Сладков Николай. Лесные тайнички (Рассказы и сказки)

   И с гор можно смотреть и смотреть. С вершин вся красота земли как на ладони. Ниоткуда больше не увидишь такого! И радость высоты распирает грудь, и кажется, что когда-то ты уже смотрел вот так на землю из-под облаков. А что, ведь когда-то и мы были птицами...
   Горы многоэтажны. Этаж лиственных лесов. Этаж лесов хвойных. Этаж пёстрых горных лугов. И самый верхний этаж - этаж серых скал и белых вершин.
   И каждый высотой в километр! И на каждом этаже свои жители. И свои происходят события.
   БЕГСТВО ЦВЕТОВ
   Долину у высокой снеговой горы за безводье назвали Мёртвой.
   Мы пришли в долину в сумерках - ничего не успели разглядеть. А утром вдруг видим: по всей долине синие озёра в золотых берегах и холмы красных песков. Но глаза обманули нас. Не было в долине ни синих озёр, ни золотых песчаных берегов, ни красных холмов. Были цветы. В сырых впадинах синели незабудки. Они были такие яркие и такие синие, будто в них отразилось весеннее небо. Озёра незабудок окружали золотые лютики. А на сухих гривах горели маки. Маки были похожи на красные фонарики, зажжённые в зелёной траве. Их было много. Так много, что у нас начинало рябить в глазах и кружилась голова. Вот так мёртвая долина! Как хорошо!
   - Плохо, - сказали чабаны. - Мёртвая долина. Скоро всё сгорит от жары. Овцам нечего будет есть.
   - И цветы сгорят? - пожалели мы.
   Чабан прищурился.
   - Цветы уйдут.
   - Как уйдут? Куда?
   - Нас поведут на новые пастбища.
   Шутник чабан. Нашёл проводников...
   Прошло несколько дней. И вдруг мы заметили, что цветы-то действительной пошли! Цветы стали подниматься в гору! Каждый день они поднимались всё выше и выше.
   Цветы уходили из Мёртвой долины.
   Цветы спешили!
   Синими волнами вверх по сырым лощинкам выплеснулись незабудки. По скатам лощин поднимались жёлтые лютики. Будто среди жёлтых песков бежали синие ручьи.
   Маки поднимались по гребням отрожков.
   Всё злее жгло солнце.
   Всё выше и выше поднимались на гору цветы. Высокая гора. Первыми стали отставать незабудки. Они поднялись до верхних родничков и окружили их бирюзовыми колечками. Но лютики и маки поднимались ещё выше.
   Ночи стояли душные, жаркие. За горами метались зарницы.
   Вершина горы из белой стала бурой - сошёл последний снег. Из бурой стала зелёной - покрылась травой. И наконец - золотой: это на саму вершину поднялись первые лютики. А скоро среди зелени и лютиков зажглись красные фонарики - на вершину вскарабкались маки!
   Вслед за цветами и травой потянулись в горы и отары белых овец. Они, как курчавые весенние облака, ползли по горным склонам.
   А внизу в долине всё сгорело. Долина стала мёртвой.
   Но мы смотрели на горы и радовались: там, наверху, сочные травы, красные цветы - большие будут курдюки у овец, душистое будет овечье молоко.
   СУШЁНЫЕ КАМНИ
   Вышел на поляну медведь. На поляне лежат серые камни. Может, тысячу лет лежат. Но вот пришёл медведь и принялся за них. Поддел лапищей, перевернул - сразу стал камень двухцветным. То была одна сухая верхушка видна, а теперь и сырое тёмное донышко. Понюхал медведь двухцветный камень - и дальше. Второй камень перевернул мокрым донышком кверху. Потом третий. Четвёртый.
   Всю поляну обошёл, все камни перевернул. Все камни - мокрым донышком к солнцу.
   А солнце печёт. Задымили мокрые камни, парок от них пошёл. Сохнут.
   Смотрю я на медведя и ничего не пойму. Для чего он камни, как грибы, на солнце сушит? Зачем ему сухие камни?
   Спросить бы, да боязно. Медведи - они подслеповаты. Ещё не разглядит, кто его спрашивает. Придавит сослепу.
