- Знаю. Это тот, кто умереть хочет больше, чем жить, чтобы поскорей
встретиться с другими мертвецами.
- И с кем же хотела встретиться твоя мама?
- Со своей мамой. А папа ей говорил, что ее мама умерла
двадцать лет назад, да и при жизни от нее было мало толка.
- У вас умная дочка, - сказала мадемуазель Юго, поднимаясь.
- Пойдет в школу - поглупеет.
- Я вас, наверно, еще раз побеспокою. В самом недалеком будущем, -
порадовала меня мадемуазель Юго, прощаясь.
- А тебя посадят на электрический стул? - спросила Танюша, когда мы
остались одни.
Вот чего, оказывается, не хватает моей Танюше для полного кайфа.
Странно, что мамзель не догадалась спросить Танюшу о Володе.
Тот, в самом деле, мало способствовал укреплению наших семейных уз,
хоть они и поизносились до его приезда. Но Володя усилил и перенаправил мои
подозрения - пока что по поводу нашего семейного бюджета. Ревность пришла
чуть позже, когда до меня дошло, что окутан ее ложью, в которой она сама
запуталась. А я и вовсе перестал к тому времени понимать, на каком свете
нахожусь. Любую ложь я раздувал в измену, в умолчаниях искал тайный смысл.
Стал невыносим - сознаю это с опозданием и сожалением. Хоть и понимал, что
бесполезно делиться своими сомнениями с женщиной, которую ревную, не
удержался.
- Я же тебя не ревную, - уклончиво сказала она.
- Не даю повода, потому и не ревнушь.
- Да сколько угодно! Телок вокруг тебя в колледже навалом. Мне все
равно.
- Ты не любишь меня, вот тебе и все равно. А мне не все равно.
- С каких это пор ревность стала показателем любви? Помнишь, что по
этому поводу сказал Ларошфуко? В ревности больше самолюбия, чем любви.
- А у тебя ни самолюбия, ни любви!
Слово за слово, наш разговор переходил в скандал. Как всегда. А теперь
все чаще и чаще. Скандал стал у нас семейным ритуалом. Ей - как с гуся вода,
а у меня - мощный выброс адреналина, перехват дыхания, дикое сердцебиение.
Скандалы - не по возрасту мне. Или это у нее неосознанное стремление к
независимости - стать поскорее вдовой, сведя мужа в могилу?
До меня не сразу дошло, что ее сущность - не ложь, а тайна. Потому,
собственно, и ложь, чтобы скрыть тайну, которую я просто обязан был вызнать,
чтобы окончательно не свихнуться. Ложь для нее была эвфемизмом реальности,
которая в голом виде была для нее невыносима - вот она и убегала от нее в
мир фантомов. Ведь даже ее мнимое, как потом выяснилось, еврейство - не
только практическая выдумка, но и мечта о счастливом детстве, а у нее не
было даже сносного. По самой сути своей, она была эскапистской. Но ничего
этого я тогда не понимал.
В очередной раз, когда поймал ее на лжи, она мне прямо так и выложила:
- Ты же и заставляешь меня лгать, следя за каждым шагом, за каждой
тратой.
- Опять я виноват! Поразительная у тебя способность - с больной головы
на здоровую.
- У нас общий счет в банке, общие кредитные карточки...
- Да, но зарабатываю я один!
- Хорош! Попрекаешь меня своими заработками! А кто с утра до вечера
возится с твоей дочкой? На ком все хозяйство? Готовка? Кто подает его
величеству завтрак, лэнч и обед? Согласна - давай махнемся: ты будешь
заниматься домашней работой, а я - зарабатывать.
Тут я не выдержал:
- Где и как?
- Да хоть в притоне! Блядью!
- Блядью? - повторил я ошалело.
- А по-твоему брак - не узаконенная проституция на выгодных для мужчины
условиях?
- Тебя никто не неволил, - рассердился я, но ее уже понесло.
- Единственное отличие профессиональной проституции от
непрофессиональной под названием "брак" - что жена предоставляет мужу
разнообразные услуги, включая сексуальные, задаром.
- А как насчет любви? - поинтересовался я у этой взбесившейся фурии с
матримониальным статусом моей жены и феминистскими заскоками.
- Любовь? - как-то уж совсем грубо расхохоталась она. - Мужская
выдумка, чтобы меньше платить либо не платить вовсе!
- Ты говоришь с чужого голоса, - сказал я, разумея ее братана и зная по
прежним скандалам, что выяснять с ней отношения - пустое времяпровождение,
сотрясение воздуха.
- Хочешь знать, я - настоящая шлюха. И не в фигуральном смысле, а в
самом что ни на есть прямом, - продолжала она наговаривать на себя. -
Предпочитаю в таком случае притон. Какая ни есть, а независимость. Все
лучше, чем выслушивать твои мелочные попреки.
- Ничего себе мелочные! Лучше скажи, куда ты просвистела те семь тысяч!
Тут она схватила свою сумочку и грохнула дверью. Всю ночь места себе не
находил, хотел звонить в полицию, но что-то меня удержало. Во всем корил
себя. Дал слово: если вернется жива-здорова - ни одного упрека. В смысле
денег слово свое сдержал, тем более таких значительных снятий со счета
больше не было.
Явилась на следующий день к вечеру, когда я уже был в полном отчаянии.
Был так рад, даже не поинтересовался, где провела ночь. Уложили Танюшу, а
сами миловались - ну как в первый раз. Такого рода ссоры, если только не
кончаются кромешным разрывом, укрепляют постельные отношения. В ту ночь она
впервые была не просто ласковой, а страстной. Или имитировала страсть.
Теперь уже не знаю.
В постели она обычно была простушкой, вся инициатива исходила от меня,
мне было приятно чувствовать себя профессором любви, а ее ничтожный и, к
тому же, насильный опыт я приравнивал к нулю. Развращал я ее в меру, никаких
особых изощренностей, а тем более извращенностей в нашей любовной жизни не
было: возраст у меня не тот, да и есть все-таки некоторое различие между
женой и блядью, считал я.
