Но лошади у Орбита не было, потому до Тинтайоля добирался лесник долго и к воротам подошел изможденный и грязный, охрана пускать не хотела. Но он требовал личной встречи с королем, один на один, без свидетелей. Воины посмеялись вначале, однако лесник решился и сказал всего лишь одно слово: «Тристан». Тут же кто-то из охранников побежал наверх. И лесника пригласили к королю и покормили, а после велено было удалиться всем, и Марк потребовал:
– Рассказывай.
Орбит рассказал, увенчав свой рассказ заранее придуманной фразой:
– …и увидел я королеву и Тристана нагими и лежащими в объятиях друг друга.
Не видел он их лежащими, тем более нагими, не видел, потому что, подкравшись к гроту и попытавшись заглянуть в дверную щель, услыхал позади, из густой листвы, шум шагов и ломаемых веток и обделался еще прежде, чем успел повернуться. Оказалось, просто косуля шла себе через кустарник на водопой, но, Боже мой, если б Тристан проснулся, ни один сумасшедший не дал бы медного денье за жизнь лесника! Словом, отмываться в реке пришлось долго, а вода холоднющая была осенним-то утром, и злоба от этого всего еще сильнее скручивала Орбита.
А теперь он все точно рассчитал. Последняя фраза окончательно убедила короля. Была она в общем-то честная, Орбит ведь знал, чем в действительности занимаются молодые люди в лесной пещере, а что своими глазами не видел – велика ли беда? Да и срамно это – за чужой любовью подглядывать.
Король поверил. Выдал леснику задаток. Быстро собрался, велел седлать двух лошадей – себе и Орбиту. И строго-настрого запретил кому бы то ни было следовать за ними.
Андрол, считавшийся в ту пору начальником королевской охраны, даже дар речи потерял в первый момент от такого безумного приказа, а потом заговорил много и быстро:
– Помилуй, мой король! Как можно ехать совсем без свиты? Властитель, которого никто не охраняет – это же супротив всех правил! Это неслыханно, дядя! Возьми хотя бы меня с собою. Не могу же я позволить тебе уехать без сопровождения. Да если что – не дай Боже! – я потом в жизни не прощу себе!
– И не прощай, Андрол, – улыбнулся король Марк. – Я отдал приказ – твое дело выполнить.
– Конечно, дядя. – Барон понял, что дальнейшие уговоры бессмысленны. – Однако не соизволишь ли ты объяснить хотя бы, ради чего так рискуешь своей жизнью?
– Мой меч со мною, и еду я недалеко, – сообщил Марк, не отвечая на вопрос. Потом сделал паузу и решил все-таки дать объяснение странному своему поступку: – Девица мне назначила свидание, а к месту тайной встречи проведет лесник. Или вы решили уже, что я без королевы и мужчиной быть перестал?
Рассмеялся король, и оба всадника, Марк и Орбит, растворились в утреннем тумане, только цоканье копыт еще долго слышалось вдалеке.
Лесничий не обманул, а потому был награжден и отпущен – король свое слово держать умел.
И вот, оставшись один, долго сидел Марк в мокрых от начавшего таять ночного инея кустах, смотрел на поднимавшееся за деревьями холодное розовое солнце и все никак не решался приблизиться и войти в пещеру. Боялся? Да. И страх присутствовал тоже, Тристан ведь мог и убить его, невзирая на родство. Но главное… Главным было другое: он перестал понимать, для чего пришел. Почему – знал. Просто потому, что не мог не прийти, тянуло его сюда, сильнейшее чувство тянуло. А вот для чего?..
Да уж, не зря он отправился в путь совсем один. Знал, что выглядеть будет глупо, еще глупее, чем тогда на дереве.
Долго сидел король, уже солнце слегка припекать начало, и он удивлялся, что же это молодые люди не встают, пора бы уж! А потом вдруг вспомнил о Курнебрале, ушедшем с собакой на утреннюю охоту, и чуть не подпрыгнул: чего он ждет? Пока его заметит тут оруженосец Тристана? Вот уж смеху-то будет на весь Тинтайоль!