   Молчу и смотрю. И вижу: подошёл медведь к последнему, самому большому камню. Сгрёб его. Навалился и тоже перевернул. А сам скорей носом в лунку.
   Ну вот и спрашивать не надо. И так всё понятно. Не камни зверь сушит, а поживу под камнями ищет! Жуков, слизняков, мышей.
   Дымят камни. Чавкает медведь.
   Не лёгкая у него пожива! Сколько камней перевернул - одного мышонка добыл. А сколько нужно перевернуть, чтобы брюхо набить? Нет, ни одному камню в лесу не пролежать тысячу лет без движения!
   Чавкает мишка и прямо на меня косолапит. Может, и я ему камнем показался? Ну, подожди, сейчас я с тобой по-своему поговорю! Чихнул я, кашлянул, свистнул, обушком по дереву застучал.
   Охнул мишка и пошёл кусты ломать!
   Остались на поляне я да сушёные камни.
   ТЕТЁРКА
   Кавказская тетёрка всем схожа с нашей, обыкновенной. Может, поменьше только.
   И повадка у неё простая: увидит охотника - улетит, услышит - убежит или затаится.
   Но однажды встретил я тетёрку, которая не улетела от меня, не убежала и не затаилась.
   Сидел я на склоне у ручья. Плещет, скачет с камня на камень вода и у кустов рододендрона обрывается водопадиком.
   Из этих кустов и вышла тетёрка. А за ней шесть цыплят.
   Хотел я притаиться, да неловко шевельнулся: из-под ноги поскакали камешки.
   Семь головок, как семь цветочных бутонов, поднялись из травы. И замерли.
   Шесть несмышлёнышей ждут сигнала матери.
   Вот тетёрка взмахнула крыльями.
   "Сейчас улетит", - подумал я.
   Но она не улетела. Только кинулась в сторону. "Сейчас убежит!" Но она наткнулась на камень - и не убежала.
   Шесть глупых цыплят ждали.
   Тогда я нарочно зашуршал ногой.
   Тетёрка - грозная, взъерошенная - бросилась прямо на меня.
   Я шуршал ногой, а тетёрка бежала ко мне, спотыкаясь и падая.
   Она кинулась мне прямо в руки и, схваченная, закричала, забилась, теряя перья.
   Это послужило сигналом.
   Шесть цыплят разом взлетели - и спланировали под кручу.
   Я был поражён безрассудной самоотверженностью птицы. Зачем кидаться в руки врага, когда можно убежать, улететь, спрятаться?
   Но, прижав ладонями тугие, сильные крылья, я вдруг заметил: тетёрка была слепа. Вместо живых птичьих глаз были две пустые впадины с запёкшейся кровью. Всё стало ясно.
   Пёстрый желтоглазый ястреб налетел, скогтил, поволок. Проколол глаза, да не сумел удержать и убить, - вырвалась.
   Тетёрка и слепая водила выводок. На ощупь клевала траву и почки. Шесть несмышлёнышей по-прежнему ждали от неё сигналов. Но теперь она не могла взлететь и увлечь за собой выводок. Не могла убежать и спрятаться с выводком в чаще. Куда бежать, куда лететь, когда кругом ночь?
   ...А враги крадутся. Слышны шорохи в кустах, в траве. Скачут из-под чьих-то ног камешки.
   И тетёрка, защищая детей, бросалась прямо на шум. Это всё, что она могла теперь сделать.
   Слабый враг испугался бы и убежал. Сейчас враг оказался сильней. И она забилась, закричала. Тетеревята были спасены.
   Я держал в руках слепую тетёрку и не знал, что с ней делать.
   Под ладонью быстро-быстро билось птичье сердце, такое маленькое, но такое смелое!
   МЕДВЕЖЬЯ ГОРКА
   Увидеть зверя непуганым, за его домашними делами - редкая удача.
   Мне пришлось.
   Охотился я в горах на горных индеек - уларов. До полудня пролазал зря. Улары - самые чуткие птицы гор. И лазать за ними приходится по кручам у самых ледников.
   Устал. Присел отдохнуть.
   Тишина - в ушах звенит. Жужжат на припёке мухи. Кругом горы, горы и горы. Вершины их, как острова, поднялись из моря облаков.
