Страница:
* * *
Нет занятия более бесплодного и безнадежного, чем разговор о том, как нужно писать стихи. «На холмах Грузии лежит ночная мгла». Эта строка великолепна. Допустим. Но дело в том, что для самого Пушкина она тоже была находкой, неожиданностью, радостным событием. Пушкин сам не знал, откуда она взялась, эта великолепная строка. Как же он мог бы научить других создавать такие же строки?* * *
Молодой критик из Кракова мне сказал: «Наши абстрактные художники жалуются, что им не дают полной воли, то есть что рядом с ними все еще существуют иные направления искусства, но я вам скажу, если бы им дать полную волю, а к тому же и власть, они-то уж не потерпели бы возле себя ничего другого».* * *
Часто мы называем романами произведения, не имеющие права претендовать на этот самый сложный литературный жанр. Конечно, можно назвать дворцом и здание театра, и аэровокзал, и здание универмага. Но все же это будет театр или универмаг, а не дворец.Роман – сложное архитектурное сооружение. Это не башня, не собор, но именно – дворец, включающий в себя и башню, и дворцовую церковь, и домашний театр, и множество интерьеров, и галереи, и анфилады, и зимний сад и чертоги, и подвалы (обязательно подвалы), и потайные подземные ходы в отдаленный угол запущенного сада, или к реке, или в ближний овраг.
Чехов называл «Фому Гордеева», кажется, не то оглоблей, не то шашлыком в том смысле, что все действие в этом произведении нанизано на одну линию.
* * *
Почему Покров на Нерли стоит на отшибе от богомолов, на лугу, на пустынном берегу реки? У меня есть такая версия. На этом месте (точно установлено) разгружали белый камень, который привозили на стругах из «булгар». Здесь камень перегружали на лошадей. Здесь был склад белого камня. А камень нужен был для строительства владимирских соборов.Покров на Нерли построена из остатков этого камня (или из излишков), построена шутя, между прочим, потому что все равно склад, а оказалась она лучше тех, основных соборов, ради которых камень везли.
Не знает и художник, что у него окажется самым лучшим. Может быть, что-нибудь сделанное между прочим, «из отходов».
* * *
Ругают ли, хвалят ли, а особенно, когда дают советы, художник должен ко всем прислушиваться и никого не слушать.* * *
Стихи пишутся в состоянии сильного возбуждения, почти в экстазе. Поэтому очень нелегкий умственный, «нервный» труд человека, пишущего стихи, вовсе не воспринимается им как труд, как работа. Никому не придет в голову называть работой, например, любовные объятья – хотя известно, что они требуют большого расходования чисто физической энергии. Точно так же не замечает, что работает, человек, участвующий в драке, хотя и в этом случае огромные физические усилия очевидны. Азарт, высокая степень возбуждения заслоняют все.Однако настоящая драка, драка высокого класса, драка профессиональная (если иметь в виду бокс) требует, чтобы порыв, всплеск энергии распределялся на двенадцать раундов. Такая драка – уже работа. Она требует учения, самодисциплины, характера и, главное, повседневности.
* * *
Переводить стихи нужно только в одном случае (если говорить о поэте, а не о переводчике-профессионале), а именно, когда воскликнешь: да ведь этой мое! Это должен был написать я. Может быть, завтра и написал бы. Но вот оно уже написано, и мне ничего не остается, как переложить его на родной язык.* * *
Я человек – существо социальное. От меня, как от точки, существует проекция назад, в прошлое, и глубину (понимание прошлого и отношение к нему) и проекция вверх, в будущее (понимание и ощущение его). Я – узелок, связывающий эти две нити. Они натянуты, и их натяжение определяет мое пространственное и временное положение. У меня есть корень в землю и побег в небо.* * *
В профсоюзном доме отдыха доктор Александра Михайловна, энтузиаст, начавшая работать доктором, наверное, еще во времена земства, пытается приобщить отдыхающих к природе и красотам ее. Вот она вывела смешанную по возрасту группу на опушку зимнего леса.– Ну, что видите?
– Ничего.
– Как ничего, поглядите хорошенько.
Отдыхающие глядят по сторонам, переглядываются между собой.
– Ну, увидели что-нибудь?
