Страница:
— Овцы? — спросил Харден.
— Туристы, — ответила она, достав пачку сигарет.
Харден смотрел на воду и думал о том, что Кэролайн лежит сейчас на холодном песчаном дне океана или плавает в своем спасательном жилете, а ее мертвое тело стало добычей для птиц. Он постарался отогнать от себя эти мысли.
— Что с вами? — спросила его Аканке.
— Я вспомнил о жене.
— Я уверена, что она умерла легко и без мучений. Вы спаслись просто чудом.
«Почему именно я? — подумал Харден. — Что чувствовала Кэролайн? Как представить себе эту боль и ужас?»
Некоторое время они шли молча.
Доктор Аканке прервала его мысли, заметив:
— Какая прекрасная страна!
— Откуда вы родом? — поинтересовался Харден.
— Из Нигерии.
Это было первое слово, произнесенное ею не по-английски. В ее устах название страны прозвучало гордой музыкой.
— У вас произношение коренной англичанки.
— Я приехала в Англию еще ребенком.
— Вам никогда не хотелось вернуться в Нигерию?
— Через месяц я уезжаю в Лагос, — ответила она и, прикрыв глаза от солнца своими темнокожими изящными руками, взглянула на море. — Ваша жена тоже была врачом.
— Откуда вы знаете?
— Мне сказал ее отец.
— Чем могу служить? — вежливо спросил Харден. За закрытой дверью раздался мокрый, булькающий кашель.
Женщина покачала головой, кусая губы.
— Я приняла вас за своего сына. Он должен приехать из Плимута.
Ее голос прервался, и она опустилась в кресло.
Харден опустился рядом с ней на колени.
— Могу ли я чем-нибудь вам помочь?
Снова раздался кашель. Женщина подняла голову, прислушиваясь к приступу, который никак не кончался, перейдя в душераздирающие хрипы. Когда кашель наконец прекратился, ее напряженное тело облегченно расслабилось.
— Это мой муж. У него рак горла. Еще два дня назад он был здоров, — сказала женщина удивленным тоном, — а доктор говорит, что к ночи он умрет... Наш мальчик должен приехать из Плимута...
Харден кивнул. Доктор Аканке вчера упоминала про этого больного.
— Сперва я не хотела ему звонить, потому что у него как раз экзамены, но скоро все кончится. — Она выглядела измученной, ее круглое лицо было белым, как штукатурка. Приступ кашля за стеной начался снова. — Наверно, он очень страдает. Я хочу, чтобы он умер поскорее.
— Я понимаю, — сказал Харден, взяв женщину за руку.
— В этом нет ничего плохого.
— Конечно, нет.
Внезапно он заплакал, изливая на груди незнакомой женщины свое горе. Так их застал сын женщины, студент университета. Он поблагодарил за сочувствие.
Глава 4
— Туристы, — ответила она, достав пачку сигарет.
Харден смотрел на воду и думал о том, что Кэролайн лежит сейчас на холодном песчаном дне океана или плавает в своем спасательном жилете, а ее мертвое тело стало добычей для птиц. Он постарался отогнать от себя эти мысли.
— Что с вами? — спросила его Аканке.
— Я вспомнил о жене.
— Я уверена, что она умерла легко и без мучений. Вы спаслись просто чудом.
«Почему именно я? — подумал Харден. — Что чувствовала Кэролайн? Как представить себе эту боль и ужас?»
Некоторое время они шли молча.
Доктор Аканке прервала его мысли, заметив:
— Какая прекрасная страна!
— Откуда вы родом? — поинтересовался Харден.
— Из Нигерии.
Это было первое слово, произнесенное ею не по-английски. В ее устах название страны прозвучало гордой музыкой.
— У вас произношение коренной англичанки.
— Я приехала в Англию еще ребенком.
— Вам никогда не хотелось вернуться в Нигерию?
— Через месяц я уезжаю в Лагос, — ответила она и, прикрыв глаза от солнца своими темнокожими изящными руками, взглянула на море. — Ваша жена тоже была врачом.
— Откуда вы знаете?
— Мне сказал ее отец.
* * *
Вернувшись с первой длинной одиночной прогулки, Харден вошел в приемную госпиталя. При его появлении какая-то женщина средних лет в простом платье вскочила на ноги с возгласом облегчения, но ее лицо тут же поникло.— Чем могу служить? — вежливо спросил Харден. За закрытой дверью раздался мокрый, булькающий кашель.
Женщина покачала головой, кусая губы.
— Я приняла вас за своего сына. Он должен приехать из Плимута.
Ее голос прервался, и она опустилась в кресло.
Харден опустился рядом с ней на колени.
— Могу ли я чем-нибудь вам помочь?
Снова раздался кашель. Женщина подняла голову, прислушиваясь к приступу, который никак не кончался, перейдя в душераздирающие хрипы. Когда кашель наконец прекратился, ее напряженное тело облегченно расслабилось.
— Это мой муж. У него рак горла. Еще два дня назад он был здоров, — сказала женщина удивленным тоном, — а доктор говорит, что к ночи он умрет... Наш мальчик должен приехать из Плимута...
Харден кивнул. Доктор Аканке вчера упоминала про этого больного.
— Сперва я не хотела ему звонить, потому что у него как раз экзамены, но скоро все кончится. — Она выглядела измученной, ее круглое лицо было белым, как штукатурка. Приступ кашля за стеной начался снова. — Наверно, он очень страдает. Я хочу, чтобы он умер поскорее.
— Я понимаю, — сказал Харден, взяв женщину за руку.
— В этом нет ничего плохого.
— Конечно, нет.
Внезапно он заплакал, изливая на груди незнакомой женщины свое горе. Так их застал сын женщины, студент университета. Он поблагодарил за сочувствие.
Глава 4
Приятная майская погода, которой Харден наслаждался в Корнуолле, в Лондоне сменилась холодными весенними дождями, и после целого дня бесцельного хождения из Британского Адмиралтейства в американское посольство холодная ярость вытеснила из него последние остатки депрессии.
Насытившись по горло своими хождениями, он позвонил Биллу Клайну в Нью-Йорк. Клайн, будучи не в состоянии убедить Хардена в тщетности юридических процедур, связался со своими друзьями в Вашингтоне. На следующий день кто-то, обладавший в американском посольстве влиянием, решил, что Питер Харден заслуживает личного внимания поверенного в делах. Его звали Джон Кейв. Это был скучный молодой человек, носивший галстук «Линкс-клуба» и занимавший внушительный кабинет с окнами, выходящими в сад.
