Страница:
– Саня, ротный приказал тебе срочно прийти в канцелярию и получить свою посылку.
Я изумился. Невиданное дело: солдату приказывают получить посылку. Да какое им до нее дело, моя посылка – хочу получаю, хочу нет. Да и работа стоит.
– Некогда мне, видишь – к обеду надо насос установить. Приказ главмеханика.
Через какое-то время каптер прибежал опять:
– Саша, ротный приказал тебе немедленно идти к нему в канцелярию.
Вот, блин, достали. Я дал указания своим помощникам и отправился в казарму. В канцелярии сидели ротный и старшина в самом благодушном настроении. Старшина сказал:
– Так, открывай свою посылку, мы заберем оттуда водку, и можешь идти дальше ставить свой насос.
– Там нет водки.
– Не звезди, к Новому году должны прислать.
– Я написал своим родителям, что посылки шмонают, поэтому лучше пусть присылают деньги – куплю здесь, – нагло ответил я.
Вскрыли посылку, водки там в самом деле не было. Старшина взял оттуда горсть конфет и пачку печенья: дескать, с паршивой овцы хоть шерсти клок. И махнул мне рукой – иди, мол.
Насос мы успешно поставили. А вечером, когда клуб немного прогрелся, нас всех загнали туда на концерт. Впрочем, такие концерты, в отличие от фильмов, солдаты очень любили.
И вот когда питерские музыканты задорно исполняли нам что-то эстрадно-песенное, от фанерной перегородки, за которой была кочегарка, неожиданно пошел дым. Дымоход не прикрыли асбестовыми листами, и когда он раскалился, от него нагрелась фанерная перегородка. Потом фанера вспыхнула, по клубу заметались солдаты. Старшина закричал:
– Срочно найдите Васю Кубина! Пусть заводит шишигу-водовозку и везет воду для тушения!
Крики, маты, едкий дым, бестолковая суетная беготня, переходящая в легкую панику.
И только артисты проявили истинно ленинградский характер. Они допели песню до конца, не обращая внимания на мечущихся и вопящих солдат, не спеша собрали инструменты, аппаратуру и спокойно, с достоинством ушли за кулисы.
А наш клуб до следующей зимы опять остался без отопления.
ПОГОНЫ И РАЗУМ
Я и говорю командиру:
– Товарищ полковник, надо остановиться, чтоб вода в радиаторе остыла. От перегрузки мотора она уже до ста градусов дошла, сейчас закипит!
– Езжай, я сказал, не останавливайся!
– Так закипим сейчас, температура под сотню, – повторяю ему как альтернативно одаренному.
– Езжай, приказываю! – рявкнул он. – Сто градусов – это нормальная температура двигателя.
– Вы что, охренели совсем?! – Когда я вел машину по заснеженной дороге, то обычно не выбирал выражений.
– Я полковник, мне лучше знать! Делай, что я сказал, солдат.
И в это время из-под кабины МАЗа (мотор у него под кабиной) на лобовое стекло брызнул гейзер пара: закипели. Я мгновенно остановился, заглушил мотор и поднял кабину. Потом посмотрел грустно на полковника и сказал:
– Я понимаю, конечно, что вы аж целый полковник. Но ведь вам не только погоны, но и разум дан…
Что было потом, как он на меня орал и чем грозил, я не то что писать, но и вспоминать не хочу. От губы меня спасло только то, что командир нашей автоколонны услал меня с самосвалом в лес на самую дальнюю делянку. С приказом не возвращаться раньше чем через две недели.
А фраза насчет погон и разума в нашем гарнизоне стала крылатой.
САМОЗАКЛАД
Меня, к примеру, угнетает моя абсолютно неинтеллигентная физиономия, уж очень на «братка» похож, женщины даже боятся со мной в лифте ехать. Не помешали бы мне высокий лоб с залысинами и вдумчиво-проникновенный взгляд сквозь стекла очков. А так – милиция на улице норовит остановить и проверить документы, начиная с вопроса: «Давно освободился?»
Когда работал в Эрмитаже, то охрана на каждом шагу требовала у меня пропуск, а если я еще и ящик с инструментом нес, то им было ясно с первого взгляда – картины ворует, не иначе.
Зато стоило мне в разговоре упомянуть о французских импрессионистах, итальянских художниках эпохи Ренессанса (нахватался пенок у научных сотрудников) или заговорить об электронике или программировании – это производило на незнакомых людей ошеломляющее впечатление. Как? Этот громила с внешностью бандита еще и начитан?
Но это так, отступление. Про армию вообще-то хотел рассказать. Итак, невысокие люди иногда испытывают мучительные комплексы по поводу своего телосложения. И пройдя через все адовы круги дедовщины и став старослужащими, да если еще у них отсутствует приличное воспитание, такие чмыри стараются морально скомпенсировать свои унижения, доставая молодняк, особенно тех из них, кто высокого роста. Видимо, унижая высокорослых новобранцев, они хоть на минуту чувствуют себя выше.
А дедовщина в нашем стройбате была страшная, чистый беспредел. До убийств доходило даже.
Меня этот маленький озлобленный заморыш стал доставать с первого же дня, как только нас привезли из карантина в роту. Сначала потихоньку, потом все борзее. Однажды в гараже я не выдержал, схватил самую большую отвертку и приставил ему к горлу, надавив.
– Запорю, пидор! – спокойно так сказал, с ледяным взглядом.
– Ты что, дурак! – испуганно воскликнул он.
– Дурак, – говорю, согласно кивнув головой, – и справка есть. Вот сейчас пришью тебя – а мне путевку в дом отдыха дадут, нервишки полечить.
Знал он (так и буду его звать – Чмырь), что в стройбат, иногда призывают и с легкими психическими расстройствами, поэтому отстал от меня на какое-то время. Потом снова стал наезжать, но уже не сам лично, старался натравить других. Про оплеухи-зуботычины я даже упоминать не стану – это у нас были мелочи, недостойные внимания. Доставали и серьезнее, не только физически, но и морально.
И однажды он опять достал меня. Наверное, в душе у Чмыря было что-то от мазохиста – подсознательно хотел схлопотать от меня. А может, наоборот, хотел с садистским удовольствием наблюдать за моей беспомощностью. Сам я мало что мог сделать, остальные бы деды тут же меня обработали, как это было после случая с отверткой. А жаловаться не стоит ни в коем случае – будет только хуже, многочисленные примеры подтверждали это. Да и не любил я жаловаться.
