Мама, ты не знаешь, где мои учебники? Ну по которым в институт готовился! Ты их никуда не девай. Приду, снова пытаться буду поступать. Демобилизованным льготы при поступлении предоставляют. А засыпался я не сам. Это комиссии приемной приказали места оставить для детей всяких шишек. Как зачем?! Чтобы в армию не попали, да в Афган не загремели. Сколько служил, сколько спрашивал ни одного сына из семьи руководителя не встречал. Все простые ребята. Сельских много. Полно таких как я, которых под осенний призыв на экзаменах провалили. А в институте, я у Верочки спрашивал, или крайкомовские, или горкомовские, или райкомовские. Ты правда думаешь, что это случайно?! Эх, мама, мама! Ну, почему сволочи? Наверное, среди этих пацанов тоже люди встречаются. Хоть они уцелеют, если нам не повезет. Кстати, я узнал. Моя работа на экзамене была на "отлично" написана, но... Ты же у меня не партийный работник. Да я тебя все равно обожаю. Ничего, отслужу, вернусь и поступлю. Плохо, правда, что в армии готовиться некогда. Да, в общем-то, и думать отвыкаешь и нормально разговаривать. Только что не лаешь. Трудно будет готовиться, заново все вспоминать придется. Не беда! Я быстро отхожу. Вот уже стихи начал писать.
Не хочется, конечно, возвращаться. Но ты, мама, не волнуйся! Все будет хорошо, я вернусь. Женюсь. С Верой детей нарожаем. Будешь ты у меня молодая красивая бабушка!
Мама! Верочка! Да что же вы меня слезами заливаете?! Смотрите-ка, вся гимнастерка мокрая и медаль заржавеет. Служить осталось девять месяцев всего. Нет, все-таки целых девять месяцев. Что скрывать, на календарике каждый прошедший день зачеркиваю. Нас гоняют за это. Не дай Бог увидят!
Вот и самолет. Да, это мой! Напишу, конечно. Конвертов, сами знаете, сколько набрал. Ой, к Игорьковым родителям не зашел. Обидится. Черт! Забыл совсем! Вот гражданка, расслабляет. С одной стороны, как хорошо, в отпуске дома побывать. А с другой - потом втрое тяжелее...
Посадку объявили. Давайте прощаться. Ну успокойтесь, прошу вас. Да не рвите же себе и мне сердце, не надо! Мам, Вер, пустите, пора. Ну какие вы, ей-Богу! Ну будет, будет. Да не плачу я! Это вы ревете, а мне просто... да, вот, в глаз что-то попало. Все. Пора.
До свидания, мамочка, до свидания! До свидания, любимые мои. Солнышко, Сказочка, Воробушек, Девочка моя, до свидания! Ждите меня! Обязательно пишите. Да что же я и пальцы ваши разжать не могу! Ах, дорогие мои. Ну все, все, все, пора, побежал. Побежал, побежал, бегу, бегу, бегу...
...Бегу, задыхаюсь, стреляю - приказ.
Страшно, боюсь погибнуть, но бегу - присяга.
...Твою мать! - сержант
Рвущаяся мощь и тяжесть в руках автомата - армия, солдат.
Душманы стреляют в меня, я - в них - интернациональный долг.
Автомат - Ба-да-да-да... Да-да-да-дах...
Глава 16. Ночной полет
Очарование ночного полета Шурик почувствовал и понял, побывав в Белоруссии по турпутевке, когда из Минска возвращался домой на классном авиалайнере ИЛ-86. Родители частенько баловали его перед армией поездками по турам. Мол, пусть ребенок хоть мир посмотрит, да себя-молодца миру покажет. Рейс проходил глубокой ночью, пассажиры, погрузившись в удобные мягкие кресла, спали. Свет в салоне был приглушен до минимума, и этот полумрак убаюкивал, вносил какой-то особый, дополнительный уют. После очередного плавного разворота самолета Шурик выглянул в квадратное оконце иллюминатора и обалдел от восторга. Машина летела... в космосе. Бездонная чернота неба слилась с бархатной чернотой земли. Ночь выдалась безлунная и звездная. Редкие огни на земле с небольшой уже предпосадной высоты так были похожи на звездочки, что создавался полная иллюзия единого глубокого пространства. Звезды - вверху, внизу, по сторонам. Вот какой красотой любуются космонавты! У Шурика аж дух захватило от физического ощущения бездонности окружающего мира, а в моменты проваливания лайнера в воздушные ямы еще и от ощущения невесомости. Чуть-чуть, капельку воображения - ну чем не космический корабль!
Самолет стал заходить на посадку. Но очарование Вселенной не проходило. Огни посадочных дорожек только подчеркивали фантастичность картины. Шурик задумался. При таком уровне развития науки мечты фантастов о рядовых, рейсовых полетах людей в космос, на Луну вполне скоро могут стать реальностью. Если не будет войн, то может уже в начале двадцать первого века можно будет запросто куда-нибудь слетать. Шурик прикинул, что в две тысячи первом году ему будет только 41 год. Разве это возраст? Для мужчины - чепуха! Ура! Только бы сбылось! А что, вполне допустимо!
Голос стюардессы, сообщающий по селектору о скорой посадке, о температуре воздуха в аэропорту Минеральные Воды, о правилах поведения во время выхода из самолета спугнул сказку, но не развеял ее очарования. Тем более, что для землянина встреча с землей всегда радость, пусть даже после короткой разлуки. Да еще и возвращение домой...
А вот и здание аэропорта, приветливо принимающее в свою внутреннюю чистоту и ухоженность полусонных путешественников. Все-таки воздушная служба это что-то особенное. Разве можно сравнить аэропорт со зданием железнодорожного вокзала? Вот уж точно, земля и небо. Какая-то особенная цивилизованность, дисциплинированность, комфорт, шаг в будущее и в изящных очертаниях лайнеров, и в приятно звучащих голосах диспетчеров по специально приглушенным динамикам, и в белоснежных рубашках летного состава, и в коротеньких темно-синих юбочках стюардесс, и в улыбках и вежливости, и в устройстве аэропорта и аэродрома. Необъяснимая прелесть! Даже запах внутри здания какой-то особенный, воздушный. Шурик давно ощутил в себе дрожь серебряной струны во время присутствия в аэропорту и теперь вновь наслаждался этим чувством необыкновенности. Шурик уже шагал к выходу, когда навстречу ему появилась группа стюардесс. Все как одна длинноногие, в белых блузках, в кокетливо надетых пилотках, молодые и красивые девчонки с чувством собственной значимости прошли мимо Шурика и скрылись в двери служебного входа. Шурик вздохнул, вот и люди здесь работают необыкновенные. Ну кто-нибудь хоть раз видел некрасивую, неряшливую, неухоженную стюардессу? А вот проводницу в вагоне... Да простят они. Эх, да что там! Нет. Не сравнить. Особый мир! И земля, привычная земля подчеркивает эту небесную особенность своей земной суетой, приземленностью. Очень быстро за ногу стаскивают с высот небесных выкрики таксистов:
- В город, в город...
