Софи Ханна. Маленькое личико

   Чарли произносила некоторые слова так, будто хотела подчеркнуть классовые различия между собой и Саймоном. «Наркоман» она проговорила, будто в жизни не видела ни одного наркоши, словно все порочные и слабые живут в другой Вселенной. Именно так это прозвучало в устах Чарли, хотя она перевидала их сотни.
   – Ну а сумку вы нашли? Нож?
   – Бир так и не вспомнил, что он с ними сделал, и мы не нашли ни то ни другое. Так бывает, Саймон, – настаивала Чарли. – Отсюда не следует, что этот козел не виновен.
   «Козлами» были у них все преступники мужского пола. Преступниц называли «кобылами». Тайный язык полиции – словно невидимый отличительный знак. Та к для всех надежнее.
   – Кухонным ножом, ты сказала?
   Что-то в этом было не так.
   – Такой, как Бир, скорее достал бы пушку, разве нет?
   – Может быть, но он не достал, – спокойно ответила Чарли. – У него был кухонный нож. Давай придерживаться фактов, Саймон. ДНК совпадает. В груди Лоры Крайер – ножевая рана.
   Чем больше Саймон сомневался в выводах Чарли, тем горячее она отстаивала свою правоту. Не самая приятная ситуация.
   – Семью допрашивали? Фэнкортов?
   – Господи, да где нам было додуматься! Само собой, допросили. К моменту убийства Дэвид Фэнкорт и Лора Крайер уже несколько лет не жили вместе. Они подали на развод, и Дэвид уже встречался с другой женщиной. У него не было причин убивать.
   – Алименты? Хотел забрать ребенка?
   Чарли старается не называть Элис по имени – должно быть, неосознанно.
   – Фэнкорт – не самый нуждающийся человек. Ты же знаешь, какой у него дом. И зачем ему было насовсем отбирать ребенка? Видеть его он мог, когда хотел, да и ребенок мог стать помехой новому роману. Если дите все время в доме, это слегка прибивает страсть.
   У Чарли был такой вид, будто на все его вопросы она отвечает впервые, и Саймона это тревожило.
   – Семья должна была сомкнуть ряды, – сказал он. – Та к всегда бывает, особенно если нарисуется такой идеальный подозреваемый, как Бир. Намного проще, если преступник – изгой.
   – Изгой! – фыркнула Чарли. – Тебя послушать, он такой бедненький и неприкаянный. А на деле это сраный торчок и кусок дерьма. Саймон, прекрати. Ты не хуже меня знаешь, что причина – наркотики. Есть три вида убийства: семейные ссоры, когда доходит до беспредела, маньяки и разборки чертовых наркодилеров с пушками. Но как правило, в большинстве случаев где-то так или иначе вылезают наркотики.
   – Обычно да, но не обязательно.
   И тело, и разум Саймона словно бы оцепенели, потеряли чувствительность. Что нового он узнал? Между фактами и истиной есть разница. И огромная, черт побери! Ее так легко замаскировать словами. Толкуя с Чарли, он увяз в умствованиях. Они обсуждали женщину, которую Саймон не видел ни живой, ни мертвой. Чего доброго, он совсем прирастет к своему стулу.
   – Ладно, скажи мне тогда вот что. Зачем Дэвиду Фэнкорту было убивать Лору? – Чарли не сдавалась.
   – Они расстались. Кто-нибудь интересовался, из-за чего? Может, причина разрыва довела до убийства. Может, у них возникла неприязнь.
   «Трус, – не унимался голос в голове Саймона, – сделай хоть что-нибудь».
   Чарли пожевала губу.
   – Верно, – согласилась она. – А может, и не возникла. Столько людей разводятся, когда уходит любовь, но это не мешает им прекрасно друг к другу относиться. Во всяком случае, так говорят. Мы-то с тобой, по совести, ни черта не знаем о браке. Я вот не сомневаюсь, что все наши представления о нем – совершенно мимо кассы.
   Уголки ее рта дрогнули в снисходительной улыбке.
