Страница:
Он вспомнил, что не мог сказать этого самой Тане. Валин же вопрос вообще поставил его в тупик. Лгать он не хотел, а сказать правду не мог. В продолжении всего танца они молчали. Между тем Ковалев спрашивал себя: "Ей самой интересно знать это или же Тане?". Таню тем временем пригласил одноклассник, и, когда закончилась музыка, он проводил ее до их места и с улыбкой проговорил, глядя на Сашу: "В полной сохранности". Между тем оркестранты пришли с перерыва и в зале зазвучал "Венок Дуная". В это время у входа появился Вадим с незнакомой Саше девушкой. Они вышли с ней в самый центр еще пустого танцевального круга и перед взорами многочисленной публики элегантно и широко закружились под звуки очаровательной музыки. В этом их выходе и танце Саша уловил что-то парадное и символическое. Он перевел взгляд на Таню, которая тоже наблюдала эту неожиданную и столь эффектную сцену, и та опустила глаза. Лицо ее покрылось румянцем, глаза блуждали, не находя предмета внимания. Было похоже, что она готова провалиться сейчас сквозь землю. "Это конечно же был вызов, - подумал Саша, - и он возымел свое действие".
- Я сейчас приду, - бросила Таня и, обогнув зал, скрылась в толпе. Валя, заметив неладное, поспешила за ней. Саша остался один. Вадим заметил смятение, которое произошло в одну минуту, усмехнулся сквозь усы в его сторону и что-то сказал партнерше на ухо. Та утвердительно кивнула головой и тоже обернулась к Ковалеву.
Саше стало не по себе, он хотел отойти куда-нибудь в сторону, но в это время к нему подошел товарищ по школе и стал спрашивать, скоро ли он придет на занятия. Ковалев буркнул ему что-то невразумительное, но потом, спохватившись (ведь тот, по сути, выручал его своим обществом) стал расспрашивать, что они сейчас проходят по тому или иному предмету. Через несколько минут вернулась Валя и сказала, что Таня ушла домой. Саша извинился перед товарищем и предложил ей:
- Пойдем потанцуем.
- Что ж, потанцуем, - усмехнувшись, согласилась она.
Глава 6
Мать Саши с присущей ей энергичностью довольно быстро оформила документы, необходимые для обмена, и через две недели уже наводила порядок в новой квартире. Она ругала прежних хозяев за то, что пол был выкрашен небрежно и "отвратительной" краской. В ванной комнате штукатурка на потолке облупилась, и это обстоятельство выводило ее из себя, каждый раз, как только она заходила туда. Отец тоже поддакивал ей, но при этом больше винил проектировщиков и строителей.
Саша молча созерцал всю эту суету и думал, что едва ли вот с такими людьми можно сделать что-либо существенное в науке и производстве. Образ великого ученного, сложившийся у него в голове из книг серии "Жизнь замечательных людей", не вязался с подобным отношением к быту. Наука и быт в его представлении были небом и землей, и пропасть между ними была такой же, какой были разделены самопожертвование и мещанство. Однако обстановка, в которой он жил и которую он воспринимал как нечто само собой разумеющееся, была создана именно этими людьми, трудолюбивыми и беспокойными, и, может быть, в их деятельности, подумал он, тоже есть какой-то, хотя и скромный, но тем не менее необходимый смысл. Вместе с отцом он начал передвигать мебель из одного угла в другой, пока, наконец, мать не была удовлетворена ее расстановкой. Глубоко и облегченно вздохнув, она вдруг объявила, что всю мебель следует заменить новой. Отец стал убеждать ее, что фанерованная мебель, хотя и лучше смотрится, сделана не так добротно и потребует немалых расходов. Но его возражения вызвали бурю негодования, и он в конце концов согласился, полагая, что это дело достаточно отдаленного будущего.
Саше надо было идти на занятия, и он, наскоро перекусив, собрал портфель и вышел из дома. На дворе стояла пасмурная, но сухая погода. В городе ощущалось приближение майских праздников. После субботника газоны были очищены от листвы, деревья подрезаны, и улицы одевались в алый наряд. Однако свежий весенний воздух и предстоящий праздник мало радовали Ковалева. Как только он оставался наедине с собой, мысли его обращались к одному и тому же предмету, были мрачными, и никакие внешние события не могли оторвать его от них. Саша уже начинал предпринимать волевые усилия для того, чтобы вывести свое сознание из состояния депрессии и угнетения, но его мысли непроизвольно, повинуясь какому-то неумолимому закону, вновь и вновь стремились окунуться а атмосферу удручающих переживаний.
Он осознавал свое дурацкое положение, в котором он оказался на танцах, но в тоже время он не видел в этом своей вины. Он полагал, что виной всему было стечение обстоятельств. Таня пожалуй, тоже жалеет о своем поступке, думал он, но ему от этого не становилось легче. У него больше нет повода для встречи с ней. Наоборот, он должен избегать ее. Между тем именно сейчас он ощущал острую потребность увидеть ее. Если бы Вадим не появился на танцах, рассуждал он, то сейчас не было бы проблемы для встречи с Таней, не было бы и жгучего желания увидеть ее. Но может это от того, что он переехал и живет сейчас далеко от нее? Скорее всего, решил он, что причина здесь и в том и в другом. "Но она тоже, наверное, хочет увидеть меня, - думал Саша. - Не может такого быть, чтобы она не хотела объяснить мне свое поведение. А может быть, он неверно понимает ее. Может быть, она ушла по какой-нибудь другой причине и сейчас ищет случай объяснить ему все. Но если она ушла из-за Вадима, то и в этом случае надо, видимо, спросить ее, узнать точно, что это действительно так, и только после этого делать какие-то окончательные выводы".
Однако, когда в своей памяти он воспроизводил обстановку вечера в Доме культуры, его сомнения рассеивались, и он убеждался, что выяснять тут нечего, наоборот, ему следовало бы не рассуждать, а возмущаться. Однако возмущение выражать было некому, и он начинал все продумывать снова и снова.
