Он прибавил шагу, нагнал Аниту и шел с нею вровень до самой столовой. Оба остановились перед массивной дверью, похожей больше на ворота; из-за нее доносился отрывочный смех, слышался звон посуды и маловнятные увещевания: директорские, как удалось разобрать О'Шипки.
- Приятного аппетита! - пожелала Анита.
Она отвернулась, уперлась обеими руками в створки и разом толкнула. Из позолоченной залы хлынул свет.
Глава седьмая, в которой звучат издевки, стучат копыта, поджимаются губы и разыгрываются
шахматные партии
Вначале был Маслоу.
Потом - другие.
Ими-то Центр и был задуман как своего рода маяк, окруженный мирами и временами. Или оазис. Или остров. Или мираж. Это было очень давно - еще до того, как взорвалась первая цифровая бомба. И даже прежде, чем в научных кругах признали, что число есть нечто большее, чем абстракция.
Энтузиасты, приведшие Центр в его нынешнее состояние подвешенности и неучастия ни в одном из времен и вселенных, от души постарались снискать благосклонность многочисленных богов. И боги, соблазнившиеся щедрыми гекатомбами, пришли на помощь. Ничего прочего о причинах и поводах к существующему статусу Центра сказать невозможно. Он стал, и он есть; он потеснил и задушил так и не успевшие закрепиться Цигунские Таборы.
На первых порах своего обновленного существования Центр Роста представлялся, скорее, неудобством, нежели структурой, могущей послужить к плодотворному внутреннему совершенствованию. Многие видели в нем не больше, чем карман мироздания, одновременно опасаясь, что этот карман окажется дырявым. Другие считали его тупиком и приписывали тому же мирозданию, но уже в качестве слепой кишки.
Зато в дальнейшем... И здесь Ядрошников - он-то и выступил с этим кратким ознакомительным рассказом, ведя его на сюпоросом французском языке вытянул голову, растягивая складчатую шею, и подмигнул. Он подмигнул с особенным пафосом, если такое вообще возможно. О'Шипки опустил глаза. Его чуть передернуло; он ненавидел эту перенятую американскую манеру разбрасывать юморок там и тут, пуританский вполне, желательно - под овации семьи оратора, просветленной и гордой убожеством, с энергичных пожиманием рук: "Блестящая речь, дорогой!".
- В дальнейшем тут сделалось то, что вы видите, - неожиданно закончил Ядрошников и плавно повел десницей, словно желая подарить собравшимся столовую со шведским столом: обширный, залитый электричеством зал, ничуть не уступавший рыцарскому или бальному. Шведский стол, даром что он, как и приличествует шведскому столу, был без стульев, казался букашечной мебелью, заброшенной в чистое поле. Лицо директора лоснилось от чувств. О'Шипки не принял приглашения восхититься и рассматривал мельхиоровую ложку, которую он только что погрузил в утреннюю кашу.
Шаттен младший, подпирая лопатками рубленую колонну, доброжелательно захлопал в ладоши. Изо рта у него торчала красная пластмассовая вилочка, а само канапе было внутри рта. Директор признательно поклонился. Он придал лицу серьезное выражение:
- Позвольте, друзья, подвести черту. Сегодня здесь все иначе, нам послано испытание. Не слышно радости под сводами, умолкли ликующие звуки (О'Шипки не очень понял, о чем он говорит). Наш Центр, овеваемый ветрами и штормами, побиваемый снегом и градом, оказался отрезанным от Божьей вольницы. Каналы связи перекрыты, рации нет, электронную почту замкнуло. К нам не прибудет ни судно, ни лодка. Нам не помогут с воздуха...
- Господин директор, погодка-то недурная, - возразил ему кто-то голосом писклявым и неприятным. - Лодки нет, ваша правда, а в прочем - врете... Что за фантазии?
Говорил Трикстер; О'Шипки моментально догадался, что это он. Прыщавый и дерганый молодой человек, сальный брюнет, с одинаковыми, лиловыми и толстыми губами, как у негра. До невозможности тощий и длинный, сплошные мослы, весь скелетообразный, но это скелет паука, хотя паук и бескостен. Бледная, будто саван, кожа. Наглые глаза, бугристый пронырливый нос. Изжеванный смокинг, усыпанный перхотью и с дырой на локте; грязный воротничок, идиотский бант семи цветов, напоминающий зоб, что у голубя-дутыша. Когда Анита с О'Шипки входили в зал, Трикстер сосредоточенно ковырялся в пирожном, стараясь отломить; он не слушал директора, который начал говорить уже тогда, не дожидаясь опаздывающих.
Сейчас Трикстер нагло ухмылялся и взбалтывал миндальный ликер. Ледяной кубик бился о стенки старинного кубка.
- Помолчите, Трикстер, - попросил его Ядрошников. - Вы зелены, а видимость обманчива. Если я говорю, что на дворе шторм, то шторм и есть. Буря, да будет вам известно, многолика. Другой вопрос, что не каждому дано это знать...
- Господин директор, - вмешалась Анита. - Мы совсем забыли о новичках. С нами мистер О'Шипки. И мистер Шаттен. Мистер Шаттен! Пожалуйте к нам. Или вас уже представили? ...
- Нет-нет, - Шаттен сделал быстрое глотательное движение, плюнул вилочкой и спрятал ее в карман. - Почтенная Мамми не успела. Мы так увлеклись разговором, что...
- Мы тоже опоздали, - подытожила Мамми, приближаясь к О'Шипки. Мамми, - сказала она, протягивая руку. О'Шипки изогнулся и поцеловал ее в перстень.
- Ке... О'Шипки, - назвался он.
У Мамми был строгий вид; она была одета в деловой твидовый костюм, а на крупном носу сидели круглые очки в паутинной оправе; крашеные, цвета мастики волосы были уложены в постный пучок, на руке висела квадратная сумочка.
- Не смотри, что Мамми такая чопорная, - шепнула Анита. - У нее под жакетом - корсет. Когда корсет распущен, а макияж смыт, наша Мамми расползается и излучает бесконечную доброту. Она преобразуется в настоящую заботливую Мамми.
- И это ее состояние мы любим пуще других, - подхватил Ядрошников, обладавший отменным слухом. Он отсалютовал бокалом. "Какие уж тут занятия, поежился О'Шипки. - Шампанское дует с утра, уж нос малиновый. Они тут, в Центре, распустились, погрязли в роскоши, а налогоплательщики ничего не знают". В нем крепло раздражение. Ему не понравилась Мамми, ему был противен Трикстер, его утомляло неадекватное поведение директора.
Тот уловил настроение:
- Не смущайтесь, сударь. И не чурайтесь утренней чарки. Вот что можно прочитать о совершенном человеке в старинной книге, посвященной Мейстеру Экхарту: "ничто приходящее извне не радует его, потому что он сама радость". Это и к вину относится.
