Страница:
Теперь второй вопрос — как живой, жизнерадостный, здоровый человек мог реально превратиться в призрак? Что вообще означает формула — реальный призрак? Две стороны противоречия даны в своей логической несомненности: появилось нечто призрачное, нечто почти невещественное — один факт. Это почти бестелесное, почти невещественное — существует реально: второй факт. Как оно может существовать? Ответ, вероятно, надо искать в экспериментах Герда над биологическим временем живых клеток, — примерно, та тема, какой посвятила себя она, Лаура, и какую сейчас усердно ведёт её новый помощник. Но из самой этой темы призрачности Герда Семеняки не вывести. Буду думать не о физике явления, это потом, а о логике. Логика говорит, что привидение — нечто кажущееся, но вещественно в данный момент не существующее. Может быть, ударение нужно сделать на — «в данный момент»? Герд исследовал замедление и ускорение молекулярного времени. Что, если он нашёл способ замедлить своё собственное биологическое время? Или, наоборот, — ускорить его? Тогда он выпадет из нашей сиюминутности, из нашего медленно передвигающегося вперёд «сейчас». Мы всегда в «сейчас», он в прошлом или будущем. И тогда в наше настоящее время, в наше «сейчас» он может проникнуть лишь как бледный высвет из прошлого, лишь как призрачный отблеск из будущего. Выпадение из нашего времени превращает в тень, в силуэт, в привидение. Такова логика. Логика снова безупречна, физика опять возмущается. Подвести под логическое рассуждение физическую основу — такова задача. Её нужно решить.
И последнее. Для чего в их настоящем времени, в их «сейчас» появляется призрачная тень из прошлого или столь же призрачный силуэт из будущего? Решения возможны разные. Одно из решений — Герд захотел вернуться в наше время. Он ушёл в иное время, это удалось. Теперь старается вернуться, и это не удаётся. Каким-то отчаянным усилием он вырывается в наше «сейчас», но лишь частично — на большее, чем облик привидения, не хватает. Логически безукоризненно, но какой все же фантастической безукоризненностью!
— Лаура, можно вас отвлечь? — прогудел из соседней комнаты Питер. — Полюбуйтесь на забавные превращения с клетками.
Она подошла и ужаснулась: он задал слишком большую трансформацию времени! Она собиралась постепенно создавать и усиливать разновременность отдельных элементов живой клетки, а он почти разорвал связь внутриклеточного времени. Практически клетки уже не существовали в «сейчас», одни их составные элементы ещё не выкарабкались из прошлого, другие уносились слишком поспешно в будущее. Питер ухмылялся. Он не из тех, кто чикается, он рубит с плеча. Он испытывает клетки на разрыв времени. Он хочет узнать, при какой разновременности клетка погибает. Его интересует граница биологического существования. Насколько жизнь крепка — вот что он жаждет выяснить. Опыты, задуманные прекрасной Лаурой, дают удивительные возможности точно ответить на извечный вопрос вопросов: где граница между жизнью и смертью?
— Посмотрите, восхитительная Лаура, что получается в ваших экспериментах, если их, так сказать, по-настоящему пришпандорить! — восторженно грохотал Питер. — Клетка вот здесь, в сосуде, практически в едином времени не существует, половина её заторможена в близком прошлом, половина угнана в недалёкое будущее. А клетка живёт. Связь времён не разорвана, время только растянуто, а не рассечено. Жизнь в разновременье, конечно, не конфетка, но она продолжается, так сказать, в призрачной своей консервации. Жуткая штука — биологическая жизнь! В каких переделках она способна сохранить себя! Какие испытания выносит, не уничтожаясь! Если мне кто теперь скажет, что жизнь — это штука хрупкая и деликатная, я плюну тому нахалу в глаза! Жизнь гибче резины, крепче стали — вот что показывает эксперимент с клеткой.
Лаура хотела резко оборвать восторженную речь Питера, сделать ему строгое внушение за нарушение режима. Но, бросив взгляд на одну из тысяч клеток, плававших в растворе, — эту клетку Питер поймал в микроскоп и цепко держал в поле зрения, — она сразу забыла о выговоре помощнику. В клетке было создано разновременье, регистратор показывал, что она реально и в прошлом и в будущем и что она ещё продолжает жить — Питер точно описывал картину. Он только не указал, какова эта жизнь, которая не «конфетка». Клетка не изменила ни размеров, ни габаритов, но потеряла телесность. Она была силуэтом, тенью бывшей клетки, она давала лишь абрис того, чем ещё недавно была. Она существовала призраком самой себя.