   Саймон искал удобный повод сменить тему. Чарли считала его таким же одиноким, как она сама, но Саймон предпочитал думать, что просто пока не встретил пару. В слове «одинокий» слишком много обиды, а это ни к чему, если ты на самом деле обижен.
   Чарли переспала с кучей народу и вечно трепалась об этом в самые неподходящие моменты.
   Например, сейчас, когда у Саймона уже не хватало сил воспринимать ее цинизм. Если Чарли еще не заговорила о сексе, значит, вот-вот начнет. Баснями о своих похождениях она неизменно развлекала всю бригаду, так что Колин Селлерс и Крис Гиббс каждый день в урочный час ждали свежей порции. Рассказывала ли Чарли всякий раз про нового мужика? Иной раз казалось и так. Притом, насколько мог видеть Саймон, Чарли крутила шашни без всякой любви.
   Ему тяжко было думать, что мужчины помыкают Чарли. Он не понимал, зачем она все время позволяет, чтобы ею пользовались, а потом выбрасывали. Чарли такого не заслуживала. Как-то раз Саймон заикнулся об этом, но Чарли окоротила его, заявив, что это она пользуется и выбрасывает, сама управляя событиями.
   Саймон тряхнул головой. Чарли так легко удается сбить его с толку. А ведь Элис пропала, и вряд ли все это обычное недоразумение.
   – Саймон, ты только тратишь попусту свое и мое время. В день убийства Дэвид Фэнкорт был довольно далеко от Спиллинга.
   – Да ну? И где же это?
   – В Лондоне, с невестой.
   – То есть…
   Саймону стало жарко.
   Все это время Чарли прятала в рукаве козырную карту – алиби Дэвида Фэнкорта. Чертово «постепенное осведомление»!
   – Ага, Элис обеспечила ему алиби, но никто его всерьез не требовал, потому что улики – я говорила тебе про улики? – безусловно указывали на Дэррила Бира.
   Она уперлась локтями в стол и положила голову на руки.
   – Так что если Элис Фэнкорт дала тебе понять, что ее муж прикончил Лору Крайер, она врет. Или врала тогда. В любом случае я бы вряд ли стала ей доверять. Если помнишь, я сразу сказала, что она съехала с катушек. «Чокнутая сучка», кажется, так я выразилась.
   Саймон знал: если только он откроет рот, слова потом нелегко будет взять обратно. Он подхватил куртку и рванул прочь, унося ноги от Чарли.

5

26 сентября 2003 г., пятница

   Самые страшные вещи случаются в жизни лишь однажды. Я говорю так своим пациентам, чтобы помочь им справиться с несчастьем и жить дальше. Если беда уже случилась, какова бы она ни была, можно утешиться мыслью, что больше такого с тобой не произойдет.
   Восемь лет назад погибли в аварии мои родители, и эта метода мне помогла. Стоя над их гробами, я чувствовала, как швы, что долгие годы скрепляли мою душу, мучительно расползаются. Двадцативосьмилетняя сирота – вот кем я стала. Ни сестер, ни братьев у меня нет. Были друзья, но дружба казалась слишком легким противовесом моему горю – как весенний плащик в зимний мороз. Я дико тосковала по семье, просто чахла без нее. Смерть любимых родителей оставила огромную дыру в моем сердце.
   И друзья, и коллеги удивлялись, как чудовищно я страдаю. Похоже, люди думали, что я легче переживу внезапную утрату, поскольку двадцать восемь лет была окружена родительской любовью и заботой. Я скоро поняла, что в глазах других счастливое и беззаботное детство должно было застраховать меня от сильной боли. Все ждали, что я сбегу в прошлое, стану перебирать дорогие воспоминания, спрячусь в памяти о былом. Эти домыслы глубоко ранили, и моя скорбь быстро переросла в жестокую депрессию. Я видела, как моих друзей подмывает сказать: «Что ж, наверное, твои родители хорошо пожили». Но ведь мама с папой едва разменяли шестой десяток.
