Страница:
Сначала я убрал с дороги полицаев – в кювет, мертвых к мертвым. Потом, осторожно, все ещё подсознательно надеясь, что мои друзья живы, старясь не потревожить, подтащил их к машине. Делал я это все, как будто выполнял заранее хорошо продуманный план. Порылся в багажнике, и нашел – я помнил, что там он есть – топор. И, уже с каким-то истеричным упорством начал рубить молодую сосну. Завалив её, срубил ещё две. Не чувствуя усталости, не обращая внимания на пот вперемешку со слезами и соплями и кровящие мозоли на ладонях. И потом разрубил стволы, освобождая их от веток, разделяя их на нетолстые бревна. Из них я сложил что-то возле помоста, переложив лапником. Последнее пристанище моих друзей. Петя Кулик, Лёша Шарый. Облитый бензином погребальный костер вспыхнул и поднялся кверху черным дымом. Хорошо, пламя сильное и не видно… Наверное, надо было что-то говорить, что-то обещать. Я не знаю. Я постоял секунду, казалось, что лицо у меня уже покрылось волдырями от жара костра, я хотел уйти, но внезапно ноги подкосились, и я упал на колени перед костром. Мир, совершенно безучастно наблюдавший за происходящим, напрягся и зазвенел в моих ушах тревожной нотой. Казалось все – лес, небо, дым костра прогнулось и завибрировало тонкой мембранной – словно кто-то большой ударил в мой плоский мир кулаком.
– Сволочи, сволочи! – внезапно заорал я – Я уничтожу вас! Я! Я сам! Кто ты там, наверху, зачем ты даешь силу им, а не мне?
Небо звенело отчаянной струной, которая должна была вот-вот оборваться, казалось, что ещё миг и мир изменится, произойдет нечто важное, очень важное, но мне в затылок опять пахнуло знакомым холодом.
Мы стояли друг напротив друга. Зервудак медлил. И тут я сделал то, чего сам от себя не ожидал. Просто взял автомат за ствол и с криком «Врешь, сука!» ринулся на тварь. Я всего лишь подумал, что мои руки с автоматом в качестве дубины – длиннее лап зервудака. Тот видно, тоже понял это. И легко отскочил в сторону, открыв мне путь к кабине. Через мгновение я уже захлопнул дверцу и вдавил газ в пол, радуясь, что мотор взревел с пол-оборота. С визгом шин, слегка виляя по покрытой легкой снежной коркой дороге, машина ринулась прочь.
Мне казалось, что самое страшное уже позади, но тут коварная мысль промелькнула в голове: «Ведь задняя дверь открыта». Глянув в зеркало заднего обзора, я только успел заметить, как громадная туша прыжками догоняет машину. Скрежет когтей по металлу дал знать, что зервудак меня почти настиг. Да какого черта! Он что, быстрее Нисана может скакать? Это возмутило меня так, что захотелось развернуться на сто восемьдесят градусов и погонять эту тварь.… Вот если бы только не открытая дверь.… Я решил попробовать, вдруг получится, и несильно тормознул. Хлопок закрывающейся двери, по инерции вставшей на место, был для меня фанфарой победы. Я опять вдавил педаль газа в пол и с удовольствием увидел, как тварь стала резко отставать. О! Устал, сволочь. Хорошо, хоть они не на каждом километре встречаются. И тут я увидел, как в метрах ста впереди по трассе прямо на шоссе сидели, изготовившись к прыжку ещё два чудовища. А вот хрен вам!!! Я не стал уходить от удара, тормозить. Мне захотелось просто размести эту нечисть на кусочки. Я даже и не подумал о последствиях…
– Ишь ты, ездок – лоб расшиб, – тетка в черной плюшевой куртке и цветастом платке приложила к моей шишке холодную сухую тряпку. Я, наверное, почти потерял сознание. Я видел, как она вышла из леса и направилась прямо к разбитой машине, потом ко мне, сидевшему прислонившись спиной к толстой сосне. Видимо, от удара я был в шоке и мало что соображал.
– Что же это ты, молодой человек, так неосторожно? – От холодного стало намного легче. И я начал понемногу оживать.
– Да я осторожно, – слова пока давались с трудом. Я слышал сам себя как будто со стороны, – но там, на дороге лед. Я машину только водить научился. Вот и занесло.
Про зервудака я не решился рассказывать.
– Осторожно, это правильно, – согласилась женщина. – Идти-то можешь?
– Да, конечно могу, – я почти без труда встал. А перед глазами все поплыло.
– Да нет, не можешь ты идти просто так, – тряпка опять вернулась на мой лоб. – Сотрясение у тебя. Да и зервудак видать крепко тебя помял.
– А вы видели? Он, правда, был?
– Да нет, я стараюсь от них подальше держаться. У тебя на лице написано, что ты только что из лап его вырвался. Я-то знаю, что он с людьми делает. Ну, ты посиди немного, я сейчас тебе попить дам.
Женщина, весело вздохнув, опустилась со мной рядом на мерзлую землю и стала рыться в своем кузовке. Давно я не видел такого. Плетеная из белых тонких деревянных полос (липа, подумал я не к месту) коробочка, притороченные к ней веревки. Вот и подобие станкового рюкзака. Впрочем, из этого архаичного кузовка женщина вытащила довольно современный термос и прямоугольную коробку из нержавеющей стали. В таких шприцы кипятят. Неплохой набор для лесной ведьмы. Я почему-то подумал, что она ведьма.
– А ты что думал, – хитро глянула на меня женщина, – ведьмы только сушеную селезенку пользуют? Я собой всегда ношу аптечку первой помощи. Меня-то зовут всегда лечить, а не песни петь. Что же я, вместо аспирина иву пожевать дам? Слава богу, запасы есть. Аптеку разбомбили в городе, я к дочке как раз ездила, и решила, чего добру пропадать? Вот тесть-то и нагрузил машину и мне в избу отвез. Эх, бедные они. Ни я к ним теперь, ни они ко мне. Куда-то отвезли их. Не так как тебя – в лагерь. Куда-то работать.
– А почему вы решили, что я из лагеря? И не думал я, что вы ведьма.
