Сименон Жорж. У фламандцев

   И он посмотрел на Мёзу с таким видом, будто хотел сказать, что это не ее воды унесли отсюда тело Жермены.

Глава 4
Фотография

   Это было вскоре после полудня. Вот уже, вероятно, в четвертый раз, с самого утра, Мегрэ прохаживался вдоль берега. По другую сторону Мёзы возвышалась оштукатуренная заводская стена, а в ней виднелись ворота, откуда сейчас выходили пешком или выезжали на велосипедах десятки рабочих и работниц.
   Встреча состоялась в ста метрах от моста. Комиссар прошел мимо какого-то человека, посмотрев ему в лицо, а потом, когда обернулся, то увидел, что прохожий тоже смотрит ему вслед.
   Это был человек с фотографии, найденной среди белья в шкафу у Анны.
   Оба мгновение колебались. Молодой человек первый шагнул в сторону Мегрэ.
   — Вы не полицейский из Парижа?
   — А вы, конечно, Жерар Пьедбёф?
   «Полицейский из Парижа». Вот уже пятый или шестой раз сегодня Мегрэ слышал, что его называли так. И он прекрасно понимал, как это было сказано. Его коллега Машер приехал сюда из Нанси, чтобы вести следствие, и ничего больше. Все видели, как он ходил взад и вперед по городку, и когда жителям казалось, что они что-то узнали, они немедленно сообщали ему.
   Мегрэ же был «полицейский из Парижа», вызванный фламандцами, приехавший специально для того, чтобы снять с них всякие подозрения. И люди, уже знавшие его в лицо, без малейшей симпатии провожали комиссара взглядом.
   — Вы идете от нас?
   — Я уже был у вас сегодня рано утром и видел только вашего племянника.
   Жерар выглядел старше, чем на фотографии. Правда, черты лица его не изменились, одет и причесан он был по-молодежному, но все же, глядя на него, можно было смело сказать, что он перешагнул уже за двадцать пять.
   — Вы хотите со мной поговорить?
   Во всяком случае, застенчивость не была его недостатком. Он ни разу не отвел взгляда. Глаза его были карие, очень блестящие, глаза, которые, несомненно, имели успех у женщин, тем более что кожа у него была матовая, а губы красиво очерчены.
   — Я только начинаю расследование.
   — Конечно, за счет Питерсов, я это знаю! Все здесь это знают! Знали даже до вашего приезда… Вы — друг их семьи и взялись за то, чтобы…
   — Ни за что я не взялся! А вот, кстати, ваш отец…
   Он встает…
   Отсюда был виден маленький дом. На втором этаже поднялась штора, и они увидели человека с большими седыми усами, который смотрел в окно.
   — Он нас заметил, — сказал Жерар. — Сейчас оденется…
   — Вы лично знаете Питерсов?
   Они шли по набережной, поворачивая назад всякий раз, когда доходили до причала, расположенного в ста метрах от лавки фламандцев. Дул свежий ветер. На Жераре было легкое пальто, которое он выбрал, вероятно, потому, что оно плотно облегало его фигуру.
   Что вы этим хотите сказать?
   — Вот уже три года, как ваша сестра любовница Жозефа Питерса. Она ходила к нему?
   Молодой человек пожал плечами.
   — К чему копаться в таких мелочах? Сначала, незадолго до рождения ребенка, Жозеф клялся, что женится на ней… Потом явился доктор Ван де Веерт и от имени Питерсов предложил моей сестре десять тысяч франков, если она покинет эти места и никогда больше сюда не вернется. Оправившись от родов, Жермена первым долгом пошла к Питерсам, чтобы показать им ребенка. Разыгралась ужасная сцена, ее не захотели впустить, а старуха обошлась с ней, как с уличной девкой… В конце концов все это утряслось…
   Жозеф по-прежнему обещал на ней жениться… Но сначала хотел закончить свои занятия.
   — А вы?
   — Я?
   Сначала он притворился, что не понимает. Но тут же передумал, и на его лице скользнула улыбка, самодовольная и ироническая.