Питер Юркин сиял. Он не сомневался, что обрадует Лауру.
— Вы даже не подозреваете сами, как важна ваша находка! — воскликнула Лаура. — Я говорю не о ваших философских обобщениях насчёт природы жизни. Но на загадку привидений в нашей лаборатории вы бросаете верный свет!
7
Нужно было привести в систему мысли и наблюдения, потом предлагать решение. Лаура все снова и снова всматривалась в портрет Герда. Теперь её связывало с этим человеком взаимопонимание: как будто постоянные мысли о нем, молчаливые разговоры с портретом сделали их близкими людьми. Ночами, одна, она беседовала с Гердом, он не отвечал, он не мог отвечать, он был призраком, но она понимала, что он рассказал бы ей, если бы сумел говорить, — её захлёстывало горячее желание помочь этому взбалмошному, доброму, бесконечно несчастному человеку.
«Ты влюбляешься в мужчину, с которым никогда не встречалась и который понятия о тебе не имеет!» — упрекнула она как-то себя. И ответила с вызовом: «Ну и что? И влюбляюсь! Пока не влюбилась, а влюблюсь. Он, этот превратившийся в привидение Герд, вполне стоит, чтобы в него влюбились!»
Ростислав Берроуз изредка бесстрастно осведомлялся, обнаружено ли что новое в шестой лаборатории, а Матвей Чернов каждый день бесцеремонно приставал: давайте, давайте, дорогая Лаура, как там, в «шестёрке», выкладывайте свои новости. От директора она отговаривалась, с заместителем огрызалась. Директор молчаливо вздыхал, заместитель смеялся — ну и штучка их новая сотрудница, такой на язык не попадайся!
Настал день, когда она решила объявить свои выводы и обосновать предложения.
— Приходите в лабораторию, — сказала она Берроузу и Чернову. — Обсуждение лучше вести там. Я хочу, чтобы меня слушали не трое, а четверо.
— Кто будет четвёртым? — придя в лабораторию, немедленно спросил Чернов: около хроноустановки сидела Лаура, а вокруг неё трое — Берроуз, Чернов и Питер Юркин.
— Четвёртым будет, возможно, Герд Семеняка, — спокойно ответила она. — Я говорю «возможно», а не определённо, ибо не знаю, способен ли он сейчас воспринимать наши речи. Но если такая способность у него есть, хочу воспользоваться ею. Раньше всего посмотрите, как выглядит живая клетка, в которой нарушена одновременность её составных частей. Открытие сделал Питер, а я предложу вам выводы из его открытия.
Итак, — продолжала она, — вы сами убедились, что некоторое растяжение времени в живой клетке, превращение времени из точки, называемой «сейчас», в линию между неким прошлым и неким будущим, вовсе не предрекает её гибели. Гибель наступает при разрыве, а не при растяжении времени. Зато привычные формы существования трансформируются. Клетка есть, и её нет, она частично в прошлом, частично в будущем, частично в настоящем. Она превращается в призрак самой себя, в реальное привидение, она становится неким материальным фантомом. Я бы назвала явление, открытое Питером, фантомизированием клетки. И в этом процессе фантомизирования, считаю, нет ни мистики, ни мистификации, он основан на реальных физических основах — и потому физически реален.
Мне кажется, Герд в своих исследованиях открыл фантомизирование, — говорила Лаура. — Он был блестящим экспериментатором, созданная им аппаратура свидетельствует об этом. И он был фанатиком науки, романтиком поиска, его безмерно увлекала мысль углубиться в тайны времени так далеко, как ещё никто до него. Он поставил опыт на самом себе. Он фантомизировал себя после того, как убедился, что на элементарных клетках процесс фантомизирования проходит надёжно.
Берроуз изменил своей обычной бесстрастности:
— Лаура, вы говорите ужасные вещи! Герд не просил разрешения на такие чудовищные эксперименты. И я никогда не дал бы его.
Лаура кивнула.