   Покинув Лондон, я разорвала все связи. В ту минуту, когда мне так нужна была помощь друзей, я оказалась в полном одиночестве, будто после сотни лет заточения. Конечно, друзья не виноваты. Они хотели как лучше, старались меня развеселить. И не могли знать, что их натужный оптимизм душил меня, словно ядовитый газ.
   Мне остался единственный способ пережить горе – терпеть, пока черные дни не пройдут сами собой. На пике депрессии меня спасала одна мысль: я всегда могла точно сказать, что по крайней мере больше со мной такого не случится. Я не могу потерять родителей во второй раз. Что бы ни ждало меня впереди, там не будет грузовика на обледенелом шоссе А1 близ Нью-арка, его не швырнет на встречную полосу прямо на машину моих родителей – новую «ауди», которую они купили, отдав мне старую верную «вольво». Это уже случилось, это позади.
   Но кошмар, в котором я живу сейчас, еще не миновал. Он только-только начинается. И теперь я вижу, что беда не всегда бьет кирпичом по темечку. Бывает, она наползает, будто непогода, затягивает все кругом и висит, становясь с каждым днем все беспросветнее. Я не знаю, как бороться с отчаянием, потому что никому не ведомо, чем все это кончится.
   Я заперлась в спальне. Дэвид сквозь дверь уговаривал меня, без конца втолковывая, что сходство этого ребенка и Флоренс полное, это наша дочка. Я заставила себя не слушать его. Отгородилась от его слов поролоновыми берушами. Я держу их в ящике тумбочки. Иначе не смогла бы заснуть из-за мужнина храпа. Стоит мне заговорить об этом, Дэвид неизменно обижается и утверждает, что я тоже храпела во время беременности, но он не жаловался. Так ведь Дэвид и на рок-концерте мог бы задрыхнуть – ему хоть бы хны.
   Это одна из открывшихся мне черт мужа. Что еще я знаю о нем? Он прекрасно разбирается в машинах – компьютерах и всяких механизмах. Его любимое блюдо – ростбиф, зажаренный по всем правилам. На мой день рождения и на наши годовщины он дарит цветы и увозит меня на выходные в пятизвездочный отель. Всех женщин он называет «леди».
   До сих пор я ни в чем не перечила ему. Он казался мне таким ранимым. Мы познакомились сразу после того, как его бросила Лора, и ему приходилось переживать не только крах надежд на счастливую семейную жизнь, но и боль разлуки с Феликсом. Дэвид не любит обсуждать свои страдания, но я и так слишком хорошо понимала, что это для него удар. Я обращалась с Дэвидом бережно, стараясь не разбередить невольно его рану.
   А после внезапной и страшной гибели Лоры три года назад Дэвид совсем перестал откровенничать со мной. Он стал замкнутым и молчаливым, а я – еще осторожнее и мягче с ним. Феликс поселился в «Вязах», и это должно было радовать Дэвида, но неизбежными спутниками этой радости были стыд и неловкость, ведь Дэвид воссоединился с сыном благодаря страшному горю. На курсах гомеопатии нам говорили, что человеку зачастую гораздо труднее пережить смерть того, с кем были сложные или не до конца выясненные отношения. Я надеялась, что, видя, как я уважаю его личные переживания и как отчаянно люблю его, Дэвид однажды поймет, что мне можно безбоязненно открыться, но я ошиблась. Привыкнув, что Феликс живет с ним, и смирившись с мыслью, что Лоры больше нет, Дэвид стал милым и добрым, как прежде, но лишь с виду. Эмоциональная дистанция между нами осталась, я пыталась ее преодолеть, но Дэвид сопротивлялся, и я подумывала, не сознательно ли он отгораживается от меня. Мне не хотелось ни подгонять, ни принуждать его. Я говорила себе, что, наверное, рана в его душе еще болит. И чтобы поверить, что у него все хорошо, Дэвиду лучше не копаться в себе. Прошло три года, но мы по-прежнему не говорим о гибели Лоры, и я по-прежнему осторожно подбираю слова и темы, чтобы не нарушить хрупкое душевное равновесие мужа.