   Местами облачная пелена отодвинулась от склонов, и в зазор солнечный луч; по подоблачным лесам заколыхались подводные тени и блики. Попадёт в солнечный луч птица - сверкнёт, как золотая рыбка.
   Разомлел я на припёке. И заснул. Спал долго. Проснулся - солнце уже вечернее, с золотым ободком. От скал протянулись вниз узкие чёрные тени.
   Ещё тише стало в горах.
   Вдруг слышу: рядом, за бугром, будто бык вполголоса: "Мууу! Муууу!" И когтями по камням - шарк, шарк! Вот так бык! С когтями...
   Выглядываю осторожно: на уступе медведица и два медвежонка.
   Медведица только проснулась. Закинула башку вверх, зевает. Зевает и лапой брюхо чешет. А брюхо толстое, мохнатое.
   Медвежата тоже проснулись. Смешные, губастые, головастые. Сонными глазами луп-луп, с лапы на лапу переминаются, плюшевыми башками покачивают. Поморгали, покачали башками - и схватились бороться. Лениво спросонок борются. Нехотя. Потом разозлились и сцепились всерьёз.
   Кряхтят. Упираются. Ворчат.
   А медведица всей пятернёй то по брюху, то по бокам: блохи кусают!..
   Послюнил я палец, поднял - ветер меня тянет. Перехватил ружьё половчее. Смотрю.
   От уступа, на котором были медведи, до другого уступа, пониже, лежал ещё плотный, нестаявший снег.
   Дотолкались медвежата до края, да вдруг и скатились по снегу на нижний уступ.
   Медведица перестала брюхо чесать, перегнулась через край, смотрит.
   Потом позвала тихо: "Рррмууу!"
   Покарабкались медвежата наверх. Да на полгорке не утерпели и схватились опять бороться. Схватились - и опять покатились вниз.
   Понравилось им. Выкарабкается один, ляжет на пузечко, подтянется к краю - раз! - и внизу. За ним второй. На боку, на спине, через голову.
   Визжат; и сладко, и страшно.
   Я и про ружьё забыл. Кому же придёт в голову стрелять в этих неслухов, что штаны себе на горке протирают!
   Медвежата наловчились: схватятся и катятся вниз вдвоём. А медведица опять раздремалась.
   Долго смотрел я на медвежью игру. Потом вылез из-за камня.
   Увидели меня медвежата - притихли, во все глаза глядят.
   А тут и медведица меня заметила. Вскочила, фыркнула, вскинулась на дыбы.
   Я за ружьё. Глаза в глаза смотрим.
   Губа у неё отвисла, и два клыка торчат. Клыки мокрые и от травы зелёные.
   Вскинул я ружьё к плечу.
   Медведица схватилась обеими лапами за башку, рявкнула - да вниз с горки, да через голову!
   Медвежата за ней - снег вихрем! Я ружьём вслед машу, кричу:
   - А-а, растяпа старая, будешь спать!
   Скачет медведица по скату так, что задние лапы за уши забрасывает. Медвежата сзади бегут, курдючками толстыми трясут, оглядываются. И холки горбиком - как у мальчишек-озорников, которых матери закутают зимой в платки: концы под мышки, и на спине узел горбиком.
   Убежали медведи.
   "Эх, - думаю, - была не была!"
   Сел я на снег и - раз! - вниз по накатанной медвежьей горке. Оглянулся - не видел ли кто? - и весёлый пошёл к палатке.
   НОЧЬ НА КАРАДАГЕ
   Я охотник и не новичок в горах. Но такого мрачного нагромождения скал мне ещё не приходилось встречать. Крикнешь - из провалов и пропастей гаркнет в ответ стоголосое эхо. Идёшь - в спину тебе будто упорно смотрит кто-то; обернёшься - никого нет.
   Скалы мертвы. И пусты. А ведь путь охотника красят встречи. Трудно идти, когда ничего не ждёшь впереди. Ломает высота. Даже на привале сердце стучит быстро-быстро. И дышишь, как загнанная лошадь.
   Вечер застал меня высоко в этих диких скалах.
   Собираю пучки колючей травы и растапливаю на них в котелке снег. Трава сырая. Дым от неё густой, зелёный и едкий... Вода становится горькой, как хина. Сухарь холодный, крепкий - не угрызть!
