Сименон Жорж. Терпение Мегрэ

   — Я не знаю ничего больше варварского.
   — Нет, знаете — убийство.
   — И вы подозреваете, что это я его совершила? Несмотря на испытание, к которому ваш специалист приступил сегодня утром?
   — Я полагаю, вы стряпаете?
   — Как и все женщины, у которых нет кухарки.
   — Вы надеваете резиновые перчатки?
   — Я стряпаю без перчаток, а надеваю их, только когда чищу овощи и мою посуду.
   — Где они?
   — На кухне.
   — Покажите мне их, пожалуйста.
   Она неохотно поднялась, глаза ее потемнели от злости.
   — Пойдемте!
   Ей пришлось выдвинуть два ящика, прежде чем она нашла их.
   — Вот они! Вы можете послать их своим «артистам».
   Сегодня утром я их не надевала.
   Ни слова не говоря, Мегрэ сунул их в карман.
   — Несмотря на то, что вы думаете иначе, Алина, я чувствую к вам большую симпатию и даже испытываю некоторое восхищение.
   — Я должна быть этим растрогана?
   — Нет. Я хотел бы немного поговорить с вами в кабинете Манюэля.
   — А если я отвечу отрицательно?
   — Что вы этим хотите сказать?
   — Если я откажусь? Полагаю, тогда вы увезете меня в свой кабинет на набережной Орфевр?
   — Я предпочел бы, чтобы это произошло здесь.
   Она пожала плечами, прошла впереди него и опустилась на узкий диван.
   — Вы воображаете, что я вновь расстроюсь, увидев место преступления?
   — Нет. Но будет лучше, если вы перестанете скрывать от меня то, в чем будете вынуждены в один прекрасный день признаться.
   Она зажгла сигарету, равнодушно глядя на Мегрэ.
   Указывая на кресло на колесах, Мегрэ сказал:
   — Вы хотите, чтобы убийца был наказан?
   — Да, но я рассчитываю не на полицию.
   — Вы предпочитаете взять это на себя? Сколько вам лет, Алина?
   — Вы же знаете. Двадцать пять.
   — О, у вас вся жизнь впереди. Манюэль оставил завещание?
   — Я об этом никогда не беспокоилась.
   — У него был нотариус?
   — Он не говорил мне об этом.
   — Куда он помещал свои деньги?
   — Какие деньги?
   — Начнем с тех, которые приносил ему «Золотой бутон». Мне известно, что каждую неделю вы получали от управляющего деньги, причитающиеся Манюэлю. Куда вы их девали?
   На ее лице появилось выражение игрока, который учитывает все возможные последствия своего следующего хода.
   — Я клала их в банк, оставляя только то, что требовалось на хозяйство.
   — В какой банк?
   — Отделение «Лионского кредита» на авеню Гранд-Арме.
   — Счет на ваше имя?
   — Да.
   — А у Пальмари был счет?
   — Не знаю.
   — Послушайте, Алина. Вы ведь умная девушка. До сих пор, с Манюэлем, вы вели жизнь особого рода, более или менее вне общества. Пальмари был вожак, твердый человек, который в течение долгих лет заставлял работать на себя.
   Она иронически указала на кресло, потом на пятно крови, плохо стертое с ковра.
   Мегрэ оставил этот ее жест без внимания.
   — Если такой человек, как Пальмари, человек, который знал все тонкости дела, позволил перехитрить себя, то что же вы думаете о молодой женщине, отныне оставшейся без покровителя? Хотите знать мое мнение? По-моему, существуют только две гипотезы. Либо те, кто набросился на него, нападут скоро и на вас и тоже не промахнутся. Или же оставят вас в покое, и это для меня будет означать то, что вы с ними заодно. Видите ли, вы слишком много знаете, а в этой среде считается, что только мертвецы не выдают.
   — Вы пытаетесь меня запугать?
   — Я пытаюсь заставить вас подумать. Мы уже слишком долго соперничаем с вами в хитрости.
   — И по вашей теории это доказывает, что я способна молчать.