   Я не сдалась на его мольбы и не открыла дверь еще и потому, что страшусь увидеть, как весь этот ужас сказался на нем. Боюсь, сегодняшний кошмар рано или поздно раздавит Дэвида.
   Вивьен едет домой. Я знала, что свекровь прервет свой отпуск. Разве она могла поступить иначе? Я не знаю, что она скажет Феликсу и что скажет мальчику каждый из нас. Судя по прежнему опыту, – ничего. Ни Дэвид, ни Вивьен не говорили с ребенком о Лоре. Ее имя никогда не упоминали.
   Я огорчалась, что провожу с Феликсом мало времени, ведь мы с ним могли бы подружиться. Я могла стать для него второй матерью. Я хочу быть хорошей мачехой, но в жизни Феликса не предусмотрен такой персонаж. Мать ему заменила Вивьен. Он даже зовет ее мамой, поскольку так к ней обращается Дэвид.
   Я не уверена, что Феликс воспринимает меня как взрослого человека, а не считает еще одним ребенком в семье.
   Дэвид – ответственный отец. Они с Вивьен следят, чтобы на каждый уик-энд Дэвид провел с сыном хотя бы один день целиком. Отцовство – своего рода экзамен или проверка для Дэвида, и он упорно отрицает, что Феликс напоминает ему о Лоре, хотя мальчик – вылитая мать: густые черные волосы, светлые голубые глаза.
   Дэвид хорошо умеет отпираться. Он отрицает, что заснул с открытой входной дверью, и настаивает, что он – образцовый отец. Дэвид никому не позволил бы похитить любимую дочь – плод его второго, счастливого брака.
   Жду не дождусь Вивьен и полиции. Молча сижу с поджатыми ногами на кровати, привалившись спиной, что все еще болит после беременности, к железному изголовью. Когда же явятся две такие разные власти? Я напряженно стараюсь представить следующий час, завтрашний день, будущую неделю, но в голове – пустота. Я не могу вообразить никакого будущего, словно в тот миг, когда я вошла в детскую и завопила, время замерло.
   Я терзаюсь, что так мало брала Флоренс на руки, не надышалась сладким младенческим запахом. Я больше не могу прижать ее к себе, и это пытка, но страх – еще мучительнее. Впереди кошмарная неизвестность, и, боюсь, я вряд ли смогу на что-либо повлиять.
   Дэвид скажет всем, что у меня бред. Кому из нас поверит полиция? Я слышала, что полицейские часто сексисты. Вдруг они решат, что я негодная мать, и вызовут социальную службу? Возможно, это мой последний вечер в комнате с настоящим камином и большими подъемными окнами, откуда видны далекие Силсфордские холмы. Может, мы с Дэвидом больше никогда не уснем в одной постели – ни в этом доме, ни в другом. В первые дни нашего знакомства я мечтала жить с ним вместе и теперь не могу без грусти вспоминать об этом.
   Отныне я больше не заговорю с мужем без свидетелей. Как странно, что еще вчера мы сидели рядом на диване, пили вино и смотрели какую-то глупую комедию, смеясь и зевая. Дэвид обнимал меня за плечи. Как же скоро между нами все переменилось.
   Я слышу голос внизу: «Ну-ка, иди ко мне, малышка моя! У кого такая мордашка? Маленькое личико ты мое…» Что-то новенькое. Мысленно отмечаю: сказать об этом полицейским. До сих пор, с самого первого дня ее жизни, Дэвид звал дочку Ухти-Пухти, иногда для краткости – просто Ухти. Хотя бы раз в день он пел над ней: «Ухти-ручки, ухти-ножки, ухти-ушки, ухти-глазки, посередке – ухти-носик». Я слышала это даже сегодня утром.
   Знаю, что Дэвид не меньше моего любит дочь. И утешать его стало моей душевной потребностью, так что придется ее подавлять через силу, если Дэвид и дальше будет настаивать, что ребенок внизу – наша Флоренс. Нужно научиться не обращать на его мучения никакого внимания. Вот что опасность и страх делают с человеком, с семьей.