Марк резко поднялся, отряхнул капли с рукавов и, сжимая в руке меч, двинулся к гроту.
Вошел и залюбовался: так красивы были они оба, спавшие нераздетыми по разные стороны постели из листьев, лица свежие, загорелые, умиротворенные, позы – расслабленные, свободные, непринужденные, а между ними лежал знаменитый меч Тристана, тот самый, с выщерблиной, оставшейся после боя с Моральтом. Марку был слишком хорошо знаком смысл этого символа, чтобы он мог подумать о чем-то еще. Полоска стали между мужчиной и женщиной – отсутствие плотской любви. Они не любовники!!! Бароны все лгали ему! О его несчастная жена! О его несчастный племянник! Они так любили короля Марка. А он, кровожадный, поверил негодяям. Чудом избежали смерти Тристан и Изольда, и вот теперь, конечно, они скрываются от него и здесь, в изгнании, ведя жизнь, полную лишений, просто помогают друг другу, как близкие родственники, как брат и сестра.
Марк чуть не прослезился, глядя на них, а они, молодые и красивые, спали крепко, как только молодые и умеют спать. Они не замечали его присутствия и не подозревали ни о чем. Они были в его власти, он имел возможность довести до логического конца начатое однажды дело и здесь, в их утлом лесном жилище, завершить неудавшуюся казнь. Он представил себе, как заносит тяжелый меч с золотой рукояткой и отрубает головы обоим спящим. Очень ярко представил, так ярко, что его даже затошнило слегка.
Мысль об убийстве была уже слишком запоздалой и потому неуместной. Он больше не хотел для них смерти. Он хотел видеть их снова у себя при дворе. Обоих. Дико, разумеется, но это так. И что же, растолкать их сейчас: «Тристан, сын мой, вставай! Изольда, супруга моя, проснись! Поехали скорее домой!» Романтика, бред, безумие… Это невозможно. Он все перечеркнул тогда, на площади.
И король Корнуолла почувствовал, как по щеке его покатилась настоящая слеза. Он наклонился к Изольде, из последних сил сдерживаясь, чтобы не поцеловать ее, и тихо-тихо, нежно-нежно потянул кольцо с ее безымянного пальца. Да, это тот самый перстень с большим янтарно-желтым гелиодором, подаренный Марком ей на свадьбу.
У Изольды были настолько миниатюрные ладошки с невероятно тонкими пальцами, что ювелиры тогда все-таки просчитались и перстень оказался чуточку велик. Она даже снимала его, когда купалась или ехала на охоту, боялась потерять. Теперь же стащить кольцо с пальца оказалось не самой простой задачей. Подивился король: отчего бы полнеть Изольде при такой-то убогой жизни в лесу, а она как будто и впрямь выглядит плотненькой, крепенькой, румяной. Марк отогнал прочь неприятные для него догадки и мысленно объяснил дело так: «Королеве теперь приходится непривычно много работать руками, оттого и пальцы разнесло, и мышцы окрепли, а румянец… Что ж, самый яркий румянец у деревенских девок бывает».
Марк быстро набросил на освободившийся палец Изольды кольцо с карбункулом, опять же свадебное, привезенное невестой из Ирландии и подаренное ему в тот самый день, а еще, прежде чем уйти, заменил меч Тристана своим. Эта идея, посетившая Марка буквально в последний момент, была замечательна: без своего любимого меча Тристан долго не сможет, уж это точно, значит, вынужден будет вернуться в Тинтайоль.
«Все еще будет хорошо», – уверял себя Марк, торопливо шагая через мокрые желтые кусты к своей лошади, привязанной у большого корявого дуба в глухом овраге.
– Ну вот и все, – нарочито громко сказала Изольда, проснувшаяся первой. – Сказка кончилась.
