И ещё Катя с трогательной кулинарией. Иногда кажется, она готова запечь в пирог своё сердце. И как же не хочется тащиться туда с гудящей головой и не сделанным домашним заданием.
Шеф выклюет мне печень и будет прав. А с другой стороны, пусть отправляются в афедрон, со своими помидорами. Уволюсь, будут знать. Уеду в Ригу. Сниму комнату, пусть в ней будут кровать с ямами и вспухший от старости пол. Скрипучий скворечник с видом на ржавые крыши. Стану писателем. Ева придёт. А я, такой взлохмаченный, усажу её слушать новые главы. В романе будет много любви и мистики. И обязательно высплюсь. Ева сейчас в небе, наблюдает город Псков, примерно. Или дремлет. Счастливая. Я отогнал липкую мысль о самолётных неприятностях. Потом набрал полную грудь воздуха и вошёл в кабинет директора.
Гамлет Суренович смотрел печально. Так глядит взопревший от бега хозяин на блудного спаниеля. Он бы меня убил, но нечем.
Шеф помолчал минуту, перешёл к делу:
– Ты уволен.
Лесные птицы России в моей голове растерянно смолкли. Моя готовность покинуть жестокий мир рекламы оказалась мнимой.
Начальник завёл прощальную проповедь. Тихо и деловито. Он рассказал, как вчера директор кетчупов выразил недоумение. Он звонил в полночь. Он весь день звонил, смиренно ждал обещанной концепции. Всё зря. Нам его деньги, перепачканные кровью астраханских помидоров не нужны. Видимо. Нам интересней водить крашеных баб по Пассажу. Поэтому наш бриллиантовый клиент сегодня подписывает договор с господином Дулепиным, заклятым другом нашей фирмы. И не удивительно. У Дулепина дисциплина. Его работники приходят в восемь не только в день получки. И снимают трубку даже ночью. А наши господа сочинители парят над бытиём. Гордым птицам безразлично, где мне взять для них зарплату.
Голос начальника окреп. На волнах его метафор закудрявились барашки.
– Мало, что ты в рабочее время катал по городу каких-то прошмондовок. (Прошмондовку – не прощу!) Ты же, конский член, наобещал нашим кормильцам исполнения их эротических фантазий. А сам сбежал!
Не уволит – понял я. Не сегодня. И опустил глаза. Академическая поза «Мотя кается» не подводит меня уже тридцать лет. И правда, Суренович сменил молнии всевышнего гнева на сердитое пыхтение.
– Короче. Сейчас ты поедешь к помидорному князю. Его зовут Сергей Иванович. Мне всё равно, какой вид секса ты ему предложишь. Если он не полюбит тебя мгновенно прямо в своём кабинете, я сварю кетчуп из тебя.
После кабинета Гамлета Суреновича офис кажется заповедником тихого счастья. Запах хвои, трески, мандаринов и яблок. Фикус над столом размышляет о Новом годе, у клавиатуры блюдце с пирожками. Снова Катя. Сама она сдобу не ест, только хлопает себя по бёдрам тревожно. Зеркало клянётся ей, она на свете всех милее. Но Кате слышится – «толще». Не печь она не может, без её пирогов Земля перестанет вращаться. И кто-то должен всё это съесть.
Я отодвинул блюдце. С Катей не поздоровался. Злой потому что. Краем глаза видел, она пожала плечом, будто бы ей всё равно. Погубят однажды мою карму эти её обиженные плечи.
– Алло, Сергей Иванович? Это Матвей Станилевский. Компания «Антарес». У нас родилась отличная идея для видеоролика, я могу подъехать?
Три пятых от цены пива составляет реклама. С лимонадами ещё хуже. Только в Европе кока-кола тратит в год восемь миллиардов долларов. На продвижение товара. Стоимость стиральных порошков, зубных паст и чипсов в разы ниже магазинной цены. А всё телевизор. В нём белозубые хозяйки, девки с задницами неземной красоты, счастливые дети с радостью объяснят нам же, что есть, пить, и чем вытирать нос.
Если потребитель не берёт лимонад, вложите миллион в его рекламу. Плебс всё выпьет и попросит ещё. Если денег не хватает, займитесь кетчупами. С точки зрения школьной химии, кетчуп – тот же лимонад, только гуще. Купите больших кастрюль, два вагона томатной пасты, наймите старушек с мытыми руками.
