Симмонс Дэн
Миттельшпиль (Утеха падали - 2)
Дэн СИММОНС
УТЕХА ПАДАЛИ II
МИТТЕЛЬШПИЛЬ
О, разум... В разуме есть горы; пропасти, чтоб падать, отвесно-страшные, никем не мерянные до сих
Джеральд Мэнли Хопкинс
Глава 1
МЕЛАНИ
Время для меня теперь - сплошная мешанина. Я так ясно помню те последние часы в Чарлстоне и совсем плохо - дни и недели, последовавшие затем. Другие воспоминания выбиваются на передний план. Я помню стеклянные глаза и проплешины выпавших волос на голове мальчика в населенной призраками детской в Грамблторпе. Странно, что я вспоминаю именно это; я провела там так мало времени. Помню, как дети играли, а маленькая девочка пела в свете зимнего дня на склоне холма над лесом в то утро, когда вертолет врезался в мост. Разумеется, я помню ту кровать - завораживающие белые холмы этой тюремной площадки, где покоилась моя настоящая тюрьма - собственное тело. Помню, как Нина очнулась от своего смертельного сна - синие губы растянулись, обнажив желтые зубы, голубые глаза вернулись в глазницы на гребне поднимающейся волны личинок, кровь снова хлынула из дырки с небольшую монетку в бледном лбу. Но это не настоящее воспоминание. По крайней мере, я так думаю.
Когда я пытаюсь вспомнить те часы и дни после нашей последней встречи в Чарлстоне, первое, что я ощущаю, - это чувство восторга, бодрости вернувшейся молодости. Я думала тогда, что самое худшее уже позади.
Как глупо. Глупо было так думать.
Я - свободна!
Свободна от Вилли, от Нины, свободна от Игры и от всех тех кошмаров, связанных с ней.
Я выбралась из "Мансарды" при шуме и смятении и медленно пошла сквозь тишину ночи. Несмотря на всю боль, причиненную мне в тот день, я чувствовала себя моложе, чем когда-либо за многие-многие годы. Свободна! Я шла легко, наслаждаясь темнотой и ночной прохладой. Где-то неподалеку выли сирены, но я не обращала на них внимания. Я - свободна!
Я подошла к "зебре" у перекрестка с интенсивным движением. Загорелся красный свет; рядом со мной остановилась длинная машина синего цвета, "Крайслер", насколько я понимаю в машинах. Шагнув с тротуара, я постучала в окно автомобиля. Водитель, грузный пожилой человек с остатками волос вокруг лысины, наклонился и подозрительно глянул на меня. Потом он улыбнулся и нажал какую-то кнопку; окно опустилось.
- Что-нибудь случилось, мэм? Я кивнула и села в машину. Сиденье, крытое каким-то искусственным бархатом, было очень мягким.
- Поехали, - велела я.
Через несколько минут мы уже выезжали из города по шоссе, ведущему в соседний штат. Я говорила лишь тогда, когда нужно было отдать приказания. Держать водителя в своей власти было легко, мне почти не требовалось прилагать усилия. Бодрое чувство вернувшейся молодости принесло с собой уверенность в своих силах, которой я уже давно не ощущала. Откинувшись на спинку сиденья, я смотрела, как мимо проплыли и исчезли огни Чарлстона. Мы уже отъехали от города на несколько миль, и тут водитель закурил сигару. Терпеть не могу сигарного дыма. Он опустил окно и выбросил ее. Я мысленно приказала ему включить кондиционер, и мы поехали дальше на северо-запад - все так же молча.
Незадолго до полуночи мы миновали темную полосу болот, в которые упал самолет Вилли. Я закрыла глаза и вызвала воспоминания тех ранних дней в Вене: веселье в Biergartens, освещенных цепочками желтых лампочек, прогулки поздней ночью вдоль Дуная, возбуждение, которое испытывали тогда мы трое в обществе друг друга, восторг первых осознанных Подпиток. В те далекие годы, когда мы встречались с Вилли в разных столицах, на разных курортах, мне иногда казалось, что я вот-вот влюблюсь в него. Только моя преданность памяти дорогого Чарлза мешала мне предаться каким-то чувствам по отношению к нашему молодому, блестящему спутнику в ночи.
Открыв глаза, я взглянула на темную стену деревьев и кустарника справа от дороги. Представила себе, как изуродованное тело Вилли валяется где-то там, в грязи, среди насекомых и гадов. И ничего не почувствовала.
В Колумбии мы остановились на заправке. Когда водитель платил за бензин, я взяла его бумажник с сиденья. Там оставалось долларов тридцать, все остальное обычный хлам - визитные карточки и фото. Мне было все равно, как его зовут, я лишь взглянула на водительские права, но не стала запоминать фамилию.
Вести машину - действие почти рефлекторное, мне не приходилось особо напрягаться, чтобы заставлять его делать все, что нужно. Я даже слегка задремала, пока мы ехали по шоссе 1-20 мимо Огасты в штат Джорджию. Когда я проснулась, он начал уже что-то бормотать, рассеянно тряся головой, но я сжала тиски, и он вновь устремил взгляд на дорогу, прямо перед собой. Я опять закрыла глаза, и передо мной замелькали отраженные огни фар и рефлекторов.
Мы въехали в Атланту в четвертом часу утра. Мне никогда не нравился этот город - в нем не было очарования и элегантности культуры юга, а ныне он расползался во все стороны, превратившись в бесконечную череду промышленных парков и бесформенных новых районов. Мы свернули с шоссе у большого стадиона, улицы в центре Атланты были пустынны. Я велела водителю отвезти меня к банку, который и был целью моего путешествия, но стеклянный фасад банка не был освещен. Я почувствовала неприятное разочарование и раздражение. Когда-то мне понравилась идея держать запасные документы для своей новой легенды в ячейке сейфа - откуда мне было знать, что они понадобятся мне в три тридцать утра в воскресенье?
Я пожалела, что во время всех этих бурных событий потеряла свою сумочку. Карманы моего светло-коричневого плаща были набиты вещами, которые я переложила из своего изодранного и испачканного кровью пальто. В бумажнике по-прежнему лежали: ключ от сейфа и кредитная карточка. Я велела водителю несколько раз объехать центр города, но это было явно бесполезно. На большей части перекрестков горели желтые фонари; иногда мимо проезжал полицейский автомобиль; выхлопные газы поднимались вверх, клубясь как пар.