– Что такое? – встрепенулся Тристан, привычным движением хватаясь за меч, и, словно обжегшись, отбросил его: меч-то был чужой – это определялось сразу, на ощупь, вот только чей, откуда – спросонья нелегко было сообразить.
– Ваня! Не напрягайся так. Это меч короля Марка, я его очень хорошо помню, видишь вензель на золотой чашке?
– Вижу, – понуро сказал Ваня. – Я его тоже хорошо помню.
– И вот еще. – Маша показала ему перстень. – Он здесь был. А мы дрыхли, как сурки. Он мог убить нас.
– Почему не убил? – спросил Иван.
– Почему рыба не летает? – задумчиво проговорила Маша и ответила сама себе: – Не хочет.
– А я тебя серьезно спрашиваю.
– Видишь ли, он был тут совсем один.
– Ага, – кивнул Иван с удовлетворением. – Мне нравится уверенность, с которой ты это говоришь. Не предположение, а точное знание: так и было. Опять легенду восстанавливаем по памяти? Маша, я уже ни черта не понимаю. Почему иногда ты помнишь и знаешь, что с нами будет, а иногда забываешь или напрочь все путаешь?
– Спроси что-нибудь полегче, Ванюш.
– Хорошо. Сейчас ты можешь сказать, что будет дальше?
– Что будет, знать невозможно, я тебе не цыганка с Киевского вокзала. Что должно быть согласно легенде, я постараюсь вспомнить, только боюсь, мы уже очень далеко от этой схемы уехали, потому что ты разгильдяй и постоянно все каноны нарушаешь.
– Ну и что? – спросил Иван. – Я хочу жить, как хочу. Я не верю в предсказания, предопределение, провидение и привидения. Не верю, и все тут! Захочу снести Марку башку и снесу – плевать мне на все древние легенды!
– А ты хочешь его убить? – удивленно спросила Маша.
– Нет, не хочу.
– Я так и думала. Теперь слушай. Марк простит нас. Собственно, он уже простил. Но вернуться в Тинтайоль смогу только я одна. Тебе придется уехать. Куда – сам решишь. В общем, это не важно. Мы будем встречаться иногда, поводов будет еще много, но вообще…
– Постой, постой, – прервал ее Иван, – ты о чем говоришь-то? О легенде или о том, что с нами будет?
– Ванюш, а какая разница?
– А такая разница: один ебет, другой дразнится!
– Фу, – сказала Маша. – Зачем ты мне хамишь?
– А ты зачем мне гадости говоришь?!
– Какие гадости?
– Обыкновенные!!! – Иван все закипал и закипал. – Ты что же, собираешься вернуться к человеку, который желал тебе медленной и страшной смерти? Ты от меня уходишь к нему?!
– Остынь, – сказала Маша холодно, и он испугался, услышав ее совсем чужой, незнакомый голос. (Так уже было однажды, он только не мог вспомнить, когда именно.) – Остынь. Все не так просто, как ты пытаешься здесь изобразить. Во-первых, я жена короля Марка по Римскому Закону, мы венчались во храме. Во-вторых, он любит меня. Не надо саркастически улыбаться – действительно любит. В-третьих, умение прощать – это как раз и есть способность забывать страшное. А забыть, как тебе наступили на ногу, может каждый – в этом нет особой добродетели. В-четвертых, мне надоело жить в лесу…
– Стоп, стоп, стоп! – закричал Иван, словно режиссер на съемочной площадке. – Это все у тебя в-шестнадцатых и в-семнадцатых, не ври мне, пожалуйста. А во-первых у тебя – легенда, во-вторых – легенда и в-третьих – тоже легенда. Разве нет?
– Ну допустим.
– Что «допустим»? Почему это так?
– Я же в самом начале говорила: спроси что-нибудь полегче.
– Там был другой вопрос.
– Да нет, тот же самый, – махнула рукой Маша.
– Ну и кому мне его задать?
– А хотя бы отшельнику Нахрину.
– Почему отшельнику?! – обалдел Иван.