   — Вы разрешите мне открыть окно?
   Он открыл то окно, которое не выходило на солнечную сторону, но воздух на улице не был свежее.
   — Вот уже три года вы прожили здесь с Манюэлем, который, по его и по вашим словам, никак не был связан с внешним миром. На самом-то деле он имел контакты через ваше посредничество. Официально вы ходили только раз в неделю, изредка два раза, проверять счета в «Золотой бутон», получать долю дохода Пальмари и вносить деньги в банк на счет, открытый на ваше имя. И частенько у вас была необходимость ускользнуть от бдительности моих инспекторов — то ли для того, чтобы таинственно звонить куда-то по телефону, то ли просто для того, чтобы обеспечить себе несколько часов свободы.
   — Например, я могла бы иметь любовника…
   — Вас не смущает, что вы говорите об этом сегодня?
   — Я просто хочу показать вам, что возможно много вариантов.
   — Нет, крошка.
   — Я вам не крошка.
   — Знаю! А все-таки бывают минуты, когда вы ведете себя как девчонка и когда возникает желание дать вам пощечину. Я сейчас говорил о том, что вы умны.
   Но только, мне кажется, вы совершенно не представляете себе, в какое осиное гнездо попали. То, что вы согласились на такое положение, пока Пальмари был здесь, мог давать вам советы и защищать вас, это еще можно понять. А теперь вы одна, понимаете? Меня интересует, есть ли в доме еще оружие, кроме того, что сейчас находится у экспертов?
   — Кухонные ножи.
   — Если я уйду, если перестану вести наблюдение за вами…
   — Об этом я и мечтаю.
   Обескураженный, он пожал плечами. Она держалась железно, несмотря на заметную подавленность и какую-то тревогу, которую ей не удавалось полностью скрыть.
   — Начнем разговор с другого конца. Пальмари было шестьдесят лет. В течение пятнадцати лет он был владельцем «Золотого бутона», в котором сам работал до тех пор, пока не стал калекой. На одном только ресторане он заработал кучу денег, а у него были и другие источники дохода. Однако же, кроме покупки этой квартиры, мебели и текущих расходов, он не производил больших трат. Где же собранное им таким образом состояние?
   — Теперь его слишком поздно спрашивать об этом.
   — Вы знаете каких-нибудь его родственников?
   — Нет.
   — А вы не думаете, что, любя вас, Пальмари мог оставить наследство вам?
   — Мне ничего не известно о его банковском счете.
   — Подобные люди вообще избегают вкладывать свои деньги в банк. Там слишком легко выяснить дату вкладов.
   — Я продолжаю вас слушать.
   — Манюэль работал не один.
   — В «Золотом бутоне»?
   — Вы знаете, что я говорю не об этом, а о ювелирных изделиях.
   — Вы беседовали с ним на эту тему раз двадцать.
   И ничего не выяснили. Почему вы решили, что теперь, когда папа убит, вам удастся выяснить что-то у меня?
   — Потому что вы в опасном положении.
   — А это разве вас касается?
   Мегрэ показалось, что она начинает размышлять, но она, раздавив сигарету в пепельнице, вздохнула:
   — Мне нечего сказать.
   — Тогда извините, но мои люди будут здесь дежурить.
   И будет продолжаться слежка за вами. И наконец я вас официально прошу не уезжать из Парижа до окончания следствия.
   — Поняла.
   — Если вам захочется что-нибудь мне сообщить, позвоните. Вот мои номера…
   Она не дотронулась до карточки, которую он протянул ей, и в конце концов комиссар положил ее на столик.
   — Теперь, когда наш разговор окончен, я выражаю вам мои самые искренние соболезнования. Пальмари решил быть в стороне, но не скрою от вас, я испытывал к нему нечто вроде уважения. До свидания, Алина.
   Кто-то звонит в дверь, и это, конечно, Жанвье. Он кончил обедать. Он останется здесь, пока я не пришлю ему смену.