В центре города, неподалеку от банка, располагалось несколько приличных отелей, но мой непрезентабельный вид, да еще без багажа, не давал возможности искать там пристанища. Я мысленно приказала водителю направиться по одному из скоростных шоссе к пригороду. Минут через сорок мы нашли мотель с вывеской: "Есть свободные места". Подкатили к одному из этих ужасных заведений с названием вроде "Супер-6", "Мотель-8" или тому подобный вздор, словно люди такие кретины, что не могут запомнить название, если к нему не добавить номер. Я подумала, не надо ли послать водителя зарегистрироваться, но это было рискованно: он мог вступить в разговор, а я слишком устала, чтобы использовать его как надо. Жаль, конечно, что у меня было недостаточно времени запрограммировать его как следует. В конце концов я причесалась как смогла, заглядывая в зеркальце заднего вида, затем вошла в мотель. За стойкой сидела заспанная женщина в шортах и заляпанной тенниске Мерсерского университета. Я придумала все: как нас зовут, откуда мы, придумала номер машины, но женщина даже не потрудилась выглянуть наружу, где стоял "Крайслер" с незаглушенным мотором. Как и всегда в этих глупых заведениях, она лишь попросила заплатить вперед.
- На одну ночь? - спросила она.
- На две, - ответила я. - Мой муж завтра будет целый день отсутствовать. Он - коммивояжер, продает кока-колу и поедет на завод. А я хочу...
- Шестьдесят три доллара восемьдесят пять центов, - бросила женщина.
Она дала мне ключ, привязанный к пластиковой бомбочке.
- Номер двадцать один шестнадцать. Объедете кругом и поставите машину возле мусорных ящиков.
Мы сделали, как она велела. Это было нелепо, но на стоянке теснилось множество машин; а у заднего забора стояло даже несколько полутрейлеров. Я отперла номер ключом и вернулась к машине.
Водитель сгорбившись сидел за рулем и дрожал. Лоб его был покрыт потом, щеки тряслись - он пытался выскочить из того малого пространства, что я оставила его свободной воле. Я здорово устала, но по-прежнему уверенно контролировала его. Да, признаться, мне ощутимо не хватало мистера Торна. Уже много лет мне даже не приходилось вслух высказывать свои пожелания - он и так выполнял все беспрекословно. Используя же этого незнакомого грузного человека в "Крайслере", можно было дойти до отчаяния: все равно что работать с окалиной, когда привык иметь дело с благородными металлами. Я пребывала в нерешительности. Конечно, были определенные преимущества в том, чтобы держать его при себе до понедельника. Самое главное - автомобиль. Но риск перевешивал эти преимущества. Его отсутствие уже могли заметить. Полицейские, возможно, ищут его машину. Все это очень осложняло ситуацию, но главное, из-за чего я решилась избавиться от него, была та ужасная усталость, которая навалилась на меня после прежних восторгов. Мне необходимо было поспать, оправиться от потрясений, вчерашнего кошмара. Этого глупого водителя нельзя было оставлять без присмотра: он может выйти из пассивного состояния, пока я буду отдыхать в мотеле.
Наклонившись к нему поближе, я легко коснулась рукой его шеи.
- Ты вернешься на шоссе, - прошептала я. - Поедешь вокруг города. Каждый раз, когда будешь проезжать съезд с шоссе, увеличивай скорость на десять миль в час. Когда проедешь четвертый съезд, закрой глаза и не открывай их, пока я тебе не велю. Кивни, если все понял.
Он кивнул. Глаза его остекленели; он смотрел прямо перед собой. С этим хорошей Подпитки не получится, даже если бы я этого захотела.
- Поезжай, - приказала я.
Я наблюдала, как "Крайслер" выехал со стоянки и повернул влево, к скоростному шоссе. Закрыв глаза, я воочию видела длинный капот, слепящий свет приближающихся фар, рефлекторы, мелькающие мимо машины, набирающей скорость. Я слышала тихий гул кондиционера и чувствовала, как голые руки царапают шерстяной свитер. Во рту был противный привкус недокуренной сигары. Я вздрогнула от отвращения и немного отстранилась. Миновав первый съезд, водитель плавно переключил скорость до шестидесяти пяти миль в час. Он отъехал уже довольно далеко, и мое восприятие немного ослабло, смешиваясь со звуками на стоянке и прикосновением ветерка к лицу. Я едва ощутила тот момент, когда машина разогналась до скорости девяносто пять миль в час и водитель закрыл глаза...
Номер мотеля был именно такой, каким я себе его представляла: пустой и тоскливый, ничего, кроме самого необходимого. Порез на правом боку оказался тонюсенькой царапиной, но платье и комбинация были безнадежно испорчены. Рана на мизинце пульсировала намного болезненнее, чем бок. На некоторое время я отогнала сон - ровно настолько, чтобы принять горячую ванну и вымыть голову. Затем, завернувшись в два полотенца, я села и заплакала. У меня не было с собой ни ночной рубашки, ни смены нижнего белья. Боже мой, не было даже зубной щетки! Банк будет закрыт до утра понедельника - значит, ждать еще больше суток. Я сидела и плакала, чувствуя себя старой, забытой и никому ненужной. Мне хотелось вернуться домой, забраться в свою кровать и чтобы утром мистер Торн, как всегда, принес кофе с бриошами. Но возвращаться было некуда. Мои рыдания скорее походили на плач покинутого ребенка.
Потом, все еще закутанная в полотенца, я улеглась набок, укрылась одеялом и заснула.
***
Проснулась я лишь после полудня, когда в номер пыталась войти горничная. Потом прошла в ванную, попила воды, стараясь не смотреть на себя в зеркало, и вернулась в кровать. Толстые занавески не пропускали дневной свет в комнату, вентилятор тихонько урчал, и я снова прибегнула к спасительной силе сна, как раненое животное возвращается в свое убежище. Никаких сновидений не было.
Вечером я встала, все еще пошатываясь и чувствуя боль во всем теле еще сильнее, чем до этого, и попыталась привести себя в порядок. Платье никуда не годилось, придется не снимать плащ. Волосы тоже требовали ухода. Но при всем при этом, моя кожа ожила, плоть под подбородком сделалась более упругой, а морщинки, наложенные резцом времени, разгладились. Я ощущала себя гораздо моложе, чем прежде. Несмотря на весь ужас вчерашнего дня, Подпитка сослужила мне хорошую службу.
