Смит Гай Н.. Неофит

   — Кого?
   Другого кота, обычного, домашнего, паршивого, беззубого. Отвратительного. Его таким сделала одна противная старуха, которая не так уж и стара. Его отрубленная голова покатилась, даже мертвая она источала ненависть. Этот кот был больше, вот и вся разница.
   — Никого, — сказал он. — Пошли.
   Потом они увидели слона. Огромного африканского слона с желтеющими бивнями, которого затолкали в самодельный прицеп старенького грузовика. Деревянная решетка вместо стальной; слон топчет свой собственный навоз, как будто переминается беспокойно, дергает хоботом. Животное замерло, увидев двух приблизившихся людей.
   Джоби остановился, хотя Салли Энн тянула его за собой.
   — Что на тебя на этот раз нашло, Джоби?
   Он не ответил, встретил злобный взгляд слона; животное резко подняло хобот и агрессивно заколотило им о крышу. Попавший в капкан зверь из джунглей, припертый к стене в своей темнице. Я бы убил тебя, если бы мог, Джоби Тэррэт!
   Ну нет, это уж глупости. И все же те глаза говорили другое. Слон был так же стар, как и лев, уставший и раздраженный после холодного, долгого путешествия, и его, вероятно, еще не кормили. Конечно же, он должен был разозлиться на всех хотя бы только за то, что на него глазеют.
   И тогда слон затрубил. Резкий, грубый звук завибрировал в морозном воздухе; ледяной порыв ненависти и страха ударил по Джоби, словно ураганный ветер, обдав его холодом. Огромная слоновья нога, топала, качала прицеп, и Джоби отошел назад, потянув за собой Салли Энн. Слон не подозревал о своей собственной силе, во всяком случае, Джоби на это надеялся. Один мощный рывок, и он разобьет свою деревянную клетку в щепки, вырвется на свободу. Если бы он вырвался, он бы затоптал Салли Энн и Джоби, убил бы их. Как тот спарчмурский бык убил твоего отца, Джоби!
   Слон пристально наблюдал за ними.
   — Пошли в нашу палатку, будем устраиваться. — Джоби отвернулся, поборол желание броситься бежать, пошел быстрым шагом. Он не оглянулся.
   — Ты испугался. — В голосе Салли Энн прозвучало презрение.
   — Да, — ответил он. — Да, я испугался. Точно так же, как испугался в то утро, когда взбесились куры твоего отца.
   Длинная палатка была битком набита до самого дальнего выхода; подростки, родители с детьми — достаточно большими, чтобы им нравилась поп-музыка, но слишком маленькими, чтобы одним посещать концерты. Предпраздничное скопление народа. Освещение менее чем скудное, только огни рампы и несколько тусклых лампочек сзади. Все самодельное; даже одолженный микрофон трещал, один раз и вовсе отключился, пока Джоби не стукнул по нему в отчаянии, и тогда звук вернулся.
   Он был напряжен, нервничал, знал, что это отразится на его выступлении, но никто, казалось, не замечал. По крайней мере, он на это надеялся. Да еще так чертовски холодно. От этих портативных газовых обогревателей нет почти никакого толку. Два фунта за вход, полцены тем, кому нет четырнадцати. Подлая обдираловка.
   Со всех сторон слышалась музыка — между собой конкурировали четыре разных концерта, и ультрасовременная группа играла громче всех. В перерывах между песнями их музыка резко набрасывалась на него, создавая атмосферу враждебности. Прочь отсюда, колдун!
   Он постарался глазами отыскать в толпе Салли Энн, но не смог увидеть ее среди моря лиц, хотя она была где-то в первых десяти рядах. Злобные лица. Нет, это всего лишь его воображение, ну конечно же. Он был в центре, все смотрели на него. Если бы они танцевали, это было бы не так ужасно, но на концерте они просто сидят и смотрят на тебя. Продолжай играть, не обращай на них внимания, сказал он себе, внушая, что никого тут нет, что он поет перед пустым залом. Во всяком случае, он старался убедить себя в этом.