— Полагаю, — начал Харден, — вы должны знать, что я намереваюсь подать в суд на капитана корабля, потопившего мою яхту. Я выяснил, что его зовут Седрик Огилви и, судя по всему, он английский гражданин. Я хочу, чтобы меня представили какому-нибудь чину из Адмиралтейства, который обладает полномочиями, чтобы начать расследование.
— "Левиафан" зарегистрирован в Либерии, — возразил Кейв. — Подставной флаг.
— Меня не интересует, кто владельцы корабля. Меня интересует капитан.
— Как там Джон? — поинтересовался служащий Адмиралтейства, к которому Кейв направил Хардена.
— Я только что от Него, — ответил Харден. Его терпение истощалось. С утра болело колено, и в чересчур душном кабинете его лихорадило. Он ослабил галстук и расстегнул белый воротничок.
— Доктор Харден, я обсуждал ваше дело с теми людьми, с которыми вы вчера встречались, и полагаю, что все факты мне известны. К несчастью, сэр, мы ничего не можем для вас сделать. Если бы вы были не единственным свидетелем происшествия и если бы это был очевидный случай должностного преступления, то мы могли бы арестовать судно, но, насколько нам известно, ни одно из этих условий не выполняется. Простое слушание в суде было бы бесполезно, так как у нас нет полномочий подвергать судебному преследованию либерийский корабль.
— Но капитан — англичанин, — упрямо ответил Харден. Его волосы упали на лоб, и он откинул их назад. Ему давно нужно было подстричься, он чувствовал себя чересчур лохматым в этих аккуратных кабинетах. Его сердце защемило при мысли о том, что Кэролайн всегда стригла ему волосы. Он не ходил в парикмахерскую десять лет.
— Англичанин, но командует судном под иностранным флагом, который принадлежит бог знает кому, — возразил служащий. — Мне очень жаль, сэр. Искренне вам сочувствую.
Он вздрогнул, ощутив на себе невидящий взгляд Хардена.
Выйдя из Адмиралтейства, Харден зашагал под дождем вдоль набережной. Он вспотел от жара несмотря на промозглый холод. Колено болело и отказывалось работать. Он срезал угол через Темпл-Гарденс, остановился у двери офиса Нортона, но заходить не стал, а пошел дальше, чувствуя растущее отчаяние и не зная, что делать.
Было время ленча. На Флит-стрит кишела толпа, в которой Харден чувствовал себя одиноким и чужим. Узкие тротуары были запружены народом, в барах — яблоку негде упасть. Почувствовав голод, Харден зашел в какой-то бар и заказал горячий пирог с мясом, но сбежал из теплого и уютного помещения, прежде чем принесли заказ, не в силах вынести воспоминаний о Кэролайн и их совместных поездках в Лондон.
Оказавшись в старом Сити, он углубился в лабиринт узких улочек, застроенных высокими серыми домами, и нашел лондонский «Ллойд». Швейцар в красном сюртуке отослал его в расположенное через улицу отделение компании, которое занималось страхованием груза и кораблей. Поднявшись на второй этаж, Харден зашел в кабинет с синими коврами, большими окнами и рядами столов, заваленных бумагами и брошюрами, за которыми работали моложавые люди в ярких рубашках с засученными рукавами и в небрежно завязанных галстуках.
С пальто Хардена текла вода, шляпа отсырела и потеряла форму, и он застенчиво остановился под ярким плакатом около столика, заставленного кофейными чашками. Наконец его заметили и спросили, чём могут помочь.
Харден попробовал собраться с мыслями. Он сам толком не понимал, что он здесь делает, но не знал, куда ему еще обратиться. Откинув со лба волосы, он сказал:
— Я хочу поговорить с кем-нибудь о несчастном случае, который произошел в море.
— Пострадал груз или корабль?
— Корабль.
Ему объяснили, что здесь занимаются грузами, и провели в кабинет без окон, расположенный в задней части здания.
— Меня зовут Харден. Моя яхта была потоплена «Левиафаном».
В кабинете сидело двое мужчин в белых рубашках. Их пиджаки висели на спинках стульев. Один поднял на Хардена глаза, другой встал с неуверенной улыбкой.
— Доктор Харден, я слышал о вашей истории, но не вполне понимаю, что вы от нас хотите.
— "Левиафан" застрахован в «Ллойде», — заявил Харден. — Если я обращусь в суд, вы будете вовлечены в дело.
— Боюсь, что только косвенно. Страхование кораблей — это не страхование автомобилей. Владелец судна обязан сам защищать себя в суде. Мы можем только давать ему советы.
— Послушайте, — сказал Харден. — Я не настаиваю на возмещении ущерба. Все, что я хочу — это наказания капитана «Левиафана».
— Это вне нашей компетенции. — Мужчина поглядел на Хардена и снова улыбнулся. — Доктор, можно дать вам совет?
Харден пригладил волосы и спросил:
— Какой?
— Ваша позиция безнадежна. Вы не сможете доказать, что «Левиафан» потопил вашу яхту. Вот и все.
Харден увидел на лице собеседника знакомое выражение. Сколь часто на его собственном лице появлялось такое же выражение, когда пациент жаловался на беспричинные симптомы?
— Доктор Харден!
Дверца отворилась, и сморщенная рука пригласила его садиться в машину. Узнав пожилого человека, которого мельком видел в одном из кабинетов Адмиралтейства, Харден сел в машину и захлопнул дверь. Автомобиль, управляемый седовласым шофером, бесшумно присоединился к потоку транспорта и направился в сторону Трафальгар-сквер.
Сморщенная рука старика нажала на кнопку, и стеклянная перегородка отгородила салон от шофера.
— Я — капитан Десмонд, — представился старик. — Раньше служил в Королевском флоте, теперь в отставке.
— Я не припомню, чтобы мы говорили с вами вчера, — сказал Харден, удивляясь, какие секреты старый морской волк мог скрывать от своего шофера.
— Я был в кабинете и кое-что слышал. Сэр, вы пережили невероятное испытание. Я говорю это как человек, четырежды попадавший в кораблекрушения: один раз на паруснике с грузом чилийской селитры, а потом меня трижды подбивали немецкие торпеды.
