Страница:
Слаповский
Общедоступный песенник (сборник)
Общедоступный песенник
Братья
Уличный романс
Просящему у тебя дай…
Матф. 5, 42
Просил, так кланялся, а упросил, так бросил.
Поговорка
Куплет первый
За неделю Крахоборов сделал все, что было нужно в городе Саратове, и вот спускался по одной из лестниц к набережной – постоять над водой. На одном из поворотов лестницы, в углу, сидел грязный и оборванный нищий. В картузе – скомканная денежная бумажка и металлическая мелочь.
Он был очень гордый красавец
И нищих всегда презирал.
Однажды он нищего встретил
И брата родного узнал.
– Плохо подают, отец? – спросил Крахоборов, останавливаясь и закуривая.
– Такие, как ты, плохо. Больно богатые.
– Я не больно богат, я богат не больно, – возразил Крахоборов. И ему захотелось кинуть в картуз крупную купюру. На счастье этому убогому, да и себе. И он кинул бы, но нищий вдруг сказал:
– А у меня день рожденья сегодня!
– И сколько тебе?
– Сорок три! – заулыбался нищий черными обломками зубов. Всякая информация о своей личности для него всегда была смешной и удивительной. Когда о других, ничего особенного: ну, сорок три года человеку, бывает. А о себе как-то странно: сорок три, надо же, сколько на свете прожил и еще жив!
– Не врешь?
– Сорок три! Ровно четвертого мая! – сердито сказал нищий. Он не любил, когда ему не верили, если он говорил правду. Если он врал, а ему не верили, он тоже не любил, но сердился в таких случаях грозно, артистично. Сейчас же осерчал от души, поэтому даже как-то ненатурально. Но Крахоборов был знаток людей. Он поверил.
– Мне тоже сорок три!
– Ну и хорошо, – покладисто и равнодушно сказал нищий.
– Правда, только летом исполнится. Почти ровесники.
Крахоборов посмотрел на часы. До вечера далеко. До завтра, до отъезда, еще дальше.
– Вставай-ка, – сказал он нищему.
Нищий встал.
– Подошел бы в форме, – проворчал он. – А то идет в штатском, пойми его. Чего тебе с меня взять? Меня все знают, никто не трогает. Ты новый, что ль?
– Молчи, отец. Поедем отмечать твой день рождения. Взгляни вокруг. Весна, зелень, солнце, женщины, тебе всего сорок три, Вася.
– Юрий, – поправил нищий. – Как Гагарин.
– А фамилия не Гагарин?
– Фамилия в паспорте, – нищий полез за пазуху.
– Уволь, брат, – отгородился руками Крахоборов.
– Самощенко моя фамилия, – представился нищий, все держа руку в кармане и готовый подтвердить устное свое сообщение письменным документом.
– Ладно, Самощенко, ладно, Юрий. Стой тут.
Крахоборов поймал такси, усадил нищего, тот вяло упирался, будучи с утра, не похмелившись, слаб. Таксист недовольно морщился и воротил нос, Крахоборов приказал ему:
– В гостиницу «Словакия».
– Зачем? – спросил Юрий.
– Я там живу. И там, в ресторане, отметим твой день рождения.
– Стой, – сказал Юрий таксисту. Тот, впрочем, пока и не трогался с места.
– Если богатый, дай сколько-нибудь, – сказал Юрий. – На хрена мне в ресторан? А?
– Поехали, – сказал Крахоборов.
Куплет второй
Официант давно здесь работал, ко всему привык и был спокоен.
И тут же заплакали оба,
Родимую вспомнили мать.
Не буду тебя я, братишка,
Теперь никуда отпускать.
– Слушаю, – сказал он, одинаково глядя на Крахоборова и нищего. А верней, меж ними, в пространство.
– Коньяк армянский, хороший армянский, советский, у вас есть, я знаю, фрукты, зелень, сыр, черный хлеб, мягкое, но свежее масло, свежее масло, слышите меня?
– Слышу.
– Ну, ему мяса с картошкой, побольше. Мне… плоховато у вас готовят, однако…
– Как умеют.