   Проклятье, куда же подевалась Салли Энн? Он знал, что она в зале, потому что чувствовал ее присутствие, как всегда; она управляла им, внушала ему уверенность. Ты поешь для меня, Джоби. Ты знаешь, какие песни мне нравятся больше всего.

 
Как только солнышко зайдет,
Ночь тут же новый день начнет...
 

   Ужасно дурацкие слова, их сочинил тот, кто зациклился на рифмовании строк, и это ему не очень удалось; ритм, впрочем, нормальный. Джоби подумал, что можно будет как-нибудь написать на эту мелодию новые слова.
   Конкурирующие группы вопили так громко, как будто решили заглушить его. Это глупая песня, Джоби, зверям, она не нравится. Он ускорил темп, запел громче. К черту, к черту их всех!
   Громкий, вибрирующий звук, все нарастающий, сотряс палатку, словно ураган силы торнадо. Микрофон опять затрещал. Шум был знакомый, но Джоби не сразу узнал его. Второй оглушительный рев раздался еще до того, как стих первый. Живая, ужасающая сила до боли резала слух — словно гигантский тромбон сошел с ума. Хотелось бежать, спрятаться и дрожать, молить Бога, чтобы эта сила не нашла тебя.
   Слон!
   Джоби представил его, огромное стареющее животное, гневно рычащее в своей клетке в прицепе, внезапно разозлившееся после стольких лет в неволе, кипящее ненавистью к Человеку.
   Слон топал ногами, сотрясая свою хрупкую темницу, раскачивая ее хоботом как универсальным тараном. Музыка повсюду: вызывающее поведение Человека, его насмешка над созданием дикой природы.
   Джоби увидел, понял, что происходит еще до того, как раздались вопли; представил, как трещит хрупкая деревянная решетка, как рушатся подпорки, державшие асбестовую крышу, как из этих обломков появляется покачивающееся чудовище. В его трубных звуках слышалось нечто новое — пронзительный, победный рев, и его дряхлое тело приготовилось к последней битве с теми, кто так долго держал его в неволе.
   Какая-то группа все еще играла; странная мелодия, смутно напоминающая звуки, издаваемые обитателями джунглей. Но вскоре и она превратилась в вопли.
   О Боже, подумал Джоби, это все дело рук Салли Энн, вот почему она пришла сюда. Это дело моих рук, я снова стал ее орудием смерти и разрушения. Он в одиночестве стоял на платформе, глядя на массу мечущихся теней, проталкивающихся к единственному узкому выходу.
   Снаружи испуганная толпа сбилась в кучу, люди прижались друг к другу, завидев нападающего слона, стоящего на задних ногах; его силуэт выделялся на сверкающем фоне разноцветного искусственного освещения. Одержимое местью чудище на некоторое время было остановлено падением брезента, когда сломались столбы и на его туловище опустилось что-то совершенно непонятное, что он тут же принялся раздирать пожелтевшими от времени бивнями.
   Беги, не медли, пока он не освободился!
   Еще одна попытка панического бегства толпы через узкий проход, который служил входом на ферму. Падали раздавленные толпой тела, по ним бежали, топтали их. Все вопили, ругались, и в этот миг слон освободился от брезента, придя в еще большую ярость, чем прежде.
   Полицейский в форме выскочил в круг, освещенный фонарями. Это был смелый, но глупый поступок, потому что он был вооружен всего лишь дубинкой. Полицейский кричал, но его слова потонули в шуме. Давид против Голиафа, и у него не было даже пращи. На секунду слон остановился, как будто не мог поверить в такую безрассудную храбрость, может быть, ждал подвоха. Потом слон бросился на него.
