Сименон Жорж. Тень на шторе

   — Обнаружено завещание! — сообщил Мегрэ, прикрывая одеялом голую ногу Селины.
   — И что же?
   В голосе Роже не было никакого волнения, скорее — равнодушное любопытство.
   — Как что? Завещание весьма любопытное. Из-за него наверняка прольется много чернил, и оно принесет немалый заработок адвокатам. Представьте себе, что ваш отец оставляет свое состояние своим трем женам.
   Молодой человек мучительно пытался понять, в чем дело.
   — Каким трем?
   — Нынешней законной жене. Затем — вашей матери. Наконец, своей подружке Нине, которая еще вчера была вашей соседкой. Он поручает своему адвокату позаботиться о том, чтобы каждая получила равную долю…
   Роже даже бровью не повел. Казалось, он о чем-то задумался. Но не о деле, которое касается его лично.
   — Вот смехота! — сказал он наконец серьезным голосом, который так не вязался с его словами.
   — Именно это я и сказал полковнику.
   — Какому полковнику?
   — Дяде госпожи Куше. Он разыгрывает при ней роль главы семейства.
   Молодой человек спустил ноги на пол, схватил брюки, висевшие на спинке стула.
   — Кажется, эта новость не очень вас взволновала.
   — Да, я, знаете ли…
   Он застегнул брюки, нашел расческу, потом закрыл окно, откуда в комнату проникал холодный воздух.
   — Разве вам не нужны деньги?
   Мегрэ неожиданно стал серьезным. Он смотрел на Роже тяжелым, испытующим взглядом.
   — Не знаю…
   — Вы не знаете, нужны ли вам деньги?
   Роже какими-то мертвыми глазами посмотрел на комиссара, и Мегрэ стало не по себе.
   — Плевать мне на них!
   — Но ведь вы не так уж много зарабатываете.
   — Я не зарабатываю ни копейки.
   Он зевнул, с мрачным видом поглядел в зеркало. Мегрэ заметил, что Селина проснулась. Она лежала молча.
   Должно быть, она слышала часть разговора, потому что с любопытством смотрела на мужчин.
   — У вас есть сбережения?
   Роже начинал надоедать этот разговор. Он нашел свой пиджак, вынул из кармана тощий бумажник и швырнул его Мегрэ.
   — Посмотрите сами!
   Две банкноты по сто франков, немного мелочи, водительские права…
   — Что вы будете делать, если вас лишат наследства?
   — Я не хочу наследства.
   — И вы не будете оспаривать завещание?
   — Нет!
   — Вам достаточно трехсот шестидесяти тысяч франков?
   И вдруг поведение молодого человека изменилось. Он почти вплотную подошел к комиссару и, сжав кулаки, процедил сквозь зубы:
   — Повторите, что вы сказали!
   В его манере себя держать проявилось что-то от мелкого хулигана. Вот так начинается драка в какой-нибудь пригородной пивной.
   — Я вас спрашиваю, хватит ли вам трехсот шестидесяти тысяч франков, Куше…
   Мегрэ едва успел перехватить руку своего собеседника.
   — Успокойтесь.
   Но Роже уже сник. Он не сопротивлялся, побледнел, глаза уставились в одну точку. Он ждал, пока комиссар отпустит его руку.
   Селина, полураздетая, спрыгнула с кровати. Видно было, что она готова открыть дверь и позвать на помощь.
   Все обошлось спокойно. Мегрэ подержал руку несколько секунд, и, когда затем вернул молодому человеку свободу движения, Роже не шелохнулся.
   Довольно долго все молчали.
   Наконец Роже заговорил.
   — Вы опять попали пальцем в небо! — сказал он.
   Он подобрал с пола лиловый халат и швырнул его своей подруге.
   — Скажите мне, что вы намерены делать, когда истратите свои двести франков?
   — А что я делал до сих пор?
   — Есть небольшая разница: ваш отец умер и вы больше не сможете брать у него деньги.
   Роже пожал плечами с таким видом, будто хотел сказать, что его собеседник совсем ничего не понимает в его Делах.