– Мне… А давай тоже мяса, но хорошего давай, и картошку давай горочкой, желтенькую, пюре…
– И селедки, – произнес вдруг Юрий.
– И селедки, – согласился Крахоборов.
Оба с нетерпением ждали заказа. Крахоборову уже стало скучно, Юрий же вдруг почуял свою вонь и увидел свою рвань. Ему хотелось побыстрей пожрать и выпить на деньги этого психа и смыться.
«А не фокус ли тут? – вдруг осенило Юрия. – Ага! Ага!» Много он слышал, а такого не приходилось, но догадался, не подвел жизненный опыт, не подвел природный ум! Все очень просто. Человек одевается в единственный свой приличный костюм. Подбирает нищего и ведет в ресторан. Пьют, жрут. Официант уверен, что платить будет красавчик в костюме. А тот удалится в сортир – и нет его. Официант же, естественно, бьет нищего и сдает в милицию.
– Е-два, е-четыре! – ехидно сказал Юрий. – Сицилианская защита! Эта комбинация нам известна. Двое кушают, потом один уходит, а второй грустит. Счастливо оставаться. Я грустить не люблю.
И приподнялся.
– Дурак, – сказал Крахоборов, мигом понявший мысли Юрия. И вынул бумажник, и показал деньги.
Юрий успокоился.
Ели молча. Юрий сразу же махнул стакан коньяку, закусил слегка, чтоб не подавить хмель. Закурил было вонючую свою «Приму», но Крахоборов вынул у него ее изо рта, раздавил в пепельнице, предложил свои.
– Не курю такие, – сказал Юрий. – Пойду тогда на свежий воздух, если тебе не нравится.
План его был прост: выйти – и быстренько обратно, на лестницу, в насиженное место. Он любил распорядок. Вот он выпил, поправился, теперь надо до обеда посидеть, собирая на дальнейшую выпивку, потом он пойдет в свою комнатку, поспит там, потом опять на свое место, соберет опять на выпивку, выпьет еще и еще, к вечеру, размягченный и расслабленный, отработав, побредет домой, потому что ложится он рано, часов в восемь, и спит беспробудно до позднего утра, он любит спать и считает сон главным условием здоровья: ведь если бы не ежедневные двенадцать – четырнадцать часов сна при ежедневном питье, то давно бы он загнулся.
– Кури, не хуже твоих. Что, отвык от цивилизации? На свое место хочется? – спросил Крахоборов.
Юрий, ладно, закурил и свободно ответил:
– Может, и хочется. Тебе-то что?
– Мне-то?
Крахоборов задумался. Засмотрелся на Юрия, а тот, прекрасно понимая, что для внимательного взгляда его фигура ничего привлекательного представлять не может, тем не менее откровенно показывал себя: развалился, откинулся, ногу даже на ногу задрал, отчего встопорщилась лишенная пуговиц и молнии ширинка.
– Ох и страшен ты, брат! – сказал, налюбовавшись, Крахоборов.
– Уж какой есть, – улыбнулся Юрий.
– Ты мой брат, – сказал вдруг Крахоборов. – Мы потерялись, а теперь нашлись.
Юрий поперхнулся дымом.
– Ты мне не надо! У меня братьев не было! И сестер тоже! И отца!
– И матери! – добавил Крахоборов.
– Мать была, не надо мне! Была, но померла от…
– Это неважно, – перебил его Крахоборов. – Была ли, не была ли, главное – я твой брат, и мы нашли друг друга. Ты мой старший брат. Я обязан тебя уважать. Я обязан отплатить тебе за то, что ты защищал меня, маленького, от хулиганов.
Юрий глядел в сторону, ему стало не по себе.
– Ты выпей, – сказал ему Крахоборов. – За встречу, брат!
Юрий выпил. Крахоборов улыбался. Юрию это не нравилось. Но он привык подыгрывать людям. И сказал:
– Ну, я пойду, братан. Ты у нас вон какой стал, а я… У тебя своя дорога, у меня своя…
– Я тебя теперь не брошу! Ты что? Нашлись и теперь потеряемся опять? Ни в коем случае! Пошли!