- Совершенно верно, - радостно поддержал его Шаттен-младший. - В нашем Бюро говорят то же самое.
- Может быть, - О'Шипки пожал плечами. - Не знаю, как принято в Бюро, но у нас иначе подходят к алкогольным напиткам. И не только у нас. Вспомните бар Густодрина...
Шаттен не ответил, и беседа заглохла. Ядрошников допил шампанское, приобнял Мамми за талию и вежливо отстранил, поскольку она продолжала молчать, сохраняя на лице надменное выражение школьной учительницы, и это становилось тягостным. Трикстер презрительно смотрел в сторону.
- Подходите, подходите, господа! - призвал Ядрошников остальных, еще не представленных, едоков. - Пожмите руки вашим новым товарищам. Вам с ними делить и радости, и горести.
Вняв его зову, к новичкам приблизились два стажера, которые странным образом - и в полном согласии с прогнозом директора - делили и первое, и второе, но сами при этом не имели никакой возможности разделиться. Сиамские близнецы, Холокусов и Цалокупин, срослись спинами, и потому при движении им приходилось уморительно загребать ногами, чтобы не превратиться в тянитолкая. От стука подошв могло показаться, что ходит конь. Близнецы повернулись лицами и выглядели очень серьезно, головы их при этом чуть склонялись на сторону, и оба надвигались в отчасти угрожающей манере, как будто задумали некую штуку.
Не выдержав, О'Шипки захохотал:
- От топота копыт пыль по полю летит!
Это была детская скороговорка, которую он, давясь от смеха, повторил Шаттену, и тот обрадованно заулыбался, а веселость О'Шипки улетучилась так же внезапно, как создалась.
А близнецы услышали. Один из них - пока что непонятно, который, Цалокупин ли, Холокусов - оскалил зубы, и вправду копытные, сказав:
- Да-да, это наше любимое. "Летит, летит, степная кобылица и мнет ковыль". Как там потом? "Да, это мы..." Нет, вру. "Да, мы такие..." Опять неверно... Холокусов, - братья, наконец, дошли, и говоривший, представившись, протянул огромную ладонь. Ему пришлось развернуться лицом, и Цалокупин скрылся; он, не желая показаться невежливым, то и дело порывался выгнуться и выглянуть из-за левого братнина уха; О'Шипки видел только встревоженные зубы, хрящик носа, да мучительный глаз, которые появлялись на миг и тотчас пропадали.
- Мистер О'Шипки, - назвался О'Шипки, пожимая Холокусову руку.
Тем временем Шаттен спасал Цалокупина. Тот просиял, расцвел и даже, невзирая на мелкое неудобство, шаркнул ногой.
"Цалокупин", - послышалось из-за Холокусова, а следом прозвучало: "Шаттен-младший".
Близнецам было лет по сорок-сорок пять. Гривастые, некогда рыжие, но теперь уж седые, с крупными лицами, они восторженно кивали своим визави. Потом Холокусов ударил в ладоши и, по завершении круга, повторился перед О'Шипки в фигуре Цалокупина.
- Вы превосходно готовите, - О'Шипки покосился на кашу.
- Ум хорошо, а два лучше, - согласился Цалокупин. - Уроды вообще замечательно стряпают. Вы когда-нибудь слышали про Карлика Носа?
- Господа, - забеспокоился Ядрошников, - не поминайте уродства, прошу вас. Вы замыкаетесь в наиболее доступной для вас роли, но это не выход. Как же вы собираетесь исследовать другие возможности, особенно внутренние? Отождествляя себя с воплощенной неполноценностью...
- В нас нет ничего неполноценного, господин директор, - близнецы произнесли это хором, чеканя заученный, по всей вероятности, текст. - Мы гиперценны. Наша неполноценность удвоилась бы против обычной, когда бы мы считали себя двумя разными людьми с соответствующим комплексом у каждого. Но, коль скоро мы понимаем себя как единое существо, то одно отрицательное свойство умножается на другое, в результате давая гиперкомплекс, то есть квадрат, то есть символическое четверичное совершенство - архетипический элемент, о котором, надеемся, нам еще приведется побеседовать с вами, господин директор, при всем нашем внешнем уважении...
О'Шипки, покуда длилось это рассуждение, пытался разобраться в наряде близнецов. Холокусов и Цалокупин были просунуты в пончо с бахромой, похожее на попону. Из-под пончо торчали голые мускулистые ноги, четыре штуки, в небесных гольфах и туфлях с блестящими пряжками. О'Шипки, припомнив пустопорожние рыцарские латы и отмечая непознаваемую закономерность интереса, попробовал догадаться о протяженности спинного сращения. Оно, по всей вероятности, не ограничивалось спинами и спускалось ниже, из-за чего любые брюки превращались в недосягаемую роскошь. "Это не просто пончо, подумал О'Шипки. - Это еще и шотландский килт, ибо нельзя же почесть их скатерть за платье; природа не потерпела бы стольких извращений в одном месте - пусть даже в двух местах".
- Опять вас прорвало, начитанные мальчики, - Мамми поджала губы и стала похожа на ящерицу. - Не могли бы вы помолчать? Мы все устали от вашей утомительной полноты.
- Да, и позвольте представиться последней паре, - Ядрошников облегченно поманил пальцем еще двоих, топтавшихся возле стола: то были голливудский красавец в бобровой шапке и кафтане змеиной кожи: тончайшей выделки, до пят, толщиной в волосину и с украшением в виде торговой марки, оповещавшей свет о каком-то новом обезболивающем снадобье; рядом с красавцем находился косматый, чудовищного вида мужик в полотняной рубахе, тоже до полу. Ядрошников, не дождавшись от них внимания, пояснил: - К нам прибыли не только гармоничные близнецы, но и не менее гармоничные антиподы. Господин Аромат Пирогов и господин О'Хилл пребывают в состоянии постоянного соперничества. Нас очень радует, что дело ограничивается шахматами.
В самом деле: красавец в шапке, со словами "подержи минутку", передал угрюмцу дорожные шахматы, вытер ладони о скользкий кафтан и пошел знакомиться. Его противник вел себя так, словно в столовой никого, кроме него, не было и не могло быть. Он насупленно уткнулся в коробочку и что-то в ней пошевеливал толстенными пальцами.
- Как же он берет фигуры? - пробормотал Шаттен.
Издалека мерещилось, будто страшила кого-то кормит, подсыпая съедобное - так он орудовал микроскопическими конями и слонами, предполагая ходы. Он не считался с правилом: "взялся за фигуру - ходи". А может быть, пользовался отлучкой партнера.
- О'Хилл, - объявил красавец, снимая шапку. Под ней оказался лысый яйцеобразный череп. Глаза шахматиста, такие же наглые и вызывающие, как у Трикстера, были подведены черным, во рту сверкало золото. Он нетерпеливо оглянулся: все в порядке; Аромат Пирогов двигал губами, выдумывая ход.