   — А вам уже что-то рассказали?
   Мегрэ не останавливаясь вытащил из кармана маленькую фотографию и показал своему спутнику.
   — Вот те на! А я и не думал, что она еще существует!
   Он протянул руку, чтобы взять фотографию, но Мегрэ снова положил ее в бумажник.
   — Это она вам… Нет! Это невозможно! Она слишком горда… По крайней мере, сейчас…
   Во время разговора Мегрэ не переставал наблюдать за своим собеседником. Болен ли он туберкулезом, как и его сестра и, конечно, как сын Жозефа? Может быть и нет! Но в нем было своеобразное очарование, свойственное некоторым чахоточным: тонкие черты лица, прозрачная кожа, чувственные и в то же время насмешливые губы.
   Щегольство его было невысокого пошиба, щегольство мелкого служащего. Теперь он счел нужным надеть поверх своего бежевого пальто креповую повязку.
   — Вы за ней ухаживали?
   — Старая история… Это было еще до того, как сестра родила. По крайней мере, года четыре назад…
   — Продолжайте…
   — А вот и мой отец вышел поглядеть на улицу…
   — Все равно продолжайте!
   — Это было в воскресенье… Жермена и Жозеф собирались поехать на прогулку в гроты Рошфора… В последнюю минуту пригласили и меня, так как с ними поехала одна из сестер… Гроты находятся в двадцати пяти километрах отсюда… Позавтракали на траве. Мне было очень весело… Потом обе парочки разделились и отправились гулять по лесу…
   Мегрэ не отрываясь смотрел на молодого человека, ничем не выражая своих мыслей.
   — А потом?
   — Что потом?.. Потом…
   Жерар самодовольно и лукаво улыбнулся.
   — Я не смог бы даже объяснить, как оно произошло… Я не привык долго тянуть… Это застало ее врасплох и…
   Они подошли к папаше Пьедбёфу, который стоял в рубашке без воротничка, в войлочных туфлях.
   — Мне сказали, что сегодня утром вы были у нас…
   Прошу вас, входите… Ты говорил комиссару, Жерар?..
   Мегрэ поднялся по узкой лестнице, некрашеные ступени которой казались совсем шаткими. Одна и та же комната служила кухней, столовой и гостиной. Все вокруг было убого и некрасиво. Стол был покрыт клеенкой с голубым рисунком.
   — Кто же мог ее убить? — сразу начал папаша Пьедбёф. Чувствовалось, что он не очень умен. — В тот вечер она ушла, сказав, что еще не получила от них своего пособия и что от Жозефа ни слуху ни духу. Да! Они платили ей каждый месяц на содержание ребенка… Это, конечно, слишком уж мало и…
   Жерар, поняв, что отец сейчас начнет выкладывать все те же жалобы, прервал его:
   — Это комиссара не интересует! Ему нужны факты, доказательства! Так вот, у меня… Я, по крайней мере, могу доказать, что Жозеф Питере, который утверждает, что в этот день в Живе не приезжал, в действительности был здесь… Он приехал на мотоцикле и…
   — Вы говорите, что это можно засвидетельствовать?.. Теперь уж не стоит… Объявился другой мотоциклист, который утверждает, что это он проезжал по набережной в тот вечер, вскоре после восьми часов…
   — А!..
   И уже другим тоном Жерар спросил:
   — Значит, вы против нас?
   — Да я ни с кем! Я ни за кого, ни «за», ни «против».
   Я ищу правду!
   Но Жерар ухмыльнулся и громко сказал, обращаясь к отцу:
   — Комиссар приехал специально для того, чтобы постараться уличить нас… Простите меня, комиссар… Но мне нужно поесть… Я должен зарабатывать себе на жизнь, а в конторе перерыв на обед до двух часов.
   О чем тут спорить? Мегрэ в последний раз огляделся вокруг, заметил в соседней комнате детскую кроватку и направился к двери.
