Страница:
Он огляделся по сторонам и едва не присвистнул в изумлении. Неподалеку явно имелись пещеры, но странное дело - входы в них были устроены так, что совокупность их делала поверхность скалы похожей на человеческих череп: два темных проема походили на глазницы, еще один - продолговатый и расположенный ниже - напоминал нос. А длинная темная расщелина еще ниже казалась похожей на широкий рот, украшенный острыми клыками белых известняковых валунов. Белые валуны отличались от скальной породы, поэтому смело можно было сказать, что камни эти сюда принесены людьми, причем не слишком давно.
Подниматься к пещерам Антон не стал. Маленькие бандиты порой бывают опаснее взрослых: они сами не знают страха смерти, а потому беспощадны к остальным. Он постоял немного, раскачиваясь на носках, потом решительно зашагал обратно.
Легко было Бокию и Дзержинскому посылать его туда, не знаю куда, чтобы найти то, не знаю что. И пугали его напрасно. Обычный был городок - провинциальный. И чудесами в нем не пахло.
Не зря Антон Кторов вспоминал про Глеба Ивановича. Бокий в это время сидел в своем кабинете, а напротив него с деликатной развязностью человека, знающего себе цену, курил Блюмкин.
– Яков Григорьевич, - Бокий сердито отмахнулся от дыма. - Будь серьезнее.
– Так я и говорю, - блеснул стальными зубами Блюмкин. - Серьезный, очень серьезный человек. До революции преподавал физику в Казанском университете. Сейчас сидит в Гатчине на даче и работает. Зовут этого человечка Гросс Фридрих Павлович, до революции был приват-доцентом, сейчас, как и весь ученый люд, на вольных хлебах. Занятные вещи этот Гросс излагает. Тебе бы самому послушать! С помощью системы зеркал он пытается заглянуть в будущее. Не знаю, насколько ему это удается, но говорит он весьма занимательно. Так, например, этот Гросс утверждает, что советская власть продержится семьдесят лет, но все рухнет в конце восьмидесятых, когда власть в партии возьмет горбатый человек. И еще он утверждает, что большая часть этого времени пройдет под правлением стального человека с Северного Кавказа, и это правление принесет России могущество и жесточайшие страдания.
– Партия этого не допустит, - сердито сказал Бокий. - Она сама может поправить любого из зарвавшихся чинуш. Так что же, этот хрен казанский намекает на скорую смерть Ильича? Обыкновенный нелояльно настроенный к нам интеллигент. Взять его да попугать крепенько, чтобы штаны застирывать пришлось. Все его предсказания сами из головы выветрятся.
– Не скажи, Глеб Иванович. - Блюмкин встал, сгорбился над горящей спичкой, выпустил в сторону от начальника клуб дыма. - В том-то и дело, что все не так просто. Действия Колчака он нам по полочкам разложил, словно в штабе у него всю жизнь просидел. Про нападение на наших дипкурьеров в Ревеле он тоже сказал, но мы, по своему обычаю, его сообщение мимо ушей пропустили. Теперь он по международным вопросам совсем что-то непонятное талдычит: мол, Германия, хоть и проиграет в войне, в конце тридцатых большую силу наберет и к власти придут не коммунисты, а какие-то национал-социалисты, возглавляемые человеком мистических убеждений, и имя его будет начинаться на букву «А». Я смотрел, среди тамошних политиков ничего похожего нет, да и партии такой не существует. Мистики есть, «Зеленая лампа» там, то-се, но ничего похожего я не нашел. Однако это не значит, что слова Гросса - чистый бред, сами знаете, условия появляются, когда общество созрело.
– Хорошо, хорошо, - примирительно выставил вперед руки Бокий. У него были длинные нервные пальцы. - Я возьму этого Гросса на заметку. Что Есенин?
– Сережа? - Блюмкин усмехнулся. - Пьет.
– Талант, талант, - забормотал Бокий, невидяще глядя сквозь Блюмкина. - Ладно, тебе предстоят долгие и опасные поездки. Поручим все Агранову, он справится. Как у тебя с фарси?
Блюмкин засмеялся и выдал длинную непонятную тираду.
– Впечатляет, - оценил Бокий. - Но меня нетрудно обмануть. Главное, чтобы твое произношение понимали в Иране. В скором времени тебе предстоит войти в ЦК тамошней компартии.
– Я тут недавно Антошу Кторова видел, - с неожиданной ревнивой ноткой в голосе сообщил Блюмкин. - Мелькнул и пропал. Новое задание, да?
Бокий сделал несколько шагов по кабинету.
– Задание дает Разведупр, - сказал он, потирая бритый подбородок. - Скажем так, Кторов выполняет ответственное поручение правительства РСФСР. По случаю чего находится в очередном отпуске.
Сколько ни говори ишаку о свободе, он ее не осознает, пока на шее у него хомут.
Отпуск и работа под видом отпуска, как говорят хасиды, совсем разные вещи.
Раби Симон бен Шетах однажды изрек: «Истинное наслаждение - освободиться на время от мыслей и забот; подлинное бедствие - освободиться от них навсегда; настоящее горе - предаваться мыслям и заботам в то время, когда ты приготовился к наслаждениям».
Предстояло не только работать, предстояло еще создать видимость того, что ты и в самом деле писатель и выполняешь по мере сил и таланта своего указание Наркомпроса. Тем более что тяги к литературным трудам Антон Кторов особо не испытывал. Тем не менее он терпеливо исписал за вечер десятка два зеленых листов, стараясь делать записи нарочито неразборчивым почерком. Для непосвященных этого было достаточно.
На второй день пребывания Антона Кторова в Лукоморске зацвели алыча и слива. Улицы окутались бело-розовыми клубами дыма, дни стояли солнечные, и море было спокойным. Медузы отошли на глубину. К деревянному причалу прибило мертвого дельфиненка. Хмурые растрепанные вороны расхаживали по мокрому песку, оставляя на нем крестообразные отпечатки, и клевали тело дельфиненка, изредка вступая в сварливые хриплые перепалки.
В парке у деревянной набережной играл скрипач.
Высокий, с морщинистым печальным лицом, худой, неуклюжий, похожий на линейку для измерения тканей, он был одет в темный костюм, лакированные штиблеты с белыми вставками, и на голове у него была широкополая темная шляпа.
Около музыканта остановился невысокий круглолицый мужчина, лысина которого являлась естественным продолжением лица. Мужчина был в белой рубахе с расшитым воротником, соломенной шляпе и в чесучовых белых брюках, заправленных в мягкие коричневые сапоги.