Он повел Юрия в номер. По пути заглянул к горничной, что-то сказал ей, кивая на Юрия, дал ей денег. Она заторопилась: «Конечно, конечно!» – и поспешила куда-то.
В номере Крахоборов приказал Юрию раздеваться и лезть под душ.
– Я щас милицию вызову, – сказал Юрий с тоской.
– Сам вызову, – ответил Крахоборов. – Зачем ты в мой номер забрался?
– Никто не забирался… Люкс, что ли? – тянул время Юрий. – Две комнаты. А ты один. Зачем две комнаты?
– В одной я, видишь ли, сплю, – терпеливо, как брату, объяснил Крахоборов, – а в этой посетителей принимаю, гостей. Она так и называется – гостиная. Давай в душ, в душ! Смывай вековую грязь, братец!
Нет, Юрий вообще-то мылся, но как люди, по субботам, в бане. В субботу с утра пил совсем мало, щеткой чистил верхнюю одежду, а в самой бане куском хозяйственного мыла в укромном уголке в тазике стирал единственные свои носки и трусы, которые насухо отжимал, чтобы на теле были не совсем мокрыми. Зимой из-за этого приходилось высиживать после бани, ждать, пока все подсохнет, а то и простудиться ведь недолго. Главное, мылся он один, сам по себе, никем в бане не знаемый, потому что друзей и знакомых он давно добровольно лишился, новых не заводил, с сожителями коммунальной своей квартиры тоже не общался, он мылся, не нарушая уединенности своего существования, а тут словно под наблюдением, хоть этот странный человек и за дверью. Да еще и не по своей воле…
Он закрылся, вместо душа, опять-таки чтобы потянуть время, стал напускать воду. Льется, наливается, колышется, зеленоватая…
На стеклянной полке шампуни всякие, мыло разных сортов.
Он чувствовал, что влопался в какую-то историю. Ему было нехорошо. Может, разыграть сердечный приступ? Не поверит. Человек жесткий, по глазам видно. Не поверит или врачей вызовет, а те уличат…
Юрий вздохнул, разделся и полез в ванну.
Куплет третий
Через несколько часов Юрий сидел в новехоньком спортивном костюме, который ему был великоват, неприлично ярком, по его мнению, красном, с желтыми полосами. На мягком диване возвышалась стопка рубашек, носков и прочего белья, на кресле лежали друг на друге два костюма, светлый и черный (все это ему пришлось примерить, потея так, что хоть заново мойся), на ногах у Юрия были кроссовки, а возле ног еще и туфли, кожаные, красивые, собаки, жаль только – не лакированные.
И долго они говорили
Про эту проклятую жизнь.
И что надо вместе держаться
Во имя их братской любви.
Мало того, недавно являлась девица в голубом фартучке и постригла его, и опять Юрий потел, поскольку по случаю жаркого дня под кофточкой у этой блондинки не было того, что у женщин на этом месте быть должно. Этого самого… Бюстгальтера, в общем. (Юрий это слово с детства считал неприличным. А «лифчик» еще неприличней. И вообще, почему-то есть одежда, не имеющая приличных названий. Те же трусы. Или колготки. «Колготки» не столько, правда, неприличное, сколько глупое какое-то.)
– Понравилась она тебе? – спросил Крахоборов, когда парикмахерша вышла в ванную комнату помыть-почистить инструменты.
– Ничего, – сказал Юрий.
Тогда Крахоборов – в ванную. Вышел не скоро, минут через пять, с выражением на лице подтверждения своих мыслей относительно жизни.
Оказывается, он договорился, что парикмахерша придет в гости в десять вечера.
– Зачем? – спросил Юрий.
– Ты ей понравился.
– Иди ты.
– Не ругайся. Ты старший, я с тебя должен пример брать.
И вот Юрий напряженно смотрит телевизор, не понимая, что там показывают, и думает о блондинке.
Женщины у него не было лет семь.