 
 
   Машер ожидал в гостинице «Мёза». Постояльцы ели в отдельном маленьком зале, отгороженном от кафе стеклянной дверью. А в самом кафе можно было перекусить за столиком без скатерти, и в это время там обедали несколько человек.
   Машер был не один. За его столиком сидел человек небольшого роста, с чудовищно широкими плечами и длинными руками горбуна. Он пил аперитив и, увидя комиссара, поднялся.
   — Владелец «Полярной звезды» — Гюстав Кассен.
   Мегрэ подсел к ним. Бросив взгляд на блюдца, стоявшие перед ними на столике, комиссар понял, что они уже пьют третий аперитив.
   — Кассен хочет вам кое-что рассказать.
   Для Мегрэ это было совсем неожиданно. Едва лишь Машер замолк, как Кассен заговорил с доверительным видом, наклоняясь к плечу комиссара:
   — Ведь нужно сказать то, что знаешь, верно? Только не надо говорить, пока тебя не спрашивают. Как любил повторять мой покойный папаша: впереди священника в церковь не лезь!
   — Кружку пива! — бросил Мегрэ подошедшему к нему официанту.
   Он сдвинул на затылок свою шляпу и расстегнул пальто. Потом, заметив, что речник не знает, как изложить свое дело, проворчал:
   — Если не ошибаюсь, вечером третьего января вы были мертвецки пьяны?
   — Мертвецки — это неправда! Я выпил несколько рюмок, однако держался крепко… И прекрасно видел то, что произошло на моих глазах…
   — Вы видели мотоцикл, который остановился возле дома фламандцев?
   — Я… Да ничего подобного…
   Машер знаком показал Мегрэ, что не надо прерывать речника, которого он подбодрил жестом руки.
   На набережной я увидел женщину… Сейчас скажу вам какую… Ту из двух сестер, которая никогда не бывает в лавке, а каждое утро садится в поезд…
   — Марию?
   — Может быть, ее зовут и так… Худая, со светлыми волосами… Ну вот, мне показалось странным, что она стоит на улице, да еще в такую погоду, когда от ветра стучат цепи судов…
   — В котором часу?
   — Когда я возвращался домой спать… Что-то около восьми… Или немного позже…
   — Она тоже вас заметила?
   — Нет! Я не пошел дальше, а спрятался возле склада таможни. Я подумал, что она ожидает любовника, и надеялся позабавиться…
   — Конечно! Ведь вы уже дважды привлекались к ответственности за преступления против нравственности…
   Кассен улыбнулся, показав ряд испорченных зубов.
   Это был человек без возраста. Правда, его темные волосы, растущие над узким лбом, еще не поседели, но лицо уже избороздили морщины.
   Его очень интересовало, какое впечатление производит этот рассказ, и всякий раз, произнеся фразу, он смотрел сначала на Мегрэ, потом на инспектора Машера и, наконец, на какого-то посетителя кафе, сидевшего за его спиной и слушавшего их разговор.
   — Продолжайте!
   — Так, значит, вот… Она ожидала вовсе не любовника…
   Речник все же немного заколебался. Он выпил залпом то, что оставалось у него в рюмке, и крикнул официанту:
   — Повторите!
   Потом одним духом выпалил:
   — Она стояла, чтобы удостовериться, что поблизости никого нет… Тем временем из лавки вышли какие-то люди, но через заднюю дверь… Они несли что-то длинное и бросили это в Мёзу, как раз между моим судном и «Двумя братьями», которые пришвартованы за «Полярной звездой».
   — Официант, сколько я вам должен? — спросил Мегрэ, вставая.
   Комиссар не казался удивленным. Машер был совсем озадачен. Что же касается речника, то он не знал, что и подумать.
   — Пойдемте со мной, — сказал Мегрэ.
   — Это еще куда?
   — Не важно! Пойдемте!
   — Мне сейчас принесут рюмку, которую я заказал.
   Мегрэ подождал, не выражая нетерпения. Он сказал хозяину, что через несколько минут придет завтракать, и увел пьянчугу на набережную.