Кетчупу не нужна реклама. Его покупают, потому что русские сосиски сами по себе не съедобны. Их можно жевать, лишь обмазав чем-то ярким, острым, с укропом и помидорами на этикетке. Люди хотят, чтоб еда была яркой, с запахом дымка и трав. А то, что похоже на поролон или бренные остатки половой тряпки они не жрут. Странные.
Средняя семья съедает восемь литров кетчупа в год. Это число неизменно, как «ПИ», скорость света или соотношение мужчин и женщин. Рекламировать соус глупо. Только деньги зря потратишь. Сколько ни крути в экране яркие бутылочки, прирост прибыли будет меньше, чем потрачено. Это закон. Но Сергей Иванович:
а) этого не знает;
б) считает себя помидорным мессией.
Поэтому мы осчастливим его здесь и сейчас. Потратим чемодан его денег, снимем кино о жизни простых помидоров. Получим в Каннах Пальмовую Ветвь. Потому что шедевр. А когда реклама не сработает, скажем: рынок не готов к передовым идеям. Мы признаемся Сергею Иванычу один на один, его задумка гениальна, бесподобна и потрясающа. Сергей Иваныч погрустит и согласится с нашим диагнозом. Покупатель – болван и идиот. В конце рекламной компании будут банкет и планы новых сражений.
Идея ролика проста. Некто невидимый льёт на сосиски густую массу огнеопасного цвета. На бутылочной этикетке надпись «Мужской». Мясные изделия, почуяв приправу, встают вертикально, как баллистические ракеты. Камера берёт их крупно. Огромные, толстые сосиски нервно подрагивают. Кетчуп многозначительно стекает по их блестящей коже. Низкий женский голос говорит:
– Кетчуп «Мужской». Вы бесподобны.
Или что-то подобное. И всё. Чем наглей, тем лучше.
Я готовился к непониманию. Идея была слишком дерзкой даже для Сергея Ивановича, с его торчащими усами. Но я не ожидал, что он примчится к шефу, схватит за лацканы и закричит «Вот! Вот!».
Гамлет Суренович не сразу понял, что нас так хвалят. Потом обрадовался, велел готовить договор. Я пересказал сюжет ролика. Шеф в ответ посинел. Стал шипеть что-то гневное про порнографию. Дескать, маркетинг – это искусство, а не бихевиористская пошлятина. Я рассудил, что моя часть операции закончена. Дальше пусть начальники решают. Извинился и вышел. И уехал в журнал «Шоколад», обсудить текст колонки. Мой редактор Таня никогда не отрицала роль эротики в искусстве.
Дом хранил её следы. Будто убеждал, что она не снилась мне. Постельное бельё сложено на кресле. На тумбочке Набоков, читала перед сном. Вымытая кружка на столе. Я всегда на сушилку ставлю. Посмотрел, повертел, оставил там же. Пусть опять покажется, будто она здесь. В ванной резинка для волос. Рядом с зубной пастой. Вечером крутил в пальцах, надевал резинку на руку, снова снимал. Утром перевернул квартиру, не мог найти. Нашёл под подушкой. Становлюсь сентиментальным. С утра положил резинку в карман и поехал на Таврическую, знакомиться с Евиной подругой.
Её зовут Зина, она не хотела открывать. Допрашивала меня сквозь дверь. Я просил рассекретить рижский номер Евы. За баррикадой сменилась диспозиция, вышел Зинин мужик, бывший коллекционер коньяков. Заспанный, в трусах. На вид, какой-нибудь слесарь.
– Ты кто?
Из-за его спины выглядывала Зинаида. Крепкая бабень с дымным взглядом. Непонятно, почему она опасалась мне открыть. При такой комплекции. Напасть на неё решился бы только очень неразборчивый насильник.
– Здравствуйте, неловко вас беспокоить. Я знакомый Евы. Она у меня останавливалась. И забыла кой-какие вещи…
Ох, не люблю я проспиртованных слесарей в ниглеже. У них какой-то свой мир, непонятный и враждебный. Обсуждать с ними Канта невозможно, настолько далеки они от критики чистого разума.
– Давай сюда, что там, передадим, – сказал мужчина фамильярно.
– Собственно, я как раз собираюсь в Ригу и сам могу отвезти. Вот только адрес её, или телефон…
Мужик задумался. Или просто перегрелся процессор. Всё-таки, второй подряд вопрос за минуту.