   Возможно, полицейский и закричал, но никто из присутствующих не мог быть в том уверен. В самую последнюю секунду нервы у него сдали, он повернулся, бросился было бежать, но уже мощная ступня опустилась на него, словно ботинок рабочего, давящий хрупкую муху. Хруст костей заглушил все остальные звуки. Сломанные кости, раздавленное тело, кровь, брызнувшая во все стороны. Слон двинулся дальше, оставив после себя неузнаваемое месиво.
   Он набросился на толпу, стоя на задних ногах, дрожащих от непривычной позы и собственного веса, подняв хобот. Еще одна атака была неминуема; несколько сотен людей, сжавшись в одну общую массу, смирились со смертью.
   Но разгневанное животное не стало нападать. Слон опустил передние ноги и хобот, вытянул вперед могучую голову. Он замер, поблескивали только его маленькие глазки, он был сама сосредоточенность. Он смотрел, изучал лица людей, переводя взгляд с одного на другое. Он искал, пытался найти что-то. И не находил.
   В том, как животное неуклюже изменило свое поведение, угадывались разочарование и отчаяние. Это было освобождение от страха, сковавшего толпу, освобождение возможных жертв. Он мог убить, но он этого не сделал.
   Слон перешел на легкий галоп, сначала пошел в одну сторону, потом в другую, часто останавливаясь, всматриваясь в темноту, глядя на испуганные лица затем двигаясь дальше. В каждом его движении чувствовалась решительность, целенаправленность. На дворе фермы около дюжины полицейских пытались справиться с потоком впавших в панику людей, крича в толпу через громкоговорители, чтобы те выходили на дорогу один за другим. Люди толкали друг друга, пихали, оглядывались в страхе; слон ведь мог передумать и вернуться.
   Слон находился позади разрушенного шатра, он толкал другую палатку до тех пор, пока она не рухнула. Слон все еще искал кого-то или что-то, почти не реагируя на вой сирен, когда на дороге остановились три патрульные машины, взвизгнув тормозами. Слон был настолько захвачен своими поисками, что он не видел и не слышал ничего остального.
   На территорию цирка вошли три полицейских снайпера, подошли к тому месту, где валялся брезент разрушенных палаток, разошлись, каждый заняв свою позицию, увидев слона. Тот стоял неподвижно у длинной, узкой палатки, приподняв хобот, принюхиваясь, полагаясь на свой нюх там, где его подводило зрение.
   Хобот его закачался, он учуял что-то, и в тот же миг ярость вновь охватила его. Он поднялся на задние ноги, сердито затрубил. За этим брезентом находилось то, что он искал. Слон опустился на все четыре ноги, весь сжался, напрягся. Одна последняя попытка — это все, что он просил. После этого он готов был умереть.
   Раздался рев старого льва; это был дикий крик, крик ужаса, потому что его инстинкт джунглей чуял смерть. И когда слон бросился вперед, раздались три выстрела. Они раздались почти одновременно, поэтому прозвучали, словно один. Каждый из трех был выстрел в голову, сделанный опытными полицейскими снайперами. Раздались новые выстрелы. Снайперы стреляли из своих винтовок так быстро, как только могли. Огонь свинцовой смерти. Тяжелые пули разрывали толстую кожу слона, пробивали ее, отыскивая внутри небольшой мозг.
   Внезапно слон остановился, зашатался на нетвердых ногах, похожих на деревья, стараясь сохранить равновесие. На миг огни сзади осветили его маленькие глазки, отразили их выражение; он был безучастен к боли и смерти, он все еще искал... что-то!
   Из тесной толпы наблюдающих раздались одобрительные возгласы, когда люди увидели, что охваченное яростью животное начало падать, мгновенно утратив свою величавость, превратившись в огромную, неуклюжую игрушку, валящуюся на пол. Он падал медленно, как будто ложился спать, можно было подойти к нему, пнуть ногой, плюнуть на него презрительно, потому что он не был больше опасен.