"Эва! - пронеслось в голове у О'Шипки после рукопожатия. - Нам впору объявлять здесь ирландское землячество. Однако силен!" И тут же услышал, как охнул О'Хилл, испытавший рукопожатие Шаттена-младшего.
- Приятно окунуться в семейную атмосферу, - заметил О'Шипки, решив быть полюбезнее. - Когда встречаешь кого-то на букву "О", за которой идет апостроф, на сердце мигом становится веселее.
- Должен вас разочаровать, - сказал О'Хилл с оскорбительным высокомерием. - Моя первая буква - "А". Вы, должно быть, ослышались. Я Ахилл. Я приехал лечить мою пятку, - он приподнял полу и показал ногу, закованную в ортопедический ботинок. - Кроме того, мне хотелось бы вырастить новые волосы, потому что с тех пор, как было обнаружено мое слабое место, посыпались разные беды. Какая-то блудница обрила мне голову, что, как известно, не прибавляет сил; меня же ждали новые подвиги, и вот я здесь. Сказать по правде, "Ахилл" - это имя тоже не настоящее, - это он шепнул одному О'Шипки, чутьем определяя в нем родственное инкогнито. - На самом деле меня зовут Геркулесом. А если уж совсем по-домашнему, то я Эркюль. Мне, знаете ли, свойственна некоторая экстравагантность. Господин директор, Ахилл нахлобучил шапку по соболиные брови. . - Можно мне пойти доиграть?
- Ступайте, - вздохнул директор. - Азарт! Гибельные страсти. Ну что же, будем считать знакомство состоявшимся. От Пирогова приветствий не дождаться, он вообще никогда не говорит. Дикарь, молчун, чудовище. Он наотрез отказался одеться по моде принимающей стороны. Остальные хоть сколько-то посчитались с нашими порядками. В рекомендательных письмах утверждалось, будто некогда он состоял в сторожах при каком-то цветке насыщенной окраски. Если мне не изменяет память, это был алый голландский тюльпан. Ахилл, вопреки этому, твердит, будто забрал его совсем из другого места...
- Как же он будет учиться? - удивился Шаттен, провожая взглядом спортсмена.
- Учиться? Как-нибудь будет. Не обязательно говорить, можно и послушать. И пережить! - Ядрошников сделал очень серьезное лицо. - Главное пережить!
- Да я не про него, - возразил Шаттен. - Я про Ахилла. Чего он такого не знает? Воплощенное совершенство, самодостаточность, уверенность...
- Ассертивность, - поправила Мамми.
- А?
- Ассертивность здесь говорят, - Мамми смотрела сурово.
- Ну пусть, какая разница.
- Место для роста всегда найдется, - улыбнулся Ядрошников. - Мы и волосы нарастим. Не забывайте, что вы очутились в опытных руках. И я, как сотрудник, среди прочего, РАН... - он сделал паузу, ожидая восторгов.
Шаттен не понял:
- РАН? Что такое РАН?
Ядрошников полуприкрыл глаза.
- Российская... - подсказал он нараспев.
- Агентство Неприятностей, - предположил О'Шипки, не разобравшийся в женском роде.
- Академия Наук! - с досадой поправил его директор. - Вы многого не слышали, друзья, вот что я вам скажу. Тогда как Павлов и Фрейд занимались одной и той же собакой, но с разных концов...
- И для собаки все их усердие заканчивалось обязательной фистулой в животе, - договорила молчавшая до сих пор Анита.
- В общем, насыщайтесь, - Ядрошников свернул разговор. Он посмотрел на часы: - До начала семинара остается совсем немного, а я собирался показать вам замок.
Глава восьмая,
в которой чувствуется угроза
Завтрак, едва его доели, развалился. Аромат Пирогов с Ахиллом устроили эндшпиль, близнецы, перешептываясь, гуляли по залу; Анита и Мамми убирали со стола ненужную посуду и складывали в мойку, которая обнаружилась за деревянной дверцей, в кладовочке; потайная дверца была завешена ветхим штандартом. Трикстер писал на манжетах. За столом остался один Ядрошников; он повязал себе салфетку и разрезал омлет. О'Шипки отказался от морса, дерзко налил себе полный фужер ирландского виски, которое не собирался пить и только хотел посмотреть, как к этому отнесутся. К этому никак не отнеслись, и он пошел рассматривать картины. Шаттен следовал за ним, давая вздорные пояснения. Если верить его словам, то стены зала были сплошь украшены портретами выдающихся психологов, терапевтов, тренеров, инструкторов и гидов.
- Но причем же здесь гиды? - скривился О'Шипки.
- Не музейные, дружище, не музейные. Проводники, направляющие странствие по тайным тропам души, искушенные посредники между темными таинствами воли и микроскопическим огоньком рассудка.
- Что, вот этот? - не сдержался О'Шипки. - Вот это рыло?
- Да, и это рыло.
Директор доел омлет, допил напитки и сладко потянулся, его глазки пропали в щеках. Штормовая робинзонада никак не сказалась на добром директорском настроении и как будто способствовала ускоренному обмену веществ. Он встал, поискал средь закусок и, не найдя ничего целого, направился к злополучному портрету. Дойдя, он тронул Шаттена за локоть:
- Замок! - и Ядрошников подмигнул. - Пойдемте со мной, друзья. Маленькая экскурсия.
О'Шипки смерил его взглядом, оценивая охотничий костюм и сапоги для верховой езды.
- Знаю, что похож на Геринга. Вы еще не видели меня в тирольской шляпе.
- Ошибаетесь, - парировал О'Шипки. - Я знать не знаю никакого Геринга. Кто он такой?
- Боюсь, что здесь это известно одному Пирогову, но он не скажет. Его прошлое темно. Прошлое стажеров - секретная информация, профессиональная тайна.
- Но вам же сказал!
- Я - другое дело, - Ядрошников погрозил ему пальцем. - Если вы продемонстрируете успешный рост, то в этом, и только в этом, случае вам, может быть, удастся приоткрыть завесу над безднами, в которых я обитаю, но над которыми больше предпочитаю парить...
- Мне не нужна бездна, - грубо перебил его О'Шипки. - Я приехал повысить квалификацию, в надежде, что вы расскажете мне нечто новое, о чем я еще не слышал. И еще я рассчитывал пройти тренировку и какое-нибудь дорогое лечение. Научиться владеть ситуацией. Эпизоды вроде того, что послужил поводом к моему приезду, в будущем должны быть исключены.
- Вам тоже не нужна бездна? - обратился директор к Шаттену-младшему.
Тот задумался, глотнул кадыком и подержал его во рту.
- Трудно сказать, - ответил он наконец, отсылая на место адамово яблоко. - Совершенство требует эрудиции. Никаких темных пятен на карте бытия. В этом смысле меня, конечно, интересует бездна. Но в смысле житейском, для обыденного употребления - тут я сомневаюсь.