Так вот, однажды он снова достал меня. Это происходило в умывальнике. И я сказал ему:
– А вот в этот раз это так тебе с рук не сойдет.
– А что ты мне сделаешь? – издевательски ухмыльнулся он.
– Будешь с командиром объясняться.
– Заложишь, что ли? – спросил он презрительно и в то же время с испугом – а вдруг и вправду заложу. Мне-то лучше не станет, да ведь и ему достанется. Одного недавно в дисбат отправили – ударом ноги разбил селезенку салаге.
– Я тебя закладывать не буду, – говорю, – а вот ты сам себязаложишь.
– Сейчас увидим, кто кого заложит, – крикнул он и полез на меня снова. Рядом стояли другие деды, с интересом наблюдая за нами, готовые вмешаться на его стороне. Я схватил Чмыря в обхват и, прежде чем кто-либо успел вмешаться, хрястнул спиной в оконное стекло.
Кирдык полный. Разбитое стекло в умывальнике – такое скрыть не удастся. Командиры всяко узнают, начнется разбирательство – кто разбил, почему, – и все вылезет наружу. И наряд скрывать не будет – им же отвечать потом придется. Несколько секунд все обалдело молчали, кажется, до них стало доходить, что означало «сам себя заложишь».
Погодите, думаю, это еще цветочки, дальше будет еще интереснее. Вы у меня просто ахнете. И вот по докладу дежурного в умывальник пришли ротный, комвзвода и старшина. Замполит, как всегда, где-то прохлаждался. Ну и почти вся рота собралась, всем интересно, чем это закончится.
– Что здесь произошло? – грозно начал ротный.
– Да вот, – все показали на меня с Чмырем, – это они дрались.
– Он что, бил тебя? – спросил ротный у меня. Обратная ситуация ему и в голову не пришла, слишком хорошо он знал положение дел в роте. Другое дело, что оно его не волновало, лишь бы все было шито-крыто. Но разбитое стекло – это уже ЧП. Материальное имущество у нас всегда ценится больше людей.
– Нет, – говорю. – Он меня не бил.
– Не звезди! Говори правду, а то еще и от меня звездюлей огребешь!
– Честное слово, это я его приложил спиной в стекло, все могут подтвердить это.
Все, кто был при разборке, закивали головами: точно, правду говорит.
– А зачем ты его? – изумился ротный. – Оборзел, что ли?
– Так точно, – говорю, – оборзел! Я хотел заставить его отжиматься от пола, ну и чтоб он подворотничок мне подшил. Ну, короче, он залупаться стал, про срок службы начал молоть, не положено ему, дескать, ну так я его и… Товарищ капитан, я виноват. Признаю свою вину полностью и готов понести заслуженное наказание.
Старшина после этих моих слов хитро усмехнулся и тихо сказал, но так, что все услышали: «Вот змей!»
– Это в самом деле так? – спросил ротный у Чмыря.
Тот молчал, не зная, что ответить.
– Так было или нет?! – заорал на него ротный. – Отвечай, иначе на губу пойдешь за неуставные отношения.
Упоминание о губе все и решило.
– Ну да, конечно, – пробурчал он, – так все и было.
– Пять нарядов вне очереди, – тут же отвесил мне ротный.
– Есть пять нарядов вне очереди, – гаркнул я громче капитана, так что все даже вздрогнули. Еще никогда я так не радовался полученному наказанию.
А Чмыря потом презирали все, даже деды.
– Да ведь тебя даже салаги гоняют, отжиматься заставляют и подворотнички им пришивать. Сам ведь при всех признался, тебя за язык никто не тянул.
– А что я мог сказать, меня бы ведь потом наказали, – оправдывался Чмырь.
– Если ты настоящий дед Советской армии, – авторитетно сказал экскаваторщик Шрамко, – ты бы лучше понес любое наказание, но не сказал бы, что салаги тебя гоняют.
РЕЗОННЫЙ ВОПРОС
ВОЕННЫМ ВОДИТЕЛЯМ ПОСВЯЩАЮ
ЛЕСОПОВАЛ
Вальщик халтурил – пилил одним резом, без подпила, только запилом. Так, конечно, быстрее, но тяжелее физически, к тому же дерево падает более непредсказуемо. Да и зажать в запиле шину бензопилы может. Впрочем, зажать шину может всегда, и чтобы освободить ее, не только я, а вся бригада – тракторист, оба чокеровщика и сучкоруб – наваливается на вилку, пока вальщик выдергивает шину.
Итак, наш вальщик «Резьба по дереву» привычно оглянулся назад, заканчивая запил, и вдруг заорал мне страшным голосом:
– Бросай на хрен вилку, шину зажало!!!
Все понятно, не надо объяснять – дерево, спружинив, качнется назад, недопил треснет, и дерево начнет падать в противоположную сторону, то есть на нас – знаем, проходили не раз.
Мы одновременно бросаем: я – вилку, он – бензопилу – и прыгаем в стороны подальше, пригибаясь пониже. Никогда бы не поверил на гражданке, что в армии буду прыгать спиной вперед с места на четыре метра. А на лесоповале – обычное дело, жить захочешь – и не так прыгнешь.
Столетняя ель, как бы призадумавшись, секунду постояла неподвижно. Потом ее ствол медленно стал клониться все быстрее. Звонко лопнули древесные волокна на недопиле, и дерево начало падать в ту сторону, где мы только что стояли.
И вдруг у меня сердце замерло от ужаса: там, куда падала ель, пробирался, глядя себе под ноги и переступая обломанные ветки, наш ротный – Мент. К нам в стройбат его перевели из гвардейской мотострелковой дивизии, разжаловав из старлеев до лейтенанта. Поначалу он ходил с красными мотострелковыми погонами, за что его и прозвали Мент. В стройбате красный цвет погон ассоциировался прежде всего с военной комендатурой. При каждом стройбате был комендантский взвод, вроде военной полиции, для усмирения буйной стройбатовской вольницы. Это именно в комендатуре сложилась поговорка: «пьяный стройбат страшней десанта». А им виднее.
Понятно, что красные, как у губарей, погоны не способствовали популярности ротного у солдат. Но потом открылись и некоторые гнусные черты его характера. Например, он любил подкрасться к делянке незаметно по подсаду (бездорожью) и подсмотреть, как работают военные строители. Или подойти тихо вечером к вагончику и подслушать, о чем они говорят. Когда мной конкретно занялись особисты, Мент трижды заставил каптерщика переписывать на меня характеристику. Дескать, я «приказы командиров исполняю с явной неохотой, в разговорах неодобрительно отзываюсь об армии и военной службе, настраиваю солдат против офицеров…».