Так вот, в ту ночь она была совсем иной, чем знал ее прежде. Впервые -
раскованной: перехватила инициативу, проявив изобретательность и
продемонстрировав ухватки и приемы, мне неведомые, несмотря на возраст,
многобрачие и дюжину женщин, с которыми имел дело. Чего ханжить: мне было
очень хорошо, но наутро мой рассудок уже рыскал в поисках объяснений. Либо
бабы изначально опытнее мужиков - либо...
С той ночи и началась моя ревность и сосредоточилась на ее брате: если
она крутит на стороне, то с ним. С кем еще? Тут я и понял вдруг, что их
физическое несходство и разные фамилии могли быть, а могли и не быть
следствием того, что у них одна мать, но разные отцы. А что если они вовсе
не брат и сестра? Литературные прецеденты сыпались как из рога изобилия -
начиная с притворившихся в Египте братом и сестрой Аврама и Сары и далее.
Подозревал в них давних любовников, которые возобновили отношения после
нескольких лет разлуки. Мне казалось, что их тела знают друг друга, и никуда
было не деться от этого преследующего меня кошмара.
Я готов был простить ей прошлое, но не настоящее. Но и для того, чтобы
простить прошлое, надо знать его. Нельзя простить, незнамо за что.
Может, Лена и покончила с прошлым, пойдя за меня замуж, но появился
лжебрат и тянет ее обратно, по любви или шантажируя - не все ль равно! В
любом случае, он превосходил меня в своем знании Лены: в отличие от него, я
не был допущен в ее прошлое, а то как раз и составляло ее тайну. Точнее, их
совместную тайну! Вот что меня сводило с ума.
Подозрительным казалось теперь и то, что я так редко сталкиваюсь с
Володей - Лена предпочитала с ним встречаться tete-a-tete либо на прогулках
с Танюшей. Да и дыру в нашем бюджете чем еще объяснить как не денежными
подачками мнимому брату. Альфонс! Жиголо! Натурально, я не мог высказать
свои подозрения прямо, чтобы не выглядеть в глазах Лены полным идиотом в
случае ошибки. А ревность, загнанная внутрь, гложет еще сильней. Вот уж,
действительно, зеленоглазое чудище, повреждение ума: ревность не от того что
любишь, но потому что хочешь быть любимым. Мне катастрофически не хватало ее
любви, а здесь как раз и подвернулся Володя.
Я понял, что не обрету покоя, пока не раскрою ее тайну, чего бы мне ни
стоило, а потому решил предпринять келейное расследование.
Нет, я еще не докатился до того, чтобы нанимать частного сыщика, чтобы
тот выследил Лену во время ее участившихся отлучек. Я пошел иным путем и
решил заглянуть в ее прошлое. Узнать, в частности, брат ей Володя или нет.
Некоторые возможности для этого у меня имелись.
В предыдущую эпоху - холодной войны и конфронтации двух супердержав,
одна из которых с тех пор исчезла с карты мира и с лица земли - я довольно
часто ездил в Россию по культурно-университетскому обмену. Не удивительно,
что раз-другой мне пришлось столкнуться с всемогущим тогда КГБ: однажды - на
таможне, при перевозе в Москву нескольких книг, которые были тогда под
запретом; другой раз в Питере - во время посещения мастерской
художника-нонконформиста, когда меня задержали и слегка припугнули. Не то
чтоб струхнул, но при тогдашнем произволе властей, мне могли пришить
какое-нибудь дело. Знаю, русские часто корили иностранцев малодушием, но что
делать: они привыкли к условиям своего существования, у них - своего рода
иммунитет, которого у нас нет. Вопрос скорее физиологии, чем морали. Это как
желудок: наш, избалованный американской стерильной едой, мгновенно реагирует
на полную микробов пищу в странах третьего мира, да в той же России, в то
время как привыкшим аборигенам - хоть бы хны. Теперь-то я просек их
психологический расчет: сначала запугать, а потом обласкать. Методом кнута и
пряника. Короче, после хама и жлоба, который меня допрашивал, угрожая и
шантажируя, я попал к другому следователю, который дружески со мной
потрепался на общие темы и отпустил с миром, извинившись за не в меру
ретивого коллегу. На этом, однако, наши отношения не кончились. В каждый мой
приезд в Россию, он звонил мне, и мы с ним встречались.
Конечно, я сознавал, что он меня прощупывает и снимает кой-какую
информацию с наших разговоров, но успокаивал себя, что никого из моих
русских знакомцев не выдал, не подвел, не скомпрометировал. Полагаю, нужен
был ему для бюрократической галочки - еще, мол, один иностранец на крючке.
Агент влияния, так сказать. Не исключаю также, что чисто по-человечески он
испытывал ко мне некоторую симпатию. Я к нему тоже - не сразу, но привык и
даже привязался. Как мышка к кошке (шутка). Был он мне интересен - не сам по
себе, конечно, но как представитель мощной и таинственной организации. Мы
как бы заключили молчаливое соглашение - за мой с ним безобидный треп власти
смотрели сквозь пальцы на мои русские связи, в таможне я проходил без
досмотра, мог везти в оба направления что хочу, чем и пользовался: туда -
запрещенные книги, оттуда - рукописи и картины нонконформистов.
Идеологический экскьюз для моего коллаборационизма. Не удержался и
разок-другой переправил несколько псковских икон 16-го века, имея с того
некоторый гешефт. Звали моего питерского покровителя Борисом Павловичем.