   Слон лежал. Поверженный гигант среди произведенных им самим разрушений; там, где брезент загорелся от перевернутого газового обогревателя, начали взвиваться языки пламени, стал подниматься ввысь дым, словно от погребального костра.
   А вдалеке все еще раздавалось эхо тех выстрелов, их грохот прокатился до самой долины, пока горы за деревней Хоуп не заглушили его. Снова зарычал старый лев. Скорбный звук, звериная печаль о смерти товарища, как будто царь зверей знал, что искал слон и почему он, вырвавшись на свободу, стал убивать и разрушать. Лев оплакивал смерть и неудачу.
   Потом наступила тишина. Все взгляды были направлены на высокого парня и девушку, держащую его за руку. В свободной руке парень сжимал гитару. Они выходили из палатки, которую спасли от разрушения скорость и ловкость трех снайперов. Двое людей, которые были на волосок от смерти, оставшись в палатке, когда все остальные бежали в панике.
   Джоби остановился, глядя на слона, раскинувшегося на земле горой. На красивом лице его была печаль, он хотел было вырвать руку из руки Салли Энн, но она держала крепко.
   — Точно так же, как в прошлый раз. — Его тихий шепот слышала только она. — Безумие и смерть.
   — Он уже был бешеный, когда мы его видели, — ответила Салли Энн. — Это было видно. Ты сам так сказал, Джоби.
   — Не бешеный, а встревоженный, — резко возразил он. — Он был так напуган, что взбесился от страха, начал все крушить в поисках... — Голос его замолк. — Как и те куры, они бы тоже набросились на нас, если бы освободились из клеток.
   — Какая чушь, — воскликнула Салли Энн. — Слон был старый, дряхлый. Ты становишься прямо-таки одержимым, Джоби. У тебя мания преследования.
   Внезапный треск пламени заглушил его ответ. Высоко в ночное небо взлетели искры, заклубился густой дым от горящей резины. Он схватил Салли Энн за руку, начал оттаскивать от огня, вновь переживая ужас пожара на станции «Амоко», когда они шли к ожидавшим их полицейским.

Глава 25

   Джоби опасался, что на следующее утро Салли Энн не уйдет из дому, догадается, что он задумал и решит остаться. Я знаю, ты собрался бежать, Джоби, поэтому я останусь здесь, чтобы ты этого не сделал. Но даже если ты и убежишь, я все равно отыщу тебя.
   Он надеялся, что чувство облегчения и почти бурная радость, которые он испытал, не были слишком заметны, когда она выскользнула из постели, оделась и поставила чайник на электроплитку. Она не посмотрела в его сторону, когда наливала себе кофе, не принесла ему чашку. Казалось, она забыла о его присутствии.
   Они не разговаривали с тех пор, как покинули горящую территорию цирка, почти не смотрели друг на друга. Злобная стерва, это все твое зло, еще одна демонстрации силы, тебе все равно, что гибнут и получают травмы люди. Но она стала бы все отрицать, поэтому не было смысла обвинять ее. И самым ужасным было то, что он все еще любил ее, и не было способа уничтожить эту любовь. Когда дело касалось Салли Энн, любовь и ненависть были неразлучны.
   Джоби не торопился вставать, он пролежал в постели до десяти часов. Она была хитра. Даже теперь она могла что-то заподозрить, начать следить за ним на улице, ожидая, когда он выйдет. Ты же не собираешься бросить меня, Джоби? Я заключила для тебя еще один контракт.
   Он медленно оделся, сварил кофе, поджарил тост, попытался выработать какой-то план действий. Он мог бы отправиться на вокзал, уехать поездом из города как можно дальше. Может быть, в Лондон. Совсем скоро наступит Рождество, и он сможет затеряться в праздничных толпах, подыскать себе жилье. И на этот раз он не возьмет с собой гитару; пусть она остается у Салли Энн как напоминание ей о том, что он в конце концов победил ее. Беги же, не останавливаясь, моли Бога, чтобы она никогда не нашла тебя, а иначе... а еще ты можешь убить себя, Джоби!
   Эта мысль пронзила его, словно сильный удар током, заставила задохнуться, сердце у него заколотилось. Перед глазами все поплыло, он почувствовал тошноту и головокружение, вцепился в край стола, когда на него накатила новая волна слабости.
   Это ведь так просто, существует столько разных способов. В чулане в подвале есть веревка, ты можешь повеситься. Или просто выпрыгнуть из окна головой вниз, разбить череп о мостовую. Или перерезать вены осколком стекла. Разбей вот этот стакан о раковину, используй самый острый осколок. Пусть кровь бьет ключом, пока вся не вытечет. Или...
   Taк просто, Джоби. Тогда она не сможет найти тебя, этим ты отплатишь ей за все, что она тебе сделала, ты разрушишь все ее планы, какими бы они ни были, если ты так необходим ей для их осуществления. Слова эти были произнесены голосом его матери, как он помнил его, увещевающим шепотом Хильды Тэррэт.
   Джоби сидел, глядя на стену перед собой, подсознательно следуя глазами за узором на оборванных обоях — коричневатые крестики, зигзагообразная дорога, ведущая в никуда, как ни старайся, всегда заканчивающаяся там, где начиналась. Все равно что пытаться бежать из деревни Хоуп. Или от Салли Энн.
   Он снова попытался найти какой-то другой выход, испуганный и оцепеневший от того, что ему вообще пришла в голову мысль о самоубийстве. Нет, это не он придумал, это его мать. Потому что она пыталась разлучить его с Салли Энн, чтобы он стал принадлежать ей самой в некоем воссоединении в загробной жизни!
   Ну же, убей себя, Джоби. Тогда ты будешь в безопасности.
   Нет! Он резко поднялся, стул с грохотом упал назад, и этот шум вывел его из его ужасного состояния; у Джоби было ощущение, словно он вернулся из очень долгого путешествия. Он взглянул на старый будильник, тикающий на каминной полке. Боже, этого не может быть: половина пятого! Я, наверно, ошибаюсь... но за окном виднелось быстро темнеющее зимнее небо, в свете фонарей летели снежинки, словно осенний листопад.
   Шесть часов... шесть часов он просидел здесь, оцепенев от мысли о самоубийстве. Он чуть было не решился на это, борясь с самим собой. Только тогда он понял, что мать его плетет интриги, он стал рассуждать логически, смог бороться.
   Нет, мама, я не убью себя, потому что меньше всего я хочу воссоединиться с тобой. Эта мысль пугает меня еще больше, чем жизнь с Салли Энн. Я ухожу, я намерен в конце концов избавиться от проклятья Хоупа. За этой дверью Джоби Тэррэт умрет. Я стану другим человеком, возьму себе другое имя. Я начну все сначала. Я сирота, пришел в город искать работу, а теперь ухожу отсюда, потому что не нашел ее. Я никогда не слышал о Хильде Тэррэт, я незаконнорожденный, меня бросили сразу же после рождения, я вырос в приюте. Я знать не знаю девушку по имени Салли Энн, я никогда не слыхал о деревне Хоуп.
   Джоби кубарем скатился с лестницы, чуть не упал, вышел в боковую улочку, заполненную покупателями, спешащими под снегом домой.
   Он влился в поток пешеходов, повторяя про себя, что его звать не Джоби Тэррэт.
   Вокзал был переполнен; шумная толпа разветвлялась на очереди к билетным кассам. Джоби пристроился к той, под которой на черно-белой доске, обозначающей направление, было крупно написано — ЛОНДОН.
   Вокруг царила атмосфера раздражения, недовольства, все спешили, пробиваясь через толпу, еще одна очередь выстроилась в буфет. Система информации «Танной» была занята, доносился лишь бесконечный треск едва различимых слов. Это напомнило ему о предыдущем вечере, о том, как ломался и отключался микрофон, снова начинал работать.