И вот ствол ели, по-нашему – хлыст, падает прямо на ротного.
– А-а-а! – завопил я от ужаса.
Но хлыст зацепился макушкой за другое дерево, не долетев до земли. Лишь на излете хлестнул ветками ротного по голове, тот сразу упал назад.
Мы сразу побежали к нему: живой ли, все ли в порядке? Подбегаем – живой, только глазами бессмысленно хлопает, в себя приходит, фуражка где-то под ветками.
А когда пришел, то заорал почему-то на меня:
– Ты куда хлыст толкаешь! Ослеп, что ли, или удержать не можешь, лебедь умирающий?! Да я тебя на губе сгною, да я тебя под трибунал!..
В ответ на него заорал вальщик:
– А ты почему нарушаешь технику безопасности?! Каждое утро на разводе разоряешься за нее, а сам? Почему без каски! Почему к делянке по подсаду идешь, а не по волоку?! И для кого этот плакат висит?
Бригадир кивнул на висящий в начале волока фанерный плакат с надписью: «Зона валки – 50 метров. Проезд и проход запрещен!» – и продолжал гнать на ротного:
– Да я на тебя рапорт накачу, сегодня же сдам мастеру ЛЗУ за нарушение техники безопасности!
В общем, обменялись любезностями. При упоминании о рапорте и нарушении ТБ ротный сразу притих, потому что виноват в самом деле был он. Если дать делу ход – его же и накажут. За производственный травматизм у нас строго было, могли и премию снять, а могли и звездочки с погон, а то и посадить, если были жертвы. Мент развернулся, подобрал свою фуражку и пошел по волоку, держа ее в руке, так и не надев на приплюснутую хлыстом голову.
Глядя ему вслед, вальщик достал пачку дрянного «Памира», прикурил и промычал невнятно:
– Везунчик, однако. Подфартило тебе сегодня.
Я поглядел на бригадира и подумал: «Ох, неспроста ты, после того как оглянулся назад, вдруг закричал, чтоб я бросил вилку. Оглянувшись назад, ты увидел ротного, ну и решил сыграть в несчастный случай. А стрелки сошлись бы на мне, ведь все солдаты говорили: мол, Саня то «особое» дело так не оставит».
Потом, когда в гарнизоне стало известно об этом случае, все стали поглядывать на меня уважительно: ну ты зверь, отчаянный мужик, однако что ж ты не смог его привалить половчее?
И только мы с бригадиром знали, в чем дело, кто его в самом деле хотел привалить. Но молчали.
А мне не было ничего. Только вскоре в другой отряд перевели, но это было решено командирами раньше, еще до этого случая. Особисты постарались.
ВЫПРАВЛЕНИЕ МАЗОВСКОЙ РАМЫ В ПОЛЕВЫХ УСЛОВИЯХ
Он как-то подошел ко мне в гараже и спросил:
– Почему стоишь, в лес не едешь?
– Сейчас, – говорю, – подъедет трактор-трелевщик и заведет мою машину с буксира.
– А почему стартером не заводишь? Ох, начальник, страшно далек ты от жизни, как декабристы – от народа. Аккумуляторов ни у одного самосвала отродясь не было, все с толкача только заводятся.
Я изумился. Невиданное дело: солдату приказывают получить посылку. Да какое им до нее дело, моя посылка – хочу получаю, хочу нет. Да и работа стоит.
– Некогда мне, видишь – к обеду надо насос установить. Приказ главмеханика.
Через какое-то время каптер прибежал опять:
– Саша, ротный приказал тебе немедленно идти к нему в канцелярию.
Вот, блин, достали. Я дал указания своим помощникам и отправился в казарму. В канцелярии сидели ротный и старшина в самом благодушном настроении. Старшина сказал:
– Так, открывай свою посылку, мы заберем оттуда водку, и можешь идти дальше ставить свой насос.
– Там нет водки.
– Не звезди, к Новому году должны прислать.
– Я написал своим родителям, что посылки шмонают, поэтому лучше пусть присылают деньги – куплю здесь, – нагло ответил я.
Вскрыли посылку, водки там в самом деле не было. Старшина взял оттуда горсть конфет и пачку печенья: дескать, с паршивой овцы хоть шерсти клок. И махнул мне рукой – иди, мол.
Насос мы успешно поставили. А вечером, когда клуб немного прогрелся, нас всех загнали туда на концерт. Впрочем, такие концерты, в отличие от фильмов, солдаты очень любили.
И вот когда питерские музыканты задорно исполняли нам что-то эстрадно-песенное, от фанерной перегородки, за которой была кочегарка, неожиданно пошел дым. Дымоход не прикрыли асбестовыми листами, и когда он раскалился, от него нагрелась фанерная перегородка. Потом фанера вспыхнула, по клубу заметались солдаты. Старшина закричал:
– Срочно найдите Васю Кубина! Пусть заводит шишигу-водовозку и везет воду для тушения!
Крики, маты, едкий дым, бестолковая суетная беготня, переходящая в легкую панику.
И только артисты проявили истинно ленинградский характер. Они допели песню до конца, не обращая внимания на мечущихся и вопящих солдат, не спеша собрали инструменты, аппаратуру и спокойно, с достоинством ушли за кулисы.
А наш клуб до следующей зимы опять остался без отопления.
ПОГОНЫ И РАЗУМ
Зима 1980 года, Северная Карелия, гарнизон Верхняя Хуаппа, 909-й военно-строительный отряд
Ехал я как-то на МАЗе с одним полковником, он сидел в кабине пассажиром, при этом мой МАЗ буксировал другой грузовик, продуктовый. Тащить груженый ЗИЛ на тросе пришлось по крутым северным сопкам.Я и говорю командиру:
– Товарищ полковник, надо остановиться, чтоб вода в радиаторе остыла. От перегрузки мотора она уже до ста градусов дошла, сейчас закипит!
– Езжай, я сказал, не останавливайся!
– Так закипим сейчас, температура под сотню, – повторяю ему как альтернативно одаренному.
– Езжай, приказываю! – рявкнул он. – Сто градусов – это нормальная температура двигателя.
– Вы что, охренели совсем?! – Когда я вел машину по заснеженной дороге, то обычно не выбирал выражений.