Герд знал, что разрешения не получит. Он захотел поставить неразрешённый эксперимент. Не он первый, не он последний, кто безрассудно жертвует собой в неутомимой жажде познания. В кабинете уважаемого директора Института Экспериментального Атомного Времени висит прекрасный портрет создателя института академика Чарльза Гриценко. Она позволит себе напомнить, что при жизни Гриценко три его сотрудника, хронофизики Павел Ковальский, Эдуард Барсов и Жанна Зорина, втайне от директора института, провели эксперимент над собой. Эксперимент окончился трагично — Ковальский погиб, Барсов превратился в инвалида. Только после гибели Ковальского узнали, какие опыты ставили эти трое. Строжайший запрет внеплановых исследований стал ещё строже, но никто и не подумал отрицать, что научные результаты трагедии были очень высоки: именно тогда узнали, сколь эффективно можно воздействовать на биологическое время такого сложного организма, как человек. Герд Семеняка отлично был осведомлён и о научных результатах опыта трех хронофизиков и о несчастье, какое их постигло. Он не остановился перед возможностью гибели. Жизнь, возможно, показалась ему не столь важна, как те научные результаты, каких можно достигнуть, жертвуя ею. Думает, впрочем, что он не сомневался, что останется жив. И так подготовил процесс, чтобы большой угрозы жизни не представилось.
— Итак, Герд Семеняка фантомизировал себя, — продолжала Лаура. — Он при помощи хроноустановки изменил течение времени в клетках своего организма. Он, вероятней всего, хотел уйти в будущее, а потом, затормозив ход времени в себе, дождаться настоящего, которое равномерно двигалось к будущему. В этом случае он то исчезал бы, то появлялся — носился бы как на качелях между прошлым и будущим. Но задумка не удалась. Опыт Питера показал удивительное явление, оно-то и является ключом к происшествию с Гердом. Питер подал слишком большой потенциал на преобразователи времени, чтобы установить, где время в клетке разрывается. Но время не разорвалось, а растянулось, одни элементы клетки ушли в будущее, другие погрузились в прошлое. Равномерного движения — то назад, то вперёд — не получилось. Да Питер и не добивался этого. Питер стремился создать разновременность в клетке, а не просто убыстрить или замедлить время. Но Герд и не думал разгармонировать своё биологическое время, он хотел лишь равномерно изменить его скорость. И создал в себе разновременность!
Именно в этот час, полностью уяснив, в какое впал отчаянное положение, он и написал записку, что запутался в экспериментах и намерен улететь на Землю отдохнуть. Он уже знал, что предстоит исчезнуть из «сейчас» и что его хватятся. Постороннее вмешательство могло страшно осложнить, а не помочь выпутаться из беды, — сообщение, что он на Земле, даст возможность без помех продолжать попытки самоспасения. Вот почему он и просил не отключать лабораторию от энергопитания — это-де погубит биологические растворы. Дело было не в простых биологических растворах, а в том чрезвычайно сложном биологическом объекте, который назывался Гердом Семенякой. Думаю, каждая следующая попытка вернуться в гармоничное время, в наше «сейчас», лишь усугубляла беду. Разновременность все нарастала, Герда размазывало по разным временам, он был в прошлом, в настоящем, в будущем. И в каждом времени своей разновременности существовал лишь частично, а не целостно, лишь виделся в каждом из своих времён. Так он стал из тела привидением, так реальная жизнь превратилась в жизнь призрачную. Он стал призраком для прошлого, для настоящего, для будущего. А вы, обнаружив какие-то видения, отключили энергопитание и сделали невозможным возвращение к жизни: Герд замер в разновременном, верней, вневременном существовании. Он законсервировался в своём призрачном бытии. Так продолжалось два года, так могло продолжаться и сотню лет. Потом явилась я, было подано энергопитание, призрак ожил и опять продолжались попытки вернуться в своё время. Форсирование генераторов, которое чуть не привело к аварии, — одна из таких отчаянных попыток. Она не удалась. Все, что было под силу призраку, оставалось лишь призрачным усилием.
— Один вопрос, — деловито сказал Чернов. — Вот вы, дорогая Лаура, все твердите: призрак, привидение, фантом… Но, между прочим: прежние привидения, я имею в виду их средневековую разновидность, являлись испуганным людям в самых разнообразных видах: с лицами, глазами, фигурами, даже произносили речи и, по свидетельству древних, вполне разумные, не междометия: ах, ох, увы! Например, знаменитая тень отца некоего древнего деятеля Гамлета. Как она красноречиво выступала в своём саване, просто доклад держала! А в нашем случае? Жутко — скелет, и даже не целый, одна рука… Есть у вас, так сказать, научное объяснение такому вырождению современного призрака?