– Жид, - радостно и удивленно сказал он, выпятив округлый живот, как женщина, старающаяся привлечь внимание окружающих к своей беременности. - Однозначно, жидяра!
Скрипач играл, не обращая на прохожего внимания.
– Ты не здесь играй, - сказал толстяк. - Ты там играй! Скрипач продолжал игру.
– Тебе говорят! - визгливо возвысился толстяк. - Му-зы-кант!
– Вы меня знаете? - удивился старик, опуская смычок, но еще придерживая подбородком скрипку.
– Нужен ты мне! - презрительно сказал толстяк. - Шел бы к своим, да им бы и будоражил мозги! После твоей игры плакать хочется, так мы за три года уже нарыдались!
– Этика есть философия убеждения, - сказал скрипач, опуская скрипку. - Вы меня не убедили.
– Щас, - злорадно сказал толстяк. - Щас, сука, убедишься!
– Komm, - сказал скрипач, - nach der Schwanz! - Подумал и добавил: - Die Vogel! [Ну, сами понимаете, послал он его. А потом презрительно добавил то, что на наш язык можно приблизительно перевести как «щегол».]
Ура-патриоты только притворяются, что они храбрые. Услышав непонятные и страшные слова, толстяк ретировался, что-то бормоча под нос - то ли угрожал, то ли перед собой оправдывался, то ли встречу в самом недалеком будущем обещал со всеми ее неприятными последствиями. Глядя ему вслед, Кторов засмеялся. Смех этот, казалось, развеял очарование утра. А может, все произошло раньше, когда в тихое пение смычка вторгся визгливый голос толстяка?
Старик медленно убирал скрипку в футляр.
– Не обращайте внимания, - по-немецки сказал Антон. - Идиотов у нас пока хватает. Их даже с избытком.
– Глупость - единственное качество, которое человечеству дано в избытке, - кивнул старик и приподнял шляпу. - До свидания, господин Кторов.
Некоторое время Антон смотрел ему вслед, потом спохватился: старик назвал его по фамилии! Этой фамилии в Лукоморске не знал никто, и не должен был знать. Вот тебе и конспирация! Он хотел догнать старика, чтобы спросить, откуда тот его знает.
Но не успел.
Из кустов вышел недавний знакомый Антона - огромный черный кот из канцелярской лавки. Кот остановился, поднял распущенный хвост, задумчиво и грустно пошевелил усами и буднично сказал, широко разевая розовый рот и показывая клыки, которым мог бы позавидовать тигр:
– Ну и попал ты, Антоша, в переплет! А еще разведчик! Коты, и те о его миссии знали!
– За хвост тебя и башкой о дуб! - помечтал вслух Кторов.
– Слова-то какие! - фыркнул кот. - Вы же интеллигент, Кторов! Впрочем, еще Ларошфуко сказал, что человека нельзя назвать в полной мере интеллигентным, если его язык бежит впереди мыслей.
Вот так! Приложил его кот. Башкой о дуб.
Глава шестая
Глава седьмая
Подниматься к пещерам Антон не стал. Маленькие бандиты порой бывают опаснее взрослых: они сами не знают страха смерти, а потому беспощадны к остальным. Он постоял немного, раскачиваясь на носках, потом решительно зашагал обратно.
Легко было Бокию и Дзержинскому посылать его туда, не знаю куда, чтобы найти то, не знаю что. И пугали его напрасно. Обычный был городок - провинциальный. И чудесами в нем не пахло.
***
Не зря Антон Кторов вспоминал про Глеба Ивановича. Бокий в это время сидел в своем кабинете, а напротив него с деликатной развязностью человека, знающего себе цену, курил Блюмкин.
– Яков Григорьевич, - Бокий сердито отмахнулся от дыма. - Будь серьезнее.
– Так я и говорю, - блеснул стальными зубами Блюмкин. - Серьезный, очень серьезный человек. До революции преподавал физику в Казанском университете. Сейчас сидит в Гатчине на даче и работает. Зовут этого человечка Гросс Фридрих Павлович, до революции был приват-доцентом, сейчас, как и весь ученый люд, на вольных хлебах. Занятные вещи этот Гросс излагает. Тебе бы самому послушать! С помощью системы зеркал он пытается заглянуть в будущее. Не знаю, насколько ему это удается, но говорит он весьма занимательно. Так, например, этот Гросс утверждает, что советская власть продержится семьдесят лет, но все рухнет в конце восьмидесятых, когда власть в партии возьмет горбатый человек. И еще он утверждает, что большая часть этого времени пройдет под правлением стального человека с Северного Кавказа, и это правление принесет России могущество и жесточайшие страдания.
– Партия этого не допустит, - сердито сказал Бокий. - Она сама может поправить любого из зарвавшихся чинуш. Так что же, этот хрен казанский намекает на скорую смерть Ильича? Обыкновенный нелояльно настроенный к нам интеллигент. Взять его да попугать крепенько, чтобы штаны застирывать пришлось. Все его предсказания сами из головы выветрятся.
– Не скажи, Глеб Иванович. - Блюмкин встал, сгорбился над горящей спичкой, выпустил в сторону от начальника клуб дыма. - В том-то и дело, что все не так просто. Действия Колчака он нам по полочкам разложил, словно в штабе у него всю жизнь просидел. Про нападение на наших дипкурьеров в Ревеле он тоже сказал, но мы, по своему обычаю, его сообщение мимо ушей пропустили. Теперь он по международным вопросам совсем что-то непонятное талдычит: мол, Германия, хоть и проиграет в войне, в конце тридцатых большую силу наберет и к власти придут не коммунисты, а какие-то национал-социалисты, возглавляемые человеком мистических убеждений, и имя его будет начинаться на букву «А». Я смотрел, среди тамошних политиков ничего похожего нет, да и партии такой не существует. Мистики есть, «Зеленая лампа» там, то-се, но ничего похожего я не нашел. Однако это не значит, что слова Гросса - чистый бред, сами знаете, условия появляются, когда общество созрело.
– Хорошо, хорошо, - примирительно выставил вперед руки Бокий. У него были длинные нервные пальцы. - Я возьму этого Гросса на заметку. Что Есенин?
– Сережа? - Блюмкин усмехнулся. - Пьет.
– Талант, талант, - забормотал Бокий, невидяще глядя сквозь Блюмкина. - Ладно, тебе предстоят долгие и опасные поездки. Поручим все Агранову, он справится. Как у тебя с фарси?