– Ничего.
– А этот иней на ветке разве не видите? А этот куст, обсыпанный бриллиантами? А эту травинку, замерзшую и тем не менее прекрасную?
Среди отдыхающих начинается сдержанное хихиканье.
Тем же уровнем духовной слепоты обладают и те читатели, которые ищут в книге только прямое действие, пролистывая пейзажи, философские раздумья, лирические отступления, вообще так называемые «описательные» места.
* * *
Этот роман в общем-то посредственный, скучноватый и даже несколько старомодный. Но дело в том, что он написан в ином ключе, нежели многие публикующиеся романы. Он – явление иного рода.Как если бы среди современной фанерной и готовой мебели появился вдруг комод красного дерева. Средний комод – не шедевр. Бывали комоды и получше.
Но все же всей фактурой своей он сразу же опроверг бы, перечеркнул и обесценил бы всю фанерную и пластиковую мебель.
* * *
Не то услышал в разговоре, не то прочитал забавную мысль о том, что земля, где проходит жизнь человека, есть место наказания, место своего рода ссылки, то есть то самое, что на языке религии называем адом.Отбросив метафизическую сторону этой концепции, не заслуживающую никакого внимания, посмотрим для интереса, какие же пытки находятся в арсенале этого заведения.
С точки зрения некоей абсолютной безмятежности, которую нам, людям, трудно себе представить, даже земные боренья страстей – уже неприятность, уже помеха, нарушение покоя и блаженства.
А дальше идут: постоянная борьба за существование и за кусок хлеба (что, вероятно, должно считаться очень унизительным), а иногда ведь и голодная смерть.
А дальше идут болезни и постоянная боязнь их. Постоянная боязнь за детей. Постоянная мысль о смерти. Наказание постыдной и мелочной суетой. Наказание яростью бессилия. Наказание уязвлением самолюбия. Унижением. Несоответствием желаний с возможностями. (Изобретатель этой пытки, наверно, хихикал, потирая руки.) Наказание наблюдением страданий близких. Наказание наблюдением торжества врагов.
Физические лишения. Братоубийство. Пытки страхом. Пытки ревностью. Пытки завистью. Пытки угрызением совести.
Какой набор утонченных и изощренных средств.
И еще одна пытка, за изобретение которой кто-нибудь получил соответствующую премию.
Даже сам, поистине райский антураж нашей планеты, ее умопомрачительная красота тоже не есть ли одно из главных и коварных орудий, ибо жалко же расставаться, жалко же уходить от такой красоты. И мысль об этом мучает человека чуть ли не с детских лет.
Но тут в случае с красотой земли, пожалуй, есть и просчет. Ссылаюсь на стихотворение Бунина – одно из лучших в русской, да, наверно, и в мировой лирике.
Хотя жизнь самого Бунина была, конечно, хождение по мукам.
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет – господь сына блудного спросит:
Был ли счастлив ты в жизни земной?
И забуду я все – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав.
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным коленям припав.
* * *
Человек, побывавший в Мексике, говорит:– Удивительно, что у Мексики такая протяженная граница с США, притом не строгая, и все же Мексика сохраняет свою самобытность, Америка не подавила ее.
Но дело в том, что у Америки нет столь яркой национальной самобытности. Чем же подавлять?
* * *
Существует распространенное мнение, будто необходимость писать канонизированные сюжеты сковывала инициативу русских живописцев, держала их в деспотических рамках.На самом же деле это означало, что у художника было отнято право не думать над тем, что называется литературной стороной живописного произведения, а я бы сказал, что ему было подарено право не думать над ней.
Не думая над внешней стороной «картины», художник мог сосредоточить все свои живописные способности на чисто художественных сторонах своего искусства.
Он шел не вширь (каждый раз новый сюжет), а в глубину своего искусства: каждый раз все новые и новые задачи в области цвета, линии, композиции, каждый раз – новое решение этих задач.