   «Давай-ка приляжем на коврик, подрыгай ножками». Голос Дэвида доносится из малой гостиной, прямо под спальней. Он звучит спокойно и уверенно – подозреваю, что муж старается ради меня. Изображает благоразумие.
   Вдруг меня буквально подбрасывает на кровати. Фотоаппарат! Как же я могла забыть! Бросаюсь к платяному шкафу, распахиваю дверцы. Вот она, на куче обуви, – моя больничная сумка, еще не распакованная. Лихорадочно роюсь в ней. А вот и мой фотоаппарат: черная коробочка с закругленными углами, где хранятся первые фотографии Флоренс. Открываю заднюю крышку и глажу пальцем гладкий черный цилиндр с пленкой. «Слава богу», – бормочу я про себя. Уж теперь-то мне обязательно поверят.

6

3.10.03, 13:30

   В уголовном отделе Чарли не видать. Черт. Без нее вряд ли удастся выудить из Пруста, с чем приходил Дэвид Фэнкорт. Два других детектива из бригады Чарли, Колин Селлерс и Крис Гиббс, корпят над бумагами, обложившись кипами папок, с чуть наигранной, на взгляд Саймона, деловитостью. Объяснение этому может быть лишь одно.
   Оглянувшись на кабинет Пруста, Саймон увидел, что инспектор у себя. Этот кабинет скорее можно было бы назвать стеклянной коробкой, в таких современные художники выставляют препарированных животных. Только здесь низ был из дешевого гипсокартона, зачем-то еще обитого ковролином – блекло-серым в рубчик, которым устлали пол во всем участке. Сквозь стекло виднелась верхняя половина инспектора, он топтался вокруг стола с трубкой в одной руке и кружкой «Лучший в мире дед» в другой.
   Значит, Фэнкорт уже ушел. Если только Пруст не передал его Чарли. Тогда она должна сейчас сидеть с этим ублюдком в допросной. Саймон опустился на стул и забарабанил пальцами по столу. Комната давила на него: облупленные зеленые стены, запах застарелого пота, несмолкающее гудение компьютеров. В такой обстановке и задохнуться недолго. К стене приколоты фотографии жертв, на некоторых лицах и телах – кровь. Представить Элис в таком состоянии немыслимо. Но нет, ничего подобного с ней не случится, это просто невозможно.
   Его сверлила какая-то смутная мысль, что-то в рассказе Чарли про дело Крайер не отпускало. Нужно успокоиться и подождать, пока мысль сама собой оформится в голове. Легко сказать. Сгорбившись над столом, Саймон напрягал мозги, роясь в мутных глубинах памяти. Все без толку.
   Не отдавая себе отчет, что делает, Саймон вскочил на ноги. Как можно сидеть сложа руки, если он понятия не имеет, где Элис и что с ней? Черт возьми, куда запропастилась Чарли? Сейчас ее воля не сдерживала Саймона, и он прямиком двинулся к двери Пруста и решительно постучал, выбивая тревожный ритм. Обычно в кабинет Пруста не входили без вызова, даже сержанты и даже Чарли. За спиной Саймона Селлерс и Гиббс шепотом обменивались соображениями, что это с ним.
   Инспектора Пруста нахальство Саймона особо не удивило.
   – Детектив Уотерхаус, – сказал он, высовываясь из дверей. – Вас-то мне и надо.
   Голос был суров, но это ничего не значило. Инспектор всегда так разговаривал. По словам его жены Лиззи, которую Саймон пару раз встречал на вечеринках, Пруст и дома вещал, как на судебных выступлениях и пресс-конференциях.
   Саймон сразу перешел к делу:
   – Сэр, я знаю, что здесь был Дэвид Фэнкорт. И знаю, что его жена и дочь исчезли. С ним сейчас работает Чарли?
   Пруст вздохнул, испепеляя Саймона взглядом. Этот невысокий, худой, лысый мужчина за пятьдесят мог легко испортить настроение целой комнате народу. Поэтому все считали за лучшее беречь его душевный покой. Пруст знал, что его прозвали Снеговиком, и ему это нравилось.