Толкотня людей, торопящихся домой, обнимающихся перед расставанием и целующихся при встрече. Особенно быстро приводит в себя получение багажа и полностью отрезвляет цена, которую круто заламывают таксисты за проезд до города ночью.
- Не хочешь - до утра жди автобуса, давись в нем, - лукавят водители, зондируя, знает ли прилетевший, что автобусы ходят всю ночь, и продолжают: - А так - три минуты. Хоть на этаж заеду. Сма-а-атри!
- Поехали, черт с тобой! - уж очень не терпится Шурику попасть домой, увидеть родителей, вручить им подарки.
Вот и конец сказке. Хотя... Отчего ночной город так красив? Оттого, что родной? Оттого, что ночью скрадываются, не видны недостатки? Оттого, что ночная подсветка уютно пробивается сквозь густую зелень, высвечивая особую цветовую гамму?
И земля красива, и небо очаровательно, и жизнь прекрасна!
Картины этой сказочной гражданской жизни, ощущение скорого полета, возвращения в родной город, домой, пусть даже в отпуск, всего на десять суток, не считая дороги, вновь натянули в душе Шурика ту заветную серебряную, тонко дрожащую струну. И она совсем уже было запела нежную свою песенку, как командир роты, капитан Вольский, хлопнув солдата по плечу, оборвал ее:
- Давай, Реутов, дуй в отпуск. Полетишь этим транспортом. Часа через три будешь в Ташкенте. Там отметишься - и дальше уже сам ищи возможности. Но чтоб через две недели - как штык!
С отметкой в отпускных документах, с вещмешком за плечами Шурик подошел к командиру АНа, с которым только что разговаривал капитан, уже убежавший по своим делам. Майор, с дергающейся от нервного тика щекой, махнул рукой в сторону раскрытого брюха самолета:
- Вали туда. Там есть солдаты. Покажут, как и что.
Самолет стоял на взлетно-посадочной полосе, уже просевший под тяжестью груза. Вокруг него суетились люди, заканчивая предполетную подготовку. Шурик встал в тени, чтобы и его не припрягли в работу. А что, отпускник он или нет?
Как только в распахнутую рампу самолета стали входить солдаты, Шурик кинулся за ними, оскользнулся почти гладкой подошвой ботинка на ребристой поверхности откинутой рампы, чертыхнулся, поднял глаза и обомлел. Вся полость самолета от низа до потолка была заполнена цинками, цинковыми гробами, грузом-200.
- Так это ж "Черный тюльпан"! - тихонько ахнув, Шурик вылетел на бетонку и побежал к командиру борта.
- Товарищ майор! Как же... Что же... С погибшими, что ли?!.
- А какого тебе... Может, еще стюардессу пригласить? - схватился за дернувшуюся небритую щеку майор, - Цаца какая, мать твою! Марш в самолет! А не нравится... в гарнизон, не хрена по отпускам шляться!
Шурик, понурившись, козырнул и поднялся в самолет, стараясь не глядеть по сторонам, спотыкаясь о какие-то крюки и кронштейны, приваренные к полу, сквозь которые были протянуты канаты, задевая плечами о холодный металл гробов, прошел вглубь.
Почти у самой кабины летчиков в транспортных самолетах есть небольшой тамбур, в котором и разместились солдаты из похоронной команды. При тусклом свете лампы Шурик вгляделся в хмурые, неприветливые лица спутников, сидящих на замасленных одеялах и старых шинелях, брошенных прямо на пол. Сердце сжалось от тоски. Живые и мертвые! Какая радость в такой компании даже и домой в отпуск лететь! Солдаты молча отодвинулись от борта самолета, уступая место новичку у небольшого иллюминатора. Хотя. Что там можно увидеть в ночном небе Афганистана? Есть только небо в звездах. Струна давно уже тенькнула, порвавшись и царапая душу. Какой уж тут комфорт, какой там космос! Тем более вот он, перед глазами вариант очень даже возможного будущего Шурика. Этим мальчишкам в цинках уже никогда не вступить в двадцать первый век. Им, его ровесникам, не исполнится сорок один год. Они навсегда остались в своем восемнадцати-двадцатилетнем возрасте.
- Чо скис? - хрипло спросил сержант в грязном зеленом бушлате с замызганными скрученными лычками на матерчатых погонах. - Домой, что ли, в отпуск? Счастливчик! - вздохнул и неожиданно по-добрососедски подмигнул Шурику, - Не боись, скоро девок пощупаешь, а?! - и расхохотался, - Если долетим.
Шурик вежливо улыбнулся, но ничего не ответил. Звук закрывающейся рампы, рев прогреваемых запущенных двигателей, свободно проникающий внутрь самолета, все равно заглушали все. Прикрыл глаза и...
- Пристегните ремни безопасности, - услужливо подсказало сознание милым голосом стюардессы, настолько явно, что Шурик даже рукой пошарил в поисках замка того самого ремня. Тут же усмехнулся грустно, наткнувшись на бляху солдатского:
- Ага, ремни безопасности! Может, еще спинку кресла откинуть? - и крепко ухватился за натянутый вдоль борта металлический трос.
Сделав небольшую пробежку, самолет, гордо задрав нос в темноту ночного неба, оторвался от пыльной афганской земли и начал набирать высоту. Шурик не удержался от рывка и прилип спиной к чьей-то голове. Не обидно его ткнули в бок, и Шурик, обретя равновесие, смущенно кивнул пострадавшему.
Сквозь небольшое оконце в стене тамбура виднелись в неверном свете плафонов штабеля цинковых гробов, перетянутых намертво толстыми тросами. Шурик зябко поежился и мрачно уткнулся в иллюминатор. Это увидели сидящие рядом солдаты. Сержант толкнул Шурика в плечо, и когда тот обернулся, протянул пол граненного стакана разведенного спирта. Грохот заглушал слова, поэтому, проливая жидкость на грудь, Шурик выпил и, принимая кусок хлеба, торопясь закусить, только благодарно промычал невнятно и кивнул сержанту. Спирт обжег пересохшую глотку, деранул желудок, но вскоре теплой волной плеснул в сердце и голову.
- Хорошие пацаны, - подумал Шурик, - бедные! Вот уж страшная служба, не позавидуешь! Видно, только водкой и держатся. А может, насмотрелись уже, привыкли! Конечно, привыкли, вон уже и карты достали, - и на приглашающий жест отрицательно мотнул головой, вновь уткнувшись в иллюминатор, попытался уловить хотя бы тень того сказочного гражданского ощущения полета. Какое там! Иллюзии вдребезги разбились о безмолвные неподвижные гробы. Чудеса на войне бывают. А сказки - нет. Шурка покосился на гробы. А для них и чуда не хватило. Разве его на всех хватит?
За стеклом иллюминатора непроглядная темень. Самолет, казалось, не летел, а крался, пробираясь над чужой землей с потушенными бортовыми огнями, отстреливая тепловые ракеты, уходил к границам Союза. Вспышки ракет не освещали, а лишь сгущали темень.