– А потому что он неглупый человек. Он еще тогда, весной, дал нам верный совет, только по времени на полгода ошибся.
– Вот как! Ну пошли.
– Куда? – спросила Маша бесцветным голосом.
– «Куда-куда!» – передразнил он. – На хрен. То бишь к Нахрину.
И Маша впервые за утро улыбнулась.
Но целоваться они все равно не стали. Настроение было уже испорчено. И вообще Иван вдруг вспомнил, что они уже не первую ночь спят порознь. Якобы из-за усталости: с наступлением холодов работы по хозяйству стало значительно больше, да и вообще энергия расходовалась интенсивнее. Значит, якобы из-за усталости. А на самом деле? Он боялся не только говорить об этом – он боялся даже подумать. Но это была страусиная политика: думай не думай, а от тебя уже ничего не зависит. И вообще «попробуйте не думать о белой обезьяне».
Он вдруг с ужасом осознал, что за все время, пока они говорили, размышлял совершенно не о том. Ведь им предстояла разлука, о чем абсолютно прямо заявила Маша, а он начал беспокоиться о соответствии событий тексту легенды, об отношении к королю Марку, о собственной независимости… Он даже ни разу не спросил: «А как же ты без меня? А как же я без тебя?!»
Что-то оборвалось между ними, что-то закончилось. Действие любовного напитка? Ха-ха.
– Маша, – спросил он внезапно, но как-то робко и даже испуганно, – ты больше не любишь меня?
– Дурачок! Просто закончилось действие любовного напитка.
«Господи, она же мысли мои читает!» – радостная вспышка в голове.
– Какого напитка, Маша? Ты с ума сошла! Мы же его не пили.
– Того, что Бригитта давала, – не пили, верно. А другой?
– «Джонни Уокер», что ли? Издеваешься, Машунь?
– Вовсе нет. Ты просто невнимательно слушал старика отшельника. «Все средства подобного рода рано или поздно заканчивают свое действие». Примерно так он сказал. Ключевое слово «все». Понимаешь? Где грань между любовью, наведенной приворотным зельем, и любовью, как тебе кажется, настоящей, от Бога, то есть, попросту говоря, наведенной иными, но тоже высшими, непостижимыми, магическими силами?
– Машка, а ты не мудришь ли, филолог мой дорогой? – ядовито осведомился он, уже чувствуя, впрочем, что рациональное зерно в ее рассуждениях есть.
– Нет, Ваня, не мудрю, тут проще и короче никто сказать не сумеет. Вот ты, например, знаешь, что такое любовь?
– Н-ну-у…
– Баранки гну. Я тоже не знаю, не расстраивайся, Вань. Не ты один такой глупый. И все-таки. Любовь – это навсегда. С любовью мы умрем и, возможно, после смерти пойдем с нею дальше. А то, что творилось с нами в последние три года, называется просто страстью. Страсть не может быть вечной. Она перегорает и… иногда вспыхивает вновь, а иногда…
– Маша. – Он сделал шаг к ней и положил руки на плечи. – Машенька, я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя, Ваня, – ответила она шепотом.
И все-таки они поцеловались. По-настоящему, трепетно, горячо, как много лет назад, в Москве, на улице Остужева. Стояли обнявшись у дверей своего грота в мягких лучах нежаркого осеннего солнца, и ничего им было больше не надо – только стоять вот так, ощущая тепло друг друга, и понимать, что они – одно целое. Они соединялись идеально, как две платоновские половинки, как два соседних осколочка затерявшегося в пространстве и времени далекого родного мира.
Кто-то вздохнул тяжело за спиной Изольды и тихонько кашлянул. Тристан открыл глаза. Конечно, это был его верный оруженосец.
– Мы уходим отсюда, Кур. Король обнаружил нас, но, похоже, простил. Видишь, он оставил свой меч взамен моего. Изольда возвращается в Тинтайоль. А мы с тобой – может быть, тоже, а может… ну, в общем, как Марк решит.