   Он чуть не подал ей руку. Чувствовал, что она взволнована. Зная, что она не ответит на его прощальный жест, он надел пиджак и направился к двери, чтобы открыть Жанвье.
   — Есть что-нибудь новое, шеф? — с порога осведомился инспектор.
   Мегрэ отрицательно покачал головой.
   — Останься здесь, пока я не пришлю тебе смену.
   Следи за ней и остерегайся черной лестницы.
   — Вы возвращаетесь на набережную Орфевр?
   Мегрэ вздохнул, неопределенно махнув рукой.
   — Не знаю.
   Несколько минут спустя он сидел в пивной на авеню Ваграм. Он предпочел бы атмосферу «У овернца», но в бистро не было телефонной кабины. Аппарат стоял возле прилавка, и клиенты могли слышать разговоры.
   — Официант, еще одну кружку и несколько телефонных жетонов. Ну, скажем, пять.
   Тучная проститутка с густо намазанным лицом улыбалась ему, не подозревая, кто он. Мегрэ пожалел ее и, чтобы она не теряла даром времени, знаком дал понять, что не любитель подобных развлечений.

Глава 3

   Поглядывая через стекла кабины на сидевших за столиками посетителей пивной, Мегрэ прежде всего позвонил следователю Анселену и попросил его отложить опечатание комнат на улице Акаций.
   — Я оставил в квартире инспектора, а затем пошлю смену.
   — Вы еще раз допрашивали эту… Алину?
   — У меня сейчас был с ней долгий разговор, но никакого толку.
   — Откуда вы звоните?
   — Из пивной на улице Ваграм. Мне еще нужно позвонить отсюда в несколько мест.
   Мегрэ показалось, что он услышал вздох. Разве маленький толстый следователь не завидовал комиссару, погруженному в кипучую жизнь города, в то время как сам он сидел в пыльном кабинете, согнувшись над скучными папками?
   Еще в коллеже юный Мегрэ с тоской смотрел из окна своего класса на мужчин и женщин, ходивших по тротуарам, в то время как он был заперт в четырех стенах. Он уже долгие годы не переставал удивляться, как это столько людей ходят куда им вздумается в те часы, когда другие трудятся в конторах, в мастерских и на заводах.
   В первое время после своего приезда в Париж Мегрэ мог целый день сидеть на террасе кафе на Больших бульварах или на бульваре Сен-Мишель, следя за движущейся толпой, наблюдая за лицами, стараясь угадать заботы каждого человека.
   Затем он позвонил судебному медику. Это уже был не доктор Поль, а его молодой преемник, не такой живописный, но выполнявший свои обязанности с не меньшей добросовестностью.
   — Ваши люди, как вы знаете, нашли одну пулю в спинке инвалидного кресла. Ее выпустили в упор, когда жертва была уже мертва.
   — С какого примерно расстояния?
   — Меньше метра и больше пятидесяти сантиметров…
   Я не могу сказать точнее. Пуля, убившая Пальмари, была выпущена сзади, в затылок, снизу вверх и застряла в черепной коробке.
   — Все три пули одного калибра?
   — Насколько я могу судить. Они сейчас в руках эксперта по баллистике. Вы получите мой официальный отчет завтра утром.
   — Последний вопрос: время.
   — Между девятью тридцатью и десятью часами.
   Теперь нужно было позвонить эксперту по баллистике.
   — У вас было достаточно времени, чтобы изучить оружие и три пули?
   — Кое-что еще надо уточнить, но уже сейчас можно сказать, что все три пули были выпущены из пистолета «смит-и-вессон».
   — Благодарю вас.
   Какой-то робкий молодой человек ходил кругами по пивной и наконец сел возле проститутки с крупными бедрами. Не смея смотреть на нее, он заказал кружку пива, и его пальцы барабанили по столу, выдавая смущение.
   — Алло! Финансовая бригада? Будьте любезны, позовите комиссара Белома.
   Казалось, Мегрэ больше заинтересован тем, что происходит в зале, чем своим телефонным разговором.