Он и не нуждался. Он рассуждал так: что есть беда и неприятность для человека? Это когда нет, чего хочется, или утрачено, что было.
Ни с той, ни с другой стороны беды и неприятности для Юрия нет: утраченные женщины утрачены без сожаления, их толком и не бывало, а хотеться их – не хочется. Чем меньше хочется, тем вообще лучше. Без желаний нельзя, без желаний человек не человек. Но ты не распыляйся, ты выбери из многих желаний одно-два, и тебе будет хорошо. Юрий выбрал желания выпить вина, поспать и не в труд посидеть, собирая деньги с добрых людей. Эти желания выполнялись, чего ж еще?
Теперь же вот думай, тревожься… Надо было сразу этому придурку, братцу названому и незваному, сказать, что он, это самое… Он и не может уже, наверно. Семь лет, а то и больше, не шутка. Но не сказал. Постеснялся, что ли? Дурак…
Пришедши, блондинка стеснялась не меньше Юрия. Крахоборов помог Юрию раздвинуть диван, пожелал счастья и ушел в другую комнату. Блондинка выключила свет.
– Быстрей, что ль! – сказала она Юрию.
Юрий разделся, залез на диван.
Она легла рядом. Руки и ноги ее были холодны, грудь мягка. Притиснулась к плечу Юрия.
– Ну?
– Чего? – спросил Юрий.
– Х-хосподи! – прошипела блондинка. – Разлегся…
Проверила рукой интерес Юрия к себе и совсем рассердилась.
– Почему у тебя изо рта воняет так? – спросила.
– Зубы, – извинился Юрий. И тихо добавил:
– Ты полежи, а потом уходи. Не надо ничего.
– Ага! – отозвалась она. – За такие деньги! Придется отрабатывать, уродище ты мое.
Она стала отрабатывать деньги, которые – наверное, немалые! – дал ей Крахоборов, но зачем? кто его просил? что ему с этого? если б себе, а то… Блондинка-то ничего… Симпатичная… Юрий случайно коснулся рукой ее груди и отдернул руку. Но заставил себя осмелеть и уцепил за грудь, то есть взял ее, аккуратную, в горсть.
– Ну-ну, – одернула блондинка. – Еще синяки мне оставь. Что я мужу скажу? Вот мы уже и разогрелись, вот уже…
Что уже, Юрий и сам чувствовал. И, боясь, что это тут же исчезнет с непривычки, взгромоздился на блондинку, а та помогала, сочувствовала телом, хотя лицо воротила, сторонясь дыхания Юрия.
После ее ухода Юрию было так хорошо, что он даже хотел пойти поблагодарить своего благодетеля, названого братца. Но побоялся его обеспокоить и заснул с чувством благодарности, заснул легко и мягко.
Но средь ночи проснулся.
Сел, испуганно огляделся.
Долго ничего не мог понять и вспомнить.
Вспомнил.
Тихо собрался.
Надел темный костюм, немаркий, носки, какие поплоше, стал напяливать туфли, и тут появился Крахоборов, голый и мощный.
– Куда?
– Да надо мне тут…
– Ничего не надо. Спи. Вставать рано: в Москву летим.
– Это как?
– Самолетом. Билет для тебя уже заказан.
– Какая Москва? Какой самолет? Какой билет? Отдай мне все мое и проваливай! Я в Саратове всю жизнь прожил и…
– Не ори, – спокойно пресек Крахоборов Юрия. – Я ж не насовсем тебя. В гости. В гости к брату не хочешь съездить?
– Нету у меня братьев!
– Открещиваешься?
– Слушай, кто ты? Скажи честно? Что тебе надо? Я ведь ни на что не гожусь, я не умею ничего по вашему делу.
– По какому это по нашему?
– Ну, я не знаю… У меня и руки дрожат, и алкоголик я, и печень, и почки, недержание мочи у меня…
– Вылечим.
– Зачем?!
– Брат ты мне или не брат? Что за вопрос – зачем?
И с этим Крахоборов повернулся, удалился, и вскоре послышалось посапывание.