– А чего решать? – женщина, надломив ампулу, проворно наполнила шприц. – На робу свою посмотри. Так, руку давай. Да не бойся. Стерильный. И СПИДа больше нет. Нет больных, нет и СПИДа. Всех их болезных… Эх, все-то нам, за грехи наши сторицей отдается. А ведьма – так ведьма и есть. Кто же в лесу один живет? Только ведьмы.
Очень быстро я почувствовал себя намного легче. Евдокия, так представилась женщина, взяла меня крепко за локоть и мы потихоньку пошли по одной ей ведомой тропинке. Идти было недалеко, но все равно к концу дороги головная боль измотала меня до такой степени, что, войдя в жилище, я просто завалился на железную кровать и заснул, ничего не понимая, не соблюдая никаких приличий.
Пахло травой и оладьями. За окном мел легкий снежок.
– Так, давай, вставай – вижу по глазам, все твои мозготряхи прошли, – Евдокия была тут как тут. – Вот – надевай и иди, тебе с дороги помыться надо, в себя прийти.
В руках она держала обычный махровый банный халат.
– Ну, чего уставился? Думал, тут у меня лаптем щи хлебают и лыком оборачиваются? – Евдокия очень заразительно засмеялась. – Да бери халат. Думаешь, если я в лесу, так вообще дикая? Там душ у меня, электричеством греется. Электричество от генератора. А генератор в сарае. «Хонда». Вопросы есть?
Душ был кстати. Я только там понял, что месяцы в лагере не мылся нормально. Все урывками под холодной струей из мойдодыра, да в каких-то тазиках, когда удавалось нагреть воды. Как только не завшивел. И ещё, где-то в глубине сознания мелькнула странная мысль. Настолько странная, что я немедленно прогнал её подальше. «Странно, почему мои руки не испачканы кровью?»
– Я робу твою в печку, – сообщила Евдокия, когда я быстренько перебежав дворик, ввалился в сени. – Антисанитария, а не роба. Вот, комбинезон у меня есть. Танкисты как-то подарили. Я им фурункулы лечила.
Женщина вдруг замолчала на мгновение и нахмурилась.
– А может, они уже уволились из армии тогда, когда эти явились. Ироды, – потом отвлеклась от грустных мыслей и продолжила, – одевайся и давай за стол.
– Спасибо, я не голоден, – я стеснялся объедать её.
– Не болтай, – Евдокия не потерпела возражений.
После того как я, с соблюдением манер, наколол на вилку первую оладью, сопротивляться сил уже не было. Тем более с таким чаем.
– То-то, не голоден. Даже коту вылизать нечего! – Евдокия с удовлетворением забрала у меня тарелку из-под сметаны. – Иди, полежи. Тебе ещё бегать много нельзя. Да и жирок завяжется.
– Да зачем мне жирок? – она прямо как моя мама. – Я вот лучше по хозяйству вам помогу.
– Что мне помогать? У меня с осени все приготовлено. Теперь только сидеть на… – на чем сидеть, Евдокия не уточнила. – Так что давай, спать не хочешь, поболтаем.
Поболтать я был готов.
– Ну, рассказывай, как там в лагере жилось? Небось, нахлебался, – Евдокия покачала головой, сопереживая моему рассказу о лагерной жизни. – Вон – худой как велосипед. А дома кто? Родители?
Узнав, что родители были в Ялте, когда её уничтожили сенты, женщина нахмурилась.
– Да, долго люди ещё будут сентов этих вспоминать.
– А мне кажется, Евдокия, что скоро уже и вспоминать некому будет. Что от людей осталось? Видел я в лагерях пацанов – они вообще потеряли… Ну, как это сказать…
– Зови меня Дуней просто, а то Евдокия, как на вручении медали, – перебила меня женщина. – Мотивацию они потеряли. Да не смотри на меня как на обезьянку ученую. Знаю я такие слова. Знаю, книжки читаю. А то, что от людей мало осталось – это правда. Да не толпа голову поднимает, чтобы врага свалить. Одного человека порой хватает! Вот и посылают сенты наши разлюбезные, зервудаков, как чуют, что что-то не так. Да нет, не то я сказала. Зервудак сам, как акула на запах крови летит на того, у кого ещё хоть капля силы осталась. Кого не смогла система эта изуверская сломить! Так что смотри парень, не удастся тебе спокойно жить. Зудит в тебе что-то. Раз от зервудака увернулся вчера – то ещё поборемся!
– Я и раньше его встречал, – я рассказал Дуне о моей первой стычке с этой тварью тогда, в лесу возле костра.
– Вот как, – Евдокия даже присвистнула. – Да, не просто тебе будет. Не слышала я раньше, чтобы кто-то от объятий его увернулся. Вчера, ты не впервой значит… Ну… Потом встретимся, ты мне еще расскажешь…
– Да вы, наверное, преувеличиваете, – я не чувствовал ничего особенно в этой призрачной мрази. Только пугает не вовремя. Как вчера, например. – Я думаю, что это просто какие-то грибы газ выделяют. Галлюциногены.
– Не тебе мне рассказывать про галлюциногены, – улыбнулась Дуня. Потом подумала и добавила. – Я про грибы много чего знаю.
– Да сколько их в лесах у нас? Наверное, не много. Вот в джунглях точно завалом…
– Да уж не много. В наших. А в других – бывали.
– А что сейчас нет? – я не верил в ее рассказы. Как и в ведьм, впрочем.
– А кто знает, где сейчас чего и много, – Дуня поднялась со стула и стала разглядывать сухие травинки очень на свету возле окна. – Может, и новых поразводили…
– А вот вы, Дуня, ведьмой себя называете, потому что знахарством занимаетесь? – я решил сменить тему.
– Ничем я не занимаюсь. Я просто живу. Так, как мне нравится. Ну, знаю немножко, людям помогаю, – Дуня отложила свои травки и опять вернулась к столу. – Просто живу. И тебе того желаю. А ведьмой… Это я так, шучу.
– Да как же можно жить, просто так, как нравится? И раньше просто так нельзя было, – я даже встал и сел от неожиданности её умозаключения. – Нужно было учиться, работать, о будущем думать.