Блюмкин засмеялся и выдал длинную непонятную тираду.
– Впечатляет, - оценил Бокий. - Но меня нетрудно обмануть. Главное, чтобы твое произношение понимали в Иране. В скором времени тебе предстоит войти в ЦК тамошней компартии.
– Я тут недавно Антошу Кторова видел, - с неожиданной ревнивой ноткой в голосе сообщил Блюмкин. - Мелькнул и пропал. Новое задание, да?
Бокий сделал несколько шагов по кабинету.
– Задание дает Разведупр, - сказал он, потирая бритый подбородок. - Скажем так, Кторов выполняет ответственное поручение правительства РСФСР. По случаю чего находится в очередном отпуске.
***
Сколько ни говори ишаку о свободе, он ее не осознает, пока на шее у него хомут.
Отпуск и работа под видом отпуска, как говорят хасиды, совсем разные вещи.
Раби Симон бен Шетах однажды изрек: «Истинное наслаждение - освободиться на время от мыслей и забот; подлинное бедствие - освободиться от них навсегда; настоящее горе - предаваться мыслям и заботам в то время, когда ты приготовился к наслаждениям».
Предстояло не только работать, предстояло еще создать видимость того, что ты и в самом деле писатель и выполняешь по мере сил и таланта своего указание Наркомпроса. Тем более что тяги к литературным трудам Антон Кторов особо не испытывал. Тем не менее он терпеливо исписал за вечер десятка два зеленых листов, стараясь делать записи нарочито неразборчивым почерком. Для непосвященных этого было достаточно.
На второй день пребывания Антона Кторова в Лукоморске зацвели алыча и слива. Улицы окутались бело-розовыми клубами дыма, дни стояли солнечные, и море было спокойным. Медузы отошли на глубину. К деревянному причалу прибило мертвого дельфиненка. Хмурые растрепанные вороны расхаживали по мокрому песку, оставляя на нем крестообразные отпечатки, и клевали тело дельфиненка, изредка вступая в сварливые хриплые перепалки.
В парке у деревянной набережной играл скрипач.
Высокий, с морщинистым печальным лицом, худой, неуклюжий, похожий на линейку для измерения тканей, он был одет в темный костюм, лакированные штиблеты с белыми вставками, и на голове у него была широкополая темная шляпа.
Около музыканта остановился невысокий круглолицый мужчина, лысина которого являлась естественным продолжением лица. Мужчина был в белой рубахе с расшитым воротником, соломенной шляпе и в чесучовых белых брюках, заправленных в мягкие коричневые сапоги.
– Жид, - радостно и удивленно сказал он, выпятив округлый живот, как женщина, старающаяся привлечь внимание окружающих к своей беременности. - Однозначно, жидяра!
Скрипач играл, не обращая на прохожего внимания.
– Ты не здесь играй, - сказал толстяк. - Ты там играй! Скрипач продолжал игру.
– Тебе говорят! - визгливо возвысился толстяк. - Му-зы-кант!
– Вы меня знаете? - удивился старик, опуская смычок, но еще придерживая подбородком скрипку.
– Нужен ты мне! - презрительно сказал толстяк. - Шел бы к своим, да им бы и будоражил мозги! После твоей игры плакать хочется, так мы за три года уже нарыдались!
– Этика есть философия убеждения, - сказал скрипач, опуская скрипку. - Вы меня не убедили.
– Щас, - злорадно сказал толстяк. - Щас, сука, убедишься!
– Komm, - сказал скрипач, - nach der Schwanz! - Подумал и добавил: - Die Vogel! [Ну, сами понимаете, послал он его. А потом презрительно добавил то, что на наш язык можно приблизительно перевести как «щегол».]
Ура-патриоты только притворяются, что они храбрые. Услышав непонятные и страшные слова, толстяк ретировался, что-то бормоча под нос - то ли угрожал, то ли перед собой оправдывался, то ли встречу в самом недалеком будущем обещал со всеми ее неприятными последствиями. Глядя ему вслед, Кторов засмеялся. Смех этот, казалось, развеял очарование утра. А может, все произошло раньше, когда в тихое пение смычка вторгся визгливый голос толстяка?
Старик медленно убирал скрипку в футляр.
– Не обращайте внимания, - по-немецки сказал Антон. - Идиотов у нас пока хватает. Их даже с избытком.
– Глупость - единственное качество, которое человечеству дано в избытке, - кивнул старик и приподнял шляпу. - До свидания, господин Кторов.
Некоторое время Антон смотрел ему вслед, потом спохватился: старик назвал его по фамилии! Этой фамилии в Лукоморске не знал никто, и не должен был знать. Вот тебе и конспирация! Он хотел догнать старика, чтобы спросить, откуда тот его знает.
Но не успел.
Из кустов вышел недавний знакомый Антона - огромный черный кот из канцелярской лавки. Кот остановился, поднял распущенный хвост, задумчиво и грустно пошевелил усами и буднично сказал, широко разевая розовый рот и показывая клыки, которым мог бы позавидовать тигр:
– Ну и попал ты, Антоша, в переплет! А еще разведчик! Коты, и те о его миссии знали!
– За хвост тебя и башкой о дуб! - помечтал вслух Кторов.
– Слова-то какие! - фыркнул кот. - Вы же интеллигент, Кторов! Впрочем, еще Ларошфуко сказал, что человека нельзя назвать в полной мере интеллигентным, если его язык бежит впереди мыслей.
Вот так! Приложил его кот. Башкой о дуб.
Глава шестая
Лукоморск попал в поле зрения Глеба Бокия не случайно.
Будучи студентом Горного института, Глеб увлекся различными загадками и тайнами. Все началось с одной лекции, на которой профессор Николай Степанович Костомыш неожиданно для всех студентов рассказал о российском минерологе Александре Карамышеве, который в 1776 году изобрел прибор, названный им «Просветителем», для изучения земных недр. В результате продемонстрированного опыта, как показывали впоследствии очевидцы, Карамышев доказал, что любому непрозрачному известняковому шпату можно посредством науки придать полную прозрачность. «Представьте, господа, - сказал Костомыш, - каким мог быть труд геолога, если бы без бурения скважин и трудоемкого изготовления шурфов мы могли бы наблюдать естественное нутро нашей матушки земли. Увы! Увы! Увы! Труды Карамышева были бесследно утрачены, как многое из того, чем могла бы гордиться российская наука и в чем совершенно не нуждаются идиоты, правящие Россией».
