемуся в коллеже в Кремлен-Бисетре отцом — школьным учителем, женившемуся на Бланш, всегдашнему образцовому служащему, который посещал вечерние занятия?
   Да и женщина — в шелковом пеньюаре в мелкий цветочек, с темными мягкими волосами, струившимися по плечам, — ничем не походила на проклятое создание.
   Он не слышал, о чем они говорили в воскресное утро, но голоса их звучали безмятежно, счастливо, и таким же безмятежным было и лицо вышедшего на прогулку Уолтера.
   Абсолютно необходимо…
   Ему хотелось, чтобы это произошло немедленно. Он опасался, что по мере того, как будет разворачиваться день, мужество оставит его. Может, в какой-то момент он посчитает свой план смешным и откажется от него?
   — Алло! Я вас очень хорошо слышу… Нет. Прямого сообщения нет. Вы совершите посадку в Риме, где вам придется подождать всего час… К вашим услугам! Я вам расскажу более подробно, когда вы приедете за билетом… Да, он готов. Первый класс…
   Он пообедал в одиночестве в бистро на улице Жак-Кер. Он даже не обратил внимания на то, что ест. К счастью, около трех часов в агентство заехал г-н Арман, чтобы поговорить с ним о некоторых проектах, чем он примерно в течение двух часов и занимался.
   Тем хуже! Придется ему отвезти Алена домой — все же он не до такой степени циничен, чтобы посадить сына в автобус.
   Ален, как и в прочие дни, пришел в офис и в ожидании отца принялся разглядывать плакаты, затем они вдвоем отправились за машиной, припаркованной на другой стороне площади.
   — Больше недели…
   До начала школьных каникул оставалось не больше недели. И тогда ему придется отвезти Бланш с сыном в Дьепп, куда он будет к ним приезжать на выходные. Обычно ему было не так уж неприятно оставаться одному. Он устраивал себе жизнь одинокого мужчины-холостяка или вдовца, — в которой был какой-то свой шарм.
   Но сейчас он в растерянности. На улице Фран-Буржуа все было просто. Но как это будет происходить в новой квартире, где у него еще нет своего места?
   Он уже трижды переставлял кресло в различные углы комнаты, и последняя расстановка мебели еще не была окончательной.
   — Хорошо потрудился?
   — Мы сейчас уже почти ничего не делаем.
   — А что тебе вчера рассказал твой новый друг?
   — Он не мой друг.
   — Он приятный?
   — Еще не знаю.
   — Ходит в лицей в Вильжюифе?
   — Я у него не спрашивал. Я тебе уже сказал вчера: мы в основном говорили о джазе.
   Его настойчивость раздражала мальчика, который не любил, когда его расспрашивали о том, что он считал своей заповедной территорией. Разве он задавал отцу вопросы о его жизни в офисе, а матери — о ее малышах из яслей-сада?
   Красной машины перед домом не было. Уолтера в окне они не увидели.
   Ужин был готов, и он не решился отказаться поесть с женой и с сыном. Он жалел об этом. Он-то надеялся, что поест в городе — один в углу ресторана, чтобы понемногу собраться с духом.
   — Мне придется сегодня вас оставить, детки.
   Это было так неожиданно, что они оба застыли с вилками в руках и уставились на него.
   — Одна группа из важных людей, финансовых экспертов, должна в срочном порядке отправиться в Японию. Я не посвящен в тайны богов, но подозреваю, что ожидается банкротство крупного японского банка, и тут замешаны французские интересы.
   Он занимался шлифовкой. И шлифовкой излишней.
   — У меня не было возможности рассадить их по регулярным рейсам. Я организовал для них спецрейс, это совсем непросто в такие короткие сроки, особенно в период отпусков.
   — Ты едешь в «Орли»? Можно мне с тобой?
   Ален уже пришел в возбуждение.
   — Нет, я не сразу еду в «Орли». Сначала я заеду в офис, куда должны поступить некоторые уточнения, затем в дирекцию. Мне нужно будет также уведомить всех заинтересованных лиц, затем быть в аэропорту за час до отправления самолета.
   — Когда ты думаешь вернуться?
   — Вероятно, не раньше двух часов ночи.
   Он не покраснел. Его удивило, что он чувствует себя так легко в то время, как лжет жене и сыну.
   — Для нашего агентства это крупное дело.
   Тут он вытирает губы и встает.
   — Крепкого вам сна, детки. Я постараюсь не шуметь, когда вернусь.
   В тот момент, когда он усаживается в машину, а Бланш наблюдает за ним, облокотившись на — перила балкона, он видит, как к дому подъезжает красная машина, — это шло вразрез с его планами. Из нее вышел мужчина и, похоже даже не заметив его присутствия, направился к входной двери.
   А почему бы Фаррану и не поужинать дома, прежде чем отправиться в кабаре?
   Если только оно не закрывается на один день в неделю, как это делает большинство ресторанов, и таким днем не является именно понедельник?
   По автостраде он ехал быстрее обычного, как если бы в его власти было ускорить бег времени. Ему не терпелось узнать.
   Узнать что?
   Это уже не имело значения. Он не задавал себе вопросов, главное было добраться до «Карийон Доре», войти туда, увидеть.
   Он долго кружил по кварталу Елисейских полей в поисках стоянки, пока наконец не вспомнил, что есть один паркинг под авеню Георга V.
   Он шагал, поглядывая на часы. Еще не было и девяти вечера, кабаре наверняка распахивает свои двери не раньше одиннадцати-двенадцати.
   На углу улицы Вашингтона на него метнула вопросительный взгляд уличная девица, как бы ожидая сигнала с его стороны. Неужто он похож на мужчину, который обращается к такого рода женщинам? Когда он миновал ее, она пожала плечами и вновь заступила на свой пост.
   Покружив минут двадцать, он наконец зашел в кинотеатр. Как ему показалось, билетерша тоже упорно наблюдала за ним, будто ждала, что он ее о чем-то попросит. Может, чтобы она посадила его рядом с хорошенькой девушкой?
   Это был фильм про войну; оглушительно гремели пушки, самолеты, пулеметы.
   Покрытые грязью мужчины с оружием наперевес гуськом пробирались через болото.
   Он совершил промашку, сказав, что заедет в офис. Предположим, жене захочется с ним поговорить, она позвонит, и ей никто не ответит.
   Его страхи смешны. У нее ни разу не возникало необходимости сообщить ему что-то срочное. Не было никаких оснований для того, чтобы Ален поранился или чтобы на Бланш вдруг напал какой-нибудь недуг.