В школу можно было идти двумя путями, и в раздумье он прошел тот перекресток, где можно было свернуть и обойти стороной дом, в котором жила Таня. Вспомнив об этом, он обернулся, и убедившись, что прошел от перекрестка приличное расстояние, продолжил путь. Однако, когда показался дом, где жила Таня, и ее окно, и он, представив себе, что она увидит его, сбавил шаг и подумал, что еще не поздно свернуть и пройти по дворам между домов и обойти этот заколдованный дом, вокруг которого были сосредоточены все его мысли. Но как раз в этот момент ее окно блеснуло в глазах Ковалева лучами заходящего солнца. "Как может луч солнца, отраженный от ее окон, на таком расстоянии найти меня", - подумал он. В этом он усмотрел какое-то сверхъестественное, но доброе предзнаменование. Он непроизвольно прибавил шаг и, когда оказался совсем близко от дома, увидел в окне силуэт Тани. Решительно свернув в переулок, он вошел в ее подъезд и позвонил. Покинув танцевальный зал, Таня прошла в гардеробную. Лицо ее было залито краской стыда, и искаженное неестественной улыбкой, оно вызвало удивление девчонок, знавших ее по школе, которые столпились внизу у зеркала. Схватив свое пальто, она, не помня себя, вышла на улицу и бросилась бежать в сторону дома.
"Негодяй! Как он мог! Как он посмел притащить ее на танцы?! Ей казалось, что все знакомые в зале сейчас только и говорят о ней "Он пришел с ней, чтобы опозорить меня. Он заметил, что я недовольна, но не пошел меня успокаивать, хотя раньше, он всякий раз делал это. Он решил поиграть у меня на нервах, на ревности, но это не ревность, это обыкновенное зло, которое в дальнейшем обойдется ему очень дорого" она перешла на шаг и немного отдышалась от быстрого бега. На улице было темно и тихо. Ей встретилась сослуживица матери, которая, увидев взволнованную, с растрепанными волосами Таню, не решилась остановиться и пройдя мимо девушки не обратившей на нее никакого внимания, обернулась и сокрушенно покачала головой, не то сочувствуя не то удивляясь. Дома своим видом и состоянием Таня переполошила мать. Объяснив, что больна, она прошла в свою комнату и упала ничком на кровать. "Нет, твердила она, этого прощать нельзя. Надо во что бы то ни стало заставить его вернуться, а затем посмеяться над ним. И эта еще корчит из себя невесту... Он бросил ее ради меня когда-то и он сделает это еще. Я докажу это ей, чего бы мне это не стоило. Я никогда не позволю унижать себя людям, недостойным меня".
На следующий день она не пошла в школу, представила себе, как будут посмеиваться и ехидничать некоторые девчонки, те, что втайне завидуют ее успехам у юношей. Они будут шептаться, разбирая ее по косточкам, и распускать небылицы по всей школе. "Боже мой! - воскликнула она. - Хоть бросай школу из-за этих идиотских сплетен".
Вечером она видела в окно, как к подъезду Ковалева подъехала автомашина, как Саша с отцом погрузили в нее мебель и вещи и уехали. На какое-то время она забыла вчерашний случай и настраивалась на то, что Ковалев к ней зайдет попрощаться. Но тот уехал, не взглянув даже в сторону ее окон. Это взбесило ее окончательно, она не могла найти себе места. Когда стемнело, она прильнула к окну в надежде, что к ней все-таки кто-то придет. Ей было безразлично сейчас, кто бы это был: Вадим, Александр или Валя, но никто не появлялся, и она металась по квартире как птица в клетке.
Утром, освобожденная сном от недавних забот, она собралась и отправилась в школу. Безразличие и пустота заполнили ее душу, но проходя мимо дома Вали, она подумала, что в школьный омут лучше было бы войти с кем-нибудь вдвоем, и зашла к ней. По дороге в школу к Вале она заходила редко, и та, открыв ей дверь, поначалу немного смутилась. Но по пути они развеселились и уже смело вошли в школу и в класс.
Вопреки предположениям Тани, никто, кроме классного руководителя, не поинтересовался причиной ее отсутствия в школе. Не было ни насмешек, ни многозначительных взглядов. Все было как прежде, и лишь какие-то, едва заметные со стороны, но вполне осознаваемые самими подружками перемены произошли в их отношениях с Валей.
После школы Таня основательно засела за уроки. Она решила забыть обо всем, что происходило вокруг. Уроки были наиболее подходящим для этого средством. Она так увлеклась ими, что не заметила, как пролетело время. Часы пробили шесть вечера. Она вспомнила, что Ковалев в это время должен идти в школу. Она знала также, что он может обойти ее дом, но была убеждена, что он пойдет здесь и, возможно, даже зайдет к ней. Ей сейчас захотелось поговорить с ним на какую-нибудь отвлеченную тему и заодно посмотреть, какое впечатление она оставила у него после вечера. Однако она подумала, что он может пройти мимо, и, чтобы как-то спровоцировать встречу, она взяла большое настольное зеркало и стала испытывать отраженный от него солнечный луч на случайных прохожих. После долгого ожидания, когда, судя по времени, она уже решила, что Ковалев обошел ее дом стороной или вообще не пошел в школу, он вдруг показался на противоположной стороне улицы, и она навела "зайчик" ему на лицо.
- Здрасьте, сказала она Ковалеву, когда тот вошел в прихожую. - Проходите пожалуйста, присаживайтесь и рассказывайте о своем новом житье-бытье.
- Признаться, я пришел послушать тебя...
- Да, мне, действительно, есть что сказать тебе, - начала она после некоторого раздумья, - но, я думаю, это только расстроит тебя, хотя, впрочем, может я ошибаюсь... Дело в том, Саша, что нам следует прекратить наши встречи. Я не буду говорить о причинах, так как ты многое видишь сам. Скажу только, что я порой не понимаю сама себя, но считаю, что меня должны понимать другие... Очень может быть, что я пожалею о том, что я говорю тебе это, но я откровенна и говорю, что думаю.