Рассказ его запал в душу Глеба Бокия. Пылкому воображению юноши представлялись геологи, изучающие недра и видящие их внутреннюю суть, а потому могущие точно сказать, где нужно бурить скважину, а где даже не стоит пытаться.
И все это кануло без вести в прошлом, потому что кто-то побоялся потрясения государственных устоев!
Поэтому уже после революции, заняв значительную должность в ВЧК, Глеб Бокий приказал направлять в его адрес информацию о небывалых событиях, изобретениях, загадочных и тайных явлениях, имевших место на территории республики, и даже принялся подбирать для работы специальную агентуру. К тому времени он для себя уже делил разведку на политическую и научную. Первой должны были заниматься революционные романтики, фанатики и авантюристы, второе направление могло быть доступно лишь людям, имеющим определенный склад ума, для которых ночные бдения над зашифрованным посланием приносили большее удовлетворение, чем скитания во вражеском тылу, перестрелки и лихие захваты штабов и пленных. Глеб Бокий подбирал в эту группу аналитиков, способных расчленить явление на важнейшие составные части, дать полную и обоснованную оценку каждой из них.
– Глеб, - сказал ему Дзержинский. - Вы расточительны. Вы смотрите в будущее, а мы пока решаем единственную тактическую задачу - удержаться у власти. Если мы не удержимся - все ваши идеи окажутся просто ненужными.
– Я вас сильно уважаю, - глухо сказал Бокий. - Но эту работу надо закладывать сегодня. Завтра будет поздно.
– Да я согласен, согласен, - сухо и безрадостно рассмеялся Дзержинский, поднимая обе руки. - Только, дорогой мой Глеб Иванович, положение в стране требует от нас решения стольких политических задач, что на все остальное времени пока не остается. Вот вы в Петербурге были, сколько же расстрелять пришлось, чтобы в городе стало спокойно!
Бокий сухо сказал:
– Слишком много стреляли, Феликс Эдмундович. Если бы не истерики Зиновьева, который во всем видел контрреволюцию, жертв было бы меньше. Кровожадный и трусливый человек. Если дать ему волю, в Питере останутся только он с семьей и его родственники. Обещали мир и спокойствие, а на деле залили страну кровью. Когда-нибудь с нас спросится.
– Достоевского начитались? - Дзержинский приподнялся и заглянул в глаза Бокию. - Не мы все начали, не мы. Мы сначала и Духонина отпустили, и Краснову с Корниловым под честное слово свободу дали. У тебя все?
Бокий подумал.
– Есть один человечек, - сказал он. - Бывший приват-доцент, зовут его Гроссом Фридрихом Павловичем. Мне доложили, что он с помощью зеркал пытается заглянуть в будущее. Так вот, он говорит о том, что эра Ульянова-Ленина в политике недолговечна, а его место займет некий стальной человек, выходец с Кавказа, и это правление принесет России высшее могущество и жесточайшие страдания.
Дзержинский сел на стул, с непонятным любопытством разглядывая Бокия.
– А что? - вдруг весело спросил он. - Мы-то с тобой знаем, о ком идет речь. И надо сказать, что это не худший вариант. Он более предсказуем, чем Лев Давидович и прочая братия. Как его? Фридрих Павлович Гросс? С помощью зеркал, говоришь? Надо же - русский Нострадамус! - он сделал пометку на листочке бумаги, потом спохватился, что может показаться слишком бездушным, и тревожно поднял голову: - А что он говорит об Ильиче?
Бокий пожал плечами.
– И долго ты собираешься меня разглядывать? - спросил кот.
– Извини, - Антон смущенно отвел глаза. - Но и ты должен понять, я говорящих котов никогда не видел.
– Ты многого не видел, - кот с заметным усилием вспрыгнул на скамейку и лег рядом. - Но хорошо держишься, почти не удивляешься. И правильно - еще Гюго утверждал, что животные не что иное, как прообразы людских добродетелей и пороков, блуждающие перед вашим взором призраки ваших душ.
– Откуда ты меня знаешь? - спросил Кторов.
– Здрасьте! А на фига я тебя обнюхивал в подвале? - обиделся кот. - Сам понимаешь, полная информация о людях - залог успешной работы. Не веришь? Зря! - кот зажмурился и скороговоркой пробормотал: - Кторов Антон Георгиевич, одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения. Родился в Одессе, там же закончил реальное училище и позже Одесское коммерческое имени императора Николая I. Под судом и следствием состоял дважды, участвовал в боевых действиях против румынской армии, после Октябрьского государственного переворота работал в Одесской ЧК, потом в Наркомпросе, был рядовым на Западном фронте с Юденичем, потом в Первой конной, подполье, Разведупр и, наконец, особо секретный научный агент коллегии ВЧК. Владение языками: идиш, немецкий - отлично, французский - хорошо, румынский и польский - на троечку. Холост. Ну, и награды: два ордена Красного Знамени - оба за выполнение специальных заданий правительства РСФСР. Ничего не упустил?
Ошеломленный Антон медленно приходил в себя.
– И что, вся эта информация есть в моем запахе? - спросил он.
Кот недовольно дернул хвостом.
– Дорогой ты мой, - сказал он. - Ты даже не представляешь, сколько информации может извлечь из вашего запаха умное животное. Я, конечно, не говорю о полицейских собаках, хотя этот их хваленый пес Треф был весьма и весьма неглуп. Но с котом ему, конечно, никогда не сравниться, он всегда брал только верхним чутьем. Будем считать, что знакомство состоялось?
Антон Кторов вздохнул. В его профессии удивляться не следовало ничему.
– Почти, - сказал он. - Я уж теперь и не знаю, как мне называть… - он замялся, не зная, как обращаться к коту: обращение на «вы» казалось выспренним и смешным, а обращение на «ты» выглядело излишне фамильярным.
– Можно на «ты», - угадал его сомнения кот. - Считай, на брудершафт мы уже выпили. А зовут меня Баюном Полосатовичем. Не слишком сложно?
– Да нет, - сказал Антон. - Все нормально. Но ты, Баюн Полосатович, понимаешь, зачем я здесь оказался?
Кот приоткрыл один глаз.
– Вот только в карьер не гони, - предупредил он. - Не надо меня с ходу в агенты записывать - я кот, который гуляет сам по себе. Поэтому я ни за белых, ни за красных, а зеленых я вообще терпеть не могу.
Он повозился, тяжело забрался передними лапами на колени Кторова и, подняв лобастую голову, посмотрел ему в глаза:
– Чего сидишь? Кошки никогда в доме не было? Погладь, баки почеши, за ушком - но только осторожно, не люблю, когда грубо ласкают.