Когда империя зла рухнула в одночасье, а с ней вместе и учреждение, в
котором он служил, Борис Павлович мигом сориетировался и организовал частное
сыскное агентство - благодаря прежним, кагебешным связям, крупное и
престижное. Лично он прославился обнаружив многострадальную "Данаю"
Рембрандта, которую похитили из реставрационных мастерских, где ее чинили
после того, как какой-то литвак продырявил ей лобок ножом и залил купоросом,
протестуя против оккупации своей родины. Презабавная история, читал о ней
роман эмигрантского писателя Владимира Соловьева, который живет по соседству
со мной в Куинсе (шапочно знаком): там мой приятель является собственной
персоной и под своим именем. И вот приезжаю уже в демократическую Россию, и
Борис Павлович тут как тут: традиционно мне звонит, я с ним встречаюсь, но
уже не подневольно, а из любопытства - как с одним из "новых русских",
которые уже обрастали мифами, пусть пока что в форме анекдотов. Он же мне их
и рассказывал. Вот несколько образчиков:
Заходит НР к ювелиру и спрашивает золотую цепь с крестом на шею.
Рассматривает, примеривает, а потом говорит продавцу: "Только акробата с
креста уберите."
Два НР встречаются в Париже. "Я тут галстук за полторы штуки зеленью
отхватил", - хвастает один. "Ну и дурак! - отвечает другой. - Здесь за углом
точно такой же продается за две."
Лежит в гробу НР - в дорогом костюме, на пальцах кольца, на шее толстая
золотая цепь. Мимо проходит старушка, глядит на покойника и причитает:
"Живут же люди..."
Короче, в новых условиях свободной России мы с ним сдружились на
добровольной основе. Вот я и попросил его о дружеской услуге - выяснить все
про российское житье-бытье моей жены и ее брата, если он ей брат. Готов был
заплатить, но Борис Павлович наотрез отказался. Настаивать я, понятно, не
стал, да и кто в наше время от халявы нос воротит. На эту тему тоже есть
анекдот о НР, который сидит на презентации в новом банке напротив
англичанина, а тот ничего не ест.
"Почему вы ничего не едите, сэр? - спрашивает НР. - Ведь это все
бесплатно."
"Спасибо, но мне не хочется."
"А почему вам не хочется, когда все бесплатно?" - настаивает НР.
"Наверно потому, что я не голоден", - говорит англичанин.
"Вы хотите сказать, что едите только когда голодны?"
"Совершенно верно."
"Ну ты, блин, как животное."
Борис Павлович обещал перезвонить недели через две - как только соберет
необходимые сведения.
Однако события тоже не стояли на месте - вот что произошло, пока я ждал
от него известий.
После очередной семейной разборки, Лена снова исчезла - на этот раз
вместе с Танюшей. На третий день ее отсутствия я догадался, наконец, что она
выполнила свою угрозу: рванула обратно в Россию. Хоть и нисколько не
сомневался в этом, но решил все-таки проверить - ни на одном российском
рейсе они не были зарегистрированы. Тогда я расширил поиски, и компьютер,
наконец, выдал имя моей жены: билет был куплен на рейс Нью-Йорк-Париж
пакистанской авиакомпании. Как ни странно, но билет заказан был еще два
месяца назад, а дата проставлена совсем недавно. На этот раз мне крупно
повезло - судя по этой дате, Лена должна была улететь в тот самый день,
когда я все это выяснил. Времени в обрез, я помчался в Ди Эф Кей. В
настроении был боевом: если бы мне и не удалось задержать Лену, то умыкнуть
Танюшу я бы ей не позволил ни в какую, пусть даже пришлось бы прибегнуть к
помощи полиции. Костьми бы лег, а Танюшу не отпустил!
Посадка была объявлена, но пуск еще не начался. Пассажиры на
пакистанский рейс сбились в небольшом зале, я обошел их трижды,
протискиваясь среди смуглокожих в чалмах, чадрах и паранджах, но Лену с
Танюшей так и не обнаружил. Мелькнула некто похожая на мою присуху, бросился
за ней, но она была как раз на выходе из этого мусульманского закутка, так и
не нагнал: видел издалека, со спины - мог и ошибиться. Примостился у
колонны, держа под наблюдением вход в закуток. Начался пуск, и когда
пассажирская очередь пошла на убыль, подумал вдруг: потому и выбран
пакистанский рейс, чтобы Лена могла улизнуть под чадрой. Но я мог ручаться,
что Танюши среди галдящих детишек не было. В самый последний момент, когда
посадка была закончена, увидел бегущую парочку - мгновенно узнал! Они уже
стояли у контроля, когда я их нагнал и резким движением развернул мужика в
ермолке к себе: не ошибся - блеснул в меня золотой фиксой. Опознавательный
знак. Зато женщина оказалась не та: молодая незнакомка, запуганное лицо,
вижу первый раз.
- Где Лена? - крикнул я, хватая Володю за грудки.
Подбежал полицейский и оттащил меня.
- Где Лена? - повторил я, с трудом сдерживая бешенство.
- Вам виднее, Профессор, - сказал Володя и странно как-то на меня
глянул.
Я повернулся и побрел обратно не солоно хлебавши, гадая по пути,
упустил я Лену или нет. А если Володя, действительно, не знает где она?
А где Танюша?
Было еще рано, возвращаться в пустую квартиру тошно - вот и мотанул на
Лонг-Айленд, где знал несколько таких райских местечек - малолюдных,
укромных, особенно в мертвый сезон и в будни, что считаю их моим личным
владением, которым, еще в период жениховства, поделился с Леной, и она,
наложив табу на "багамский треугольник" на южной клешне между Саг-Харбором и
Хамптонами, сама потом призналась, что Лонг-Айленд смягчил культурный шок и
примирил ее с Америкой. Предпочитала мало-, а еще лучше и вовсе безлюдные
места.
Я - тоже.