Машина медленно двигалась в потоке транспорта. По тротуарам спешили домой служащие под черными зонтиками.
Вся злость, накопившаяся в Хардене, грозила вырваться наружу. Он язвительно произнес:
— Я был бы более благодарен за чудесное спасение, если бы вместе со мной спаслась моя жена. Я выйду у следующего светофора.
Десмонд ответил:
— Моя жена утонула, когда паром, на котором она плыла, наткнулся на немецкую мину. Это случилось через год после окончания войны. Мне знаком ваш гнев, но гневаться на судьбу абсурдно.
— Танкер водоизмещением миллион тонн, мчащийся на полной скорости при плохой видимости, — это судьба? Нет, это преступление.
— Я был лишен такой роскоши — знать имя виновного в гибели моей жены, — сказал Десмонд. — Гнев во мне умер гораздо раньше боли. — Он глядел на проплывающие мимо дома, шевеля губами. — Супертанкеры всегда движутся с максимальной скоростью. Это обычная практика. Они полагаются на свой радар. У вас был радиолокационный отражатель?
— Конечно, — отрезал Харден.
— Некоторые яхтсмены им не пользуются, — осторожно заметил Десмонд. — Он создает слишком большую парусность.
— Я не участвовал в гонках. У меня был установлен большой отражатель на бизани. Не понимаю, как его могли не заметить.
— Может быть, его сорвало во время шквала перед столкновением?
— Нет. Я знаю свою яхту.
Десмонд произнес:
— Я бы предположил, что радар танкера был установлен на максимальный радиус действия. Это снизило его разрешающую способность на близком расстоянии. А может быть, он сломался, хотя это должно быть зафиксировано в корабельном журнале.
— К которому меня просто так не допустят.
— Я не думаю, что шкипер с хорошей репутацией будет скрывать такие сведения.
Харден недоверчиво фыркнул.
— Вы не правы, — сказал Десмонд. — Танкеры известны своей ненадежностью. Аварии на них — обычное дело, поэтому они всегда тщательно регистрируются. Факт ремонта повреждений скрыть очень трудно.
— Безупречной электроники не бывает, — ответил Харден. — Каким-то образом — либо из-за поломки, либо из-за недосмотра или небрежности — меня не заметили. Но, черт побери, у них должны же быть впередсмотрящие.
Он замолчал, глядя в окно. Машина ехала мимо Букингемского дворца навстречу диким коням на раке Веллингтона. Затем «роллс-ройс» миновал несколько ворот с надписями «Въезд» и «Выезд» и остановился во дворе каменного здания рядом с Гайд-парком.
— У вас не найдется времени выпить со мной? — спросил Десмонд.
Харден пожал плечами. Его одежда изнутри промокла от пота, а снаружи от дождя, и, хотя он чувствовал себя неопрятным, как бродяга, янтарный свет, льющийся из окон дома, манил его к теплу и уюту.
В конце концов он согласился и последовал за Десмондом по длинным темным коридорам в маленькую комнату, где они сели в кресла перед камином.
— Виски с содовой, — сказал Десмонд молодому слуге-итальянцу.
— Скотч, неразбавленный, — заказал Харден.
— Вы, наверно, устали, — заметил Десмонд.
— Да, — кивнул Харден и стал массировать колено.
Десмонд был очень миниатюрным человеком. Его хрупкое тело едва ли весило больше сотни фунтов, от глаз расходились глубокие морщины.
— Вы можете помочь мне? — спросил Харден.
Десмонд покачал головой.
— Вы понимаете, что, как бы вам ни сочувствовали корпорация, владелец «Левиафана», нефтяная компания, зафрахтовавшая его, да и капитан с командой, — никто из них не верит, что именно «Левиафан» потопил вашу яхту. — Он поднял руку, не позволив Хардену прервать себя. — Слушайте дальше. «Левиафан» настолько огромен, что может отправить на дно океана пятидесятитонный траулер, даже не вздрогнув при этом. Меня не удивит, если такое уже случалось. С тех пор как супертанкеры начали огибать мыс Доброй Надежды, у берегов Африки регулярно пропадают траулеры.
— Ну а я не пропал, — заявил Харден. — Я знаю, что «Левиафан» погубил мою жену и потопил мою яхту. И я хочу, чтобы виновные понесли наказание. Мне уже надоело слышать все эти разговоры, что, мол, «Левиафан» слишком большой корабль, чтобы вовремя остановиться, что он слишком большой, чтобы замечать маленькие яхты, такой большой, что топит их, не зная об этом.
Слуга принес напитки. Десмонд с холодной улыбкой взял свой стакан и начал пить виски маленькими глотками; Харден залпом осушил свой стакан.
— Мы все несем ответственность за свои действия, — сказал он. — На этом держится мир. Если люди умеют строить такие большие корабли, преодолевая разные технологические трудности, то они могут преодолеть и трудности, возникающие в плавании, включая угрозу столкновения с маленькими яхтами.
— Я согласен с вами, доктор Харден, — кивнул Десмонд. — Однако еще неизвестно, в какой степени люди научились преодолевать такие трудности. Существуют ограничения физического плана. «Левиафан» принадлежит к последнему поколению супертанкеров. Он построен в Японии и для лучшей управляемости оснащен двойными винтами и двойными рулями, но все же его тормозной путь составляет не меньше трех миль. Сэр, вы можете себе представить инерцию корабля водоизмещением в миллион тонн?!
— Я видел ее в действии, — ответил Харден. — Значит, «Левиафан» — чересчур большой корабль для океанских трасс.
— Миллион тонн нефти — это очень весомый аргумент, — заметил Десмонд. — «Левиафан» сам создает себе рынок сбыта, выбирая, в каком порту разгрузиться.
Виски воздвигло прозрачную, но непроницаемую стену между Харденом и его гневом. Он мог наслаждаться уютом глубокого кресла и теплого огня в камине. Старый капитан рассказывал о своей морской жизни и больших переменах, которые претерпело торговое судоходство за последнее время.
— Самая большая угроза, которую представляют супертанкеры, — это их недолговечность. Корабли, как и люди, смертны. Коррозия и вибрация рано или поздно убивают любое судно. Обшивка с каждым годом становится тоньше, снаружи ее разъедает море, а изнутри — нефть. Сварные швы расходятся, металл устает. «Левиафан» был спущен на воду прошлым летом. Меньше чем через десять лет он начнет разрушаться, и тогда его нужно будет отправлять на слом. Но в наши дни благоразумие часто отступает перед прибылью. А если в тот год случится нехватка нефти или рынок металлолома окажется перенасыщен? А если в том году «Левиафан» будет больше стоить как корабль, а не как металлолом? А если владельцы продадут его шкиперу, желающему рискнуть?