   Пора в спальный мешок.
   Блаженны минуты, когда после выматывающих силы подъёмов залезешь наконец в мягкий и тёплый спальный мешок и растянешься в нём на покое! Но тут кругом так мрачно и дико, что и отдых не радует.
   Глубоко внизу застыло холодное море. Горный хребет в нём как изрезанный морской берег.
   Тишина. Напряжённое ухо ловит отдалённый, еле слышный рёв. Это шумят водопады глубоко внизу, под обломками.
   Из-за чёрной скалы, похожей на запрокинутую морду зверя, вылезает узкий зелёный клык месяца.
   Холодина! С головой залезаю в мешок. Но и в мешке не согреться. Пахнет мокрой овчиной. В бока впиваются острые камни. Дышать в мешке ещё труднее.
   Не радуют и мысли о завтрашнем дне: опять голые скалы, снег, тяжёлые подъёмы...
   Заснул под утро.
   ...Разбудили меня какие-то непонятные звуки, ворчание, сухой скрип, будто что-то жёсткое тёрлось о камень.
   Осторожно высовываюсь из мешка и подтягиваю к себе карабин.
   Горы чёрные, без глубины, как вырезанные из бумаги. Белое облачное море внизу, тронутое зарёй, розовеет.
   Глаз не оторвать: пенистое розовое море с чёрными островами гор! Это так необычно, что забываю и про холод, и про непонятные звуки.
   Но вот опять скрип, ворчание, шлёпанье. Приподнимаюсь на локте и вижу: над пропастью, на каменной плите, сутуловатые силуэты чудовищ. Чёрные на розовом. Их двенадцать. Они похожи на горбатых старух. Головы у них втянуты в плечи. Большие крючковатые носы торчат прямо из груди.
   Вот зашевелились. Переступают с лапы на лапу. Вытянули змеиные шеи к земле. Шеи-змеи раскачиваются. Слышно сердитое ворчание.
   И вдруг все разом подняли головы.
   Раздался костяной звук: чудовища столкнулись тяжёлыми костяными носами!
   Столкнулись и разошлись; грузно, вперевалку заковыляли по плите, волоча по земле свои громадные приспущенные крылья. И тут послышался тот сухой скрип, что меня разбудил, - это их жёсткие перья тёрлись о камень.
   Я узнал этих чудовищ. То были сипы - огромные птицы горных высот, птицы-мертвоеды. Белоголовые грифы, ростом много больше самого крупного из орлов - беркута. В размахе крыльев сипа чуть не три метра.
   Вот одна из этих чудовищных птиц остановилась, закинула голову за спину. Из разинутого клювища вылетело облачко пара. Громкий хриплый клёкот понёсся в скалы. Каждая трещина, каждый провал повторили крик.
   После первого заклекотал второй сип, потом третий. Скалы кричали голосами сипов. Вот сипы перестали кричать и, скрипя крыльями, заковыляли обратно к краю пропасти. Сошлись, закачались, опустив шеи и переваливаясь с лапы на лапу. И опять внезапно, как по команде, подняли и сдвинули головы - стукнулись чугунными клювищами!
   Показалось из-за горы солнце. Со скал живо сбежала чёрная тень. Побелел синий снег. Розовое море стало жёлтыми облаками. Облака раздвинулись - и рёв подоблачных водопадов стал яснее и громче.
   Чудовищные птицы не кажутся уже чёрными. Жёлто-бурые, с длинными белыми шеями, они все повернулись в одну сторону и молча смотрят, как из-за чёрной скалы, похожей на запрокинутую морду зверя, медленно поднимается солнце.
   Когда солнце поднялось над скалой, среди сипов опять началось движение. Один за другим они неуклюже поскакали к самому краю каменной плиты, помогая себе полураспущенными крыльями. С ходу прыгали вниз, в бездну. Сейчас же поднимались из неё, распластав огромные крылья навстречу утреннему ветру. Ветер посвистывал в их широко расставленных маховых перьях.
   Один за другим сипы большими кругами поднимались над горным хребтом и исчезали в безоблачном небе.
   Улетели сипы. Стал собираться и я. Весело собирался.
   Усталости как не бывало. И вода стала вроде не такая уж горькая. И сухарь вкусен. И трудный путь не страшит.
   Бывают, значит, и тут встречи. Да ещё и какие!
   ГРАБИТЕЛИ
   Мы разбили палатку на некрутом травянистом склоне. Противоположный склон был крут; огромная скала, как гладкая каменная стена, заслонила горы; из-под скалы стекала каменная река "курум". Скала называлась Кара-Кая - Чёрная скала.
   И курум, и скала, и даже название скалы Чёрная - дело в горах обычное. Но было совершенно необыкновенным поведение птиц у этой скалы. Каждый приблизившийся к скале стервятник или коршун вдруг круто, как по команде, сворачивал с пути и, влекомый невидимой силой, складывал крылья и мчался прямо на скалу. Ударялся вытянутыми лапами в её каменную стену и, цепляясь за неё и ударяя крыльями, сползал по стене вниз. Это повторялось изо дня в день. Наконец моё охотничье терпение лопнуло; захватив ружьё и сунув в карман патроны, я направился к непонятной скале.
   Поднимался я к скале по куруму. Идти по куруму трудно и очень скучно. Жарко, ноги скользят на камнях. И пусто: зверьки и птицы избегают безжизненных каменных рек.
   Но сейчас я был поражён: скала, казалось, притягивала к себе не только птиц, но и зверей. Мелькнула лисица - я заметил только её чёрные ушки. За ней пробежала вторая, вильнула рыжим хвостом. И даже лежебока барсук покинул своё дневное убежище, вылез, серый, на серый камень и к чему-то упорно принюхивался. Сладко сосало под ложечкой; так всегда бывает, когда сталкиваешься с неизвестным.
   Скала рядом, нависла над самой головой. Я затаился в камнях.
   И вовремя!
   Летит стервятник. Жёлто-белый, с чёрными концами крыльев, он хорошо виден на тёмном фоне соседнего склона, будто солнечный зайчик бежит. Летит он мимо. Но вдруг невидимая сила повернула его к скале.
   Слышу нарастающий свист; птица мчится прямо на стену.
   У самой скалы стервятник распахнул крылья, выпятил вперёд скрюченные лапы.
   Я люблю птиц. Люблю не только за их песни и чудесную окраску.
   Даже такие неприятные для других пожиратели падали, как грифы, сипы или вот этот стервятник, по-своему приятны и интересны. Но за то, что делал сейчас стервятник на скале, я бы своими руками разорвал его на куски.
   Вот второй стервятник, летевший мимо Чёрной скалы, тоже вдруг повернул к ней, и я услышал зловещий нарастающий свист его полусогнутых крыльев. Теперь я знал, какая сила влекла хищников сюда.
   Тысячи ласточек, чёрных с белым - воронков и бурых - горных, кинулись им навстречу. Облепили стервятника, как мошкара, кричали, клевали, дёргали за перья. Смельчаки кидались прямо на спину и летели вместе с ним, вцепившись в перо.
   Но что значили для разбойника их слабые клювики и крохотные коготки?
   Вот он заскользил по скале и когтями, клювом, крыльями стал срывать десятки ласточкиных гнёзд. Из-под его лап и хлещущих крыльев летели пух, перья, сухая трава и падали, падали вниз беспомощные ласточкины птенцы.
   Я вскочил; первым выстрелом я сбил скользящего по стене стервятника, вторым отогнал второго, сидящего под скалой, - он хватал полуголых птенцов и глотал их целиком.
   На скале гнездилась огромная колония ласточек.
   Вся скала была усыпана их аккуратными кругленькими гнёздышками; сотни гнёзд. Много гнёзд, но и каждый залетающий хищник срывал их десятками. То, что не успевали подобрать крылатые разбойники, подбирали барсуки и лисы.
   Ласточки снова и снова лепили новые гнёзда и клали новые кладки; стервятники и коршуны опять и опять уничтожали их.
   В кармане у меня оказалось пять патронов. Я все их расстрелял.
   Но ведь не мог же я сидеть под скалой каждый день! А грабители прилетят и завтра, и послезавтра, и будут летать до тех пор, пока на Чёрной скале не останется ни одного гнезда.