Как уже говорил, не чужд морской романтике, которая на самом деле
морская реальность, а романтика только для сторонних. Много путешествовал,
душа моя пропиталась солью дальних и ближних странствий. Знаю повадки
океана, как мгновенно он меняется, каждый раз другой, словно не один он, а
множество. И как меняется человек на океане, само его мироощущение. Куда
дальше - если не смыть океанскую соль горячей струей душа, всю ночь снятся
кошмары: мне однажды - что я женщина и работаю в публичном доме. Может и мое
катастрофическое восприятие происходящего со мной и окрест в последнее время
вызвано моей океанской, насквозь просоленной душой? Как мечтал в молодости
переселиться с земли на воду и в качестве эксперимента пространствовал
как-то больше года на яхте, ни разу не ступив ногой на сушу. Я и Лене
предложил нечто подобное, и она, хоть и не умела плавать, живо откликнулась.
Нашим планам, однако, помешало появление Танюши, которую мы вовсе не
планировали: Лена забеременела сразу же, в наш медовый месяц в Риме.
На этот раз я махнул к штатному парку Роберта Мозеса на Огненном
острове, но съехав с моста, свернул не направо, а налево от фаллической
башни - в сторону маяка, к которому проложен сквозь дюны деревянный пандус
для пешеходов (изначально для калек). Не было случая, чтобы эта прогулка
меня разочаровала, хоть я и совершал ее раз сто наверно: сначала один, потом
приохотил Лену, которая полюбила Лонг-Айленд, за упомянутым исключением, и я
никак не мог понять почему, пока не выследил ее однажды там, а в Фанди она
мне все выложила как на духу. И назавтра исчезла.
Чаще всего мы были здесь совсем одни, не считая летящих в Европу или
возвращающихся из нее самолетов, один из которых - TWA - рухнул неподалеку
без видимой на то причины. Если кто и попадался навстречу, то какой-нибудь
чудак вроде нас, но не искажал ландшафт, а был такой же его законной частью,
как лани, которые доверчивы, как дети, и, попрошайничая, подходят вплотную,
а получив или не дождавшись, скачут прочь, высоко задрав задние копыта, с
излишней, ненужной какой-то грацией. Даже пугливые зайцы здесь безбоязненны
и об них только что не спотыкаешься, а хитрый лис подпускает на расстояние
каких-нибудь пяти-десяти шагов и сверлит взглядом, разгадать который никому
не дано. Весной, по вечерам, мы с Леной слушали лягушачьи концерты, которые
лично я предпочитаю птичьим: знаю два-три таких болотца в дюнах, которые
ничуть не хуже соловьиного сада. Слушателей и поклонников эти сверхчуткие
существа не жалуют, предназначая серенады исключительно своим прекрасным
дамам: стоит приблизиться - один за другим замолкают.
В заливе - а Огненный остров вклинился между океаном и заливом - мне
попалась моя старая приятельница одинокая голубая цапля: осторожно
переступая с ноги на ногу и вытягивая змеиную шею, прохаживалась в
прибрежном тростнике и выуживала что-то в водорослях, выделяясь своей
фальшивой статуарностью и абсолютным безмолвием на фоне по-базарному или
по-соборному крикливых, драчливых чаек. Похоже на ритуальный танец, пока она
и вовсе вдруг не застывает как памятник самой себе. Я плохо разбираюсь в
птичьих породах. Вот промелькнула парочка изумительных черных птиц с
красными погончиками, которые только в полете и видны. С тревожными криками
пролетела стая диких гусей. Проплыла небольшая флотилия - лебяжье семейство:
белоснежные предки и неказистые серые детеныши. Ярдах в ста от берега, стоя
на камне, проветривал свои крылья мазутно черный корморан, потрясающий
ныряльщик: так долго остается под водой, что нам с Леной часто казалось -
утонул, пока не обнаруживали его мирно качающимся на волнах далеко-далеко от
нырка.
Если меня больше всего занимали звери, а Лену - птицы, то Танюша была
заворожена морской фауной. Было чем! Похожие на плавучие острова,
страшилища-скаты; гигантские медузы-инопланетяне, сквозь прозрачные купола
которых угадываются таинственные миры; валяющиеся на песке голубые крабы,
выеденные изнутри чайками; трупы морских коньков, ежей и звезд; утконосый
осетр с каменистыми наростами по всему телу, на которого мы как-то
наткнулись; наконец, похожие на солдатские каски, исполинские крабы с
устрашающими шпагообразными носами, которые выползают парами на берег и
зарываются в песок совокупляться. Их носы - это хвосты, по-русски так и
зовутся мечехвостами, несмотря на страховитость, безобидны и беспомощны и
совершают ежегодное коллективное самоубийство на манер религиозных
фанатиков. Точнее - самоубийством кончают только самцы, исполнив свой долг
перед природой. Да и вовсе это не крабы, а ископаемая родня пауку, но под
панцирем - какими диковинными, непредсказуемыми путями пошла эволюция, если
только Великий Инкогнито не создал наш мир изначально как есть, зараз, в
неполную неделю. Жаль взял себе выходной день - мир был бы совершеннее, если
бы Бог работал полную неделю не покладая рук.
Однажды мы видели выбросившегося кита, а как-то наткнулись на шесть
мертвых черепах, не сразу догадавшись, что они попали в сеть и задохлись под
водой. Лена чуть не плакала над бежняжками. Ее сочувственный антропоморфизм
распространялся и на тех несчастных, которых рыбаки вылавливают здесь вполне
сознательно - голубая рыба, камбала, маленькие акулы, угри, лобстеры и даже
меч-рыба. Рыба здесь идет косяками, ее можно ловить голыми руками, она
беззащитна перед человеком.
Я шел по берегу, вдыхая дивные запахи - был вечер, природа приходила в
себя от полдневного зноя; я - вместе с ней. Только не от зноя, а от всех
обрушившихся на меня несчастий - расслабился по полной программе. А настой
этот незабываем, нерасчленим и неопределим, богат и сложен по составу:
камыш, шиповник, жимолость, осока, боярышник, многообразные сорта малорослой
хвои, пропитанные йодом морские водоросли, гниющие моллюски и черт знает что
еще, включая соленый океанский ветер.
Подошел к маяку, который возвышается над плоской водно-дюнной ведутой и
зрительно держит ее горизонталь: толстенный черно-белый ствол прорублен
редкими окошками с изящными голландскими переплетами, на самом верху -
застекленная сторожевая вышка с крутящимся прожектором и шпиль над нею.
Странным образом, мощный этот маяк стоит не на берегу, а среди дюн,
вырастая, как гигантский гриб либо фаллос, прямо из-под земли, в четырех с
половиной милях от западной оконечности острова, где он был изначально
поставлен полтора столетия назад. Нет, никто, конечно, не перенес его внутрь
острова - это сам остров с тех пор двинулся так далеко на запад, намывая
песок и удлиняясь, но одновременно сужаясь, вытягиваясь, как струна, и хоть
на наш век может и хватит, но в конце концов волны сглотнут Огненный остров,
океан и залив сольются, а на его месте будет гигантская отмель с торчащим
над водой маяком, которой возвратит себе былое значение и будет указывать
судам на опасность. Отнюдь не метафора: в каждый ураган, которые здесь
случаются все чаще и чаще - с 1635 года около 250-ти, а в этом сразу два - и
местными жителями воспринимаются апокалиптически, океан наступает на сушу,
отвоевывая пядь за пядью, меняя конфигурацию берега неузнаваемо. И никакие
дренажные работы, которые регулярно ведутся, не остановят трансгрессию:
экологически остров обречен, что придает ему прижизненную мемориальную
ценность.
И вот эта его человеческая смертность, в отличие от остальной вечной
природы, привязывает к нему еще сильнее, делает любовь к нему почти
болезненной. Как и мою - к Лене.
Этой весной, когда с ней и Танюшей возвращались из Москвы и самолет
спустился с заоблачных высот и был уже виден изрезанный берег и бьющие в
него волны, прильнул к иллюминатору и гадал: Гаспе? Новая Шотландия? Акадия?
Тресковый Мыс? - и только тогда узнал Лонг-Айленд, когда увидел внизу наш
маяк.
Зачарованное место, скажу вам.
Сам не знаю почему, ни с того ни с сего взял и расплакался.
Я шел и шел по берегу на восток, минуя один за другим свайные городки,
которые тянутся по всему 18-мильному клину Огненного острова - после
недавней бури дома стояли уже прямо в океане на торчащих из воды опорах и
были недоступны ни для хозяев, ни для воров, если таковым случится здесь
ненароком оказаться, но как это ни кощунственно, следы разрушений зрелищны,
фантастичны и добавляют красоты здешним местам. Справа - сосновые гривы на
дюнах, слева - океанские гривы. Прошел миль десять, наверно - и столько же
обратно! Проголодавшись, обдирал по пути кусты дикой сливы, которую Лена
называла алычей. Раньше я и не подозревал, что эти ягоды съедобны. А Лена
еще любила жевать плоды шиповника, из которого однажды сварила дивно пахучее
варенье.
Ни одна жена не приносила столько горестей, как она, и ни одну не любил
с такой отчаянной силой. На старости лет я познал, что такое настоящая
любовь - когда любишь не благодаря, а вопреки тому, какова есть любимая. О
этот горько-сладкий эрос! - со спокойной душой и чистой совестью краду образ
у первой поэтессы на земле, если только дочь Соломона не сочинила первые
книги Библии, как убеждают публику некоторые феминистки.
Слезы высохли на ветру, в душе было пусто и тоскливо.
И тут я почувствовал давно не испытанное мною возбуждение - мой член
встретиться с другими мертвецами.
- И с кем же хотела встретиться твоя мама?
- Со своей мамой. А папа ей говорил, что ее мама умерла
двадцать лет назад, да и при жизни от нее было мало толка.
- У вас умная дочка, - сказала мадемуазель Юго, поднимаясь.
- Пойдет в школу - поглупеет.
- Я вас, наверно, еще раз побеспокою. В самом недалеком будущем, -
порадовала меня мадемуазель Юго, прощаясь.
- А тебя посадят на электрический стул? - спросила Танюша, когда мы
остались одни.
Вот чего, оказывается, не хватает моей Танюше для полного кайфа.
Странно, что мамзель не догадалась спросить Танюшу о Володе.
Тот, в самом деле, мало способствовал укреплению наших семейных уз,
хоть они и поизносились до его приезда. Но Володя усилил и перенаправил мои
подозрения - пока что по поводу нашего семейного бюджета. Ревность пришла
чуть позже, когда до меня дошло, что окутан ее ложью, в которой она сама
запуталась. А я и вовсе перестал к тому времени понимать, на каком свете
нахожусь. Любую ложь я раздувал в измену, в умолчаниях искал тайный смысл.
Стал невыносим - сознаю это с опозданием и сожалением. Хоть и понимал, что
бесполезно делиться своими сомнениями с женщиной, которую ревную, не
удержался.
- Я же тебя не ревную, - уклончиво сказала она.
- Не даю повода, потому и не ревнушь.
- Да сколько угодно! Телок вокруг тебя в колледже навалом. Мне все
равно.
- Ты не любишь меня, вот тебе и все равно. А мне не все равно.
- С каких это пор ревность стала показателем любви? Помнишь, что по
этому поводу сказал Ларошфуко? В ревности больше самолюбия, чем любви.
- А у тебя ни самолюбия, ни любви!
Слово за слово, наш разговор переходил в скандал. Как всегда. А теперь
все чаще и чаще. Скандал стал у нас семейным ритуалом. Ей - как с гуся вода,
а у меня - мощный выброс адреналина, перехват дыхания, дикое сердцебиение.
Скандалы - не по возрасту мне. Или это у нее неосознанное стремление к
независимости - стать поскорее вдовой, сведя мужа в могилу?