За бесконечно тянувшейся автостоянкой находился ресторан. Совершенно бесчеловечное место - освещение, как в операционной, на столике клеенка в красную клетку, все еще влажная после того, как помощник официанта провел по ней своей невообразимо грязной губкой, и огромные, завернутые в пластик меню с цветными фотографиями "специальных блюд" этого заведения. Я подумала, что фотографии, наверно, предназначены для неграмотных посетителей, неспособных расшифровать цветистые описания "восхитительной, хрустящей домашней поджарки" или "самого любимого блюда южан на все времена - мамалыги с овсянкой, как его делала бабушка". Меню было невозможно читать из-за этих бесчисленных отступлений и восторженных восклицаний, снабженных неграмотными комментариями. Как странно: одно поколение пробавляется паршивой, всем надоевшей пищей только потому, что люди эти слишком бедны или слишком невежественны, чтобы вкусно питаться; для следующего же поколения эти блюда становятся традиционной едой "для души". Я заказала чай с горячей английской булочкой и ждала целых полчаса, когда мне ее принесут, все это время страдая от ругани и чавканья за соседним столом, где сидела огромная семья этих скотов северян. Не в первый раз я подумала, что нация была бы гораздо более здравомыслящей, если бы закон запрещал детям и взрослым питаться в одних и тех же заведениях.
Когда я вернулась в мотель, было уже темно. От нечего делать я включила телевизор. За десять лет, что я не смотрела его, почти ничего не изменилось. На одном канале - безмозглые футбольные баталии. По "образовательному" каналу рассказывали об эстетике борьбы сумо - гораздо подробнее, чем мне хотелось бы об этом знать. С третьей попытки я попала на телефильм, часто прерываемый рекламой, про компанию несовершеннолетних проституток и молодого общественника, который посвятил свою жизнь спасению героини, погрязшей во грехе. Эта идиотская картина напомнила мне скандальные бульварные газетки, популярные в дни моей молодости; и те и другие обличали возмутительные стороны порочного поведения, - но если тогда это была "свободная любовь", то теперь в средствах массовой информации это называли "детской порнухой", не стесняясь демонстрировать нам весь набор щекочущих нервы деталей.
На последнем канале шли местные новости.
Молодая цветная женщина, все время улыбаясь, рассказывала про "убийства в Чарлстоне", как это было названо: полиция занята поисками подозреваемых и мотивов преступления; свидетели описывают массовую сцену резни в хорошо известном отеле "Мансарда"; полиция штата и ФБР интересуются местонахождением мисс Фуллер, много лет проживавшей в Чарлстоне. Один из убитых являлся ее слугой. Фотографий этой леди нет. Весь рассказ длился меньше сорока пяти секунд.
Я выключила телевизор, погасила свет и лежала, дрожа в темноте. "успокойся, - приказала я себе, через сорок восемь часов ты будешь на своей вилле на юге Франции, в тепле и безопасности". Закрыв глаза, попыталась представить себе маленькие белые цветы, растущие там между плитами дорожки, ведущей к колодцу. На секунду мне показалось, что я улавливаю соленый запах моря, который всегда усиливался после каждого налетевшего с юга шторма. Представила черепичные крыши близлежащей деревни, красные и оранжевые, возвышающиеся над зелеными прямоугольниками плодовых садов, разбитых в долине. Но на эти приятные образы вдруг наложилось воспоминание о Нине: голубые глаза, широко распахнутые в изумлении, приоткрытый рот, дырочка во лбу - ничего ужасного, просто пятно, которое она вот-вот сотрет движением своих длинных пальцев с прекрасным маникюром. Потом, когда я уже совсем засыпала, я увидела кровь - она хлестала не только из раны, но и изо рта Нины, из ее носа и из широко раскрытых, укоряющих глаз.
Я подтянула одеяло к самому подбородку и постаралась ни о чем не думать.
Мне обязательно нужна была сумочка. Если я поеду в банк на такси, у меня не останется денег на сумочку. Но и в банк приехать без сумки я не могла.
Снова пересчитала наличность в бумажнике - даже вместе с мелочью денег было явно недостаточно. В нерешительности стояла я там, в номере мотеля, а на стоянке уже нетерпеливо гудело вызванное мною такси.
Проблему мне пришлось решить так: я велела таксисту остановиться по дороге у магазина уцененных товаров и купила за семь долларов совершенно ужасную соломенную корзинку. Поездка на такси, включая остановку для покупки этого сокровища, обошлась мне в тринадцать долларов. Я дала доллар водителю на чай и оставила себе последний доллар - вроде как на счастье.
Вероятно, вид у меня был ужасный, когда я вот так стояла и ждала часа открытия банка. Прическе моей уже ничто не могло помочь. На лице не было никакой косметики. Наглухо застегнула я свой светло-коричневый плащ, все еще припахивающий порохом. Правая рука крепко сжимала новую соломенную сумку. Оставалось лишь натянуть кроссовки, и я превратилась бы в вылитую "даму с кошелкой" - так их, кажется, теперь называют. Тут я вспомнила, что на мне все еще прогулочные туфли на низком каблуке, а они и впрямь похожи на кроссовки.
Это было невероятно, но помощник управляющего банком узнал меня и, казалось, пришел в восторг, увидев меня снова.
- А-а, миссис Строн, - приветствовал он, когда я робко приблизилась к его столу. - Рад снова вас видеть.
Я была изумлена. Прошло почти два года после моего последнего посещения этого банка. Денег у меня на счету было не столь много, чтобы со мной так любезно беседовал сам помощник управляющего. На несколько секунд я ударилась в панику, будучи уверенной, что полиция меня вычислила и устроила мне здесь ловушку. Я поглядела на редких посетителей и служащих, пытаясь определить, кто из них полицейские в штатском, но этот помощник был спокоен, со своей любезной улыбкой, и я облегченно вздохнула. Просто мне попался человек, гордящийся своей способностью запоминать имена клиентов, ничего больше.
- Давно вас не было видно, - приветливо сказал он, бросив быстрый взгляд на мой костюм, если его можно было так назвать.
- Два года, - уточнила я.
- Как ваш муж? Здоров?
Мой муж? Я отчаянно пыталась вспомнить, что я им тут рассказывала во время предыдущих посещений. Но я ведь никогда ничего не говорила!.. Вдруг поняла, что он имеет в виду того высокого лысого джентльмена, который всегда молча сопровождал меня во время этих визитов.
- А-а, - потянула я, - вы, наверное, говорите про мистера Торна, моего секретаря. Боюсь, он у меня уже не служит. А мистер Строн, тот умер еще в пятьдесят шестом году. От рака.
- Весьма сожалею. - Цветущее лицо помощника управляющего еще больше раскраснелось.
Я кивнула, и мы несколько секунд помолчали - наверно, в память о мифическом мистере Строне.
- Так что я смогу сегодня для вас сделать, миссис Строн? Надеюсь, вы хотите увеличить сумму вклада.
- Боюсь, нет. Мне нужны деньги, - сказала я. - Но сначала мне необходимо взглянуть на свою ячейку в сейфе.