Дождался прикосновения пальцев и басовито с перерывами заурчал. Словно «паккард», прогревающий двигатель перед зданием Совнаркома.
– Слышь, Баюн, - негромко спросил Кторов. - А почему Полосатович?
– Дурак ты, - сонно пробормотал кот, - потому и человек. Полосатом моего отца звали. Так ты поверь, с ним ни одна тельняшка рядом не стояла. Я на эти тельняшки в прошлом году насмотрелся, когда красные город брали. Сплошное безобразие… - он повернул морду удобнее и, явно желая соблюсти объективность, сказал: - Впрочем, белые тоже не подарок - с любого безо всякой жалости шкурку снимут!
Полежал немного, задумчиво пробуя когтем ткань штанины человека, нервно зевнул и добавил:
– Кумковцы еще хуже - они по три шкуры драли и при этом раз пять в году.
К борьбе за общие свободы всегда примазываются самые подозрительные личности, разного рода авантюристы стремятся использовать общую борьбу для обретения личных свобод. Одним из таких авантюристов был Александр Кумок.
Дореволюционная жизнь его была остра, проста и незатейлива, как плотницкий топор.
С трудом окончив гимназию, Александр Кумок понял, что научная стезя не для него. Впрочем, и все остальные, где нужно было прилагать усилия для того, чтобы добиться в жизни успехов, тоже оказались не для него. Больше всего юный Шура Кумок любил валяться на крутой скале, нависающей над морем, и мечтать о кладе. Он даже ясно представлял себе, как с лопатой приходит в грот «Голова Великана» - тот самый, вход в который из-за пробитых природой отверстий и полоски белых валунов внизу напоминал весело скалящийся череп. Там он копает в самом углу и натыкается на железный сундук, зарытый греческими пиратами, весело и удачно грабившими турок и крымских татар. Вскрывает сундук… Остальное любой поймет без лишних слов. Александр так уверовал в это, что некоторое время и в самом деле не расставался с заступом, и в пещере было вырыто немало ям там, где, по расчетам Кумка, должен был находиться сундук.
Клада не было.
Со временем Александр Кумок охладел к поискам сокровищ. С некоторых пор вместо заступа он стал брать на прогулки револьвер «лефоше», у которого в рукоятку был удобно вмонтирован нож. И надо же было такому случиться, что на узкой дорожке одним жарким августовским днем ему повстречался грек Папа Папандопуло, который шел к морю по своим контрабандным делам. Что там у них произошло, не знает никто, но Александр Кумок облегчил Папу на пятьсот полновесных николаевских рублей. Обиженный грек поспешил в полицию, и Саша Кумок получил свой первый срок. Срок оказался небольшим - судьи учли возраст преступника, которому к тому времени едва исполнилось тринадцать лет, его социальное положение, а также личность потерпевшего, который симпатий не вызывал. Выйдя на свободу, обиженный Александр поспешил встретиться с Папой Папандопуло, облегчил его кошелек уже на полторы тысячи рублей и при этом нанес Папе легкие, но оттого не менее болезненные повреждения организма. Теперь уже судьи, учитывая повторность преступления, его дерзость и бесшабашную наглость, приняв во внимание общественную опасность обвиняемого, приговорили Кумка к четырем годам каторжных работ. Оказавшись по примеру декабристов в Акатуе, на Нерчинской каторге, Кумок быстро приспособился к местным условиям, а через пять месяцев зарезал правящего каторгой Петю Кумылгу - из Иванов, не помнящих родства, - за что получил довесок в два года. Но стать героем каторги он не успел - грянула февральская революция, и каторжников распустили по домам. Александр Кумок вернулся в Лукоморск и, не теряя времени, дождался Папу Папандопуло на морском берегу. О чем они спорили и сколько денег Кумок взял у него на этот раз, никто не узнал, но труп Папы нашли через два дня, когда в ушах и носу контрабандиста уже поселились маленькие крабы-бокоплавы. В городе и губернии к тому времени воцарился полный бардак, империя рушилась, в далеком Питере власть в свои руки взяли неведомые большевики, а Кумок ушел в банду екатеринодарского отчаянного экспроприатора Мишки Чепеля по прозвищу Сладкий Мальчик за его любовь к организации налетов на сахарные заводы. Было тогда Кумку девятнадцать лет, и он осознал нехитрую истину - всегда прав тот, кто стреляет первым.
Миша Чепель был слишком занят, чтобы обращать внимание на честолюбивого и слишком быстро взрослеющего юношу. И совершенно напрасно. В девятнадцать лет Сашка влюбился в актрису екатеринодарского театра Марию Семенову, которая молоденького поклонника ценила не слишком высоко, но обожала подарки, которые он ей делал. К тому же Кумок прилично говорил по-французски, и это поднимало его в глазах провинциальных артистов и завсегдатаев театра. Сценично обставив все, Мария отдалась молодому бандиту. Александр потерял голову, запустил руку в отрядную казну, чтобы свести как-то концы с концами, в одной из попоек после успешного грабежа очередного сахарного завода пристрелил потерявшего бдительность Чепеля и встал во главе банды. Красные постепенно набирали силу, и Сашка предпочел покинуть негостеприимные места и обосноваться в окрестностях Лукоморска. Актриса, к тому времени ставшая его капризной и жадной любовницей, также примкнула к отряду и вскоре зарекомендовала себя еще более безжалостной разбойницей, заслужив среди местного населения прозвище Паучиха.
Будучи студентом Горного института, Глеб увлекся различными загадками и тайнами. Все началось с одной лекции, на которой профессор Николай Степанович Костомыш неожиданно для всех студентов рассказал о российском минерологе Александре Карамышеве, который в 1776 году изобрел прибор, названный им «Просветителем», для изучения земных недр. В результате продемонстрированного опыта, как показывали впоследствии очевидцы, Карамышев доказал, что любому непрозрачному известняковому шпату можно посредством науки придать полную прозрачность. «Представьте, господа, - сказал Костомыш, - каким мог быть труд геолога, если бы без бурения скважин и трудоемкого изготовления шурфов мы могли бы наблюдать естественное нутро нашей матушки земли. Увы! Увы! Увы! Труды Карамышева были бесследно утрачены, как многое из того, чем могла бы гордиться российская наука и в чем совершенно не нуждаются идиоты, правящие Россией».