* * *
Кто-то однажды первый сказал: «Руку отдам на отсечение». И пошло крылатое словцо и держится века. Почему оно держится? Потому, вероятно, что первый, кто сказал, действительно готов был отдать руку на отсечение. А может быть, даже и отдал.* * *
Палиха, Бутырский хутор, Сивцев Вражек, Соломенная сторожка, Марьина роща… Ничего этого на самом деле уже нет. Остались одни названия, напоминающие нам о том, что там некогда был овраг, там горелый лес, там хутор, там роща. Подлинное содержат ушло из-под этих слов, и они прикрывают теперь совсем другую действительность: асфальтовые улицы, многоэтажные дома, универмаги…Точно такая же метаморфоза произошла и со словом «Россия», которое мы употребляем, применяя к новому социалистическому государству.
* * *
Музыка написана. Но, оказывается, от дирижера зависит ее трактовка. Я все искал – на что похожа роль дирижера, если взять литературу. Пожалуй, больше всего на роль переводчика с какого-нибудь языка. Ведь переводчик в уже написанное Гете, Бернсом, Шелли, Верхарном и кем бы то ни было тоже привносит свои оттенки, акценты, свое звучание.* * *
Философы, искусствоведы, социологи и политики спорят о соотношении и взаимодействии национального и всеобщего. Но вот я беру книгу под следующим названием: «Ручная книга русской опытной хозяйки, составленная из сорокалетних опытов и наблюдений доброй русской хозяйки К. Авдеевой. В трех частях. Издание девятое. Москва. У книгопродавцев Салаева и Свешникова 1859 г.» Читаем:«Еще несколько слов о прилагательном – «русской». Моя книга назначается именно для русского хозяйства, я говорю о русском национальном столе, русских кушаньях, русской кухне.
Не порицая ни немецкой, ни французской кухни, думаю, что для нас во всех отношениях здоровее и полезнее наше русское, родное, то, к чему мы привыкли, с чем свыклись, что извлечено опытом столетий, передано от отцов к детям и оправдывается местностью, климатом, образом жизни. Хорошо перенимать чужое хорошее, но своего оставлять не должно и всегда его надобно считать всему основанием».
А ведь лучше-то, пожалуй, не скажешь.
* * *
Бывает искусство, как варенье, которое отбивает аппетит к настоящей еде. Человек голоден, ему хочется и мяса, и лука, и хлеба, и помидоров, и горячих щей. Но если дать ему в это время три столовых ложки варенья, чувство голода пропадает, будто бы и поел.* * *
У каждого явления есть два полюса, вернее, каждому явлению мы можем подыскать парную противоположность. Противоположны и находятся в паре тепло и холод, свет и тьма, белое и черное, сладкое и горькое, сухое и мокрое, тишина и шум, верх и низ, веселье и скука, любовь и ненависть, тоска и радость, вражда и дружба, злое и доброе, детство и старость, жизнь и смерть, наконец.Казалось бы, наиболее напрашивающаяся пара: счастье – несчастье. Даже слово одно и то же, разница лишь в частице «не». И однако, если хорошенько вдуматься, в этой паре существует только один полюс, а именно – несчастье, антипода же нет. Антипод несчастья существуя только теоретически, умозрительно в воображении людей.
В самом деле, всякий знает, что такое несчастье, но никто не знает, что такое счастье. Великие философы не дали до сих пор нужной формулы и никогда не дадут. Дело в том, что счастье – это всего лишь отсутствие несчастья. Если не называть этим великим словом более мелкие или более крупные удачи и радости, каждой из которых найдется своя законная пара. Удача – неудача, выигрыш – проигрыш, свидание – разлука, попадание – промах, богатство – бедность, здоровье – болезнь, мир – ссора.
* * *
Писатель, если он зрелый, как бы создает своим творчеством единую мозаику, хотя и не последовательно. Тот рассказ ляжет в верхний левый угол, то стихотворение – в правый угол, а эта повесть, возможно, в центр композиции… Посторонним сначала и не видно, что тут задумано единое целое. Но художник-то сам держит всю композицию в голове и постепенно ее исполняет.Однако многое делается им второстепенного, побочного, что никогда не ляжет в главное полотно. Дежурные статейки и многое, многое дежурное.
Так что возможен разговор между хорошо знакомыми людьми:
– Ты что сейчас пишешь?
– Рассказ.
– В мозаику?
– Увы, нет.
Или напротив:
– В мозаику. Только в мозаику.