Я подала ему нужную карточку, стараясь не перепутать ее с карточками из полудюжины других банков, которые я так долго носила в бумажнике. Мы торжественно проделали церемонию с двумя ключами. Затем я осталась одна в небольшой комнате, похожей на исповедальню, и подняла крышку, под которой хранилась моя новая жизнь.
Паспорт, выписанный четыре года назад, был все еще действителен. Это был паспорт особого выпуска, по поводу двухсотлетия Дня Независимости, с красно-голубым фоном; джентльмен на почте в Атланте тогда еще сказал мне, как сейчас помню, что когда-нибудь они будут много стоить. Наличные деньги, двенадцать тысяч долларов купюрами разного достоинства, тоже имели право на существование. Пачки были тяжелые. Я затолкала их в раздувшуюся кошелку, моля Бога, чтобы дешевая солома выдержала. Облигации и сертификаты акций на имя миссис Строи мне не требовались, но они хорошо прикрывали тяжелые пачки денег. Я не стала брать ключи от своего "форда". Мне вовсе не хотелось заниматься этими скучными делами - забирать автомобиль из гаража, где он находился, и прочее; к тому же могут возникнуть проблемы, если его найдут на стоянке аэропорта. Последнее, что там хранилось, - крошечная "беретта", пистолет для мистера Торна, если бы обстоятельства потребовали, чтобы он им пользовался, но там, куда я отправлялась, он мне вряд ли понадобится.
Я вернула ящик в ячейку с той же похоронной торжественностью, что и в предыдущем ритуале, затем стала в очередь к кассиру.
- Вы хотите забрать все десять тысяч? - спросила девушка за перегородкой, жуя резинку.
- Да. Я ведь там написала.
- Значит, вы закрываете свой счет?
- Именно это и значит. - Можно было только диву даваться, как годы обучения уходят на то, чтобы в конце концов выдать вот такой образчик компетентности. Девушка глянула в ту сторону, где стоял помощник управляющего. Сложил руки на животе, словно платный плакальщик на похоронах. Тот коротко кивнул, и девушка быстрее задвигала челюстями, гоняя жевательную резинку.
- Хорошо, мэм. Как вы хотите их получить? У меня был соблазн сказать: "Перуанскими копейками" - Дорожными чеками, пожалуйста, - улыбнулась я. Тысячу долларов чеками по пятьдесят долларов. Тысячу, - по сто долларов. Остальные по пятьсот.
- За это надо платить. - Девица слегка нахмурилась, словно эта перспектива могла заставить меня передумать.
- Прекрасно, милочка, - согласилась я. Утро раннее, я тоже чувствовала себя ранней пташкой, совсем юной. На юге Франции будет прохладно, зато воздух густой, как топленое масло. - Можешь не торопиться, детка. Мне торопиться некуда.
Отель "Атланта Шератон" размещался в двух кварталах от банка. Я сняла там номер, воспользовавшись вместо кредитной карточки пятисотдолларовым дорожным чеком, а сдачу положила в бумажник. Номер был не такой плебейский, как в том мотеле с цифрой в названии, но такой же стерильный. Из номера я позвонила в туристическое агентство в центре города. Молодая особа несколько минут лазила по компьютеру, потом сообщила, что у меня есть выбор: вылететь сегодня в шесть из Атланты рейсом ТВА, сорок минут подождать в Хитроу и дальше лететь в Париж либо лететь прямо в Париж десятичасовым рейсом Пан Америкэн. В обоих случаях я успевала на вечерний рейс из Парижа в Марсель. Она посоветовала лететь более поздним рейсом, ибо так дешевле. Но я предпочла более ранний рейс - и первым классом.
Недалеко от отеля располагались три респектабельных универсальных магазина. Я позвонила во все три и выбрала тот, где их меньше всего шокировала мысль доставить покупки в отель клиента. Затем вызвала такси и поехала в магазин.
Там я купила восемь платьев от Альберта Нипона; четыре юбки - одна из них оказалась восхитительной шерстяной юбкой от Кардена; полный набор чемоданов и сумок от Гуччи; два костюма от Эван-Пикон, один из которых всего несколько дней назад показался бы мне неподходящим для моего возраста; достаточное количество нижнего белья, две сумочки, три ночные рубашки, удобный синий халат, пять пар обуви, включая пару черных туфель-лодочек на высоком каблуке от Балли, полдюжины шерстяных свитеров, две шляпы - одна из них соломенная, с широкими полями, довольно хорошо подошла к моей семидолларовой корзине; дюжину блузок, принадлежности туалета, флакон духов от Жана Патона - с претензией на то, чтобы быть "самыми дорогими духами в мире", что вполне могло оказаться правдой; цифровой будильник и калькулятор всего за девятнадцать долларов; косметику, капроновые чулки (не эти ужасно неудобные колготки, а настоящие капроновые чулки), полдюжины бестселлеров в мягких обложках в книжном отделе, путеводитель по Франции, вместительный бумажник, несколько разных шоколадок, английских бисквитов и небольшой металлический сундучок. Потом, пока продавец побежал искать кого-нибудь, чтобы доставить покупки в отель, я зашла в соседний салон красоты - надо было привести себя в полный порядок.
Позже, посвежевшая, даже немного расслабленная, одетая в удобную юбку и белую блузку, чувствуя, как кожу, особенно на голове, все еще покалывает, словно иголочками, я вернулась в "Шератон". Заказала в номер кофе, сэндвич с холодным ростбифом и с дижонской горчицей, картофельный салат, ванильное мороженое и дала юноше-коридорному, который принес все это, пять долларов на чай. В полдень по телевизору передавали программу новостей, но больше ничего о событиях в Чарлстоне сказано не было. Я пошла в ванную и долго нежилась в горячей воде.
Лететь я решила в темно-синем костюме. Потом, все еще в комбинации, я принялась упаковывать вещи. В небольшую сумку, которую можно брать с собой в самолет, я уложила смену одежды, ночную рубашку, принадлежности туалета, кое-что из еды, две книжки и большую часть наличных денег. Мне пришлось послать коридорного за ножницами, чтобы срезать ярлыки и перерезать шпагат. К двум часам все было за кончено, хотя небольшой сундучок оказался заполненным лишь наполовину. Пришлось затолкать туда одеяло, которое я нашла в шкафу, чтобы в сундучке ничего не болталось. Я прилегла на кровать - еще оставалось время поспать. В четыре пятнадцать лимузин должен был отвезти меня в аэропорт. Мне нравилось смотреть на бегущие черные цифры на серой поверхности экрана моего нового дорожного будильника. Я представления не имела, как работает эта штуковина. Мне вообще многое было непонятно в этой последней четверти двадцатого века, но это не имело значения. Заснула я с улыбкой на устах.