Рассказ его запал в душу Глеба Бокия. Пылкому воображению юноши представлялись геологи, изучающие недра и видящие их внутреннюю суть, а потому могущие точно сказать, где нужно бурить скважину, а где даже не стоит пытаться.
И все это кануло без вести в прошлом, потому что кто-то побоялся потрясения государственных устоев!
Поэтому уже после революции, заняв значительную должность в ВЧК, Глеб Бокий приказал направлять в его адрес информацию о небывалых событиях, изобретениях, загадочных и тайных явлениях, имевших место на территории республики, и даже принялся подбирать для работы специальную агентуру. К тому времени он для себя уже делил разведку на политическую и научную. Первой должны были заниматься революционные романтики, фанатики и авантюристы, второе направление могло быть доступно лишь людям, имеющим определенный склад ума, для которых ночные бдения над зашифрованным посланием приносили большее удовлетворение, чем скитания во вражеском тылу, перестрелки и лихие захваты штабов и пленных. Глеб Бокий подбирал в эту группу аналитиков, способных расчленить явление на важнейшие составные части, дать полную и обоснованную оценку каждой из них.
– Глеб, - сказал ему Дзержинский. - Вы расточительны. Вы смотрите в будущее, а мы пока решаем единственную тактическую задачу - удержаться у власти. Если мы не удержимся - все ваши идеи окажутся просто ненужными.
– Я вас сильно уважаю, - глухо сказал Бокий. - Но эту работу надо закладывать сегодня. Завтра будет поздно.
– Да я согласен, согласен, - сухо и безрадостно рассмеялся Дзержинский, поднимая обе руки. - Только, дорогой мой Глеб Иванович, положение в стране требует от нас решения стольких политических задач, что на все остальное времени пока не остается. Вот вы в Петербурге были, сколько же расстрелять пришлось, чтобы в городе стало спокойно!
Бокий сухо сказал:
– Слишком много стреляли, Феликс Эдмундович. Если бы не истерики Зиновьева, который во всем видел контрреволюцию, жертв было бы меньше. Кровожадный и трусливый человек. Если дать ему волю, в Питере останутся только он с семьей и его родственники. Обещали мир и спокойствие, а на деле залили страну кровью. Когда-нибудь с нас спросится.
– Достоевского начитались? - Дзержинский приподнялся и заглянул в глаза Бокию. - Не мы все начали, не мы. Мы сначала и Духонина отпустили, и Краснову с Корниловым под честное слово свободу дали. У тебя все?
Бокий подумал.
– Есть один человечек, - сказал он. - Бывший приват-доцент, зовут его Гроссом Фридрихом Павловичем. Мне доложили, что он с помощью зеркал пытается заглянуть в будущее. Так вот, он говорит о том, что эра Ульянова-Ленина в политике недолговечна, а его место займет некий стальной человек, выходец с Кавказа, и это правление принесет России высшее могущество и жесточайшие страдания.
Дзержинский сел на стул, с непонятным любопытством разглядывая Бокия.
– А что? - вдруг весело спросил он. - Мы-то с тобой знаем, о ком идет речь. И надо сказать, что это не худший вариант. Он более предсказуем, чем Лев Давидович и прочая братия. Как его? Фридрих Павлович Гросс? С помощью зеркал, говоришь? Надо же - русский Нострадамус! - он сделал пометку на листочке бумаги, потом спохватился, что может показаться слишком бездушным, и тревожно поднял голову: - А что он говорит об Ильиче?
Бокий пожал плечами.
***
– И долго ты собираешься меня разглядывать? - спросил кот.
– Извини, - Антон смущенно отвел глаза. - Но и ты должен понять, я говорящих котов никогда не видел.
– Ты многого не видел, - кот с заметным усилием вспрыгнул на скамейку и лег рядом. - Но хорошо держишься, почти не удивляешься. И правильно - еще Гюго утверждал, что животные не что иное, как прообразы людских добродетелей и пороков, блуждающие перед вашим взором призраки ваших душ.
– Откуда ты меня знаешь? - спросил Кторов.
– Здрасьте! А на фига я тебя обнюхивал в подвале? - обиделся кот. - Сам понимаешь, полная информация о людях - залог успешной работы. Не веришь? Зря! - кот зажмурился и скороговоркой пробормотал: - Кторов Антон Георгиевич, одна тысяча восемьсот девяносто восьмого года рождения. Родился в Одессе, там же закончил реальное училище и позже Одесское коммерческое имени императора Николая I. Под судом и следствием состоял дважды, участвовал в боевых действиях против румынской армии, после Октябрьского государственного переворота работал в Одесской ЧК, потом в Наркомпросе, был рядовым на Западном фронте с Юденичем, потом в Первой конной, подполье, Разведупр и, наконец, особо секретный научный агент коллегии ВЧК. Владение языками: идиш, немецкий - отлично, французский - хорошо, румынский и польский - на троечку. Холост. Ну, и награды: два ордена Красного Знамени - оба за выполнение специальных заданий правительства РСФСР. Ничего не упустил?
Ошеломленный Антон медленно приходил в себя.
– И что, вся эта информация есть в моем запахе? - спросил он.
Кот недовольно дернул хвостом.
– Дорогой ты мой, - сказал он. - Ты даже не представляешь, сколько информации может извлечь из вашего запаха умное животное. Я, конечно, не говорю о полицейских собаках, хотя этот их хваленый пес Треф был весьма и весьма неглуп. Но с котом ему, конечно, никогда не сравниться, он всегда брал только верхним чутьем. Будем считать, что знакомство состоялось?
Антон Кторов вздохнул. В его профессии удивляться не следовало ничему.
– Почти, - сказал он. - Я уж теперь и не знаю, как мне называть… - он замялся, не зная, как обращаться к коту: обращение на «вы» казалось выспренним и смешным, а обращение на «ты» выглядело излишне фамильярным.
– Можно на «ты», - угадал его сомнения кот. - Считай, на брудершафт мы уже выпили. А зовут меня Баюном Полосатовичем. Не слишком сложно?
– Да нет, - сказал Антон. - Все нормально. Но ты, Баюн Полосатович, понимаешь, зачем я здесь оказался?
Кот приоткрыл один глаз.
– Вот только в карьер не гони, - предупредил он. - Не надо меня с ходу в агенты записывать - я кот, который гуляет сам по себе. Поэтому я ни за белых, ни за красных, а зеленых я вообще терпеть не могу.
Он повозился, тяжело забрался передними лапами на колени Кторова и, подняв лобастую голову, посмотрел ему в глаза:
– Чего сидишь? Кошки никогда в доме не было? Погладь, баки почеши, за ушком - но только осторожно, не люблю, когда грубо ласкают.