   — Белом? На проводе Мегрэ. Вы мне нужны, старина. Речь идет о человеке по фамилии Пальмари, который живет, вернее жил, на улице Акаций. Он убит. Его приятели решили, что он достаточно пожил на земле.
   У Пальмари был ресторан «Золотой бутон» на улице Фонтен, но около трех лет назад он передал все дела управляющему. Вы слушаете? Он жил с некоей Алиной Бош.
   На ее имя есть счет в отделении «Лионского кредита», авеню Гранд-Арме. Похоже, она каждую неделю вкладывала туда часть выручки от «Золотого бутона». Есть основания полагать, что у Пальмари были и более солидные источники доходов. Дома у него ничего не нашли, кроме нескольких билетов по тысяче и по сто франков и около двух тысяч франков в сумочке его любовницы.
   Кубышка где-то скрывается, может быть, в руках нотариуса, а может быть, деньги вложены в магазины или недвижимое имущество. Или я сильно ошибаюсь, или речь идет о крупной сумме. Срочно, конечно, как всегда. Спасибо, старина. До завтра.
   Такой же, как утром, звонок мадам Мегрэ:
   — Я вряд ли приду ужинать и, возможно, вернусь очень поздно. Теперь? На авеню Ваграм в пивной…
   И наконец уголовная полиция:
   — Позовите мне, пожалуйста, Люка! Алло! Люка? Ты можешь прийти сейчас на улицу Акаций? Да… И устрой так, чтобы тебя кто-нибудь сменил в восемь вечера и остался на ночь… Кто там у тебя под рукой?.. Жанен…
   Прекрасно… Предупреди его, что ночью ему спать не придется… Нет, не на улице… У него будет удобное кресло…
   Молодой человек с раскрасневшимся лицом встал и последовал между рядами столов и стульев за женщиной, которая годилась ему в матери. Было ли это для него в первый раз?
   — Официант, еще кружку!
   Если бы старый префект увидел его в этот момент, не осудил ли он его за поведение, недостойное дивизионного комиссара?
   А между тем именно так комиссар удачно завершал большинство своих следствий, поднимаясь по этажам, вдыхая спертый воздух в углах, болтая направо и налево, задавая вопросы, с виду пустые, проводя целые часы в бистро, иногда не очень респектабельных.
   Маленький следователь понял это и завидовал Мегрэ.
   Несколько минут спустя Мегрэ входил в комнатку консьержки. С консьержками то же, что и со служанками: либо они очень хорошие, либо никуда не годятся. Мегрэ встречал консьержек прелестных, чистеньких, веселых, комнаты которых могли служить образцом порядка.
   Здешняя, лет пятидесяти пяти, принадлежала к другой категории: ворчливых, больных, вечно готовых жаловаться на весь мир и на свою несчастную судьбу.
   — Это опять вы?
   Она чистила горошек, перед ней на клеенке, которой был покрыт круглый стол, стояла чашка кофе.
   — Что вам еще от меня надо? Я уже сказала — никто не поднимался, кроме рассыльного мясника, приносящего сюда мясо в течение нескольких лет.
   — Полагаю, у вас есть список жильцов?
   — А как же иначе я собирала бы квартирную плату?
   Если бы еще все платили в срок! Когда я подумаю, что мне приходится подниматься по пять раз к людям, которые ни в чем себе не отказывают, чтобы собрать…
   — Дайте мне, пожалуйста, этот список! — бесцеремонно перебил ее Мегрэ.
   — Не знаю, имею ли я право это делать. Может быть, лучше спросить разрешения у владелицы дома?
   — У нее есть телефон?
   — Даже если бы и не было, мне недалеко пришлось бы идти.
   — Она живет в этом доме?
   — Послушайте, думаете, я поверю, что вы ее не знаете? Ну да ладно, схожу. Правда, сегодня совсем неподходящий день, чтобы ее беспокоить. У нее и так достаточно неприятностей.
   — Вы хотите сказать?..