Саша перевел взгляд с ее глаз на слегка подкрашенные губы, на новое домашнее платье в мелкую клетку. Ему стало стыдно за себя. Он слышал это от человека, которого он любил, без которого не мыслил себя вот уже более полугода. Почувствовав его состояние, Таня придвинулась к нему поближе и тихо сказала:
- Ты прости меня, Саша. - Ковалев поднял на нее тяжелый, невидящий взгляд, встряхнул головой, словно отгоняя от себя ее слова, и проговорил:
- Не надо об этом. Прости меня лучше ты...
Глава 7
В школе у Ковалева дела шли хорошо. С первых дней занятий он последовал совету Тани и, когда чувствовал, что знает материал хорошо поднимал руку. Учителя оценили его инициативу и заговорили о том, что с новеньким учеником им повезло, посещал бы только занятия. И Саша старался оправдать эти надежды, хотя и не ведал о них. Пропускал занятия он очень редко, и в этом его поддерживала Таня, с которой они уговорились не встречаться в дни занятий ни при каких обстоятельствах. Теперь же когда их встречи прекратились, Саша решил все усилия сосредоточить на учебе и основательно подготовиться к сдаче экзаменов.
Особенно он заинтересовался уроками обществоведения. Их тоже вел Алексей Иванович, который, как выяснилось, закончил философский факультет. Закончив курс обществоведения чуть раньше положенного, он сдвоенный урок посвятил беседе по проблеме классификации наук.
- Философию, - начал он, - следовало бы изучать прежде чем какие-либо другие науки, потому что исторически она предшествует науке и даже включает ее в себя наряду с другими формами знаний. Но в связи с тем, что в первоначальных классах научных знаний у вас было ничтожно мало, то разговор на эту тему был бы беспредметным. Сейчас же вы находитесь на достаточно зрелой ступени познания и уже сможете понять и по достоинству оценить те вопросы, которыми занимается философия.
Одной из актуальных проблем философии является проблема классификации научного знания. Она интересует ученых потому, что структура науки отображает структуру объективного мира и каков этот мир, такова и система наук. (Правда, надо еще учесть, что мир отображается не только наукой, но также искусством и различными формами идеологии). Как ни странно решение этого вопроса затянулось до настоящего времени хотя каждая конкретная наука достигла огромных успехов и высокой степени совершенства.
Вы изучили достаточно много законов в самых различных областях знаний. Однако сделаем предположение что все они: будь то законы Ньютона, периодический закон Менделеева, закономерности, открытые Дарвином, или правила математики и языка - все они являются частными модификациями наиболее общего и единого, точнее двуединого принципа, суть которого состоит в том, что все предметы и явления действительности с одной стороны становятся во времени (становление) и с другой - соотносятся с другими предметами и явлениями в пространстве (отношение). Многие законы выражаются количественными соотношениями и по форме иногда удивительно схожи, как например, закон всемирного тяготения и закон Кулона. Арифметика, к которой можно свести значительную часть математики, по сути базируется на понятиях операции и числа. Метр и секунда являются исходными единицами, а пространство и время - исходными понятиями физической науки. Металлоиды и металлы, основания и кислоты - это наиболее глобальные понятия в химии, наследственность и изменчивость - краеугольные категории в биологии. В политической экономии элементарными кирпичиками являются товар и деньги.
Однако самое интересное состоит в том, что фундаментальные понятия различных наук мы можем соотнести между собой, и тогда целостное здание науки приобретет вполне определенный конкретный вид, где каждое понятие должно будет занять свое строго определенное место.
Давайте выявим в некоторых науках такие понятия и соотнесем их между собой:
Становление - отношение /философия/
вещество - поле /физика/
время - пространство
простые вещества - соединения /химия/
основания - кислоты
растения - животные /биология/
товары - деньги /политическая экономия/
существительное - глагол /лингвистика/
число - операция /математика/
субъект - предикат /логика/
В данной схеме в основе левого ряда понятий лежит категория становления, а в основе правого - отношение.
Если мы поменяем местами хоть одну пару понятий, то нарушим всю логику научного знания. Далее Алексей Иванович указал на то, что между двумя полярными понятиями в каждой строчке можно вставить третье. Между становлением и отношением это будет движение, в биологии это микроорганизмы, в политической экономии - рабочая сила и т.д. Между различными науками существует глубокая взаимосвязь и структуру этой связи следует выводить из единого принципа.
Надо заметить также, что искусство тоже подчинено этому принципу и Лессинг, в частности, подразделял живопись и поэзию на основе понятий сосуществования и следования.
Каждая отдельная наука, базируясь на двух основных понятиях, должна иметь в своем основании также и одну аксиому и одно правило вывода. Тот факт, что в арифметике, например, или в геометрии мы имеем несколько аксиом и законов говорит о том, что мы еще не до конца осознали аксиоматику этих наук, и что там еще есть поле для творчества.
Структура научного знания должна соответствовать структуре действительного мира и мы ее выразим в следующей схеме:
Становление движение отношение /исходные категории/
природа деятельность общество /действительный мир/
онтология гносеология социология /философия/
естественные технические общественные /науки/
алгебра, геометрия теория вероятно- /математика/
анализ стей, статистика
анатомия физиология психология /антропология/
хирургия терапия психиатрия /медицина/
Здесь надо особо отметить расположение и роль математики. В естественных науках, в анатомии и хирургии преобладают точные методы и теории, в общественных науках, в психологии и психиатрии - вероятностные и статистические. Технические науки базируется на чертежах и схемах.
У нас ограничено время уроков - продолжал Алексей Иванович -, и мы не можем остановиться на множестве других выводов, но кто заинтересуется этой проблемой, может подумать над нею сам и обратиться ко мне в частном порядке. Сейчас же мне важно было показать вам глубокую взаимосвязь наук, и то что их структуру следует выводить из единого принципа.
Прозвенел звонок. Глубоко взволнованный уроком Саша вышел из школы.