Глядя на огонь, Десмонд продолжал:
— Тогда он погибнет ужасной смертью. В один прекрасный день напорется на скалы. Или разломится на две части. И надо молить Бога, чтобы в этот момент он оказался пустым, потому что иначе побережью Европы или Африки будет причинен неисчислимый ущерб. Миллион тонн сырой нефти! Берег, который будет залит ею, на долгие годы превратится в пустыню.
— Если «Левиафан» и дальше будет плавать с такой же скоростью, — заметил Харден, — то он погибнет раньше, чем состарится.
— Вряд ли, — возразил Десмонд. — Конечно, пока им командует Огилви. Он очень серьезно относится к своему делу. И он понимает...
— Вы с ним знакомы? — прервал его Харден.
— С Седриком? Слегка. Как раз перед второй мировой он месяц или два служил у меня офицером на старом «Азинкуре», которым я командовал в Персидском заливе. Знаете, такая канонерка-переросток. Огилви был совсем мальчишкой, лет на пятнадцать младше меня. А теперь, конечно, ни одному капитану в мире не завидуют так, как ему. Он отхватил лакомый кусочек. Вообще, это забавно — Седрик ненавидит арабов, но сейчас он приходит в Персидский залив каждые два месяца, как по часам. Наверняка его дико злит, что теперь арабы патрулируют те воды, в которых раньше хозяевами были мы.
— А меня дико злит, что он по-прежнему находится на мостике этого чудовища после того, что случилось со мной.
— Вы верно сказали, — мягко заметил Десмонд. — «Левиафан» — чудовище, не до конца подчиняющееся Огилви. Ни один человек не может полностью совладать с ним.
— Но кто-то всегда должен нести ответственность, — сказал Харден. — Капитан отвечает за свой корабль. Сейчас мы сидим здесь, а «Левиафан» идет по избранному капитаном пути, и команда подчиняется его приказам. Если Огилви выставил впередсмотрящих, то отвечают они. В противном случае — он сам.
— По правде говоря, — усмехнулся Десмонд, — в данный момент Седрик Огилви, скорее всего, пьет свою пинту виски в Хэмпстеде и мечтает, чтобы жена разрешила ему курить в доме.
— Его уволили? — быстро спросил Харден.
— Нет-нет, что вы. Огилви в отпуске. Он совершил два плавания подряд, а сейчас отдыхает и проведет дома еще шесть или семь недель... Доктор Харден, прошу вас, останьтесь, выпейте еще. На улице ужасная погода!
Но Харден уже спешил к двери.
Харден не воспользовался ее приглашением подождать и направился в паб, который заметил за углом.
Он назывался «Лансерз Армз». С низкого потолка свисали предметы охотничьего снаряжения — запыленные рога, ружья, кинжалы и хлысты, — рядом с которыми пластиковые краны на пивных бочках выглядели немного неуместно.
Харден заказал пинту пива, решил, что напиток слишком водянистый, и переключился на скотч. Он ничего не ел с утра, и новая порция виски, вдобавок к выпитому у Десмонда, произвела на него более сильный эффект, чем он рассчитывал. Он пил второй или третий стакан — какой точно, он не помнил, — когда в паб вошел Седрик Огилви.
Двое завсегдатаев у стойки приветствовали капитана и явно обрадовались, что он им ответил. Огилви уселся возле камина. Это был краснолицый седовласый мужчина шестидесяти лет, высокий и стройный. Харден заметил, что он слегка шаркает ногами — признак ранней стадии атеросклероза.
Бармен помешал в камине кочергой и вернулся за стойку, чтобы, выполняя приказ хозяина заведения, поставить «капитану» пинту. Огилви пригласил посетителей паба присоединиться к нему.
Харден остался один у стойки. Он пил, прислушиваясь к разговору, и думал, где именно находился Огилви в тот момент, когда «Левиафан» налетел на его яхту. На мостике? В штурманской рубке? В своей каюте? На палубе? Глядели ли его суровые глаза на экран радара, заметили ли они тусклое пятнышко? Может быть, Огилви посчитал светлую точку помехой? Или вообще не следил за радаром?
Огилви мог легко вызвать к себе неприязнь. Он говорил самоуверенным, громким голосом, почти никому не давая возможности прервать свой монолог и не интересуясь чужим мнением. Харден решил, что это результат долгих лет общения с подчиненными.
Следующую пинту выставил один из друзей капитана. В ожидании новой порции спиртного толстые пальцы Огилви безостановочно барабанили по колену. Кто-то задал ему вопрос о «Левиафане».
— Это гигантский корабль. Самый большой корабль в мире. — Огилви потянулся было за своим стаканом, но остановился. — Я жалею только о том, что его построили не в Англии. Греки и японцы показывают нам, что отжившие свой век морские традиции мешают идти вперед. Джентльмены, на море наступает новая эра — эра больших кораблей!
— Если построить большой корабль, — продолжал он, — начинить его автоматикой, чтобы избавиться от сотен людей в машинном отделении, набрать команду из хороших офицеров — а вы знаете, что у меня служат только англичане, которых я взял с собой, уходя из «Пи энд Оу», — то большой корабль будет верно служить вам и делать свое дело. Джентльмены, корабли нужны именно для этого — делать свое дело.
— И неважно, сколько людей убьет ваш большой корабль? — громко сказал Харден.
Глаза всех присутствующих обратились к стойке. Харден, повертев в руках пустой стакан, протянул его бармену для новой порции.
— Я вас не понял, молодой человек, — произнес Огилви.
Харден, увидев, что бармен не собирается снова наливать ему виски, ударил стаканом по деревянной стойке и понял, что пьян. Поставив стакан, он ответил Огилви:
— Сэр, своим большим кораблем вы потопили мою яхту и убили мою жену.
Посетители бара начали обмениваться удивленными взглядами, но Огилви, очевидно, все понял. Он встал и ответил:
— Должно быть, вы — тот тип, который клеветал на меня в Адмиралтействе.
— Вы отрицаете свою ответственность? — закричал Харден. От звука собственного голоса у него зазвенело в ушах.