— Есть, — сказала Лаура. — Напомню, что Герд — разновременен. Если бы он мог полностью выявиться в одном времени, он перестал бы быть призраком. Но некоторые части его тела мало меняются от перехода из настоящего в будущее. Я имею в виду кости. Если бы они были из камня, то могли бы сохраняться неизменными даже миллионы лет. Герд является в виде скелета, потому что кость — единственное, что не меняется при близких преобразованиях времени. Реальная возможность Герду появиться перед нами — предстать в облике скелета. И наверно, это тоже страшно трудно, ибо он ни разу не сумел этого полностью добиться.
Ростислав Берроуз, не спускавший с Лауры внимательного взгляда, медленно, словно прислушиваясь со стороны к своим словам, проговорил:
— Вы уже, стало быть, не думаете, что та страшная костлявая рука тянулась к вашему горлу, чтобы задушить вас?
— Нет, не думаю больше! — с волнением сказала Лаура. — Я знаю ваше мнение о Герде, как о добром, великодушном человеке. Я часто рассматривала его портрет — Герд выглядит именно таким, каким сохранился в вашей памяти. Он не может причинить зла. Он тянулся ко мне костлявой рукой… Я уверена, что он просил помощи! Он знает, что мы способны вызволить его, способны вернуть в нормальное существование.
— Вы в этом тоже уверены, друг Лаура?
— Да! Что нельзя совершить призрачной рукой, то вполне под силу обыкновенной человеческой руке. Друг Питер в опытах с живыми клетками проделывает и размазывание их в разновременность, и обратный сбор в единое время. Герд показал нам путь, когда пытался своей потерявшей телесность рукой форсировать генераторы атомного времени.
Чернов обернулся к директору и хотел что-то сказать, но Берроуз заговорил сам:
— Действуйте, Лаура. Питер будет вашим помощником, а я с заместителем окажем любое содействие. Если потребуется, все энергетические ресурсы Урании предоставим в ваше распоряжение.
— Осталось пять минут! — сказала Лаура.
Она не отрывала глаз от хроноустановки. По экрану стереовизора переваливался медведем лохматый Питер Юркин — он наблюдал в соседней комнате за генераторами, изредка поворачивал лицо и радостно улыбался: генераторы шли на неслыханной интенсивности. Питер успокаивал улыбкой — сбоев нет, аварий не предвидится. Ростислав Берроуз с сочувствием смотрел на Лауру, она была очень бледна. Чернов молча переводил глаза с Лауры на стереовизор — на долю Питера выпала главная роль, он решал, удастся ли «скомковать разновременность в нечто единое», так он сам сформулировал свою задачу.
— Есть пик нагрузки! — объявил Питер с экрана. — Начинаю отсчёт — три, два, один, ноль!..
Лаура вскрикнула. Посередине комнаты, у самой хроноустановки, закачался зыбкий, расплывчатый скелет человека. Лаура хотела кинуться к призраку. Чернов поспешно схватил её за руку и оттащил к стене. К ним отошёл и Берроуз.
— Вижу, вижу! — заорал с экрана Питер. — Секунда в секунду по расчёту! Три минуты я удержу нагрузку, этого хватит.
Призрак менял облик. Скелет терял зыбкость, становился все устойчивей, на костях появились ткани, на голом черепе быстро вырастали волосы. Лаура не дыша глядела, как привидение становилось человеком. Чернов и Берроуз держали её — один за руку, другой под руку, её возбуждение тревожило их.
— Он, он, наш Герд! — восторженно прошептал Чернов, на громкое восклицание у него не хватило дыхания.
А Лаура увидела в оживающем призраке человека, в портрет которого так часто, с такой нежностью всматривалась.
Это было то же лицо — доброе, милое, немного наивное, какое-то радостно-растерянное.
— Готово, сбрасываю нагрузку! — крикнул Питер. — Ещё хоть минуту — опасно!
Преобразившееся в человека привидение зашаталось, раскинуло руки и повалилось на пол. Лаура вырвалась и подбежала к распростёртому телу.
— Надо его поднять и перенести на диван! — крикнула она.
Чернов и Берроуз подняли Герда за плечи, подоспевший Питер подхватил ноги.
На диване теперь лежал нормальный человек, отнюдь не привидение. Он открыл глаза, губы его шевелились, он хотел говорить и не мог. Голоса не было, лишь по движению губ угадывалось одно, медленно повторяемое слово: «Спасибо! Спасибо!» Внезапно тело затрепетало и вытянулось, глаза закрылись, на щеки, только-только порозовевшие, легла безжизненная бледность.
— Он теряет сознание! — крикнула Лаура. — Прошу вас, дайте какое-нибудь лекарство! Питер, скорей вызовите врача!