- Хорошо, - Ядрошников немного расстроился. - Не будем препираться из-за пустяков. Центр Роста славен тем, что каждый получает в нем то, чего хочет. И вы получите. Занятие, о котором вы, мистер Ке... простите, О'Шипки, так печетесь, начнется через сорок минут. До начала я хочу отвести вас в бойлерную, чтобы все показать.
"Вот ведь субъект! - подумал О'Шипки. - Что это - случайная оговорка? Вряд ли, директор хитер. Он намекает мне, что осведомлен гораздо лучше, чем можно думать. И "все показать" - это смахивает на припудренную угрозу. "Все" - это хищные зубы".
- По-моему, речь шла о знакомстве с замком, - напомнил Шаттен-младший. - Я, разумеется, не возражаю против бойлерной, хозяину виднее.
- Бойлерная - это самое главное, - заверил его Ядрошников. Бойлерная - сердце замка. А больше здесь и посмотреть не на что. К тому же вы ничего не смыслите в архитектуре и не сумеете отличить барокко от ампира. Я тоже в них путаюсь... Поэтому хотите вы, или не хотите, но остается только бойлерная!
За беседой новички не заметили, как вышли из трапезной залы; директор, сияя от гордости, достал из брючного кармана очередной ключ.
- Мне все же было бы спокойнее знать планировку замка, - проворчал О'Шипки. - Вы сами кричали, что остров отрезан от мира. Неровен час, что случится - куда отступать? По каким анфиладам мне прятаться?
- По ним не прячутся, сударь, - добродушно поправил его Шаттен-младший. - Скорее уж - в них.
- Не жонглируйте словами. Пусть в них. Где они?
- Повсюду, мистер О'Шипки, - отозвался вместо Шаттена директор. Повсюду. Анфилада - это, к вашему сведению, порядок, ряд. Сначала женщины и дети, потом уже сильный пол.
- Не надо насмешничать. Я многого не знаю. Когда другие учились, я... И к чему это ваше оскорбительное сияние, господин директор? Вы словно торжествуете. Может быть, это педагогический прием?
Ядрошников покачал головой.
- Ваши нервы расстроены, вы агрессивны и нетерпеливы. Мое сияние здесь не при чем, просто я всегда радуюсь, навещая бойлерную. Такой кипучий механизм! Вообразите - пар, циферблаты, котлы, трубы! Печи, лопаты, угольные россыпи! . . Настоящая преисподняя, как и в каждом из нас. Бойлерные, котельные вообще - глубоко символичные структуры. Непостижимое таинство водопроводного дела на фоне животворящего обогрева...
Директор остановился возле оцинкованной двери, казавшейся вполне неуместной в своем сочетании с поддельным архитектурным памятником.
- Вот оно что, - задумчиво молвил Шаттен. - Поэтому, значит, в кино финальные поединки происходят в бойлерных и котельных. Героев словно тянет туда...
- Все верно, - кивнул директор, отпирая дверь. - Последние герои идут в котельные.
Дверь заскрежетала и отворилась, на вошедших дохнуло жаром.
- Смотрите под ноги, тут ступеньки, - предупредил Ядрошников.
- Да тут темень, хоть глаз выколи! - О'Шипки, чуя верный подвох, сунул руку в карман и ощупал там первый подвернувшийся кастет.
- А вы чего ждали! - рассмеялся директор. - Сейчас я включу освещение. У нас есть запасной генератор, который может работать хоть миллион лет. Специально для бойлерной, замок питается от другого...
Он скрылся во мраке; до слуха экскурсантов донеслось шебуршание. Что-то звякнуло, директор глухо выругался, и вспыхнул свет. Стажеры прикрыли глаза. Бойлерная слепила белизной, повсюду царил образцовый порядок. Кафель был отмыт до блеска; в дальнем углу аккуратно ревела свирепая топка. Трубы, однако, подкачали: они были ржавые и мокрые, на каменный пол поминутно срывались тяжелые капли. Водные щелчки, нарушавшие мерное огненное гудение; сотни приборных стрелок, какие-то кишки из медицинской резины, манометры и чугунные вентили, матовые баки с красными, аляповато нарисованными римскими цифрами; швабры и скребки, резервуары с предупредительными черепами и молниями "убьет", душные испарения - все это объяло вошедших, как древний и желанный приют, конец пути.
- Вам нравится? - директор подбоченился. - Правда, здесь здорово?
- Солидный интерьер, - согласился О'Шипки, поглаживая свинцовые кольца.
- Бережем, как зеницу ока. Лакомое место, известно! Не каждый одолеет. Однажды какие-то двоечники позвонили, сообщили про бомбу. Дескать, ее заложили - ну где нам искать? Конечно же, тут! Сюда сразу же и побежали!
- И нашли? - Шаттен-младший затаил дыхание.
- Нет, разумеется. Этим повесам просто не хотелось сдавать зачеты.
- Ну, бомба у меня есть, - буркнул О'Шипки, внимательно изучая бойлерную.
Шаттен, спрятавший руки за спину, чтобы, не дай бог, до чего-нибудь не дотронуться, сосредоточенно обследовал приборы.
- А почему стрелки дрожат? - спросил он наконец.
- Им положено, - сказал директор, утирая пот. - Все дело в давлении, которое в котлах. Время от времени я его сбрасываю. Иначе тут все разорвет.
- Только тут?
- Вы меня обижаете, - Ядрошников надул губы. - Конечно, я имею в виду весь Центр! Вы же сами видите, сколько здесь всего. Если рванет, от здания не останется камня на камне.
- Вы признаетесь в этом с каким-то загадочным удовольствием, - отметил О'Шипки.
- Проницательно сказано! - похвалил его директор. - Энергия Танатоса не дремлет. Я тоже от нее не свободен, всех нас влечет саморазрушение...
И он печально погладил какую-то бочку. Солидарный Шаттен погладил другую и сразу отдернул руку, потому что бочка оказалась горячей.
О'Шипки прошелся, стараясь не задеть кранов и шлангов.
- Ключ есть только у вас? - спросил он неожиданно.
- Да, этого дела я никому не доверяю, - твердо заявил Ядрошников. Обязанность нешуточная. Ведь я отвечаю за человеческие жизни!
- Внештатные ситуации? - О'Шипки продолжал допрос. - Призраки не шалят? Что будет, если крыса или таракан замкнет какое-нибудь устройство?
- Призраки обходят это место стороной. А крысы и тараканы предпочитают жилые помещения. Иногда я этому сам удивляюсь. Все думаю: надо же - мелкие твари, но табу соблюдают.
- Ну, хорошо, - недоверчиво протянул О'Шипки, зачем-то взявший на себя функции технического надзора. - Я думаю, мы по достоинству оценили вашу святыню. Не правда ли, Шаттен?
- Совершенное место, - серьезно согласился тот. - Даже у нас в Бюро нет такой бойлерной. Теперь я вижу, что здесь есть чему поучиться.