Шурик знал, что тепловые ракеты отстреливаются для того, чтобы снаряд, посланный с земли, "стингер", например, влетел не в самолет, а в более высокотемпературный объект, в ракету. Вот и летим, обнаруживая себя только яркими праздничными какими-то, но в то же время и тревожными огненными шарами.
Очередная тепловая ракета, отделившись от самолета, отвлекла на себя первый "стингер", взлетевший с горной вершины, но самолет крепко встряхнуло близким взрывом. Солдаты вцепились в канат и молча смотрели на Шурика, ожидая, что он скажет, так как он единственный, кто из них мог видеть, что твориться снаружи. Вот еще и еще один взрыв. Самолет круто накренился, пытаясь уйти из зоны обстрела. Вот еще взрыв, еще. Вот совсем рядом. Вместе с очередным разрывом что-то сильно грохнуло внутри грузового отсека. Переглянувшись, все кинулись к оконцу.
Один из тросов лопнул, не выдержав нагрузки. Взвившийся конец его с силой хлестанул по полу, оставив рваную вмятину в дюралюминий, саданул по разлетевшемуся стеклу тамбура. Самолет практически завалился на правое крыло. Уходя и унося с собой людей. И в это время самый верхний металлический ящик гроба выскользнул из-под троса, ослабевшего от рывков и перегрузки, переставшего прижимать другой его край. В обрушившемся на уши свисте и визге, рванувшемуся сквозь выбитое стекло, гроб, как в страшном сне, беззвучно ударил в противоположный борт. Следом скользнул еще один, за ним другой. Шурик с ужасом увидел, как под тяжелыми ударами обшивка самолета стала расходиться. В отсек ринулся ледяной ветер неба, взметая опилки, куски бумаги и другой мусор. Теперь уже рев стоял неимоверный. Заложило адской болью уши. Прикрыв ресницами глаза от ударов мусора и пыли, сквозь прищуренные веки, Шурик следил, как в черной глотке неба безмолвно исчезали гробы. Один, другой, третий... Со стоном ахнули и, закрутившись, лопнули еще два троса. Гробы поползли к разверзнувшемуся отверстию, напоминавшему формой широкой раскрытый, кричащий от бессильного отчаяния рот. Медленно, плавно останки погибших воинов уходили в ночь, переваливаясь через дыру, скользили, съезжали, как потусторонний ненавоевавшийся десант, освобождая от страшной тяжести свой самолет, как будто желая завершить на земле какое-то дело.
Как самолет сел, Шурик не помнил, потому что от удара по голове чем-то сверху упавшим, от ужаса происходящего, потерял сознание. Очнулся в полной тишине. Дотронувшись до шишки на голове, ощутил под пальцами корку подсохшей крови.
Летчики чудом сумели дотянуть до Шинданда на разваливающейся машине. Пока Шурик валялся без сознания, диспетчеры вычислили маршрут "Тюльпана" и ахнули. По всем расчетам катастрофа произошла над договорным мирным кишлаком. Затрещали доклады в динамиках раций, погоны на плечах ответственных, и с рассветом в этот кишлак выехали грузовые машины в сопровождении звена вертолетов. Задание - отыскать выпавшие восемь гробов.
Кишлак встретил шурави горестными, злыми криками, подтвердившими правильность расчетов и опасений.
В темноте ночи, набрав в своем жутком полете безумную силу и скорость, цинковые гробы ужасными снарядами, пробивая хлипкие глиняные крыши домов, сыпались на безмятежно спавших женщин, детей, стариков. Падая с небес, забирали на небеса!
Исправить случившееся невозможно, но можно хотя бы объяснить. Самый дипломатичный офицер через переводчика сумел изложить ситуацию, очень тонко намекнув на то, что "стингер" мог взлететь и из этого кишлака. Но командование, учитывая потери в кишлаке, следствие проводить не будет. После такого разговора гробы помогали искать и выносить даже семьи погибших.
- Пять, шесть, семь, восемь, девять... - считал гробы офицер. - Стоп! Как девять?!
- Еще раз, - досадливо сплюнул старлей. - Раз, два, три,...семь, восемь, девять. Девять! Что за черт?! - махнул рукой. - Ладно, поехали. Дома разберемся. Может, там неправильно посчитали? Не мудрено! От такого не только ошибиться, можно с ума сойти! Погибших еще раз угрохать! - сам себе толковал офицер, трясясь на боковой скамье в кузове УРАЛа, глядя на изуродованные, помятые, лопнувшие гробы. - Кто же виноват, что духи пытались "Тюльпан" сбить? А только положено - виноватый чтобы был. Так что звезда с погона у кого-то все равно слетит.
И уже на аэродроме старший лейтенант прежде, чем идти докладывать о прибытии, сам поднялся в разодранный самолет, чтобы сверить цифры. Но и тут ему подтвердили, что всего гробов было сорок. Вот тридцать два. Значит, он должен привезти восемь. Пересчитали еще раз:
- Тридцать девять, сорок, сорок один..!
Могли не найти один, мало ли куда мог упасть, но чтобы еще один лишний появился? А, ну их к черту! Разберутся. На войне путаница и не такая бывает. Доложил старший лейтенант командиру полка и ушел, все же покачивая удивленно головой.
Командир приказал битые гробы менять на новые. Шурик узнал об этом, сидя в ангаре, от солдата, который был в поисковой группе и теперь переносил сюда найденные цинки. Здесь уже кипела работа. Поврежденные гробы распаивали, содержимое перекладывали в новые и тут же запаивали, приваривая таблички с номерами и краткими данными о погибшем.
Шурик чувствовал себя отвратительно. Всегда впечатлительный, мечтательный, романтичный, он очень тяжело пережил события ночного полета. Ему казалось, что никогда в жизни ни за что на свете он не сможет даже приблизиться к аэродрому. Что любой самолет, даже самый комфортабельный, будет напоминать ему одну и ту же ужасную мистическую картину шевелящихся, уходящих в ночное безмолвие в потустороннем спокойствии гробов. Вот этих самых, раскрываемых, источающих жутко-сладкий запах.
Сильно болела голова, тошнило от запаха и от удара по голове. Не хотелось двигаться, не хотелось никуда лететь, не верилось ни в какое будущее. Хотелось сидеть вот здесь, в углу ангара, курить, и чтобы все-все оставили в покое
Но, теперь уже знакомые, солдаты крикнули:
- Эй, отпускник! Иди, помогай! Чем быстрее сделаем, тем быстрее улетишь.
Отпускник! Все-таки домой хочется. Сердце дрогнуло. Домой! Хочу!
И Шурик нехотя, но поднялся и поплелся к позвавшим. Было не по себе. Видел, конечно, и убитых, и растерзанных взрывом, и изрезанных ножами. Но то все там, в бою, в родном полку. Видел, и как гробы готовят к отправке "Черными тюльпанами". Укладывали и расстрелянные тела, и просто оторванные взрывом руки-ноги, а то и вовсе одну ногу в ботинке, а для веса мешок с песком добавляли. Если есть голова, то родные перед погребением могут через окошко гроба в лицо кровинушки своей взглянуть в последний раз. А если нет... Если тело взрывом на части разнесло? Шурик даже горестно рукой махнул в ответ своим мыслям.