Мог, мог Юрий бежать, но, как камень стопудовый, придавила к дивану его волю воля этого спящего человека.
Ладно, подумал он, уминая головой неудобную подушку. В конце-то концов, в вытрезвителях хуже бывало.
Эта мысль его не только успокоила, но и рассмешила, и он заснул хорошо, толково, будто у себя дома – без снов; лежал ровно, сомкнув губы, лежал под холодным светом луны и был даже красивым, как человек, умерший честно и славно.
Куплет четвертый
Крахоборов жил не в самом центре, где слишком тесно от автомобилей, зданий и людей, он жил неподалеку от Тимирязевского парка, в районе зеленом и тихом, на улице с простодушным именем Ивановская, в высоком кирпичном доме, где квартиры были просторны и удобны. На десятом этаже.
И младший тут старшему брату
Отдал наилучший пиджак.
Он в дом его весело вводит,
Чтоб даром он жил просто так.
Он жил один.
Правда, приходила по утрам пожилая женщина с сумкой, загружала продуктами холодильник, молча убирала в комнатах, молча готовила пищу и уходила. Юрий вежливо здоровался с ней, она не отвечала.
– Не старайся, она глухонемая, – сказал ему Крахоборов.
– А-а-а… – сказал Юрий с очень понимающим видом. Он как-то сразу догадался, что в его положении самое лучшее – почаще делать понимающий вид и не углубляться в вопросы.
Впрочем, вопросы и некому было задавать: Крахоборов вставал рано, довольно долго занимался личной гигиеной, завтракал и уходил, а возвращался вечером усталый, принимал душ, выпивал на ночь стакан-другой пива, глядя в телевизор и вороша газеты, и ложился спать. На Юрия почти не обращал внимания. Похоже было, что он, привезя к себе домой выдуманного братца, потерял к нему интерес и не знал, что с ним дальше делать. Но отпускать не собирался. Пока, по крайней мере. Вручая ему связку ключей от двери, сказал:
– Можешь гулять, где хочешь, когда хочешь. На улице не напивайся, дома все есть. Впрочем, и дома не напивайся. В контакты с местными алкашами не вступай.
– Нужны они мне! – искренне сказал Юрий.
– В общем, отдыхай, домой ехать тебе пока не надо. А то стукнет тебе в голову, удерешь от своего счастья – морока: посылай за тобой в Саратов, возвращай тебя в лоно семьи… Через месяц, если захочешь, пожалуйста.
– Никуда я не собирался удирать, – сказал Юрий.
– Собирался. Так вот: не надо.
Юрий понял.
Он спал в свое удовольствие на чистой широкой постели, утром долго потягивался, прислушиваясь к одинокой тишине квартиры, шел принимать водные процедуры – не подражая Крахоборову, а научившись получать от этого собственное удовольствие, потом выпивал винца, потом гулял по зеленым окрестностям, с любопытством глядя на деревья, кусты и водоемы, потом шел обратно домой, опять выпивал, обедал, спал, потом смотрел телевизор с огромным экраном. Когда наскучивало, выходил на балкон, глазел, курил, поплевывая.
Ну, кажется, чем не жизнь? Но нет-нет что-то сосущее подкрадывается к сердцу. Когда был нищим, он о своем завтрашнем дне знал все. Впрочем, что там было знать: будет то же, что вчера. Тут дни тоже одинаковые, но он чует – до поры до времени.
И это время пришло.
Однажды Крахоборов вернулся раньше, чем обычно, и скучный.
Подсел к Юрию, вместе смотрели какой-то боевик, оба без увлечения.
– Все одно и то же, – сказал Крахоборов.
И ушел спозаранку спать.
Два дня он не выходил из дома, слонялся по комнатам или просто лежал, читал, спал. Что-то говорил сам себе сквозь зубы. Юрий, будто обязан был, тоже похерил обычные свои прогулки.