— Лаура, Герд потерял не сознание, а жизнь! — скорбно сказал Берроуз. — Вы возвратили его к жизни, Лаура, чтобы он удостоился смерти.
Лаура лихорадочно хватала руки Герда, трясла его за плечо, гладила щеки — и ощущала, как все холодней становится тело, ставшее из привидения человеком.
— Вы возвратили ему одновременность всех клеток организма, — с печалью говорил директор института. — Вы собрали его в нечто целостное из разных времён. Но гармонизировать в этом новообретенном едином времени невозможно. Я это предвидел, но не хотел заранее вас огорчать. Успокойтесь, Лаура. Уход из своего времени кончается уходом из жизни. Против законов природы не пойти! Возьмите себя в руки, прошу вас!
Он все говорил. Лаура не слушала. Она плакала.
И последнее. Для чего в их настоящем времени, в их «сейчас» появляется призрачная тень из прошлого или столь же призрачный силуэт из будущего? Решения возможны разные. Одно из решений — Герд захотел вернуться в наше время. Он ушёл в иное время, это удалось. Теперь старается вернуться, и это не удаётся. Каким-то отчаянным усилием он вырывается в наше «сейчас», но лишь частично — на большее, чем облик привидения, не хватает. Логически безукоризненно, но какой все же фантастической безукоризненностью!
— Лаура, можно вас отвлечь? — прогудел из соседней комнаты Питер. — Полюбуйтесь на забавные превращения с клетками.
Она подошла и ужаснулась: он задал слишком большую трансформацию времени! Она собиралась постепенно создавать и усиливать разновременность отдельных элементов живой клетки, а он почти разорвал связь внутриклеточного времени. Практически клетки уже не существовали в «сейчас», одни их составные элементы ещё не выкарабкались из прошлого, другие уносились слишком поспешно в будущее. Питер ухмылялся. Он не из тех, кто чикается, он рубит с плеча. Он испытывает клетки на разрыв времени. Он хочет узнать, при какой разновременности клетка погибает. Его интересует граница биологического существования. Насколько жизнь крепка — вот что он жаждет выяснить. Опыты, задуманные прекрасной Лаурой, дают удивительные возможности точно ответить на извечный вопрос вопросов: где граница между жизнью и смертью?
— Посмотрите, восхитительная Лаура, что получается в ваших экспериментах, если их, так сказать, по-настоящему пришпандорить! — восторженно грохотал Питер. — Клетка вот здесь, в сосуде, практически в едином времени не существует, половина её заторможена в близком прошлом, половина угнана в недалёкое будущее. А клетка живёт. Связь времён не разорвана, время только растянуто, а не рассечено. Жизнь в разновременье, конечно, не конфетка, но она продолжается, так сказать, в призрачной своей консервации. Жуткая штука — биологическая жизнь! В каких переделках она способна сохранить себя! Какие испытания выносит, не уничтожаясь! Если мне кто теперь скажет, что жизнь — это штука хрупкая и деликатная, я плюну тому нахалу в глаза! Жизнь гибче резины, крепче стали — вот что показывает эксперимент с клеткой.
Лаура хотела резко оборвать восторженную речь Питера, сделать ему строгое внушение за нарушение режима. Но, бросив взгляд на одну из тысяч клеток, плававших в растворе, — эту клетку Питер поймал в микроскоп и цепко держал в поле зрения, — она сразу забыла о выговоре помощнику. В клетке было создано разновременье, регистратор показывал, что она реально и в прошлом и в будущем и что она ещё продолжает жить — Питер точно описывал картину. Он только не указал, какова эта жизнь, которая не «конфетка». Клетка не изменила ни размеров, ни габаритов, но потеряла телесность. Она была силуэтом, тенью бывшей клетки, она давала лишь абрис того, чем ещё недавно была. Она существовала призраком самой себя.
Питер Юркин сиял. Он не сомневался, что обрадует Лауру.
— Вы даже не подозреваете сами, как важна ваша находка! — воскликнула Лаура. — Я говорю не о ваших философских обобщениях насчёт природы жизни. Но на загадку привидений в нашей лаборатории вы бросаете верный свет!
7
Нужно было привести в систему мысли и наблюдения, потом предлагать решение. Лаура все снова и снова всматривалась в портрет Герда. Теперь её связывало с этим человеком взаимопонимание: как будто постоянные мысли о нем, молчаливые разговоры с портретом сделали их близкими людьми. Ночами, одна, она беседовала с Гердом, он не отвечал, он не мог отвечать, он был призраком, но она понимала, что он рассказал бы ей, если бы сумел говорить, — её захлёстывало горячее желание помочь этому взбалмошному, доброму, бесконечно несчастному человеку.