– Я полковник, мне лучше знать! Делай, что я сказал, солдат.
И в это время из-под кабины МАЗа (мотор у него под кабиной) на лобовое стекло брызнул гейзер пара: закипели. Я мгновенно остановился, заглушил мотор и поднял кабину. Потом посмотрел грустно на полковника и сказал:
– Я понимаю, конечно, что вы аж целый полковник. Но ведь вам не только погоны, но и разум дан…
Что было потом, как он на меня орал и чем грозил, я не то что писать, но и вспоминать не хочу. От губы меня спасло только то, что командир нашей автоколонны услал меня с самосвалом в лес на самую дальнюю делянку. С приказом не возвращаться раньше чем через две недели.
А фраза насчет погон и разума в нашем гарнизоне стала крылатой.
САМОЗАКЛАД
Начало 1980 года. 909-й военно-строительный отряд, гарнизон Верхняя Хуаппа, Северная Карелия
Что там говорить – у каждого свои комплексы по поводу их физической конституции. Одних гнетет их маленький рост, и они мечтают об огромном росте и мышцах, как у Шварценеггера. Другие не знают, как избавиться от веснушек. Третьи мечтают о стройной фигуре.Меня, к примеру, угнетает моя абсолютно неинтеллигентная физиономия, уж очень на «братка» похож, женщины даже боятся со мной в лифте ехать. Не помешали бы мне высокий лоб с залысинами и вдумчиво-проникновенный взгляд сквозь стекла очков. А так – милиция на улице норовит остановить и проверить документы, начиная с вопроса: «Давно освободился?»
Когда работал в Эрмитаже, то охрана на каждом шагу требовала у меня пропуск, а если я еще и ящик с инструментом нес, то им было ясно с первого взгляда – картины ворует, не иначе.
Зато стоило мне в разговоре упомянуть о французских импрессионистах, итальянских художниках эпохи Ренессанса (нахватался пенок у научных сотрудников) или заговорить об электронике или программировании – это производило на незнакомых людей ошеломляющее впечатление. Как? Этот громила с внешностью бандита еще и начитан?
Но это так, отступление. Про армию вообще-то хотел рассказать. Итак, невысокие люди иногда испытывают мучительные комплексы по поводу своего телосложения. И пройдя через все адовы круги дедовщины и став старослужащими, да если еще у них отсутствует приличное воспитание, такие чмыри стараются морально скомпенсировать свои унижения, доставая молодняк, особенно тех из них, кто высокого роста. Видимо, унижая высокорослых новобранцев, они хоть на минуту чувствуют себя выше.
А дедовщина в нашем стройбате была страшная, чистый беспредел. До убийств доходило даже.
Меня этот маленький озлобленный заморыш стал доставать с первого же дня, как только нас привезли из карантина в роту. Сначала потихоньку, потом все борзее. Однажды в гараже я не выдержал, схватил самую большую отвертку и приставил ему к горлу, надавив.
– Запорю, пидор! – спокойно так сказал, с ледяным взглядом.
– Ты что, дурак! – испуганно воскликнул он.
– Дурак, – говорю, согласно кивнув головой, – и справка есть. Вот сейчас пришью тебя – а мне путевку в дом отдыха дадут, нервишки полечить.
Знал он (так и буду его звать – Чмырь), что в стройбат, иногда призывают и с легкими психическими расстройствами, поэтому отстал от меня на какое-то время. Потом снова стал наезжать, но уже не сам лично, старался натравить других. Про оплеухи-зуботычины я даже упоминать не стану – это у нас были мелочи, недостойные внимания. Доставали и серьезнее, не только физически, но и морально.
И однажды он опять достал меня. Наверное, в душе у Чмыря было что-то от мазохиста – подсознательно хотел схлопотать от меня. А может, наоборот, хотел с садистским удовольствием наблюдать за моей беспомощностью. Сам я мало что мог сделать, остальные бы деды тут же меня обработали, как это было после случая с отверткой. А жаловаться не стоит ни в коем случае – будет только хуже, многочисленные примеры подтверждали это. Да и не любил я жаловаться.
Так вот, однажды он снова достал меня. Это происходило в умывальнике. И я сказал ему:
– А вот в этот раз это так тебе с рук не сойдет.
– А что ты мне сделаешь? – издевательски ухмыльнулся он.
– Будешь с командиром объясняться.
– Заложишь, что ли? – спросил он презрительно и в то же время с испугом – а вдруг и вправду заложу. Мне-то лучше не станет, да ведь и ему достанется. Одного недавно в дисбат отправили – ударом ноги разбил селезенку салаге.
– Я тебя закладывать не буду, – говорю, – а вот ты сам себязаложишь.
– Сейчас увидим, кто кого заложит, – крикнул он и полез на меня снова. Рядом стояли другие деды, с интересом наблюдая за нами, готовые вмешаться на его стороне. Я схватил Чмыря в обхват и, прежде чем кто-либо успел вмешаться, хрястнул спиной в оконное стекло.
Кирдык полный. Разбитое стекло в умывальнике – такое скрыть не удастся. Командиры всяко узнают, начнется разбирательство – кто разбил, почему, – и все вылезет наружу. И наряд скрывать не будет – им же отвечать потом придется. Несколько секунд все обалдело молчали, кажется, до них стало доходить, что означало «сам себя заложишь».
Погодите, думаю, это еще цветочки, дальше будет еще интереснее. Вы у меня просто ахнете. И вот по докладу дежурного в умывальник пришли ротный, комвзвода и старшина. Замполит, как всегда, где-то прохлаждался. Ну и почти вся рота собралась, всем интересно, чем это закончится.
– Что здесь произошло? – грозно начал ротный.
– Да вот, – все показали на меня с Чмырем, – это они дрались.
– Он что, бил тебя? – спросил ротный у меня. Обратная ситуация ему и в голову не пришла, слишком хорошо он знал положение дел в роте. Другое дело, что оно его не волновало, лишь бы все было шито-крыто. Но разбитое стекло – это уже ЧП. Материальное имущество у нас всегда ценится больше людей.
– Нет, – говорю. – Он меня не бил.
– Не звезди! Говори правду, а то еще и от меня звездюлей огребешь!
– Честное слово, это я его приложил спиной в стекло, все могут подтвердить это.
Все, кто был при разборке, закивали головами: точно, правду говорит.
– А зачем ты его? – изумился ротный. – Оборзел, что ли?