УТЕХА ПАДАЛИ II
МИТТЕЛЬШПИЛЬ
О, разум... В разуме есть горы; пропасти, чтоб падать, отвесно-страшные, никем не мерянные до сих
Джеральд Мэнли Хопкинс
Глава 1
МЕЛАНИ
Время для меня теперь - сплошная мешанина. Я так ясно помню те последние часы в Чарлстоне и совсем плохо - дни и недели, последовавшие затем. Другие воспоминания выбиваются на передний план. Я помню стеклянные глаза и проплешины выпавших волос на голове мальчика в населенной призраками детской в Грамблторпе. Странно, что я вспоминаю именно это; я провела там так мало времени. Помню, как дети играли, а маленькая девочка пела в свете зимнего дня на склоне холма над лесом в то утро, когда вертолет врезался в мост. Разумеется, я помню ту кровать - завораживающие белые холмы этой тюремной площадки, где покоилась моя настоящая тюрьма - собственное тело. Помню, как Нина очнулась от своего смертельного сна - синие губы растянулись, обнажив желтые зубы, голубые глаза вернулись в глазницы на гребне поднимающейся волны личинок, кровь снова хлынула из дырки с небольшую монетку в бледном лбу. Но это не настоящее воспоминание. По крайней мере, я так думаю.
Когда я пытаюсь вспомнить те часы и дни после нашей последней встречи в Чарлстоне, первое, что я ощущаю, - это чувство восторга, бодрости вернувшейся молодости. Я думала тогда, что самое худшее уже позади.
Как глупо. Глупо было так думать.
Я - свободна!
Свободна от Вилли, от Нины, свободна от Игры и от всех тех кошмаров, связанных с ней.
Я выбралась из "Мансарды" при шуме и смятении и медленно пошла сквозь тишину ночи. Несмотря на всю боль, причиненную мне в тот день, я чувствовала себя моложе, чем когда-либо за многие-многие годы. Свободна! Я шла легко, наслаждаясь темнотой и ночной прохладой. Где-то неподалеку выли сирены, но я не обращала на них внимания. Я - свободна!
Я подошла к "зебре" у перекрестка с интенсивным движением. Загорелся красный свет; рядом со мной остановилась длинная машина синего цвета, "Крайслер", насколько я понимаю в машинах. Шагнув с тротуара, я постучала в окно автомобиля. Водитель, грузный пожилой человек с остатками волос вокруг лысины, наклонился и подозрительно глянул на меня. Потом он улыбнулся и нажал какую-то кнопку; окно опустилось.
- Что-нибудь случилось, мэм? Я кивнула и села в машину. Сиденье, крытое каким-то искусственным бархатом, было очень мягким.
- Поехали, - велела я.
Через несколько минут мы уже выезжали из города по шоссе, ведущему в соседний штат. Я говорила лишь тогда, когда нужно было отдать приказания. Держать водителя в своей власти было легко, мне почти не требовалось прилагать усилия. Бодрое чувство вернувшейся молодости принесло с собой уверенность в своих силах, которой я уже давно не ощущала. Откинувшись на спинку сиденья, я смотрела, как мимо проплыли и исчезли огни Чарлстона. Мы уже отъехали от города на несколько миль, и тут водитель закурил сигару. Терпеть не могу сигарного дыма. Он опустил окно и выбросил ее. Я мысленно приказала ему включить кондиционер, и мы поехали дальше на северо-запад - все так же молча.
Незадолго до полуночи мы миновали темную полосу болот, в которые упал самолет Вилли. Я закрыла глаза и вызвала воспоминания тех ранних дней в Вене: веселье в Biergartens, освещенных цепочками желтых лампочек, прогулки поздней ночью вдоль Дуная, возбуждение, которое испытывали тогда мы трое в обществе друг друга, восторг первых осознанных Подпиток. В те далекие годы, когда мы встречались с Вилли в разных столицах, на разных курортах, мне иногда казалось, что я вот-вот влюблюсь в него. Только моя преданность памяти дорогого Чарлза мешала мне предаться каким-то чувствам по отношению к нашему молодому, блестящему спутнику в ночи.
Открыв глаза, я взглянула на темную стену деревьев и кустарника справа от дороги. Представила себе, как изуродованное тело Вилли валяется где-то там, в грязи, среди насекомых и гадов. И ничего не почувствовала.
В Колумбии мы остановились на заправке. Когда водитель платил за бензин, я взяла его бумажник с сиденья. Там оставалось долларов тридцать, все остальное обычный хлам - визитные карточки и фото. Мне было все равно, как его зовут, я лишь взглянула на водительские права, но не стала запоминать фамилию.
Вести машину - действие почти рефлекторное, мне не приходилось особо напрягаться, чтобы заставлять его делать все, что нужно. Я даже слегка задремала, пока мы ехали по шоссе 1-20 мимо Огасты в штат Джорджию. Когда я проснулась, он начал уже что-то бормотать, рассеянно тряся головой, но я сжала тиски, и он вновь устремил взгляд на дорогу, прямо перед собой. Я опять закрыла глаза, и передо мной замелькали отраженные огни фар и рефлекторов.
Мы въехали в Атланту в четвертом часу утра. Мне никогда не нравился этот город - в нем не было очарования и элегантности культуры юга, а ныне он расползался во все стороны, превратившись в бесконечную череду промышленных парков и бесформенных новых районов. Мы свернули с шоссе у большого стадиона, улицы в центре Атланты были пустынны. Я велела водителю отвезти меня к банку, который и был целью моего путешествия, но стеклянный фасад банка не был освещен. Я почувствовала неприятное разочарование и раздражение. Когда-то мне понравилась идея держать запасные документы для своей новой легенды в ячейке сейфа - откуда мне было знать, что они понадобятся мне в три тридцать утра в воскресенье?
Я пожалела, что во время всех этих бурных событий потеряла свою сумочку. Карманы моего светло-коричневого плаща были набиты вещами, которые я переложила из своего изодранного и испачканного кровью пальто. В бумажнике по-прежнему лежали: ключ от сейфа и кредитная карточка. Я велела водителю несколько раз объехать центр города, но это было явно бесполезно. На большей части перекрестков горели желтые фонари; иногда мимо проезжал полицейский автомобиль; выхлопные газы поднимались вверх, клубясь как пар.