«Ты влюбляешься в мужчину, с которым никогда не встречалась и который понятия о тебе не имеет!» — упрекнула она как-то себя. И ответила с вызовом: «Ну и что? И влюбляюсь! Пока не влюбилась, а влюблюсь. Он, этот превратившийся в привидение Герд, вполне стоит, чтобы в него влюбились!»
Ростислав Берроуз изредка бесстрастно осведомлялся, обнаружено ли что новое в шестой лаборатории, а Матвей Чернов каждый день бесцеремонно приставал: давайте, давайте, дорогая Лаура, как там, в «шестёрке», выкладывайте свои новости. От директора она отговаривалась, с заместителем огрызалась. Директор молчаливо вздыхал, заместитель смеялся — ну и штучка их новая сотрудница, такой на язык не попадайся!
Настал день, когда она решила объявить свои выводы и обосновать предложения.
— Приходите в лабораторию, — сказала она Берроузу и Чернову. — Обсуждение лучше вести там. Я хочу, чтобы меня слушали не трое, а четверо.
— Кто будет четвёртым? — придя в лабораторию, немедленно спросил Чернов: около хроноустановки сидела Лаура, а вокруг неё трое — Берроуз, Чернов и Питер Юркин.
— Четвёртым будет, возможно, Герд Семеняка, — спокойно ответила она. — Я говорю «возможно», а не определённо, ибо не знаю, способен ли он сейчас воспринимать наши речи. Но если такая способность у него есть, хочу воспользоваться ею. Раньше всего посмотрите, как выглядит живая клетка, в которой нарушена одновременность её составных частей. Открытие сделал Питер, а я предложу вам выводы из его открытия.
Итак, — продолжала она, — вы сами убедились, что некоторое растяжение времени в живой клетке, превращение времени из точки, называемой «сейчас», в линию между неким прошлым и неким будущим, вовсе не предрекает её гибели. Гибель наступает при разрыве, а не при растяжении времени. Зато привычные формы существования трансформируются. Клетка есть, и её нет, она частично в прошлом, частично в будущем, частично в настоящем. Она превращается в призрак самой себя, в реальное привидение, она становится неким материальным фантомом. Я бы назвала явление, открытое Питером, фантомизированием клетки. И в этом процессе фантомизирования, считаю, нет ни мистики, ни мистификации, он основан на реальных физических основах — и потому физически реален.
Мне кажется, Герд в своих исследованиях открыл фантомизирование, — говорила Лаура. — Он был блестящим экспериментатором, созданная им аппаратура свидетельствует об этом. И он был фанатиком науки, романтиком поиска, его безмерно увлекала мысль углубиться в тайны времени так далеко, как ещё никто до него. Он поставил опыт на самом себе. Он фантомизировал себя после того, как убедился, что на элементарных клетках процесс фантомизирования проходит надёжно.
Берроуз изменил своей обычной бесстрастности:
— Лаура, вы говорите ужасные вещи! Герд не просил разрешения на такие чудовищные эксперименты. И я никогда не дал бы его.
Лаура кивнула.
Герд знал, что разрешения не получит. Он захотел поставить неразрешённый эксперимент. Не он первый, не он последний, кто безрассудно жертвует собой в неутомимой жажде познания. В кабинете уважаемого директора Института Экспериментального Атомного Времени висит прекрасный портрет создателя института академика Чарльза Гриценко. Она позволит себе напомнить, что при жизни Гриценко три его сотрудника, хронофизики Павел Ковальский, Эдуард Барсов и Жанна Зорина, втайне от директора института, провели эксперимент над собой. Эксперимент окончился трагично — Ковальский погиб, Барсов превратился в инвалида. Только после гибели Ковальского узнали, какие опыты ставили эти трое. Строжайший запрет внеплановых исследований стал ещё строже, но никто и не подумал отрицать, что научные результаты трагедии были очень высоки: именно тогда узнали, сколь эффективно можно воздействовать на биологическое время такого сложного организма, как человек. Герд Семеняка отлично был осведомлён и о научных результатах опыта трех хронофизиков и о несчастье, какое их постигло. Он не остановился перед возможностью гибели. Жизнь, возможно, показалась ему не столь важна, как те научные результаты, каких можно достигнуть, жертвуя ею. Думает, впрочем, что он не сомневался, что останется жив. И так подготовил процесс, чтобы большой угрозы жизни не представилось.