— Отрицаю, — ответил Огилви, подходя к Хардену. У него были маленькие светло-голубые глаза, и Харден, увидев капитана вблизи, понял, что тот гораздо более сильный мужчина, чем можно было заключить по его добродушному лицу. — Я никого не потопил!
— У вас не было впередсмотрящих, — сказал Харден, откидывая волосы со лба, — вы ничего не видели.
В глазах Огилви промелькнуло сомнение, но тут же исчезло.
— Мой корабль никого не потопил, — сказал он твердо.
— Сукин сын, ты налетел прямо на меня! Я видел на корме название твоего корабля!
Огилви повернулся к людям у камина, стоявшим с разинутыми ртами.
— Этот молодой человек, очевидно, нуждается в медицинской помощи. Он явился в Адмиралтейство с дикими заявлениями, которые вполне справедливо были проигнорированы. Видимо, он ищет козла отпущения, на которого можно свалить гибель своей жены. Я подозреваю, что он сам во всем виноват и пытается заглушить в себе совесть, перекладывая ответственность на других.
Харден ударил его.
Огилви вскрикнул и отшатнулся, закрыв лицо ладонями. Его друзья вскочили на ноги и бросились на помощь, издавая испуганные восклицания. Харден спокойно смотрел, как они окружили капитана. Огилви был в замешательстве, как будто смотрел фильм, на начало которого опоздал, и не мог понять, о чем идет речь.
Его лицо было искажено от боли. Из-под ладоней, прижатых к лицу, сочилась кровь, капая на его белую рубашку и приводя в ярость его друзей. Они усадили Огилви в кресло, в то время как бармен, крупный коренастый мужчина, двигался на Хардена, поднимая кулаки жестом опытного бойца.
Он нанес два молниеносных прямых удара, а затем косой удар справа, который попал Хардену в щеку и отшвырнул его к стойке. Пританцовывая и покачиваясь, бармен сделал еще два выпада, разбил Хардену губу и приготовился нанести удар в солнечное сплетение.
Но Харден отступил в сторону, и удар бармена попал в стойку. Разъяренный противник слепо бросился на Хардена, и тот оглушил его табуретом. Затем сел за угловой столик спиной к стене, оперев голову на руки, и стал ждать приезда полиции.
На рассвете за ним снова пришла черная стена, гоня перед собой волну. На ее пенном гребне отчаянно барахталась Кэролайн. Он бросился ей на помощь и схватил ее за руку, но волна унесла ее прочь. Харден проснулся от собственного крика. Парень с Ямайки тряс его и бормотал: «Сэр, сэр, это только сон».
Насытившись по горло своими хождениями, он позвонил Биллу Клайну в Нью-Йорк. Клайн, будучи не в состоянии убедить Хардена в тщетности юридических процедур, связался со своими друзьями в Вашингтоне. На следующий день кто-то, обладавший в американском посольстве влиянием, решил, что Питер Харден заслуживает личного внимания поверенного в делах. Его звали Джон Кейв. Это был скучный молодой человек, носивший галстук «Линкс-клуба» и занимавший внушительный кабинет с окнами, выходящими в сад.
— Полагаю, — начал Харден, — вы должны знать, что я намереваюсь подать в суд на капитана корабля, потопившего мою яхту. Я выяснил, что его зовут Седрик Огилви и, судя по всему, он английский гражданин. Я хочу, чтобы меня представили какому-нибудь чину из Адмиралтейства, который обладает полномочиями, чтобы начать расследование.
— "Левиафан" зарегистрирован в Либерии, — возразил Кейв. — Подставной флаг.
— Меня не интересует, кто владельцы корабля. Меня интересует капитан.
— Как там Джон? — поинтересовался служащий Адмиралтейства, к которому Кейв направил Хардена.
— Я только что от Него, — ответил Харден. Его терпение истощалось. С утра болело колено, и в чересчур душном кабинете его лихорадило. Он ослабил галстук и расстегнул белый воротничок.
— Доктор Харден, я обсуждал ваше дело с теми людьми, с которыми вы вчера встречались, и полагаю, что все факты мне известны. К несчастью, сэр, мы ничего не можем для вас сделать. Если бы вы были не единственным свидетелем происшествия и если бы это был очевидный случай должностного преступления, то мы могли бы арестовать судно, но, насколько нам известно, ни одно из этих условий не выполняется. Простое слушание в суде было бы бесполезно, так как у нас нет полномочий подвергать судебному преследованию либерийский корабль.
— Но капитан — англичанин, — упрямо ответил Харден. Его волосы упали на лоб, и он откинул их назад. Ему давно нужно было подстричься, он чувствовал себя чересчур лохматым в этих аккуратных кабинетах. Его сердце защемило при мысли о том, что Кэролайн всегда стригла ему волосы. Он не ходил в парикмахерскую десять лет.
— Англичанин, но командует судном под иностранным флагом, который принадлежит бог знает кому, — возразил служащий. — Мне очень жаль, сэр. Искренне вам сочувствую.
Он вздрогнул, ощутив на себе невидящий взгляд Хардена.
Выйдя из Адмиралтейства, Харден зашагал под дождем вдоль набережной. Он вспотел от жара несмотря на промозглый холод. Колено болело и отказывалось работать. Он срезал угол через Темпл-Гарденс, остановился у двери офиса Нортона, но заходить не стал, а пошел дальше, чувствуя растущее отчаяние и не зная, что делать.
Было время ленча. На Флит-стрит кишела толпа, в которой Харден чувствовал себя одиноким и чужим. Узкие тротуары были запружены народом, в барах — яблоку негде упасть. Почувствовав голод, Харден зашел в какой-то бар и заказал горячий пирог с мясом, но сбежал из теплого и уютного помещения, прежде чем принесли заказ, не в силах вынести воспоминаний о Кэролайн и их совместных поездках в Лондон.
Оказавшись в старом Сити, он углубился в лабиринт узких улочек, застроенных высокими серыми домами, и нашел лондонский «Ллойд». Швейцар в красном сюртуке отослал его в расположенное через улицу отделение компании, которое занималось страхованием груза и кораблей. Поднявшись на второй этаж, Харден зашел в кабинет с синими коврами, большими окнами и рядами столов, заваленных бумагами и брошюрами, за которыми работали моложавые люди в ярких рубашках с засученными рукавами и в небрежно завязанных галстуках.