Дождался прикосновения пальцев и басовито с перерывами заурчал. Словно «паккард», прогревающий двигатель перед зданием Совнаркома.
– Слышь, Баюн, - негромко спросил Кторов. - А почему Полосатович?
– Дурак ты, - сонно пробормотал кот, - потому и человек. Полосатом моего отца звали. Так ты поверь, с ним ни одна тельняшка рядом не стояла. Я на эти тельняшки в прошлом году насмотрелся, когда красные город брали. Сплошное безобразие… - он повернул морду удобнее и, явно желая соблюсти объективность, сказал: - Впрочем, белые тоже не подарок - с любого безо всякой жалости шкурку снимут!
Полежал немного, задумчиво пробуя когтем ткань штанины человека, нервно зевнул и добавил:
– Кумковцы еще хуже - они по три шкуры драли и при этом раз пять в году.
***
К борьбе за общие свободы всегда примазываются самые подозрительные личности, разного рода авантюристы стремятся использовать общую борьбу для обретения личных свобод. Одним из таких авантюристов был Александр Кумок.
Дореволюционная жизнь его была остра, проста и незатейлива, как плотницкий топор.
С трудом окончив гимназию, Александр Кумок понял, что научная стезя не для него. Впрочем, и все остальные, где нужно было прилагать усилия для того, чтобы добиться в жизни успехов, тоже оказались не для него. Больше всего юный Шура Кумок любил валяться на крутой скале, нависающей над морем, и мечтать о кладе. Он даже ясно представлял себе, как с лопатой приходит в грот «Голова Великана» - тот самый, вход в который из-за пробитых природой отверстий и полоски белых валунов внизу напоминал весело скалящийся череп. Там он копает в самом углу и натыкается на железный сундук, зарытый греческими пиратами, весело и удачно грабившими турок и крымских татар. Вскрывает сундук… Остальное любой поймет без лишних слов. Александр так уверовал в это, что некоторое время и в самом деле не расставался с заступом, и в пещере было вырыто немало ям там, где, по расчетам Кумка, должен был находиться сундук.
Клада не было.
Со временем Александр Кумок охладел к поискам сокровищ. С некоторых пор вместо заступа он стал брать на прогулки револьвер «лефоше», у которого в рукоятку был удобно вмонтирован нож. И надо же было такому случиться, что на узкой дорожке одним жарким августовским днем ему повстречался грек Папа Папандопуло, который шел к морю по своим контрабандным делам. Что там у них произошло, не знает никто, но Александр Кумок облегчил Папу на пятьсот полновесных николаевских рублей. Обиженный грек поспешил в полицию, и Саша Кумок получил свой первый срок. Срок оказался небольшим - судьи учли возраст преступника, которому к тому времени едва исполнилось тринадцать лет, его социальное положение, а также личность потерпевшего, который симпатий не вызывал. Выйдя на свободу, обиженный Александр поспешил встретиться с Папой Папандопуло, облегчил его кошелек уже на полторы тысячи рублей и при этом нанес Папе легкие, но оттого не менее болезненные повреждения организма. Теперь уже судьи, учитывая повторность преступления, его дерзость и бесшабашную наглость, приняв во внимание общественную опасность обвиняемого, приговорили Кумка к четырем годам каторжных работ. Оказавшись по примеру декабристов в Акатуе, на Нерчинской каторге, Кумок быстро приспособился к местным условиям, а через пять месяцев зарезал правящего каторгой Петю Кумылгу - из Иванов, не помнящих родства, - за что получил довесок в два года. Но стать героем каторги он не успел - грянула февральская революция, и каторжников распустили по домам. Александр Кумок вернулся в Лукоморск и, не теряя времени, дождался Папу Папандопуло на морском берегу. О чем они спорили и сколько денег Кумок взял у него на этот раз, никто не узнал, но труп Папы нашли через два дня, когда в ушах и носу контрабандиста уже поселились маленькие крабы-бокоплавы. В городе и губернии к тому времени воцарился полный бардак, империя рушилась, в далеком Питере власть в свои руки взяли неведомые большевики, а Кумок ушел в банду екатеринодарского отчаянного экспроприатора Мишки Чепеля по прозвищу Сладкий Мальчик за его любовь к организации налетов на сахарные заводы. Было тогда Кумку девятнадцать лет, и он осознал нехитрую истину - всегда прав тот, кто стреляет первым.
Миша Чепель был слишком занят, чтобы обращать внимание на честолюбивого и слишком быстро взрослеющего юношу. И совершенно напрасно. В девятнадцать лет Сашка влюбился в актрису екатеринодарского театра Марию Семенову, которая молоденького поклонника ценила не слишком высоко, но обожала подарки, которые он ей делал. К тому же Кумок прилично говорил по-французски, и это поднимало его в глазах провинциальных артистов и завсегдатаев театра. Сценично обставив все, Мария отдалась молодому бандиту. Александр потерял голову, запустил руку в отрядную казну, чтобы свести как-то концы с концами, в одной из попоек после успешного грабежа очередного сахарного завода пристрелил потерявшего бдительность Чепеля и встал во главе банды. Красные постепенно набирали силу, и Сашка предпочел покинуть негостеприимные места и обосноваться в окрестностях Лукоморска. Актриса, к тому времени ставшая его капризной и жадной любовницей, также примкнула к отряду и вскоре зарекомендовала себя еще более безжалостной разбойницей, заслужив среди местного населения прозвище Паучиха.
Глава седьмая
Вернувшись, Антон Кторов обнаружил на столе кринку молока, заботливо прикрытую куском ноздреватого хлеба, и рядом - завернутый в чистую тряпицу добрый шмат лукоморского сала, которое еще год назад являлось бесценной валютой и имело хождение во всем крае наряду с самогоном и рулонами керенок. Керенки в отдельных купюрах ничего собой не представляли, но в рулоне имели определенную ценность - ведь счет девальвированной валюты уже шел на миллионы, В отличие от них сало с самогоном как материальные ценности имели не в пример большую стоимость - за фунт сала или бутылку самогона этих керенок было мотать и отматывать.
Антон, не чинясь, уплел все, запив молоком и справедливо рассудив, что голод не тетка.
Дал ему кот пищи для размышлений!
– Ты не отвлекайся, - строго сказал Баюн Полосатович. - Чеши давай! Я тебе кто теперь? Теперь я тебе кто-то вроде агента, даром, что подписку не давал. Был такой у царя человечек, Зубатов ему была фамилия. Так вот он говаривал, что для пользы дела жандарм должен любить своего агента, как члена семьи. Я на это не претендую, но чесать тебе еще учиться и учиться.