До меня не сразу дошло, что ее сущность - не ложь, а тайна. Потому,
собственно, и ложь, чтобы скрыть тайну, которую я просто обязан был вызнать,
чтобы окончательно не свихнуться. Ложь для нее была эвфемизмом реальности,
которая в голом виде была для нее невыносима - вот она и убегала от нее в
мир фантомов. Ведь даже ее мнимое, как потом выяснилось, еврейство - не
только практическая выдумка, но и мечта о счастливом детстве, а у нее не
было даже сносного. По самой сути своей, она была эскапистской. Но ничего
этого я тогда не понимал.
В очередной раз, когда поймал ее на лжи, она мне прямо так и выложила:
- Ты же и заставляешь меня лгать, следя за каждым шагом, за каждой
тратой.
- Опять я виноват! Поразительная у тебя способность - с больной головы
на здоровую.
- У нас общий счет в банке, общие кредитные карточки...
- Да, но зарабатываю я один!
- Хорош! Попрекаешь меня своими заработками! А кто с утра до вечера
возится с твоей дочкой? На ком все хозяйство? Готовка? Кто подает его
величеству завтрак, лэнч и обед? Согласна - давай махнемся: ты будешь
заниматься домашней работой, а я - зарабатывать.
Тут я не выдержал:
- Где и как?
- Да хоть в притоне! Блядью!
- Блядью? - повторил я ошалело.
- А по-твоему брак - не узаконенная проституция на выгодных для мужчины
условиях?
- Тебя никто не неволил, - рассердился я, но ее уже понесло.
- Единственное отличие профессиональной проституции от
непрофессиональной под названием "брак" - что жена предоставляет мужу
разнообразные услуги, включая сексуальные, задаром.
- А как насчет любви? - поинтересовался я у этой взбесившейся фурии с
матримониальным статусом моей жены и феминистскими заскоками.
- Любовь? - как-то уж совсем грубо расхохоталась она. - Мужская
выдумка, чтобы меньше платить либо не платить вовсе!
- Ты говоришь с чужого голоса, - сказал я, разумея ее братана и зная по
прежним скандалам, что выяснять с ней отношения - пустое времяпровождение,
сотрясение воздуха.
- Хочешь знать, я - настоящая шлюха. И не в фигуральном смысле, а в
самом что ни на есть прямом, - продолжала она наговаривать на себя. -
Предпочитаю в таком случае притон. Какая ни есть, а независимость. Все
лучше, чем выслушивать твои мелочные попреки.
- Ничего себе мелочные! Лучше скажи, куда ты просвистела те семь тысяч!
Тут она схватила свою сумочку и грохнула дверью. Всю ночь места себе не
находил, хотел звонить в полицию, но что-то меня удержало. Во всем корил
себя. Дал слово: если вернется жива-здорова - ни одного упрека. В смысле
денег слово свое сдержал, тем более таких значительных снятий со счета
больше не было.
Явилась на следующий день к вечеру, когда я уже был в полном отчаянии.
Был так рад, даже не поинтересовался, где провела ночь. Уложили Танюшу, а
сами миловались - ну как в первый раз. Такого рода ссоры, если только не
кончаются кромешным разрывом, укрепляют постельные отношения. В ту ночь она
впервые была не просто ласковой, а страстной. Или имитировала страсть.
Теперь уже не знаю.
В постели она обычно была простушкой, вся инициатива исходила от меня,
мне было приятно чувствовать себя профессором любви, а ее ничтожный и, к
тому же, насильный опыт я приравнивал к нулю. Развращал я ее в меру, никаких
особых изощренностей, а тем более извращенностей в нашей любовной жизни не
было: возраст у меня не тот, да и есть все-таки некоторое различие между
женой и блядью, считал я.
Так вот, в ту ночь она была совсем иной, чем знал ее прежде. Впервые -
раскованной: перехватила инициативу, проявив изобретательность и
продемонстрировав ухватки и приемы, мне неведомые, несмотря на возраст,
многобрачие и дюжину женщин, с которыми имел дело. Чего ханжить: мне было
очень хорошо, но наутро мой рассудок уже рыскал в поисках объяснений. Либо
бабы изначально опытнее мужиков - либо...
С той ночи и началась моя ревность и сосредоточилась на ее брате: если
она крутит на стороне, то с ним. С кем еще? Тут я и понял вдруг, что их
физическое несходство и разные фамилии могли быть, а могли и не быть
следствием того, что у них одна мать, но разные отцы. А что если они вовсе
не брат и сестра? Литературные прецеденты сыпались как из рога изобилия -
начиная с притворившихся в Египте братом и сестрой Аврама и Сары и далее.
Подозревал в них давних любовников, которые возобновили отношения после
нескольких лет разлуки. Мне казалось, что их тела знают друг друга, и никуда
было не деться от этого преследующего меня кошмара.
Я готов был простить ей прошлое, но не настоящее. Но и для того, чтобы
простить прошлое, надо знать его. Нельзя простить, незнамо за что.
Может, Лена и покончила с прошлым, пойдя за меня замуж, но появился
лжебрат и тянет ее обратно, по любви или шантажируя - не все ль равно! В
любом случае, он превосходил меня в своем знании Лены: в отличие от него, я
не был допущен в ее прошлое, а то как раз и составляло ее тайну. Точнее, их
совместную тайну! Вот что меня сводило с ума.
Подозрительным казалось теперь и то, что я так редко сталкиваюсь с
Володей - Лена предпочитала с ним встречаться tete-a-tete либо на прогулках
с Танюшей. Да и дыру в нашем бюджете чем еще объяснить как не денежными
подачками мнимому брату. Альфонс! Жиголо! Натурально, я не мог высказать
свои подозрения прямо, чтобы не выглядеть в глазах Лены полным идиотом в
случае ошибки. А ревность, загнанная внутрь, гложет еще сильней. Вот уж,
действительно, зеленоглазое чудище, повреждение ума: ревность не от того что
любишь, но потому что хочешь быть любимым. Мне катастрофически не хватало ее
любви, а здесь как раз и подвернулся Володя.
