Страница:
– Так я думала попить кофе. Наши «дела» пойдут минут через тридцать, – заленилась Катя.
– Какой кофе? Надо все проверить. Или ты опять хочешь меня подставить? Пошли работать.
Шоу продолжается
Замок на обочине
– Какой кофе? Надо все проверить. Или ты опять хочешь меня подставить? Пошли работать.
Шоу продолжается
Шок, пережитый несгибаемой, ироничной до цинизма Аллой Миркиной, выбил ее из седла. И шок не столько от полученного известия о гибели по сию пору законного супруга, сколько оттого, что она эту весть ждала, предчувствовала, но, когда весть пришла, оказалась не готова ее воспринять, чувствуя себя едва ли не виновной в гибели Андрея.
Да, она хотела, чтобы случилось нечто подобное, но, когда это самое нечто произошло, ей стало страшно. Вольнов уже давно перестал быть для нее близким человеком. По обоюдному согласию они поддерживали свой так называемый сепаративный брак, то есть жили каждый своей жизнью, но совместный капитал оставался целостным и незыблемым, во всяком случае, новые претендентки на него могли не беспокоиться. И без них хватало желающих откусить от огромного пирога, тех, кто имел на это законное право. Теперь и Алла уже может не тревожиться в ожидании неожиданных сюрпризов, до которых богатый стареющий ловелас мастер.
«Надо сообщить Елене, Борису», – каждый раз думала Алла, глядя на телефон. Впрочем, Кардиналов, конечно, это уже сделал, он всё всегда держит под контролем, настоящий управляющий. Правда, у него нет акций, он наемный работник, но печется обо всех делах, как будто у него тоже есть свой интерес в семейном бизнесе, которым, по сути, являлась компания, созданная Вольновым. Нельзя не сказать, что при всем желании Вольнова в свое время вырваться из-под опеки и перестать быть вечным внучатым зятем двух членов Политбюро все-таки в неблагодарности его нельзя было упрекнуть. Уходя от Лены, с помощью ее же связей он сумел приватизировать госдачу на вечно престижной Рублевке в Горках, что мало кому удавалось сделать. Он оставил все: и квартиру, в которой они жили, и эту дачу, заботился о судьбе сына, пошедшего по его стопам. Сына Андрей обожал. Поначалу Алла безумно ревновала его и не могла смириться с тем, что Андрей много времени проводит с ним, уже расставшись с семьей. Потом, несмотря на свою увлеченность бизнесом, она решила, что лучший способ заставить Андрея меньше заниматься сыном от Елены – родить своего. Она так и сделала. Когда родился Артем, связи Андрея с прежней семьей заметно ослабели и постепенно сошли на нет. Борис отца любил безумно, всю эту историю воспринимал только как предательство с его стороны и сам не захотел с ним больше общаться. В университет он поступил самостоятельно, хотя Вольнов был готов подстраховать в любой момент, но это не понадобилось. Потом отец предложил работу у себя. И на этот раз Борис не воспользовался отцовской поддержкой. Его пригласили работать на Первом канале.
Вот тогда Андрей твердо решил, о чем очень серьезно сообщил Алле, что если с ним что-то случится, то контрольный пакет акций своей компании он оставит старшему сыну, который продолжит его дело. Что же касается их общего сына Артема, ему Вольнов собирался оставить лишь некий прожиточный минимум, считая своего отпрыска лоботрясом, которого не образумит и обучение в Англии, где тот уже два года прожигал жизнь по полной программе. Андрей опасался, что готовое дело и деньги окончательно лишат его мотивации в жизни, погубят окончательно.
Такие разговоры велись как бы в шутку, так, вообще, но, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. Насколько Алла знала, завещания никакого не было. Она все время хотела поговорить с Вольновым на волнующую тему, но откладывала этот очень деликатный разговор. Все казалось, будет время, а оказалось, что…
– Не могу привыкнуть к мысли, что его нет. Это все-таки непостижимо, – периодически вздыхала Алла, но практичный ум не давал ей погрузиться в переживания.
Когда они решили жить порознь, Андрей оставил ей квартиру и дом на Рублевке, в котором она теперь постоянно жила. Правда, квартира с самого начала принадлежала ей, он пришел туда гол как сокол, но дом построил Вольнов. Так что и у нее и у Лены, благодаря Андрею, есть свои дома на Рублево-Успенском шоссе, предел мечтаний для очень многих, но после него осталось еще две квартиры – в центре и на Воробьевых горах, и еще один дом, тот, который он купил уже для себя, все на той же Рублевке, не говоря уже о комбинате, ресторанах… Есть над чем задуматься. Когда речь заходит о дележе наследства, люди теряют самообладание. Ну с этим еще можно разобраться, главное – сказал ли он Борису о контрольном пакете акций? Ой, надо звонить, надо разговаривать…
Шло время. Алла опять смотрела на телефон и опять не звонила. Решила перенести разговор на время после похорон. Вот только когда они будут? Почему-то вдруг их решили отложить. Борис настоял на генетической экспертизе, поскольку тело обгорело до такой степени, что опознать его было совершенно невозможно. Она не могла на это смотреть, но узнала любимую вольновскую замшевую куртку по «молниям» на карманах. Конечно, это был он, но Алла нашла в себе силы понять желание Бориса провести экспертизу. Смириться с гибелью близкого человека трудно. Первая реакция всегда одна – это ошибка.
Потому-то она и не звонила Елене. Для серьезного разговора должно прийти время, и все должны окончательно принять случившееся.
Так прошло больше месяца. Неожиданно Елена позвонила сама. Услышав ее голос, Алла поначалу даже растерялась.
– Алла? Здравствуйте, это Елена Вольнова. Вы, наверное, не узнали меня?
– Здравствуйте, Елена. Не думала, что вы позвоните. Это так неожиданно.
– Неожиданно? Неожиданно это было бы дней сорок назад, а теперь…
– Да, вы правы, теперь нам делить некого.
– Ну допустим, делить нам уже давно некого, а вот что делить – найдется, но я не по этому поводу.
– А по какому? – настороженно поинтересовалась Алла.
– Это идея Бориса. Хотя мы еще не похоронили Андрея, но скоро будет сорок дней, как его нет с нами. Так вот я хотела бы собрать всех близких, вспомнить его, пообщаться.