"Если принцип универсален, - подумал Саша, - то он должен быть применимым и к человеческим отношениям. Но как понятия времени и пространства, становления и отношения можно соотнести и связать с взаимоотношениями между людьми? Допустим, что происходит простой диалог между людьми. Его надо сравнить с процессом купли-продажи. Собеседники попеременно выступают владельцами то относительной, то эквивалентной форм стоимости. Занятно! Стоимостью же здесь являются слова или, точнее, мысли, "произведенные" для обмена информацией. Совсем как товары! Если же мысль "производится" для самого себя, то она не является "товаром", она простой продукт. Тогда монолог и диалог - это две крайности, первая из которых характеризует "натуральное хозяйство", а вторая - "товарное производство". Поразительный вывод! Однако, как привязать монолог и диалог (совсем почти театр) к истине и заблуждению, к правде и лжи? Сам себя человек обмануть не может. Тогда монолог соответствует истине или в худшем случае заблуждению, но не лжи. Верно! Обмануть можно только другого человека, и поэтому ложь следует привязать к диалогу, к отношению, к "товарному производству". Действительно, обмануть можно лишь продавая что-то другому человеку, но не самого себя в условиях натурального хозяйства. Хорошо! - рассуждал Ковалев. - Значит диалог это сделка, которая допускает обман, или так называемый, неэквивалентный обмен.
Ложная информация - это, по видимому, цена не соответствующая стоимости. Ложная информация скрывает правдивую, но иногда это бывает оправдано. Ведь существуют же тайны: государственная, военная, личная; все существующее должно быть подчинено какому-то закону, на основании которого оно существует. Однако закон существования тайны как будто противоречит закону правды. Но почему существует личная тайна? Почему существуют такие мысли и чувства, такое отношение к событиям и людям, которые нельзя разглашать? Получается так, что в глубоко личных переживаниях и отношениях критерии хорошего и плохого, доброго и злого иные, чем в группе людей; что закон, формирующий мнение группы, отличен от того, который формирует мнение человека самого по себе. Но человек сам по себе отличается от группы людей тем, что в одиночестве у него нет никого рядом с ним и ему не с кем поговорить, обменятся информацией, не к кому прибавить себя, он есть единица 1 или в лучшем случае. 1+ для того же, чтобы вступила в действие групповая мораль, нужны по меньшей мере два слагаемых: 1+1. 1+ - это человек, разговаривающий сам с собой; это как смех без внешней причины; а глупец с этой точки зрения - человек, который не чувствует меры в том, что можно сказать другим, а чего нельзя. С этой точки зрения близкий человек - это такой, которому можно довериться, который никому не расскажет о твоей тайне. Таким образом, групповой морали можно противопоставить такую, которой следует человек в своих размышлениях и побуждениях. Но мораль регулирует взаимоотношения между людьми и, по-видимому, нельзя подводить под мораль мысль, побуждение или действие, если знание о них, а следовательно, и всякое отношение к другим людям отсутствует. Если спроецировать этику в политэкономию, то категорический императив Канта приобретет форму закона стоимости, регулирующего взаимоотношения товаровладельцев; побуждение или потребность в каком-либо действии приобретут вид продукта, сформированного по законам производства. Производство - это не обращение, и, следовательно, логика побуждения и рассуждения не моральны по своей природе. Однако у каждого человека существуют определенные представления о групповой морали, (цене) и прежде, чем поступить так или иначе (открыть производство или нет), он сопоставляет свое желание, возникшее помимо цены с ней самой. Если это желание противоречит общепринятым или даже групповым нормам (предложение спросу), то оно должно подавляться до своего внешнего проявления. Если же оно проявилось, то должны предприниматься попытки для того, чтобы об этом не узнали другие (как это сходно с уничтожением продуктов во время кризисов). И если уж, эти другие, узнали, то, чтобы не осудили (то есть, чтобы не купили продукт за бесценок). Отсюда преступление, где преступник не установлен это преступление особого рода. Оно таково уже потому, что не подлежит суду хотя и является юридическим фактом. Нераскрытое преступление, неопубликованное произведение, непоставленная пьеса - все эти понятия являются необычными в силу того, что событие, не вошедшее в сферу познания, существенно отличается от события или предмета, который существует, оповестив нас об этом. Как предмет природы отличается от предмета труда, втянутого в процесс производства, точно также думающий человек отличается от говорящего. "Мысль изреченная есть ложь"...
Небольшой жизненный опыт вынуждал Сашу обращаться к литературным произведениям, и он находил там все новые и новые примеры того, как информация о тех или иных событиях в корне меняла судьбу героя, а зачастую несла и основную сюжетную нагрузку, составляла главный конфликт произведения. Факты подслушивания, подсматривания, случайного узнавания о каком-либо существенном событии играли часто такую важную роль в произведениях искусства, что некоторые авторы вводили не случай, а лицо, типа Яго, воплощающие в себе все, так сказать, информационные пороки. Не сознавая того, писатели и драматурги строили и сюжет и композицию в соответствии с принципом, который соединяет в себе событие и познавательное отношение к нему.
"Так это же гносеологический аспект основного вопроса философии, подумал Саша, - Хотя нет. Под таким углом зрения можно рассматривать знание о природе или о своем поступке. Здесь же суть заключается в том, чтобы о тебе знали другие. Так если бы Дарвин совершил путешествие, но не опубликовал свою книгу "Происхождение видов...", то теории эволюции по сути не существовало бы. Это, пожалуй, социологический аспект основного вопроса философии, а не гносеологический...".
Ковалев вспомнил книгу Джека Лондона "Мартин Иден", где осмысление проблемы публикации своих произведений в итоге вылилось в личную трагедию главного героя. До того, как рассказы Мартина Идена были опубликованы, они по сути представляли собой монологи, ибо их никто, кроме Руфи Морз, не читал. Когда же он приобрел массового читателя, а вместе с ним и известность, то его "разговор" с самим собой стал известен другим. То есть, прежде он был человеком в себе и для себя, потом же стал человеком для других. До и после публикации своих рассказов Мартин Иден, был глубоко различен. Джек Лондон напротив, вкладывает в его голову мысль о том, что он был одним и тем же и тогда, когда он не был и когда он стал писателем. Публикация рассказов Мартина Идена - это рубеж, который разграничивает его биографию и его самого на глубоко различные периоды и лица. Руфь Морз была хотя и образованной, но могла не понимать действительного таланта Мартина. В этом ее беда, но не вина, и ее непоследовательность по отношению к Мартину была вызвана его же изменчивостью и притом в очень существенном плане. Таким образом, логика рассуждений Мартина Идена неверно отображала диалектику его жизненного пути, поэтому он и стал жертвой противоречий не внешней жизни, не любви Руфи, а противоречий между своей жизнью и ее пониманием, ее самооценкой.