* * *
Лучше пройти через муки роста и потом со зрелостью прийти к определенным успехам, нежели сначала, сразу окунуться в шумный успех, а потом прийти к мукам уже бесплодным и неизлечимым.* * *
У меня есть приятель, который работает в учреждении, занимающемся разъяснением широким массам тех или иных, ну, скажем, экономических акций…Разъяснение это направлено всегда на теоретическое обоснование и на оправдание того, что уже произошло в жизни.
Однажды я узнал, что, перегородив большую реку затопили степь, где паслись тысячи и десятки тысяч овец.
Мне интересно было узнать, как мой приятель будет оправдывать это затопление. Ведь у него, наверно, готова уже какая-нибудь формулировка. Я высказал свои огорчения по поводу загубленной земли. Приятель незамедлительно сказал:
– Напрасно огорчаешься. Еще неизвестно, что для народа лучше: баран или сазан.
* * *
В Древней Греции тоже были пожилые, бесформенные женщины и мужчины на тонких ножках, с большими дряблыми животами. Но древнегреческие ваятели обманули нас. Они ваяли в мраморе мужчин и женщин юных и стройных, как боги. В результате мы знаем каково было представление древних греков о красоте но не знаем, каковы же были греки и гречанки на самом деле.* * *
Абстрактное искусство в живописи, в поэзии, скульптуре, даже в театре. Расщепление формы.Унылый натурализм – окаменелость, окостенелость, мерзлота.
Но в том-то и дело, что в природе существуют две критические точки, на которых кончается жизнь: точка замерзания и точка кипения, когда предмет либо окаменевает, либо испаряется, теряя форму.
Мне кажется, что и в искусстве есть эти критические точки, эти полюсы, спорящие между собой, а между тем в чем-то очень сходящиеся. В том именно, что ни в той, ни в другой точке жизни нет: в одном случае она заморожена, в другом случае – кипяток и пар.
Истинная, теплая, полнокровная, живая жизнь находится не в точке замерзания и не в точке кипения, но где-то посередине шкалы.
* * *
Некоторые критики вдруг обрушиваются на какую-нибудь книгу, говоря, что она, книга, искажает действительность.Но, может быть, книга искажает не действительность, а то представление о действительности, которое у критиков существует и с которым они боятся расставаться.
* * *
К вопросу «рассказать» и «сказать». У К. Симонова есть стихотворение «Жди меня». Оно общеизвестно. В нем поэту удалось очень много сказать от имени всех, кто в то время воевал вдали от жен и любимых.Потом К. Симонов написал сценарий «Жди меня» – самостоятельное произведение искусства. Потом был фильм «Жди меня» – самостоятельное произведение искусства. Конечно, в фильме рассказано было больше, чем в стихотворении: эпизоды войны – фронта и тыла, разные подробности. Но сказано все было уже в стихотворении, и ничего сверх этого фильм не сказал. И мы все больше помним несколько стихотворных строк, нежели фильм, идущий около двух часов,
* * *
Записная книжка – протез памяти.* * *
В институтах мозга изучают мозг того или иного человека, рассматривают в микроскоп, определи химический состав.Это все равно, как если бы попала к нам книга из неведомой цивилизации на совершенно недоступном языке. И вот мы стали бы определять химический состав ее бумаги, типографской краски, кожи на переплете.
Но книга осталась бы непрочитанной. И никакие анализы не помогли бы нам узнать ее иную, духовную сущность.
Мне кажется, это относится не только к изучению мозга, но и к изучению природы вообще.
* * *
Как понимать сочетание традиций и новаторства?Как понимать сочетание корней и листьев одного дерева, как понимать сочетание истоков и устья одной реки, как понимать сочетание подножия и вершины одной горы?
* * *
Для того чтобы написать автобиографию, я должен был бы помимо прочего рассказать о всех людях, с которыми мне так или иначе приходилось встречам а также обо всем, что я успел перечувствовать и о чем передумал, живя на земле.* * *
Наука может уничтожить гору Эверест или даже ликвидировать Луну. Но она не может сделать хоть чуточку добрее человеческое сердце. Здесь начинается роль искусства.* * *
Композитор делает музыку, но и музыка делает его. Точно так же любая профессия, любая работа делает своего делателя, формирует склад его ума, души, характера и даже внешность.Леонов высказал в связи с этим мысль, что, может быть, не случайно революция делалась руками, главным образом металлистов и матросов.