   — А вы не знали? Ну что ж! Узнали бы об этом чуть позже… Когда полиция начинает где-нибудь шнырять…
   Это мадемуазель Бош, да…
   — Квитанции подписаны ее именем?
   — А кем же они могут быть подписаны, если дом принадлежит ей?
   Мегрэ без приглашения сел в плетеное кресло, откуда прогнал кота.
   — Посмотрим этот список…
   — Тем хуже для вас. Сами договаривайтесь с мадемуазель Бош, которая не всегда бывает любезной.
   — Она скуповата?
   — Она ни в грош не ставит людей, которые задерживают плату. Кроме того, у нее свои любимцы.
   — Соседнюю с вами квартиру занимает некий Жан Шабо. Кто он?
   — Молодой человек, ему не больше двадцати пяти.
   Работает на телевидении. Почти всегда в отъезде, он специалист по спорту — авто— и велогонки.
   — Женат?
   — Нет.
   — Он знаком с Алиной Бош?
   — Не думаю. Квартирную плату у него получаю я.
   — А кто живет в квартире направо?
   — А вы что, не умеете читать? На двери табличка:
   «Мадемуазель Жанни Эрель, педикюрша».
   — Давно здесь живет?
   — Пятнадцать лет. Она старше меня. У нее хорошая клиентура.
   — Во втором этаже налево — Франсуа Виньон.
   — А разве люди не имеют права носить фамилию Виньон?
   — Кто он?
   — Работает по страхованию, женат, двое детей, младшему всего несколько месяцев.
   — В котором часу он выходит из дома?
   — Около половины девятого.
   — В квартире направо — Жюстен Лаваншер.
   — Контролер метро. Он начинает работать в шесть утра и будит меня, проходя мимо в половине шестого.
   Это ворчун с больной печенью. Его жена — вздорная бабенка, и лучше бы они следили за своей дочерью, которой исполнилось только шестнадцать, но которая уже…
   Третий этаж налево — Мабель Тюплер, американка лет тридцати, живет одна, пишет статьи для газет и журналов своей страны.
   — Мужчины заходят к ней?
   — Нет. Она равнодушна к мужчинам. На том же этаже, справа, — пожилые супруги Мопуа, прежде имевшие обувное дело. У их служанки Иоланды комната в мансарде. Три или четыре раза в год Мопуа совершают поездки в Венецию, Неаполь, в Грецию или еще куда-нибудь.
   — А что они делают каждый день?
   — Месье Мопуа выходит около одиннадцати часов, чтобы выпить аперитив. Всегда тщательно одетый. После полудня, поспав немного, он сопровождает свою супругу на прогулку или в магазины. Если бы они не были такими скрягами, то вполне… Теперь четвертый этаж.
   С одной стороны — некто Жан Детуш, преподаватель физкультуры в специальной школе у Порт-Майо. Уходит из дома в восемь часов утра, часто оставляя в своей постели подружку, с которой знаком только один вечер или неделю. Я никогда еще не видела столько женщин у одного мужчины. Как можно заниматься спортом, почти каждую ночь…
   — Он знаком с Алиной Бош?
   — Я никогда не видела их вместе.
   — Давно Детуш здесь живет?
   — Поселился в прошлом году.
   — Вы никогда не видели, чтобы мадемуазель Бош останавливалась на его этаже, входила к нему или выходила от него?
   — Нет.
   — Пойдем дальше. Направо — Джино Массолетти, у которого концессия во Франции на одну из марок итальянских автомобилей. Женат на очень красивой женщине.
   — Которой я ни на грош не стала бы верить, — добавила ворчливая консьержка. — Что до их служанки, которая спит в мансарде, как и служанка Лаваншеров, то она похотливая, как мартовская кошка, по крайней мере, три раза в неделю я должна ей открывать на рассвете. Пойдем дальше. На пятом этаже слева — Пальмари, вернее, покойный Пальмари и Алина. На той же площадке Барийар.
   — Что делает этот Барийар?