- Но этого, как раз, не вижу я, - возразил агент. - Не пора ли нам заняться делом, господин директор?
- Приятного аппетита! - пожелала Анита.
Она отвернулась, уперлась обеими руками в створки и разом толкнула. Из позолоченной залы хлынул свет.
Глава седьмая, в которой звучат издевки, стучат копыта, поджимаются губы и разыгрываются
шахматные партии
Вначале был Маслоу.
Потом - другие.
Ими-то Центр и был задуман как своего рода маяк, окруженный мирами и временами. Или оазис. Или остров. Или мираж. Это было очень давно - еще до того, как взорвалась первая цифровая бомба. И даже прежде, чем в научных кругах признали, что число есть нечто большее, чем абстракция.
Энтузиасты, приведшие Центр в его нынешнее состояние подвешенности и неучастия ни в одном из времен и вселенных, от души постарались снискать благосклонность многочисленных богов. И боги, соблазнившиеся щедрыми гекатомбами, пришли на помощь. Ничего прочего о причинах и поводах к существующему статусу Центра сказать невозможно. Он стал, и он есть; он потеснил и задушил так и не успевшие закрепиться Цигунские Таборы.
На первых порах своего обновленного существования Центр Роста представлялся, скорее, неудобством, нежели структурой, могущей послужить к плодотворному внутреннему совершенствованию. Многие видели в нем не больше, чем карман мироздания, одновременно опасаясь, что этот карман окажется дырявым. Другие считали его тупиком и приписывали тому же мирозданию, но уже в качестве слепой кишки.
Зато в дальнейшем... И здесь Ядрошников - он-то и выступил с этим кратким ознакомительным рассказом, ведя его на сюпоросом французском языке вытянул голову, растягивая складчатую шею, и подмигнул. Он подмигнул с особенным пафосом, если такое вообще возможно. О'Шипки опустил глаза. Его чуть передернуло; он ненавидел эту перенятую американскую манеру разбрасывать юморок там и тут, пуританский вполне, желательно - под овации семьи оратора, просветленной и гордой убожеством, с энергичных пожиманием рук: "Блестящая речь, дорогой!".
- В дальнейшем тут сделалось то, что вы видите, - неожиданно закончил Ядрошников и плавно повел десницей, словно желая подарить собравшимся столовую со шведским столом: обширный, залитый электричеством зал, ничуть не уступавший рыцарскому или бальному. Шведский стол, даром что он, как и приличествует шведскому столу, был без стульев, казался букашечной мебелью, заброшенной в чистое поле. Лицо директора лоснилось от чувств. О'Шипки не принял приглашения восхититься и рассматривал мельхиоровую ложку, которую он только что погрузил в утреннюю кашу.
Шаттен младший, подпирая лопатками рубленую колонну, доброжелательно захлопал в ладоши. Изо рта у него торчала красная пластмассовая вилочка, а само канапе было внутри рта. Директор признательно поклонился. Он придал лицу серьезное выражение:
- Позвольте, друзья, подвести черту. Сегодня здесь все иначе, нам послано испытание. Не слышно радости под сводами, умолкли ликующие звуки (О'Шипки не очень понял, о чем он говорит). Наш Центр, овеваемый ветрами и штормами, побиваемый снегом и градом, оказался отрезанным от Божьей вольницы. Каналы связи перекрыты, рации нет, электронную почту замкнуло. К нам не прибудет ни судно, ни лодка. Нам не помогут с воздуха...
- Господин директор, погодка-то недурная, - возразил ему кто-то голосом писклявым и неприятным. - Лодки нет, ваша правда, а в прочем - врете... Что за фантазии?
Говорил Трикстер; О'Шипки моментально догадался, что это он. Прыщавый и дерганый молодой человек, сальный брюнет, с одинаковыми, лиловыми и толстыми губами, как у негра. До невозможности тощий и длинный, сплошные мослы, весь скелетообразный, но это скелет паука, хотя паук и бескостен. Бледная, будто саван, кожа. Наглые глаза, бугристый пронырливый нос. Изжеванный смокинг, усыпанный перхотью и с дырой на локте; грязный воротничок, идиотский бант семи цветов, напоминающий зоб, что у голубя-дутыша. Когда Анита с О'Шипки входили в зал, Трикстер сосредоточенно ковырялся в пирожном, стараясь отломить; он не слушал директора, который начал говорить уже тогда, не дожидаясь опаздывающих.
Сейчас Трикстер нагло ухмылялся и взбалтывал миндальный ликер. Ледяной кубик бился о стенки старинного кубка.
- Помолчите, Трикстер, - попросил его Ядрошников. - Вы зелены, а видимость обманчива. Если я говорю, что на дворе шторм, то шторм и есть. Буря, да будет вам известно, многолика. Другой вопрос, что не каждому дано это знать...
- Господин директор, - вмешалась Анита. - Мы совсем забыли о новичках. С нами мистер О'Шипки. И мистер Шаттен. Мистер Шаттен! Пожалуйте к нам. Или вас уже представили? ...
- Нет-нет, - Шаттен сделал быстрое глотательное движение, плюнул вилочкой и спрятал ее в карман. - Почтенная Мамми не успела. Мы так увлеклись разговором, что...
- Мы тоже опоздали, - подытожила Мамми, приближаясь к О'Шипки. Мамми, - сказала она, протягивая руку. О'Шипки изогнулся и поцеловал ее в перстень.
- Ке... О'Шипки, - назвался он.
У Мамми был строгий вид; она была одета в деловой твидовый костюм, а на крупном носу сидели круглые очки в паутинной оправе; крашеные, цвета мастики волосы были уложены в постный пучок, на руке висела квадратная сумочка.
- Не смотри, что Мамми такая чопорная, - шепнула Анита. - У нее под жакетом - корсет. Когда корсет распущен, а макияж смыт, наша Мамми расползается и излучает бесконечную доброту. Она преобразуется в настоящую заботливую Мамми.
- И это ее состояние мы любим пуще других, - подхватил Ядрошников, обладавший отменным слухом. Он отсалютовал бокалом. "Какие уж тут занятия, поежился О'Шипки. - Шампанское дует с утра, уж нос малиновый. Они тут, в Центре, распустились, погрязли в роскоши, а налогоплательщики ничего не знают". В нем крепло раздражение. Ему не понравилась Мамми, ему был противен Трикстер, его утомляло неадекватное поведение директора.
Тот уловил настроение:
- Не смущайтесь, сударь. И не чурайтесь утренней чарки. Вот что можно прочитать о совершенном человеке в старинной книге, посвященной Мейстеру Экхарту: "ничто приходящее извне не радует его, потому что он сама радость". Это и к вину относится.
- Совершенно верно, - радостно поддержал его Шаттен-младший. - В нашем Бюро говорят то же самое.