   – Слушайте меня внимательно, Уотерхаус. Я задам вам вопрос, а вы отвечайте без утайки, даже если это грозит вам большими неприятностями. Если же вы солжете…
   Пруст умолк, сверля Саймона грозным взглядом.
   – Если вы солжете, Уотерхаус, можете считать свою службу в органах правопорядка законченной. Вы пожалеете об этом сегодня же. Все ясно?
   – Да, сэр.
   Разумеется, ни один из вариантов Саймону не улыбался.
   – И не думайте, что ваша ложь не откроется.
   – Сэр.
   В крови Саймона кипело отчаяние, но он сумел сохранить невозмутимый вид. В разговоре с Прустом не бывало коротких путей. Нужно было постоянно прыгать сквозь множество обручей, которые выставлял инспектор. Сначала Пруст жестко объявлял, как будет построена беседа, и разговаривал согласно пунктам инструкции.
   – Где Элис и Флоренс Фэнкорт?
   – Сэр? – Саймон поднял на начальника изумленный взгляд.
   – Вы другие слова знаете, детектив Уотерхаус? Если нет, я охотно одолжу вам толковый словарь. Итак, повторяю вопрос: где Элис и Флоренс Фэнкорт?
   – Понятия не имею. Я слышал, что они пропали, сэр. Я в курсе, что Фэнкорт приходил утром, но не знаю, где они. Да и откуда мне знать?
   – Хмм…
   Пруст отвернулся и сосредоточенно потер переносицу, обдумывая следующий вопрос.
   – Значит, если кто-нибудь вдруг решит, что вы с Элис Фэнкорт сблизились больше, чем следует, он ошибется?
   – Так точно, сэр.
   Саймон изобразил оскорбленное достоинство – более-менее удачно, как ему казалось. Хорошо рассчитанные паузы Пруста так поднимали градус беседы, что любой из кожи вон лез, лишь бы его слова звучали убедительно.
   – Кто это сказал? Фэнкорт?
   Ведь могла сказать и Чарли! Предательница. Саймон знал одно: эту работу ему никак нельзя терять. Семь лет он справлялся с ней лучше многих – сначала патрульным, потом детективом. Все прежние места он оставлял с легким сердцем, уходя с видом непризнанного гения, едва что-нибудь поворачивалось не так. Зубная клиника, туристическое справочное бюро, ипотечная компания – наплевать и растереть. Там было полно тупиц, что принимались зудеть о «реальности», стоило им увидеть в руках Саймона книгу. Чертовы дебилы! Как будто книги менее реальны, чем сберегательные счета. Нет, увольнение из этих шарашкиных контор он почитал за честь и доказательство собственной полноценности.
   Мать Саймона не разделяла его мнение. Он и поныне живо помнил, как у нее вытянулось лицо при известии, что ее сына выперли из галереи, где он работал охранником. Четвертая работа за два года.
   – Что я скажу пастору? – сокрушалась она.
   Снеговик молчал, в упор глядя на него. Саймон чувствовал, как на лбу выступают крупные капли пота.
   – Фэнкорт – лжец, сэр, – пробурчал он. – Я не верю ему ни на грош.
   Инспектор молча отпил из именной кружки. Его непроницаемый вид нервировал Саймона. Будто в жаркий день за шиворот кинули ледышку.
   Саймон понимал, что лучше держать язык за зубами, но не мог.
   – Сэр, не стоит ли нам, учитывая новые обстоятельства, пересмотреть дело Лоры Крайер?
   Номинально три года назад его вел Пруст, хотя всю работу выполняли Чарли, Селлерс, Гиббс и другие из ее бригады.
   – Я только что говорил об этом с Чар… сержантом Зэйлер. Элис Фэнкорт тоже не доверяла этому типу. Это было ясно сразу. Ведь женщины хорошо знают своих мужей, верно? Сэр, вы не думаете, что его-то мы и должны подозревать в первую очередь, учитывая, что его первую жену убили, а теперь еще и Элис пропала?