   Что-то неопределенное было во всем этом. Чувствовалось приближение даже не драмы, а чего-то другого, тоскливого. Может быть, такое впечатление создавалось самой атмосферой этой богемы без поэзии? Или его вызывал этот бумажник и двести франков?
   Или эта обеспокоенная женщина, которая узнала, что завтрашний день будет отличаться от предыдущих, что придется, наверное, искать в жизни новую опору?
   Нет! Страх вызывал сам Роже. Потому что его слова и жесты не соответствовали его прошлому, резко отличались от всего, что Мегрэ знал о его характере.
   Это спокойствие не было позой. Он действительно был спокоен, как человек, который…
   — Дайте мне ваш револьвер! — вдруг приказал комиссар.
   Молодой человек, вынув револьвер из кармана брюк, с едва уловимой улыбкой протянул его Мегрэ.
   — Вы обещаете мне, что…
   Мегрэ не закончил фразы, увидев, что Селина готова закричать от ужаса. Она ничего не понимала. Но чувствовала, что случилось нечто страшное.
   Глаза Роже иронически улыбались.
   Мегрэ, которому больше нечего было здесь делать, удалился, стукнувшись выходя о косяк двери и едва не выругавшись с досады.
   На улице его веселое настроение пропало. Мегрэ чувствовал себя не в своей тарелке, так всегда бывает, когда внезапно перестаешь что-либо понимать.
   Он вернулся в отель, потому что забыл спросить новый адрес Нины.
   — Не знаю, — сказал портье. — Она заплатила за комнату и ушла с чемоданом. Даже такси не вызвала.
   Должно быть, выбрала отель подешевле в этом же квартале.
   — Скажите, если… если в доме случится что-либо… нечто неожиданное, то я просил бы вас сообщить лично мне в уголовную полицию… Комиссару Мегрэ.
   Мегрэ был недоволен собой за эту просьбу. Что могло бы произойти? Он все думал о двухстах франках в бумажнике, об испуганном взгляде Селины.
   Спустя четверть часа он вошел в «Мулен-Бле» через служебный вход.
   На сцене шестеро женщин, которые мерзли, несмотря на то что были в пальто, без конца повторяли одно и то же па — па до смешного простое, — тогда как толстенький человечек надрывался, давая им такт.
   — Раз! Два! Тра-ля-ля-ля… Стоп! Тра-ля-ля-ля! Три такта! Три же, черт вас подери!
   Нина была второй слева. Она узнала Мегрэ, стоявшего у колонны. Мужчина тоже его заметил, но не обратил никакого внимания.
   Репетиция продолжалась минут пятнадцать. Здесь было холоднее, чем на улице, и у Мегрэ закоченели ноги. Наконец маленький человечек вытер пот со лба и вместо прощания еще раз обругал свою труппу.
   — Вы ко мне? — издали крикнул он Мегрэ.
   — Нет! Я к…
   Нина подошла к нему смущенная, словно спрашивая себя, может ли она подать комиссару руку.
   — Мне нужно сообщить вам важную новость.
   — Только не здесь. Мы не имеем права принимать в театре. Лишь по вечерам можно, потому что это приносит сбор…
   Они сели за столик небольшого бара поблизости от театра.
   — Найдено завещание Куше. Он оставляет все свое состояние трем женщинам.
   Она смотрела на него с удивлением, не подозревая всей правды.
   — Своей первой жене, хотя она и снова вышла замуж.
   Потом — второй жене. Затем — вам.
   Она не сводила глаз с Мегрэ, который заметил, как зрачки их расширились, потом затуманились.
   И тут, спрятав лицо в ладони, она расплакалась.

Глава 8
Сиделка

   — У него болело сердце. Он знал об этом. — Нина отхлебнула рубинового цвета аперитива. — Поэтому он и берег себя. Он говорил, что достаточно поработал, что и для него пришло время наслаждаться жизнью.
   — Он говорил когда-нибудь о смерти?
   — Часто! Но не просто о смерти. Он думал о своем больном сердце.