В центре города, неподалеку от банка, располагалось несколько приличных отелей, но мой непрезентабельный вид, да еще без багажа, не давал возможности искать там пристанища. Я мысленно приказала водителю направиться по одному из скоростных шоссе к пригороду. Минут через сорок мы нашли мотель с вывеской: "Есть свободные места". Подкатили к одному из этих ужасных заведений с названием вроде "Супер-6", "Мотель-8" или тому подобный вздор, словно люди такие кретины, что не могут запомнить название, если к нему не добавить номер. Я подумала, не надо ли послать водителя зарегистрироваться, но это было рискованно: он мог вступить в разговор, а я слишком устала, чтобы использовать его как надо. Жаль, конечно, что у меня было недостаточно времени запрограммировать его как следует. В конце концов я причесалась как смогла, заглядывая в зеркальце заднего вида, затем вошла в мотель. За стойкой сидела заспанная женщина в шортах и заляпанной тенниске Мерсерского университета. Я придумала все: как нас зовут, откуда мы, придумала номер машины, но женщина даже не потрудилась выглянуть наружу, где стоял "Крайслер" с незаглушенным мотором. Как и всегда в этих глупых заведениях, она лишь попросила заплатить вперед.
- На одну ночь? - спросила она.
- На две, - ответила я. - Мой муж завтра будет целый день отсутствовать. Он - коммивояжер, продает кока-колу и поедет на завод. А я хочу...
- Шестьдесят три доллара восемьдесят пять центов, - бросила женщина.
Она дала мне ключ, привязанный к пластиковой бомбочке.
- Номер двадцать один шестнадцать. Объедете кругом и поставите машину возле мусорных ящиков.
Мы сделали, как она велела. Это было нелепо, но на стоянке теснилось множество машин; а у заднего забора стояло даже несколько полутрейлеров. Я отперла номер ключом и вернулась к машине.
Водитель сгорбившись сидел за рулем и дрожал. Лоб его был покрыт потом, щеки тряслись - он пытался выскочить из того малого пространства, что я оставила его свободной воле. Я здорово устала, но по-прежнему уверенно контролировала его. Да, признаться, мне ощутимо не хватало мистера Торна. Уже много лет мне даже не приходилось вслух высказывать свои пожелания - он и так выполнял все беспрекословно. Используя же этого незнакомого грузного человека в "Крайслере", можно было дойти до отчаяния: все равно что работать с окалиной, когда привык иметь дело с благородными металлами. Я пребывала в нерешительности. Конечно, были определенные преимущества в том, чтобы держать его при себе до понедельника. Самое главное - автомобиль. Но риск перевешивал эти преимущества. Его отсутствие уже могли заметить. Полицейские, возможно, ищут его машину. Все это очень осложняло ситуацию, но главное, из-за чего я решилась избавиться от него, была та ужасная усталость, которая навалилась на меня после прежних восторгов. Мне необходимо было поспать, оправиться от потрясений, вчерашнего кошмара. Этого глупого водителя нельзя было оставлять без присмотра: он может выйти из пассивного состояния, пока я буду отдыхать в мотеле.
Наклонившись к нему поближе, я легко коснулась рукой его шеи.
- Ты вернешься на шоссе, - прошептала я. - Поедешь вокруг города. Каждый раз, когда будешь проезжать съезд с шоссе, увеличивай скорость на десять миль в час. Когда проедешь четвертый съезд, закрой глаза и не открывай их, пока я тебе не велю. Кивни, если все понял.
Он кивнул. Глаза его остекленели; он смотрел прямо перед собой. С этим хорошей Подпитки не получится, даже если бы я этого захотела.
- Поезжай, - приказала я.
Я наблюдала, как "Крайслер" выехал со стоянки и повернул влево, к скоростному шоссе. Закрыв глаза, я воочию видела длинный капот, слепящий свет приближающихся фар, рефлекторы, мелькающие мимо машины, набирающей скорость. Я слышала тихий гул кондиционера и чувствовала, как голые руки царапают шерстяной свитер. Во рту был противный привкус недокуренной сигары. Я вздрогнула от отвращения и немного отстранилась. Миновав первый съезд, водитель плавно переключил скорость до шестидесяти пяти миль в час. Он отъехал уже довольно далеко, и мое восприятие немного ослабло, смешиваясь со звуками на стоянке и прикосновением ветерка к лицу. Я едва ощутила тот момент, когда машина разогналась до скорости девяносто пять миль в час и водитель закрыл глаза...
Номер мотеля был именно такой, каким я себе его представляла: пустой и тоскливый, ничего, кроме самого необходимого. Порез на правом боку оказался тонюсенькой царапиной, но платье и комбинация были безнадежно испорчены. Рана на мизинце пульсировала намного болезненнее, чем бок. На некоторое время я отогнала сон - ровно настолько, чтобы принять горячую ванну и вымыть голову. Затем, завернувшись в два полотенца, я села и заплакала. У меня не было с собой ни ночной рубашки, ни смены нижнего белья. Боже мой, не было даже зубной щетки! Банк будет закрыт до утра понедельника - значит, ждать еще больше суток. Я сидела и плакала, чувствуя себя старой, забытой и никому ненужной. Мне хотелось вернуться домой, забраться в свою кровать и чтобы утром мистер Торн, как всегда, принес кофе с бриошами. Но возвращаться было некуда. Мои рыдания скорее походили на плач покинутого ребенка.
Потом, все еще закутанная в полотенца, я улеглась набок, укрылась одеялом и заснула.
***
Проснулась я лишь после полудня, когда в номер пыталась войти горничная. Потом прошла в ванную, попила воды, стараясь не смотреть на себя в зеркало, и вернулась в кровать. Толстые занавески не пропускали дневной свет в комнату, вентилятор тихонько урчал, и я снова прибегнула к спасительной силе сна, как раненое животное возвращается в свое убежище. Никаких сновидений не было.
Вечером я встала, все еще пошатываясь и чувствуя боль во всем теле еще сильнее, чем до этого, и попыталась привести себя в порядок. Платье никуда не годилось, придется не снимать плащ. Волосы тоже требовали ухода. Но при всем при этом, моя кожа ожила, плоть под подбородком сделалась более упругой, а морщинки, наложенные резцом времени, разгладились. Я ощущала себя гораздо моложе, чем прежде. Несмотря на весь ужас вчерашнего дня, Подпитка сослужила мне хорошую службу.