   В этот час там было пустынно, потому что все завтракали. Начали падать первые капли дождя.
   — Покажите, где вы стояли! — сказал комиссар.
   Он знал здание таможни. Кассен забился в уголок, чтобы показать ему это место.
   — Вы не выходили отсюда?
   — Конечно нет! Зачем мне было впутываться в эту историю!
   — Дайте-ка я встану на ваше место!
   И через несколько секунд произнес, глядя в упор на речника:
   — Придумайте-ка что-нибудь другое, друг мой!
   — Как это — что-нибудь другое?
   — Я говорю, что ваша история никуда не годится. С этого места вы не могли видеть ни лавку, ни кусок реки, ограниченный двумя судами.
   — Когда я говорю, что стоял здесь, я хочу сказать…
   — Нет! Достаточно! Повторяю, что вам нужно придумать что-нибудь другое! Когда придумаете, придете ко мне! А если это опять не подойдет, то, ей-богу, придется еще раз посадить вас за решетку…
   Машер не верил своим ушам. Смущенный неудачей, он, в свою очередь, встал в тот же угол, чтобы проверить утверждение комиссара.
   — Да, конечно, — согласился он.
   Что касается речника, то он даже и не пытался отвечать. Он опустил голову и смотрел на ноги Мегрэ ироническим и злым взглядом.
   — Не забудь, что я тебе только что сказал: давай другую историю и более правдоподобную… Иначе — в тюрьму!.. Пойдемте, Машер!..
   Мегрэ повернулся и направился к мосту, на ходу набивая трубку.
   — Вы думаете, этот речник?..
   — Я думаю, что сегодня вечером или завтра он принесет нам новое доказательство виновности Питерсов…
   Инспектор Машер совсем растерялся…
   — Не понимаю… Если у него есть доказательство…
   — У него оно будет…
   — Но каким образом?
   — Откуда я знаю?.. Что-нибудь да придумает…
   — Чтобы оправдать себя?
   Но комиссар перевел разговор на другое. Он спросил:
   — Есть у вас огонь?.. Вот уже сжег двадцать спичек, а они…
   — Я не курю!
   Машер не был вполне уверен, что услышал:
   — Так я и знал…

Глава 5
Как Мегрэ провел вечер

   Дождь пошел около полудня. В сумерки он еще сильнее забарабанил по булыжной мостовой. В восемь часов начался потоп.
   Улицы Живе были пустынны. Вдоль набережной блестели огни баржей. Мегрэ, подняв воротник пальто, направился прямо к дому фламандцев, толкнул дверь (при этом раздался звонок, звук которого уже стал ему знакомым) и вдохнул теплый запах мелочной лавки.
   Был тот же час, когда Жермена Пьедбёф вошла в лавку третьего января, после чего никто ее больше не видел.
   Комиссар впервые заметил, что кухня была отделена от магазина только застекленной дверью. На ней висела тюлевая занавеска, через которую неясно различались контуры хозяев дома.
   Кто-то поднялся с места.
   — Не беспокойтесь! — крикнул Мегрэ.
   Он вошел в кухню, вмешавшись таким образом в повседневную жизнь ее хозяев. Мадам Питере встала и вышла в лавку. Ее муж сидел в своем плетеном кресле, так близко к печке, что было даже страшно: вдруг загорится. В руке он держал пенковую трубку с длинным мундштуком из вишневого дерева. Но он уже перестал курить. Веки его были опущены. Из полуоткрытых губ исходило мерное дыхание.
   Анна сидела у некрашеного стола, натертого песком и отполированного годами. Она что-то подсчитывала в маленькой записной книжке.
   — Проводи комиссара в столовую, Анна! — сказала вернувшаяся мадам Питере.
   — Да нет же, — запротестовал он. — Я только на минутку.
   — Дайте мне ваше пальто.
   И Мегрэ заметил, что голос у мадам Питере красивый, глубокий, а легкий фламандский акцент придает ему еще больше сочности.
   — Но вы ведь выпьете чашку кофе?