   Это был один из тех небольших баров, куда заходят лишь завсегдатаи. Хозяин украдкой поглядывал на Мегрэ, считая его, наверное, преуспевающим буржуа.
   — Он был грустным?
   — Трудно сказать. Ведь он не был таким, как все.
   Например, сидим мы в театре или еще где-нибудь. Он веселится. Потом без всякой причины, громко рассмеявшись, говорит: «Да, Нинетта, жизнь — сволочная штука!»
   — Он занимался своим сыном?
   — Нет.
   — Рассказывал о нем?
   — Почти никогда. Только тогда, когда тот приходил к нему за деньгами.
   — И что же он говорил о сыне?
   — «Какой жалкий кретин!» — вздыхал он.
   Мегрэ все это уже почувствовал; по каким-то причинам Куше совсем не любил своего сына. Казалось даже, что он испытывал к молодому человеку отвращение. До такой степени, что не пытался устроить его жизнь.
   Куше никогда не читал сыну моралей. И он давал ему деньги, чтобы отделаться от него или просто из жалости.
   — Гарсон! Сколько с меня?
   — Четыре франка шестьдесят сантимов.
   Нина вышла с ним из бара, и они несколько минут стояли на улице Фонтэн.
   — Где вы теперь живете?
   — На улице Лепин, первый отель слева. Я еще даже не знаю, как он называется. В нем довольно чисто.
   — Когда станете богатой, вы сможете…
   — Вы же знаете, — улыбнулась она, — что богатой я никогда не буду. Не для того я родилась…
   Самое странное, что точно так же думал и Мегрэ.
   Глядя на Нину, не скажешь, что она когда-нибудь станет богатой.
   — Я провожу вас до площади Пигаль и там сяду на свой трамвай…
   Они — он высокий, грузный и она, выглядевшая почти девочкой рядом со своим спутником, — не спеша шли к площади.
   — Если бы вы знали, как мне тяжело одной! К счастью, есть театр, репетиции, ожидание, что будет готово новое ревю…
   Она должна была делать два шага, чтобы успевать за Мегрэ, и потому почти бежала. Вдруг на углу улицы Пигаль она остановилась, а комиссар, нахмурив брови, процедил сквозь зубы:
   — Идиот!
   Однако разглядеть ничего было нельзя. Перед отелем «Пигаль» собралось несколько десятков человек. Полицейский, стоявший в дверях, пытался уговорить толпу разойтись. И стояла какая-то особая тишина, которая воцаряется на улице лишь тогда, когда происходит катастрофа.
   — Что-то случилось? — заикаясь, спросила Нина. — В моем отеле…
   — Ничего! Возвращайтесь к себе! — резко приказал Мегрэ. И она, оробев, ушла, а комиссар стал пробираться сквозь толпу к отелю. Он шел как таран. Женщины осыпали его оскорблениями. Полицейский сержант узнал комиссара и впустил в коридор.
   Полицейский комиссар квартала уже находился здесь и беседовал с портье, который вскричал, показывая пальцем на Мегрэ:
   — Вот он! Я узнал его.
   Полицейские обменялись рукопожатиями. Из маленького салона, выходившего в холл, слышались рыданья, стоны, какой-то неразборчивый шепот.
   — Как он это сделал? — спросил Мегрэ.
   — Девушка, что живет с ним, заявляет, будто он, очень спокойный, стоял у окна. Она одевалась. Он, посвистывая, смотрел на нее. Он перестал свистеть и сказал ей, что у нее хорошенькие ножки, но слишком худые икры. Потом опять принялся насвистывать. И вдруг свист прекратился. Ее встревожило какое-то ощущение пустоты. Его в комнате не было!
   — Ясно. Он никого не ранил, падая на тротуар?
   — Нет. Смерть наступила мгновенно. Перелом позвоночника в двух местах.
   Он открыл дверь салона, увидел лежащее на полу тело, прикрытое снятым с кровати одеялом.
   Селина, безжизненно сидящая в кресле, безостановочно всхлипывала, а полная женщина, хозяйка отеля или служанка, утешала ее.