Кончится эта пытка когда-нибудь? Что там еще будет под крышкой этого гроба? Что еще ударит по взвинченным шуркиным нервам? Вздувшиеся внутренности, вытекшие глаза, изуродованное тело очередного пацана? Разлагающееся тело, которое даже мертвым остается дороже всего для родных или мешок с землей ничего собрать не смогли?
Солдаты отдирали еще горячую крышку с очередного гроба, но она шла нехотя, не желая расставаться с домовиной. Сержант из самолета с горелкой в руках глухо матерился:
- Вот блин, падлы рваные, зачем-то двойным швом запаяли, чтоб их...
Провел острым пламенем по ободку вокруг всего цинка еще пару раз, затем подсунул сплющенный конец монтировки в образовавшуюся щель, налег на другой конец всем телом. Крышка громко кракнула, отделяясь от гроба, и наполовину отошла от него. Солдаты, натянув брезентовые рукавицы, подскочили к крышке, ухватили ее и единым усилием поволокли было прочь, но, увидев содержимое ящика, выронили ее, едва успев отскочить в сторону.
Аккуратно, покойно во всем пространстве цинка нашли пристанище... тщательно уложенные, старательно распределенные пачки долларов, афошек, чеков, сто и пятидесятирублевых купюр, еще какой-то валюты, а в "ногах" лежали полиэтиленовые пакеты с белой порошковой начинкой - наркотика и два автомата АКСУ с рожками к ним.
Подошел заглянувший в ангар и увидевший немую сцену командир местного полка, на ходу ругая солдат, быстро глянул в гроб и заорал :
- Все вон! Быстро!
После секундной заминки, растерявшиеся солдаты кинулись из ангара.
- Видал? Денжищ! Это что же такое? И автоматы! Ни фига покойничек!
Закурили, недоуменно переглядываясь. В это время в ангар заскочили несколько офицеров.
Совсем скоро подполковник вызвал в ангар невольных свидетелей:
- Неосторожное слово - и под трибунал. Секретная операция командования. Наркотики для медицинских целей. Валюта - в фонд государства. Всем молчать!
Под усиленной охраной тщательно уложенный груз был переправлен в самолет. И уже в ташкентском аэропорту, не гражданском, а военном, Шурик увидел-таки, что тот самый цинк забирала специальная команда. Настороженная, безмолвная, молниеносно действующая.
Несколько часов спустя, проезжая в автобусе по улицам родного города, Шурик успокоенно думал о том, что есть в нашей армии настоящие профессионалы, действующие умело и слажено на пользу родному Союзу Советских Социалистических Республик.
Прошло двадцать лет.
Валерка, поцеловав детей на ночь, забираясь под одеяло, под теплый бок жены, рассказывал о том, как прошел сегодняшний день на его хлопотливой таможенной службе.
- Читаю паспорт... Батюшки, Шурка! Ну, я тебе рассказывал - служили вместе. А я его и не узнал! Кожаный плащ, стильная черная одежда, золотой перстень... Богатючий, видимо!..
Валерка даже зажмурился и почмокал губами, чтобы подчеркнуть шикарность внешнего вида бывшего однополчанина.
- Сопровождает цинковые гробы. Какой-то похоронной фирмой заведует. Платят, видно, добре. Смерть чужая. Привык. Шутит.
Я спрашиваю:
- На кого работаешь?
- На мафию. А в гробу - золото и бриллианты, - и смеется. Я "Бриллиантовую руку" вспомнил, говорю:
- Да пошел ты, не подкалывай!
А он мне:
- Проверяй! Вскрывай!
- Открыли? - испуганно спросила жена.
- Ты что! Это же какой сволочью надо быть, чтобы чужим горем прикрываться и в гробах что-то перевозить. Послал я его в шутку, пригласил в гости. Когда опять к нам служба занесет, обещал быть. Куда-то он в Азию, в бывшую республику свой груз повез. Вот так себя "новые русские" в этой жизни находят.
В это же время Шурка... Нет, все-таки Александр Георгиевич, сходя по трапу самолета, краем глаза, сквозь дымчатые очки, внимательно проследил, как забирала цинк специальная команда. Настороженная, безмолвная, молниеносно действующая.
Убедился, что все сделано правильно, усмехнулся каким-то своим мыслям и неторопливо направился к зданию аэропорта, приветливо принимающего пассажиров в свою внутреннюю чистоту и ухоженность.
Глава 17. Очередь
Хорошо возвращаться домой с войны. Приятно покачивает на рельсах вагон, весело и сладко стучат на стыках колеса. Домой, домой, домой! Или еще веселее на отдельных участках: жив-жив. Жив - жив! Хорошо остаться живым, курить сигарету в тамбуре, болтать в попутчиками. Досадно, что особенно рассказать им нечего. Разве что про постоянный страх и жуть, что могут убить, а так... война и война. Что в ней может быть интересного? Это, наверное, есть что рассказать летчикам, танкистам, саперам, а у пехоты почти два года одно и то же. Побежал, упал, перекатился, дал очередь, еще очередь, вскочил, пригнулся, побежал, упал, ну и так далее. Очередь, очередь, очередь - успевай только магазин сменить - и снова очередь, очередь, очередь. В моджахедов, в тебя, в моджахедов, в тебя. Мины, пустыня, скалы. Скалы, пустыня, мины. Писатель, может быть, сумел бы что-то описать. А солдат... Кощунственно звучит, но однообразна война в Афганистане. Побежал, упал, перекатился, очередь, очередь. Ну, гранату кинул. Хочется рассказать о войне, а не получается. Попал ты выполнил боевую задачу - остался жить, кто знает, может, и награду получишь. Попали в тебя - семья получит "груз-200". Нехитрая штука война для солдата. Ее всю можно в десятиминутный разговор пересказать, объяснить. Истрепанные, доведенные до предела нервы - это от желания выжить. Появившаяся в двадцать лет боль в сердце - от переживаний, гибели товарищей, неутоленного чувства мести и незнания, кому ты должен мстить: им ли, духам, или тем, что по другую сторону кремлевской стены. А как?! Вот и тянет струны нервов на холодные, стальные колки острых спиц, изредка, но все чаще вонзающихся в сердце. Раны от душманской очереди. Настигла, достала очередь за четыре месяца до благословенного дембеля. Ранение серьезное, но не смертельное. Пропороли бок три пули, выпущенные духами из автомата Калашникова. Что ж, хорошее оружие у нас. Врачи сказали, чуть правее, чуть левее - и наповал уложили бы. Говорят повезло! Хорошенькое везение. Ранение - это не маминых пирожков пожевать. Хотя, с другой стороны, - могли убить. Запросто. А как жить-то хочется в двадцать лет! Только вот насчет маминых пирожков придется потерпеть. Продырявленные, сшитые кишки только-только начали подживать, поэтому еще с годик пробавляться кашами, сидеть на диете - так это назвал хирург, оперировавший Бориса и присутствующий на врачебной комиссии, которая комиссовала рядового Суржикова из рядов Советской Армии. Потом, понемногу, можно будет есть и обыкновенную пищу. Никогда не знал Борис, что пища есть мягкая: кефир, сметана, яйцо, масло, каша, и грубая или твердая: пироги, борщи, мясо и все остальное столь же грубое, но чертовски вкусное. Так что, если все будет в порядке, года так через три можно будет и шашлычком с винцом побаловаться. Да разве в этом дело?!