- Может быть, - О'Шипки пожал плечами. - Не знаю, как принято в Бюро, но у нас иначе подходят к алкогольным напиткам. И не только у нас. Вспомните бар Густодрина...
Шаттен не ответил, и беседа заглохла. Ядрошников допил шампанское, приобнял Мамми за талию и вежливо отстранил, поскольку она продолжала молчать, сохраняя на лице надменное выражение школьной учительницы, и это становилось тягостным. Трикстер презрительно смотрел в сторону.
- Подходите, подходите, господа! - призвал Ядрошников остальных, еще не представленных, едоков. - Пожмите руки вашим новым товарищам. Вам с ними делить и радости, и горести.
Вняв его зову, к новичкам приблизились два стажера, которые странным образом - и в полном согласии с прогнозом директора - делили и первое, и второе, но сами при этом не имели никакой возможности разделиться. Сиамские близнецы, Холокусов и Цалокупин, срослись спинами, и потому при движении им приходилось уморительно загребать ногами, чтобы не превратиться в тянитолкая. От стука подошв могло показаться, что ходит конь. Близнецы повернулись лицами и выглядели очень серьезно, головы их при этом чуть склонялись на сторону, и оба надвигались в отчасти угрожающей манере, как будто задумали некую штуку.
Не выдержав, О'Шипки захохотал:
- От топота копыт пыль по полю летит!
Это была детская скороговорка, которую он, давясь от смеха, повторил Шаттену, и тот обрадованно заулыбался, а веселость О'Шипки улетучилась так же внезапно, как создалась.
А близнецы услышали. Один из них - пока что непонятно, который, Цалокупин ли, Холокусов - оскалил зубы, и вправду копытные, сказав:
- Да-да, это наше любимое. "Летит, летит, степная кобылица и мнет ковыль". Как там потом? "Да, это мы..." Нет, вру. "Да, мы такие..." Опять неверно... Холокусов, - братья, наконец, дошли, и говоривший, представившись, протянул огромную ладонь. Ему пришлось развернуться лицом, и Цалокупин скрылся; он, не желая показаться невежливым, то и дело порывался выгнуться и выглянуть из-за левого братнина уха; О'Шипки видел только встревоженные зубы, хрящик носа, да мучительный глаз, которые появлялись на миг и тотчас пропадали.
- Мистер О'Шипки, - назвался О'Шипки, пожимая Холокусову руку.
Тем временем Шаттен спасал Цалокупина. Тот просиял, расцвел и даже, невзирая на мелкое неудобство, шаркнул ногой.
"Цалокупин", - послышалось из-за Холокусова, а следом прозвучало: "Шаттен-младший".
Близнецам было лет по сорок-сорок пять. Гривастые, некогда рыжие, но теперь уж седые, с крупными лицами, они восторженно кивали своим визави. Потом Холокусов ударил в ладоши и, по завершении круга, повторился перед О'Шипки в фигуре Цалокупина.
- Вы превосходно готовите, - О'Шипки покосился на кашу.
- Ум хорошо, а два лучше, - согласился Цалокупин. - Уроды вообще замечательно стряпают. Вы когда-нибудь слышали про Карлика Носа?
- Господа, - забеспокоился Ядрошников, - не поминайте уродства, прошу вас. Вы замыкаетесь в наиболее доступной для вас роли, но это не выход. Как же вы собираетесь исследовать другие возможности, особенно внутренние? Отождествляя себя с воплощенной неполноценностью...
- В нас нет ничего неполноценного, господин директор, - близнецы произнесли это хором, чеканя заученный, по всей вероятности, текст. - Мы гиперценны. Наша неполноценность удвоилась бы против обычной, когда бы мы считали себя двумя разными людьми с соответствующим комплексом у каждого. Но, коль скоро мы понимаем себя как единое существо, то одно отрицательное свойство умножается на другое, в результате давая гиперкомплекс, то есть квадрат, то есть символическое четверичное совершенство - архетипический элемент, о котором, надеемся, нам еще приведется побеседовать с вами, господин директор, при всем нашем внешнем уважении...
О'Шипки, покуда длилось это рассуждение, пытался разобраться в наряде близнецов. Холокусов и Цалокупин были просунуты в пончо с бахромой, похожее на попону. Из-под пончо торчали голые мускулистые ноги, четыре штуки, в небесных гольфах и туфлях с блестящими пряжками. О'Шипки, припомнив пустопорожние рыцарские латы и отмечая непознаваемую закономерность интереса, попробовал догадаться о протяженности спинного сращения. Оно, по всей вероятности, не ограничивалось спинами и спускалось ниже, из-за чего любые брюки превращались в недосягаемую роскошь. "Это не просто пончо, подумал О'Шипки. - Это еще и шотландский килт, ибо нельзя же почесть их скатерть за платье; природа не потерпела бы стольких извращений в одном месте - пусть даже в двух местах".
- Опять вас прорвало, начитанные мальчики, - Мамми поджала губы и стала похожа на ящерицу. - Не могли бы вы помолчать? Мы все устали от вашей утомительной полноты.
- Да, и позвольте представиться последней паре, - Ядрошников облегченно поманил пальцем еще двоих, топтавшихся возле стола: то были голливудский красавец в бобровой шапке и кафтане змеиной кожи: тончайшей выделки, до пят, толщиной в волосину и с украшением в виде торговой марки, оповещавшей свет о каком-то новом обезболивающем снадобье; рядом с красавцем находился косматый, чудовищного вида мужик в полотняной рубахе, тоже до полу. Ядрошников, не дождавшись от них внимания, пояснил: - К нам прибыли не только гармоничные близнецы, но и не менее гармоничные антиподы. Господин Аромат Пирогов и господин О'Хилл пребывают в состоянии постоянного соперничества. Нас очень радует, что дело ограничивается шахматами.
В самом деле: красавец в шапке, со словами "подержи минутку", передал угрюмцу дорожные шахматы, вытер ладони о скользкий кафтан и пошел знакомиться. Его противник вел себя так, словно в столовой никого, кроме него, не было и не могло быть. Он насупленно уткнулся в коробочку и что-то в ней пошевеливал толстенными пальцами.
- Как же он берет фигуры? - пробормотал Шаттен.
Издалека мерещилось, будто страшила кого-то кормит, подсыпая съедобное - так он орудовал микроскопическими конями и слонами, предполагая ходы. Он не считался с правилом: "взялся за фигуру - ходи". А может быть, пользовался отлучкой партнера.
- О'Хилл, - объявил красавец, снимая шапку. Под ней оказался лысый яйцеобразный череп. Глаза шахматиста, такие же наглые и вызывающие, как у Трикстера, были подведены черным, во рту сверкало золото. Он нетерпеливо оглянулся: все в порядке; Аромат Пирогов двигал губами, выдумывая ход.
"Эва! - пронеслось в голове у О'Шипки после рукопожатия. - Нам впору объявлять здесь ирландское землячество. Однако силен!" И тут же услышал, как охнул О'Хилл, испытавший рукопожатие Шаттена-младшего.