   Мегрэ не поднял одеяла и даже не подошел к Селине.
   Постепенно толпа на улице Пигаль рассеялась.
 
 
   Мегрэ неторопливо поднимался по лестнице в доме на площади Вогезов, и по мере того, как он приближался к третьему этажу, его настроение портилось.
   Дверь в комнату старой Матильды была приоткрыта.
   Старуха, без сомнения, его подстерегала. Но он, пожав плечами, потянул шнурок, висевший перед дверью Мартенов.
   Во рту он держал трубку. Он хотел было спрятать ее в карман, но, снова пожав плечами, передумал.
   Из-за двери слышался звон пузырьков, смутный шепот. Голоса двух мужчин приближались к двери, и наконец она открылась.
   «Хорошо, доктор… Да, доктор… Спасибо, доктор».
   Совершенно подавленного Мартена, до сих пор не успевшего умыться, Мегрэ, как и утром, нашел в том же жалком виде.
   — А, это вы… — сказал он.
   Врач пошел к лестнице, а Мартен впустил комиссара, робко взглянув в сторону спальни…
   — Ей стало хуже?
   — Неизвестно. Доктор не сказал ничего определенного. Вечером он снова зайдет.
   Он взял с радиоприемника рецепт, уставился на него пустыми глазами.
   — Мне даже некого с ней оставить, чтобы сходить в аптеку!
   — Что все-таки с ней случилось?
   — То же, что и ночью, только приступ был гораздо сильнее. Она начала дрожать, бормотать что-то невнятное. Я послал за доктором.
   — Она бредит?
   — Я же сказал вам: нельзя понять, о чем она говорит.
   Нужен лед и резиновый пакет, чтобы сделать ей холодный компресс.
   — Если хотите, я могу побыть здесь, пока вы сходите в аптеку.
   Мартен хотел было отказаться от этого предложения, но потом согласился. Он натянул пальто и ушел, трагический и нелепый, однако тут же вернулся, потому что забыл взять деньги.
   Стремясь остаться в квартире, Мегрэ не преследовал никакой цели. Он ничем не поинтересовался, не открыл ни одного ящика, даже не взглянул на кучу писем, лежавших на столе.
   Он слышал неровное дыхание больной; она изредка протяжно стонала, что-то бормотала.
   Вернувшись, Мартен застал Мегрэ на прежнем месте. Мегрэ помог ему расколоть лед и уложить его в пузырь из красной резины.
   — К вам действительно никто не заходил сегодня утром?
   — Никто…
   — У меня для вас несколько новостей. Обнаружено завещание Куше. Треть своего состояния он оставляет вашей жене.
   — Неужели?
   Мартен был потрясен этим известием.
   — Да, треть своего состояния! Вероятно, получить деньги будет непросто. Его вторая жена, разумеется, станет протестовать. Ведь и она получает только треть.
   Остальное достанется другой женщине, последней любовнице Куше, некоей Нине. Другая новость похуже. Речь идет о вашем пасынке. Сегодня утром он покончил с собой, выбросившись из окна отеля на улице Пигаль.
   При этих словах Мартен встрепенулся, с ненавистью взглянул на комиссара и закричал:
   — Что вы тут болтаете! Вы хотите, чтобы и я с ума сошел? Признайтесь, что все это уловка, чтобы заставить меня разговориться!
   — Потише! Ваша жена…
   — Мне все равно! Вы лжете! Этого быть не может!
   Его лицо исказилось, губы дрожали, он бессмысленно размахивал руками.
   — Уверяю вас, — твердо сказал Мегрэ, — обе эти новости — чистая правда.
   — Но почему же он так поступил? От всего этого действительно с ума сойдешь. Кстати, так все и происходит! Моя жена сходит с ума! Вы ведь ее видели.
   Если так будет продолжаться, я тоже помешаюсь.
   Глаза его бегали, он потерял всякий контроль над собой.
   — Сын ее выбрасывается из окна. А завещание…
   Лицо его сморщилось, и вдруг он впал в трагикомическую, отвратительную истерику со слезами.