– Что ж, с Богом, – согласился Курнебрал. – По мне – так лучше бы уехать в иные края. Ты молод, Тристан, полон сил, тебе еще предстоит совершить немало подвигов. Негоже такому знаменитому рыцарю сидеть дома, словно старику. Поехали послужим, например, королю фризов или уж сразу в Камелот. Слышал я, при дворе Артура давно ждут тебя за Круглым Столом.
– Не торопи события, Кур. Мы сначала напишем послание Марку, получим от него ответ, а уж потом будем решать.
– Вот именно, – сказала Изольда. – Вдруг мы его неправильно поняли и он еще пришлет за нами своих цепных псов, чтобы повязать всех троих во сне и опять возвести на костер?
– Это вряд ли, – трезво рассудил Курнебрал.
– Почему вряд ли? – Тристану сделалось любопытно.
– Ну, перво-наперво скажу так: на одну казнь два раза не водят. А потом… Неужели вы думаете, что я не вижу? Оба вы заговоренные. Особенно ты, Тристан. Ты вообще не Тристан на самом деле, не из Лотиана ты. И я это знаю. Кому, как не мне, лучше других знать? Вот сейчас смотрю на тебя и гадаю: а что, если мальчика моего еще раз подменили? Какой-то ты опять другой стал, неправильный…
– Постой, постой, Курнебрал, что ты говоришь? Что ты мелешь?! Как это я не Тристан? Как это меня подменили?
А параллельно думал про себя, с пулеметной скоростью прокручивая варианты, силясь сообразить, в чем же дело.
«Вот это откровения! Кто нас продал? Не мог же простой оруженосец Курнебрал, хоть он и неглупый мужик, сам до всего додуматься! И что теперь будет? Всем хана? Гигантский катаклизм вселенского масштаба?»
Мысли Тристана путались, наползали одна на другую, и у Изольды в глазах читалась настоящая паника.
– Выслушай меня, мой мальчик, – проговорил Курнебрал печально. – Это было пять лет назад. После долгих поисков по всей Испании, Франции и Британии мы с отцом твоим названым Роялем прибыли в Корнуолл, и в лесу, уже совсем неподалеку от Тинтайоля, повстречался нам добрый волшебник Мырддин. «Куда путь держите, господа?» – поинтересовался он. «В Тинтайоль», – признались мы сразу. «Тогда знайте, – сказал Мырддин. – При дворе короля Марка встретите вы юношу ладного и пригожего во всех отношениях по имени Тристан. Будет он не слишком похож на того Тристана, которого знали вы три года назад и который уплыл из Эрмении на норвежском судне. Но назовется он именно Тристаном Лотианским, и узнает вас как родных, и будет помнить все, что помните вы. Поэтому вы, господа, сделаете вид, что узнали его тоже, и, всплеснув руками от удивления и радости, воскликнете, повернувшись к королю Марку: «Ба! Да этот Тристан – не кто иной, как сын Рыбалиня Кагнинадеса и Блиндаметт Белозубой!» Вы должны сделать так, как я велел, если искренне желаете добра стране логров». Мы не успели ничего спросить у Мырддина, он, по обыкновению своему, исчез меж деревьев, словно растворился. Ну и конечно, мы исполнили все, как он сказал. Рояль уже через несколько дней забыл про встречу с волшебником и по сей день свято верит, что ты и есть тот мальчик, которого он воспитывал с пеленок. А я вот не забыл почему-то. И как же я могу теперь не видеть, что ты совсем другой человек? У тебя и родинки нет на шее справа, большая такая родинка была у Тристана – выпуклая и мягкая. И вообще ты совсем другой. И лицом, и голосом, и привычками. Но я давно зову Тристаном именно тебя и не спрашиваю твоего настоящего имени, потому что тебя, пришелец, я тоже полюбил. Вот так, мой господин. Я поклялся тебе в верности и слово свое сдержу, какое бы могучее колдовство ни стояло за твоими плечами.
– Спасибо тебе, Курнебрал. Можно я ничего не буду отвечать тебе сегодня?