"Однако, если бы Лондон рассуждал подобным образом, - подумал Саша, если бы он воспринимал перемены в отношении к нему Руфи как диалектик, то произведение не имело бы такой силы воздействия на ум и сердце читателя, какую оно имеет в том виде, как оно есть. Да и Джек Лондон, возможно, был бы в наших глазах не тем, кто он есть".
- Я сейчас приду, - бросила Таня и, обогнув зал, скрылась в толпе. Валя, заметив неладное, поспешила за ней. Саша остался один. Вадим заметил смятение, которое произошло в одну минуту, усмехнулся сквозь усы в его сторону и что-то сказал партнерше на ухо. Та утвердительно кивнула головой и тоже обернулась к Ковалеву.
Саше стало не по себе, он хотел отойти куда-нибудь в сторону, но в это время к нему подошел товарищ по школе и стал спрашивать, скоро ли он придет на занятия. Ковалев буркнул ему что-то невразумительное, но потом, спохватившись (ведь тот, по сути, выручал его своим обществом) стал расспрашивать, что они сейчас проходят по тому или иному предмету. Через несколько минут вернулась Валя и сказала, что Таня ушла домой. Саша извинился перед товарищем и предложил ей:
- Пойдем потанцуем.
- Что ж, потанцуем, - усмехнувшись, согласилась она.
Глава 6
Мать Саши с присущей ей энергичностью довольно быстро оформила документы, необходимые для обмена, и через две недели уже наводила порядок в новой квартире. Она ругала прежних хозяев за то, что пол был выкрашен небрежно и "отвратительной" краской. В ванной комнате штукатурка на потолке облупилась, и это обстоятельство выводило ее из себя, каждый раз, как только она заходила туда. Отец тоже поддакивал ей, но при этом больше винил проектировщиков и строителей.
Саша молча созерцал всю эту суету и думал, что едва ли вот с такими людьми можно сделать что-либо существенное в науке и производстве. Образ великого ученного, сложившийся у него в голове из книг серии "Жизнь замечательных людей", не вязался с подобным отношением к быту. Наука и быт в его представлении были небом и землей, и пропасть между ними была такой же, какой были разделены самопожертвование и мещанство. Однако обстановка, в которой он жил и которую он воспринимал как нечто само собой разумеющееся, была создана именно этими людьми, трудолюбивыми и беспокойными, и, может быть, в их деятельности, подумал он, тоже есть какой-то, хотя и скромный, но тем не менее необходимый смысл. Вместе с отцом он начал передвигать мебель из одного угла в другой, пока, наконец, мать не была удовлетворена ее расстановкой. Глубоко и облегченно вздохнув, она вдруг объявила, что всю мебель следует заменить новой. Отец стал убеждать ее, что фанерованная мебель, хотя и лучше смотрится, сделана не так добротно и потребует немалых расходов. Но его возражения вызвали бурю негодования, и он в конце концов согласился, полагая, что это дело достаточно отдаленного будущего.
Саше надо было идти на занятия, и он, наскоро перекусив, собрал портфель и вышел из дома. На дворе стояла пасмурная, но сухая погода. В городе ощущалось приближение майских праздников. После субботника газоны были очищены от листвы, деревья подрезаны, и улицы одевались в алый наряд. Однако свежий весенний воздух и предстоящий праздник мало радовали Ковалева. Как только он оставался наедине с собой, мысли его обращались к одному и тому же предмету, были мрачными, и никакие внешние события не могли оторвать его от них. Саша уже начинал предпринимать волевые усилия для того, чтобы вывести свое сознание из состояния депрессии и угнетения, но его мысли непроизвольно, повинуясь какому-то неумолимому закону, вновь и вновь стремились окунуться а атмосферу удручающих переживаний.
Он осознавал свое дурацкое положение, в котором он оказался на танцах, но в тоже время он не видел в этом своей вины. Он полагал, что виной всему было стечение обстоятельств. Таня пожалуй, тоже жалеет о своем поступке, думал он, но ему от этого не становилось легче. У него больше нет повода для встречи с ней. Наоборот, он должен избегать ее. Между тем именно сейчас он ощущал острую потребность увидеть ее. Если бы Вадим не появился на танцах, рассуждал он, то сейчас не было бы проблемы для встречи с Таней, не было бы и жгучего желания увидеть ее. Но может это от того, что он переехал и живет сейчас далеко от нее? Скорее всего, решил он, что причина здесь и в том и в другом. "Но она тоже, наверное, хочет увидеть меня, - думал Саша. - Не может такого быть, чтобы она не хотела объяснить мне свое поведение. А может быть, он неверно понимает ее. Может быть, она ушла по какой-нибудь другой причине и сейчас ищет случай объяснить ему все. Но если она ушла из-за Вадима, то и в этом случае надо, видимо, спросить ее, узнать точно, что это действительно так, и только после этого делать какие-то окончательные выводы".
Однако, когда в своей памяти он воспроизводил обстановку вечера в Доме культуры, его сомнения рассеивались, и он убеждался, что выяснять тут нечего, наоборот, ему следовало бы не рассуждать, а возмущаться. Однако возмущение выражать было некому, и он начинал все продумывать снова и снова.
В школу можно было идти двумя путями, и в раздумье он прошел тот перекресток, где можно было свернуть и обойти стороной дом, в котором жила Таня. Вспомнив об этом, он обернулся, и убедившись, что прошел от перекрестка приличное расстояние, продолжил путь. Однако, когда показался дом, где жила Таня, и ее окно, и он, представив себе, что она увидит его, сбавил шаг и подумал, что еще не поздно свернуть и пройти по дворам между домов и обойти этот заколдованный дом, вокруг которого были сосредоточены все его мысли. Но как раз в этот момент ее окно блеснуло в глазах Ковалева лучами заходящего солнца. "Как может луч солнца, отраженный от ее окон, на таком расстоянии найти меня", - подумал он. В этом он усмотрел какое-то сверхъестественное, но доброе предзнаменование. Он непроизвольно прибавил шаг и, когда оказался совсем близко от дома, увидел в окне силуэт Тани. Решительно свернув в переулок, он вошел в ее подъезд и позвонил. Покинув танцевальный зал, Таня прошла в гардеробную. Лицо ее было залито краской стыда, и искаженное неестественной улыбкой, оно вызвало удивление девчонок, знавших ее по школе, которые столпились внизу у зеркала. Схватив свое пальто, она, не помня себя, вышла на улицу и бросилась бежать в сторону дома.