- Приятно окунуться в семейную атмосферу, - заметил О'Шипки, решив быть полюбезнее. - Когда встречаешь кого-то на букву "О", за которой идет апостроф, на сердце мигом становится веселее.
- Должен вас разочаровать, - сказал О'Хилл с оскорбительным высокомерием. - Моя первая буква - "А". Вы, должно быть, ослышались. Я Ахилл. Я приехал лечить мою пятку, - он приподнял полу и показал ногу, закованную в ортопедический ботинок. - Кроме того, мне хотелось бы вырастить новые волосы, потому что с тех пор, как было обнаружено мое слабое место, посыпались разные беды. Какая-то блудница обрила мне голову, что, как известно, не прибавляет сил; меня же ждали новые подвиги, и вот я здесь. Сказать по правде, "Ахилл" - это имя тоже не настоящее, - это он шепнул одному О'Шипки, чутьем определяя в нем родственное инкогнито. - На самом деле меня зовут Геркулесом. А если уж совсем по-домашнему, то я Эркюль. Мне, знаете ли, свойственна некоторая экстравагантность. Господин директор, Ахилл нахлобучил шапку по соболиные брови. . - Можно мне пойти доиграть?
- Ступайте, - вздохнул директор. - Азарт! Гибельные страсти. Ну что же, будем считать знакомство состоявшимся. От Пирогова приветствий не дождаться, он вообще никогда не говорит. Дикарь, молчун, чудовище. Он наотрез отказался одеться по моде принимающей стороны. Остальные хоть сколько-то посчитались с нашими порядками. В рекомендательных письмах утверждалось, будто некогда он состоял в сторожах при каком-то цветке насыщенной окраски. Если мне не изменяет память, это был алый голландский тюльпан. Ахилл, вопреки этому, твердит, будто забрал его совсем из другого места...
- Как же он будет учиться? - удивился Шаттен, провожая взглядом спортсмена.
- Учиться? Как-нибудь будет. Не обязательно говорить, можно и послушать. И пережить! - Ядрошников сделал очень серьезное лицо. - Главное пережить!
- Да я не про него, - возразил Шаттен. - Я про Ахилла. Чего он такого не знает? Воплощенное совершенство, самодостаточность, уверенность...
- Ассертивность, - поправила Мамми.
- А?
- Ассертивность здесь говорят, - Мамми смотрела сурово.
- Ну пусть, какая разница.
- Место для роста всегда найдется, - улыбнулся Ядрошников. - Мы и волосы нарастим. Не забывайте, что вы очутились в опытных руках. И я, как сотрудник, среди прочего, РАН... - он сделал паузу, ожидая восторгов.
Шаттен не понял:
- РАН? Что такое РАН?
Ядрошников полуприкрыл глаза.
- Российская... - подсказал он нараспев.
- Агентство Неприятностей, - предположил О'Шипки, не разобравшийся в женском роде.
- Академия Наук! - с досадой поправил его директор. - Вы многого не слышали, друзья, вот что я вам скажу. Тогда как Павлов и Фрейд занимались одной и той же собакой, но с разных концов...
- И для собаки все их усердие заканчивалось обязательной фистулой в животе, - договорила молчавшая до сих пор Анита.
- В общем, насыщайтесь, - Ядрошников свернул разговор. Он посмотрел на часы: - До начала семинара остается совсем немного, а я собирался показать вам замок.
Глава восьмая,
в которой чувствуется угроза
Завтрак, едва его доели, развалился. Аромат Пирогов с Ахиллом устроили эндшпиль, близнецы, перешептываясь, гуляли по залу; Анита и Мамми убирали со стола ненужную посуду и складывали в мойку, которая обнаружилась за деревянной дверцей, в кладовочке; потайная дверца была завешена ветхим штандартом. Трикстер писал на манжетах. За столом остался один Ядрошников; он повязал себе салфетку и разрезал омлет. О'Шипки отказался от морса, дерзко налил себе полный фужер ирландского виски, которое не собирался пить и только хотел посмотреть, как к этому отнесутся. К этому никак не отнеслись, и он пошел рассматривать картины. Шаттен следовал за ним, давая вздорные пояснения. Если верить его словам, то стены зала были сплошь украшены портретами выдающихся психологов, терапевтов, тренеров, инструкторов и гидов.
- Но причем же здесь гиды? - скривился О'Шипки.
- Не музейные, дружище, не музейные. Проводники, направляющие странствие по тайным тропам души, искушенные посредники между темными таинствами воли и микроскопическим огоньком рассудка.
- Что, вот этот? - не сдержался О'Шипки. - Вот это рыло?
- Да, и это рыло.
Директор доел омлет, допил напитки и сладко потянулся, его глазки пропали в щеках. Штормовая робинзонада никак не сказалась на добром директорском настроении и как будто способствовала ускоренному обмену веществ. Он встал, поискал средь закусок и, не найдя ничего целого, направился к злополучному портрету. Дойдя, он тронул Шаттена за локоть:
- Замок! - и Ядрошников подмигнул. - Пойдемте со мной, друзья. Маленькая экскурсия.
О'Шипки смерил его взглядом, оценивая охотничий костюм и сапоги для верховой езды.
- Знаю, что похож на Геринга. Вы еще не видели меня в тирольской шляпе.
- Ошибаетесь, - парировал О'Шипки. - Я знать не знаю никакого Геринга. Кто он такой?
- Боюсь, что здесь это известно одному Пирогову, но он не скажет. Его прошлое темно. Прошлое стажеров - секретная информация, профессиональная тайна.
- Но вам же сказал!
- Я - другое дело, - Ядрошников погрозил ему пальцем. - Если вы продемонстрируете успешный рост, то в этом, и только в этом, случае вам, может быть, удастся приоткрыть завесу над безднами, в которых я обитаю, но над которыми больше предпочитаю парить...
- Мне не нужна бездна, - грубо перебил его О'Шипки. - Я приехал повысить квалификацию, в надежде, что вы расскажете мне нечто новое, о чем я еще не слышал. И еще я рассчитывал пройти тренировку и какое-нибудь дорогое лечение. Научиться владеть ситуацией. Эпизоды вроде того, что послужил поводом к моему приезду, в будущем должны быть исключены.
- Вам тоже не нужна бездна? - обратился директор к Шаттену-младшему.
Тот задумался, глотнул кадыком и подержал его во рту.
- Трудно сказать, - ответил он наконец, отсылая на место адамово яблоко. - Совершенство требует эрудиции. Никаких темных пятен на карте бытия. В этом смысле меня, конечно, интересует бездна. Но в смысле житейском, для обыденного употребления - тут я сомневаюсь.