— Итак, Герд Семеняка фантомизировал себя, — продолжала Лаура. — Он при помощи хроноустановки изменил течение времени в клетках своего организма. Он, вероятней всего, хотел уйти в будущее, а потом, затормозив ход времени в себе, дождаться настоящего, которое равномерно двигалось к будущему. В этом случае он то исчезал бы, то появлялся — носился бы как на качелях между прошлым и будущим. Но задумка не удалась. Опыт Питера показал удивительное явление, оно-то и является ключом к происшествию с Гердом. Питер подал слишком большой потенциал на преобразователи времени, чтобы установить, где время в клетке разрывается. Но время не разорвалось, а растянулось, одни элементы клетки ушли в будущее, другие погрузились в прошлое. Равномерного движения — то назад, то вперёд — не получилось. Да Питер и не добивался этого. Питер стремился создать разновременность в клетке, а не просто убыстрить или замедлить время. Но Герд и не думал разгармонировать своё биологическое время, он хотел лишь равномерно изменить его скорость. И создал в себе разновременность!
Именно в этот час, полностью уяснив, в какое впал отчаянное положение, он и написал записку, что запутался в экспериментах и намерен улететь на Землю отдохнуть. Он уже знал, что предстоит исчезнуть из «сейчас» и что его хватятся. Постороннее вмешательство могло страшно осложнить, а не помочь выпутаться из беды, — сообщение, что он на Земле, даст возможность без помех продолжать попытки самоспасения. Вот почему он и просил не отключать лабораторию от энергопитания — это-де погубит биологические растворы. Дело было не в простых биологических растворах, а в том чрезвычайно сложном биологическом объекте, который назывался Гердом Семенякой. Думаю, каждая следующая попытка вернуться в гармоничное время, в наше «сейчас», лишь усугубляла беду. Разновременность все нарастала, Герда размазывало по разным временам, он был в прошлом, в настоящем, в будущем. И в каждом времени своей разновременности существовал лишь частично, а не целостно, лишь виделся в каждом из своих времён. Так он стал из тела привидением, так реальная жизнь превратилась в жизнь призрачную. Он стал призраком для прошлого, для настоящего, для будущего. А вы, обнаружив какие-то видения, отключили энергопитание и сделали невозможным возвращение к жизни: Герд замер в разновременном, верней, вневременном существовании. Он законсервировался в своём призрачном бытии. Так продолжалось два года, так могло продолжаться и сотню лет. Потом явилась я, было подано энергопитание, призрак ожил и опять продолжались попытки вернуться в своё время. Форсирование генераторов, которое чуть не привело к аварии, — одна из таких отчаянных попыток. Она не удалась. Все, что было под силу призраку, оставалось лишь призрачным усилием.
— Один вопрос, — деловито сказал Чернов. — Вот вы, дорогая Лаура, все твердите: призрак, привидение, фантом… Но, между прочим: прежние привидения, я имею в виду их средневековую разновидность, являлись испуганным людям в самых разнообразных видах: с лицами, глазами, фигурами, даже произносили речи и, по свидетельству древних, вполне разумные, не междометия: ах, ох, увы! Например, знаменитая тень отца некоего древнего деятеля Гамлета. Как она красноречиво выступала в своём саване, просто доклад держала! А в нашем случае? Жутко — скелет, и даже не целый, одна рука… Есть у вас, так сказать, научное объяснение такому вырождению современного призрака?
— Есть, — сказала Лаура. — Напомню, что Герд — разновременен. Если бы он мог полностью выявиться в одном времени, он перестал бы быть призраком. Но некоторые части его тела мало меняются от перехода из настоящего в будущее. Я имею в виду кости. Если бы они были из камня, то могли бы сохраняться неизменными даже миллионы лет. Герд является в виде скелета, потому что кость — единственное, что не меняется при близких преобразованиях времени. Реальная возможность Герду появиться перед нами — предстать в облике скелета. И наверно, это тоже страшно трудно, ибо он ни разу не сумел этого полностью добиться.
Ростислав Берроуз, не спускавший с Лауры внимательного взгляда, медленно, словно прислушиваясь со стороны к своим словам, проговорил:
— Вы уже, стало быть, не думаете, что та страшная костлявая рука тянулась к вашему горлу, чтобы задушить вас?