"Негодяй! Как он мог! Как он посмел притащить ее на танцы?! Ей казалось, что все знакомые в зале сейчас только и говорят о ней "Он пришел с ней, чтобы опозорить меня. Он заметил, что я недовольна, но не пошел меня успокаивать, хотя раньше, он всякий раз делал это. Он решил поиграть у меня на нервах, на ревности, но это не ревность, это обыкновенное зло, которое в дальнейшем обойдется ему очень дорого" она перешла на шаг и немного отдышалась от быстрого бега. На улице было темно и тихо. Ей встретилась сослуживица матери, которая, увидев взволнованную, с растрепанными волосами Таню, не решилась остановиться и пройдя мимо девушки не обратившей на нее никакого внимания, обернулась и сокрушенно покачала головой, не то сочувствуя не то удивляясь. Дома своим видом и состоянием Таня переполошила мать. Объяснив, что больна, она прошла в свою комнату и упала ничком на кровать. "Нет, твердила она, этого прощать нельзя. Надо во что бы то ни стало заставить его вернуться, а затем посмеяться над ним. И эта еще корчит из себя невесту... Он бросил ее ради меня когда-то и он сделает это еще. Я докажу это ей, чего бы мне это не стоило. Я никогда не позволю унижать себя людям, недостойным меня".
На следующий день она не пошла в школу, представила себе, как будут посмеиваться и ехидничать некоторые девчонки, те, что втайне завидуют ее успехам у юношей. Они будут шептаться, разбирая ее по косточкам, и распускать небылицы по всей школе. "Боже мой! - воскликнула она. - Хоть бросай школу из-за этих идиотских сплетен".
Вечером она видела в окно, как к подъезду Ковалева подъехала автомашина, как Саша с отцом погрузили в нее мебель и вещи и уехали. На какое-то время она забыла вчерашний случай и настраивалась на то, что Ковалев к ней зайдет попрощаться. Но тот уехал, не взглянув даже в сторону ее окон. Это взбесило ее окончательно, она не могла найти себе места. Когда стемнело, она прильнула к окну в надежде, что к ней все-таки кто-то придет. Ей было безразлично сейчас, кто бы это был: Вадим, Александр или Валя, но никто не появлялся, и она металась по квартире как птица в клетке.
Утром, освобожденная сном от недавних забот, она собралась и отправилась в школу. Безразличие и пустота заполнили ее душу, но проходя мимо дома Вали, она подумала, что в школьный омут лучше было бы войти с кем-нибудь вдвоем, и зашла к ней. По дороге в школу к Вале она заходила редко, и та, открыв ей дверь, поначалу немного смутилась. Но по пути они развеселились и уже смело вошли в школу и в класс.
Вопреки предположениям Тани, никто, кроме классного руководителя, не поинтересовался причиной ее отсутствия в школе. Не было ни насмешек, ни многозначительных взглядов. Все было как прежде, и лишь какие-то, едва заметные со стороны, но вполне осознаваемые самими подружками перемены произошли в их отношениях с Валей.
После школы Таня основательно засела за уроки. Она решила забыть обо всем, что происходило вокруг. Уроки были наиболее подходящим для этого средством. Она так увлеклась ими, что не заметила, как пролетело время. Часы пробили шесть вечера. Она вспомнила, что Ковалев в это время должен идти в школу. Она знала также, что он может обойти ее дом, но была убеждена, что он пойдет здесь и, возможно, даже зайдет к ней. Ей сейчас захотелось поговорить с ним на какую-нибудь отвлеченную тему и заодно посмотреть, какое впечатление она оставила у него после вечера. Однако она подумала, что он может пройти мимо, и, чтобы как-то спровоцировать встречу, она взяла большое настольное зеркало и стала испытывать отраженный от него солнечный луч на случайных прохожих. После долгого ожидания, когда, судя по времени, она уже решила, что Ковалев обошел ее дом стороной или вообще не пошел в школу, он вдруг показался на противоположной стороне улицы, и она навела "зайчик" ему на лицо.
- Здрасьте, сказала она Ковалеву, когда тот вошел в прихожую. - Проходите пожалуйста, присаживайтесь и рассказывайте о своем новом житье-бытье.
- Признаться, я пришел послушать тебя...
- Да, мне, действительно, есть что сказать тебе, - начала она после некоторого раздумья, - но, я думаю, это только расстроит тебя, хотя, впрочем, может я ошибаюсь... Дело в том, Саша, что нам следует прекратить наши встречи. Я не буду говорить о причинах, так как ты многое видишь сам. Скажу только, что я порой не понимаю сама себя, но считаю, что меня должны понимать другие... Очень может быть, что я пожалею о том, что я говорю тебе это, но я откровенна и говорю, что думаю.
Саша перевел взгляд с ее глаз на слегка подкрашенные губы, на новое домашнее платье в мелкую клетку. Ему стало стыдно за себя. Он слышал это от человека, которого он любил, без которого не мыслил себя вот уже более полугода. Почувствовав его состояние, Таня придвинулась к нему поближе и тихо сказала:
- Ты прости меня, Саша. - Ковалев поднял на нее тяжелый, невидящий взгляд, встряхнул головой, словно отгоняя от себя ее слова, и проговорил:
- Не надо об этом. Прости меня лучше ты...