   — Успокойтесь, прошу вас.
   — Всю жизнь… Тридцать два года… Каждый день…
   В девять утра… Без единого замечания начальства…
   И все ради…
   — Успокойтесь же! Подумайте, что вас может услышать жена, а она тяжело больна.
   — А я? По-вашему, я здоров? Вы думаете, что я долго смогу выносить такую жизнь?
   — Но вы же здесь ни при чем? Речь идет только о вашем пасынке. Вы не несете ответственности.
   — Я не несу ответственности…
   — Но почему же на меня валятся все шишки?! — снова закричал он. — Именно сюда вы приходите рассказывать все ваши истории! При встрече жильцы косо на меня смотрят. Держу пари, они подозревают, будто я убил Куше. Пусть!
   А кстати, разве мне что-либо доказывает, что вы тоже меня не подозреваете? Зачем вы пришли ко мне?
   Ха-ха! Молчите! Вам нечего ответить! Всегда выбирают самого слабого.
   Резко взмахнув рукой, он задел локтем радиоприемник, тот качнулся и с грохотом упал на пол.
   И тут в Мартене вновь проявился мелкий чиновник:
   — Приемник за тысячу двести франков! Я три года копил деньги.
   Из соседней комнаты послышался стон. Мартен прислушался, но не тронулся с места.
   — Может быть, вашей жене что-нибудь нужно?
   Мегрэ заглянул в спальню. Госпожа Мартен по-прежнему лежала не двигаясь. Она не пыталась заговорить, и Мегрэ ушел.
   В столовой Мартен, опершись локтями на комод и обхватив голову руками, смотрел прямо перед собой на ковер.
   — Почему же он покончил с собой? — повторял он.
   — Предположите, к примеру, что именно он…
   Мартен, вздохнув, встал, нашел носовой платок, громко высморкался.
   — Это все должно плохо кончиться, не правда ли? — робко спросил он.
   — Для двоих уже кончилось, — ответил Мегрэ.
   — Двоих…
   Мартен сдержался. Это усилие, должно быть, стоило ему огромного труда, потому что он, снова готовый впасть в истерику, справился с нервами.
   — В таком случае, по-моему, было бы лучше…
   — Что было бы лучше? — тихо переспросил комиссар.
   Мегрэ даже затаил дыхание. Сердце у него сжалось, он чувствовал, что близок к разгадке преступления.
   — Да, — бормотал про себя Мартен, — пусть будет хуже! Но это необходимо, не-об-хо-ди-мо!
   И он машинально подошел к открытой в спальню двери, заглянул внутрь комнаты.
   Мегрэ, не говоря ни слова и не шевелясь, ждал.
   Мартен молчал. Голоса его жены слышно не было. Но они наверняка переглядывались.
   Молчание затягивалось. Комиссара это начало беспокоить.
   — Ну так что же? — спросил он.
   Мартен медленно обернулся, его лицо словно преобразилось.
   — Что?
   — Вы сказали, что…
   Мартен попытался улыбнуться:
   — Что именно?
   — Что было бы лучше, во избежание новых несчастий…
   — Что было бы лучше? — Он провел рукой по лбу, как человек, который мучительно старается что-то припомнить. — Прошу прощения. Я так потрясен…
   — Что даже забыли, о чем хотели сказать?
   — Да… Совсем ничего не помню…
   — Так что же вам известно? — снова спросил Мегрэ тоном, каким разговаривают с не слишком опытным преступником.
   — Мне?
   Теперь все его ответы будут одинаковы! Он, как говорится, валял дурака. То есть с удивлением повторял последние слова вопросов.
   — Вы собирались рассказать мне правду.
   — Правду?
   — Хватит! Не валяйте дурака! Вы же знаете, кто убил Куше.
   — Я знаю?
   Если он никогда в жизни не получал пощечин, то сейчас оказался на волосок от хорошей оплеухи.
   Комиссар, сжав зубы, смотрел то на неподвижно лежавшую женщину, которая спала или притворялась спящей, то на этого типа с осунувшимся после недавней истерики лицом, с припухшими от слез веками и отвислыми усами.