- Хорошо, - Ядрошников немного расстроился. - Не будем препираться из-за пустяков. Центр Роста славен тем, что каждый получает в нем то, чего хочет. И вы получите. Занятие, о котором вы, мистер Ке... простите, О'Шипки, так печетесь, начнется через сорок минут. До начала я хочу отвести вас в бойлерную, чтобы все показать.
"Вот ведь субъект! - подумал О'Шипки. - Что это - случайная оговорка? Вряд ли, директор хитер. Он намекает мне, что осведомлен гораздо лучше, чем можно думать. И "все показать" - это смахивает на припудренную угрозу. "Все" - это хищные зубы".
- По-моему, речь шла о знакомстве с замком, - напомнил Шаттен-младший. - Я, разумеется, не возражаю против бойлерной, хозяину виднее.
- Бойлерная - это самое главное, - заверил его Ядрошников. Бойлерная - сердце замка. А больше здесь и посмотреть не на что. К тому же вы ничего не смыслите в архитектуре и не сумеете отличить барокко от ампира. Я тоже в них путаюсь... Поэтому хотите вы, или не хотите, но остается только бойлерная!
За беседой новички не заметили, как вышли из трапезной залы; директор, сияя от гордости, достал из брючного кармана очередной ключ.
- Мне все же было бы спокойнее знать планировку замка, - проворчал О'Шипки. - Вы сами кричали, что остров отрезан от мира. Неровен час, что случится - куда отступать? По каким анфиладам мне прятаться?
- По ним не прячутся, сударь, - добродушно поправил его Шаттен-младший. - Скорее уж - в них.
- Не жонглируйте словами. Пусть в них. Где они?
- Повсюду, мистер О'Шипки, - отозвался вместо Шаттена директор. Повсюду. Анфилада - это, к вашему сведению, порядок, ряд. Сначала женщины и дети, потом уже сильный пол.
- Не надо насмешничать. Я многого не знаю. Когда другие учились, я... И к чему это ваше оскорбительное сияние, господин директор? Вы словно торжествуете. Может быть, это педагогический прием?
Ядрошников покачал головой.
- Ваши нервы расстроены, вы агрессивны и нетерпеливы. Мое сияние здесь не при чем, просто я всегда радуюсь, навещая бойлерную. Такой кипучий механизм! Вообразите - пар, циферблаты, котлы, трубы! Печи, лопаты, угольные россыпи! . . Настоящая преисподняя, как и в каждом из нас. Бойлерные, котельные вообще - глубоко символичные структуры. Непостижимое таинство водопроводного дела на фоне животворящего обогрева...
Директор остановился возле оцинкованной двери, казавшейся вполне неуместной в своем сочетании с поддельным архитектурным памятником.
- Вот оно что, - задумчиво молвил Шаттен. - Поэтому, значит, в кино финальные поединки происходят в бойлерных и котельных. Героев словно тянет туда...
- Все верно, - кивнул директор, отпирая дверь. - Последние герои идут в котельные.
Дверь заскрежетала и отворилась, на вошедших дохнуло жаром.
- Смотрите под ноги, тут ступеньки, - предупредил Ядрошников.
- Да тут темень, хоть глаз выколи! - О'Шипки, чуя верный подвох, сунул руку в карман и ощупал там первый подвернувшийся кастет.
- А вы чего ждали! - рассмеялся директор. - Сейчас я включу освещение. У нас есть запасной генератор, который может работать хоть миллион лет. Специально для бойлерной, замок питается от другого...
Он скрылся во мраке; до слуха экскурсантов донеслось шебуршание. Что-то звякнуло, директор глухо выругался, и вспыхнул свет. Стажеры прикрыли глаза. Бойлерная слепила белизной, повсюду царил образцовый порядок. Кафель был отмыт до блеска; в дальнем углу аккуратно ревела свирепая топка. Трубы, однако, подкачали: они были ржавые и мокрые, на каменный пол поминутно срывались тяжелые капли. Водные щелчки, нарушавшие мерное огненное гудение; сотни приборных стрелок, какие-то кишки из медицинской резины, манометры и чугунные вентили, матовые баки с красными, аляповато нарисованными римскими цифрами; швабры и скребки, резервуары с предупредительными черепами и молниями "убьет", душные испарения - все это объяло вошедших, как древний и желанный приют, конец пути.
- Вам нравится? - директор подбоченился. - Правда, здесь здорово?
- Солидный интерьер, - согласился О'Шипки, поглаживая свинцовые кольца.
- Бережем, как зеницу ока. Лакомое место, известно! Не каждый одолеет. Однажды какие-то двоечники позвонили, сообщили про бомбу. Дескать, ее заложили - ну где нам искать? Конечно же, тут! Сюда сразу же и побежали!
- И нашли? - Шаттен-младший затаил дыхание.
- Нет, разумеется. Этим повесам просто не хотелось сдавать зачеты.
- Ну, бомба у меня есть, - буркнул О'Шипки, внимательно изучая бойлерную.
Шаттен, спрятавший руки за спину, чтобы, не дай бог, до чего-нибудь не дотронуться, сосредоточенно обследовал приборы.
- А почему стрелки дрожат? - спросил он наконец.
- Им положено, - сказал директор, утирая пот. - Все дело в давлении, которое в котлах. Время от времени я его сбрасываю. Иначе тут все разорвет.
- Только тут?
- Вы меня обижаете, - Ядрошников надул губы. - Конечно, я имею в виду весь Центр! Вы же сами видите, сколько здесь всего. Если рванет, от здания не останется камня на камне.
- Вы признаетесь в этом с каким-то загадочным удовольствием, - отметил О'Шипки.
- Проницательно сказано! - похвалил его директор. - Энергия Танатоса не дремлет. Я тоже от нее не свободен, всех нас влечет саморазрушение...
И он печально погладил какую-то бочку. Солидарный Шаттен погладил другую и сразу отдернул руку, потому что бочка оказалась горячей.
О'Шипки прошелся, стараясь не задеть кранов и шлангов.
- Ключ есть только у вас? - спросил он неожиданно.
- Да, этого дела я никому не доверяю, - твердо заявил Ядрошников. Обязанность нешуточная. Ведь я отвечаю за человеческие жизни!
- Внештатные ситуации? - О'Шипки продолжал допрос. - Призраки не шалят? Что будет, если крыса или таракан замкнет какое-нибудь устройство?
- Призраки обходят это место стороной. А крысы и тараканы предпочитают жилые помещения. Иногда я этому сам удивляюсь. Все думаю: надо же - мелкие твари, но табу соблюдают.
- Ну, хорошо, - недоверчиво протянул О'Шипки, зачем-то взявший на себя функции технического надзора. - Я думаю, мы по достоинству оценили вашу святыню. Не правда ли, Шаттен?
- Совершенное место, - серьезно согласился тот. - Даже у нас в Бюро нет такой бойлерной. Теперь я вижу, что здесь есть чему поучиться.
- Но этого, как раз, не вижу я, - возразил агент. - Не пора ли нам заняться делом, господин директор?