– А когда ты живешь так, как нравится – оно все само и получается, – Дуня, казалось, не заметила моего волнения. – А учиться… Думаешь, ты в жизни хоть чему-то можешь научиться? Нет, ты просто вспоминаешь, то, что умел, когда родился. Узнать много нового – да, можешь. А так – только повторение пройденного.
Ну вот, она говорила мне то, о чем я уже и сам думал.
– Так что, человек от рождения может все? – я не удержался от легкого сарказма.
– А думаешь, нет? Человек может все.
– А, знаю, знаю. Учили нас. Ты можешь все. Но только главное делать то, что можешь, а не захотеть чего – то такого, что не сможешь сделать. Гармония бытия, да?
– Ну, тут каждый для себя решает. Или он может все, или он делает то, что может.
– Ну, хорошо, а вот во сне… – начал я.
– Да. И летать человек может. Мог.
– А откуда вы знаете, что я хотел спросить? – я никак не верил, что она читает мысли.
– Мыслей я твоих не читаю. Но только у тебя на носу и на шишке вчерашней написано, – Дуня улыбнулась, – о чем ты думаешь. Да и проще пареной репы – человек как ты, с твоим складом мышления, точно о таком думал не раз.
– Так вы считаете, что во сне человек может пережить только то, он сам переживал? То, что он может?
– Ну, или сам, или кто до него. Генетическая память, слышал?
– Да слышал, но думаю, что это все фантастика, – я уже не обращал внимания на словарный запас и лексикон Дуни, никак не вязавшийся с обликом лесной отшельницы.
– А вот потому-то не веришь, потому и не умеешь! Верь в себя, не прислушивайся, а следуй тому движению твоей души, которое глубоко внутри. И ты полетишь.
– Пока с крыши на чердак получается, – не очень весело пошутил я. – А вот если мне приснится, что я волшебник и руками воды морей развожу. Или там молнии насылаю. Так что?
– Ну, ты присни сначала…, – Дуне, по-моему, уже хотелось прекратить этот разговор, – а тогда поговорим. И смотри, не забудь мне рассказать!
– Только не говорите мне, что я какой-нибудь избранный! – мне только этого не хватало.
– А тебе в избранные захотелось? Да кто же тебя, сердешного, изберет? – засмеялась Дуня. – Разве в женихи, да и то, мясом обрасти для начала, больно худ. Никто тебя не изберет. Будет только то, что ты сам выберешь.
– Ну, хорошо, последний вопрос и поговорим о чем-то другом, – я давно уже порывался спросить, – а вы зервудака не боитесь?
– А что с меня, старой тетки возьмешь? – совершенно серьезно сказал Дуня. – Пусть он меня боится. Ладно, хватит про страшное. Не буди лиха. Давай пойдем, погуляем. Поможешь мне веточек поискать.
Я не думал, что ей были нужны какие-нибудь веточки. Она видимо, хотела пройтись и меня на свежий воздух вывести. Я долго возился с валенками, которые мне вручила хозяйка. Носков не было, она их сожгла с остальной старой одеждой, а с тряпками для портянок, который лежали внутри валенок, я не очень ловко справлялся. Но Дуня сделала вид, что не замечает моих экзерсисов, и просто переставляла какие-то ведра в сенях, вроде бы собираясь на прогулку. Ну, в общем, я кое-как намотал эти тряпки. Только чтобы валенки не елозили.
– Хорошо как в лесу! Ты только попробуй, вдохни полной грудью. Еще снег не лег, пахнет как!
– А зайцы или там, прочая живность, не нападет?
– Не захочешь – не нападет. Они же бедные, одурели от того, что на Земле делается, вот и ведут себя неадекватно.
– Им-то что? Жили себе в лесу, да и жили. Кто их трогал? Или зайцу, как льву из страны Оз, из тарелочки смелости похлебать дали? И злобы. Зачем травоядный кролик норовит человека порвать? Только ведь из спортивного интереса. Не станет же он его на зиму засаливать?
– А вот крольчатину на зиму консервировали, – Дуня вдруг мечтательно так сказала. – Какая тушенка была вкусная. В желе… Да просто все и сложно, – продолжила она, – миллионы лет тут жил человек. И миллионы лет человек был царем. Тут, на Земле. И держалось все в этом мире не на словах или там, делах человеческих. Ими-то как раз все разрушалось. А на том, что внутри человека. Назови, как хочешь. На душе его, на ментальном поле. Был баланс в природе.
Да, Дунина речь все меньше вязалась с образом ведуньи из леса, но это мне уже не казалось странным.
– А теперь, – Дуня остановилась и посмотрела вокруг, как бы приглашая и меня увидеть, что изменилось в мире, – ты видишь, что мир другой? Нет человека на Земле, есть только хаос. Ждет Земля человека. Ждет.
– А чего вдруг за все время впервые такое случилось?
– А были, видать, испытания Земле и раньше. Не зря сны странные снятся.
– А что дальше? Дальше что? Сколько ждать?
– Чего ждать? Ничего ждать не надо. Надо жить. И все придет, – Дуня повернула домой. Видно, прогулка не задалась. – Пойдем, обед пора ставить.
Домой пришли молча. И обедали молча. Так, перебрасывались простыми, неважными словами. Каждый думал о своем. После обеда я сразу решил:
– Дуня, мне домой надо. Надо придумать, как добраться.
– Да чего тут думать? Пять километров до города!
– Пять? – Я даже рот раскрыл. Стычка с зервудаками произошла за сотни километров до моего дома. Но рот я закрыл. А то Дуня совсем меня за больного примет и не отпустит. – Так тут всего ничего. К вечеру дойду.
– Ну, иди, раз надо. Но попуток сейчас не найдешь. Тебе к шести надо в город успеть, не идти же затемно по шоссе. Подожди, – она ушла в сени и снова там тихонько стала перекладывать что-то. И вернулась с парой новых туристских ботинок.
– На вот. Не майся валенками. И носки шерстяные там, внутри, свернуты, – у нее что, склад на все случаи жизни в сенях? – Не бойся, не натрешь. Я смотрю, размер твой.