Не хочется, конечно, возвращаться. Но ты, мама, не волнуйся! Все будет хорошо, я вернусь. Женюсь. С Верой детей нарожаем. Будешь ты у меня молодая красивая бабушка!
Мама! Верочка! Да что же вы меня слезами заливаете?! Смотрите-ка, вся гимнастерка мокрая и медаль заржавеет. Служить осталось девять месяцев всего. Нет, все-таки целых девять месяцев. Что скрывать, на календарике каждый прошедший день зачеркиваю. Нас гоняют за это. Не дай Бог увидят!
Вот и самолет. Да, это мой! Напишу, конечно. Конвертов, сами знаете, сколько набрал. Ой, к Игорьковым родителям не зашел. Обидится. Черт! Забыл совсем! Вот гражданка, расслабляет. С одной стороны, как хорошо, в отпуске дома побывать. А с другой - потом втрое тяжелее...
Посадку объявили. Давайте прощаться. Ну успокойтесь, прошу вас. Да не рвите же себе и мне сердце, не надо! Мам, Вер, пустите, пора. Ну какие вы, ей-Богу! Ну будет, будет. Да не плачу я! Это вы ревете, а мне просто... да, вот, в глаз что-то попало. Все. Пора.
До свидания, мамочка, до свидания! До свидания, любимые мои. Солнышко, Сказочка, Воробушек, Девочка моя, до свидания! Ждите меня! Обязательно пишите. Да что же я и пальцы ваши разжать не могу! Ах, дорогие мои. Ну все, все, все, пора, побежал. Побежал, побежал, бегу, бегу, бегу...
...Бегу, задыхаюсь, стреляю - приказ.
Страшно, боюсь погибнуть, но бегу - присяга.
...Твою мать! - сержант
Рвущаяся мощь и тяжесть в руках автомата - армия, солдат.
Душманы стреляют в меня, я - в них - интернациональный долг.
Автомат - Ба-да-да-да... Да-да-да-дах...
Глава 16. Ночной полет
Очарование ночного полета Шурик почувствовал и понял, побывав в Белоруссии по турпутевке, когда из Минска возвращался домой на классном авиалайнере ИЛ-86. Родители частенько баловали его перед армией поездками по турам. Мол, пусть ребенок хоть мир посмотрит, да себя-молодца миру покажет. Рейс проходил глубокой ночью, пассажиры, погрузившись в удобные мягкие кресла, спали. Свет в салоне был приглушен до минимума, и этот полумрак убаюкивал, вносил какой-то особый, дополнительный уют. После очередного плавного разворота самолета Шурик выглянул в квадратное оконце иллюминатора и обалдел от восторга. Машина летела... в космосе. Бездонная чернота неба слилась с бархатной чернотой земли. Ночь выдалась безлунная и звездная. Редкие огни на земле с небольшой уже предпосадной высоты так были похожи на звездочки, что создавался полная иллюзия единого глубокого пространства. Звезды - вверху, внизу, по сторонам. Вот какой красотой любуются космонавты! У Шурика аж дух захватило от физического ощущения бездонности окружающего мира, а в моменты проваливания лайнера в воздушные ямы еще и от ощущения невесомости. Чуть-чуть, капельку воображения - ну чем не космический корабль!
Самолет стал заходить на посадку. Но очарование Вселенной не проходило. Огни посадочных дорожек только подчеркивали фантастичность картины. Шурик задумался. При таком уровне развития науки мечты фантастов о рядовых, рейсовых полетах людей в космос, на Луну вполне скоро могут стать реальностью. Если не будет войн, то может уже в начале двадцать первого века можно будет запросто куда-нибудь слетать. Шурик прикинул, что в две тысячи первом году ему будет только 41 год. Разве это возраст? Для мужчины - чепуха! Ура! Только бы сбылось! А что, вполне допустимо!
Голос стюардессы, сообщающий по селектору о скорой посадке, о температуре воздуха в аэропорту Минеральные Воды, о правилах поведения во время выхода из самолета спугнул сказку, но не развеял ее очарования. Тем более, что для землянина встреча с землей всегда радость, пусть даже после короткой разлуки. Да еще и возвращение домой...
А вот и здание аэропорта, приветливо принимающее в свою внутреннюю чистоту и ухоженность полусонных путешественников. Все-таки воздушная служба это что-то особенное. Разве можно сравнить аэропорт со зданием железнодорожного вокзала? Вот уж точно, земля и небо. Какая-то особенная цивилизованность, дисциплинированность, комфорт, шаг в будущее и в изящных очертаниях лайнеров, и в приятно звучащих голосах диспетчеров по специально приглушенным динамикам, и в белоснежных рубашках летного состава, и в коротеньких темно-синих юбочках стюардесс, и в улыбках и вежливости, и в устройстве аэропорта и аэродрома. Необъяснимая прелесть! Даже запах внутри здания какой-то особенный, воздушный. Шурик давно ощутил в себе дрожь серебряной струны во время присутствия в аэропорту и теперь вновь наслаждался этим чувством необыкновенности. Шурик уже шагал к выходу, когда навстречу ему появилась группа стюардесс. Все как одна длинноногие, в белых блузках, в кокетливо надетых пилотках, молодые и красивые девчонки с чувством собственной значимости прошли мимо Шурика и скрылись в двери служебного входа. Шурик вздохнул, вот и люди здесь работают необыкновенные. Ну кто-нибудь хоть раз видел некрасивую, неряшливую, неухоженную стюардессу? А вот проводницу в вагоне... Да простят они. Эх, да что там! Нет. Не сравнить. Особый мир! И земля, привычная земля подчеркивает эту небесную особенность своей земной суетой, приземленностью. Очень быстро за ногу стаскивают с высот небесных выкрики таксистов:
- В город, в город...
Толкотня людей, торопящихся домой, обнимающихся перед расставанием и целующихся при встрече. Особенно быстро приводит в себя получение багажа и полностью отрезвляет цена, которую круто заламывают таксисты за проезд до города ночью.
- Не хочешь - до утра жди автобуса, давись в нем, - лукавят водители, зондируя, знает ли прилетевший, что автобусы ходят всю ночь, и продолжают: - А так - три минуты. Хоть на этаж заеду. Сма-а-атри!
- Поехали, черт с тобой! - уж очень не терпится Шурику попасть домой, увидеть родителей, вручить им подарки.