Вышла вперёд подруга. И сразу вскачь:
Шеф выклюет мне печень и будет прав. А с другой стороны, пусть отправляются в афедрон, со своими помидорами. Уволюсь, будут знать. Уеду в Ригу. Сниму комнату, пусть в ней будут кровать с ямами и вспухший от старости пол. Скрипучий скворечник с видом на ржавые крыши. Стану писателем. Ева придёт. А я, такой взлохмаченный, усажу её слушать новые главы. В романе будет много любви и мистики. И обязательно высплюсь. Ева сейчас в небе, наблюдает город Псков, примерно. Или дремлет. Счастливая. Я отогнал липкую мысль о самолётных неприятностях. Потом набрал полную грудь воздуха и вошёл в кабинет директора.
Гамлет Суренович смотрел печально. Так глядит взопревший от бега хозяин на блудного спаниеля. Он бы меня убил, но нечем.
Шеф помолчал минуту, перешёл к делу:
– Ты уволен.
Лесные птицы России в моей голове растерянно смолкли. Моя готовность покинуть жестокий мир рекламы оказалась мнимой.
Начальник завёл прощальную проповедь. Тихо и деловито. Он рассказал, как вчера директор кетчупов выразил недоумение. Он звонил в полночь. Он весь день звонил, смиренно ждал обещанной концепции. Всё зря. Нам его деньги, перепачканные кровью астраханских помидоров не нужны. Видимо. Нам интересней водить крашеных баб по Пассажу. Поэтому наш бриллиантовый клиент сегодня подписывает договор с господином Дулепиным, заклятым другом нашей фирмы. И не удивительно. У Дулепина дисциплина. Его работники приходят в восемь не только в день получки. И снимают трубку даже ночью. А наши господа сочинители парят над бытиём. Гордым птицам безразлично, где мне взять для них зарплату.
Голос начальника окреп. На волнах его метафор закудрявились барашки.
– Мало, что ты в рабочее время катал по городу каких-то прошмондовок. (Прошмондовку – не прощу!) Ты же, конский член, наобещал нашим кормильцам исполнения их эротических фантазий. А сам сбежал!
Не уволит – понял я. Не сегодня. И опустил глаза. Академическая поза «Мотя кается» не подводит меня уже тридцать лет. И правда, Суренович сменил молнии всевышнего гнева на сердитое пыхтение.
– Короче. Сейчас ты поедешь к помидорному князю. Его зовут Сергей Иванович. Мне всё равно, какой вид секса ты ему предложишь. Если он не полюбит тебя мгновенно прямо в своём кабинете, я сварю кетчуп из тебя.
После кабинета Гамлета Суреновича офис кажется заповедником тихого счастья. Запах хвои, трески, мандаринов и яблок. Фикус над столом размышляет о Новом годе, у клавиатуры блюдце с пирожками. Снова Катя. Сама она сдобу не ест, только хлопает себя по бёдрам тревожно. Зеркало клянётся ей, она на свете всех милее. Но Кате слышится – «толще». Не печь она не может, без её пирогов Земля перестанет вращаться. И кто-то должен всё это съесть.
Я отодвинул блюдце. С Катей не поздоровался. Злой потому что. Краем глаза видел, она пожала плечом, будто бы ей всё равно. Погубят однажды мою карму эти её обиженные плечи.
– Алло, Сергей Иванович? Это Матвей Станилевский. Компания «Антарес». У нас родилась отличная идея для видеоролика, я могу подъехать?
Три пятых от цены пива составляет реклама. С лимонадами ещё хуже. Только в Европе кока-кола тратит в год восемь миллиардов долларов. На продвижение товара. Стоимость стиральных порошков, зубных паст и чипсов в разы ниже магазинной цены. А всё телевизор. В нём белозубые хозяйки, девки с задницами неземной красоты, счастливые дети с радостью объяснят нам же, что есть, пить, и чем вытирать нос.
Если потребитель не берёт лимонад, вложите миллион в его рекламу. Плебс всё выпьет и попросит ещё. Если денег не хватает, займитесь кетчупами. С точки зрения школьной химии, кетчуп – тот же лимонад, только гуще. Купите больших кастрюль, два вагона томатной пасты, наймите старушек с мытыми руками.
Кетчупу не нужна реклама. Его покупают, потому что русские сосиски сами по себе не съедобны. Их можно жевать, лишь обмазав чем-то ярким, острым, с укропом и помидорами на этикетке. Люди хотят, чтоб еда была яркой, с запахом дымка и трав. А то, что похоже на поролон или бренные остатки половой тряпки они не жрут. Странные.