– Так точно, – говорю, – оборзел! Я хотел заставить его отжиматься от пола, ну и чтоб он подворотничок мне подшил. Ну, короче, он залупаться стал, про срок службы начал молоть, не положено ему, дескать, ну так я его и… Товарищ капитан, я виноват. Признаю свою вину полностью и готов понести заслуженное наказание.
Старшина после этих моих слов хитро усмехнулся и тихо сказал, но так, что все услышали: «Вот змей!»
– Это в самом деле так? – спросил ротный у Чмыря.
Тот молчал, не зная, что ответить.
– Так было или нет?! – заорал на него ротный. – Отвечай, иначе на губу пойдешь за неуставные отношения.
Упоминание о губе все и решило.
– Ну да, конечно, – пробурчал он, – так все и было.
– Пять нарядов вне очереди, – тут же отвесил мне ротный.
– Есть пять нарядов вне очереди, – гаркнул я громче капитана, так что все даже вздрогнули. Еще никогда я так не радовался полученному наказанию.
А Чмыря потом презирали все, даже деды.
– Да ведь тебя даже салаги гоняют, отжиматься заставляют и подворотнички им пришивать. Сам ведь при всех признался, тебя за язык никто не тянул.
– А что я мог сказать, меня бы ведь потом наказали, – оправдывался Чмырь.
– Если ты настоящий дед Советской армии, – авторитетно сказал экскаваторщик Шрамко, – ты бы лучше понес любое наказание, но не сказал бы, что салаги тебя гоняют.
РЕЗОННЫЙ ВОПРОС
Я заканчивал службу в 827-м военно-строительном отряде в Архангельской области. Со мной служил один болгарин, ефрейтор.
И вот как-то ротный капитан застал его пьяным. Завел его на разборку в канцелярию и там пригрозил ему:
– Ты чё нажрался, скотина? Щас как угребу!
– Меня нельзя бить, – тихо, но сурово ответил болгарин.
– Это еще почему? – поразился ротный. – Ведь ты же пьяный как свинья!
– Так что, если ударите меня – я сразу протрезвею?
И вот как-то ротный капитан застал его пьяным. Завел его на разборку в канцелярию и там пригрозил ему:
– Ты чё нажрался, скотина? Щас как угребу!
– Меня нельзя бить, – тихо, но сурово ответил болгарин.
– Это еще почему? – поразился ротный. – Ведь ты же пьяный как свинья!
– Так что, если ударите меня – я сразу протрезвею?
ВОЕННЫМ ВОДИТЕЛЯМ ПОСВЯЩАЮ
Лето 1980 года, Северная Карелия, вахтовый поселок 909-го военно-строительного отряда
Это было летом 1980 года. Жаркое было лето, очень жаркое, даже у нас на Севере. И почти все лето не было дождей. Пересохли болота, меньше стало комаров и мошкары, хоть в это и трудно было поверить.
Зато начались лесные пожары. Нас постоянно забирали на их тушение, мы с не меньшим постоянством отлынивали от этого. Тушить лесной пожар – дело канительное и практически безнадежное. Не пробовали тушить горящий лес? И не пробуйте, поверьте умудренному опытом человеку. Пойдут дожди, и все само затухнет. А без дождей, без необходимой техники и средств, вооруженные против огня лишь лопатами и ведрами, солдаты все равно ничего не смогут сделать. Только прибьешь горящий мох, закидаешь его землей – и вроде бы уже ни огня нет, ни искорки малой. Но вдруг налетит порыв ветра, и на том же самом месте снова разгорится еще пуще прежнего. Самое разумное, что тогда можно сделать, – это продрать мох бульдозером до самого грунта, то есть сделать защитную полосу, да пошире, чтобы ветром огонь не перекинуло. Может быть, это и остановит распространение огня. И пусть лес потихоньку догорает за защитной полосой до наступления дождей.
Но в тот раз лес горел у нашего карьера возле вахты, и нам пришлось перегонять технику из карьера в безопасное место. Мне до сих пор об этом страшно вспомнить. С двух сторон от дороги огонь, дым, по ветру летят клочья горящего мха. Мы со стажером Витей-ростовчанином закрыли окна в кабине МАЗа-самосвала, чтобы горящий мох не залетал внутрь, и в машине совсем нечем стало дышать. Открыли верхние люки – в кабину повалил едкий дым. Что называется – то срачка, то болячка.
Первым в колонне нашей техники, точнее в дурколонне (то есть дорожно-строительной, ДСК), шел бульдозер Т-100М Юры Кремнева из Грозного, прочищал бульдозерным отвалом нам дорогу. Хотя Юра был русским, но проживание среди горцев наделило его бешеным взрывным темпераментом, прямотой и бескомпромиссностью.
За бульдозером шел погрузчик-опрокидыватель (мы его называли мехлопата) на базе Т-100 Лехи Афанасьева из Петрозаводска. Он был лет на восемь старше нас всех, призвался в двадцать семь лет, а до этого сидел за аварию. В нашей дурколонне он был самым рассудительным, мудрым и добропорядочным. Один раз он здорово меня выручил, можно сказать, отмазал от беды, но об этом как-нибудь в другой раз.
В кильватере за мехлопатой следовал колесный экскаватор под управлением Васи Шустера с Западной Украины. Вася был хорошим экскаваторщиком и при этом – великолепным поваром. Зимой, когда его маломощный фрегат не мог прогрызать ковшом мерзлый песок и стоял на консервации, Вася исполнял обязанности повара и кормил всю нашу дурколонну. Прошло много лет с тех пор, но я и сейчас, и до самой смерти буду помнить, какие великолепные украинские борщи готовил нам Вася. Он, зная, что я люблю поесть (а в армии на первом году службы есть хочется всегда), часто подливал мне добавки. Будь здоров, Вася, пусть на гражданке у тебя все сложится удачно.
Что интересно, Вася получал такие же продукты со склада, что и гарнизонные повара. Но они в нашей столовке умудрялись готовить из тех же продуктов такое дерьмо, что надо было быть сильно голодным, чтобы съесть те блюда. Их «продукцию» солдаты Верхней Хуаппы именовали парашей. Это и название, и оценка…
За Васиным экскаватором тянулись самосвалы и наша «летучка» – ЗИЛ-157.