– Может быть, рано? Лучше, когда точно будет установлено, что он – это он…
– На самом деле все мы понимаем, что это формальность и Андрея нет, но Боря весь в отца: если вбил себе что в голову, то с места не сдвинешь. Тот наверняка так же повел бы себя в подобной ситуации. В общем, я не на поминки собираю, а хочу, вернее, Борис хочет пообщаться с теми, кто был близок его отцу, посмотреть друг на друга. У него есть важное сообщение.
– Сообщение? Имущественное? – не удержалась Алла от вопроса.
– Видимо, да. Подробностей я не знаю. Поскольку он решил собрать всех у нас, то я буквально как секретарь обзваниваю всех и приглашаю. Так вы придете?
– Конечно, как я могу не откликнуться на ваше приглашение. Правда, Артема сейчас нет в Москве. Он же учится в Лондоне.
– Я в курсе. Приходите одна. В это воскресенье, в 14.00. Устроит?
– Буду.
Алла осторожно положила трубку. Она невольно посмотрела вокруг себя в поисках поддержки или какой-то подсказки. Что это было? Почему собирает она? Почему Алле не пришло такое в голову? Как-то все неправильно получается…
Глаза натолкнулись на картину, которую ей подарил Андрей. Она всегда ее радовала и очень успокаивала. В ее доме было много работ: сначала дарили друзья-художники, потом сама стала покупать. Но эта была особенная. Нет, конечно, не Врубель и не Кончаловский. Какой-то совсем неизвестный автор. Картина завораживала не именем, была в ней какая-то магия. Или Алла ее сама додумывала…
Довольно большое полотно, а на нем просто букет сирени в банке. Настроение создавало лилово-пепельное колдовство прохладных обволакивающих весенних сумерек, и сиреневые гроздья, и темный неструганый стол, на котором они грустили. Сирень всегда грустит.
Алла очень любила эту картину и вообще любила сирень. Глядя на нее, она даже становилась мягче, забывала о своей практичности и постоянной гонке за успехом, становилась самой собой, сняв ироничную маску сильной женщины, идущей напролом к своей цели. В ней просыпалось какое-то странное состояние. Нужное слово, правильно выражающее его, она как-то нашла у Набокова, написавшего, что никогда он так не изнывал от колдовских чувств, как перед сереющей веткой сирени по мере медленно угасающего дня. Вот оно точное слово – изнывать. Изнывать от чувств, от воспоминаний.
Да, пожалуй, именно это ощущение испытывала Алла. Изнывала, глядя на картину с букетом сирени, подаренную Вольновым. Это было давно, когда они еще только поженились. Ей было очень приятно, что тогда Андрей так угадал, сделав ей этот подарок. Придумывал что-то такое, чтобы попасть в настроение. Это ему удалось.
Какое было счастливое время! Как там у его любимого Блока: «Открывая окно, я увидел сирень. Это было давно – в улетающий день». Вот он и улетел…
За раздражением и злостью на Вольнова она стала забывать о том, каким он был, и о том, что она была с ним поначалу очень счастлива. Он ведь был очень тонкий человек. Сейчас этого никто не может заподозрить, да он и сам забыл, каким был. Блистательным и романтичным. Любил поэзию, сам писал и помнил много стихов. Особенно любил Блока. В студенческие годы даже написал роботу о его творчестве, которая была отмечена на каком-то конкурсе. Видимо, из этой работы он всю жизнь и цитировал разные истории о Блоке. Как бы там ни было, но это впечатляло.
Кто бы в это сейчас поверил, прослушав его самозабвенный спич о сериале «Стриптизерши» и красотках топлес. Самое смешное, что и тогда и сейчас он был искренен. И когда пел про одинокую ветку сирени, и когда, заботясь об этом чертовом рейтинге, придумывал своих «Стриптизерш». Все делал искренне и увлеченно. В этом, пожалуй, и был ключ к его успеху.
Старинный городской романс про одинокую ветку сирени он уже давно перестал петь. Не модно. Появилась более удобная забава – караоке. Слова не надо учить, не надо носить за собой гитару. Можно просто прийти в уютный ресторанчик, снисходительно послушать нестройные голоса посетителей, а потом сразить свою юную спутницу томным баритоном, попадая во все ноты, спев прочувствованное признание о том, что ни она его никогда не забудет, ни он ее.
Возможно, романсы он забросил после того, как именно «Ветка сирени» неожиданно стала камнем преткновения в отношениях между ним и Аллой.
Это был ее первый день рождения, который они отмечали вместе. Все было очень романтично. Картина в подарок. Он читал стихи о любви, пел о ней же, рассказывал о своей первой влюбленности в детском саду. Как-то незаметно разговор перешел на первую женитьбу. О том, что Лена тоже очень любит сирень, и романс об одинокой ветке сирени он, оказывается, пел и ей тоже.
«Прекрасно, значит, вся эта программа уже обкатана, и не раз», – обиделась Алла. Правда, виду не подала и не стала перебивать Андрея, а тот увлеченно продолжал рассказывать.
– Там семья, конечно, была интересная. Советская аристократия, обожавшая всякие старинные прибамбасы. Как-то одна из пожилых особ, приближенных к дому, вспоминая свое детство, рассказывала, что летом всегда отдыхали на море, у них там был свой домик с огромным садом и розарием. Так вот у дамы день рождения в начале декабря, и каждый год садовник к этому дню присылал ей огромный букет роз. Казалось, и что такого? Но дело-то было в начале двадцатого века. Тогда самолеты не летали, почта из Коктебеля шла больше месяца, а розы приходили свежайшие. Был там свой секретный рецепт. Садовник каждый цветок втыкал в огромную картофелину и аккуратно укладывал букет в большую коробку. Упакованные таким образом розы безмятежно целый месяц добирались до Москвы. К концу пути картофелины превращались в маленькие сморщенные горошины. Множество таких историй наслушался.
– Надо же, как интересно, – старательно делая вид, что ее действительно занимают истории, рассказанные в доме его первой жены, изумилась Алла.
– Да, видимо, как-то хотели меня уесть своими барскими воспоминаниями. У нас в доме садовников не было. Ну, думаю, напрасно вы так. И сказал, что розы зимой – не фокус, а вот сирень белая, которую рассылала по всему миру Фекла Руссо Рахманинову, это что-то. Ведь простая учительница музыки, не имевшая никаких оранжерей. Чудо какое-то. Он ей и романс посвятил «Ветка сирени». Я, правда, пою городской романс, но тот тоже очень красив. Они, конечно, прекрасно знали эту легенду о музе Рахманинова. Для них стало потрясением и откровением, что ее знаю я. Попросили спеть. Надо сказать, что мои акции в этой семье резко в тот день взлетели вверх. Тогда я понял, как маленькая реплика может сыграть на человека, ну и наоборот тоже.