Средняя семья съедает восемь литров кетчупа в год. Это число неизменно, как «ПИ», скорость света или соотношение мужчин и женщин. Рекламировать соус глупо. Только деньги зря потратишь. Сколько ни крути в экране яркие бутылочки, прирост прибыли будет меньше, чем потрачено. Это закон. Но Сергей Иванович:
а) этого не знает;
б) считает себя помидорным мессией.
Поэтому мы осчастливим его здесь и сейчас. Потратим чемодан его денег, снимем кино о жизни простых помидоров. Получим в Каннах Пальмовую Ветвь. Потому что шедевр. А когда реклама не сработает, скажем: рынок не готов к передовым идеям. Мы признаемся Сергею Иванычу один на один, его задумка гениальна, бесподобна и потрясающа. Сергей Иваныч погрустит и согласится с нашим диагнозом. Покупатель – болван и идиот. В конце рекламной компании будут банкет и планы новых сражений.
Идея ролика проста. Некто невидимый льёт на сосиски густую массу огнеопасного цвета. На бутылочной этикетке надпись «Мужской». Мясные изделия, почуяв приправу, встают вертикально, как баллистические ракеты. Камера берёт их крупно. Огромные, толстые сосиски нервно подрагивают. Кетчуп многозначительно стекает по их блестящей коже. Низкий женский голос говорит:
– Кетчуп «Мужской». Вы бесподобны.
Или что-то подобное. И всё. Чем наглей, тем лучше.
Я готовился к непониманию. Идея была слишком дерзкой даже для Сергея Ивановича, с его торчащими усами. Но я не ожидал, что он примчится к шефу, схватит за лацканы и закричит «Вот! Вот!».
Гамлет Суренович не сразу понял, что нас так хвалят. Потом обрадовался, велел готовить договор. Я пересказал сюжет ролика. Шеф в ответ посинел. Стал шипеть что-то гневное про порнографию. Дескать, маркетинг – это искусство, а не бихевиористская пошлятина. Я рассудил, что моя часть операции закончена. Дальше пусть начальники решают. Извинился и вышел. И уехал в журнал «Шоколад», обсудить текст колонки. Мой редактор Таня никогда не отрицала роль эротики в искусстве.
* * *
Ждал письма от Евы, таскал теле фон в нагрудном кармане. Вечером не выдержал, позвонил сам. У меня был повод. Я не знал как она долетела, волновался. Сотовый в ответ заговорил непонятной змеиной речью. Видимо, с той стороны аппарат отключен. Сообразил, у меня ведь питерский номер записан. В Риге у неё другой, конечно. Значит, писем можно не ждать. Чтобы написать дежурное «долетела, всё ОК», ей пришлось бы вставить нашу сим-карту. Вряд ли она станет так хлопотать. Подумаешь, вместе просидели час в кутузке.Дом хранил её следы. Будто убеждал, что она не снилась мне. Постельное бельё сложено на кресле. На тумбочке Набоков, читала перед сном. Вымытая кружка на столе. Я всегда на сушилку ставлю. Посмотрел, повертел, оставил там же. Пусть опять покажется, будто она здесь. В ванной резинка для волос. Рядом с зубной пастой. Вечером крутил в пальцах, надевал резинку на руку, снова снимал. Утром перевернул квартиру, не мог найти. Нашёл под подушкой. Становлюсь сентиментальным. С утра положил резинку в карман и поехал на Таврическую, знакомиться с Евиной подругой.
Её зовут Зина, она не хотела открывать. Допрашивала меня сквозь дверь. Я просил рассекретить рижский номер Евы. За баррикадой сменилась диспозиция, вышел Зинин мужик, бывший коллекционер коньяков. Заспанный, в трусах. На вид, какой-нибудь слесарь.
– Ты кто?
Из-за его спины выглядывала Зинаида. Крепкая бабень с дымным взглядом. Непонятно, почему она опасалась мне открыть. При такой комплекции. Напасть на неё решился бы только очень неразборчивый насильник.
– Здравствуйте, неловко вас беспокоить. Я знакомый Евы. Она у меня останавливалась. И забыла кой-какие вещи…
Ох, не люблю я проспиртованных слесарей в ниглеже. У них какой-то свой мир, непонятный и враждебный. Обсуждать с ними Канта невозможно, настолько далеки они от критики чистого разума.
– Давай сюда, что там, передадим, – сказал мужчина фамильярно.
– Собственно, я как раз собираюсь в Ригу и сам могу отвезти. Вот только адрес её, или телефон…
Мужик задумался. Или просто перегрелся процессор. Всё-таки, второй подряд вопрос за минуту.
Вышла вперёд подруга. И сразу вскачь:
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента