– Теперь у нас есть все, мама, – прошептал он, обнимая ее.
– Нет, chеri, всего у нас никогда не будет, – прошептала она в ответ. – Это было бы так ужасно. Всегда есть то, к чему можно стремиться.
С поздравлениями ждал Блэйн Малкомс, и Шаса повернулся к нему, все еще обнимая Сантэн за талию.
– Грандиозно, Шаса. – Блэйн пожал ему руку. – Ты это заслужил.
– Спасибо, сэр.
– Какая жалость, что Тара не смогла приехать, – продолжал Блэйн.
– Я хотел, чтобы она приехала, – сразу занял оборонительную позицию Шаса. – Но она решила, что не может опять так скоро оставить детей.
Их окружила толпа, все поздравляли их и смеялись, но Шаса увидел поблизости женщину, руководившую его пиар-кампанией, и стал пробиваться к ней.
– Ну, миссис Энсти, ваша работа – предмет нашей гордости.
Он улыбнулся ей, вложив в улыбку все свое очарование. Миссис Энсти была высокой и, пожалуй, костлявой, ее светлые шелковистые волосы густым занавесом падали на обнаженные плечи.
– Я всегда стараюсь полностью удовлетворить клиента. – Джил Энсти опустила глаза и чуть надула губы, придавая своим словам двусмысленность. С самой встречи накануне они непрерывно подшучивали друг над другом. – Но, боюсь, у меня есть для вас еще работа, мистер Кортни. Потерпите меня еще немного?
– Сколько пожелаете, миссис Энсти.
Шаса принял игру. Миссис Энсти взяла его под руку и повела в сторону, прижимаясь чуть сильнее, чем было необходимо.
– Телевизионщики из НАБС хотят взять у вас пятиминутное интервью для своего фильма из цикла «Внимание, Африка». Это прекрасная возможность обратиться непосредственно к пятидесяти миллионам американцев.
Телевизионная группа установила свое оборудование в зале заседаний; прожекторы и камеры были нацелены на дальний конец длинной комнаты, где на деревянной стенной панели висел портрет Сантэн кисти Анниони[25]. Группа состояла из троих мужчин, молодых и небрежно одетых, но явно профессионалов, и девушки.
– Кто берет интервью? – спросил Шаса, с любопытством оглядываясь.
– Режиссер, – ответила Джил Энсти, – она с вами поговорит.
Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что речь идет о девушке, но тут он заметил, что эта девушка руководит постановкой мизансцены, то словом, то жестом задавая направление камеры или угол освещения.
– Да она ребенок, – протестующе сказал Шаса.
– Ей двадцать пять, и она шустрая, как стая макак, – предупредила Джил Энсти. – Пусть ее внешность маленькой девочки вас не обманывает. Она профессионалка, очень многообещающий режиссер и уже страшно популярна в Штатах. Она взяла невероятное интервью у Джомо Кеньятты, террориста из движения «мау-мау», не говоря уже о знаменитой передаче «Мост разбитых сердец» из Кореи. Говорят, за эту передачу она получит «Эмми».
В Южной Африке телевидения не было, но в Лондоне Шаса видел на Би-би-си передачу «Мост разбитых сердец», очень смелый и увлекательный комментарий к Корейской войне, и теперь с трудом мог поверить, что его сделала эта девочка. Но вот она повернулась, направилась к нему и откровенно протянула руку – наивная, со свежим молодым лицом.
– Здравствуйте, мистер Кортни. Меня зовут Китти Годольфин.
У нее был очаровательный южный акцент и мелкие золотые веснушки на щеках и курносом носике, но Шаса видел, что у нее лицо отличной лепки, очень фотогеничное.
– Мистер Кортни, – продолжала она, – вы так хорошо говорите, что я не могу противиться искушению снять вас для передачи. Надеюсь, я не прошу слишком много.
Она улыбнулась милой привлекательной улыбкой, но он видел в ее взгляде жесткий, как у лучших алмазов шахты Х’ани, блеск; этот взгляд выдавал острый, циничный ум и безжалостное честолюбие. Это было неожиданно и интриговало.
«На билет на это шоу денег не жалко», – подумал Шаса, глядя на нее сверху вниз. Грудь у нее маленькая – он любит более пышные формы, но бюстгальтера нет, он видел под блузкой, что она очень изящна.
Китти провела его к кожаному креслу, установленному так, чтобы они сидели лицом друг к другу.
– Если вы сядете сюда, мы немедленно начнем. Вступление я запишу позже. Не хочу задерживать вас дольше, чем необходимо.
– Задерживайте, сколько угодно.
– О, я знаю, что у вас полно очень важных гостей. – Китти оглядела свою команду, и один из молодых людей поднял большой палец. Она снова посмотрела на Шасу. – Американская публика очень мало знает о Южной Африке, – объяснила она. – Я хочу дать срез вашего общества и показать, как оно устроено. Я представлю вас как политика, шахтного магната и финансиста и расскажу зрителям о вашей новой замечательной шахте. Потом мы вставим ваше выступление. Годится?
– Годится! – Он легко улыбнулся. – Действуйте.
Помощник режиссера хлопнул перед его лицом дощечкой, кто-то спросил: «Звук?», кто-то другой ответил: «Идет», и потом: «Мотор!».
– Мистер Шаса Кортни, вы только что объявили своим акционерам, что новая золотая шахта станет, вероятно, одной из пяти богатейших в Южной Африке, а значит, и во всем мире. Можете ли вы сказать нашим зрителям, сколько из этих сказочных богатств вернется к тем людям, у кого они украдены? – спросила она с обескураживающей искренностью. – Я, конечно, имею в виду черные племена, которые когда-то владели этой землей.
Шаса растерялся лишь на мгновение и тут же понял: предстоит схватка. И спокойно ответил:
– Черные племена, владевшие землей, на которой расположена шахта «Серебряная река», все до единого – в том числе женщины и дети – в 20-е годы девятнадцатого столетия были уничтожены отрядами королей Чаки и Мзиликази, этими двумя милосердными зулусскими монархами, которые вдвоем умудрились вполовину сократить население Южной Африки, – сказал он. – Когда белые поселенцы двинулись на север, они нашли безлюдную землю. Эта земля была свободна, они ни у кого ее не отняли. А я приобрел эту землю у тех, кто обладал неоспоримыми правами на нее.
Он увидел тень уважения в ее взгляде, но Китти опомнилась так же быстро, как и он. Проиграв очко, она готова была сражаться дальше.