– А что, было и наоборот? – с неподдельным интересом спросила Алла.
– До того как я объявил о своем уходе, не было. Я не позволял себе расслабляться никогда.
– Был как натянутая струна, и в конце концов эта струна оборвалась, – постаралась повернуть разговор в более выгодное для себя русло Алла.
– Просто закончилась одна история и началась другая. Я не был как натянутая струна. Скорее, хотелось быть лучше, чем есть.
– А зачем?
– Чтобы быть лучше на самом деле, наверное, – неопределенно ответил Вольнов, думая о чем-то о своем. – Кстати, эта история, знаешь, имела ведь продолжение, – как будто только что вспомнив, решил вернуться к прежней теме Андрей.
– Ну надо же…
– Ленка подарила мне на мой день рождения букет белой сирени. Представляешь? В конце декабря?
– С трудом, – еле выдавила из себя Алла, которую уже стали раздражать откровения Андрея. Там, видите ли, он напрягался, чтобы не сказать что-либо лишнее, а с ней можно расслабиться и молотить, что в голову придет, не думая о том, насколько ей приятно или неприятно это слушать.
– Безо всяких оранжерей. Сама вычитала где-то, как это сделать, и получился букет.
– И как же это у нее получилось? – сдалась на милость победителя Алла.
– Оказывается, очень просто. Осенью срезаются ветки, на них уже есть почки будущих цветков, и замораживаются в морозилке. За полмесяца до нужного срока вынимаешь веточки, и букет распустится.
– И все? – устало спросила Алла.
– Ну нет, конечно, надо замачивать, сахар добавлять, какие-то манипуляции проделывать, но в принципе все очень просто и доступно, а эффект обалденный.
– Да, это точно, – согласилась Алла.
– Надо будет нам тоже поэкспериментировать, – весело подвел черту своим воспоминаниям Вольнов, обняв новую супругу.
– Мы придумаем что-нибудь новенькое, – в тон ему ответила Алла, уютно устраиваясь в объятиях мужа и отчетливо понимая, что раньше она Лену в лучшем случае жалела, как проигравшую соперницу, и относилась к ней, мягко говоря, безразлично. Теперь же она ее просто ненавидит, жутко ревнуя Андрея к воспоминаниям о той, другой своей жизни, как оказалось, вовсе не такой уж и унылой.
С тех пор Алла настолько часто вспоминала Елену, что ей стало казаться, будто они очень хорошо знакомы, хотя на самом деле виделись всего несколько раз. Всегда случайно. Как-то даже в одно время отдыхали в Карловых Варах. Елена была с сыном, Алла с Андреем. Именно тогда и пообщались. Очень мило поговорили, как цивилизованные люди. Со стороны это общение выглядело по-светски непринужденным, но отдых у обеих женщин был этой встречей омрачен. Андрей вел себя как ни в чем не бывало, был очень доволен возможностью провести время с сыном. Алла об этой поездке вспоминать не любила. Сто лет бы больше не встречаться с этой Еленой, но вот теперь придется.
Да, она хотела, чтобы случилось нечто подобное, но, когда это самое нечто произошло, ей стало страшно. Вольнов уже давно перестал быть для нее близким человеком. По обоюдному согласию они поддерживали свой так называемый сепаративный брак, то есть жили каждый своей жизнью, но совместный капитал оставался целостным и незыблемым, во всяком случае, новые претендентки на него могли не беспокоиться. И без них хватало желающих откусить от огромного пирога, тех, кто имел на это законное право. Теперь и Алла уже может не тревожиться в ожидании неожиданных сюрпризов, до которых богатый стареющий ловелас мастер.
«Надо сообщить Елене, Борису», – каждый раз думала Алла, глядя на телефон. Впрочем, Кардиналов, конечно, это уже сделал, он всё всегда держит под контролем, настоящий управляющий. Правда, у него нет акций, он наемный работник, но печется обо всех делах, как будто у него тоже есть свой интерес в семейном бизнесе, которым, по сути, являлась компания, созданная Вольновым. Нельзя не сказать, что при всем желании Вольнова в свое время вырваться из-под опеки и перестать быть вечным внучатым зятем двух членов Политбюро все-таки в неблагодарности его нельзя было упрекнуть. Уходя от Лены, с помощью ее же связей он сумел приватизировать госдачу на вечно престижной Рублевке в Горках, что мало кому удавалось сделать. Он оставил все: и квартиру, в которой они жили, и эту дачу, заботился о судьбе сына, пошедшего по его стопам. Сына Андрей обожал. Поначалу Алла безумно ревновала его и не могла смириться с тем, что Андрей много времени проводит с ним, уже расставшись с семьей. Потом, несмотря на свою увлеченность бизнесом, она решила, что лучший способ заставить Андрея меньше заниматься сыном от Елены – родить своего. Она так и сделала. Когда родился Артем, связи Андрея с прежней семьей заметно ослабели и постепенно сошли на нет. Борис отца любил безумно, всю эту историю воспринимал только как предательство с его стороны и сам не захотел с ним больше общаться. В университет он поступил самостоятельно, хотя Вольнов был готов подстраховать в любой момент, но это не понадобилось. Потом отец предложил работу у себя. И на этот раз Борис не воспользовался отцовской поддержкой. Его пригласили работать на Первом канале.
Вот тогда Андрей твердо решил, о чем очень серьезно сообщил Алле, что если с ним что-то случится, то контрольный пакет акций своей компании он оставит старшему сыну, который продолжит его дело. Что же касается их общего сына Артема, ему Вольнов собирался оставить лишь некий прожиточный минимум, считая своего отпрыска лоботрясом, которого не образумит и обучение в Англии, где тот уже два года прожигал жизнь по полной программе. Андрей опасался, что готовое дело и деньги окончательно лишат его мотивации в жизни, погубят окончательно.
Такие разговоры велись как бы в шутку, так, вообще, но, как говорится, в каждой шутке есть доля шутки. Насколько Алла знала, завещания никакого не было. Она все время хотела поговорить с Вольновым на волнующую тему, но откладывала этот очень деликатный разговор. Все казалось, будет время, а оказалось, что…
– Не могу привыкнуть к мысли, что его нет. Это все-таки непостижимо, – периодически вздыхала Алла, но практичный ум не давал ей погрузиться в переживания.
Когда они решили жить порознь, Андрей оставил ей квартиру и дом на Рублевке, в котором она теперь постоянно жила. Правда, квартира с самого начала принадлежала ей, он пришел туда гол как сокол, но дом построил Вольнов. Так что и у нее и у Лены, благодаря Андрею, есть свои дома на Рублево-Успенском шоссе, предел мечтаний для очень многих, но после него осталось еще две квартиры – в центре и на Воробьевых горах, и еще один дом, тот, который он купил уже для себя, все на той же Рублевке, не говоря уже о комбинате, ресторанах… Есть над чем задуматься. Когда речь заходит о дележе наследства, люди теряют самообладание. Ну с этим еще можно разобраться, главное – сказал ли он Борису о контрольном пакете акций? Ой, надо звонить, надо разговаривать…
Шло время. Алла опять смотрела на телефон и опять не звонила. Решила перенести разговор на время после похорон. Вот только когда они будут? Почему-то вдруг их решили отложить. Борис настоял на генетической экспертизе, поскольку тело обгорело до такой степени, что опознать его было совершенно невозможно. Она не могла на это смотреть, но узнала любимую вольновскую замшевую куртку по «молниям» на карманах. Конечно, это был он, но Алла нашла в себе силы понять желание Бориса провести экспертизу. Смириться с гибелью близкого человека трудно. Первая реакция всегда одна – это ошибка.
Потому-то она и не звонила Елене. Для серьезного разговора должно прийти время, и все должны окончательно принять случившееся.
Так прошло больше месяца. Неожиданно Елена позвонила сама. Услышав ее голос, Алла поначалу даже растерялась.
– Алла? Здравствуйте, это Елена Вольнова. Вы, наверное, не узнали меня?
– Здравствуйте, Елена. Не думала, что вы позвоните. Это так неожиданно.
– Неожиданно? Неожиданно это было бы дней сорок назад, а теперь…
– Да, вы правы, теперь нам делить некого.
– Ну допустим, делить нам уже давно некого, а вот что делить – найдется, но я не по этому поводу.
– А по какому? – настороженно поинтересовалась Алла.
– Это идея Бориса. Хотя мы еще не похоронили Андрея, но скоро будет сорок дней, как его нет с нами. Так вот я хотела бы собрать всех близких, вспомнить его, пообщаться.
– Может быть, рано? Лучше, когда точно будет установлено, что он – это он…
– На самом деле все мы понимаем, что это формальность и Андрея нет, но Боря весь в отца: если вбил себе что в голову, то с места не сдвинешь. Тот наверняка так же повел бы себя в подобной ситуации. В общем, я не на поминки собираю, а хочу, вернее, Борис хочет пообщаться с теми, кто был близок его отцу, посмотреть друг на друга. У него есть важное сообщение.
– Сообщение? Имущественное? – не удержалась Алла от вопроса.
– Видимо, да. Подробностей я не знаю. Поскольку он решил собрать всех у нас, то я буквально как секретарь обзваниваю всех и приглашаю. Так вы придете?
– Конечно, как я могу не откликнуться на ваше приглашение. Правда, Артема сейчас нет в Москве. Он же учится в Лондоне.
– Я в курсе. Приходите одна. В это воскресенье, в 14.00. Устроит?
– Буду.
Алла осторожно положила трубку. Она невольно посмотрела вокруг себя в поисках поддержки или какой-то подсказки. Что это было? Почему собирает она? Почему Алле не пришло такое в голову? Как-то все неправильно получается…
Глаза натолкнулись на картину, которую ей подарил Андрей. Она всегда ее радовала и очень успокаивала. В ее доме было много работ: сначала дарили друзья-художники, потом сама стала покупать. Но эта была особенная. Нет, конечно, не Врубель и не Кончаловский. Какой-то совсем неизвестный автор. Картина завораживала не именем, была в ней какая-то магия. Или Алла ее сама додумывала…
Довольно большое полотно, а на нем просто букет сирени в банке. Настроение создавало лилово-пепельное колдовство прохладных обволакивающих весенних сумерек, и сиреневые гроздья, и темный неструганый стол, на котором они грустили. Сирень всегда грустит.
Алла очень любила эту картину и вообще любила сирень. Глядя на нее, она даже становилась мягче, забывала о своей практичности и постоянной гонке за успехом, становилась самой собой, сняв ироничную маску сильной женщины, идущей напролом к своей цели. В ней просыпалось какое-то странное состояние. Нужное слово, правильно выражающее его, она как-то нашла у Набокова, написавшего, что никогда он так не изнывал от колдовских чувств, как перед сереющей веткой сирени по мере медленно угасающего дня. Вот оно точное слово – изнывать. Изнывать от чувств, от воспоминаний.
Да, пожалуй, именно это ощущение испытывала Алла. Изнывала, глядя на картину с букетом сирени, подаренную Вольновым. Это было давно, когда они еще только поженились. Ей было очень приятно, что тогда Андрей так угадал, сделав ей этот подарок. Придумывал что-то такое, чтобы попасть в настроение. Это ему удалось.
Какое было счастливое время! Как там у его любимого Блока: «Открывая окно, я увидел сирень. Это было давно – в улетающий день». Вот он и улетел…
За раздражением и злостью на Вольнова она стала забывать о том, каким он был, и о том, что она была с ним поначалу очень счастлива. Он ведь был очень тонкий человек. Сейчас этого никто не может заподозрить, да он и сам забыл, каким был. Блистательным и романтичным. Любил поэзию, сам писал и помнил много стихов. Особенно любил Блока. В студенческие годы даже написал роботу о его творчестве, которая была отмечена на каком-то конкурсе. Видимо, из этой работы он всю жизнь и цитировал разные истории о Блоке. Как бы там ни было, но это впечатляло.
Кто бы в это сейчас поверил, прослушав его самозабвенный спич о сериале «Стриптизерши» и красотках топлес. Самое смешное, что и тогда и сейчас он был искренен. И когда пел про одинокую ветку сирени, и когда, заботясь об этом чертовом рейтинге, придумывал своих «Стриптизерш». Все делал искренне и увлеченно. В этом, пожалуй, и был ключ к его успеху.