   — Пассажиры, следующие рейсом... обратите внимание, ваш поезд прибывает на третью платформу... поезд, отправляющийся от четвертой платформы, номер 1720... из-за плохих погодных условий поезд из... задерживается приблизительно на сорок минут.
   Люди продолжали заполнять вокзал, очередь, в которой стоял Джоби, не уменьшалась. Впереди какая-то пожилая женщина повышенным тоном разговаривала с кассиром. Она уже начала кричать на него через отверстие в стекле, но он, казалось, не реагировал. Выслушивать оскорбления входило в его обязанности.
   — Пассажиры, следующие рейсом до Лондона... — раздался внезапный треск, Джоби напряг слух, но не смог разобрать быстро произнесенное сообщение. — Опаздывает приблизительно на один час. Пассажиров просят обратить внимание...
   Стоявшие впереди него люди покидали очередь с недовольными лицами, стояли в нерешительности, не зная, что же им делать. Откуда-то только что прибыл поезд, и толпа ринулась к нему по боковым каменным ступенькам; в узком проходе, где проверяли билеты, образовался затор. Человечек в форме, тщательно проверяющий билеты, которые совали ему пассажиры, будто бы и не замечал всей этой толкотни, втайне наслаждаясь своей скрупулезностью.
   — Говорите, пожалуйста!
   Джоби вздрогнул, не заметив, что он уже стоит перед окошком кассы, откуда на него с нетерпеливым видом смотрит седой человек в очках. — Побыстрее, сынок, другие люди ждут.
   — Мне, пожалуйста... — Боже, Джоби было все равно куда ехать, лишь бы подальше отсюда, подальше от Салли Энн. — До Лондона.
   — В оба конца?
   — Только туда. — Проклятье, я не вернусь сюда никогда.
   — Одиннадцать фунтов сорок пенсов. — Оранжевый билет проскользнул в углубление под отверстием в стекле. — Платформа номер шесть. Поезд опаздывает на час, может быть, еще задержится из-за снега и обледенения на путях. Может быть, вообще не придет. Сегодня уже отменили три междугородних.
   Джоби стоял, зажав в руке три пятифунтовые бумажки, в ушах у него звучало роковое предсказание. Вот твой билет, сынок, но, может быть, он тебе и не пригодится. Одиннадцать фунтов сорок пенсов. «Я не возьму», — пробормотал Джоби и отошел от кассы. Через арку входа он видел, как косо падает снег, кружась. Снегопад усилился. У него было ощущение, что лондонский поезд не придет. Люди толкали его, проходя мимо, непрекращающийся поток пассажиров, спешащих по всем направлениям, но никто никуда не ехал, все только сердито суетились, выражая недовольство нарушением движения поездов.
   Джоби пошел к буфету, встал в очередь. Молодая вест-индианка продавала напитки и пакетики с закуской в дальнем конце стойки, разливая густой темный чай из огромного чайника, который был слишком тяжел для нее. Она водила струей над рядом пластмассовых стаканчиков, наполняя их и проливая через край. Наполняя и проливая. Как автомат.
   Джоби взял стакан чая, осторожно понес его к стойке возле стены. Ему нужно было время, чтобы подумать, чтобы составить планы. Все остальные, казалось, были поглощены газетами и журналами, пытаясь убить время. Время для Джоби было роскошью, у него его просто не было. Он взглянул на электронные часы, щелкающие цифрами, словно отсчитывающие часы его оставшейся жизни. Каждая минута была безвозвратна, еще одна ушедшая минута твоей жизни. Люди, убивающие время, торопили свою смерть, им не терпелось умереть, это было своего рода самоубийство.