– Тебе решать, Тристан. Я просто хотел, чтобы ты знал правду. Вдруг показалось, что как раз настало время для этого.
И они все трое помолчали, словно забыв друг о друге и каждый уйдя мыслями во что-то свое.
– Надо поторопиться, – сказала вдруг Изольда. – Готовь лошадей, Кур, а мы соберем все, что хотим забрать с собою. Хотелось бы добраться до Нахрина, прежде чем стемнеет.
И когда они были уже полностью готовы, Тристан оглянулся на столь тщательно обустроенный им грот и произнес вслух:
– Прощай, уютное гнездышко! Нам было очень хорошо здесь!
– Прощай! – вторила Изольда.
А хозяйственный Курнебрал заметил:
– Надо будет предложить лесному деду (так он звал Нахрина) перебраться сюда, избушка-то его дюже подгнивать стала…* * *И все-таки уже совсем стемнело, когда они подъезжали к жилищу отшельника. Лес наполнился зловещими шорохами, нетопыри хлопали крыльями, иногда ухал филин, посверкивали в кустах чьи-то красные глаза, шелестели сухие листья. Пришлось запалить факелы, и быстрые тени от них метались в кустах, вспугивая лесную мелочь. Наконец скит выплыл из колыхания тьмы впереди угрюмой серой пирамидой, и Тристан различил во мраке дрожащий свет маленького оконца. Но свет струился не желтый, какой бывает от свечи или лампадки, а подозрительно зеленоватый, даже с голубоватым слегка оттенком.
– Стойте! – скомандовал Тристан, передал свой факел Курнебралу, спешился и один подошел к избушке.
Ступал он тихо-тихо и в окно заглянул с осторожностью настоящего профессионала.
«Ё-моё!» – Тристан чуть не выкрикнул этого вслух.
На столе у отшельника стоял маленький телевизор «Тошиба», а Нахрин сидел напротив на табуретке и увлеченно смотрел футбол. Как раз дали титры внизу, и Тристан прочел: сборная Уэльса выигрывала 2:0 у сборной Ирландии.
Он, конечно, и сам бы посмотрел с удовольствием, но, ё-моё, для того ли пришли сюда?!
Тристан тихонечко постучал в слюдяное окошко. Да нет, не слюдяным оно было – натуральное, стеклянное, потому и видно так хорошо. Нахрин обернулся. И никакой это, на хрен, не Нахрин! Мырддин это. Ну конечно же, Мырддин. Глаза зеленые, глубокие, улыбчивые и будто светятся изнутри, как у кота. Тристан ткнул указательным пальцем в сторону телевизора, потом большим через плечо назад и наконец постучал костяшками себе по кумполу, дескать, ты чего, старик, соображаешь, мы тут не одни! Мырддин понимающе кивнул, экранчик загасил в тот же миг и пошел открывать.
И когда они все трое, пройдя внутрь, воткнули факелы в щели между бревен и сели, никакого телевизора в домике уже не было, правда, у изножия большого свежеструганого креста громоздился не слишком мелкий предмет под черной тряпкой, и он мог оказаться хоть пылесосом, хоть холодильником.
– А где Нахрин? – спросил Тристан.
– Я за него, – просто ответил Мырддин.
– Понятно, – протянул Тристан, не зная, с чего начать разговор.
И Мырддин заговорил сам:
– Я вам тут письмишко для короля Марка заготовил. Ну то есть его как бы Нахрин составил. Марк, разумеется, знает, что ты, Тристан, грамоте обучен, но ведь благородным рыцарям не пристало такой чепухой заниматься. Так что вот, прочти и личным перстнем своим пергамент сей запечатай. А Курнебрал завтра утречком отвезет королю.
– Не убьют его там? – заботливо поинтересовалась Изольда.
– Не должны, – уклончиво ответил Мырддин. – Марку нужен Тристан, а не его оруженосец.