С пальто Хардена текла вода, шляпа отсырела и потеряла форму, и он застенчиво остановился под ярким плакатом около столика, заставленного кофейными чашками. Наконец его заметили и спросили, чём могут помочь.
Харден попробовал собраться с мыслями. Он сам толком не понимал, что он здесь делает, но не знал, куда ему еще обратиться. Откинув со лба волосы, он сказал:
— Я хочу поговорить с кем-нибудь о несчастном случае, который произошел в море.
— Пострадал груз или корабль?
— Корабль.
Ему объяснили, что здесь занимаются грузами, и провели в кабинет без окон, расположенный в задней части здания.
— Меня зовут Харден. Моя яхта была потоплена «Левиафаном».
В кабинете сидело двое мужчин в белых рубашках. Их пиджаки висели на спинках стульев. Один поднял на Хардена глаза, другой встал с неуверенной улыбкой.
— Доктор Харден, я слышал о вашей истории, но не вполне понимаю, что вы от нас хотите.
— "Левиафан" застрахован в «Ллойде», — заявил Харден. — Если я обращусь в суд, вы будете вовлечены в дело.
— Боюсь, что только косвенно. Страхование кораблей — это не страхование автомобилей. Владелец судна обязан сам защищать себя в суде. Мы можем только давать ему советы.
— Послушайте, — сказал Харден. — Я не настаиваю на возмещении ущерба. Все, что я хочу — это наказания капитана «Левиафана».
— Это вне нашей компетенции. — Мужчина поглядел на Хардена и снова улыбнулся. — Доктор, можно дать вам совет?
Харден пригладил волосы и спросил:
— Какой?
— Ваша позиция безнадежна. Вы не сможете доказать, что «Левиафан» потопил вашу яхту. Вот и все.
Харден увидел на лице собеседника знакомое выражение. Сколь часто на его собственном лице появлялось такое же выражение, когда пациент жаловался на беспричинные симптомы?
* * *
Не имея в голове никакого плана, Харден вернулся в Адмиралтейство, но обнаружил, что оно уже закрыто. Он стоял под дождем с непокрытой головой, когда к тротуару подкатил черный «роллс-ройс» старой модели, из опущенного заднего окна его окликнул громкий голос:— Доктор Харден!
Дверца отворилась, и сморщенная рука пригласила его садиться в машину. Узнав пожилого человека, которого мельком видел в одном из кабинетов Адмиралтейства, Харден сел в машину и захлопнул дверь. Автомобиль, управляемый седовласым шофером, бесшумно присоединился к потоку транспорта и направился в сторону Трафальгар-сквер.
Сморщенная рука старика нажала на кнопку, и стеклянная перегородка отгородила салон от шофера.
— Я — капитан Десмонд, — представился старик. — Раньше служил в Королевском флоте, теперь в отставке.
— Я не припомню, чтобы мы говорили с вами вчера, — сказал Харден, удивляясь, какие секреты старый морской волк мог скрывать от своего шофера.
— Я был в кабинете и кое-что слышал. Сэр, вы пережили невероятное испытание. Я говорю это как человек, четырежды попадавший в кораблекрушения: один раз на паруснике с грузом чилийской селитры, а потом меня трижды подбивали немецкие торпеды.
Машина медленно двигалась в потоке транспорта. По тротуарам спешили домой служащие под черными зонтиками.
Вся злость, накопившаяся в Хардене, грозила вырваться наружу. Он язвительно произнес:
— Я был бы более благодарен за чудесное спасение, если бы вместе со мной спаслась моя жена. Я выйду у следующего светофора.
Десмонд ответил:
— Моя жена утонула, когда паром, на котором она плыла, наткнулся на немецкую мину. Это случилось через год после окончания войны. Мне знаком ваш гнев, но гневаться на судьбу абсурдно.
— Танкер водоизмещением миллион тонн, мчащийся на полной скорости при плохой видимости, — это судьба? Нет, это преступление.
— Я был лишен такой роскоши — знать имя виновного в гибели моей жены, — сказал Десмонд. — Гнев во мне умер гораздо раньше боли. — Он глядел на проплывающие мимо дома, шевеля губами. — Супертанкеры всегда движутся с максимальной скоростью. Это обычная практика. Они полагаются на свой радар. У вас был радиолокационный отражатель?
— Конечно, — отрезал Харден.
— Некоторые яхтсмены им не пользуются, — осторожно заметил Десмонд. — Он создает слишком большую парусность.
— Я не участвовал в гонках. У меня был установлен большой отражатель на бизани. Не понимаю, как его могли не заметить.
— Может быть, его сорвало во время шквала перед столкновением?
— Нет. Я знаю свою яхту.
Десмонд произнес:
— Я бы предположил, что радар танкера был установлен на максимальный радиус действия. Это снизило его разрешающую способность на близком расстоянии. А может быть, он сломался, хотя это должно быть зафиксировано в корабельном журнале.
— К которому меня просто так не допустят.
— Я не думаю, что шкипер с хорошей репутацией будет скрывать такие сведения.
Харден недоверчиво фыркнул.
— Вы не правы, — сказал Десмонд. — Танкеры известны своей ненадежностью. Аварии на них — обычное дело, поэтому они всегда тщательно регистрируются. Факт ремонта повреждений скрыть очень трудно.
— Безупречной электроники не бывает, — ответил Харден. — Каким-то образом — либо из-за поломки, либо из-за недосмотра или небрежности — меня не заметили. Но, черт побери, у них должны же быть впередсмотрящие.
Он замолчал, глядя в окно. Машина ехала мимо Букингемского дворца навстречу диким коням на раке Веллингтона. Затем «роллс-ройс» миновал несколько ворот с надписями «Въезд» и «Выезд» и остановился во дворе каменного здания рядом с Гайд-парком.
— У вас не найдется времени выпить со мной? — спросил Десмонд.
Харден пожал плечами. Его одежда изнутри промокла от пота, а снаружи от дождя, и, хотя он чувствовал себя неопрятным, как бродяга, янтарный свет, льющийся из окон дома, манил его к теплу и уюту.
В конце концов он согласился и последовал за Десмондом по длинным темным коридорам в маленькую комнату, где они сели в кресла перед камином.
— Виски с содовой, — сказал Десмонд молодому слуге-итальянцу.
— Скотч, неразбавленный, — заказал Харден.
— Вы, наверно, устали, — заметил Десмонд.