И с меня сразу всего не требуй. Тайна, брат, она тогда удовлетворение от разгадки дает, когда эта разгадка не сразу постигается. А ты думал: вени, види, вици? Как не так, Антон Георгиевич, как не так! Вот тебя завтра бойцы из ЧОНа с собой позовут. Как писателя, конечно. Ты, естественно, откажешься. И зря, хочу тебя предупредить. Многое узнаешь, многое увидишь, да и народец к тебе доверием проникнется. А ведь это главное - расположения да доверия добиться. Ты, главное, наган с собой возьми, я знаю, в нем у тебя пули особые - серебром пахнут.
– Не учи ученого, Баюн, - сказал Кторов строго. - Учитель выискался. Мало того что на колени забрался, ты еще и в душу пытаешься залезть. Ты мне вот что скажи: были события, о которых я тебя спрашивал, или бред это?
Кот обиженно сел; щурясь, разглядывал нового знакомого.
– Странный ты человек, Кторов, - сказал он. - Ты кого спрашиваешь? Ты ведь говорящего кота спрашиваешь, и тебе это даже странным уже не кажется. Думаешь, сейчас он все тебе выложит. Зря, зря. Понимать должен - это Лукоморск, тут тебе еще многое странным покажется. Помнится, здесь у нас Александр Сергеевич проездом бывал с родительницей своей. Милейший мальчишка - как разинул рот, так до отъезда его не закрывал. «Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит!»
– А это правда? - поинтересовался Антон.
– Поэтическое преувеличение, - довольно мурлыкнул кот, елозя мордой по кторовским коленям. - Что ты хочешь, ему еще двенадцати не было. Но путаться в Лукоморске ни с кем не советую. Чешуя да слизь еще полбеды, можно на настоящие неприятности нарваться. Солитера хватал когда-нибудь? То-то и оно! Выйди в полдень на берег, многое поймешь.
Кот снова сел.
– Разнежился я здесь с тобой, - сурово сказал он. - Но я в тебе, Кторов, не ошибся. В среду сюда приходи. В это же время. Валерьянки захвати, рыбки, лучше, конечно, речной, морская мне уже как кость в горле. Ты ведь радоваться должен - такие агенты не каждый день случаются, никто ведь на меня и подумать не может, а я существо наблюдательное, интересующееся, потому и потянуло к тебе, ведь ужас как поговорить захотелось. Тут ведь больше молчать приходится. Подашь голос - живо камнем голову пробьют, а то и на костре сожгут. Сам понимаешь - малороссы, еще Гоголь отмечал, что они в глубине души остаются язычниками.
– Так значит, завтра мне с ЧОНом лучше все же поехать? - вспомнив разговор, поинтересовался Антон.
– А то! - ответствовал кот, вытянулся, запустив когти в скамью, и для остроты ощущений подрал ее немного - не до свежих белых царапин, а так, чтобы сноровку и остроту когтей показать.
Антон, не чинясь, уплел все, запив молоком и справедливо рассудив, что голод не тетка.
Дал ему кот пищи для размышлений!
– Ты не отвлекайся, - строго сказал Баюн Полосатович. - Чеши давай! Я тебе кто теперь? Теперь я тебе кто-то вроде агента, даром, что подписку не давал. Был такой у царя человечек, Зубатов ему была фамилия. Так вот он говаривал, что для пользы дела жандарм должен любить своего агента, как члена семьи. Я на это не претендую, но чесать тебе еще учиться и учиться.
И с меня сразу всего не требуй. Тайна, брат, она тогда удовлетворение от разгадки дает, когда эта разгадка не сразу постигается. А ты думал: вени, види, вици? Как не так, Антон Георгиевич, как не так! Вот тебя завтра бойцы из ЧОНа с собой позовут. Как писателя, конечно. Ты, естественно, откажешься. И зря, хочу тебя предупредить. Многое узнаешь, многое увидишь, да и народец к тебе доверием проникнется. А ведь это главное - расположения да доверия добиться. Ты, главное, наган с собой возьми, я знаю, в нем у тебя пули особые - серебром пахнут.
– Не учи ученого, Баюн, - сказал Кторов строго. - Учитель выискался. Мало того что на колени забрался, ты еще и в душу пытаешься залезть. Ты мне вот что скажи: были события, о которых я тебя спрашивал, или бред это?
Кот обиженно сел; щурясь, разглядывал нового знакомого.
– Странный ты человек, Кторов, - сказал он. - Ты кого спрашиваешь? Ты ведь говорящего кота спрашиваешь, и тебе это даже странным уже не кажется. Думаешь, сейчас он все тебе выложит. Зря, зря. Понимать должен - это Лукоморск, тут тебе еще многое странным покажется. Помнится, здесь у нас Александр Сергеевич проездом бывал с родительницей своей. Милейший мальчишка - как разинул рот, так до отъезда его не закрывал. «Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит!»
– А это правда? - поинтересовался Антон.
– Поэтическое преувеличение, - довольно мурлыкнул кот, елозя мордой по кторовским коленям. - Что ты хочешь, ему еще двенадцати не было. Но путаться в Лукоморске ни с кем не советую. Чешуя да слизь еще полбеды, можно на настоящие неприятности нарваться. Солитера хватал когда-нибудь? То-то и оно! Выйди в полдень на берег, многое поймешь.
Кот снова сел.
– Разнежился я здесь с тобой, - сурово сказал он. - Но я в тебе, Кторов, не ошибся. В среду сюда приходи. В это же время. Валерьянки захвати, рыбки, лучше, конечно, речной, морская мне уже как кость в горле. Ты ведь радоваться должен - такие агенты не каждый день случаются, никто ведь на меня и подумать не может, а я существо наблюдательное, интересующееся, потому и потянуло к тебе, ведь ужас как поговорить захотелось. Тут ведь больше молчать приходится. Подашь голос - живо камнем голову пробьют, а то и на костре сожгут. Сам понимаешь - малороссы, еще Гоголь отмечал, что они в глубине души остаются язычниками.
– Так значит, завтра мне с ЧОНом лучше все же поехать? - вспомнив разговор, поинтересовался Антон.
– А то! - ответствовал кот, вытянулся, запустив когти в скамью, и для остроты ощущений подрал ее немного - не до свежих белых царапин, а так, чтобы сноровку и остроту когтей показать.