* * *
Искусство нужно воспринимать дилетантски, так, как его воспринимает большинство людей, тех, для кого оно, в сущности, и создается. Но если это, конечно, не та степень, когда про Венеру говорят: «Какая-то голая баба, а кругом кусты».* * *
Для писания басен, кроме поэтического или драматического таланта, необходимо самое обыкновенное остроумие, которое тоже дар, как поэтический, певческий или иной.Поэту, прозаику не обязательно быть остроумным.
Баснописец должен быть таковым. Блеск остроумия создает настоящую басню.
* * *
Знания, как и впечатления жизни, как и словарный запас, бывают активные и пассивные. Можно приобрести огромное количество знаний, которые никогда не понадобятся. Как если бы нахватать бумажных денег, обращающихся на Марсе.* * *
Есть уменье: из легкой проволочки, выгибая ее искусно, делать этакие контурные портреты в профиль, где уловимо сходство. И вот мы смотрим, и любуемся, и даже говорим: как здорово!Но существуют: темпера, масло, тушь, гуашь, пастель, уголь, карандаш. Огромное количество современных стихов – именно проволока. Этакая проволочная поэзия.
* * *
Поэзия есть искусство в его чистом виде, экстракт, квинтэссенция искусства, то золото, которое в других видах искусства может присутствовать, как в сплавах, лишь в виде примеси.Речь идет, разумеется, о поэзии, а не о стихах.
* * *
Вчера мы катались с горы на лыжах. Гора была длинная, ровная, плавная. Кататься с нее было одно удовольствие.Моя спутница говорит:
– Всем хороша гора. Но очень уж ровна. Не хватает хотя бы маленькой ухабинки.
Ах, как не хватает нам ухабинки в наших повестях и романах!
* * *
Голую мысль можно упаковать в логическую математическую или химическую формулу и в этой прочной упаковке хранить и разослать всем, и все прочтут и мысль станет всеобщим достоянием.* * *
Сильное чувство: любовь к женщине, любовь к Отчизне, восторг перед творением природы – тоже можно сообщить другим. Но для этого нет иного способа, кроме искусства.* * *
Бывает литература сфокусированная и несфокусированная. Я не хочу сказать, что одна из них второсортна. Просто писатель должен заранее решить, что собирается делать: много и интересно рассказывать – «Фрегат «Паллада», «Былое и думы», «История моего современника», биографическая трилогия Толстого… Или много сказать: «Обломов», «Дубровский», «Палата номер шесть», «Сорок первый»…* * *
Всякое искусство, – и об этом очень хорошо знают актеры на сцене, ибо у них это проявляется нагляднее и резче, – есть диалог между художником и публикой.Грубее всего, но зато и точнее всего можно сравнит всякое искусство с игрой в теннис, где хорошая, красивая игра зависит от обеих сторон. Ибо, если игрок будет делать хорошие посылки мяча, но в ответ не будет получать хороших обратных подач, то никакой игры вообще не получится.
* * *
Два интеллигента спорили, какой бывает снег. Один говорит, что бывает и синий. Другой доказывал, что синий снег – это чепуха, выдумка импрессионистов, декадентов, что снег и есть снег, белый как… снег.В этом же доме жил Репин. Пошли к нему разрешить спор. Репин не любил, когда его отрывали от работы. Сердито он крикнул:
– Ну, чего вам?
– Какой бывает снег?
– Только не белый! – и захлопнул дверь.
* * *
Самолету нужна бетонированная дорожка, чтобы разбежаться. Но для полета ему нужно небо. Стихотворение тоже должно иметь разбег. И лишь в определенной точке переходить на свободный полет, на паренье. Разбежка происходит на точных конкретных деталях, на зримых и ярких образах. В воздух же, в небо поднимают крылья отвлеченной и чистой мысли.Иногда на разбег тратится третья часть стихотворения, иногда половина, иногда (очень часто) стихотворение так и не взлетает. А вот классический пример того, как паренье началось на второй строке. Строфа Владимира Луговского:
Мальчики играют на горе.
Сотни тысяч лет они играют.