Глава 7
В школе у Ковалева дела шли хорошо. С первых дней занятий он последовал совету Тани и, когда чувствовал, что знает материал хорошо поднимал руку. Учителя оценили его инициативу и заговорили о том, что с новеньким учеником им повезло, посещал бы только занятия. И Саша старался оправдать эти надежды, хотя и не ведал о них. Пропускал занятия он очень редко, и в этом его поддерживала Таня, с которой они уговорились не встречаться в дни занятий ни при каких обстоятельствах. Теперь же когда их встречи прекратились, Саша решил все усилия сосредоточить на учебе и основательно подготовиться к сдаче экзаменов.
Особенно он заинтересовался уроками обществоведения. Их тоже вел Алексей Иванович, который, как выяснилось, закончил философский факультет. Закончив курс обществоведения чуть раньше положенного, он сдвоенный урок посвятил беседе по проблеме классификации наук.
- Философию, - начал он, - следовало бы изучать прежде чем какие-либо другие науки, потому что исторически она предшествует науке и даже включает ее в себя наряду с другими формами знаний. Но в связи с тем, что в первоначальных классах научных знаний у вас было ничтожно мало, то разговор на эту тему был бы беспредметным. Сейчас же вы находитесь на достаточно зрелой ступени познания и уже сможете понять и по достоинству оценить те вопросы, которыми занимается философия.
Одной из актуальных проблем философии является проблема классификации научного знания. Она интересует ученых потому, что структура науки отображает структуру объективного мира и каков этот мир, такова и система наук. (Правда, надо еще учесть, что мир отображается не только наукой, но также искусством и различными формами идеологии). Как ни странно решение этого вопроса затянулось до настоящего времени хотя каждая конкретная наука достигла огромных успехов и высокой степени совершенства.
Вы изучили достаточно много законов в самых различных областях знаний. Однако сделаем предположение что все они: будь то законы Ньютона, периодический закон Менделеева, закономерности, открытые Дарвином, или правила математики и языка - все они являются частными модификациями наиболее общего и единого, точнее двуединого принципа, суть которого состоит в том, что все предметы и явления действительности с одной стороны становятся во времени (становление) и с другой - соотносятся с другими предметами и явлениями в пространстве (отношение). Многие законы выражаются количественными соотношениями и по форме иногда удивительно схожи, как например, закон всемирного тяготения и закон Кулона. Арифметика, к которой можно свести значительную часть математики, по сути базируется на понятиях операции и числа. Метр и секунда являются исходными единицами, а пространство и время - исходными понятиями физической науки. Металлоиды и металлы, основания и кислоты - это наиболее глобальные понятия в химии, наследственность и изменчивость - краеугольные категории в биологии. В политической экономии элементарными кирпичиками являются товар и деньги.
Однако самое интересное состоит в том, что фундаментальные понятия различных наук мы можем соотнести между собой, и тогда целостное здание науки приобретет вполне определенный конкретный вид, где каждое понятие должно будет занять свое строго определенное место.
Давайте выявим в некоторых науках такие понятия и соотнесем их между собой:
Становление - отношение /философия/
вещество - поле /физика/
время - пространство
простые вещества - соединения /химия/
основания - кислоты
растения - животные /биология/
товары - деньги /политическая экономия/
существительное - глагол /лингвистика/
число - операция /математика/
субъект - предикат /логика/
В данной схеме в основе левого ряда понятий лежит категория становления, а в основе правого - отношение.
Если мы поменяем местами хоть одну пару понятий, то нарушим всю логику научного знания. Далее Алексей Иванович указал на то, что между двумя полярными понятиями в каждой строчке можно вставить третье. Между становлением и отношением это будет движение, в биологии это микроорганизмы, в политической экономии - рабочая сила и т.д. Между различными науками существует глубокая взаимосвязь и структуру этой связи следует выводить из единого принципа.
Надо заметить также, что искусство тоже подчинено этому принципу и Лессинг, в частности, подразделял живопись и поэзию на основе понятий сосуществования и следования.
Каждая отдельная наука, базируясь на двух основных понятиях, должна иметь в своем основании также и одну аксиому и одно правило вывода. Тот факт, что в арифметике, например, или в геометрии мы имеем несколько аксиом и законов говорит о том, что мы еще не до конца осознали аксиоматику этих наук, и что там еще есть поле для творчества.
Структура научного знания должна соответствовать структуре действительного мира и мы ее выразим в следующей схеме:
Становление движение отношение /исходные категории/
природа деятельность общество /действительный мир/
онтология гносеология социология /философия/
естественные технические общественные /науки/
алгебра, геометрия теория вероятно- /математика/
анализ стей, статистика
анатомия физиология психология /антропология/
хирургия терапия психиатрия /медицина/
Здесь надо особо отметить расположение и роль математики. В естественных науках, в анатомии и хирургии преобладают точные методы и теории, в общественных науках, в психологии и психиатрии - вероятностные и статистические. Технические науки базируется на чертежах и схемах.
У нас ограничено время уроков - продолжал Алексей Иванович -, и мы не можем остановиться на множестве других выводов, но кто заинтересуется этой проблемой, может подумать над нею сам и обратиться ко мне в частном порядке. Сейчас же мне важно было показать вам глубокую взаимосвязь наук, и то что их структуру следует выводить из единого принципа.
Прозвенел звонок. Глубоко взволнованный уроком Саша вышел из школы.
"Если принцип универсален, - подумал Саша, - то он должен быть применимым и к человеческим отношениям. Но как понятия времени и пространства, становления и отношения можно соотнести и связать с взаимоотношениями между людьми? Допустим, что происходит простой диалог между людьми. Его надо сравнить с процессом купли-продажи. Собеседники попеременно выступают владельцами то относительной, то эквивалентной форм стоимости. Занятно! Стоимостью же здесь являются слова или, точнее, мысли, "произведенные" для обмена информацией. Совсем как товары! Если же мысль "производится" для самого себя, то она не является "товаром", она простой продукт. Тогда монолог и диалог - это две крайности, первая из которых характеризует "натуральное хозяйство", а вторая - "товарное производство". Поразительный вывод! Однако, как привязать монолог и диалог (совсем почти театр) к истине и заблуждению, к правде и лжи? Сам себя человек обмануть не может. Тогда монолог соответствует истине или в худшем случае заблуждению, но не лжи. Верно! Обмануть можно только другого человека, и поэтому ложь следует привязать к диалогу, к отношению, к "товарному производству". Действительно, обмануть можно лишь продавая что-то другому человеку, но не самого себя в условиях натурального хозяйства. Хорошо! - рассуждал Ковалев. - Значит диалог это сделка, которая допускает обман, или так называемый, неэквивалентный обмен.