   Ему захотелось узнать, что она делала до его прихода. Он увидел на столе очки в стальной оправе, сегодняшнюю газету.
   Дыхание старика, казалось, отмечало ритм жизни всего дома. Анна закрыла записную книжку, надела наконечник на карандаш, встала и сняла с этажерки чашку.
   — Извините, — сказала она.
   — Я надеялся познакомиться с вашей сестрой Марией.
   Мадам Питере горестно покачала головой. Анна объяснила:
   — Вы ее не увидите в ближайшие дни… Разве что поедете к ней в Намюр. Сейчас приходила ее коллега, которая тоже живет в Живе… Сегодня утром Мария, выходя из поезда, вывихнула себе ногу в щиколотке…
   — Где она?
   — В школе… У нее там есть комната…
   Мадам Питере вздыхала, качая головой:
   — Не знаю, чем мы провинились перед Господом!
   — А Жозеф?
   — Он не приедет раньше субботы… Правда, суббота Уже завтра…
   — А ваша кузина Маргарита к вам не заходила?
   — Нет! Я видела ее в церкви, у вечерни…
   В чашку налили горячего кофе. Мадам Питере вышла и вернулась с рюмкой и с бутылкой можжевеловой водки.
   — Это старый Шидам.
   Мегрэ сел. Он не надеялся ничего узнать. Быть может, его присутствие здесь даже не имело прямого отношения к делу.
   Этот дом напомнил Мегрэ одно следствие, которое ему когда-то пришлось вести в Голландии, но все же дом фламандцев чем-то отличался от того дома, и Мегрэ не мог определить чем. Здесь был тот же покой, такой же насыщенный запахами воздух, то же ощущение плотности атмосферы, как будто она представляла собой твердое тело, которое могло разбиться при малейшем толчке. Время от времени плетеное кресло потрескивало, хотя старик сидел неподвижно. И жизнь по-прежнему шла в ритме его дыхания, так же, как и разговор.
   Анна сказала что-то по-фламандски, и Мегрэ, который выучил несколько слов этого языка в Делфзейле, понял приблизительно следующее:
   — Ты бы дала рюмку побольше…
   Время от времени по набережной проходили люди.
   Дождь барабанил по витрине лавки.
   — Вы мне сказали, что и тогда шел дождь, правда?
   Такой же сильный, как сегодня?
   — Да… Кажется, такой же…
   Теперь обе женщины снова сидели, глядя, как Мегрэ берет свою рюмку и подносит к губам.
   У Анны были не такие тонкие черты лица, как у матери, и ей не хватало доброты и благожелательности, сквозившей в улыбке мадам Питере. Она, как обычно, не спускала глаз с Мегрэ.
   Заметила ли она исчезновение фотографии Жерара из ее спальни? Конечно нет! Иначе она бы встревожилась.
   — Мы живем здесь уже тридцать пять лет, господин комиссар, — сказала мадам Питере. — Мой муж сначала завел здесь мастерскую для плетения корзин, в этом же доме, а потом мы надстроили этаж…
   Мегрэ думал о другом, об Анне, когда она была на пять лет моложе и посетила Рошфорские пещеры вместе с Жераром Пьедбёфом.
   Что толкнуло эту девушку в объятия ее спутника?
   Почему она отдалась ему? Какие мысли терзали ее потом?
   Ему казалось, что это было единственное приключение в ее жизни, что больше у нее уже никого не будет…
   Ритм жизни в этом доме был угнетающий. От можжевеловой водки голова Мегрэ отяжелела. Он слышал малейший шум, скрипение кресла, храп старика, слышал, как капли дождя барабанили по подоконнику.
   — Сыграли бы вы мне снова ту пьесу, что играли утром, — сказал он Анне.
   И так как она колебалась, мать добавила:
   — Ну конечно!.. Она хорошо играет, правда?.. Она занималась шесть лет, три раза в неделю, с лучшим преподавателем в Живе…
   Девушка вышла. Две двери, отделявшие ее от кухни, оставались открытыми. Щелкнула крышка рояля.