Тристан быстро пробежал глазами послание, составленное витиевато и по-латыни. Суть его сводилась к заверениям в любви и верности, а также было там напоминание о славном прошлом, признание непонятно каких ошибок и надежда на всеобщее прощение – последнее было наиболее разумно, так как в расплывчатой формулировке не указывалось определенно, кто и кого должен простить. Но все-таки в конце вместо традиционного «vale», то есть «будь здоров», очень хотелось приписать просто и по-русски: «Да пошел ты… старый козел!» Но Тристан, конечно, приписывать ничего не стал, а макнул перстень в предложенную Мырддиным красноватую гадость и просто поставил печать. После чего письмо было свернуто, перевязано бечевкой и заляпано сверху еще какой-то гадостью, так же потребовавшей отпечатка личного перстня Тристана. Может, это был просто воск, но в полутьме разве разглядишь?
– Представляешь, – шепнул он Изольде по-русски, – сюда бы еще штампик «УПЛОЧЕНО».
Мырддин расслышал, скривился как-то неопределенно от этой шутки и проговорил:
– Ну вот что, братцы. А сейчас пожуйте чего-нибудь да ложитесь-ка вы спать. Утро вечера мудренее.
Возражений не было.
Проснулся Тристан от волшебных, давно забытых запахов: хорошего кофе и роскошного табака «Клэн». Приоткрыл глаза и понял: к счастью, все это наяву. Запахи, кстати, только наяву и бывают. Мырддин сидел за столом с деревянной чашкой в руке и, щуря зеленый глаз, раскуривал трубку. Значит, Курнебрал уже ускакал в Тинтайоль.
– С добрым утром, ребята! Ну что, кофейку? – предложил как ни в чем не бывало добрый волшебник.
– Некоторые, конечно, любят, чтобы им подавали кофе в постель, но я предпочитаю сначала умыться, – улыбнулась Изольда.
– Я тоже, – поддержал Тристан. – И даже зарядку сделать бы неплохо.
– Валяйте, – разрешил Мырддин.
А когда они наконец сели завтракать, Тристан спросил:
– Ну и что все это значит?
– Да ничего, просто маленькая передышка на вашем долгом и трудном пути. Могу я сделать для вас что-то приятное?
– Спасибо. Только хотелось бы все-таки знать, наш долгий и трудный путь – он куда?
Спрашивал Тристан, но Мырддин почему-то повернулся к Изольде:
– Ах, Маша, Маша! А рыцарь-то твой грамотный вопрос задает. С позволения сказать, Рыцарь Интеллектуального Образа. Страсть какой бедовый! Настолько грамотный вопрос задает, что я, право, и не знаю, как ответить.
– А вы попроще, попроще как-нибудь, без экивоков, – посоветовал Тристан.
– Без экивоков, говоришь? Ну ладно, слушайте. Да, вот тут сигареты есть, если хотите.
Он вынул откуда-то из-под стола пачку традиционного, на этот раз красного «Соверена», поднялся и заходил по тесной полутемной комнатке, разгоняя руками струйки дыма и бормоча себе под нос:
– Окошко-то, пожалуй, надо открыть… а то задохнемся тут… без экивоков, значит… хорошо…
Дым клубился в тесной каморке необычайно густо, словно курили в ней не трое, а целый взвод.
– Первое! – внезапно объявил Мырддин, вскинув на них огромные зеленые глазища. – Вы оба умерли там, у себя, в двадцатом веке. Вас там не ждут.
Второе. Здесь, в Логрии, очень рассчитывали на сэра Тристана. Но вышла осечка: лохланнахи выкинули его со своего корабля чуточку позже, чем хотелось бы, и море вынесло шлюпку не к тому берегу. Тристан – будущий великий рыцарь с уникальными способностями – погиб в восемнадцатилетнем возрасте на крошечном необитаемом острове.
Третье. Мы забросили тебя сюда, господин Горюнов Иван Николаевич, чтобы спасти Логрию, а в итоге – и весь этот мир, мы хотели восстановить равновесие в истории.