Вот и конец сказке. Хотя... Отчего ночной город так красив? Оттого, что родной? Оттого, что ночью скрадываются, не видны недостатки? Оттого, что ночная подсветка уютно пробивается сквозь густую зелень, высвечивая особую цветовую гамму?
И земля красива, и небо очаровательно, и жизнь прекрасна!
Картины этой сказочной гражданской жизни, ощущение скорого полета, возвращения в родной город, домой, пусть даже в отпуск, всего на десять суток, не считая дороги, вновь натянули в душе Шурика ту заветную серебряную, тонко дрожащую струну. И она совсем уже было запела нежную свою песенку, как командир роты, капитан Вольский, хлопнув солдата по плечу, оборвал ее:
- Давай, Реутов, дуй в отпуск. Полетишь этим транспортом. Часа через три будешь в Ташкенте. Там отметишься - и дальше уже сам ищи возможности. Но чтоб через две недели - как штык!
С отметкой в отпускных документах, с вещмешком за плечами Шурик подошел к командиру АНа, с которым только что разговаривал капитан, уже убежавший по своим делам. Майор, с дергающейся от нервного тика щекой, махнул рукой в сторону раскрытого брюха самолета:
- Вали туда. Там есть солдаты. Покажут, как и что.
Самолет стоял на взлетно-посадочной полосе, уже просевший под тяжестью груза. Вокруг него суетились люди, заканчивая предполетную подготовку. Шурик встал в тени, чтобы и его не припрягли в работу. А что, отпускник он или нет?
Как только в распахнутую рампу самолета стали входить солдаты, Шурик кинулся за ними, оскользнулся почти гладкой подошвой ботинка на ребристой поверхности откинутой рампы, чертыхнулся, поднял глаза и обомлел. Вся полость самолета от низа до потолка была заполнена цинками, цинковыми гробами, грузом-200.
- Так это ж "Черный тюльпан"! - тихонько ахнув, Шурик вылетел на бетонку и побежал к командиру борта.
- Товарищ майор! Как же... Что же... С погибшими, что ли?!.
- А какого тебе... Может, еще стюардессу пригласить? - схватился за дернувшуюся небритую щеку майор, - Цаца какая, мать твою! Марш в самолет! А не нравится... в гарнизон, не хрена по отпускам шляться!
Шурик, понурившись, козырнул и поднялся в самолет, стараясь не глядеть по сторонам, спотыкаясь о какие-то крюки и кронштейны, приваренные к полу, сквозь которые были протянуты канаты, задевая плечами о холодный металл гробов, прошел вглубь.
Почти у самой кабины летчиков в транспортных самолетах есть небольшой тамбур, в котором и разместились солдаты из похоронной команды. При тусклом свете лампы Шурик вгляделся в хмурые, неприветливые лица спутников, сидящих на замасленных одеялах и старых шинелях, брошенных прямо на пол. Сердце сжалось от тоски. Живые и мертвые! Какая радость в такой компании даже и домой в отпуск лететь! Солдаты молча отодвинулись от борта самолета, уступая место новичку у небольшого иллюминатора. Хотя. Что там можно увидеть в ночном небе Афганистана? Есть только небо в звездах. Струна давно уже тенькнула, порвавшись и царапая душу. Какой уж тут комфорт, какой там космос! Тем более вот он, перед глазами вариант очень даже возможного будущего Шурика. Этим мальчишкам в цинках уже никогда не вступить в двадцать первый век. Им, его ровесникам, не исполнится сорок один год. Они навсегда остались в своем восемнадцати-двадцатилетнем возрасте.
- Чо скис? - хрипло спросил сержант в грязном зеленом бушлате с замызганными скрученными лычками на матерчатых погонах. - Домой, что ли, в отпуск? Счастливчик! - вздохнул и неожиданно по-добрососедски подмигнул Шурику, - Не боись, скоро девок пощупаешь, а?! - и расхохотался, - Если долетим.
Шурик вежливо улыбнулся, но ничего не ответил. Звук закрывающейся рампы, рев прогреваемых запущенных двигателей, свободно проникающий внутрь самолета, все равно заглушали все. Прикрыл глаза и...
- Пристегните ремни безопасности, - услужливо подсказало сознание милым голосом стюардессы, настолько явно, что Шурик даже рукой пошарил в поисках замка того самого ремня. Тут же усмехнулся грустно, наткнувшись на бляху солдатского:
- Ага, ремни безопасности! Может, еще спинку кресла откинуть? - и крепко ухватился за натянутый вдоль борта металлический трос.
Сделав небольшую пробежку, самолет, гордо задрав нос в темноту ночного неба, оторвался от пыльной афганской земли и начал набирать высоту. Шурик не удержался от рывка и прилип спиной к чьей-то голове. Не обидно его ткнули в бок, и Шурик, обретя равновесие, смущенно кивнул пострадавшему.
Сквозь небольшое оконце в стене тамбура виднелись в неверном свете плафонов штабеля цинковых гробов, перетянутых намертво толстыми тросами. Шурик зябко поежился и мрачно уткнулся в иллюминатор. Это увидели сидящие рядом солдаты. Сержант толкнул Шурика в плечо, и когда тот обернулся, протянул пол граненного стакана разведенного спирта. Грохот заглушал слова, поэтому, проливая жидкость на грудь, Шурик выпил и, принимая кусок хлеба, торопясь закусить, только благодарно промычал невнятно и кивнул сержанту. Спирт обжег пересохшую глотку, деранул желудок, но вскоре теплой волной плеснул в сердце и голову.
- Хорошие пацаны, - подумал Шурик, - бедные! Вот уж страшная служба, не позавидуешь! Видно, только водкой и держатся. А может, насмотрелись уже, привыкли! Конечно, привыкли, вон уже и карты достали, - и на приглашающий жест отрицательно мотнул головой, вновь уткнувшись в иллюминатор, попытался уловить хотя бы тень того сказочного гражданского ощущения полета. Какое там! Иллюзии вдребезги разбились о безмолвные неподвижные гробы. Чудеса на войне бывают. А сказки - нет. Шурка покосился на гробы. А для них и чуда не хватило. Разве его на всех хватит?
За стеклом иллюминатора непроглядная темень. Самолет, казалось, не летел, а крался, пробираясь над чужой землей с потушенными бортовыми огнями, отстреливая тепловые ракеты, уходил к границам Союза. Вспышки ракет не освещали, а лишь сгущали темень.
Шурик знал, что тепловые ракеты отстреливаются для того, чтобы снаряд, посланный с земли, "стингер", например, влетел не в самолет, а в более высокотемпературный объект, в ракету. Вот и летим, обнаруживая себя только яркими праздничными какими-то, но в то же время и тревожными огненными шарами.
Очередная тепловая ракета, отделившись от самолета, отвлекла на себя первый "стингер", взлетевший с горной вершины, но самолет крепко встряхнуло близким взрывом. Солдаты вцепились в канат и молча смотрели на Шурика, ожидая, что он скажет, так как он единственный, кто из них мог видеть, что твориться снаружи. Вот еще и еще один взрыв. Самолет круто накренился, пытаясь уйти из зоны обстрела. Вот еще взрыв, еще. Вот совсем рядом. Вместе с очередным разрывом что-то сильно грохнуло внутри грузового отсека. Переглянувшись, все кинулись к оконцу.