   — Вы берете на себя ответственность за все, что может случиться?
   — А что может случиться?
   — Вы делаете ошибку, Мартен!
   Мартен избегал смотреть в глаза Мегрэ.
   — В котором часу должен прийти врач?
   — Не знаю… Вечером…
   Мегрэ вышел, резко хлопнув дверью. И столкнулся нос к носу со старой Матильдой, которая так опешила, что застыла на месте, разинув рот.
   — Вам тоже нечего мне сказать? А? Может быть, и вы будете говорить, что ничего не знаете?
   Матильда старалась прийти в себя. Привычным жестом старой домохозяйки она спрятала руки под фартук.
   — Идите к себе.
   Она зашуршала войлочными туфлями по полу, в нерешительности толкнула приоткрытую дверь.
   — Ладно, заходите…
   Мегрэ вошел, закрыв дверь пинком ноги и даже не взглянув на сумасшедшую, сидевшую у окна.
   — А теперь рассказывайте все. Понятно? — И устало опустил свое грузное тело на стул.

Глава 9
Мужчина с пенсией

   — Прежде всего, они всю жизнь ссорятся!
   Мегрэ молчал. Он по горло погрузился во всю эту грязь будней, более омерзительную, чем само преступление.
   Перед ним стояла старуха со страшным выражением ликования и угрозы на лице. Она рассказывала. И еще много чего расскажет! Из ненависти к Мартенам, к убитому, ко всем жильцам дома, из ненависти ко всем людям. И даже из ненависти к Мегрэ.
   Сложив руки на толстом дряблом животе, она стояла с таким видом, будто ждала этого часа всю жизнь.
   На губах ее блуждала не улыбка, а выражение какого-то бесконечного блаженства.
   — Прежде всего, они всю жизнь ссорятся!
   Она не торопилась. Отчеканивая фразы, она выражала свое презрение к людям, которые ссорятся.
   — Они хуже мусорщиков! И так они жили всегда. Они так ругаются, что я спрашиваю себя, почему он ее до сих пор не убил.
   — Скажите, вы даже этого ожидали…
   — Живя в таком доме, можно всего ожидать.
   Она следила за его интонациями. Комиссар никак не мог определить, чего в ней больше: мерзости или нелепого комизма.
   Комната была большой. Здесь стояла разобранная кровать с застиранными простынями, которые, должно быть, никогда не просушивались на свежем воздухе. Стол, старый шкаф, примус.
   В кресле сидела сумасшедшая, смотревшая прямо перед собой с выражением легкой умиленной улыбки на лице.
   — Простите! К вам кто-нибудь иногда заходит?
   — Никогда!
   — И ваша сестра не выходит из комнаты?
   — Изредка она выбегает на лестницу.
   На всем печать гнетущей серости. В комнате — запах нечистоплотной бедности, старости — какой-то трупный запах.
   — Заметьте, первой всегда начинает она.
   У Мегрэ не было сил ее расспрашивать. Он рассеянно глядел на нее и слушал.
   — Ссорятся они, конечно, из-за денег, а не из-за женщин. Хотя однажды, сводя счеты, она предположила, что он наведывался в публичный дом; тут она показала ему где раки зимуют!
   — Она его бьет? — без всякой иронии спросил Мегрэ.
   Этот вопрос был не менее уместен, чем любой другой. Произошло уже столько невероятных событий, что больше ничего не могло Мегрэ удивить.
   — Не знаю, бьет ли она мужа, но тарелки она часто бьет. Потом плачет, причитая, что у нее никогда не будет приличного дома.
   — Значит, скандалы бывают почти каждый день?
   — Да, но небольшие! Обычные склоки. Скандалы Разыгрываются два-три раза в неделю.
   — В общем, без дела вам сидеть не приходится!
   Она, казалось, не поняла насмешки и несколько встревоженно посмотрела на Мегрэ.
   — В чем же она обычно его упрекает?
   — «Когда не могут прокормить жену, не женятся!