— Нет, не думаю больше! — с волнением сказала Лаура. — Я знаю ваше мнение о Герде, как о добром, великодушном человеке. Я часто рассматривала его портрет — Герд выглядит именно таким, каким сохранился в вашей памяти. Он не может причинить зла. Он тянулся ко мне костлявой рукой… Я уверена, что он просил помощи! Он знает, что мы способны вызволить его, способны вернуть в нормальное существование.
— Вы в этом тоже уверены, друг Лаура?
— Да! Что нельзя совершить призрачной рукой, то вполне под силу обыкновенной человеческой руке. Друг Питер в опытах с живыми клетками проделывает и размазывание их в разновременность, и обратный сбор в единое время. Герд показал нам путь, когда пытался своей потерявшей телесность рукой форсировать генераторы атомного времени.
Чернов обернулся к директору и хотел что-то сказать, но Берроуз заговорил сам:
— Действуйте, Лаура. Питер будет вашим помощником, а я с заместителем окажем любое содействие. Если потребуется, все энергетические ресурсы Урании предоставим в ваше распоряжение.
— Осталось пять минут! — сказала Лаура.
Она не отрывала глаз от хроноустановки. По экрану стереовизора переваливался медведем лохматый Питер Юркин — он наблюдал в соседней комнате за генераторами, изредка поворачивал лицо и радостно улыбался: генераторы шли на неслыханной интенсивности. Питер успокаивал улыбкой — сбоев нет, аварий не предвидится. Ростислав Берроуз с сочувствием смотрел на Лауру, она была очень бледна. Чернов молча переводил глаза с Лауры на стереовизор — на долю Питера выпала главная роль, он решал, удастся ли «скомковать разновременность в нечто единое», так он сам сформулировал свою задачу.
— Есть пик нагрузки! — объявил Питер с экрана. — Начинаю отсчёт — три, два, один, ноль!..
Лаура вскрикнула. Посередине комнаты, у самой хроноустановки, закачался зыбкий, расплывчатый скелет человека. Лаура хотела кинуться к призраку. Чернов поспешно схватил её за руку и оттащил к стене. К ним отошёл и Берроуз.
— Вижу, вижу! — заорал с экрана Питер. — Секунда в секунду по расчёту! Три минуты я удержу нагрузку, этого хватит.
Призрак менял облик. Скелет терял зыбкость, становился все устойчивей, на костях появились ткани, на голом черепе быстро вырастали волосы. Лаура не дыша глядела, как привидение становилось человеком. Чернов и Берроуз держали её — один за руку, другой под руку, её возбуждение тревожило их.
— Он, он, наш Герд! — восторженно прошептал Чернов, на громкое восклицание у него не хватило дыхания.
А Лаура увидела в оживающем призраке человека, в портрет которого так часто, с такой нежностью всматривалась.
Это было то же лицо — доброе, милое, немного наивное, какое-то радостно-растерянное.
— Готово, сбрасываю нагрузку! — крикнул Питер. — Ещё хоть минуту — опасно!
Преобразившееся в человека привидение зашаталось, раскинуло руки и повалилось на пол. Лаура вырвалась и подбежала к распростёртому телу.
— Надо его поднять и перенести на диван! — крикнула она.
Чернов и Берроуз подняли Герда за плечи, подоспевший Питер подхватил ноги.
На диване теперь лежал нормальный человек, отнюдь не привидение. Он открыл глаза, губы его шевелились, он хотел говорить и не мог. Голоса не было, лишь по движению губ угадывалось одно, медленно повторяемое слово: «Спасибо! Спасибо!» Внезапно тело затрепетало и вытянулось, глаза закрылись, на щеки, только-только порозовевшие, легла безжизненная бледность.
— Он теряет сознание! — крикнула Лаура. — Прошу вас, дайте какое-нибудь лекарство! Питер, скорей вызовите врача!
— Лаура, Герд потерял не сознание, а жизнь! — скорбно сказал Берроуз. — Вы возвратили его к жизни, Лаура, чтобы он удостоился смерти.
Лаура лихорадочно хватала руки Герда, трясла его за плечо, гладила щеки — и ощущала, как все холодней становится тело, ставшее из привидения человеком.
— Вы возвратили ему одновременность всех клеток организма, — с печалью говорил директор института. — Вы собрали его в нечто целостное из разных времён. Но гармонизировать в этом новообретенном едином времени невозможно. Я это предвидел, но не хотел заранее вас огорчать. Успокойтесь, Лаура. Уход из своего времени кончается уходом из жизни. Против законов природы не пойти! Возьмите себя в руки, прошу вас!
Он все говорил. Лаура не слушала. Она плакала.