– Конечно, исторические факты очень интересны, но вернемся к настоящему. Скажите, мистер Кортни, будь вы цветным, скажем, черным или бизнесменом азиатского происхождения, вам позволили бы купить концессию на «Серебряную реку»?
– Вопрос из области предположений, мисс Годольфин.
– Я так не думаю, – отрезала она ему пути к отступлению. – Или я ошибаюсь, полагая, что закон о групповых территориях, принятый недавно парламентом, членом которого, кстати, вы являетесь, запрещает небелым индивидам и компаниям, принадлежащим черным, покупать права на землю или на полезные ископаемые где бы то ни было в их собственной стране?
– Я голосовал против этого закона, – мрачно ответил Шаса. – Но вы правы, закон о групповых территориях не позволил бы цветному купить права на шахту «Серебряная река», – заключил он.
Слишком умная, чтобы удовлетвориться заработанным очком, она стремительно двинулась дальше.
– Сколько черных работает на многочисленных предприятиях «Горно-финансовой компании Кортни»? – спросила она с милой открытой улыбкой.
– В своих восемнадцати дочерних компаниях мы предоставляем работу примерно двум тысячам белых и тридцати тысячам черных.
– Великолепное достижение, мистер Кортни, вы, должно быть, им очень гордитесь. – Она была поразительно женственной. – А сколько черных представлено в советах директоров этих восемнадцати компаний?
Снова он попался! Шаса решил не отвечать на вопрос прямо.
– Мы считаем, что обязаны платить своим рабочим больше, чем получают за такую работу в других компаниях; мы предоставляем им и другие льготы…
Китти энергично кивала, позволяя ему говорить, понимая, что сможет вырезать весь этот ненужный материал, но, как только он закончил, снова перешла в нападение:
– Значит, в советах директоров компаний Кортни нет черных. А можете ли вы сказать, сколько у вас работает черных менеджеров?
Когда-то, давным-давно, когда Шаса охотился на буйволов на берегах реки Замбези, на него напал рой разъяренных полуденной жарой черных африканских пчел. От них не было защиты, и он спасся, только нырнув в населенную крокодилами реку. Сейчас, когда Китти жужжала у него над ухом, искусно избегая попыток сбить ее и болезненно жаля, когда хотела, он чувствовал ту же гневную беспомощность.
– На вас работает тридцать тысяч черных, но в совете директоров или среди управляющих нет ни одного черного, – наивно удивлялась она. – Вы можете объяснить, почему?
– Черное сообщество этой страны представлено преимущественно сельским населением. Эти люди приходят в города необученными и неподготовленными…
– Разве у вас нет подготовительных программ?
Шаса увидел возможный выход из положения.
– У группы Кортни разнообразные и насыщенные подготовительные программы. В прошлом году мы потратили два с половиной миллиона фунтов на обучение и подготовку своих наемных работников.
– И сколько времени осуществляются эти программы, мистер Кортни?
– Семь лет – с тех пор, как я стал председателем.
– За семь лет, после того как вы потратили столько денег на обучение, ни один черный не стал менеджером? Потому что ни один черный не оказался на это способен или потому что ваша политика ограничения работы и запретов не позволяет черному, как бы хорош он ни был…
Его неумолимо теснили, и он в ярости перешел к обороне:
– Если вы ищете расовую дискриминацию, почему уехали из Америки? – спросил он, холодно улыбаясь. – Я уверен, ваш Мартин Лютер Кинг смог бы вам помочь лучше, чем я.
– В моей стране существует фанатизм, – кивнула она. – Мы это понимаем и стараемся изменить, просвещаем народ, меняем законы. А вот вы, насколько я могу судить, воспитываете своих детей в рамках политики, которую называете апартеидом, и создаете монументальную законодательную крепость вроде закона о групповых территориях или закона о регистрации населения, которые классифицируют людей исключительно на основании цвета их кожи.
– Мы дифференцируем людей, – признал Шаса, – но это не значит, что мы их дискриминируем.
– Запоминающийся лозунг, но не оригинальный. Я уже слышала его из уст вашего министра по делам банту доктора Хендрика Френса Фервурда. Однако я все равно утверждаю, что дискриминация у вас существует. Если человека лишают права голосовать или владеть землей только на основании того, что у него темная кожа, для меня это дискриминация.
И прежде чем он смог ответить, Китти снова сменила тему.
– Много ли черных среди ваших личных друзей? – спросила она, и ее вопрос мгновенно перенес Шасу в прошлое. Он вспомнил, как мальчишкой отрабатывал первые смены на шахте Х’ани, и мужчину, который был его другом. Черный десятник на площадке промывки руды; на эту площадку укладывают только что добытую руду. Там она должна размягчиться и раскрошиться до такой степени, чтобы ее можно было отправить в дробилку.
Он много лет не думал о нем, но сейчас без труда вспомнил его имя – Мозес Гама, и снова мысленно увидел его, высокого, широкоплечего, красивого, как молодой фараон, с кожей, блестевшей на солнце, как старый янтарь, когда они работали бок о бок. Он вспомнил их длинные разговоры, вспомнил, как они вместе читали и спорили, привлеченные друг к другу незримой духовной общностью. Шаса дал Мозесу почитать «Историю Англии» Маколея, а когда из-за возникшей между ними дружбы Мозеса Гаму по требованию Сантэн Кортни уволили с шахты, Шаса попросил его оставить книгу себе. Сейчас он снова испытал ощущение утраты, как тогда, при их вынужденной разлуке.
– У меня очень мало личных друзей, – сказал он. – Десять тысяч знакомых, а вот друзей почти нет… – Он растопырил пальцы правой руки. – Не больше, и среди них нет черных. Хотя когда-то у меня был черный друг, и я жалею, что наши пути разошлись.
С необыкновенным чутьем, которое и выдвинуло ее на первые роли в профессии, Китти Годольфин поняла, что он дал ей прекрасную точку опоры, которую можно сделать центром интервью.
– Когда-то у меня был черный друг, – негромко повторила она. – И я жалею, что наши пути разошлись. Спасибо, мистер Кортни. – Она повернулась к оператору. – Ладно, Хэнк, вырежь это и сегодня же вечером переправь на студию.
Она быстро встала. Шаса вырос над ней.
– Это было превосходно. У нас теперь очень много материала, – с воодушевлением заговорила она. – Я искренне благодарна вам за сотрудничество.
Вежливо улыбаясь, Шаса наклонился к ней.
– Вы подлая мелкая стерва, – негромко проговорил он. – С лицом ангела и сердцем чертовки. Вам ведь все равно, что снимать. Вам это безразлично. Важно лишь получить хороший сюжет, а правда это или нет, причинит ли это кому-нибудь боль, какая разница?
Шаса отвернулся от нее и вышел из зала заседаний. Шоу с девицами уже началось; он прошел к столику, за которым сидели Сантэн и Блэйн Малкомс, и тоже сел, но вечер для него был испорчен.
Он сидел и смотрел на вертящихся танцовщиц, но не видел их длинных голых ног и сверкающей плоти; вместо этого он с яростью думал о Китти Годольфин. Опасность возбуждала его, поэтому он охотился на львов и буйволов, летал на «Тайгер Моте» и играл в поло. Его всегда привлекали умные деловые женщины с сильным характером, а эта несомненно деловая и сделана из чистого шелка… и стали.
Он думал об этом милом невинном лице и детской улыбке, о жестком блеске глаз, и к ярости добавилось желание унизить ее, душевно и физически, и сознание того, что это будет очень трудно, делало мысль еще более навязчивой. Он обнаружил, что сексуально возбужден, и это лишь усилило его гнев.
Вдруг Шаса поднял голову: через все помещение за ним наблюдала Джил Энсти, его менеджер по связям с общественностью. Цветные блики играли на ее широкоскулом лице и в платиновых волосах. Она скосила глаза и провела кончиком языка по нижней губе.
«Ладно, – подумал он. – Надо отыграться на ком-нибудь. Она подойдет».
Он слегка наклонил голову, и Джил Энсти кивнула и выскользнула за дверь позади своего столика. Шаса извинился перед Сантэн, встал и в полутьме под громкую музыку направился к двери, за которой исчезла Джил.
В отель «Карлтон» он вернулся утром, в половине девятого. Все еще в бабочке и смокинге он не пошел через вестибюль, а поднялся по лестнице из подземного гаража. Сантэн и Блэйн остановились в номере компании, а Шасе отвели поменьше на другом конце коридора. Ему не хотелось встретиться с ними в такой час так одетым, но ему повезло, и он добрался до своего номера незамеченным.
Кто-то сунул ему под дверь конверт. Он без особого интереса поднял его, но тут увидел на конверте герб студии «Килларни филм». В этой студии работала Китти Годольфин, и Шаса улыбнулся, разрывая конверт.
– Вы поймали меня на пороге, – сказала ему Китти. – Я уже уходила. Хотите посмотреть материал? Хорошо, сможете приехать сюда к шести вечера?
Спустившись в приемную студии, она улыбалась своей милой, детской улыбкой, но озорные зеленые огоньки в глазах подсмеивались над ним; Китти пожала Шасе руку и повела наверх: в комплексе студии она арендовала отдельное помещение.
– Я знала, что могу рассчитывать на ваше мужское тщеславие, чтобы заманить сюда, – уверенно сказала она.
Ее команда развалилась в первом ряду просмотрового зала, молодые люди курили «Кэмел» и пили кока-колу, но Хэнк, оператор, уже вставил ленту в проектор, и все молча просмотрели материал.
Когда снова зажгли свет, Шаса повернулся к Китти и признался:
– Вы молодец: почти все время заставляете меня выглядеть настоящим напыщенным болваном. И, конечно, вырезали те части, где я одерживаю верх.
– Вам не понравилось? – улыбнулась она, наморщив носик. Веснушки заблестели, как крошечные золотые монеты.
– Вы, как партизан, стреляете из укрытия, а у меня спина не защищена.
– Если вы обвиняете меня в подтасовке и передергивании, – с вызовом сказала она, – может, покажете мне, какое это все на самом деле? Покажите мне шахты и фабрики Кортни и позвольте снять их.
Так вот почему она позвала его. Шаса про себя улыбнулся, но спросил:
– Десять дней у вас найдется?
– Найдется столько, сколько нужно, – заверила она.
– Отлично, начнем с ужина сегодня вечером.
– Здорово! – воскликнула она и повернулась к своей команде. – Мазлтов, парни, мистер Кортни приглашает нас всех на ужин.
– Это не совсем то, что я имел в виду, – пробормотал он.
– Правда?
Она бросила на него взгляд невинной маленькой девочки.
Китти Годольфин оказалась прекрасной собеседницей и спутницей. Ее интерес ко всему, что говорил и показывал Шаса, был лестным и искренним. Когда он говорил, она смотрела ему в глаза и на его губы и часто, слушая, наклонялась, так что он чувствовал ее дыхание, но ни разу его не коснулась.
Для Шасы ее привлекательность обостряла безупречная опрятность. Все дни, проведенные ими вместе, горячие пыльные дни в пустынях дальнего запада, или в бесконечных лесах, когда посещали бумажные фабрики или заводы удобрений, когда смотрели, как бульдозеры в тучах пыли срывают верхнюю породу в открытых угольных карьерах, когда пеклись в огромной котловине шахты Х’ани, – у Китти было неизменно свежее, прохладное лицо. Даже в пыли глаза ее оставались чистыми, а маленькие ровные зубы сверкали. Он не мог понять, где и когда она умудряется приводить в порядок одежду, но та всегда была чистой и свежей, а дыхание, когда Китти прислонялась к нему, приятным и сладким.
Она была профессионалкой. Это тоже производило на Шасу впечатление. Она шла на все, чтобы получить нужный материал, не принимая во внимание ни усталость, ни опасность. Ему пришлось запретить ей спуск на крыше клети, когда ей вздумалось снять падение в шахту Х’ани, но Китти вернулась, когда он отбыл на встречу с управляющим шахтой, и получила то, что хотела. А когда он узнал, только улыбнулась. Команда относилась к ней противоречиво, и это забавляло Шасу. Молодые люди ее обожали, бросались на защиту, точно старшие братья, и нескрываемо гордились ее достижениями. Но в то же время они побаивались ее безжалостного стремления к совершенству, понимая, что ради достижения цели она пожертвует всеми ими и еще чем угодно, что встанет на ее пути. Она не часто проявляла характер, но если проявляла, становилась жестокой и язвительной, и когда отдавала приказ, как бы сладко она при этом ни улыбалась и как бы спокойно ни выглядела, они повиновались немедленно.
На Шасу подействовала и глубокая симпатия Китти к Африке, ее природе и людям.
– Я считала Америку самой прекрасной страной в мире, – негромко сказала Китти однажды вечером, когда они смотрели, как солнце садится за высокие горы западных пустынь. – Но, глядя на это, я начинаю сомневаться.