– И не забудь потом мне рассказать, как все дальше будет, – на прощание Дуня сказала совсем непонятную фразу. – И вот выпей, а то голова твоя ещё небось не отошла от вчерашнего.
Я думал, что это какая-нибудь настойка зверобоя, но жидкость была густая, терпкая, с привкусом совершенно не наших трав. У меня от нее даже в носу защипало.
– Ну, вот и сапоги-скороходы и вода живая – все что надо от Бабы Яги добыл, – пошутил я.
– Ну-ну, пошути у меня! – смеясь, погрозила пальцем Дуня. – Живо на лопату и в печь! Иди уже.
Уже выходя из дому, в сенях, я обратил внимание на висящую на стене рамку. В ней было что-то похожее на почетную грамоту. И написано «Доктору биологических наук Анисимовой Евдокии Андреевне, в честь 30-летия научной деятельности». И подпись, какого-то академика.
Я пошел, вначале спиной вперед, прощаясь с хозяйкой. Потом споткнувшись пару раз, уже не оборачиваясь, потопал в сторону шоссе. По пути задержался у разбитой машины и достал свое нехитрое оружие. Нож и монтировку. На случай кроликов.
К вечеру, когда сгустились сумерки, я вошел в город. Мой родной город.
Глава семнадцатая
– Сволочи, сволочи! – внезапно заорал я – Я уничтожу вас! Я! Я сам! Кто ты там, наверху, зачем ты даешь силу им, а не мне?
Небо звенело отчаянной струной, которая должна была вот-вот оборваться, казалось, что ещё миг и мир изменится, произойдет нечто важное, очень важное, но мне в затылок опять пахнуло знакомым холодом.
Мы стояли друг напротив друга. Зервудак медлил. И тут я сделал то, чего сам от себя не ожидал. Просто взял автомат за ствол и с криком «Врешь, сука!» ринулся на тварь. Я всего лишь подумал, что мои руки с автоматом в качестве дубины – длиннее лап зервудака. Тот видно, тоже понял это. И легко отскочил в сторону, открыв мне путь к кабине. Через мгновение я уже захлопнул дверцу и вдавил газ в пол, радуясь, что мотор взревел с пол-оборота. С визгом шин, слегка виляя по покрытой легкой снежной коркой дороге, машина ринулась прочь.
Мне казалось, что самое страшное уже позади, но тут коварная мысль промелькнула в голове: «Ведь задняя дверь открыта». Глянув в зеркало заднего обзора, я только успел заметить, как громадная туша прыжками догоняет машину. Скрежет когтей по металлу дал знать, что зервудак меня почти настиг. Да какого черта! Он что, быстрее Нисана может скакать? Это возмутило меня так, что захотелось развернуться на сто восемьдесят градусов и погонять эту тварь.… Вот если бы только не открытая дверь.… Я решил попробовать, вдруг получится, и несильно тормознул. Хлопок закрывающейся двери, по инерции вставшей на место, был для меня фанфарой победы. Я опять вдавил педаль газа в пол и с удовольствием увидел, как тварь стала резко отставать. О! Устал, сволочь. Хорошо, хоть они не на каждом километре встречаются. И тут я увидел, как в метрах ста впереди по трассе прямо на шоссе сидели, изготовившись к прыжку ещё два чудовища. А вот хрен вам!!! Я не стал уходить от удара, тормозить. Мне захотелось просто размести эту нечисть на кусочки. Я даже и не подумал о последствиях…
– Ишь ты, ездок – лоб расшиб, – тетка в черной плюшевой куртке и цветастом платке приложила к моей шишке холодную сухую тряпку. Я, наверное, почти потерял сознание. Я видел, как она вышла из леса и направилась прямо к разбитой машине, потом ко мне, сидевшему прислонившись спиной к толстой сосне. Видимо, от удара я был в шоке и мало что соображал.
– Что же это ты, молодой человек, так неосторожно? – От холодного стало намного легче. И я начал понемногу оживать.
– Да я осторожно, – слова пока давались с трудом. Я слышал сам себя как будто со стороны, – но там, на дороге лед. Я машину только водить научился. Вот и занесло.
Про зервудака я не решился рассказывать.
– Осторожно, это правильно, – согласилась женщина. – Идти-то можешь?
– Да, конечно могу, – я почти без труда встал. А перед глазами все поплыло.
– Да нет, не можешь ты идти просто так, – тряпка опять вернулась на мой лоб. – Сотрясение у тебя. Да и зервудак видать крепко тебя помял.
– А вы видели? Он, правда, был?
– Да нет, я стараюсь от них подальше держаться. У тебя на лице написано, что ты только что из лап его вырвался. Я-то знаю, что он с людьми делает. Ну, ты посиди немного, я сейчас тебе попить дам.
Женщина, весело вздохнув, опустилась со мной рядом на мерзлую землю и стала рыться в своем кузовке. Давно я не видел такого. Плетеная из белых тонких деревянных полос (липа, подумал я не к месту) коробочка, притороченные к ней веревки. Вот и подобие станкового рюкзака. Впрочем, из этого архаичного кузовка женщина вытащила довольно современный термос и прямоугольную коробку из нержавеющей стали. В таких шприцы кипятят. Неплохой набор для лесной ведьмы. Я почему-то подумал, что она ведьма.
– А ты что думал, – хитро глянула на меня женщина, – ведьмы только сушеную селезенку пользуют? Я собой всегда ношу аптечку первой помощи. Меня-то зовут всегда лечить, а не песни петь. Что же я, вместо аспирина иву пожевать дам? Слава богу, запасы есть. Аптеку разбомбили в городе, я к дочке как раз ездила, и решила, чего добру пропадать? Вот тесть-то и нагрузил машину и мне в избу отвез. Эх, бедные они. Ни я к ним теперь, ни они ко мне. Куда-то отвезли их. Не так как тебя – в лагерь. Куда-то работать.
– А почему вы решили, что я из лагеря? И не думал я, что вы ведьма.
– А чего решать? – женщина, надломив ампулу, проворно наполнила шприц. – На робу свою посмотри. Так, руку давай. Да не бойся. Стерильный. И СПИДа больше нет. Нет больных, нет и СПИДа. Всех их болезных… Эх, все-то нам, за грехи наши сторицей отдается. А ведьма – так ведьма и есть. Кто же в лесу один живет? Только ведьмы.
Очень быстро я почувствовал себя намного легче. Евдокия, так представилась женщина, взяла меня крепко за локоть и мы потихоньку пошли по одной ей ведомой тропинке. Идти было недалеко, но все равно к концу дороги головная боль измотала меня до такой степени, что, войдя в жилище, я просто завалился на железную кровать и заснул, ничего не понимая, не соблюдая никаких приличий.
Пахло травой и оладьями. За окном мел легкий снежок.
– Так, давай, вставай – вижу по глазам, все твои мозготряхи прошли, – Евдокия была тут как тут. – Вот – надевай и иди, тебе с дороги помыться надо, в себя прийти.
В руках она держала обычный махровый банный халат.
– Ну, чего уставился? Думал, тут у меня лаптем щи хлебают и лыком оборачиваются? – Евдокия очень заразительно засмеялась. – Да бери халат. Думаешь, если я в лесу, так вообще дикая? Там душ у меня, электричеством греется. Электричество от генератора. А генератор в сарае. «Хонда». Вопросы есть?
Душ был кстати. Я только там понял, что месяцы в лагере не мылся нормально. Все урывками под холодной струей из мойдодыра, да в каких-то тазиках, когда удавалось нагреть воды. Как только не завшивел. И ещё, где-то в глубине сознания мелькнула странная мысль. Настолько странная, что я немедленно прогнал её подальше. «Странно, почему мои руки не испачканы кровью?»
– Я робу твою в печку, – сообщила Евдокия, когда я быстренько перебежав дворик, ввалился в сени. – Антисанитария, а не роба. Вот, комбинезон у меня есть. Танкисты как-то подарили. Я им фурункулы лечила.
Женщина вдруг замолчала на мгновение и нахмурилась.
– А может, они уже уволились из армии тогда, когда эти явились. Ироды, – потом отвлеклась от грустных мыслей и продолжила, – одевайся и давай за стол.
– Спасибо, я не голоден, – я стеснялся объедать её.
– Не болтай, – Евдокия не потерпела возражений.
После того как я, с соблюдением манер, наколол на вилку первую оладью, сопротивляться сил уже не было. Тем более с таким чаем.
– То-то, не голоден. Даже коту вылизать нечего! – Евдокия с удовлетворением забрала у меня тарелку из-под сметаны. – Иди, полежи. Тебе ещё бегать много нельзя. Да и жирок завяжется.
– Да зачем мне жирок? – она прямо как моя мама. – Я вот лучше по хозяйству вам помогу.
– Что мне помогать? У меня с осени все приготовлено. Теперь только сидеть на… – на чем сидеть, Евдокия не уточнила. – Так что давай, спать не хочешь, поболтаем.
Поболтать я был готов.
– Ну, рассказывай, как там в лагере жилось? Небось, нахлебался, – Евдокия покачала головой, сопереживая моему рассказу о лагерной жизни. – Вон – худой как велосипед. А дома кто? Родители?
Узнав, что родители были в Ялте, когда её уничтожили сенты, женщина нахмурилась.
– Да, долго люди ещё будут сентов этих вспоминать.
– А мне кажется, Евдокия, что скоро уже и вспоминать некому будет. Что от людей осталось? Видел я в лагерях пацанов – они вообще потеряли… Ну, как это сказать…
– Зови меня Дуней просто, а то Евдокия, как на вручении медали, – перебила меня женщина. – Мотивацию они потеряли. Да не смотри на меня как на обезьянку ученую. Знаю я такие слова. Знаю, книжки читаю. А то, что от людей мало осталось – это правда. Да не толпа голову поднимает, чтобы врага свалить. Одного человека порой хватает! Вот и посылают сенты наши разлюбезные, зервудаков, как чуют, что что-то не так. Да нет, не то я сказала. Зервудак сам, как акула на запах крови летит на того, у кого ещё хоть капля силы осталась. Кого не смогла система эта изуверская сломить! Так что смотри парень, не удастся тебе спокойно жить. Зудит в тебе что-то. Раз от зервудака увернулся вчера – то ещё поборемся!
– Я и раньше его встречал, – я рассказал Дуне о моей первой стычке с этой тварью тогда, в лесу возле костра.
– Вот как, – Евдокия даже присвистнула. – Да, не просто тебе будет. Не слышала я раньше, чтобы кто-то от объятий его увернулся. Вчера, ты не впервой значит… Ну… Потом встретимся, ты мне еще расскажешь…
– Да вы, наверное, преувеличиваете, – я не чувствовал ничего особенно в этой призрачной мрази. Только пугает не вовремя. Как вчера, например. – Я думаю, что это просто какие-то грибы газ выделяют. Галлюциногены.
– Не тебе мне рассказывать про галлюциногены, – улыбнулась Дуня. Потом подумала и добавила. – Я про грибы много чего знаю.
– Да сколько их в лесах у нас? Наверное, не много. Вот в джунглях точно завалом…
– Да уж не много. В наших. А в других – бывали.
– А что сейчас нет? – я не верил в ее рассказы. Как и в ведьм, впрочем.
– А кто знает, где сейчас чего и много, – Дуня поднялась со стула и стала разглядывать сухие травинки очень на свету возле окна. – Может, и новых поразводили…
– А вот вы, Дуня, ведьмой себя называете, потому что знахарством занимаетесь? – я решил сменить тему.
– Ничем я не занимаюсь. Я просто живу. Так, как мне нравится. Ну, знаю немножко, людям помогаю, – Дуня отложила свои травки и опять вернулась к столу. – Просто живу. И тебе того желаю. А ведьмой… Это я так, шучу.
– Да как же можно жить, просто так, как нравится? И раньше просто так нельзя было, – я даже встал и сел от неожиданности её умозаключения. – Нужно было учиться, работать, о будущем думать.
– А когда ты живешь так, как нравится – оно все само и получается, – Дуня, казалось, не заметила моего волнения. – А учиться… Думаешь, ты в жизни хоть чему-то можешь научиться? Нет, ты просто вспоминаешь, то, что умел, когда родился. Узнать много нового – да, можешь. А так – только повторение пройденного.