   — Он коммивояжер. Представитель фирмы, изготовляющей упаковку для роскошных предметов — бомбоньерки для шоколада, коробки для духов. На Новый год он дарит мне вместо чаевых флакон духов или засахаренные каштаны, которые ему ничего не стоят.
   — Сколько ему лет? Женат?
   — Сорок или сорок пять. Довольно красивая жена, белокурая бельгийка. Она целый день поет…
   — У них есть прислуга?
   — Нет. Она сама занимается хозяйством, ходит на рынок, в магазины, а днем всегда отправляется полакомиться в кондитерскую.
   — Дружит с Алиной Бош?
   — Я никогда не видела их вместе. Дальше. На шестом этаже — Тони Паскье, второй бармен в «Кларидже».
   У него жена и двое детей. Одна прислуга, испанка, живет в мансарде, как и другие. В квартире направо — англичанин Джеймс Стюарт, холостяк. Выходит из дома только в пять часов вечера и возвращается на рассвете.
   Без профессии. Часто бывает в Каннах, Монте-Карло, в Довиле, Биаррице, зимой — на швейцарских лыжных станциях.
   — Никаких отношений с Алиной Бош?
   — Вы хотите, чтобы весь дом был с ней в каких-то отношениях? И что вы подразумеваете под этими отношениями? Вы воображаете, что они вместе спят? Ни один из жильцов не знает даже, что дом принадлежит ей.
   На всякий случай Мегрэ все-таки отметил крестом фамилию англичанина, не потому, что тот мог иметь отношение к расследуемому делу, нет. Просто следовало проверить, не состоит ли он на учете в уголовной полиции. Например, в отделе, занимающемся сутенерами.
   Оставался седьмой этаж, иначе говоря, мансарда. Четверо слуг в порядке, начиная справа — Иоланда, служанка Мопуа, испанская служанка Массолетти, служанка Лаваншеров и наконец служанка Тони-бармена.
   — А этот Стюарт давно живет в доме?
   — Два года. Он занял квартиру армянина, торговца коврами, откупив у него меблировку.
   Еще одна жилица мансарды: мадемуазель Фэй, которую называют мадемуазель Жозетт, старая дева, дольше всех прожившая в доме. Ей восемьдесят два года, но она сама ходит на рынок и сама ведет хозяйство.
   — Ее комната полна клеток с птицами, которые она выставляет поочередно на подоконник.
   Затем шла пустая мансарда, а потом комната Жефа Клааса.
   — Кто это?
   — Старый одинокий глухонемой. В сороковом году он бежал из Бельгии. Его замужние дочери и внуки погибли в тот самый момент, когда поезд с беженцами должен был отойти с вокзала в Дуэ. Старик был ранен в голову, но остался жив. Один из его зятьев умер в Германии, другой вторично женился в Америке. Старик живет один и выходит только для того, чтобы купить себе еду.
   Она давно уже очистила зеленый горошек.
   — Надеюсь, теперь вы оставите меня в покое. Я хотела бы только знать, когда привезут сюда тело и когда состоятся похороны. Мне нужно собрать у жильцов деньги на венок.
   — Пока еще ничего нельзя сказать определенно.
   — Вот, кажется, вас ищут.
   Это был Люка, который вошел в дом и остановился перед окошечком консьержки.
   — Полицию я нюхом чую за десять метров.
   Мегрэ улыбнулся и поблагодарил консьержку за сведения.
   — Если я ответила на ваши вопросы, то только потому, что обязана отвечать. Но я не доносчица, и если бы каждый занимался своим делом…
   — Что будем делать дальше, шеф? — спросил Люка.
   — Поднимемся. Пятый этаж, налево. Жанвье, наверное, мечтает о стакане свежего пива. Если только Алина не сжалилась над ним и не угостила его одной из бутылок, которые я заметил сегодня утром в холодильнике.