За бесконечно тянувшейся автостоянкой находился ресторан. Совершенно бесчеловечное место - освещение, как в операционной, на столике клеенка в красную клетку, все еще влажная после того, как помощник официанта провел по ней своей невообразимо грязной губкой, и огромные, завернутые в пластик меню с цветными фотографиями "специальных блюд" этого заведения. Я подумала, что фотографии, наверно, предназначены для неграмотных посетителей, неспособных расшифровать цветистые описания "восхитительной, хрустящей домашней поджарки" или "самого любимого блюда южан на все времена - мамалыги с овсянкой, как его делала бабушка". Меню было невозможно читать из-за этих бесчисленных отступлений и восторженных восклицаний, снабженных неграмотными комментариями. Как странно: одно поколение пробавляется паршивой, всем надоевшей пищей только потому, что люди эти слишком бедны или слишком невежественны, чтобы вкусно питаться; для следующего же поколения эти блюда становятся традиционной едой "для души". Я заказала чай с горячей английской булочкой и ждала целых полчаса, когда мне ее принесут, все это время страдая от ругани и чавканья за соседним столом, где сидела огромная семья этих скотов северян. Не в первый раз я подумала, что нация была бы гораздо более здравомыслящей, если бы закон запрещал детям и взрослым питаться в одних и тех же заведениях.
Когда я вернулась в мотель, было уже темно. От нечего делать я включила телевизор. За десять лет, что я не смотрела его, почти ничего не изменилось. На одном канале - безмозглые футбольные баталии. По "образовательному" каналу рассказывали об эстетике борьбы сумо - гораздо подробнее, чем мне хотелось бы об этом знать. С третьей попытки я попала на телефильм, часто прерываемый рекламой, про компанию несовершеннолетних проституток и молодого общественника, который посвятил свою жизнь спасению героини, погрязшей во грехе. Эта идиотская картина напомнила мне скандальные бульварные газетки, популярные в дни моей молодости; и те и другие обличали возмутительные стороны порочного поведения, - но если тогда это была "свободная любовь", то теперь в средствах массовой информации это называли "детской порнухой", не стесняясь демонстрировать нам весь набор щекочущих нервы деталей.
На последнем канале шли местные новости.
Молодая цветная женщина, все время улыбаясь, рассказывала про "убийства в Чарлстоне", как это было названо: полиция занята поисками подозреваемых и мотивов преступления; свидетели описывают массовую сцену резни в хорошо известном отеле "Мансарда"; полиция штата и ФБР интересуются местонахождением мисс Фуллер, много лет проживавшей в Чарлстоне. Один из убитых являлся ее слугой. Фотографий этой леди нет. Весь рассказ длился меньше сорока пяти секунд.
Я выключила телевизор, погасила свет и лежала, дрожа в темноте. "успокойся, - приказала я себе, через сорок восемь часов ты будешь на своей вилле на юге Франции, в тепле и безопасности". Закрыв глаза, попыталась представить себе маленькие белые цветы, растущие там между плитами дорожки, ведущей к колодцу. На секунду мне показалось, что я улавливаю соленый запах моря, который всегда усиливался после каждого налетевшего с юга шторма. Представила черепичные крыши близлежащей деревни, красные и оранжевые, возвышающиеся над зелеными прямоугольниками плодовых садов, разбитых в долине. Но на эти приятные образы вдруг наложилось воспоминание о Нине: голубые глаза, широко распахнутые в изумлении, приоткрытый рот, дырочка во лбу - ничего ужасного, просто пятно, которое она вот-вот сотрет движением своих длинных пальцев с прекрасным маникюром. Потом, когда я уже совсем засыпала, я увидела кровь - она хлестала не только из раны, но и изо рта Нины, из ее носа и из широко раскрытых, укоряющих глаз.
Я подтянула одеяло к самому подбородку и постаралась ни о чем не думать.
Мне обязательно нужна была сумочка. Если я поеду в банк на такси, у меня не останется денег на сумочку. Но и в банк приехать без сумки я не могла.
Снова пересчитала наличность в бумажнике - даже вместе с мелочью денег было явно недостаточно. В нерешительности стояла я там, в номере мотеля, а на стоянке уже нетерпеливо гудело вызванное мною такси.
Проблему мне пришлось решить так: я велела таксисту остановиться по дороге у магазина уцененных товаров и купила за семь долларов совершенно ужасную соломенную корзинку. Поездка на такси, включая остановку для покупки этого сокровища, обошлась мне в тринадцать долларов. Я дала доллар водителю на чай и оставила себе последний доллар - вроде как на счастье.
Вероятно, вид у меня был ужасный, когда я вот так стояла и ждала часа открытия банка. Прическе моей уже ничто не могло помочь. На лице не было никакой косметики. Наглухо застегнула я свой светло-коричневый плащ, все еще припахивающий порохом. Правая рука крепко сжимала новую соломенную сумку. Оставалось лишь натянуть кроссовки, и я превратилась бы в вылитую "даму с кошелкой" - так их, кажется, теперь называют. Тут я вспомнила, что на мне все еще прогулочные туфли на низком каблуке, а они и впрямь похожи на кроссовки.
Это было невероятно, но помощник управляющего банком узнал меня и, казалось, пришел в восторг, увидев меня снова.
- А-а, миссис Строн, - приветствовал он, когда я робко приблизилась к его столу. - Рад снова вас видеть.
Я была изумлена. Прошло почти два года после моего последнего посещения этого банка. Денег у меня на счету было не столь много, чтобы со мной так любезно беседовал сам помощник управляющего. На несколько секунд я ударилась в панику, будучи уверенной, что полиция меня вычислила и устроила мне здесь ловушку. Я поглядела на редких посетителей и служащих, пытаясь определить, кто из них полицейские в штатском, но этот помощник был спокоен, со своей любезной улыбкой, и я облегченно вздохнула. Просто мне попался человек, гордящийся своей способностью запоминать имена клиентов, ничего больше.
- Давно вас не было видно, - приветливо сказал он, бросив быстрый взгляд на мой костюм, если его можно было так назвать.
- Два года, - уточнила я.
- Как ваш муж? Здоров?
Мой муж? Я отчаянно пыталась вспомнить, что я им тут рассказывала во время предыдущих посещений. Но я ведь никогда ничего не говорила!.. Вдруг поняла, что он имеет в виду того высокого лысого джентльмена, который всегда молча сопровождал меня во время этих визитов.
- А-а, - потянула я, - вы, наверное, говорите про мистера Торна, моего секретаря. Боюсь, он у меня уже не служит. А мистер Строн, тот умер еще в пятьдесят шестом году. От рака.
- Весьма сожалею. - Цветущее лицо помощника управляющего еще больше раскраснелось.
Я кивнула, и мы несколько секунд помолчали - наверно, в память о мифическом мистере Строне.
- Так что я смогу сегодня для вас сделать, миссис Строн? Надеюсь, вы хотите увеличить сумму вклада.
- Боюсь, нет. Мне нужны деньги, - сказала я. - Но сначала мне необходимо взглянуть на свою ячейку в сейфе.