Ложная информация - это, по видимому, цена не соответствующая стоимости. Ложная информация скрывает правдивую, но иногда это бывает оправдано. Ведь существуют же тайны: государственная, военная, личная; все существующее должно быть подчинено какому-то закону, на основании которого оно существует. Однако закон существования тайны как будто противоречит закону правды. Но почему существует личная тайна? Почему существуют такие мысли и чувства, такое отношение к событиям и людям, которые нельзя разглашать? Получается так, что в глубоко личных переживаниях и отношениях критерии хорошего и плохого, доброго и злого иные, чем в группе людей; что закон, формирующий мнение группы, отличен от того, который формирует мнение человека самого по себе. Но человек сам по себе отличается от группы людей тем, что в одиночестве у него нет никого рядом с ним и ему не с кем поговорить, обменятся информацией, не к кому прибавить себя, он есть единица 1 или в лучшем случае. 1+ для того же, чтобы вступила в действие групповая мораль, нужны по меньшей мере два слагаемых: 1+1. 1+ - это человек, разговаривающий сам с собой; это как смех без внешней причины; а глупец с этой точки зрения - человек, который не чувствует меры в том, что можно сказать другим, а чего нельзя. С этой точки зрения близкий человек - это такой, которому можно довериться, который никому не расскажет о твоей тайне. Таким образом, групповой морали можно противопоставить такую, которой следует человек в своих размышлениях и побуждениях. Но мораль регулирует взаимоотношения между людьми и, по-видимому, нельзя подводить под мораль мысль, побуждение или действие, если знание о них, а следовательно, и всякое отношение к другим людям отсутствует. Если спроецировать этику в политэкономию, то категорический императив Канта приобретет форму закона стоимости, регулирующего взаимоотношения товаровладельцев; побуждение или потребность в каком-либо действии приобретут вид продукта, сформированного по законам производства. Производство - это не обращение, и, следовательно, логика побуждения и рассуждения не моральны по своей природе. Однако у каждого человека существуют определенные представления о групповой морали, (цене) и прежде, чем поступить так или иначе (открыть производство или нет), он сопоставляет свое желание, возникшее помимо цены с ней самой. Если это желание противоречит общепринятым или даже групповым нормам (предложение спросу), то оно должно подавляться до своего внешнего проявления. Если же оно проявилось, то должны предприниматься попытки для того, чтобы об этом не узнали другие (как это сходно с уничтожением продуктов во время кризисов). И если уж, эти другие, узнали, то, чтобы не осудили (то есть, чтобы не купили продукт за бесценок). Отсюда преступление, где преступник не установлен это преступление особого рода. Оно таково уже потому, что не подлежит суду хотя и является юридическим фактом. Нераскрытое преступление, неопубликованное произведение, непоставленная пьеса - все эти понятия являются необычными в силу того, что событие, не вошедшее в сферу познания, существенно отличается от события или предмета, который существует, оповестив нас об этом. Как предмет природы отличается от предмета труда, втянутого в процесс производства, точно также думающий человек отличается от говорящего. "Мысль изреченная есть ложь"...
Небольшой жизненный опыт вынуждал Сашу обращаться к литературным произведениям, и он находил там все новые и новые примеры того, как информация о тех или иных событиях в корне меняла судьбу героя, а зачастую несла и основную сюжетную нагрузку, составляла главный конфликт произведения. Факты подслушивания, подсматривания, случайного узнавания о каком-либо существенном событии играли часто такую важную роль в произведениях искусства, что некоторые авторы вводили не случай, а лицо, типа Яго, воплощающие в себе все, так сказать, информационные пороки. Не сознавая того, писатели и драматурги строили и сюжет и композицию в соответствии с принципом, который соединяет в себе событие и познавательное отношение к нему.
"Так это же гносеологический аспект основного вопроса философии, подумал Саша, - Хотя нет. Под таким углом зрения можно рассматривать знание о природе или о своем поступке. Здесь же суть заключается в том, чтобы о тебе знали другие. Так если бы Дарвин совершил путешествие, но не опубликовал свою книгу "Происхождение видов...", то теории эволюции по сути не существовало бы. Это, пожалуй, социологический аспект основного вопроса философии, а не гносеологический...".
Ковалев вспомнил книгу Джека Лондона "Мартин Иден", где осмысление проблемы публикации своих произведений в итоге вылилось в личную трагедию главного героя. До того, как рассказы Мартина Идена были опубликованы, они по сути представляли собой монологи, ибо их никто, кроме Руфи Морз, не читал. Когда же он приобрел массового читателя, а вместе с ним и известность, то его "разговор" с самим собой стал известен другим. То есть, прежде он был человеком в себе и для себя, потом же стал человеком для других. До и после публикации своих рассказов Мартин Иден, был глубоко различен. Джек Лондон напротив, вкладывает в его голову мысль о том, что он был одним и тем же и тогда, когда он не был и когда он стал писателем. Публикация рассказов Мартина Идена - это рубеж, который разграничивает его биографию и его самого на глубоко различные периоды и лица. Руфь Морз была хотя и образованной, но могла не понимать действительного таланта Мартина. В этом ее беда, но не вина, и ее непоследовательность по отношению к Мартину была вызвана его же изменчивостью и притом в очень существенном плане. Таким образом, логика рассуждений Мартина Идена неверно отображала диалектику его жизненного пути, поэтому он и стал жертвой противоречий не внешней жизни, не любви Руфи, а противоречий между своей жизнью и ее пониманием, ее самооценкой.
"Однако, если бы Лондон рассуждал подобным образом, - подумал Саша, если бы он воспринимал перемены в отношении к нему Руфи как диалектик, то произведение не имело бы такой силы воздействия на ум и сердце читателя, какую оно имеет в том виде, как оно есть. Да и Джек Лондон, возможно, был бы в наших глазах не тем, кто он есть".