Любопытство вело ее в поселки, где жили наемные работники компании Кортни, и она проводила там долгие часы, разговаривая с рабочими и их женами, снимая все это, интервью с черными шахтерами и белыми надсмотрщиками, их дома и пищу, которую они едят, их развлечения и молитвы, и в конце концов Шаса спросил:
– Понравилось, как я их угнетаю?
– Они живут хорошо, – признала Китти.
– И счастливы, – теснил он ее. – Признайте это. Я ничего от вас не спрятал. Они счастливы.
– Они счастливы, как дети, – согласилась Китти. – Пока видят в вас отца родного. Но долго ли, по-вашему, вы сможете их дурачить? Долго ли они будут просто смотреть, как вы садитесь в свой чудесный самолет и летите в парламент, чтобы принять еще несколько законов, которым они обязаны повиноваться? Рано или поздно они скажут: «Эй, приятель, я тоже так хочу».
– На протяжении трехсот лет под руководством белого правительства жители этой земли создавали социальную ткань, которая удерживает всех нас вместе. Это факт, и мне не хотелось бы разрывать эту ткань, не зная, чем ее заменить.
– Как насчет демократии для начала? – предложила Китти. – Неплохая замена, знаете: воля большинства побеждает.
– Вы упустили важную часть, – ответил он. – Интересы меньшинства должны быть защищены[26]. В Африке это не действует. Африканцы знают и понимают только один принцип: победитель получает все, и горе побежденным. Именно это произойдет с белыми поселенцами в Кении, если англичане капитулируют перед убийцами из «мау-мау».
Так они спорили в долгие часы полетов, преодолевая огромные расстояния африканского континента. Шаса и Китти летели впереди, на «моските», шлем и кислородная маска были ей велики и делали еще более юной и похожей на девочку. Дэвид Абрахамс сидел за штурвалом более медленного и просторного «Де Хэвиленда Дава», принадлежавшего компании; с ним летела остальная группа и все съемочное оборудование, и хотя на земле Шаса большую часть времени отдавал встречам с менеджерами и административным аппаратом компании, он все же мог очень много часов уделять соблазнению Китти Годольфин.
Шаса не привык к длительному сопротивлению женщин, привлекавших его внимание. Возможно было деланное сопротивление, но всегда с зазывными взглядами через плечо; обычно женщины скрывались от него в ближайшей спальне, рассеянно забыв повернуть ключ в замке, и он ожидал того же от Китти Годольфин.
Первой его заботой стало забраться ей в джинсы; убедить, что Африка отличается от Америки и что они делают все, что в их силах, оказалось второй и значительно более трудной задачей. Прошло почти десять дней, а он не преуспел ни в том, ни в другом. И политические убеждения, и целомудрие Китти оставались нетронутыми.
Интерес к нему Китти – как широко ни раскрывала она глаза, как ни демонстрировала увлеченность, – оставался совершенно безличным и профессиональным: точно так же она смотрела на знахаря-овамбо, который демонстрировал излечение рака с помощью мази из помета дикобраза, и на мускулистого татуированного белого надсмотрщика, который объяснял ей, что черных нельзя бить в живот: от малярии у них всегда раздута селезенка, и ее легко разорвать, а вот бить по голове можно, у африканцев такой прочный череп, что нанести серьезный ущерб трудно.
– Святая Мария! – восклицала Китти. – Да одно это оправдывает всю поездку!
И вот на одиннадцатый день своей одиссеи они прилетели из обширной пустыни Калахари от алмазной шахты Х’ани в загадочных, угрюмых холмах в город Виндхук, столицу старой немецкой колонии Юго-Западная Африка, которая по Версальскому договору была передана Южно-Африканскому Союзу. Это причудливый небольшой город, в архитектуре и образе жизни обитателей которого все еще чувствовалось немецкое влияние. Город стоял на высоком нагорье, над прибрежной равниной. Климат здесь был приятный, а отель «Кайзерхоф», где у Шасы тоже был постоянный номер, предлагал множество удобств, которых им так не хватало в предыдущие десять дней.
Шаса и Дэвид большую часть дня провели с руководителями местной конторы компании Кортни; до переезда в Йоханнесбург именно здесь была головная контора компании, но и сейчас тут решались основные вопросы, связанные с шахтой Х’ани. Китти и ее команда, не теряя ни минуты, снимали здания в немецком колониальном стиле, местные памятники и живописных женщин гереро на улицах. В 1904 году немецкой администрации пришлось вести с этим воинственным племенем жесточайшую колониальную войну; в итоге восемьдесят тысяч гереро из племени, насчитывавшего всего сто тысяч человек, погибли в боях и от голода. Мужчины гереро были рослые и величественные, а женщины носили яркие длинные викторианские юбки и высокие тюрбаны таких же цветов. Китти радовалась всему увиденному и вернулась в отель веселая.
Шаса все старательно спланировал и оставил Дэвида в конторе заканчивать дела. Он хотел пригласить Китти и ее группу в пивную отеля, где традиционный оркестр в ледерхозенах и тирольских шляпах играл попурри из немецких застольных песен. Местное пиво «пильзнер» было не хуже оригинального мюнхенского: чистое, золотое, с пышной кремовой шапкой пены. Шаса заказал самые большие кружки, и Китти пила наравне со всеми.
Настроение было праздничное, пока Шаса не отвел Китти в сторону. Под звуки оркестра он негромко проговорил:
– Не знаю, как вам это сказать, Китти, но это наш последний вечер вместе. Мой секретарь заказал вам и вашим парням билеты на коммерческий рейс до Йоханнесбурга на завтрашнее утро.
Китти в ужасе посмотрела на него.
– Не понимаю. Я думала, мы вместе полетим на ваши алмазные концессии в Сперргебит. – Она с очаровательным акцентом произносила «Спиер бит»[27]. – Это наша главная цель.
– Сперргебит означает «запретные территории», – печально сказал Шаса. – Очень просто, Китти: запретные. Никто не может попасть туда без разрешения правительственного инспектора шахт.
– Но я думала, вы получили для нас разрешение, – возразила она.
– Я пытался. Отправил в местное отделение телекс, чтобы его получили. Но просьба отклонена. Боюсь, правительство не хочет, чтобы вы там побывали.
– Нет, chеri, всего у нас никогда не будет, – прошептала она в ответ. – Это было бы так ужасно. Всегда есть то, к чему можно стремиться.
С поздравлениями ждал Блэйн Малкомс, и Шаса повернулся к нему, все еще обнимая Сантэн за талию.
– Грандиозно, Шаса. – Блэйн пожал ему руку. – Ты это заслужил.
– Спасибо, сэр.
– Какая жалость, что Тара не смогла приехать, – продолжал Блэйн.
– Я хотел, чтобы она приехала, – сразу занял оборонительную позицию Шаса. – Но она решила, что не может опять так скоро оставить детей.
Их окружила толпа, все поздравляли их и смеялись, но Шаса увидел поблизости женщину, руководившую его пиар-кампанией, и стал пробиваться к ней.
– Ну, миссис Энсти, ваша работа – предмет нашей гордости.
Он улыбнулся ей, вложив в улыбку все свое очарование. Миссис Энсти была высокой и, пожалуй, костлявой, ее светлые шелковистые волосы густым занавесом падали на обнаженные плечи.
– Я всегда стараюсь полностью удовлетворить клиента. – Джил Энсти опустила глаза и чуть надула губы, придавая своим словам двусмысленность. С самой встречи накануне они непрерывно подшучивали друг над другом. – Но, боюсь, у меня есть для вас еще работа, мистер Кортни. Потерпите меня еще немного?
– Сколько пожелаете, миссис Энсти.
Шаса принял игру. Миссис Энсти взяла его под руку и повела в сторону, прижимаясь чуть сильнее, чем было необходимо.
– Телевизионщики из НАБС хотят взять у вас пятиминутное интервью для своего фильма из цикла «Внимание, Африка». Это прекрасная возможность обратиться непосредственно к пятидесяти миллионам американцев.
Телевизионная группа установила свое оборудование в зале заседаний; прожекторы и камеры были нацелены на дальний конец длинной комнаты, где на деревянной стенной панели висел портрет Сантэн кисти Анниони[25]. Группа состояла из троих мужчин, молодых и небрежно одетых, но явно профессионалов, и девушки.
– Кто берет интервью? – спросил Шаса, с любопытством оглядываясь.
– Режиссер, – ответила Джил Энсти, – она с вами поговорит.
Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что речь идет о девушке, но тут он заметил, что эта девушка руководит постановкой мизансцены, то словом, то жестом задавая направление камеры или угол освещения.
– Да она ребенок, – протестующе сказал Шаса.
– Ей двадцать пять, и она шустрая, как стая макак, – предупредила Джил Энсти. – Пусть ее внешность маленькой девочки вас не обманывает. Она профессионалка, очень многообещающий режиссер и уже страшно популярна в Штатах. Она взяла невероятное интервью у Джомо Кеньятты, террориста из движения «мау-мау», не говоря уже о знаменитой передаче «Мост разбитых сердец» из Кореи. Говорят, за эту передачу она получит «Эмми».
В Южной Африке телевидения не было, но в Лондоне Шаса видел на Би-би-си передачу «Мост разбитых сердец», очень смелый и увлекательный комментарий к Корейской войне, и теперь с трудом мог поверить, что его сделала эта девочка. Но вот она повернулась, направилась к нему и откровенно протянула руку – наивная, со свежим молодым лицом.
– Здравствуйте, мистер Кортни. Меня зовут Китти Годольфин.
У нее был очаровательный южный акцент и мелкие золотые веснушки на щеках и курносом носике, но Шаса видел, что у нее лицо отличной лепки, очень фотогеничное.
– Мистер Кортни, – продолжала она, – вы так хорошо говорите, что я не могу противиться искушению снять вас для передачи. Надеюсь, я не прошу слишком много.
Она улыбнулась милой привлекательной улыбкой, но он видел в ее взгляде жесткий, как у лучших алмазов шахты Х’ани, блеск; этот взгляд выдавал острый, циничный ум и безжалостное честолюбие. Это было неожиданно и интриговало.
«На билет на это шоу денег не жалко», – подумал Шаса, глядя на нее сверху вниз. Грудь у нее маленькая – он любит более пышные формы, но бюстгальтера нет, он видел под блузкой, что она очень изящна.
Китти провела его к кожаному креслу, установленному так, чтобы они сидели лицом друг к другу.
– Если вы сядете сюда, мы немедленно начнем. Вступление я запишу позже. Не хочу задерживать вас дольше, чем необходимо.
– Задерживайте, сколько угодно.
– О, я знаю, что у вас полно очень важных гостей. – Китти оглядела свою команду, и один из молодых людей поднял большой палец. Она снова посмотрела на Шасу. – Американская публика очень мало знает о Южной Африке, – объяснила она. – Я хочу дать срез вашего общества и показать, как оно устроено. Я представлю вас как политика, шахтного магната и финансиста и расскажу зрителям о вашей новой замечательной шахте. Потом мы вставим ваше выступление. Годится?
– Годится! – Он легко улыбнулся. – Действуйте.
Помощник режиссера хлопнул перед его лицом дощечкой, кто-то спросил: «Звук?», кто-то другой ответил: «Идет», и потом: «Мотор!».
– Мистер Шаса Кортни, вы только что объявили своим акционерам, что новая золотая шахта станет, вероятно, одной из пяти богатейших в Южной Африке, а значит, и во всем мире. Можете ли вы сказать нашим зрителям, сколько из этих сказочных богатств вернется к тем людям, у кого они украдены? – спросила она с обескураживающей искренностью. – Я, конечно, имею в виду черные племена, которые когда-то владели этой землей.
Шаса растерялся лишь на мгновение и тут же понял: предстоит схватка. И спокойно ответил:
– Черные племена, владевшие землей, на которой расположена шахта «Серебряная река», все до единого – в том числе женщины и дети – в 20-е годы девятнадцатого столетия были уничтожены отрядами королей Чаки и Мзиликази, этими двумя милосердными зулусскими монархами, которые вдвоем умудрились вполовину сократить население Южной Африки, – сказал он. – Когда белые поселенцы двинулись на север, они нашли безлюдную землю. Эта земля была свободна, они ни у кого ее не отняли. А я приобрел эту землю у тех, кто обладал неоспоримыми правами на нее.
Он увидел тень уважения в ее взгляде, но Китти опомнилась так же быстро, как и он. Проиграв очко, она готова была сражаться дальше.
– Конечно, исторические факты очень интересны, но вернемся к настоящему. Скажите, мистер Кортни, будь вы цветным, скажем, черным или бизнесменом азиатского происхождения, вам позволили бы купить концессию на «Серебряную реку»?
– Вопрос из области предположений, мисс Годольфин.
– Я так не думаю, – отрезала она ему пути к отступлению. – Или я ошибаюсь, полагая, что закон о групповых территориях, принятый недавно парламентом, членом которого, кстати, вы являетесь, запрещает небелым индивидам и компаниям, принадлежащим черным, покупать права на землю или на полезные ископаемые где бы то ни было в их собственной стране?
– Я голосовал против этого закона, – мрачно ответил Шаса. – Но вы правы, закон о групповых территориях не позволил бы цветному купить права на шахту «Серебряная река», – заключил он.
Слишком умная, чтобы удовлетвориться заработанным очком, она стремительно двинулась дальше.
– Сколько черных работает на многочисленных предприятиях «Горно-финансовой компании Кортни»? – спросила она с милой открытой улыбкой.
– В своих восемнадцати дочерних компаниях мы предоставляем работу примерно двум тысячам белых и тридцати тысячам черных.
– Великолепное достижение, мистер Кортни, вы, должно быть, им очень гордитесь. – Она была поразительно женственной. – А сколько черных представлено в советах директоров этих восемнадцати компаний?
Снова он попался! Шаса решил не отвечать на вопрос прямо.
– Мы считаем, что обязаны платить своим рабочим больше, чем получают за такую работу в других компаниях; мы предоставляем им и другие льготы…
Китти энергично кивала, позволяя ему говорить, понимая, что сможет вырезать весь этот ненужный материал, но, как только он закончил, снова перешла в нападение:
– Значит, в советах директоров компаний Кортни нет черных. А можете ли вы сказать, сколько у вас работает черных менеджеров?
Когда-то, давным-давно, когда Шаса охотился на буйволов на берегах реки Замбези, на него напал рой разъяренных полуденной жарой черных африканских пчел. От них не было защиты, и он спасся, только нырнув в населенную крокодилами реку. Сейчас, когда Китти жужжала у него над ухом, искусно избегая попыток сбить ее и болезненно жаля, когда хотела, он чувствовал ту же гневную беспомощность.
– На вас работает тридцать тысяч черных, но в совете директоров или среди управляющих нет ни одного черного, – наивно удивлялась она. – Вы можете объяснить, почему?
– Черное сообщество этой страны представлено преимущественно сельским населением. Эти люди приходят в города необученными и неподготовленными…
– Разве у вас нет подготовительных программ?
Шаса увидел возможный выход из положения.
– У группы Кортни разнообразные и насыщенные подготовительные программы. В прошлом году мы потратили два с половиной миллиона фунтов на обучение и подготовку своих наемных работников.
– И сколько времени осуществляются эти программы, мистер Кортни?
– Семь лет – с тех пор, как я стал председателем.
– За семь лет, после того как вы потратили столько денег на обучение, ни один черный не стал менеджером? Потому что ни один черный не оказался на это способен или потому что ваша политика ограничения работы и запретов не позволяет черному, как бы хорош он ни был…
Его неумолимо теснили, и он в ярости перешел к обороне:
– Если вы ищете расовую дискриминацию, почему уехали из Америки? – спросил он, холодно улыбаясь. – Я уверен, ваш Мартин Лютер Кинг смог бы вам помочь лучше, чем я.
– В моей стране существует фанатизм, – кивнула она. – Мы это понимаем и стараемся изменить, просвещаем народ, меняем законы. А вот вы, насколько я могу судить, воспитываете своих детей в рамках политики, которую называете апартеидом, и создаете монументальную законодательную крепость вроде закона о групповых территориях или закона о регистрации населения, которые классифицируют людей исключительно на основании цвета их кожи.
– Мы дифференцируем людей, – признал Шаса, – но это не значит, что мы их дискриминируем.
– Запоминающийся лозунг, но не оригинальный. Я уже слышала его из уст вашего министра по делам банту доктора Хендрика Френса Фервурда. Однако я все равно утверждаю, что дискриминация у вас существует. Если человека лишают права голосовать или владеть землей только на основании того, что у него темная кожа, для меня это дискриминация.
И прежде чем он смог ответить, Китти снова сменила тему.
– Много ли черных среди ваших личных друзей? – спросила она, и ее вопрос мгновенно перенес Шасу в прошлое. Он вспомнил, как мальчишкой отрабатывал первые смены на шахте Х’ани, и мужчину, который был его другом. Черный десятник на площадке промывки руды; на эту площадку укладывают только что добытую руду. Там она должна размягчиться и раскрошиться до такой степени, чтобы ее можно было отправить в дробилку.
Он много лет не думал о нем, но сейчас без труда вспомнил его имя – Мозес Гама, и снова мысленно увидел его, высокого, широкоплечего, красивого, как молодой фараон, с кожей, блестевшей на солнце, как старый янтарь, когда они работали бок о бок. Он вспомнил их длинные разговоры, вспомнил, как они вместе читали и спорили, привлеченные друг к другу незримой духовной общностью. Шаса дал Мозесу почитать «Историю Англии» Маколея, а когда из-за возникшей между ними дружбы Мозеса Гаму по требованию Сантэн Кортни уволили с шахты, Шаса попросил его оставить книгу себе. Сейчас он снова испытал ощущение утраты, как тогда, при их вынужденной разлуке.
– У меня очень мало личных друзей, – сказал он. – Десять тысяч знакомых, а вот друзей почти нет… – Он растопырил пальцы правой руки. – Не больше, и среди них нет черных. Хотя когда-то у меня был черный друг, и я жалею, что наши пути разошлись.
С необыкновенным чутьем, которое и выдвинуло ее на первые роли в профессии, Китти Годольфин поняла, что он дал ей прекрасную точку опоры, которую можно сделать центром интервью.
– Когда-то у меня был черный друг, – негромко повторила она. – И я жалею, что наши пути разошлись. Спасибо, мистер Кортни. – Она повернулась к оператору. – Ладно, Хэнк, вырежь это и сегодня же вечером переправь на студию.
Она быстро встала. Шаса вырос над ней.
– Это было превосходно. У нас теперь очень много материала, – с воодушевлением заговорила она. – Я искренне благодарна вам за сотрудничество.
Вежливо улыбаясь, Шаса наклонился к ней.
– Вы подлая мелкая стерва, – негромко проговорил он. – С лицом ангела и сердцем чертовки. Вам ведь все равно, что снимать. Вам это безразлично. Важно лишь получить хороший сюжет, а правда это или нет, причинит ли это кому-нибудь боль, какая разница?
Шаса отвернулся от нее и вышел из зала заседаний. Шоу с девицами уже началось; он прошел к столику, за которым сидели Сантэн и Блэйн Малкомс, и тоже сел, но вечер для него был испорчен.
Он сидел и смотрел на вертящихся танцовщиц, но не видел их длинных голых ног и сверкающей плоти; вместо этого он с яростью думал о Китти Годольфин. Опасность возбуждала его, поэтому он охотился на львов и буйволов, летал на «Тайгер Моте» и играл в поло. Его всегда привлекали умные деловые женщины с сильным характером, а эта несомненно деловая и сделана из чистого шелка… и стали.
Он думал об этом милом невинном лице и детской улыбке, о жестком блеске глаз, и к ярости добавилось желание унизить ее, душевно и физически, и сознание того, что это будет очень трудно, делало мысль еще более навязчивой. Он обнаружил, что сексуально возбужден, и это лишь усилило его гнев.
Вдруг Шаса поднял голову: через все помещение за ним наблюдала Джил Энсти, его менеджер по связям с общественностью. Цветные блики играли на ее широкоскулом лице и в платиновых волосах. Она скосила глаза и провела кончиком языка по нижней губе.
«Ладно, – подумал он. – Надо отыграться на ком-нибудь. Она подойдет».
Он слегка наклонил голову, и Джил Энсти кивнула и выскользнула за дверь позади своего столика. Шаса извинился перед Сантэн, встал и в полутьме под громкую музыку направился к двери, за которой исчезла Джил.
В отель «Карлтон» он вернулся утром, в половине девятого. Все еще в бабочке и смокинге он не пошел через вестибюль, а поднялся по лестнице из подземного гаража. Сантэн и Блэйн остановились в номере компании, а Шасе отвели поменьше на другом конце коридора. Ему не хотелось встретиться с ними в такой час так одетым, но ему повезло, и он добрался до своего номера незамеченным.
Кто-то сунул ему под дверь конверт. Он без особого интереса поднял его, но тут увидел на конверте герб студии «Килларни филм». В этой студии работала Китти Годольфин, и Шаса улыбнулся, разрывая конверт.
Дорогой мистер Кортни,Гнев Шасы остыл, его позабавила ее дерзость, и хотя впереди был занятой день: ланч с лордом Литтлтоном и потом весь день встречи, он позвонил на студию.
материал замечательный – вы смотритесь лучше Эррола Флинна. Если хотите взглянуть, позвоните мне в студию.
Китти Годольфин.
– Вы поймали меня на пороге, – сказала ему Китти. – Я уже уходила. Хотите посмотреть материал? Хорошо, сможете приехать сюда к шести вечера?
Спустившись в приемную студии, она улыбалась своей милой, детской улыбкой, но озорные зеленые огоньки в глазах подсмеивались над ним; Китти пожала Шасе руку и повела наверх: в комплексе студии она арендовала отдельное помещение.
– Я знала, что могу рассчитывать на ваше мужское тщеславие, чтобы заманить сюда, – уверенно сказала она.
Ее команда развалилась в первом ряду просмотрового зала, молодые люди курили «Кэмел» и пили кока-колу, но Хэнк, оператор, уже вставил ленту в проектор, и все молча просмотрели материал.
Когда снова зажгли свет, Шаса повернулся к Китти и признался:
– Вы молодец: почти все время заставляете меня выглядеть настоящим напыщенным болваном. И, конечно, вырезали те части, где я одерживаю верх.
– Вам не понравилось? – улыбнулась она, наморщив носик. Веснушки заблестели, как крошечные золотые монеты.
– Вы, как партизан, стреляете из укрытия, а у меня спина не защищена.
– Если вы обвиняете меня в подтасовке и передергивании, – с вызовом сказала она, – может, покажете мне, какое это все на самом деле? Покажите мне шахты и фабрики Кортни и позвольте снять их.
Так вот почему она позвала его. Шаса про себя улыбнулся, но спросил:
– Десять дней у вас найдется?
– Найдется столько, сколько нужно, – заверила она.
– Отлично, начнем с ужина сегодня вечером.
– Здорово! – воскликнула она и повернулась к своей команде. – Мазлтов, парни, мистер Кортни приглашает нас всех на ужин.
– Это не совсем то, что я имел в виду, – пробормотал он.
– Правда?
Она бросила на него взгляд невинной маленькой девочки.
Китти Годольфин оказалась прекрасной собеседницей и спутницей. Ее интерес ко всему, что говорил и показывал Шаса, был лестным и искренним. Когда он говорил, она смотрела ему в глаза и на его губы и часто, слушая, наклонялась, так что он чувствовал ее дыхание, но ни разу его не коснулась.
Для Шасы ее привлекательность обостряла безупречная опрятность. Все дни, проведенные ими вместе, горячие пыльные дни в пустынях дальнего запада, или в бесконечных лесах, когда посещали бумажные фабрики или заводы удобрений, когда смотрели, как бульдозеры в тучах пыли срывают верхнюю породу в открытых угольных карьерах, когда пеклись в огромной котловине шахты Х’ани, – у Китти было неизменно свежее, прохладное лицо. Даже в пыли глаза ее оставались чистыми, а маленькие ровные зубы сверкали. Он не мог понять, где и когда она умудряется приводить в порядок одежду, но та всегда была чистой и свежей, а дыхание, когда Китти прислонялась к нему, приятным и сладким.
Она была профессионалкой. Это тоже производило на Шасу впечатление. Она шла на все, чтобы получить нужный материал, не принимая во внимание ни усталость, ни опасность. Ему пришлось запретить ей спуск на крыше клети, когда ей вздумалось снять падение в шахту Х’ани, но Китти вернулась, когда он отбыл на встречу с управляющим шахтой, и получила то, что хотела. А когда он узнал, только улыбнулась. Команда относилась к ней противоречиво, и это забавляло Шасу. Молодые люди ее обожали, бросались на защиту, точно старшие братья, и нескрываемо гордились ее достижениями. Но в то же время они побаивались ее безжалостного стремления к совершенству, понимая, что ради достижения цели она пожертвует всеми ими и еще чем угодно, что встанет на ее пути. Она не часто проявляла характер, но если проявляла, становилась жестокой и язвительной, и когда отдавала приказ, как бы сладко она при этом ни улыбалась и как бы спокойно ни выглядела, они повиновались немедленно.
На Шасу подействовала и глубокая симпатия Китти к Африке, ее природе и людям.
– Я считала Америку самой прекрасной страной в мире, – негромко сказала Китти однажды вечером, когда они смотрели, как солнце садится за высокие горы западных пустынь. – Но, глядя на это, я начинаю сомневаться.
Любопытство вело ее в поселки, где жили наемные работники компании Кортни, и она проводила там долгие часы, разговаривая с рабочими и их женами, снимая все это, интервью с черными шахтерами и белыми надсмотрщиками, их дома и пищу, которую они едят, их развлечения и молитвы, и в конце концов Шаса спросил:
– Понравилось, как я их угнетаю?
– Они живут хорошо, – признала Китти.
– И счастливы, – теснил он ее. – Признайте это. Я ничего от вас не спрятал. Они счастливы.
– Они счастливы, как дети, – согласилась Китти. – Пока видят в вас отца родного. Но долго ли, по-вашему, вы сможете их дурачить? Долго ли они будут просто смотреть, как вы садитесь в свой чудесный самолет и летите в парламент, чтобы принять еще несколько законов, которым они обязаны повиноваться? Рано или поздно они скажут: «Эй, приятель, я тоже так хочу».
– На протяжении трехсот лет под руководством белого правительства жители этой земли создавали социальную ткань, которая удерживает всех нас вместе. Это факт, и мне не хотелось бы разрывать эту ткань, не зная, чем ее заменить.
– Как насчет демократии для начала? – предложила Китти. – Неплохая замена, знаете: воля большинства побеждает.
– Вы упустили важную часть, – ответил он. – Интересы меньшинства должны быть защищены[26]. В Африке это не действует. Африканцы знают и понимают только один принцип: победитель получает все, и горе побежденным. Именно это произойдет с белыми поселенцами в Кении, если англичане капитулируют перед убийцами из «мау-мау».
Так они спорили в долгие часы полетов, преодолевая огромные расстояния африканского континента. Шаса и Китти летели впереди, на «моските», шлем и кислородная маска были ей велики и делали еще более юной и похожей на девочку. Дэвид Абрахамс сидел за штурвалом более медленного и просторного «Де Хэвиленда Дава», принадлежавшего компании; с ним летела остальная группа и все съемочное оборудование, и хотя на земле Шаса большую часть времени отдавал встречам с менеджерами и административным аппаратом компании, он все же мог очень много часов уделять соблазнению Китти Годольфин.
Шаса не привык к длительному сопротивлению женщин, привлекавших его внимание. Возможно было деланное сопротивление, но всегда с зазывными взглядами через плечо; обычно женщины скрывались от него в ближайшей спальне, рассеянно забыв повернуть ключ в замке, и он ожидал того же от Китти Годольфин.
Первой его заботой стало забраться ей в джинсы; убедить, что Африка отличается от Америки и что они делают все, что в их силах, оказалось второй и значительно более трудной задачей. Прошло почти десять дней, а он не преуспел ни в том, ни в другом. И политические убеждения, и целомудрие Китти оставались нетронутыми.
Интерес к нему Китти – как широко ни раскрывала она глаза, как ни демонстрировала увлеченность, – оставался совершенно безличным и профессиональным: точно так же она смотрела на знахаря-овамбо, который демонстрировал излечение рака с помощью мази из помета дикобраза, и на мускулистого татуированного белого надсмотрщика, который объяснял ей, что черных нельзя бить в живот: от малярии у них всегда раздута селезенка, и ее легко разорвать, а вот бить по голове можно, у африканцев такой прочный череп, что нанести серьезный ущерб трудно.
– Святая Мария! – восклицала Китти. – Да одно это оправдывает всю поездку!
И вот на одиннадцатый день своей одиссеи они прилетели из обширной пустыни Калахари от алмазной шахты Х’ани в загадочных, угрюмых холмах в город Виндхук, столицу старой немецкой колонии Юго-Западная Африка, которая по Версальскому договору была передана Южно-Африканскому Союзу. Это причудливый небольшой город, в архитектуре и образе жизни обитателей которого все еще чувствовалось немецкое влияние. Город стоял на высоком нагорье, над прибрежной равниной. Климат здесь был приятный, а отель «Кайзерхоф», где у Шасы тоже был постоянный номер, предлагал множество удобств, которых им так не хватало в предыдущие десять дней.
Шаса и Дэвид большую часть дня провели с руководителями местной конторы компании Кортни; до переезда в Йоханнесбург именно здесь была головная контора компании, но и сейчас тут решались основные вопросы, связанные с шахтой Х’ани. Китти и ее команда, не теряя ни минуты, снимали здания в немецком колониальном стиле, местные памятники и живописных женщин гереро на улицах. В 1904 году немецкой администрации пришлось вести с этим воинственным племенем жесточайшую колониальную войну; в итоге восемьдесят тысяч гереро из племени, насчитывавшего всего сто тысяч человек, погибли в боях и от голода. Мужчины гереро были рослые и величественные, а женщины носили яркие длинные викторианские юбки и высокие тюрбаны таких же цветов. Китти радовалась всему увиденному и вернулась в отель веселая.
Шаса все старательно спланировал и оставил Дэвида в конторе заканчивать дела. Он хотел пригласить Китти и ее группу в пивную отеля, где традиционный оркестр в ледерхозенах и тирольских шляпах играл попурри из немецких застольных песен. Местное пиво «пильзнер» было не хуже оригинального мюнхенского: чистое, золотое, с пышной кремовой шапкой пены. Шаса заказал самые большие кружки, и Китти пила наравне со всеми.
Настроение было праздничное, пока Шаса не отвел Китти в сторону. Под звуки оркестра он негромко проговорил:
– Не знаю, как вам это сказать, Китти, но это наш последний вечер вместе. Мой секретарь заказал вам и вашим парням билеты на коммерческий рейс до Йоханнесбурга на завтрашнее утро.
Китти в ужасе посмотрела на него.
– Не понимаю. Я думала, мы вместе полетим на ваши алмазные концессии в Сперргебит. – Она с очаровательным акцентом произносила «Спиер бит»[27]. – Это наша главная цель.
– Сперргебит означает «запретные территории», – печально сказал Шаса. – Очень просто, Китти: запретные. Никто не может попасть туда без разрешения правительственного инспектора шахт.
– Но я думала, вы получили для нас разрешение, – возразила она.
– Я пытался. Отправил в местное отделение телекс, чтобы его получили. Но просьба отклонена. Боюсь, правительство не хочет, чтобы вы там побывали.