Я подала ему нужную карточку, стараясь не перепутать ее с карточками из полудюжины других банков, которые я так долго носила в бумажнике. Мы торжественно проделали церемонию с двумя ключами. Затем я осталась одна в небольшой комнате, похожей на исповедальню, и подняла крышку, под которой хранилась моя новая жизнь.
Паспорт, выписанный четыре года назад, был все еще действителен. Это был паспорт особого выпуска, по поводу двухсотлетия Дня Независимости, с красно-голубым фоном; джентльмен на почте в Атланте тогда еще сказал мне, как сейчас помню, что когда-нибудь они будут много стоить. Наличные деньги, двенадцать тысяч долларов купюрами разного достоинства, тоже имели право на существование. Пачки были тяжелые. Я затолкала их в раздувшуюся кошелку, моля Бога, чтобы дешевая солома выдержала. Облигации и сертификаты акций на имя миссис Строи мне не требовались, но они хорошо прикрывали тяжелые пачки денег. Я не стала брать ключи от своего "форда". Мне вовсе не хотелось заниматься этими скучными делами - забирать автомобиль из гаража, где он находился, и прочее; к тому же могут возникнуть проблемы, если его найдут на стоянке аэропорта. Последнее, что там хранилось, - крошечная "беретта", пистолет для мистера Торна, если бы обстоятельства потребовали, чтобы он им пользовался, но там, куда я отправлялась, он мне вряд ли понадобится.
Я вернула ящик в ячейку с той же похоронной торжественностью, что и в предыдущем ритуале, затем стала в очередь к кассиру.
- Вы хотите забрать все десять тысяч? - спросила девушка за перегородкой, жуя резинку.
- Да. Я ведь там написала.
- Значит, вы закрываете свой счет?
- Именно это и значит. - Можно было только диву даваться, как годы обучения уходят на то, чтобы в конце концов выдать вот такой образчик компетентности. Девушка глянула в ту сторону, где стоял помощник управляющего. Сложил руки на животе, словно платный плакальщик на похоронах. Тот коротко кивнул, и девушка быстрее задвигала челюстями, гоняя жевательную резинку.
- Хорошо, мэм. Как вы хотите их получить? У меня был соблазн сказать: "Перуанскими копейками" - Дорожными чеками, пожалуйста, - улыбнулась я. Тысячу долларов чеками по пятьдесят долларов. Тысячу, - по сто долларов. Остальные по пятьсот.
- За это надо платить. - Девица слегка нахмурилась, словно эта перспектива могла заставить меня передумать.
- Прекрасно, милочка, - согласилась я. Утро раннее, я тоже чувствовала себя ранней пташкой, совсем юной. На юге Франции будет прохладно, зато воздух густой, как топленое масло. - Можешь не торопиться, детка. Мне торопиться некуда.
Отель "Атланта Шератон" размещался в двух кварталах от банка. Я сняла там номер, воспользовавшись вместо кредитной карточки пятисотдолларовым дорожным чеком, а сдачу положила в бумажник. Номер был не такой плебейский, как в том мотеле с цифрой в названии, но такой же стерильный. Из номера я позвонила в туристическое агентство в центре города. Молодая особа несколько минут лазила по компьютеру, потом сообщила, что у меня есть выбор: вылететь сегодня в шесть из Атланты рейсом ТВА, сорок минут подождать в Хитроу и дальше лететь в Париж либо лететь прямо в Париж десятичасовым рейсом Пан Америкэн. В обоих случаях я успевала на вечерний рейс из Парижа в Марсель. Она посоветовала лететь более поздним рейсом, ибо так дешевле. Но я предпочла более ранний рейс - и первым классом.
Недалеко от отеля располагались три респектабельных универсальных магазина. Я позвонила во все три и выбрала тот, где их меньше всего шокировала мысль доставить покупки в отель клиента. Затем вызвала такси и поехала в магазин.
Там я купила восемь платьев от Альберта Нипона; четыре юбки - одна из них оказалась восхитительной шерстяной юбкой от Кардена; полный набор чемоданов и сумок от Гуччи; два костюма от Эван-Пикон, один из которых всего несколько дней назад показался бы мне неподходящим для моего возраста; достаточное количество нижнего белья, две сумочки, три ночные рубашки, удобный синий халат, пять пар обуви, включая пару черных туфель-лодочек на высоком каблуке от Балли, полдюжины шерстяных свитеров, две шляпы - одна из них соломенная, с широкими полями, довольно хорошо подошла к моей семидолларовой корзине; дюжину блузок, принадлежности туалета, флакон духов от Жана Патона - с претензией на то, чтобы быть "самыми дорогими духами в мире", что вполне могло оказаться правдой; цифровой будильник и калькулятор всего за девятнадцать долларов; косметику, капроновые чулки (не эти ужасно неудобные колготки, а настоящие капроновые чулки), полдюжины бестселлеров в мягких обложках в книжном отделе, путеводитель по Франции, вместительный бумажник, несколько разных шоколадок, английских бисквитов и небольшой металлический сундучок. Потом, пока продавец побежал искать кого-нибудь, чтобы доставить покупки в отель, я зашла в соседний салон красоты - надо было привести себя в полный порядок.
Позже, посвежевшая, даже немного расслабленная, одетая в удобную юбку и белую блузку, чувствуя, как кожу, особенно на голове, все еще покалывает, словно иголочками, я вернулась в "Шератон". Заказала в номер кофе, сэндвич с холодным ростбифом и с дижонской горчицей, картофельный салат, ванильное мороженое и дала юноше-коридорному, который принес все это, пять долларов на чай. В полдень по телевизору передавали программу новостей, но больше ничего о событиях в Чарлстоне сказано не было. Я пошла в ванную и долго нежилась в горячей воде.
Лететь я решила в темно-синем костюме. Потом, все еще в комбинации, я принялась упаковывать вещи. В небольшую сумку, которую можно брать с собой в самолет, я уложила смену одежды, ночную рубашку, принадлежности туалета, кое-что из еды, две книжки и большую часть наличных денег. Мне пришлось послать коридорного за ножницами, чтобы срезать ярлыки и перерезать шпагат. К двум часам все было за кончено, хотя небольшой сундучок оказался заполненным лишь наполовину. Пришлось затолкать туда одеяло, которое я нашла в шкафу, чтобы в сундучке ничего не болталось. Я прилегла на кровать - еще оставалось время поспать. В четыре пятнадцать лимузин должен был отвезти меня в аэропорт. Мне нравилось смотреть на бегущие черные цифры на серой поверхности экрана моего нового дорожного будильника. Я представления не имела, как работает эта штуковина. Мне вообще многое было непонятно в этой последней четверти двадцатого века, но это не имело значения. Заснула я с улыбкой на устах.