Я понял, что не обрету покоя, пока не раскрою ее тайну, чего бы мне ни
стоило, а потому решил предпринять келейное расследование.
Нет, я еще не докатился до того, чтобы нанимать частного сыщика, чтобы
тот выследил Лену во время ее участившихся отлучек. Я пошел иным путем и
решил заглянуть в ее прошлое. Узнать, в частности, брат ей Володя или нет.
Некоторые возможности для этого у меня имелись.
В предыдущую эпоху - холодной войны и конфронтации двух супердержав,
одна из которых с тех пор исчезла с карты мира и с лица земли - я довольно
часто ездил в Россию по культурно-университетскому обмену. Не удивительно,
что раз-другой мне пришлось столкнуться с всемогущим тогда КГБ: однажды - на
таможне, при перевозе в Москву нескольких книг, которые были тогда под
запретом; другой раз в Питере - во время посещения мастерской
художника-нонконформиста, когда меня задержали и слегка припугнули. Не то
чтоб струхнул, но при тогдашнем произволе властей, мне могли пришить
какое-нибудь дело. Знаю, русские часто корили иностранцев малодушием, но что
делать: они привыкли к условиям своего существования, у них - своего рода
иммунитет, которого у нас нет. Вопрос скорее физиологии, чем морали. Это как
желудок: наш, избалованный американской стерильной едой, мгновенно реагирует
на полную микробов пищу в странах третьего мира, да в той же России, в то
время как привыкшим аборигенам - хоть бы хны. Теперь-то я просек их
психологический расчет: сначала запугать, а потом обласкать. Методом кнута и
пряника. Короче, после хама и жлоба, который меня допрашивал, угрожая и
шантажируя, я попал к другому следователю, который дружески со мной
потрепался на общие темы и отпустил с миром, извинившись за не в меру
ретивого коллегу. На этом, однако, наши отношения не кончились. В каждый мой
приезд в Россию, он звонил мне, и мы с ним встречались.
Конечно, я сознавал, что он меня прощупывает и снимает кой-какую
информацию с наших разговоров, но успокаивал себя, что никого из моих
русских знакомцев не выдал, не подвел, не скомпрометировал. Полагаю, нужен
был ему для бюрократической галочки - еще, мол, один иностранец на крючке.
Агент влияния, так сказать. Не исключаю также, что чисто по-человечески он
испытывал ко мне некоторую симпатию. Я к нему тоже - не сразу, но привык и
даже привязался. Как мышка к кошке (шутка). Был он мне интересен - не сам по
себе, конечно, но как представитель мощной и таинственной организации. Мы
как бы заключили молчаливое соглашение - за мой с ним безобидный треп власти
смотрели сквозь пальцы на мои русские связи, в таможне я проходил без
досмотра, мог везти в оба направления что хочу, чем и пользовался: туда -
запрещенные книги, оттуда - рукописи и картины нонконформистов.
Идеологический экскьюз для моего коллаборационизма. Не удержался и
разок-другой переправил несколько псковских икон 16-го века, имея с того
некоторый гешефт. Звали моего питерского покровителя Борисом Павловичем.
Когда империя зла рухнула в одночасье, а с ней вместе и учреждение, в
котором он служил, Борис Павлович мигом сориетировался и организовал частное
сыскное агентство - благодаря прежним, кагебешным связям, крупное и
престижное. Лично он прославился обнаружив многострадальную "Данаю"
Рембрандта, которую похитили из реставрационных мастерских, где ее чинили
после того, как какой-то литвак продырявил ей лобок ножом и залил купоросом,
протестуя против оккупации своей родины. Презабавная история, читал о ней
роман эмигрантского писателя Владимира Соловьева, который живет по соседству
со мной в Куинсе (шапочно знаком): там мой приятель является собственной
персоной и под своим именем. И вот приезжаю уже в демократическую Россию, и
Борис Павлович тут как тут: традиционно мне звонит, я с ним встречаюсь, но
уже не подневольно, а из любопытства - как с одним из "новых русских",
которые уже обрастали мифами, пусть пока что в форме анекдотов. Он же мне их
и рассказывал. Вот несколько образчиков:
Заходит НР к ювелиру и спрашивает золотую цепь с крестом на шею.
Рассматривает, примеривает, а потом говорит продавцу: "Только акробата с
креста уберите."
Два НР встречаются в Париже. "Я тут галстук за полторы штуки зеленью
отхватил", - хвастает один. "Ну и дурак! - отвечает другой. - Здесь за углом
точно такой же продается за две."
Лежит в гробу НР - в дорогом костюме, на пальцах кольца, на шее толстая
золотая цепь. Мимо проходит старушка, глядит на покойника и причитает:
"Живут же люди..."
Короче, в новых условиях свободной России мы с ним сдружились на
добровольной основе. Вот я и попросил его о дружеской услуге - выяснить все
про российское житье-бытье моей жены и ее брата, если он ей брат. Готов был
заплатить, но Борис Павлович наотрез отказался. Настаивать я, понятно, не
стал, да и кто в наше время от халявы нос воротит. На эту тему тоже есть
анекдот о НР, который сидит на презентации в новом банке напротив
англичанина, а тот ничего не ест.
"Почему вы ничего не едите, сэр? - спрашивает НР. - Ведь это все
бесплатно."
"Спасибо, но мне не хочется."
"А почему вам не хочется, когда все бесплатно?" - настаивает НР.
"Наверно потому, что я не голоден", - говорит англичанин.
"Вы хотите сказать, что едите только когда голодны?"
"Совершенно верно."
"Ну ты, блин, как животное."
Борис Павлович обещал перезвонить недели через две - как только соберет
необходимые сведения.
Однако события тоже не стояли на месте - вот что произошло, пока я ждал
от него известий.