Ну вот, она говорила мне то, о чем я уже и сам думал.
– Так что, человек от рождения может все? – я не удержался от легкого сарказма.
– А думаешь, нет? Человек может все.
– А, знаю, знаю. Учили нас. Ты можешь все. Но только главное делать то, что можешь, а не захотеть чего – то такого, что не сможешь сделать. Гармония бытия, да?
– Ну, тут каждый для себя решает. Или он может все, или он делает то, что может.
– Ну, хорошо, а вот во сне… – начал я.
– Да. И летать человек может. Мог.
– А откуда вы знаете, что я хотел спросить? – я никак не верил, что она читает мысли.
– Мыслей я твоих не читаю. Но только у тебя на носу и на шишке вчерашней написано, – Дуня улыбнулась, – о чем ты думаешь. Да и проще пареной репы – человек как ты, с твоим складом мышления, точно о таком думал не раз.
– Так вы считаете, что во сне человек может пережить только то, он сам переживал? То, что он может?
– Ну, или сам, или кто до него. Генетическая память, слышал?
– Да слышал, но думаю, что это все фантастика, – я уже не обращал внимания на словарный запас и лексикон Дуни, никак не вязавшийся с обликом лесной отшельницы.
– А вот потому-то не веришь, потому и не умеешь! Верь в себя, не прислушивайся, а следуй тому движению твоей души, которое глубоко внутри. И ты полетишь.
– Пока с крыши на чердак получается, – не очень весело пошутил я. – А вот если мне приснится, что я волшебник и руками воды морей развожу. Или там молнии насылаю. Так что?
– Ну, ты присни сначала…, – Дуне, по-моему, уже хотелось прекратить этот разговор, – а тогда поговорим. И смотри, не забудь мне рассказать!
– Только не говорите мне, что я какой-нибудь избранный! – мне только этого не хватало.
– А тебе в избранные захотелось? Да кто же тебя, сердешного, изберет? – засмеялась Дуня. – Разве в женихи, да и то, мясом обрасти для начала, больно худ. Никто тебя не изберет. Будет только то, что ты сам выберешь.
– Ну, хорошо, последний вопрос и поговорим о чем-то другом, – я давно уже порывался спросить, – а вы зервудака не боитесь?
– А что с меня, старой тетки возьмешь? – совершенно серьезно сказал Дуня. – Пусть он меня боится. Ладно, хватит про страшное. Не буди лиха. Давай пойдем, погуляем. Поможешь мне веточек поискать.
Я не думал, что ей были нужны какие-нибудь веточки. Она видимо, хотела пройтись и меня на свежий воздух вывести. Я долго возился с валенками, которые мне вручила хозяйка. Носков не было, она их сожгла с остальной старой одеждой, а с тряпками для портянок, который лежали внутри валенок, я не очень ловко справлялся. Но Дуня сделала вид, что не замечает моих экзерсисов, и просто переставляла какие-то ведра в сенях, вроде бы собираясь на прогулку. Ну, в общем, я кое-как намотал эти тряпки. Только чтобы валенки не елозили.
– Хорошо как в лесу! Ты только попробуй, вдохни полной грудью. Еще снег не лег, пахнет как!
– А зайцы или там, прочая живность, не нападет?
– Не захочешь – не нападет. Они же бедные, одурели от того, что на Земле делается, вот и ведут себя неадекватно.
– Им-то что? Жили себе в лесу, да и жили. Кто их трогал? Или зайцу, как льву из страны Оз, из тарелочки смелости похлебать дали? И злобы. Зачем травоядный кролик норовит человека порвать? Только ведь из спортивного интереса. Не станет же он его на зиму засаливать?
– А вот крольчатину на зиму консервировали, – Дуня вдруг мечтательно так сказала. – Какая тушенка была вкусная. В желе… Да просто все и сложно, – продолжила она, – миллионы лет тут жил человек. И миллионы лет человек был царем. Тут, на Земле. И держалось все в этом мире не на словах или там, делах человеческих. Ими-то как раз все разрушалось. А на том, что внутри человека. Назови, как хочешь. На душе его, на ментальном поле. Был баланс в природе.
Да, Дунина речь все меньше вязалась с образом ведуньи из леса, но это мне уже не казалось странным.
– А теперь, – Дуня остановилась и посмотрела вокруг, как бы приглашая и меня увидеть, что изменилось в мире, – ты видишь, что мир другой? Нет человека на Земле, есть только хаос. Ждет Земля человека. Ждет.
– А чего вдруг за все время впервые такое случилось?
– А были, видать, испытания Земле и раньше. Не зря сны странные снятся.
– А что дальше? Дальше что? Сколько ждать?
– Чего ждать? Ничего ждать не надо. Надо жить. И все придет, – Дуня повернула домой. Видно, прогулка не задалась. – Пойдем, обед пора ставить.
Домой пришли молча. И обедали молча. Так, перебрасывались простыми, неважными словами. Каждый думал о своем. После обеда я сразу решил:
– Дуня, мне домой надо. Надо придумать, как добраться.
– Да чего тут думать? Пять километров до города!
– Пять? – Я даже рот раскрыл. Стычка с зервудаками произошла за сотни километров до моего дома. Но рот я закрыл. А то Дуня совсем меня за больного примет и не отпустит. – Так тут всего ничего. К вечеру дойду.
– Ну, иди, раз надо. Но попуток сейчас не найдешь. Тебе к шести надо в город успеть, не идти же затемно по шоссе. Подожди, – она ушла в сени и снова там тихонько стала перекладывать что-то. И вернулась с парой новых туристских ботинок.
– На вот. Не майся валенками. И носки шерстяные там, внутри, свернуты, – у нее что, склад на все случаи жизни в сенях? – Не бойся, не натрешь. Я смотрю, размер твой.
– И не забудь потом мне рассказать, как все дальше будет, – на прощание Дуня сказала совсем непонятную фразу. – И вот выпей, а то голова твоя ещё небось не отошла от вчерашнего.