Умирают царства на земле —
Детство никогда не умирает.
* * *
Научимся делать все синтетическое: хлеб, ткани, мясо, овощи, даже зелень. Из нефти, из каменного угля. Но и нефть и каменный уголь рано или поздно кончатся. Даже если превращать в хлеб гранит, то и гранит весь будет съеден.Я хочу сказать, что это есть расходование земли в чистом виде, расходование без отдачи, без восполнения.
В то время как выращивание хлеба, винограда, деревьев, льна, хлопка не расходует землю, не обедняет ее, но обогащает, год от году прибавляет к ней.
* * *
Наука с ее формулами, выкладками, умозаключениями призвана организовывать интеллектуальную сторону человеческого сознания.Искусство же призвано организовать эмоциональную сторону сознания, ибо если наука есть память ума, то искусство есть память чувств.
* * *
Поэты учат людей понимать красоту. У Карамзина в его славных «Письмах русского путешественника» записано про двух поэтов: «Весна не была бы для меня так прекрасна, если бы Товсон и Клейст не описали мне всех красот ея».* * *
В лучших образцах поэзии все: ритм, рифма, интонация, образная система – призвано к тому, чтобы наше сознание как можно легче и свободнее погружалось в стихию смысла стихотворения.Формальные изыскания, самодовлеющие образы, нагромождение их одно на другое как бы от избытка таланта, а на самом деле от недостатка его, есть не что иное, как сетка из колючей проволоки, наброшенная на стихию замысла художественного произведения.
Сознание читателя, продираясь сквозь эту сетку, оставляет на колючках частицу самого себя. Практически это выражается в том, что каждый самодовлеющий образ, необычная причудливая рифма привлекают к себе наше внимание, заставляют нас остановиться, задержаться на нем. Мы уж читаем дальше, а закавыка образа занозой сидят в мозгу, требуя расшифровки. В то время как образная система, включая рифму, должна помогать сознанию погружаться в стихию смысла художественного произведения.
* * *
Один Пушкин, как бы он ни был велик, еще не эпоха. Чтобы получилась эпоха, нужны Грибоедов и Крылов, Тютчев и Баратынский, Батюшков и Денис Давыдов, Гоголь и Жуковский, Карамзин и Гончаров…* * *
Не положительные и отрицательные заряды, не нейтроны и протоны должны быть предметом искусства, но положительное и отрицательное в душе человека, то, что выражено извечными словами – Добро и Зло.* * *
Самобытность любят отождествлять с элементарной непосредственностью, с полной нетронутостью цивилизацией.Но дикарь не самобытен, он просто – дикарь. Самобытен человек, познавший все и при всем том сохранивший черты индивидуальности.
* * *
Белый гриб – это талант, это – гений среди грибов. Есть посредственности, есть и откровенные бездарности. С нашей потребительской, так сказать, «читательской» точки зрения.И вот часто видишь, как посредственность или даже бездарность подделывается под талант. Есть грибы, которые издали очень похожи на белые, например валуй. Валуи у нас никто почти не берет, хотя гриб съедобный и в нем можно даже найти свою прелесть. Но это уже на полном безгрибье. Разве до валуев, если вышел охотиться за белыми. Получается так: смотришь – белый, подбегаешь – валуй. Со злости ударишь его ногой. Очень часто обманывают валуи, подделываясь под грибной талант, под грибного гения – под белый гриб.
Но дело в том, что, увидев настоящий белый гриб, уже на далеком расстоянии я ни разу еще не принял его за валуй.
* * *
О престарелом алепинском почтальоне Егоре Михайловиче Рыжове я написал в «Капле росы» большую главу. Впоследствии в районной газете появилась заметочка в три строки о том, что надо бы дать Егору Михайловичу пенсию.Художник, приехавший из Ленинграда, рисовал Егора Михайловича. Во время сеанса он спросил:
– Ну, как, дядя Егор, нравится, как вас расписал Солоухин?
– Так все правильно. Но все же в районной газете написали покрепче, получше.
* * *
Двадцатый век. Самое удивительное не то, что люди летают, не то, что они скоро долетят до Луны, не то, что они расщепили атом.Самое удивительное то, что на земле продолжают рождаться дети.