Старинный городской романс про одинокую ветку сирени он уже давно перестал петь. Не модно. Появилась более удобная забава – караоке. Слова не надо учить, не надо носить за собой гитару. Можно просто прийти в уютный ресторанчик, снисходительно послушать нестройные голоса посетителей, а потом сразить свою юную спутницу томным баритоном, попадая во все ноты, спев прочувствованное признание о том, что ни она его никогда не забудет, ни он ее.
Возможно, романсы он забросил после того, как именно «Ветка сирени» неожиданно стала камнем преткновения в отношениях между ним и Аллой.
Это был ее первый день рождения, который они отмечали вместе. Все было очень романтично. Картина в подарок. Он читал стихи о любви, пел о ней же, рассказывал о своей первой влюбленности в детском саду. Как-то незаметно разговор перешел на первую женитьбу. О том, что Лена тоже очень любит сирень, и романс об одинокой ветке сирени он, оказывается, пел и ей тоже.
«Прекрасно, значит, вся эта программа уже обкатана, и не раз», – обиделась Алла. Правда, виду не подала и не стала перебивать Андрея, а тот увлеченно продолжал рассказывать.
– Там семья, конечно, была интересная. Советская аристократия, обожавшая всякие старинные прибамбасы. Как-то одна из пожилых особ, приближенных к дому, вспоминая свое детство, рассказывала, что летом всегда отдыхали на море, у них там был свой домик с огромным садом и розарием. Так вот у дамы день рождения в начале декабря, и каждый год садовник к этому дню присылал ей огромный букет роз. Казалось, и что такого? Но дело-то было в начале двадцатого века. Тогда самолеты не летали, почта из Коктебеля шла больше месяца, а розы приходили свежайшие. Был там свой секретный рецепт. Садовник каждый цветок втыкал в огромную картофелину и аккуратно укладывал букет в большую коробку. Упакованные таким образом розы безмятежно целый месяц добирались до Москвы. К концу пути картофелины превращались в маленькие сморщенные горошины. Множество таких историй наслушался.
– Надо же, как интересно, – старательно делая вид, что ее действительно занимают истории, рассказанные в доме его первой жены, изумилась Алла.
– Да, видимо, как-то хотели меня уесть своими барскими воспоминаниями. У нас в доме садовников не было. Ну, думаю, напрасно вы так. И сказал, что розы зимой – не фокус, а вот сирень белая, которую рассылала по всему миру Фекла Руссо Рахманинову, это что-то. Ведь простая учительница музыки, не имевшая никаких оранжерей. Чудо какое-то. Он ей и романс посвятил «Ветка сирени». Я, правда, пою городской романс, но тот тоже очень красив. Они, конечно, прекрасно знали эту легенду о музе Рахманинова. Для них стало потрясением и откровением, что ее знаю я. Попросили спеть. Надо сказать, что мои акции в этой семье резко в тот день взлетели вверх. Тогда я понял, как маленькая реплика может сыграть на человека, ну и наоборот тоже.
– А что, было и наоборот? – с неподдельным интересом спросила Алла.
– До того как я объявил о своем уходе, не было. Я не позволял себе расслабляться никогда.
– Был как натянутая струна, и в конце концов эта струна оборвалась, – постаралась повернуть разговор в более выгодное для себя русло Алла.
– Просто закончилась одна история и началась другая. Я не был как натянутая струна. Скорее, хотелось быть лучше, чем есть.
– А зачем?
– Чтобы быть лучше на самом деле, наверное, – неопределенно ответил Вольнов, думая о чем-то о своем. – Кстати, эта история, знаешь, имела ведь продолжение, – как будто только что вспомнив, решил вернуться к прежней теме Андрей.
– Ну надо же…
– Ленка подарила мне на мой день рождения букет белой сирени. Представляешь? В конце декабря?
– С трудом, – еле выдавила из себя Алла, которую уже стали раздражать откровения Андрея. Там, видите ли, он напрягался, чтобы не сказать что-либо лишнее, а с ней можно расслабиться и молотить, что в голову придет, не думая о том, насколько ей приятно или неприятно это слушать.
– Безо всяких оранжерей. Сама вычитала где-то, как это сделать, и получился букет.
– И как же это у нее получилось? – сдалась на милость победителя Алла.
– Оказывается, очень просто. Осенью срезаются ветки, на них уже есть почки будущих цветков, и замораживаются в морозилке. За полмесяца до нужного срока вынимаешь веточки, и букет распустится.
– И все? – устало спросила Алла.
– Ну нет, конечно, надо замачивать, сахар добавлять, какие-то манипуляции проделывать, но в принципе все очень просто и доступно, а эффект обалденный.
– Да, это точно, – согласилась Алла.
– Надо будет нам тоже поэкспериментировать, – весело подвел черту своим воспоминаниям Вольнов, обняв новую супругу.
– Мы придумаем что-нибудь новенькое, – в тон ему ответила Алла, уютно устраиваясь в объятиях мужа и отчетливо понимая, что раньше она Лену в лучшем случае жалела, как проигравшую соперницу, и относилась к ней, мягко говоря, безразлично. Теперь же она ее просто ненавидит, жутко ревнуя Андрея к воспоминаниям о той, другой своей жизни, как оказалось, вовсе не такой уж и унылой.
С тех пор Алла настолько часто вспоминала Елену, что ей стало казаться, будто они очень хорошо знакомы, хотя на самом деле виделись всего несколько раз. Всегда случайно. Как-то даже в одно время отдыхали в Карловых Варах. Елена была с сыном, Алла с Андреем. Именно тогда и пообщались. Очень мило поговорили, как цивилизованные люди. Со стороны это общение выглядело по-светски непринужденным, но отдых у обеих женщин был этой встречей омрачен. Андрей вел себя как ни в чем не бывало, был очень доволен возможностью провести время с сыном. Алла об этой поездке вспоминать не любила. Сто лет бы больше не встречаться с этой Еленой, но вот теперь придется.
Замок на обочине
Приглашение на день памяти Вольнова получила и Матильда Сорская. Она не меньше Аллы была удивлена столь странным звонком первой жены Андрея, но от неожиданности не стала пускаться в расспросы и согласилась прийти.
Уже закончив разговор и услышав в трубке короткие гудки, она спохватилась:
– Зачем я должна туда идти? Наверняка там произойдет какой-нибудь неприятный разговор, выяснения отношений, оскорбления даже… Но не я же, впрочем, у нее мужа уводила. Какие ко мне могут быть претензии? У меня есть свои права, и мне надо их отстаивать. Я должна быть в курсе всех событий, как бы противно это ни было. Все же надо посоветоваться с Кардиналовым. Он, наверное, знает, что бы это все могло значить.