   Мегрэ позвонил в квартиру, у Жанвье, вышедшего открыть дверь, было странное выражение лица. Когда вошли в гостиную, комиссар понял, в чем дело. Алина тут же шмыгнула в дверь, ведущую в спальню. Вместо светло-голубого платья, которое Мегрэ видел на ней утром, она была в шелковом халате оранжевого цвета. На круглом столике — два стакана, один из которых не допит, бутылка с пивом и только что сданные игральные карты.
   — Знаете, шеф, это совсем не то, что вам может показаться, — неловко оправдывался инспектор.
   Глаза Мегрэ смеялись. Он небрежно пересчитал сданные карты.
   — Белот?
   — Да. Я вам сейчас объясню. Когда вы ушли, я стал настаивать, чтобы она что-нибудь поела. Она ничего и слышать не хотела и заперлась б своей комнате.
   — Она не пыталась звонить по телефону?
   — Нет. Примерно час лежала, а потом снова появилась — в пеньюаре, взвинченная, с такими глазами, какие бывают у человека, тщетно пытающегося уснуть.
   «— Выходит, инспектор, хоть я и дома, а все-таки пленница, — бросила она мне. — А что произойдет, если я выйду из дома?
   Я решил, что следует ответить так:
   — Я вам мешать не стану, но инспектор… он последует за вами.
   — Вы рассчитываете остаться здесь на всю ночь? — поинтересовалась она.
   — Я — нет. Меня сменит мой коллега.
   — Вы играете в карты?
   — Случается.
   — Что, если мы сыграем в белот, чтобы убить время?
   Это отвлекло бы меня от тягостных мыслей».
   — Собственно говоря, — сказал Мегрэ, обращаясь к Люка, — тебе следовало бы позвонить на Набережную, чтобы кто-нибудь из наших пришел дежурить перед домом. Кто-нибудь из таких, кто не допустит, чтобы его оставили в дураках.
   — Здесь Бонфис. Лучшего для такой работы не найдешь.
   — Пусть предупредит жену, что не придет домой ночевать. А где Лапуэнт?
   — В кабинете на Набережной.
   — Пусть придет и ждет меня здесь, вместе с тобой, пока я не вернусь. Ты играешь в белот, Люка?
   — Кое-как защищаюсь.
   — Алина может этим воспользоваться.
   Он постучал в спальню, и дверь тут же открылась.
   Алина, должно быть, подслушивала.
   — Простите, что я беспокою вас…
   — Вы же у себя, не правда ли? Сейчас как раз удобно это сказать.
   — Я просто хотел предложить услуги на тот случай, если у вас есть необходимость с кем-то связаться. С управляющим «Золотого бутона», например, или нотариусом. Или с родственниками…
   — У Манюэля не было родственников.
   — А у вас?
   — Моя семья не больше беспокоится обо мне, чем я о ней.
   — Не кажется ли вам, что, если бы они узнали, что вы являетесь хозяйкой такого дома, как этот, они бы живо очутились в Париже?
   Алина приняла удар мужественно. Она не задала никаких вопросов.
   — Советую вам поесть, — продолжал Мегрэ. — Я оставляю здесь инспектора Люка, которого вы знаете. Если у вас появится желание что-нибудь мне сказать, я буду еще некоторое время здесь, в доме.
   На этот раз взгляд молодой женщины стал более острым.
   — В доме?
   — Мне пришла охота познакомиться с жильцами.
   Она не спускала с него глаз, пока он отправлял домой Жанвье.
   — Тебе, Люка, я пришлю замену около восьми или девяти вечера.
   — Я велел прийти Жанену, но лучше я сам останусь, шеф. Если бы мне только принесли бутерброды…
   Около двух часов Мегрэ обходил дом, любезный и терпеливый, как коммивояжер.
   Имена, помеченные у консьержки, постепенно теряли свой абстрактный характер, становились лицами, глазами, голосами, характерами — человеческими существами.
   Педикюрша с первого этажа могла бы быть и гадалкой на картах. У нее было очень бледное лицо, большую часть которого занимали черные, почти гипнотические глаза.
   — Почему полиция? Я в жизни не сделала ничего дурного. Спросите у моей клиентки, которую я обслуживаю уже девять лет.