   Он подумал, не вернуться ли ему домой. По всей вероятности, Салли Энн еще нет, она пока не хватилась его. Забудь обо всем сегодня, попробуй завтра или послезавтра. Его передернуло от этой мысли, потому что каждый час, проведенный с ней, вселял в него все большую тревогу, предвещая смерть и несчастье. Я нашла для тебя еще один контракт, Джоби, на этот раз хороший. Не беспокойся, все будет хорошо. Я обещаю тебе.
   Он отпил чай из стаканчика, поставил его в сторону. Нет, он не вернется к Салли Энн, но он не может и здесь оставаться. Джоби пошел прочь, протискиваясь через толпу, вышел на заснеженную улицу. Снег таял на дороге и тротуарах, превращаясь в густую жижу, которую проезжающие машины разбрызгивали по сторонам. За ночь эта грязь соберется, сузит проезд для машин, движение остановится. Как и поезда.
   Он попал в западню. Он понял, как чувствовали себя лев и слон. Жгучее желание разбить все на пути, впасть в неистовство. По этой же причине хулиганы разбивают телефонные будки. Потому что они попали в западню в обществе, которое отошло в сторонку и наблюдает за ними; им приходится как-то обороняться.
   Улицы пустели. Все куда-то делись, нашли себе какое-то укрытие, расстроенные путешественники устроились в отелях, решив попытаться уехать завтра. А пока что им будет тепло и уютно. Джоби некуда было идти, у него не было временного пристанища. Он бежал, опасаясь, что его намерения будут разгаданы. Салли Энн, конечно, не станет его разыскивать. В этом нет уверенности. Невозможно быть уверенным ни в чем, что касается Салли Энн.
   Пустынные, покрытые грязью улицы начали белеть от падающего снега, когда перестали ездить машины и исчезли пешеходы. Весело украшенная витрина магазина, искусственный снег посмеивается над погодой, над мостовой развешены разноцветные лампочки, бумажные гирлянды намокли, стали похожи на мокрое белье на веревке.
   В центре старомодной площади стояла высокая башня с часами, викторианское строение, может быть, имитация «Биг Бена». Тебе не удалось уехать в Лондон, Джоби, но посмотри, и здесь есть часы. Снег быстро засыпал циферблат, и к утру под его весом стрелки могут остановиться. Без пятнадцати десять. А Джоби все еще бродил по городу без всякой цели.
   Вдруг он увидал старуху. Она шла к нему навстречу, волоча ноги, хлюпая по грязи ногами в поношенных туфлях, седая, косматая голова повязана старым шарфом, на руке болтается пустая кожаная хозяйственная сумка. Бедность посреди изобилия.
   Джоби пожалел ее, зная, что она испытывает отчаяние, одиночество, беспомощность. И тогда он заметил кота: тощее, жалкое существо, следующее за ней по пятам. Черно-коричневый, какой-то пестрый, он смотрел на приближающегося Джоби, а его глаза сверкали то желтым, то зеленым, то красным светом, отражая мигающие наверху праздничные лампочки. Кот остановился, выгнул спину, раскрыл пасть и зашипел, показав беззубые челюсти.
   Джоби бросился бежать. Он повернулся, понесся по грязи через дорогу на другую сторону, поскользнулся и упал, поднялся. Он бежал, скользя, оглянулся только тогда, когда миновал площадь и оказался в ярко освещенном торговом центре. Пусто, не видно ни старухи, ни ее ужасного, отвратительного кота.
   Джоби весь дрожал. Джинсы на нем промокли, холодная ткань липла к ногам. Ужасно глупо, сказал он себе. Какая-то бедная старуха с котом, только и всего. В городе живут десятки пенсионеров с кошками, может быть сотни. Но он знал, что если увидит другую старуху, то снова бросится бежать. И снова.
   Джоби остановился, заметив впереди несколько слоняющихся без дела юнцов. Их было трое, все, как видно, подвыпившие. Он повернулся, пошел опять в сторону Хай-стрит, свернул налево от центра города. Снег почти перестал, лишь изредка опускались мелкие снежинки. Скоро снег может совсем прекратиться.