Со дня гибели Вольнова Матильда очень изменила свое отношение к Арнольду. Теперь она смотрела на него совершенно другими глазами. Еще бы. Он протянул ей руку помощи в тот момент, когда, казалось, она буквально летит куда-то вниз, в пропасть. На ВТВ от нее отвернулись все, кто раньше лебезил и заискивал, программу ее открыто ругали, саму называли профнепригодной, не заботясь о том, слышит она это или нет. Все это говорилось, конечно, и раньше, но теперь никто не считал нужным что-либо скрывать. Ей даже никто не выразил соболезнований. Никто.
«Ну ничего. Вы все еще об этом страшно пожалеете. Вы меня еще не знаете. Это далеко не конец. Рано вы меня со счетов списываете», – мысленно причитала Матильда, делая вид, что не замечает холодной стены отчуждения, выросшей между ней и коллегами.
Единственным человеком, кто с ней разговаривал, был, конечно, Арнольд, ставший ее опорой и защитой. Это вернуло непризнанной вдове некую уверенность, что во всяком случае без работы она не останется. Ей есть на кого положиться. Есть человек, который будет отстаивать ее интересы и уже их отстаивает. Естественно, в такой ситуации она не могла отказать Кардиналову и съездила посмотреть его загородный дом. Увиденное превзошло все ее ожидания, мыслимые и немыслимые. Она была потрясена великолепием и самим Арнольдом, который оказался не просто богатым, а, судя по дому, обслуге и множеству признаков, очень богатым человеком. Более того, сам он в столь великолепной обстановке стал выглядеть вполне респектабельно и оказался очень интересным человеком. Она вдруг поняла, что никогда ни о чем с ним не беседовала. Только решала вопросы, считая его полезным, но скучным чинушей, не более того. А тут Кардиналов разговорился, и его было интересно слушать. Еще бы не интересно – он же рассказывал о своем доме, в который вложил не только кучу денег, но и немало выдумки. Ну и Арнольд! Человек-сюрприз, да и только!
Дом Кардиналова располагался на небольшой возвышенности, спускавшейся к берегу маленькой речушки, которая, по-видимому, и названия не имеет. Огромный участок огорожен высоким забором так, что дом может быть виден только со стороны этой самой речушки, на ее другом берегу вдали мастились домики заброшенной деревни. На всем пространстве вокруг дома раскинулся бескрайний газон, который вполне мог служить полем для игры в гольф. Только возле кирпичного дома с белокаменной отделкой росло несколько больших деревьев, которые, видимо, постарались сохранить во время строительства, а потом посадили еще кустарники и кое-где плющ, так что первый этаж в летние месяцы был скрыт зеленью. Но сейчас, когда зелень еще не набрала силу, сквозь ветви просматривались окна с решетчатыми переплетами и дверь в центре фасада, между белых колонн. Ни за домом, ни возле него не было никаких хозяйственных построек, все подсобные помещения размещались в цокольном этаже здания, за которым располагались внушительный бассейн и теннисный корт. Сам дом походил больше на старинный английский замок, с маленькой поправкой на современный комфорт и тепло. Если в английских замках и даже домах традиционно очень холодно, то у Кардиналова эти проблемы были решены.
В таком антураже сентенции Арнольда о том, что сейчас на Западе одно из популярнейших хобби – поиски исторических корней своей фамилии, звучали очень убедительно. Его вполне искреннее заявление, что не иметь родословной, восходящей, скажем, к пятнадцатому веку, а еще лучше к девятому веку, уже просто неприлично, вовсе не показалось Матильде смешным, и она с удовольствием слушала его, в душе соглашаясь с каждым словом. Кардиналов стал даже моложе выглядеть, что придало еще больше убедительности его рассуждениям. А что? Он еще очень даже может быть основателем большого рода. Он явно хочет и может иметь детей. Не то что Вольнов, который ни в коем случае не соглашался на ребенка и беспокоился о своем любимом Бореньке, до сих пор не простившем ему ухода из семьи и рождения ненавистного брата. Какая невидаль. Новая семья, новые дети… Все так живут, а трепетный Боря простить не может…
«Все же какая разница. Вот уж точно не все то золото, что блестит. Кинулась на яркого Вольнова, который за все расходы требовал каждый день отчет. Из любой кафешки счет ему надо было предоставлять. Шубу норковую еле выпросила. Конечно, ему же всем подарки надо было делать, всех детей содержать, всем семьям помогать продвигать таланты. То ли дело Кардиналов. Этот будет делать все только для меня. Тоже не мальчик, конечно, но пока мальчик построит такой дом, я сама уже буду совсем не девочка. Ждать и догонять – не наше дело. Вот судьба и улыбнулась простой девчонке из Сызрани. А родители были против, чтобы я в Москву ехала. Говорили, пропадешь там. Ну уж нет, не за тем ехала, чтобы пропадать. Ехала за сказкой, и вот она. Да за такой дом кого хочешь можно полюбить, тем более что он так мечтает об этом. Что ж, немного помариную для верности и осчастливлю», – умиротворенно сделала вывод из всего происходящего Матильда, вновь прислушавшись к словам Арнольда, который продолжал знакомить ее с домом, показывая холл-гостиную первого этажа и так называемую музыкальную комнату.
– Ничего в этом особенного нет. У всех имеются родословные, – продолжал излюбленную тему Арнольд. – Сейчас есть фирмы, которые занимаются генеалогическими изысканиями. Можно относиться к этому как к игре, но тенденцию в современном обществе эта игра, несомненно, отражает. Впрочем, дело не в родословной. Я знаю таких, кто кичится своим происхождением. А чем кичиться? Они нищие. Ничего за душой. Родословная – дело наживное, она требует соответствующего обрамления и подтверждения. Нужен пусть маленький, но родовой дом, усадьба или даже небольшой замок. Не важно, когда он построен, хоть в прошлом году. Но если его облику придать исторические черты, приобрести антиквариат как бы от гипотетической прабабушки, то уже можно кое о чем рассказать гостям. Когда в этом доме появится хозяйка, и гости будут наведываться. Я это приветствую, – со значением заметил Кардиналов.