   Несколько ленивых аккордов правой рукой.
   — Ей следовало бы учиться петь… — прошептала мадам Питере. — Маргарита поет лучше… Думали даже о том, не поступить ли ей в консерваторию…
   Аккорды звучно раздавались в пустом доме. Старик не просыпался, и его жена, боясь, как бы он не выронил трубку, осторожно взяла ее у него из рук и повесила на гвоздь, вбитый в стену.
   Почему Мегрэ все не уходил отсюда? Здесь больше ничего не узнаешь. Мадам Питере слушала, поглядывая на свою газету, но не решаясь взять ее. Анна стала понемногу аккомпанировать себе левой рукой. Вероятно, здесь, на этом столе, Мария обычно проверяла задания своих учеников.
   И это было все!
   Кроме того, что весь город обвинял Питерсов в том, что они убили Жермену Пьедбёф в такой же, как сегодня, вечер.
   Мегрэ вздрогнул, услышав звонок в лавке. На мгновение ему почудилось, что сейчас сюда войдет любовница Жозефа, чтобы потребовать деньги на содержание ребенка, те сто франков, которые ей платили каждый месяц.
   Это оказался речник в клетчатом плаще; он подал мадам Питере маленькую бутылку, и она наполнила ее можжевеловой водкой.
   — Восемь франков!
   — Бельгийских?
   — Нет, французских. Или десять бельгийских…
   Мегрэ встал, прошел через лавку.
   — Вы уже уходите?
   — Я приду завтра.
   Выйдя из дома, он увидел речника, который возвращался к себе на баржу. Мегрэ обернулся и посмотрел на дом. Со своей светлой витриной он был похож на театральную декорацию, в особенности потому, что из него доносилась нежная, сентиментальная музыка.
   Не примешивался ли к ней и голос Анны?

 
Но ты ко мне вернешься,
Прекрасный мой жених.
 

   Мегрэ месил ногами грязь; дождь был такой сильный, что его трубка погасла.
   Теперь уже весь Живе казался ему похожим на театральную декорацию. Когда речник вернулся к себе на баржу, на улице не осталось ни души.
   Только притушенный свет из нескольких окон. И шум разливающейся Мёзы постепенно заглушил звуки рояля.
   Когда он прошел метров двести, он смог одновременно видеть в глубине сцены дом фламандцев и на первом плане другой дом, дом Пьедбёфов.
   Во втором этаже не было света. Но коридор был освещен. Акушерка, должно быть, оставалась одна с ребенком.
   Мегрэ был не в духе. Он редко до такой степени ощущал бесполезность своих усилий.
   Зачем он, собственно говоря, сюда приехал? У него не было официального поручения. Люди обвиняли фламандцев в убийстве девушки. Но ведь не было даже уверенности в том, что она умерла!
   Может быть, устав от своей бедной жизни в Живе, она уехала в Брюссель, в Реймс, в Нанси или в Париж и теперь сидела где-нибудь в пивной, угощаясь пивом с какими-нибудь случайными знакомыми?
   А даже если она умерла, может быть, ее совсем и не убили?
   Может быть, когда она, потеряв мужество, вышла из мелочной лавки, ее потянула к себе, мутная река?
   Никаких доказательств! Никаких признаков преступления! Машер тщательно вел следствие, но ничего не нашел, и прокуратура вот-вот положит дело под сукно.
   Тогда зачем же Мегрэ мок под дождем в этом чужом городе?
   Как раз напротив него, по другую сторону Мёзы, он видел завод, двор которого был освещен только одной электрической лампой. У самых ворот светилось окно сторожки.
   Значит, старик Пьедбёф вышел на работу. Что он делает там всю ночь?
   И вот комиссар, сам хорошенько не зная почему, засунув руки в карманы, направился к мосту. В кафе, где он утром выпил грогу, дюжина речников и владельцев буксиров разговаривали так громко, что их было слышно с набережной. Но комиссар не остановился.