Я думал, что это какая-нибудь настойка зверобоя, но жидкость была густая, терпкая, с привкусом совершенно не наших трав. У меня от нее даже в носу защипало.
– Ну, вот и сапоги-скороходы и вода живая – все что надо от Бабы Яги добыл, – пошутил я.
– Ну-ну, пошути у меня! – смеясь, погрозила пальцем Дуня. – Живо на лопату и в печь! Иди уже.
Уже выходя из дому, в сенях, я обратил внимание на висящую на стене рамку. В ней было что-то похожее на почетную грамоту. И написано «Доктору биологических наук Анисимовой Евдокии Андреевне, в честь 30-летия научной деятельности». И подпись, какого-то академика.
Я пошел, вначале спиной вперед, прощаясь с хозяйкой. Потом споткнувшись пару раз, уже не оборачиваясь, потопал в сторону шоссе. По пути задержался у разбитой машины и достал свое нехитрое оружие. Нож и монтировку. На случай кроликов.
К вечеру, когда сгустились сумерки, я вошел в город. Мой родной город.
Глава семнадцатая
«Регистратура» – все-таки сенты, хоть и говорили по-нашему без акцента, но все время впадали в глухой канцеляризм. Вот и теперь. Место, где тебя заносили в картотеки, выдавали личный номер, распределяли на работу и выдавали стартовый пакет продовольственных сертификатов, назвали какими-то больничным словом. Нет, конечно, не сами сенты этим раздачами занимались. Сидел обычный наш парень и загонял данные в обычный наш компьютер. Я назвался, показал бумажку из лагеря.
– А почему так поздно? – а вот парень говорил с акцентом. Вернее слова-то говорил правильно, но не по-нашему. На лацкане у него висела картонка с именем «Шон».
– А ты что, иностранец? – ответил я вопросом на вопрос. Что-то я какой-то неучтивый стал.
– Да. Англия. Все статистические работы поручены иностранцам, – парень видно привык отвечать на этот вопрос. – Вот у нас – наверное, привлечены китайцы, – потом подумал и добавил:
– Нет, определенно не китайцы. Вероятно, ваши граждане. Но это не важно. Мне необходимо, в случае разницы в датах регистрации более чем тридцать дней, внести данные в специальную полоску. Row. Ну, ты знаешь, – мне понравился этот парень. Он был не злой какой-то. Давно я не видел людей по ту сторону бюрократического барьера не злых. Но я их и не видел со времен…
– Я из лагеря социализации, он под Москвой был. А транспорт… Ну, ты тоже знаешь… Пока добрался на перекладных…
– Да, понятно, – кивнул парень и забарабанил по клавишам. Хотя, наверное, «перекладные» для него – это не совсем понятно.
– А что, наши компьютеры старые для властей подходят? Неплохо делали? – мне почему-то хотелось с ним поговорить, как иногда хочется поболтать со старым другом.
– Да нет. Они нам подходят. А терминал передает им данные. У них там база данных своя и прочее. Ведь распределение по сферам занятости они выдают. Считают каким-то путем, – парень тарахтел, не переставая манипулировать клавиатурой. – Вот, готово.
Из принтера полезла полоса распечатки. Принтер простой, матричный. Что-то несовременно. Поняв, мой скепсис парень пояснил:
– Он сразу копию печатает. Видишь – лента бумаги непрерывная. И нельзя ничего лишнего напечатать. Просто как … – он задумался на миг, – как двери.
– А ты, я вижу, натаскался по-русски, – беседа стала совсем неформальной.
– Оксфорд. Русская литература, – это прозвучало с гордостью. – Я пиэечди делал по творчеству Васильева. Кто думал, что я буду гулять по улицам города самого Техника…
И тут он добавил совсем непечатное выражение. Он так выразил восторг, который чувствовал, гуляя по этим самым улицам.
– Так, получи. Распределение на работу. Вот код на получение содержания. Жилье есть? – Шон поднял на меня глаза от своего монитора.
– Да, моя квартира не занята.
– Никто не может занять чужое жилье, – он проговорил это как цитату из какого-то списка правил. – Учти. Паспорт есть у тебя? Старый? Там должна стоять печать. Вы еще называли – «прописка». Ты должен жить точно там. Новые власти строго следят за соблюдением социальной справедливости.
И вправду, его натаскали цитировать время от времени инструкцию по общежитию. Она на всех столбах расклеена.
– Да, конечно, конечно, – я даже полез в карман за паспортом.
– Мне не показывай. Это тебе надо, а не мне. Вот это вклеишь в паспорт.
Из другого принтера, похожего на тот, который печатает посадочные талоны в аэропорту, выползла маленькая бумажка со штрих-кодом. Бумажка была самоклеющаяся.
– Это код на продуктовое и вещевое довольствие, – объяснил парень, с трудом произнося сложные слова. – Приклеишь его рядом со штампом прописки. Будешь предъявлять при получении содержания в пунктах по месту жительства.
– А работа? – я, недоумевая, рассматривал распечатку. – Тут какая-то абракадабра. Буквы, цифры и прочее.
– Ты с этим приходи в пункт занятости, там тебя должны оформить без задержек. Утром приходишь, тебе говорят, что делать и ты уже … э … полноправный член общества. Через неделю – надо опять прийти туда.
– А что, – я слегка, но только слегка, удивился, – работа не постоянная?
– Постоянная. Но разная, – парень уже не смотрел на меня, а что-то там разглядывал в мониторе. – Нет работ, которые требуют навыков. Все важное за нас выполняют системы жизнеобеспечения новых властей. Нам поручается только работы первого уровня.
– Но ты-то! – мне стало обидно. – Сидишь за компьютером! И завтра сидеть будешь!
– Все специалисты высокого уровня зарегистрированы и им поручены работы второго уровня, – как-то не было гордости в его словах. Конечно, доктору из Оксфорда поручают работать паспортисткой.
– Но я тоже… Я же в университете учился. И специальность редкая, – мне не хотелось мести метлой в разных местах, и я хотел использовать любой шанс для того, чтобы найти себе нормальное занятие. – Я даже научную работу на третьем курсе напечатал.