   Я ушёл от скалы. Но долго ещё стоял у меня в ушах шум хлещущих по стене крыльев и отчаянные крики беспомощных ласточек.
   Много-много дней я не смотрел в сторону скалы. А когда посмотрел, то понял: всё кончено. Чёрная скала больше не манила хищников, они равнодушно пролетали мимо.
   Но я ошибся. Когда я пришёл к скале, я увидел, что вся колония ласточек цела.
   Из каждого гнезда выглядывали птенчики и щебетали без конца. Но только гнёзда теперь были не прямо на стене, а в широкой впадине, под навесом скалы.
   Туда-то уж не доберётся ни один разбойник!
   Обратно я спускался по куруму. Сейчас этот курум был пуст и безжизнен, как и все курумы. Барсуки и лисы покинули его.
   И я, может быть впервые, был рад, что трудный путь мой не красили встречи.
   ЗАЗНАЙКА
   На голом сучке, чуть повыше зелёных лопухов, похожих на ослиные уши, сидит совёнок. Очень важно сидит, хотя со стороны похож на клок простой овечьей шерсти. Только с глазами. Большущими, блестящими, оранжевыми. И очень глупыми. И так он глазами своими хлопает, что всем сразу видно: балда! Но пыжится выглядеть взрослым. Наверное, ещё и думает про себя: "Когти на лапках загнулись - по сучкам лазать смогу. Крылья уже оперились - захочу и полечу. Клюв окостенел, как щёлкну - так всех напугаю. Голыми руками меня не возьмёшь!"
   И так нам захотелось этого зазнайку именно голыми руками взять! Думали, думали и додумались. Он тут целыми днями один сидит. И скучно ему, наверное, одному! И похвастаться не перед кем, и не на кого поглазеть...
   Я приседаю на корточки и строю совёнку рожу. Подмигиваю, показываю язык. Покачиваю головой: посмотрите, какой большущий совёнок! Моё почтение, мудрейший из мудрых!
   Совёнок польщён, он рад-радёшенек развлечению. Он приседает и кланяется. Переминается с лапы на лапу, словно пританцовывает. Даже закатывает глаза.
   Так мы с ним развлекаемся, а товарищ тихонько заходит сзади. Зашёл, руку вытянул и взял совёнка за шиворот! Не зазнавайся...
   Совёнок щёлкает клювом, сердито выворачивается, когтями дёргает за рукав. Обидно ему, конечно. Думал: вот я какой большущий да ушлый, а его, как маленького, голой рукой за шиворот. И глазом моргнуть не успел, и крылышком не повёл!
   - Не зазнавайся! - щёлкнул я совёнка по носу. И отпустил.
   В УЩЕЛЬЕ БОЗДАГА
   Охотника-натуралиста влекут к себе узкие каменистые ущелья Боздагов выжженных солнцем гор. В них вечно что-то сыплется, шуршит, откуда-то падают камешки. Может, так, само по себе. Может, ящерицы. Может, заяц пробежал или выводок кекликов взлетел - красивых горных куропаток. А может, и горный козёл скакнул - желанная добыча охотнику.
   На рассвете ущелья - как синие трещины на красном хребте. К полудню трещины наливаются белой мглой, а камни в них становятся от жары золотыми. Под навалом золотых камней - чёрные тени. Душно в этих раскалённых ущельях. Нечем дышать. Медленно подвигаешься вперёд. Ущелье то и дело круто виляет. Подходя к повороту, взводишь курки: ещё шаг - и может быть неожиданная встреча.
   ...Стремительно удирают лупоглазые маленькие ящерицы-геккончики. Толстые, серые, как щебень, агамы - большие шершавые ящерицы с треугольными головами и обрюзглыми щеками - с трудом лезут в тесные щели в камнях; их жёсткая чешуя скрипит о камень, как наждак.
   Ещё поворот, и за ним звонкий - будто железка ударяет о камень! крик птички - скалистого поползня. Тревога на всё ущелье!
   Осторожно выглядываю из-за скалы.
   Вижу: внизу кеклик вскочил на камень, вытянул шейку, на цыпочках тянется - так ему хочется узнать, почему крик. А выше выглянула из-за выступа козлиная голова с высоченными ребристыми рогами.