— Да, — кивнул Харден и стал массировать колено.
Десмонд был очень миниатюрным человеком. Его хрупкое тело едва ли весило больше сотни фунтов, от глаз расходились глубокие морщины.
— Вы можете помочь мне? — спросил Харден.
Десмонд покачал головой.
— Вы понимаете, что, как бы вам ни сочувствовали корпорация, владелец «Левиафана», нефтяная компания, зафрахтовавшая его, да и капитан с командой, — никто из них не верит, что именно «Левиафан» потопил вашу яхту. — Он поднял руку, не позволив Хардену прервать себя. — Слушайте дальше. «Левиафан» настолько огромен, что может отправить на дно океана пятидесятитонный траулер, даже не вздрогнув при этом. Меня не удивит, если такое уже случалось. С тех пор как супертанкеры начали огибать мыс Доброй Надежды, у берегов Африки регулярно пропадают траулеры.
— Ну а я не пропал, — заявил Харден. — Я знаю, что «Левиафан» погубил мою жену и потопил мою яхту. И я хочу, чтобы виновные понесли наказание. Мне уже надоело слышать все эти разговоры, что, мол, «Левиафан» слишком большой корабль, чтобы вовремя остановиться, что он слишком большой, чтобы замечать маленькие яхты, такой большой, что топит их, не зная об этом.
Слуга принес напитки. Десмонд с холодной улыбкой взял свой стакан и начал пить виски маленькими глотками; Харден залпом осушил свой стакан.
— Мы все несем ответственность за свои действия, — сказал он. — На этом держится мир. Если люди умеют строить такие большие корабли, преодолевая разные технологические трудности, то они могут преодолеть и трудности, возникающие в плавании, включая угрозу столкновения с маленькими яхтами.
— Я согласен с вами, доктор Харден, — кивнул Десмонд. — Однако еще неизвестно, в какой степени люди научились преодолевать такие трудности. Существуют ограничения физического плана. «Левиафан» принадлежит к последнему поколению супертанкеров. Он построен в Японии и для лучшей управляемости оснащен двойными винтами и двойными рулями, но все же его тормозной путь составляет не меньше трех миль. Сэр, вы можете себе представить инерцию корабля водоизмещением в миллион тонн?!
— Я видел ее в действии, — ответил Харден. — Значит, «Левиафан» — чересчур большой корабль для океанских трасс.
— Миллион тонн нефти — это очень весомый аргумент, — заметил Десмонд. — «Левиафан» сам создает себе рынок сбыта, выбирая, в каком порту разгрузиться.
Виски воздвигло прозрачную, но непроницаемую стену между Харденом и его гневом. Он мог наслаждаться уютом глубокого кресла и теплого огня в камине. Старый капитан рассказывал о своей морской жизни и больших переменах, которые претерпело торговое судоходство за последнее время.
— Самая большая угроза, которую представляют супертанкеры, — это их недолговечность. Корабли, как и люди, смертны. Коррозия и вибрация рано или поздно убивают любое судно. Обшивка с каждым годом становится тоньше, снаружи ее разъедает море, а изнутри — нефть. Сварные швы расходятся, металл устает. «Левиафан» был спущен на воду прошлым летом. Меньше чем через десять лет он начнет разрушаться, и тогда его нужно будет отправлять на слом. Но в наши дни благоразумие часто отступает перед прибылью. А если в тот год случится нехватка нефти или рынок металлолома окажется перенасыщен? А если в том году «Левиафан» будет больше стоить как корабль, а не как металлолом? А если владельцы продадут его шкиперу, желающему рискнуть?
Глядя на огонь, Десмонд продолжал:
— Тогда он погибнет ужасной смертью. В один прекрасный день напорется на скалы. Или разломится на две части. И надо молить Бога, чтобы в этот момент он оказался пустым, потому что иначе побережью Европы или Африки будет причинен неисчислимый ущерб. Миллион тонн сырой нефти! Берег, который будет залит ею, на долгие годы превратится в пустыню.
— Если «Левиафан» и дальше будет плавать с такой же скоростью, — заметил Харден, — то он погибнет раньше, чем состарится.
— Вряд ли, — возразил Десмонд. — Конечно, пока им командует Огилви. Он очень серьезно относится к своему делу. И он понимает...
— Вы с ним знакомы? — прервал его Харден.
— С Седриком? Слегка. Как раз перед второй мировой он месяц или два служил у меня офицером на старом «Азинкуре», которым я командовал в Персидском заливе. Знаете, такая канонерка-переросток. Огилви был совсем мальчишкой, лет на пятнадцать младше меня. А теперь, конечно, ни одному капитану в мире не завидуют так, как ему. Он отхватил лакомый кусочек. Вообще, это забавно — Седрик ненавидит арабов, но сейчас он приходит в Персидский залив каждые два месяца, как по часам. Наверняка его дико злит, что теперь арабы патрулируют те воды, в которых раньше хозяевами были мы.
— А меня дико злит, что он по-прежнему находится на мостике этого чудовища после того, что случилось со мной.
— Вы верно сказали, — мягко заметил Десмонд. — «Левиафан» — чудовище, не до конца подчиняющееся Огилви. Ни один человек не может полностью совладать с ним.
— Но кто-то всегда должен нести ответственность, — сказал Харден. — Капитан отвечает за свой корабль. Сейчас мы сидим здесь, а «Левиафан» идет по избранному капитаном пути, и команда подчиняется его приказам. Если Огилви выставил впередсмотрящих, то отвечают они. В противном случае — он сам.
— По правде говоря, — усмехнулся Десмонд, — в данный момент Седрик Огилви, скорее всего, пьет свою пинту виски в Хэмпстеде и мечтает, чтобы жена разрешила ему курить в доме.
— Его уволили? — быстро спросил Харден.
— Нет-нет, что вы. Огилви в отпуске. Он совершил два плавания подряд, а сейчас отдыхает и проведет дома еще шесть или семь недель... Доктор Харден, прошу вас, останьтесь, выпейте еще. На улице ужасная погода!
Но Харден уже спешил к двери.
* * *
Дом Огилви был расположен в квартале больших коттеджей, построенных еще в начале века. Дверь открыла высокая седовласая женщина с продолговатым лицом. «Капитан Огилви еще не вернулся из Сити. Он должен появиться в течение часа».Харден не воспользовался ее приглашением подождать и направился в паб, который заметил за углом.