Сзади бульдозера вдруг вспыхнуло небольшое пламя – из трубки топливного бака подтекала соляра и на нее упали горящие искры. Юра, похоже, еще не замечал этого. Мы стали кричать ему, но он не слышал нас из-за грохота четырехцилиндрового дизеля «Д-108». Наконец резино-тканевая трубка прогорела совсем, горючее полилось струей – и пламя полыхнуло по всему бульдозеру. Юрка, не растерявшись, повернул бульдозер в сторону с дороги, к Кис-реке, чтоб не перекрывать путь всей дурколонне, и выскочил из кабины. Он даже не обгорел, только вид был слегка одуревший.
Проскочив мимо мехлопаты и Васиного экскаватора, он добежал до моего самосвала:
– Откройте, мазуты, ангидрид вашу перекись!
– Давай залезай, огненный тракторист. Как сам, не обгорел?
– Не, ни хрена, в кабину огонь не сразу попал, только уж очень жарко было, до рычагов не дотронуться было.
Я посмотрел на его черные от копоти ладони и представил, как он дергал ими горячие фрикционы.
– Юра, – говорю, – тебя на том свете сразу в рай возьмут.
– Само собой, – кивнул он. – А почему вдруг ты так решил?
– Тебе этот горящий бульдозер зачтется как пребывание в аду, войдет в стаж, во второй раз туда не возьмут.
Улыбается Юра, оскалив рот без верхних передних зубов. Зубы ему выбили прикладом на гауптвахте.
А горящий бульдозер без водителя приближался к реке. Все с интересом наблюдали за ним – вот-вот он должен был сорваться с обрывистого берега в реку, возможно, даже огонь зальет водой, если у берега глубоко. Но… этого не произошло: бульдозер заглох, выработав всю соляру, что была в насосе и фильтрах. Ведь топливо из бака не поступало – вся соляра из прогоревшей трубки потоком лилась на землю.
Полыхающий огромным костром бульдозер стоял в большой луже горящей соляры, пламя столбом поднималось к небу. Даже в горящем лесу дым горящего бульдозера выделялся, он был черным и густым. От горящего леса же шел белый дым.
Наконец дурколонна выбралась из огненного коридора горящих деревьев и мха на открытое место среди пересохших болот. Говорят, в Карелии несколько тысяч озер и рек, так что в принципе с водой проблем быть не должно. Но нам от этого было не легче – пить хотелось сейчас и здесь, а воды нигде рядом не было. Люди добрые, мы только что вывели из пекла нашу технику, сидя в раскаленных кабинах, пить охота – сил нет!
Мы разбрелись из машин по высохшему болоту в поисках питья – ни хрена не было, все высушила проклятая жара. И вдруг кто-то закричал:
– Вода!!!
Наверное, так же обрадовались матросы Колумба, когда услышали крик впередсмотрящего: «Земля!»
Все сбежались на крик. В траве блестела маленькая лужица размером чуть больше суповой тарелки. Вода была мутная, ржавого болотного оттенка, со снующими в ней какими-то личинками.
А нам-то что! Солдат не смутишь таким натюрмортом. Мы плюхнулись возле лужицы на животы и жадно ее осушили! А потом продавили это место сапогами и пили влагу из следов от сапог. Водитель Володя Кис из Украины сказал еще, вставая и отряхиваясь:
– Не пей, братец Иванушка, болотной водицы – козленочком станешь.
Наш механик Игорь Савельев, мой земляк из Керчи, шутливо ответил ему:
– За козла ответишь! – и сплюнул попавшие в рот травинки.
Все засмеялись, мы чувствовали себя победителями, хотя и не обошлось без потерь в виде бульдозера. Но это – пустяки. Ну что бульдозер – это ведь просто железо. Главное – люди целы, а железа на наш век хватит. Юра потом получил новый Т-130, моментально переименованный нами в ТУ-130.
Самое поразительное, что ни у кого из нас потом не заболел живот от той мутной болотной воды. Мне еще мой двоюродный дед рассказывал – на фронте солдаты не болеют. А мы хоть не на войне, но тоже побывали под огнем.
Это было летом 1980 года. Жаркое было лето, очень жаркое, даже у нас на Севере. И почти все лето не было дождей. Пересохли болота, меньше стало комаров и мошкары, хоть в это и трудно было поверить.
Зато начались лесные пожары. Нас постоянно забирали на их тушение, мы с не меньшим постоянством отлынивали от этого. Тушить лесной пожар – дело канительное и практически безнадежное. Не пробовали тушить горящий лес? И не пробуйте, поверьте умудренному опытом человеку. Пойдут дожди, и все само затухнет. А без дождей, без необходимой техники и средств, вооруженные против огня лишь лопатами и ведрами, солдаты все равно ничего не смогут сделать. Только прибьешь горящий мох, закидаешь его землей – и вроде бы уже ни огня нет, ни искорки малой. Но вдруг налетит порыв ветра, и на том же самом месте снова разгорится еще пуще прежнего. Самое разумное, что тогда можно сделать, – это продрать мох бульдозером до самого грунта, то есть сделать защитную полосу, да пошире, чтобы ветром огонь не перекинуло. Может быть, это и остановит распространение огня. И пусть лес потихоньку догорает за защитной полосой до наступления дождей.
Но в тот раз лес горел у нашего карьера возле вахты, и нам пришлось перегонять технику из карьера в безопасное место. Мне до сих пор об этом страшно вспомнить. С двух сторон от дороги огонь, дым, по ветру летят клочья горящего мха. Мы со стажером Витей-ростовчанином закрыли окна в кабине МАЗа-самосвала, чтобы горящий мох не залетал внутрь, и в машине совсем нечем стало дышать. Открыли верхние люки – в кабину повалил едкий дым. Что называется – то срачка, то болячка.
Первым в колонне нашей техники, точнее в дурколонне (то есть дорожно-строительной, ДСК), шел бульдозер Т-100М Юры Кремнева из Грозного, прочищал бульдозерным отвалом нам дорогу. Хотя Юра был русским, но проживание среди горцев наделило его бешеным взрывным темпераментом, прямотой и бескомпромиссностью.
За бульдозером шел погрузчик-опрокидыватель (мы его называли мехлопата) на базе Т-100 Лехи Афанасьева из Петрозаводска. Он был лет на восемь старше нас всех, призвался в двадцать семь лет, а до этого сидел за аварию. В нашей дурколонне он был самым рассудительным, мудрым и добропорядочным. Один раз он здорово меня выручил, можно сказать, отмазал от беды, но об этом как-нибудь в другой раз.