– Надо говорить сразу о том, что профессия есть, – Шон покачал головой. Мне сейчас, когда я услышал укоризненные нотки в его голосе, стало понятно, что он не такой уже и молодой. Ну, молодой, но не пацан. Уже под тридцать. Просто волосы длинные и очки такие, модные. Когда-то были модные. Когда понятие «мода» существовало. – Не страшно, я добавлю данные. При необходимости тебя привлекут к работам второго уровня.
Я распихал бумажки по карманам и, попрощавшись с регистратором, уже собрался уходить. Но все-таки решил предложить:
– Слушай, у тебя, наверное, мало знакомых тут, заходи, я в центре живу, – мне почему-то хотелось поболтать ещё с этим доктором литературы. – Адрес ты знаешь.
– А номер телефона у тебя есть? – похоже, ему понравилась эта идея.
– А почему так поздно? – а вот парень говорил с акцентом. Вернее слова-то говорил правильно, но не по-нашему. На лацкане у него висела картонка с именем «Шон».
– А ты что, иностранец? – ответил я вопросом на вопрос. Что-то я какой-то неучтивый стал.
– Да. Англия. Все статистические работы поручены иностранцам, – парень видно привык отвечать на этот вопрос. – Вот у нас – наверное, привлечены китайцы, – потом подумал и добавил:
– Нет, определенно не китайцы. Вероятно, ваши граждане. Но это не важно. Мне необходимо, в случае разницы в датах регистрации более чем тридцать дней, внести данные в специальную полоску. Row. Ну, ты знаешь, – мне понравился этот парень. Он был не злой какой-то. Давно я не видел людей по ту сторону бюрократического барьера не злых. Но я их и не видел со времен…
– Я из лагеря социализации, он под Москвой был. А транспорт… Ну, ты тоже знаешь… Пока добрался на перекладных…
– Да, понятно, – кивнул парень и забарабанил по клавишам. Хотя, наверное, «перекладные» для него – это не совсем понятно.
– А что, наши компьютеры старые для властей подходят? Неплохо делали? – мне почему-то хотелось с ним поговорить, как иногда хочется поболтать со старым другом.
– Да нет. Они нам подходят. А терминал передает им данные. У них там база данных своя и прочее. Ведь распределение по сферам занятости они выдают. Считают каким-то путем, – парень тарахтел, не переставая манипулировать клавиатурой. – Вот, готово.
Из принтера полезла полоса распечатки. Принтер простой, матричный. Что-то несовременно. Поняв, мой скепсис парень пояснил:
– Он сразу копию печатает. Видишь – лента бумаги непрерывная. И нельзя ничего лишнего напечатать. Просто как … – он задумался на миг, – как двери.
– А ты, я вижу, натаскался по-русски, – беседа стала совсем неформальной.
– Оксфорд. Русская литература, – это прозвучало с гордостью. – Я пиэечди делал по творчеству Васильева. Кто думал, что я буду гулять по улицам города самого Техника…
И тут он добавил совсем непечатное выражение. Он так выразил восторг, который чувствовал, гуляя по этим самым улицам.
– Так, получи. Распределение на работу. Вот код на получение содержания. Жилье есть? – Шон поднял на меня глаза от своего монитора.
– Да, моя квартира не занята.
– Никто не может занять чужое жилье, – он проговорил это как цитату из какого-то списка правил. – Учти. Паспорт есть у тебя? Старый? Там должна стоять печать. Вы еще называли – «прописка». Ты должен жить точно там. Новые власти строго следят за соблюдением социальной справедливости.
И вправду, его натаскали цитировать время от времени инструкцию по общежитию. Она на всех столбах расклеена.
– Да, конечно, конечно, – я даже полез в карман за паспортом.
– Мне не показывай. Это тебе надо, а не мне. Вот это вклеишь в паспорт.
Из другого принтера, похожего на тот, который печатает посадочные талоны в аэропорту, выползла маленькая бумажка со штрих-кодом. Бумажка была самоклеющаяся.
– Это код на продуктовое и вещевое довольствие, – объяснил парень, с трудом произнося сложные слова. – Приклеишь его рядом со штампом прописки. Будешь предъявлять при получении содержания в пунктах по месту жительства.
– А работа? – я, недоумевая, рассматривал распечатку. – Тут какая-то абракадабра. Буквы, цифры и прочее.
– Ты с этим приходи в пункт занятости, там тебя должны оформить без задержек. Утром приходишь, тебе говорят, что делать и ты уже … э … полноправный член общества. Через неделю – надо опять прийти туда.
– А что, – я слегка, но только слегка, удивился, – работа не постоянная?
– Постоянная. Но разная, – парень уже не смотрел на меня, а что-то там разглядывал в мониторе. – Нет работ, которые требуют навыков. Все важное за нас выполняют системы жизнеобеспечения новых властей. Нам поручается только работы первого уровня.
– Но ты-то! – мне стало обидно. – Сидишь за компьютером! И завтра сидеть будешь!
– Все специалисты высокого уровня зарегистрированы и им поручены работы второго уровня, – как-то не было гордости в его словах. Конечно, доктору из Оксфорда поручают работать паспортисткой.
– Но я тоже… Я же в университете учился. И специальность редкая, – мне не хотелось мести метлой в разных местах, и я хотел использовать любой шанс для того, чтобы найти себе нормальное занятие. – Я даже научную работу на третьем курсе напечатал.
– Надо говорить сразу о том, что профессия есть, – Шон покачал головой. Мне сейчас, когда я услышал укоризненные нотки в его голосе, стало понятно, что он не такой уже и молодой. Ну, молодой, но не пацан. Уже под тридцать. Просто волосы длинные и очки такие, модные. Когда-то были модные. Когда понятие «мода» существовало. – Не страшно, я добавлю данные. При необходимости тебя привлекут к работам второго уровня.
Я распихал бумажки по карманам и, попрощавшись с регистратором, уже собрался уходить. Но все-таки решил предложить:
– Слушай, у тебя, наверное, мало знакомых тут, заходи, я в центре живу, – мне почему-то хотелось поболтать ещё с этим доктором литературы. – Адрес ты знаешь.
– А номер телефона у тебя есть? – похоже, ему понравилась эта идея.