Он назывался «Лансерз Армз». С низкого потолка свисали предметы охотничьего снаряжения — запыленные рога, ружья, кинжалы и хлысты, — рядом с которыми пластиковые краны на пивных бочках выглядели немного неуместно.
Харден заказал пинту пива, решил, что напиток слишком водянистый, и переключился на скотч. Он ничего не ел с утра, и новая порция виски, вдобавок к выпитому у Десмонда, произвела на него более сильный эффект, чем он рассчитывал. Он пил второй или третий стакан — какой точно, он не помнил, — когда в паб вошел Седрик Огилви.
Двое завсегдатаев у стойки приветствовали капитана и явно обрадовались, что он им ответил. Огилви уселся возле камина. Это был краснолицый седовласый мужчина шестидесяти лет, высокий и стройный. Харден заметил, что он слегка шаркает ногами — признак ранней стадии атеросклероза.
Бармен помешал в камине кочергой и вернулся за стойку, чтобы, выполняя приказ хозяина заведения, поставить «капитану» пинту. Огилви пригласил посетителей паба присоединиться к нему.
Харден остался один у стойки. Он пил, прислушиваясь к разговору, и думал, где именно находился Огилви в тот момент, когда «Левиафан» налетел на его яхту. На мостике? В штурманской рубке? В своей каюте? На палубе? Глядели ли его суровые глаза на экран радара, заметили ли они тусклое пятнышко? Может быть, Огилви посчитал светлую точку помехой? Или вообще не следил за радаром?
Огилви мог легко вызвать к себе неприязнь. Он говорил самоуверенным, громким голосом, почти никому не давая возможности прервать свой монолог и не интересуясь чужим мнением. Харден решил, что это результат долгих лет общения с подчиненными.
Следующую пинту выставил один из друзей капитана. В ожидании новой порции спиртного толстые пальцы Огилви безостановочно барабанили по колену. Кто-то задал ему вопрос о «Левиафане».
— Это гигантский корабль. Самый большой корабль в мире. — Огилви потянулся было за своим стаканом, но остановился. — Я жалею только о том, что его построили не в Англии. Греки и японцы показывают нам, что отжившие свой век морские традиции мешают идти вперед. Джентльмены, на море наступает новая эра — эра больших кораблей!
— Если построить большой корабль, — продолжал он, — начинить его автоматикой, чтобы избавиться от сотен людей в машинном отделении, набрать команду из хороших офицеров — а вы знаете, что у меня служат только англичане, которых я взял с собой, уходя из «Пи энд Оу», — то большой корабль будет верно служить вам и делать свое дело. Джентльмены, корабли нужны именно для этого — делать свое дело.
— И неважно, сколько людей убьет ваш большой корабль? — громко сказал Харден.
Глаза всех присутствующих обратились к стойке. Харден, повертев в руках пустой стакан, протянул его бармену для новой порции.
— Я вас не понял, молодой человек, — произнес Огилви.
Харден, увидев, что бармен не собирается снова наливать ему виски, ударил стаканом по деревянной стойке и понял, что пьян. Поставив стакан, он ответил Огилви:
— Сэр, своим большим кораблем вы потопили мою яхту и убили мою жену.
Посетители бара начали обмениваться удивленными взглядами, но Огилви, очевидно, все понял. Он встал и ответил:
— Должно быть, вы — тот тип, который клеветал на меня в Адмиралтействе.
— Вы отрицаете свою ответственность? — закричал Харден. От звука собственного голоса у него зазвенело в ушах.
— Отрицаю, — ответил Огилви, подходя к Хардену. У него были маленькие светло-голубые глаза, и Харден, увидев капитана вблизи, понял, что тот гораздо более сильный мужчина, чем можно было заключить по его добродушному лицу. — Я никого не потопил!
— У вас не было впередсмотрящих, — сказал Харден, откидывая волосы со лба, — вы ничего не видели.
В глазах Огилви промелькнуло сомнение, но тут же исчезло.
— Мой корабль никого не потопил, — сказал он твердо.
— Сукин сын, ты налетел прямо на меня! Я видел на корме название твоего корабля!
Огилви повернулся к людям у камина, стоявшим с разинутыми ртами.
— Этот молодой человек, очевидно, нуждается в медицинской помощи. Он явился в Адмиралтейство с дикими заявлениями, которые вполне справедливо были проигнорированы. Видимо, он ищет козла отпущения, на которого можно свалить гибель своей жены. Я подозреваю, что он сам во всем виноват и пытается заглушить в себе совесть, перекладывая ответственность на других.
Харден ударил его.
Огилви вскрикнул и отшатнулся, закрыв лицо ладонями. Его друзья вскочили на ноги и бросились на помощь, издавая испуганные восклицания. Харден спокойно смотрел, как они окружили капитана. Огилви был в замешательстве, как будто смотрел фильм, на начало которого опоздал, и не мог понять, о чем идет речь.
Его лицо было искажено от боли. Из-под ладоней, прижатых к лицу, сочилась кровь, капая на его белую рубашку и приводя в ярость его друзей. Они усадили Огилви в кресло, в то время как бармен, крупный коренастый мужчина, двигался на Хардена, поднимая кулаки жестом опытного бойца.
Он нанес два молниеносных прямых удара, а затем косой удар справа, который попал Хардену в щеку и отшвырнул его к стойке. Пританцовывая и покачиваясь, бармен сделал еще два выпада, разбил Хардену губу и приготовился нанести удар в солнечное сплетение.
Но Харден отступил в сторону, и удар бармена попал в стойку. Разъяренный противник слепо бросился на Хардена, и тот оглушил его табуретом. Затем сел за угловой столик спиной к стене, оперев голову на руки, и стал ждать приезда полиции.
* * *
Его обвинили в появлении в нетрезвом виде в общественном месте, оскорблении действием и хулиганстве, и посадили в одну камеру с несколькими пьяными, которые все время угрожали избить молодого парня с Ямайки, обвиненного в краже со взломом. В качестве своего английского адреса Харден назвал госпиталь в Фоуэе.На рассвете за ним снова пришла черная стена, гоня перед собой волну. На ее пенном гребне отчаянно барахталась Кэролайн. Он бросился ей на помощь и схватил ее за руку, но волна унесла ее прочь. Харден проснулся от собственного крика. Парень с Ямайки тряс его и бормотал: «Сэр, сэр, это только сон».