В кильватере за мехлопатой следовал колесный экскаватор под управлением Васи Шустера с Западной Украины. Вася был хорошим экскаваторщиком и при этом – великолепным поваром. Зимой, когда его маломощный фрегат не мог прогрызать ковшом мерзлый песок и стоял на консервации, Вася исполнял обязанности повара и кормил всю нашу дурколонну. Прошло много лет с тех пор, но я и сейчас, и до самой смерти буду помнить, какие великолепные украинские борщи готовил нам Вася. Он, зная, что я люблю поесть (а в армии на первом году службы есть хочется всегда), часто подливал мне добавки. Будь здоров, Вася, пусть на гражданке у тебя все сложится удачно.
Что интересно, Вася получал такие же продукты со склада, что и гарнизонные повара. Но они в нашей столовке умудрялись готовить из тех же продуктов такое дерьмо, что надо было быть сильно голодным, чтобы съесть те блюда. Их «продукцию» солдаты Верхней Хуаппы именовали парашей. Это и название, и оценка…
За Васиным экскаватором тянулись самосвалы и наша «летучка» – ЗИЛ-157.
Сзади бульдозера вдруг вспыхнуло небольшое пламя – из трубки топливного бака подтекала соляра и на нее упали горящие искры. Юра, похоже, еще не замечал этого. Мы стали кричать ему, но он не слышал нас из-за грохота четырехцилиндрового дизеля «Д-108». Наконец резино-тканевая трубка прогорела совсем, горючее полилось струей – и пламя полыхнуло по всему бульдозеру. Юрка, не растерявшись, повернул бульдозер в сторону с дороги, к Кис-реке, чтоб не перекрывать путь всей дурколонне, и выскочил из кабины. Он даже не обгорел, только вид был слегка одуревший.
Проскочив мимо мехлопаты и Васиного экскаватора, он добежал до моего самосвала:
– Откройте, мазуты, ангидрид вашу перекись!
– Давай залезай, огненный тракторист. Как сам, не обгорел?
– Не, ни хрена, в кабину огонь не сразу попал, только уж очень жарко было, до рычагов не дотронуться было.
Я посмотрел на его черные от копоти ладони и представил, как он дергал ими горячие фрикционы.
– Юра, – говорю, – тебя на том свете сразу в рай возьмут.
– Само собой, – кивнул он. – А почему вдруг ты так решил?
– Тебе этот горящий бульдозер зачтется как пребывание в аду, войдет в стаж, во второй раз туда не возьмут.
Улыбается Юра, оскалив рот без верхних передних зубов. Зубы ему выбили прикладом на гауптвахте.
А горящий бульдозер без водителя приближался к реке. Все с интересом наблюдали за ним – вот-вот он должен был сорваться с обрывистого берега в реку, возможно, даже огонь зальет водой, если у берега глубоко. Но… этого не произошло: бульдозер заглох, выработав всю соляру, что была в насосе и фильтрах. Ведь топливо из бака не поступало – вся соляра из прогоревшей трубки потоком лилась на землю.
Полыхающий огромным костром бульдозер стоял в большой луже горящей соляры, пламя столбом поднималось к небу. Даже в горящем лесу дым горящего бульдозера выделялся, он был черным и густым. От горящего леса же шел белый дым.
Наконец дурколонна выбралась из огненного коридора горящих деревьев и мха на открытое место среди пересохших болот. Говорят, в Карелии несколько тысяч озер и рек, так что в принципе с водой проблем быть не должно. Но нам от этого было не легче – пить хотелось сейчас и здесь, а воды нигде рядом не было. Люди добрые, мы только что вывели из пекла нашу технику, сидя в раскаленных кабинах, пить охота – сил нет!
Мы разбрелись из машин по высохшему болоту в поисках питья – ни хрена не было, все высушила проклятая жара. И вдруг кто-то закричал:
– Вода!!!
Наверное, так же обрадовались матросы Колумба, когда услышали крик впередсмотрящего: «Земля!»
Все сбежались на крик. В траве блестела маленькая лужица размером чуть больше суповой тарелки. Вода была мутная, ржавого болотного оттенка, со снующими в ней какими-то личинками.
А нам-то что! Солдат не смутишь таким натюрмортом. Мы плюхнулись возле лужицы на животы и жадно ее осушили! А потом продавили это место сапогами и пили влагу из следов от сапог. Водитель Володя Кис из Украины сказал еще, вставая и отряхиваясь:
– Не пей, братец Иванушка, болотной водицы – козленочком станешь.
Наш механик Игорь Савельев, мой земляк из Керчи, шутливо ответил ему:
– За козла ответишь! – и сплюнул попавшие в рот травинки.
Все засмеялись, мы чувствовали себя победителями, хотя и не обошлось без потерь в виде бульдозера. Но это – пустяки. Ну что бульдозер – это ведь просто железо. Главное – люди целы, а железа на наш век хватит. Юра потом получил новый Т-130, моментально переименованный нами в ТУ-130.
Самое поразительное, что ни у кого из нас потом не заболел живот от той мутной болотной воды. Мне еще мой двоюродный дед рассказывал – на фронте солдаты не болеют. А мы хоть не на войне, но тоже побывали под огнем.
ЛЕСОПОВАЛ
1981 год. Северная Карелия, лесозаготовительный участок 36-го леспромкомбината Министерства обороны, 909-й военно-строительный отряд
Наш бригадир, вальщик с погонялом «Резьба по дереву» (весь в наколках, две судимости – одна условно, вторая на «малолетке», стальные зубы), как обычно, оглянулся назад, перед тем как допилить ствол ели до конца. А вдруг дерево «сыграет», упадет не туда, куда я, помощник вальщика, толкаю его деревянной вилкой с железным двузубым наконечником, а спружинив на недопиле, пойдет в противоположную сторону и придавит кого-нибудь зазевавшегося. Обычный случай на лесоповале; поэтому вальщик, сжав в мозолистых руках бензопилу «Дружба-4» или в нашем варианте – «Урал-2-электрон», заканчивая запил, за секунду до того, как спиленное дерево, хрустя ломающимися ветками, упадет на землю, обязательно оглядывается назад. Но даже если дерево не сыграло, упало туда, куда я толкаю его, упершись вилкой и выпучив глаза, все равно надо быть бдительным и быстро отскочить подальше назад. Комель сваленного дерева, спружинив на ветках, обычно высоко подпрыгивает и отскакивает в сторону. Вполне может съездить по зубам, сломать руку или ребра, а то и снести череп. Так что падение дерева – это самый ответственный момент, только успевай отскочить. Мне-то с вилкой еще ничего, да и бросить ее можно, а вот вальщику с работающей бензопилой отпрыгнуть куда несподручнее. Да при этом надо не зацепить помвальщика, то есть меня, режущей цепью.Вальщик халтурил – пилил одним резом, без подпила, только запилом. Так, конечно, быстрее, но тяжелее физически, к тому же дерево падает более непредсказуемо. Да и зажать в запиле шину бензопилы может. Впрочем, зажать шину может всегда, и чтобы освободить ее, не только я, а вся бригада – тракторист, оба чокеровщика и сучкоруб – наваливается на вилку, пока вальщик выдергивает шину.