Вечером второго дня слоняющийся Крахоборов остановился, внимательно оглядел Юрия и как-то встряхнулся, подтянулся, стал похож сам на себя. Он выключил телевизор, который смотрел Юрий, налил по рюмочке коньяку, сел напротив в мягкое кресло.
«Начинается!» – с тоской подумал Юрий.
И не ошибся.
– Пора! – сказал Крахоборов. – Пора мне отдавать тебе свой братский долг. Но ты ведь ничего не рассказал о себе. Какая у тебя была профессия, какое образование, как ты вообще жил?
– Профессий у меня было много, – солидно сказал Юрий. – А учеба… Какая там учеба, с малолетства сиротой остался.
– Но читать-писать умеешь?
– Естественно, – с некоторой даже обидой сказал Юрий.
– Хорошо. А профессии какие?
– Мало ли… На макаронной фабрике работал. Оператором. Потом это… – Он умолк.
– Оператором, значит? И чем оперировал?
– Мало ли…
– Ясно, – сказал Крахоборов, широко и глубоко знающий жизнь. – Официально это называется: оператор погрузочно-разгрузочных работ. Грузчик. Мешки с мукой, ящики с макаронами.
– Это неважно, – парировал Юрий. – Конечно, трехкомнатную квартиру в Москве честным трудом грузчика не заработаешь. Надорвешься только. Вот я и надорвался. Получил инвалидность. Пришлось нищим стать.
– Положим, инвалидности никакой у тебя нет.
Юрий не стал спорить.
Крахоборов словно недоволен был, что биография Юрия оказалась так скудна. Он, недавно озарившийся, опять поскучнел, стучал пальцами по фужеру с коньяком, рассматривал коньяк на свет.
Но вдруг опять оживился.
– Что ж, – сказал он, – начнем, значит, на пустом месте. Оно интересней.
Куплет пятый
Начались для Юрия довольно тяжелые дни.
Впервые на чистой постели
Спал нищий младенческим сном,
Как будто ребенок в купели,
И плакал сквозь сон о былом.
Крахоборов отвез его к дантисту. Дантист, сволочь, расковырял все зубы, приговаривая:
– Тяжелый случай…
– Это неважно, – сказал Крахоборов. – Сделайте ему голливудскую улыбку.
– Я, конечно, не самый плохой мастер, – сказал дантист. – Но я не бог.
– Не набивайте цену, – сказал Крахоборов.
После этого под общим наркозом Юрию выдрали чуть ли не все зубы.
Несколько дней он валялся, глотая таблетки, которые ему заботливо давал Крахоборов: болеутоляющие и, наверное, снотворные, потому что Юрий или спал, или дремал, или был в сонном отупении, ни на минуту не забывая о нудной боли. Терпимой, в общем-то, но он ведь не просил!
Потом опять Крахоборов повез его к фашисту-зубодрателю, опять Юрия отправили в наркотическое забытье.
Очнулся он все с той же нудящей болью в деснах, но еще и с добавочным ощущением, будто рот чем-то набили. Ему дали зеркало, он с трудом открыл рот и увидел белые ровные зубы.
– Щелюсти вставили, щто ли? – спросил он, едва шевеля языком и вдруг ошепелявев.
– Намертво вживили, брат мой, – сказал Крахоборов. – Уникальное мастерство! Главное теперь – не открывать пивные бутылки зубами. Впрочем, насчет пива и прочего у нас свои планы.
Планы эти оказались ошеломительны.
Во время зуболечебных мучений Юрий даже как-то забыл о питье, меж тем каждый день приходила какая-то женщина, делала уколы в вену, в другие части тела. Юрий думал – это тоже от зубов.
Но это было другое.
– Тебе очистили кровь, брат мой, – сказал Крахоборов. – А послезавтра…
– Ни за что! – догадался Юрий.
– Всего на год. Неужели тебе не хочется попробовать? Год трезвой жизни!
– Обойдусь, – сказал Юрий.
– Это не разговор! – весело и энергично воскликнул Крахоборов и вышел зачем-то на кухню, а Юрий на цыпочках метнулся к бару, схватил первую попавшуюся бутылку, сорвал пробку, поднес ко рту…
Бутылка была вышиблена молниеносным ударом.