   Обычно Саймон так пространно не говорил. Но чтобы Снеговик признал его правоту, надо было повторить не один раз.
   – «Знают своих мужей»!
   Саймон вздрогнул.
   Начальник сорвался на крик, и Саймон понял, что растратил слова впустую. Не стоило выступать так долго и горячо. Саймон поднял новую тему, а этого Пруст терпеть не мог.
   – Женщины знают своих мужей, говорите? И на этом основании, детектив, вы обвиняете Дэвида Фэнкорта в убийстве?
   – Сэр, если…
   – Позвольте вам кое-что рассказать, Уотерхаус. По субботам мы с женой обедаем с разными скучными господами, и мне приходится сидеть болваном и выслушивать сказки, которые она про меня сочиняет. Джайлз то, Джайлз се. Джайлз не любит лимонный торт-безе, потому что его пичкали им в школе. Джайлзу больше нравится Испания, чем Италия: он считает, что там люди дружелюбнее. На три четверти эти рассказы – чистая выдумка. Конечно, иногда проскакивают крупицы правды, но в основном – полное вранье. Женщины не знают своих мужей, Уотерхаус. Вы так говорите, потому что не женаты. Женщины несут чушь, потому что это их развлекает. Они сотрясают воздух, ничуть не заботясь о том, соответствуют ли их россказни реальности.
   К концу тирады лицо Пруста раскраснелось. Саймон решил, что лучше промолчать.
   – Смазливая интриганка наплетет небылиц, а вы с готовностью верите. Дэррил Бир убил Лору Крайер, потому что она не отдавала сумочку. Он там половину своей шевелюры оставил. Что вы задумали, Уотерхаус? Если вы правильно распорядитесь собственными талантами, то однажды окажетесь на моем месте. Вы могли бы стать по-настоящему серьезным сыщиком. Я первым это сказал, еще когда вы были стажером, и, готов признать, в последнее время вам пару раз повезло. Но я говорю вам: сейчас у вас больше нет права на ошибку.
   Повезло? У Саймона даже кулаки зачесались, так бы и врезал по самодовольной роже Пруста. Снеговик вывернул все наизнанку, вроде как любой мог добиться тех же результатов, а ведь лучше всех должен понимать, что никому из нынешних сотрудников угрозыска такое не по зубам.
   И что это за фигня про «больше нет права на ошибку»? Отпираться он не будет, была пара мелких взысканий, но никаких серьезных нарушений. А легкие дисциплинарные взыскания время от времени случаются у каждого. Кроме того, если Саймона не подводит память, Пруст только что назвал Элис интриганкой. Эту характеристику наверняка дала ей Чарли, хотя она сама – та еще интриганка. Элис же казалась Саймону абсолютно искренним, бесхитростным человеком. Саймон стиснул зубы и принялся считать про себя. На тридцати двух ему все еще хотелось отправить Пруста в нокдаун. А заодно и Чарли.
   – Что у вас с женщинами, Уотерхаус? Почему вы не найдете себе подружку?
   Остолбенев, Саймон уставился в пол. Уж это он никак не расположен обсуждать. Ни с кем и никогда. Опустив голову, он ждал, пока Пруст закончит нотацию.
   – Я не знаю, какова ваша личная жизнь, Уотерхаус, и мне до нее нет дела, но лишь пока это не сказывается на работе. Вы вошли сюда и начали: Элис то, Чарли это. Здесь уголовный розыск, а не пошлый телесериал. Возьмите себя в руки.
   – Виноват, сэр.
   А вот дрожать сейчас совсем ни к чему. Пожалуй, он даже перенапрягся, подавляя гнев и обиду. Авось Пруст не заметит. Но Пруст подмечает все.
   – Посмотрите на себя, на что вы похожи!
   – Я… Виноват, сэр.
   – Итак, давайте все четко выясним. Помимо официальных контактов с Элис Фэнкорт по заявлению о пропаже ребенка, вы с ней не общались, так?
   – Так, сэр.
   – И вы не путались с ней?
   – Нет.
   Ну это уж слишком.