Итак, наш вальщик «Резьба по дереву» привычно оглянулся назад, заканчивая запил, и вдруг заорал мне страшным голосом:
– Бросай на хрен вилку, шину зажало!!!
Все понятно, не надо объяснять – дерево, спружинив, качнется назад, недопил треснет, и дерево начнет падать в противоположную сторону, то есть на нас – знаем, проходили не раз.
Мы одновременно бросаем: я – вилку, он – бензопилу – и прыгаем в стороны подальше, пригибаясь пониже. Никогда бы не поверил на гражданке, что в армии буду прыгать спиной вперед с места на четыре метра. А на лесоповале – обычное дело, жить захочешь – и не так прыгнешь.
Столетняя ель, как бы призадумавшись, секунду постояла неподвижно. Потом ее ствол медленно стал клониться все быстрее. Звонко лопнули древесные волокна на недопиле, и дерево начало падать в ту сторону, где мы только что стояли.
И вдруг у меня сердце замерло от ужаса: там, куда падала ель, пробирался, глядя себе под ноги и переступая обломанные ветки, наш ротный – Мент. К нам в стройбат его перевели из гвардейской мотострелковой дивизии, разжаловав из старлеев до лейтенанта. Поначалу он ходил с красными мотострелковыми погонами, за что его и прозвали Мент. В стройбате красный цвет погон ассоциировался прежде всего с военной комендатурой. При каждом стройбате был комендантский взвод, вроде военной полиции, для усмирения буйной стройбатовской вольницы. Это именно в комендатуре сложилась поговорка: «пьяный стройбат страшней десанта». А им виднее.
Понятно, что красные, как у губарей, погоны не способствовали популярности ротного у солдат. Но потом открылись и некоторые гнусные черты его характера. Например, он любил подкрасться к делянке незаметно по подсаду (бездорожью) и подсмотреть, как работают военные строители. Или подойти тихо вечером к вагончику и подслушать, о чем они говорят. Когда мной конкретно занялись особисты, Мент трижды заставил каптерщика переписывать на меня характеристику. Дескать, я «приказы командиров исполняю с явной неохотой, в разговорах неодобрительно отзываюсь об армии и военной службе, настраиваю солдат против офицеров…».
И вот ствол ели, по-нашему – хлыст, падает прямо на ротного.
– А-а-а! – завопил я от ужаса.
Но хлыст зацепился макушкой за другое дерево, не долетев до земли. Лишь на излете хлестнул ветками ротного по голове, тот сразу упал назад.
Мы сразу побежали к нему: живой ли, все ли в порядке? Подбегаем – живой, только глазами бессмысленно хлопает, в себя приходит, фуражка где-то под ветками.
А когда пришел, то заорал почему-то на меня:
– Ты куда хлыст толкаешь! Ослеп, что ли, или удержать не можешь, лебедь умирающий?! Да я тебя на губе сгною, да я тебя под трибунал!..
В ответ на него заорал вальщик:
– А ты почему нарушаешь технику безопасности?! Каждое утро на разводе разоряешься за нее, а сам? Почему без каски! Почему к делянке по подсаду идешь, а не по волоку?! И для кого этот плакат висит?
Бригадир кивнул на висящий в начале волока фанерный плакат с надписью: «Зона валки – 50 метров. Проезд и проход запрещен!» – и продолжал гнать на ротного:
– Да я на тебя рапорт накачу, сегодня же сдам мастеру ЛЗУ за нарушение техники безопасности!
В общем, обменялись любезностями. При упоминании о рапорте и нарушении ТБ ротный сразу притих, потому что виноват в самом деле был он. Если дать делу ход – его же и накажут. За производственный травматизм у нас строго было, могли и премию снять, а могли и звездочки с погон, а то и посадить, если были жертвы. Мент развернулся, подобрал свою фуражку и пошел по волоку, держа ее в руке, так и не надев на приплюснутую хлыстом голову.
Глядя ему вслед, вальщик достал пачку дрянного «Памира», прикурил и промычал невнятно:
– Везунчик, однако. Подфартило тебе сегодня.
Я поглядел на бригадира и подумал: «Ох, неспроста ты, после того как оглянулся назад, вдруг закричал, чтоб я бросил вилку. Оглянувшись назад, ты увидел ротного, ну и решил сыграть в несчастный случай. А стрелки сошлись бы на мне, ведь все солдаты говорили: мол, Саня то «особое» дело так не оставит».
Потом, когда в гарнизоне стало известно об этом случае, все стали поглядывать на меня уважительно: ну ты зверь, отчаянный мужик, однако что ж ты не смог его привалить половчее?
И только мы с бригадиром знали, в чем дело, кто его в самом деле хотел привалить. Но молчали.
А мне не было ничего. Только вскоре в другой отряд перевели, но это было решено командирами раньше, еще до этого случая. Особисты постарались.
ВЫПРАВЛЕНИЕ МАЗОВСКОЙ РАМЫ В ПОЛЕВЫХ УСЛОВИЯХ
Лето 1980 года, Северная Карелия, гарнизон. Верхняя Хуаппа 909-го военно-строительного отряда
Так вот, прислали к нам тогда по распределению нового гражданского начальника дурколонны – вольнолюбивого сына рутульского народа Мишу. Специалист Миша был еще тот.Он как-то подошел ко мне в гараже и спросил:
– Почему стоишь, в лес не едешь?
– Сейчас, – говорю, – подъедет трактор-трелевщик и заведет мою машину с буксира.
– А почему стартером не заводишь? Ох, начальник, страшно далек ты от жизни, как декабристы – от народа. Аккумуляторов ни у одного самосвала отродясь не было, все с толкача только заводятся.