– Гости? Интересно… – неопределенно заметила Матильда, разглядывая покрытые дубовыми резными панелями стены холла и украшенную скульптурой, выполненной по античным мотивам, белую лестницу, ведущую на верхние этажи. В огромном холле или, точнее сказать, гостиной тоже было на что посмотреть. Тут и резной мраморный камин, на котором красовались старинные массивные бронзовые подсвечники (очевидно, от той самой гипотетической прабабушки), и мебель в стиле королевы Виктории, китайские вазы, индийские слоны-столики, шелковые ковры на полу. Разглядывая все это великолепие, девушка даже не смогла завершить начатую фразу.
Не услышав ответа, но вполне довольный произведенным эффектом, Арнольд, заметив, с каким интересом Матильда разглядывает кресла у камина, решил польстить ей:
– Матильда, у вас просто великолепный вкус. Это настоящие кресла от Чиппендейла, известного мастера того времени. Они как бы «простеганы» множеством гвоздей. Это было характерной чертой мебели в стиле эпохи королевы Виктории. Антиквариат, – гордо уточнил хозяин дома.
– Ну, это уже не от гипотетической прабабушки, а от самих Чипа и Дейла. Не знала, что до того, как стать мультзвездами, они мебель выпускали, – развеселилась гостья.
– Получается, что так. Сначала работали на производстве, постарели, силы уж не те, вот и ушли в шоу-бизнес. Тоже не просто, но полегче, чем кресла гвоздями стегать, – легко подыграл ее настроению Кардиналов.
Матильду очень развеселило, что Чип и Дейл стегали мебель для королевы Виктории. Она живо представила себе эту картину и никак не могла успокоиться. Реплика развеселившегося Арнольда только подлила масла в огонь.
– Ой, аж слезы потекли. Арнольд Мартынович, не отвлекайтесь, вы так интересно рассказываете об исторических корнях, – насилу успокоившись и решив польстить владельцу дома, еле выговорила Матильда. – Я вас умоляю, продолжайте.
– Вам весело, значит, нравится здесь, – проговорил явно умиротворенный Арнольд.
– Не то слово, – проговорила девушка искренне, с большим чувством.
– Слово гостьи – закон. – Кардиналов чувствовал себя как кот, наевшийся очень вкусной сметаны. – Я хотел иметь дом с прекрасным парком, хотел, чтобы он стал не только местом комфортной жизни, но целым миром, в котором легче почувствовать свои исторические корни. Скажем, по теории прежних жизней. Я, между прочим, пятьсот лет назад был английским герцогом. Видимо, поэтому чувствую себя космополитом, «человеком мира», ощущаю духовную связь с мировой историей. Поэтому и дом решил строить в историческом классическом стиле, заложив свое родовое гнездо. Я ведь консерватор, к тому же, может быть, на первый взгляд это и незаметно, но натура аристократическая, ценящая комфорт, добротность и качество. Мне, знаете, не портит настроение дождливая погода, и я обожаю смотреть фильмы из жизни старой Англии. Прислушавшись к себе, я и выбрал английский стиль. Вот только не знаю, может ли понравиться мой консерватизм молодой девушке. Сейчас ведь многие предпочитают всякие хай-теки. Не правда ли, Матильда?
Уже закончив разговор и услышав в трубке короткие гудки, она спохватилась:
– Зачем я должна туда идти? Наверняка там произойдет какой-нибудь неприятный разговор, выяснения отношений, оскорбления даже… Но не я же, впрочем, у нее мужа уводила. Какие ко мне могут быть претензии? У меня есть свои права, и мне надо их отстаивать. Я должна быть в курсе всех событий, как бы противно это ни было. Все же надо посоветоваться с Кардиналовым. Он, наверное, знает, что бы это все могло значить.
Со дня гибели Вольнова Матильда очень изменила свое отношение к Арнольду. Теперь она смотрела на него совершенно другими глазами. Еще бы. Он протянул ей руку помощи в тот момент, когда, казалось, она буквально летит куда-то вниз, в пропасть. На ВТВ от нее отвернулись все, кто раньше лебезил и заискивал, программу ее открыто ругали, саму называли профнепригодной, не заботясь о том, слышит она это или нет. Все это говорилось, конечно, и раньше, но теперь никто не считал нужным что-либо скрывать. Ей даже никто не выразил соболезнований. Никто.
«Ну ничего. Вы все еще об этом страшно пожалеете. Вы меня еще не знаете. Это далеко не конец. Рано вы меня со счетов списываете», – мысленно причитала Матильда, делая вид, что не замечает холодной стены отчуждения, выросшей между ней и коллегами.
Единственным человеком, кто с ней разговаривал, был, конечно, Арнольд, ставший ее опорой и защитой. Это вернуло непризнанной вдове некую уверенность, что во всяком случае без работы она не останется. Ей есть на кого положиться. Есть человек, который будет отстаивать ее интересы и уже их отстаивает. Естественно, в такой ситуации она не могла отказать Кардиналову и съездила посмотреть его загородный дом. Увиденное превзошло все ее ожидания, мыслимые и немыслимые. Она была потрясена великолепием и самим Арнольдом, который оказался не просто богатым, а, судя по дому, обслуге и множеству признаков, очень богатым человеком. Более того, сам он в столь великолепной обстановке стал выглядеть вполне респектабельно и оказался очень интересным человеком. Она вдруг поняла, что никогда ни о чем с ним не беседовала. Только решала вопросы, считая его полезным, но скучным чинушей, не более того. А тут Кардиналов разговорился, и его было интересно слушать. Еще бы не интересно – он же рассказывал о своем доме, в который вложил не только кучу денег, но и немало выдумки. Ну и Арнольд! Человек-сюрприз, да и только!
Дом Кардиналова располагался на небольшой возвышенности, спускавшейся к берегу маленькой речушки, которая, по-видимому, и названия не имеет. Огромный участок огорожен высоким забором так, что дом может быть виден только со стороны этой самой речушки, на ее другом берегу вдали мастились домики заброшенной деревни. На всем пространстве вокруг дома раскинулся бескрайний газон, который вполне мог служить полем для игры в гольф. Только возле кирпичного дома с белокаменной отделкой росло несколько больших деревьев, которые, видимо, постарались сохранить во время строительства, а потом посадили еще кустарники и кое-где плющ, так что первый этаж в летние месяцы был скрыт зеленью. Но сейчас, когда зелень еще не набрала силу, сквозь ветви просматривались окна с решетчатыми переплетами и дверь в центре фасада, между белых колонн. Ни за домом, ни возле него не было никаких хозяйственных построек, все подсобные помещения размещались в цокольном этаже здания, за которым располагались внушительный бассейн и теннисный корт. Сам дом походил больше на старинный английский замок, с маленькой поправкой на современный комфорт и тепло. Если в английских замках и даже домах традиционно очень холодно, то у Кардиналова эти проблемы были решены.