   Нельзя обманывать женщину, уверяя ее, что тебе прибавят жалованье.
   Не отбивают жену у такого мужчины, как Куше, который может заработать миллионы.
   Все чиновники — трусы. Если хочешь чего-либо достичь, надо работать самостоятельно, уметь рисковать, быть пробивным».
   Бедняга Мартен!
   Однако Мартен делал все, что мог. А до него всеми теми же упреками осыпали Куше.
   Должно быть, Куше говорили: «Посмотри на господина Мартена! Вот разумный мужчина. Он думает о том, что в один прекрасный день женится. Если с ним что-нибудь случится, его жена будет получать пенсию! А ты вот…»
   И все это оказалось зловещей шуткой. Госпожа Мартен обманулась, была обманута, обманула всех.
   Но с самого начала она совершила чудовищную ошибку.
   Дочь кондитера из Сен-Мора жаждала денег. Это был ее пунктик. Деньги были ей необходимы. Она чувствовала, что родилась для того, чтобы иметь деньги, а значит, ее муж обязан их добывать.
   Куше сперва зарабатывал мало. Не оставаться же ей без пенсии, если он умрет; и она ушла к Мартену.
   Но Куше разбогател, стал миллионером. И она ничего не могла сделать, чтобы подбодрить Мартена, заставить уйти со службы и тоже начать сбывать сыворотки или другой товар, приносящий настоящие доходы.
   Студенистые, словно медузы, глаза старой Матильды уставились на Мегрэ.
   — Сын заходил к ней?
   — Редко.
   — Она ему тоже устраивала скандалы?
   Похоже, что старуха годами ожидала этой минуты:
   — Она давала советы: «Твой отец — богач! Ему должно быть стыдно, что он не устроил тебе более приличную жизнь. У тебя даже нет машины. И знаешь, почему? Из-за этой женщины, что вышла за него ради денег. Ведь она стала его женой только за деньги. Не говорю уж о том, что одному Богу известно, как она обойдется с тобой потом. Вряд ли ты что получишь из наследства, которое тебе полагается.
   Вот почему ты должен теперь вытаскивать у него деньги и хранить их в надежном месте.
   Если хочешь, я сохраню их для тебя. Отвечай! Хочешь, чтобы они были у меня?»
   Мегрэ, смотря на грязный пол, размышлял, наморщив лоб.
   Ему показалось, что в хаосе чувств госпожи Мартен он различил одно, которое господствовало над всеми остальными, тянуло за собой все другие: это была тревога. Мрачная, болезненная, граничащая с безумием тревога.
   Госпожа Мартен вечно боялась того, что могло бы случиться: смерти мужа, своего нищенства, если он не оставит ей пенсии. Боялась она и за сына. Это был неотступный кошмар.
   — Что на это отвечал Роже?
   — Ничего. Он у нее никогда не засиживался.
   — Он заходил в день, когда произошло убийство?
   — Не знаю.
   Сумасшедшая, такая же старая, как и Матильда, смотрела из своего угла на Мегрэ.
   — Был ли у Мартенов в тот день более интересный, чем всегда, разговор?
   — Не знаю.
   — Выходила ли госпожа Мартен во двор около восьми часов вечера?
   — Не помню. Не могу же я все время торчать в коридоре.
   Не были ли эти слова неосознанной насмешкой или оговоркой? Во всяком случае, что-то она держала про запас.
   Мегрэ это чувствовал. Она еще не излила всю свою желчь.
   — Тогда вечером они поссорились…
   — Почему?
   — Не знаю.
   — Разве вы не подслушивали?
   Она промолчала. «Это уж меня касается», — казалось, говорила ее физиономия.
   — Что вам еще известно?
   — Я знаю, почему она заболела.
   Старуха торжествовала. Ее руки, скрещенные на животе, дрожали. Она достигла вершины в своей карьере сплетницы.
   — Почему же.
   Этот ответ она должна была посмаковать:
   — Потому что… Подождите, я спрошу у сестры, не нужно ли ей чего? Фанни, пить не хочешь? А есть? Тебе не слишком жарко?