– Эх, брат… – сказал Крахоборов.
– Не хочу! – заплакал и запричитал Юрий. – Оставьте меня в покое! И зубы свои обратно возьмите! Не имеете права! Я вам не кролик подопытный!
– Я желаю тебе только добра, чудак. Задумайся, вспомни: как ты жил и как можешь жить теперь!
Юрий задумался и вспомнил. Он вспомнил ту женщину, что стригла его, а потом пришла к нему. Он и раньше вспоминал о ней: она, пожалуй, первая была, кто понравился за последние десять – пятнадцать лет. С беззубым и пьющим она не захочет иметь дело – только за деньги (он прощал ей это ввиду тяжести современной жизни, толкающей людей на подвиги против себя и морали), с зубастым же, непьющим, помолодевшим – совсем другой разговор. Правда, муж у нее имеется, но это еще надо выяснить, кто муж. Может, он бездельник и пьяница. Может, он даже бьет ее. Может, он заставляет ее заниматься развратом…
В общем, Юрий согласился на лечение.
И лечение состоялось. Подробности известны, но для данного повествования несущественны. Главное: он не пил, а еще главнее: не хотел пить!
Он ждал: что дальше?
Юрия обследовали на предмет общего здоровья, и выяснилось, что он не успел погубить печень, почки и сердце. Отклонения, конечно, были, но в пределах нормы для его возраста. Крахоборова это удивило и вдохновило. Отныне ежедневно Юрий ходил в тренажерный зал – не накачивать огромные мускулы, а просто, как выразился Крахоборов, придать телу скульптурную рельефность (он и сам этим занимался). Народ в зале был молчаливый. Только звякало и грохало железо да пахло потом. Все серьезные, словно важным делом занимаются. После тренажерного зала пробежка по стадиону, потом массаж и сауна. Обильный обед, отдых и снова массаж, на дому, но массаж особый – лица. Неразговорчивый старик-специалист делал его аж два часа – накладывая маски, что-то потом втирая, растирая. После этого бассейн, воздушные ванны. Июнь выдался жарким, и Юрий довольно быстро загорел, даже Крахоборов завидовал его загару. Впрочем, Юрий от природы был несколько смугловат кожей.
И вот прошел не месяц, а уже почти три, уже и август на дворе. Крахоборов давно вернулся к своим делам, предоставив Юрию самому развиваться и улучшаться. И тот развился и улучшился настолько, что сам себя не узнавал. Он вертелся и так и сяк перед большим зеркалом в ванной и не мог налюбоваться: стройный, моложавый, мускулистый мужчина с четким лицом.
– Не познакомить ли тебя с приличной женщиной? – спросил Крахоборов. – Только просьба: сюда не водить. Я, как видишь, не вожу никого. Не люблю, когда женщины остаются здесь на ночь. И вообще не люблю их в своем доме, если не по делу.
– Сам познакомлюсь, – сказал Юрий.
– Ну-ну, – сказал Крахоборов.
У Крахоборова было две машины: одна импортная, ужасно красивая и дорогая, другая – «Жигули», обычная «шестерка», на которой он ездил редко и при этом одевался особенно – не то чтобы бедно, а экономно, как человек, берегущий каждую копейку и не желающий тратить деньги на барахло.
Пройдя водительские курсы, Юрий получил «шестерку» в свое распоряжение.
Распоряжался он ею бесцельно: просто катался по городу. Допоздна Крахоборов велел не задерживаться.
Но однажды Юрий все-таки припозднился. Ехал и увидел на тротуаре неспешно идущую тонкую девушку в белом платье.
Он подрулил к тротуару, открыл дверцу, спросил (совершенно не надеясь на отзывчивость и не веря, что с первого раза может повезти):
– Девушка, вас подбросить?
Она обернулась и оказалась лет не более шестнадцати. Юрий смутился, испугался и хотел уже закрыть дверцу: он в жизни не обижал детей, а шестнадцать лет ему казались еще детскими годами.