Один из тросов лопнул, не выдержав нагрузки. Взвившийся конец его с силой хлестанул по полу, оставив рваную вмятину в дюралюминий, саданул по разлетевшемуся стеклу тамбура. Самолет практически завалился на правое крыло. Уходя и унося с собой людей. И в это время самый верхний металлический ящик гроба выскользнул из-под троса, ослабевшего от рывков и перегрузки, переставшего прижимать другой его край. В обрушившемся на уши свисте и визге, рванувшемуся сквозь выбитое стекло, гроб, как в страшном сне, беззвучно ударил в противоположный борт. Следом скользнул еще один, за ним другой. Шурик с ужасом увидел, как под тяжелыми ударами обшивка самолета стала расходиться. В отсек ринулся ледяной ветер неба, взметая опилки, куски бумаги и другой мусор. Теперь уже рев стоял неимоверный. Заложило адской болью уши. Прикрыв ресницами глаза от ударов мусора и пыли, сквозь прищуренные веки, Шурик следил, как в черной глотке неба безмолвно исчезали гробы. Один, другой, третий... Со стоном ахнули и, закрутившись, лопнули еще два троса. Гробы поползли к разверзнувшемуся отверстию, напоминавшему формой широкой раскрытый, кричащий от бессильного отчаяния рот. Медленно, плавно останки погибших воинов уходили в ночь, переваливаясь через дыру, скользили, съезжали, как потусторонний ненавоевавшийся десант, освобождая от страшной тяжести свой самолет, как будто желая завершить на земле какое-то дело.
Как самолет сел, Шурик не помнил, потому что от удара по голове чем-то сверху упавшим, от ужаса происходящего, потерял сознание. Очнулся в полной тишине. Дотронувшись до шишки на голове, ощутил под пальцами корку подсохшей крови.
Летчики чудом сумели дотянуть до Шинданда на разваливающейся машине. Пока Шурик валялся без сознания, диспетчеры вычислили маршрут "Тюльпана" и ахнули. По всем расчетам катастрофа произошла над договорным мирным кишлаком. Затрещали доклады в динамиках раций, погоны на плечах ответственных, и с рассветом в этот кишлак выехали грузовые машины в сопровождении звена вертолетов. Задание - отыскать выпавшие восемь гробов.
Кишлак встретил шурави горестными, злыми криками, подтвердившими правильность расчетов и опасений.
В темноте ночи, набрав в своем жутком полете безумную силу и скорость, цинковые гробы ужасными снарядами, пробивая хлипкие глиняные крыши домов, сыпались на безмятежно спавших женщин, детей, стариков. Падая с небес, забирали на небеса!
Исправить случившееся невозможно, но можно хотя бы объяснить. Самый дипломатичный офицер через переводчика сумел изложить ситуацию, очень тонко намекнув на то, что "стингер" мог взлететь и из этого кишлака. Но командование, учитывая потери в кишлаке, следствие проводить не будет. После такого разговора гробы помогали искать и выносить даже семьи погибших.
- Пять, шесть, семь, восемь, девять... - считал гробы офицер. - Стоп! Как девять?!
- Еще раз, - досадливо сплюнул старлей. - Раз, два, три,...семь, восемь, девять. Девять! Что за черт?! - махнул рукой. - Ладно, поехали. Дома разберемся. Может, там неправильно посчитали? Не мудрено! От такого не только ошибиться, можно с ума сойти! Погибших еще раз угрохать! - сам себе толковал офицер, трясясь на боковой скамье в кузове УРАЛа, глядя на изуродованные, помятые, лопнувшие гробы. - Кто же виноват, что духи пытались "Тюльпан" сбить? А только положено - виноватый чтобы был. Так что звезда с погона у кого-то все равно слетит.
И уже на аэродроме старший лейтенант прежде, чем идти докладывать о прибытии, сам поднялся в разодранный самолет, чтобы сверить цифры. Но и тут ему подтвердили, что всего гробов было сорок. Вот тридцать два. Значит, он должен привезти восемь. Пересчитали еще раз:
- Тридцать девять, сорок, сорок один..!
Могли не найти один, мало ли куда мог упасть, но чтобы еще один лишний появился? А, ну их к черту! Разберутся. На войне путаница и не такая бывает. Доложил старший лейтенант командиру полка и ушел, все же покачивая удивленно головой.
Командир приказал битые гробы менять на новые. Шурик узнал об этом, сидя в ангаре, от солдата, который был в поисковой группе и теперь переносил сюда найденные цинки. Здесь уже кипела работа. Поврежденные гробы распаивали, содержимое перекладывали в новые и тут же запаивали, приваривая таблички с номерами и краткими данными о погибшем.
Шурик чувствовал себя отвратительно. Всегда впечатлительный, мечтательный, романтичный, он очень тяжело пережил события ночного полета. Ему казалось, что никогда в жизни ни за что на свете он не сможет даже приблизиться к аэродрому. Что любой самолет, даже самый комфортабельный, будет напоминать ему одну и ту же ужасную мистическую картину шевелящихся, уходящих в ночное безмолвие в потустороннем спокойствии гробов. Вот этих самых, раскрываемых, источающих жутко-сладкий запах.
Сильно болела голова, тошнило от запаха и от удара по голове. Не хотелось двигаться, не хотелось никуда лететь, не верилось ни в какое будущее. Хотелось сидеть вот здесь, в углу ангара, курить, и чтобы все-все оставили в покое
Но, теперь уже знакомые, солдаты крикнули:
- Эй, отпускник! Иди, помогай! Чем быстрее сделаем, тем быстрее улетишь.
Отпускник! Все-таки домой хочется. Сердце дрогнуло. Домой! Хочу!
И Шурик нехотя, но поднялся и поплелся к позвавшим. Было не по себе. Видел, конечно, и убитых, и растерзанных взрывом, и изрезанных ножами. Но то все там, в бою, в родном полку. Видел, и как гробы готовят к отправке "Черными тюльпанами". Укладывали и расстрелянные тела, и просто оторванные взрывом руки-ноги, а то и вовсе одну ногу в ботинке, а для веса мешок с песком добавляли. Если есть голова, то родные перед погребением могут через окошко гроба в лицо кровинушки своей взглянуть в последний раз. А если нет... Если тело взрывом на части разнесло? Шурик даже горестно рукой махнул в ответ своим мыслям.
Кончится эта пытка когда-нибудь? Что там еще будет под крышкой этого гроба? Что еще ударит по взвинченным шуркиным нервам? Вздувшиеся внутренности, вытекшие глаза, изуродованное тело очередного пацана? Разлагающееся тело, которое даже мертвым остается дороже всего для родных или мешок с землей ничего собрать не смогли?