   От ветра вибрировали стальные лонжероны моста, который был построен вместо каменного, разрушенного во время войны.
   А на другом берегу набережная даже не была вымощена. Приходилось шлепать по грязи. Какая-то бродячая собака прижалась к оштукатуренной белой стене.
   В запертых воротах была проделана маленькая дверь.
   И Мегрэ увидел Пьедбёфа, который прижался лицом к окну сторожки.
   — Добрый вечер!
   На стороже была старая военная куртка, перекрашенная в черный цвет. Он тоже курил трубку. Посреди сторожки стояла маленькая печь, труба которой, сделав два колена, уходила в стену…
   — Вы знаете, что не имеете права…
   — Ходить сюда по ночам? Ничего!
   Деревянная скамья. Старый стул. От пальто Мегрэ уже пошел пар.
   — Вы всю ночь сидите здесь в сторожке?
   — Нет, простите! Я должен трижды обойти дворы и цеха.
   Издали его длинные седые усы имели внушительный вид. При ближайшем рассмотрении это был застенчивый человек, готовый замкнуться в себе и ясно сознающий свое весьма скромное положение. Мегрэ смущал его. Он не знал, что ему сказать.
   — В общем, вы всегда бываете один… Ночью здесь…
   Утром у себя в постели… а днем?
   — Я работаю в саду!
   — В саду акушерки?
   — Да… Овощи мы делим пополам…
   Комиссар заметил в золе какие-то круглые предметы. Он пошарил в ней кочергой и обнаружил неочищенные картофелины. Мегрэ понял. Он представил себе, как этот человек, совсем один, среди ночи ест картошку, устремив взгляд в пустоту.
   — Ваш сын никогда не приходит к вам на завод?
   — Никогда!
   И здесь перед дверью, одна за другой, падали капли дождя, отмечая приглушенный ритм жизни.
   — Вы в самом деле думаете, что ваша дочь была убита?
   Человек ответил не сразу. Он не знал, куда девать глаза.
   — Раз уж Жерар…
   И вдруг в голосе его послышалось рыдание:
   — Она бы не покончила с собой… Она бы не уехала…
   Его слова прозвучали с неожиданным трагизмом.
   Сторож машинально набивал свою трубку.
   — Если бы я не думал, что эти люди…
   — Вы хорошо знаете Жозефа Питерса?
   Пьедбёф отвернулся.
   — Я знал, что он на ней не женится… Это богатые люди… А мы…
   На стене висели красивые электрические часы, единственная роскошь в этой сторожке. Напротив них черная доска, на которой было написано мелом: прием на работу не производится.
   Наконец, возле двери, сложный аппарат, который отмечал час прихода и ухода рабочих и служащих.
   — Мне пора идти в обход…
   Мегрэ чуть не предложил пойти вместе с ним, чтобы поглубже вникнуть в жизнь этого человека. Пьедбёф надел бесформенный плащ, при ходьбе шлепавший его по пяткам, взял в углу электрический фонарь.
   — Не понимаю, почему вы настроены против нас…
   Может быть, это, в конце концов, естественно!.. Жерар говорит, что…
   Но они вышли во двор, и разговор был прерван дождем. Пьедбёф проводил своего гостя до ворот, которые он хотел запереть прежде, чем начать обход.
   Комиссар огляделся. Отсюда он видел город, разделенный на одинаковые участки железными прутьями ворот: барки, пришвартованные на другом берегу реки, Дом фламандцев со своей освещенной витриной, набережную, где фонари через каждые пятьдесят метров отбрасывали круги света.
   Было хорошо видно здание таможни, кафе речников…
   Особенно ясно виден был угол переулка, в котором вторым налево был дом Пьедбёфов.
   3 января…
   — Ваша жена давно умерла?
   — Через месяц будет двенадцать лет… Она умерла от чахотки…
   — Что сейчас делает Жерар?
   Фонарь качался в руке сторожа. Он уже вложил в замочную скважину большой ключ. Вдалеке засвистел поезд.
   — Должно быть, он в городе…