   Оба - и козёл, и кеклик - не оторвут глаз от поползня, что в тревоге мечется по скале и кричит, кричит!.. Им непременно надо узнать, о какой страшной опасности предупреждает маленькая птичка всех жителей ущелья. Поскорее надо узнать... Они смотрят на поползня и не замечают меня.
   Выбирай любую добычу: птицу или зверя. Но время терпит. Прежде чем прогремит в ущелье выстрел о х о т н и к а, должен сделать здесь свои наблюдения н а т у р а л и с т.
   Мои глаза скользнули по золотым камням скалы и увидели то, что скрывалось за выступом от глаз козла и кеклика: на совершенно отвесной каменной стене - гнездо поползня. Будто кто взял и прикрепил к стене узкогорлый глиняный кувшин.
   А внизу ползёт к нему, сокращая и вытягивая своё мутно-пятнистое кошачье тело, цепляясь им за выступы камня, гюрза - змея толщиною в мою руку, чей яд способен убить лошадь или верблюда.
   Юлой кружится вокруг неё поползень - то вниз головой, то вверх - и кричит, и кричит, и крик его повторяет каждый камень; и кажется, камни кричат от страха. Но и стоголосый крик их не спасёт птенчиков от ядовитой гадины.
   Стена отвесная, а гюрза ползёт. Опирается на хвост, поднимает голову и шарит ею, шарит по камню. Нащупает уступ - и перельёт на него своё тело, как ртуть.
   Вот гюрза у самого кувшина - совсем рядом с тёплой птичьей спаленкой, где давно проснулись встревоженные криком желторотые поползнята.
   Стенки кувшина гладкие. Неужели влезет по ним гюрза?
   Опершись хвостом о шероховатый выступ скалы, змея нацелилась на горлышко кувшина. Потянулась, потянулась к нему.
   Вот треть, вот половина, вот две трети змеиного тела поднялись в воздух.
   Поползень зашёлся криком.
   Гюрза качнулась к горлышку, но не достала до него и, сдерживая равновесие, изогнула своё тело вопросительным знаком.
   Сейчас пододвинется немножко - и заползёт в гнездо.
   Чёрт с ним, с козлом! Не могу же я допустить, чтобы эта гадина у меня на глазах проглотила беспомощных птенчиков!
   Я вскинул ружьё.
   Но тут случилось чудо: маленький поползень, вспорхнув, ударил гюрзу в затылок клювиком, лапками, всем своим маленьким птичьим тельцем.
   И слабый удар грозен, если нанесён вовремя.
   Не сдержав равновесия, змея сорвалась со скалы.
   Извивающееся тело её замелькало в воздухе и тяжело шлёпнулось о камни на дне ущелья.
   Поползень юркнул в гнездо. Увидел, что все птенцы живы-здоровы. Сейчас же опять выглянул из горлышка кувшина, но, заметив бьющуюся внизу гюрзу, испугался и спрятался опять.
   Здесь моего выстрела не понадобилось, и, значит, желанная добыча ждёт меня.
   Поднял глаза, но ни рогатой головы козла, ни любопытного кеклика уже не увидел.
   Ладно, не жалко!
   В путь, в путь! Впереди ещё поворот, за ним ещё...
   За каждым поворотом - новые встречи.
   Охотнику - добыча, натуралисту - наблюдение.
   НОЧЬ ОГНЕЙ
   Среди ночи я вышел в сад - и остановился: ночь цвела огнями! Огнями всех расцветок.
   Высоко в небе серебряный круг луны в золотой россыпи крупных звёзд. На склонах гор - красные огни костров. На кустах, в воздухе - всюду зелёные искры светляков.
   А над всем, как бесконечная дорога, голубой Млечный Путь.
   На лужайке, под высоким эвкалиптом, трепещут тени. Будто стоит дерево по пояс в воде, а под ним водяная зыбь. А кусты посреди лужайки как чёрные стога.
   Кружатся над кустами летучие светляки. Вверх-вниз, вверх-вниз. Вспыхнут - погаснут, вспыхнут - погаснут. А встретятся - и завихрятся в огненном танце.
   Вдруг трещотка! Это закричал в кустах ночной сторож - чёрный дрозд.