Солдаты отдирали еще горячую крышку с очередного гроба, но она шла нехотя, не желая расставаться с домовиной. Сержант из самолета с горелкой в руках глухо матерился:
- Вот блин, падлы рваные, зачем-то двойным швом запаяли, чтоб их...
Провел острым пламенем по ободку вокруг всего цинка еще пару раз, затем подсунул сплющенный конец монтировки в образовавшуюся щель, налег на другой конец всем телом. Крышка громко кракнула, отделяясь от гроба, и наполовину отошла от него. Солдаты, натянув брезентовые рукавицы, подскочили к крышке, ухватили ее и единым усилием поволокли было прочь, но, увидев содержимое ящика, выронили ее, едва успев отскочить в сторону.
Аккуратно, покойно во всем пространстве цинка нашли пристанище... тщательно уложенные, старательно распределенные пачки долларов, афошек, чеков, сто и пятидесятирублевых купюр, еще какой-то валюты, а в "ногах" лежали полиэтиленовые пакеты с белой порошковой начинкой - наркотика и два автомата АКСУ с рожками к ним.
Подошел заглянувший в ангар и увидевший немую сцену командир местного полка, на ходу ругая солдат, быстро глянул в гроб и заорал :
- Все вон! Быстро!
После секундной заминки, растерявшиеся солдаты кинулись из ангара.
- Видал? Денжищ! Это что же такое? И автоматы! Ни фига покойничек!
Закурили, недоуменно переглядываясь. В это время в ангар заскочили несколько офицеров.
Совсем скоро подполковник вызвал в ангар невольных свидетелей:
- Неосторожное слово - и под трибунал. Секретная операция командования. Наркотики для медицинских целей. Валюта - в фонд государства. Всем молчать!
Под усиленной охраной тщательно уложенный груз был переправлен в самолет. И уже в ташкентском аэропорту, не гражданском, а военном, Шурик увидел-таки, что тот самый цинк забирала специальная команда. Настороженная, безмолвная, молниеносно действующая.
Несколько часов спустя, проезжая в автобусе по улицам родного города, Шурик успокоенно думал о том, что есть в нашей армии настоящие профессионалы, действующие умело и слажено на пользу родному Союзу Советских Социалистических Республик.
Прошло двадцать лет.
Валерка, поцеловав детей на ночь, забираясь под одеяло, под теплый бок жены, рассказывал о том, как прошел сегодняшний день на его хлопотливой таможенной службе.
- Читаю паспорт... Батюшки, Шурка! Ну, я тебе рассказывал - служили вместе. А я его и не узнал! Кожаный плащ, стильная черная одежда, золотой перстень... Богатючий, видимо!..
Валерка даже зажмурился и почмокал губами, чтобы подчеркнуть шикарность внешнего вида бывшего однополчанина.
- Сопровождает цинковые гробы. Какой-то похоронной фирмой заведует. Платят, видно, добре. Смерть чужая. Привык. Шутит.
Я спрашиваю:
- На кого работаешь?
- На мафию. А в гробу - золото и бриллианты, - и смеется. Я "Бриллиантовую руку" вспомнил, говорю:
- Да пошел ты, не подкалывай!
А он мне:
- Проверяй! Вскрывай!
- Открыли? - испуганно спросила жена.
- Ты что! Это же какой сволочью надо быть, чтобы чужим горем прикрываться и в гробах что-то перевозить. Послал я его в шутку, пригласил в гости. Когда опять к нам служба занесет, обещал быть. Куда-то он в Азию, в бывшую республику свой груз повез. Вот так себя "новые русские" в этой жизни находят.
В это же время Шурка... Нет, все-таки Александр Георгиевич, сходя по трапу самолета, краем глаза, сквозь дымчатые очки, внимательно проследил, как забирала цинк специальная команда. Настороженная, безмолвная, молниеносно действующая.
Убедился, что все сделано правильно, усмехнулся каким-то своим мыслям и неторопливо направился к зданию аэропорта, приветливо принимающего пассажиров в свою внутреннюю чистоту и ухоженность.
Глава 17. Очередь
Хорошо возвращаться домой с войны. Приятно покачивает на рельсах вагон, весело и сладко стучат на стыках колеса. Домой, домой, домой! Или еще веселее на отдельных участках: жив-жив. Жив - жив! Хорошо остаться живым, курить сигарету в тамбуре, болтать в попутчиками. Досадно, что особенно рассказать им нечего. Разве что про постоянный страх и жуть, что могут убить, а так... война и война. Что в ней может быть интересного? Это, наверное, есть что рассказать летчикам, танкистам, саперам, а у пехоты почти два года одно и то же. Побежал, упал, перекатился, дал очередь, еще очередь, вскочил, пригнулся, побежал, упал, ну и так далее. Очередь, очередь, очередь - успевай только магазин сменить - и снова очередь, очередь, очередь. В моджахедов, в тебя, в моджахедов, в тебя. Мины, пустыня, скалы. Скалы, пустыня, мины. Писатель, может быть, сумел бы что-то описать. А солдат... Кощунственно звучит, но однообразна война в Афганистане. Побежал, упал, перекатился, очередь, очередь. Ну, гранату кинул. Хочется рассказать о войне, а не получается. Попал ты выполнил боевую задачу - остался жить, кто знает, может, и награду получишь. Попали в тебя - семья получит "груз-200". Нехитрая штука война для солдата. Ее всю можно в десятиминутный разговор пересказать, объяснить. Истрепанные, доведенные до предела нервы - это от желания выжить. Появившаяся в двадцать лет боль в сердце - от переживаний, гибели товарищей, неутоленного чувства мести и незнания, кому ты должен мстить: им ли, духам, или тем, что по другую сторону кремлевской стены. А как?! Вот и тянет струны нервов на холодные, стальные колки острых спиц, изредка, но все чаще вонзающихся в сердце. Раны от душманской очереди. Настигла, достала очередь за четыре месяца до благословенного дембеля. Ранение серьезное, но не смертельное. Пропороли бок три пули, выпущенные духами из автомата Калашникова. Что ж, хорошее оружие у нас. Врачи сказали, чуть правее, чуть левее - и наповал уложили бы. Говорят повезло! Хорошенькое везение. Ранение - это не маминых пирожков пожевать. Хотя, с другой стороны, - могли убить. Запросто. А как жить-то хочется в двадцать лет! Только вот насчет маминых пирожков придется потерпеть. Продырявленные, сшитые кишки только-только начали подживать, поэтому еще с годик пробавляться кашами, сидеть на диете - так это назвал хирург, оперировавший Бориса и присутствующий на врачебной комиссии, которая комиссовала рядового Суржикова из рядов Советской Армии. Потом, понемногу, можно будет есть и обыкновенную пищу. Никогда не знал Борис, что пища есть мягкая: кефир, сметана, яйцо, масло, каша, и грубая или твердая: пироги, борщи, мясо и все остальное столь же грубое, но чертовски вкусное. Так что, если все будет в порядке, года так через три можно будет и шашлычком с винцом побаловаться. Да разве в этом дело?!