В таком антураже сентенции Арнольда о том, что сейчас на Западе одно из популярнейших хобби – поиски исторических корней своей фамилии, звучали очень убедительно. Его вполне искреннее заявление, что не иметь родословной, восходящей, скажем, к пятнадцатому веку, а еще лучше к девятому веку, уже просто неприлично, вовсе не показалось Матильде смешным, и она с удовольствием слушала его, в душе соглашаясь с каждым словом. Кардиналов стал даже моложе выглядеть, что придало еще больше убедительности его рассуждениям. А что? Он еще очень даже может быть основателем большого рода. Он явно хочет и может иметь детей. Не то что Вольнов, который ни в коем случае не соглашался на ребенка и беспокоился о своем любимом Бореньке, до сих пор не простившем ему ухода из семьи и рождения ненавистного брата. Какая невидаль. Новая семья, новые дети… Все так живут, а трепетный Боря простить не может…
«Все же какая разница. Вот уж точно не все то золото, что блестит. Кинулась на яркого Вольнова, который за все расходы требовал каждый день отчет. Из любой кафешки счет ему надо было предоставлять. Шубу норковую еле выпросила. Конечно, ему же всем подарки надо было делать, всех детей содержать, всем семьям помогать продвигать таланты. То ли дело Кардиналов. Этот будет делать все только для меня. Тоже не мальчик, конечно, но пока мальчик построит такой дом, я сама уже буду совсем не девочка. Ждать и догонять – не наше дело. Вот судьба и улыбнулась простой девчонке из Сызрани. А родители были против, чтобы я в Москву ехала. Говорили, пропадешь там. Ну уж нет, не за тем ехала, чтобы пропадать. Ехала за сказкой, и вот она. Да за такой дом кого хочешь можно полюбить, тем более что он так мечтает об этом. Что ж, немного помариную для верности и осчастливлю», – умиротворенно сделала вывод из всего происходящего Матильда, вновь прислушавшись к словам Арнольда, который продолжал знакомить ее с домом, показывая холл-гостиную первого этажа и так называемую музыкальную комнату.
– Ничего в этом особенного нет. У всех имеются родословные, – продолжал излюбленную тему Арнольд. – Сейчас есть фирмы, которые занимаются генеалогическими изысканиями. Можно относиться к этому как к игре, но тенденцию в современном обществе эта игра, несомненно, отражает. Впрочем, дело не в родословной. Я знаю таких, кто кичится своим происхождением. А чем кичиться? Они нищие. Ничего за душой. Родословная – дело наживное, она требует соответствующего обрамления и подтверждения. Нужен пусть маленький, но родовой дом, усадьба или даже небольшой замок. Не важно, когда он построен, хоть в прошлом году. Но если его облику придать исторические черты, приобрести антиквариат как бы от гипотетической прабабушки, то уже можно кое о чем рассказать гостям. Когда в этом доме появится хозяйка, и гости будут наведываться. Я это приветствую, – со значением заметил Кардиналов.
– Гости? Интересно… – неопределенно заметила Матильда, разглядывая покрытые дубовыми резными панелями стены холла и украшенную скульптурой, выполненной по античным мотивам, белую лестницу, ведущую на верхние этажи. В огромном холле или, точнее сказать, гостиной тоже было на что посмотреть. Тут и резной мраморный камин, на котором красовались старинные массивные бронзовые подсвечники (очевидно, от той самой гипотетической прабабушки), и мебель в стиле королевы Виктории, китайские вазы, индийские слоны-столики, шелковые ковры на полу. Разглядывая все это великолепие, девушка даже не смогла завершить начатую фразу.
Не услышав ответа, но вполне довольный произведенным эффектом, Арнольд, заметив, с каким интересом Матильда разглядывает кресла у камина, решил польстить ей:
– Матильда, у вас просто великолепный вкус. Это настоящие кресла от Чиппендейла, известного мастера того времени. Они как бы «простеганы» множеством гвоздей. Это было характерной чертой мебели в стиле эпохи королевы Виктории. Антиквариат, – гордо уточнил хозяин дома.
– Ну, это уже не от гипотетической прабабушки, а от самих Чипа и Дейла. Не знала, что до того, как стать мультзвездами, они мебель выпускали, – развеселилась гостья.
– Получается, что так. Сначала работали на производстве, постарели, силы уж не те, вот и ушли в шоу-бизнес. Тоже не просто, но полегче, чем кресла гвоздями стегать, – легко подыграл ее настроению Кардиналов.
Матильду очень развеселило, что Чип и Дейл стегали мебель для королевы Виктории. Она живо представила себе эту картину и никак не могла успокоиться. Реплика развеселившегося Арнольда только подлила масла в огонь.
– Ой, аж слезы потекли. Арнольд Мартынович, не отвлекайтесь, вы так интересно рассказываете об исторических корнях, – насилу успокоившись и решив польстить владельцу дома, еле выговорила Матильда. – Я вас умоляю, продолжайте.
– Вам весело, значит, нравится здесь, – проговорил явно умиротворенный Арнольд.
– Не то слово, – проговорила девушка искренне, с большим чувством.
– Слово гостьи – закон. – Кардиналов чувствовал себя как кот, наевшийся очень вкусной сметаны. – Я хотел иметь дом с прекрасным парком, хотел, чтобы он стал не только местом комфортной жизни, но целым миром, в котором легче почувствовать свои исторические корни. Скажем, по теории прежних жизней. Я, между прочим, пятьсот лет назад был английским герцогом. Видимо, поэтому чувствую себя космополитом, «человеком мира», ощущаю духовную связь с мировой историей. Поэтому и дом решил строить в историческом классическом стиле, заложив свое родовое гнездо. Я ведь консерватор, к тому же, может быть, на первый взгляд это и незаметно, но натура аристократическая, ценящая комфорт, добротность и качество. Мне, знаете, не портит настроение дождливая погода, и я обожаю смотреть фильмы из жизни старой Англии. Прислушавшись к себе, я и выбрал английский стиль. Вот только не знаю, может ли понравиться мой консерватизм молодой девушке. Сейчас ведь многие предпочитают всякие хай-теки. Не правда ли, Матильда?