После очередной семейной разборки, Лена снова исчезла - на этот раз
вместе с Танюшей. На третий день ее отсутствия я догадался, наконец, что она
выполнила свою угрозу: рванула обратно в Россию. Хоть и нисколько не
сомневался в этом, но решил все-таки проверить - ни на одном российском
рейсе они не были зарегистрированы. Тогда я расширил поиски, и компьютер,
наконец, выдал имя моей жены: билет был куплен на рейс Нью-Йорк-Париж
пакистанской авиакомпании. Как ни странно, но билет заказан был еще два
месяца назад, а дата проставлена совсем недавно. На этот раз мне крупно
повезло - судя по этой дате, Лена должна была улететь в тот самый день,
когда я все это выяснил. Времени в обрез, я помчался в Ди Эф Кей. В
настроении был боевом: если бы мне и не удалось задержать Лену, то умыкнуть
Танюшу я бы ей не позволил ни в какую, пусть даже пришлось бы прибегнуть к
помощи полиции. Костьми бы лег, а Танюшу не отпустил!
Посадка была объявлена, но пуск еще не начался. Пассажиры на
пакистанский рейс сбились в небольшом зале, я обошел их трижды,
протискиваясь среди смуглокожих в чалмах, чадрах и паранджах, но Лену с
Танюшей так и не обнаружил. Мелькнула некто похожая на мою присуху, бросился
за ней, но она была как раз на выходе из этого мусульманского закутка, так и
не нагнал: видел издалека, со спины - мог и ошибиться. Примостился у
колонны, держа под наблюдением вход в закуток. Начался пуск, и когда
пассажирская очередь пошла на убыль, подумал вдруг: потому и выбран
пакистанский рейс, чтобы Лена могла улизнуть под чадрой. Но я мог ручаться,
что Танюши среди галдящих детишек не было. В самый последний момент, когда
посадка была закончена, увидел бегущую парочку - мгновенно узнал! Они уже
стояли у контроля, когда я их нагнал и резким движением развернул мужика в
ермолке к себе: не ошибся - блеснул в меня золотой фиксой. Опознавательный
знак. Зато женщина оказалась не та: молодая незнакомка, запуганное лицо,
вижу первый раз.
- Где Лена? - крикнул я, хватая Володю за грудки.
Подбежал полицейский и оттащил меня.
- Где Лена? - повторил я, с трудом сдерживая бешенство.
- Вам виднее, Профессор, - сказал Володя и странно как-то на меня
глянул.
Я повернулся и побрел обратно не солоно хлебавши, гадая по пути,
упустил я Лену или нет. А если Володя, действительно, не знает где она?
А где Танюша?
Было еще рано, возвращаться в пустую квартиру тошно - вот и мотанул на
Лонг-Айленд, где знал несколько таких райских местечек - малолюдных,
укромных, особенно в мертвый сезон и в будни, что считаю их моим личным
владением, которым, еще в период жениховства, поделился с Леной, и она,
наложив табу на "багамский треугольник" на южной клешне между Саг-Харбором и
Хамптонами, сама потом призналась, что Лонг-Айленд смягчил культурный шок и
примирил ее с Америкой. Предпочитала мало-, а еще лучше и вовсе безлюдные
места.
Я - тоже.
Как уже говорил, не чужд морской романтике, которая на самом деле
морская реальность, а романтика только для сторонних. Много путешествовал,
душа моя пропиталась солью дальних и ближних странствий. Знаю повадки
океана, как мгновенно он меняется, каждый раз другой, словно не один он, а
множество. И как меняется человек на океане, само его мироощущение. Куда
дальше - если не смыть океанскую соль горячей струей душа, всю ночь снятся
кошмары: мне однажды - что я женщина и работаю в публичном доме. Может и мое
катастрофическое восприятие происходящего со мной и окрест в последнее время
вызвано моей океанской, насквозь просоленной душой? Как мечтал в молодости
переселиться с земли на воду и в качестве эксперимента пространствовал
как-то больше года на яхте, ни разу не ступив ногой на сушу. Я и Лене
предложил нечто подобное, и она, хоть и не умела плавать, живо откликнулась.
Нашим планам, однако, помешало появление Танюши, которую мы вовсе не
планировали: Лена забеременела сразу же, в наш медовый месяц в Риме.
На этот раз я махнул к штатному парку Роберта Мозеса на Огненном
острове, но съехав с моста, свернул не направо, а налево от фаллической
башни - в сторону маяка, к которому проложен сквозь дюны деревянный пандус
для пешеходов (изначально для калек). Не было случая, чтобы эта прогулка
меня разочаровала, хоть я и совершал ее раз сто наверно: сначала один, потом
приохотил Лену, которая полюбила Лонг-Айленд, за упомянутым исключением, и я
никак не мог понять почему, пока не выследил ее однажды там, а в Фанди она
мне все выложила как на духу. И назавтра исчезла.
Чаще всего мы были здесь совсем одни, не считая летящих в Европу или
возвращающихся из нее самолетов, один из которых - TWA - рухнул неподалеку
без видимой на то причины. Если кто и попадался навстречу, то какой-нибудь
чудак вроде нас, но не искажал ландшафт, а был такой же его законной частью,
как лани, которые доверчивы, как дети, и, попрошайничая, подходят вплотную,
а получив или не дождавшись, скачут прочь, высоко задрав задние копыта, с
излишней, ненужной какой-то грацией. Даже пугливые зайцы здесь безбоязненны
и об них только что не спотыкаешься, а хитрый лис подпускает на расстояние
каких-нибудь пяти-десяти шагов и сверлит взглядом, разгадать который никому
не дано. Весной, по вечерам, мы с Леной слушали лягушачьи концерты, которые
лично я предпочитаю птичьим: знаю два-три таких болотца в дюнах, которые
ничуть не хуже соловьиного сада. Слушателей и поклонников эти сверхчуткие
существа не жалуют, предназначая серенады исключительно своим прекрасным
дамам: стоит приблизиться - один за другим замолкают.
В заливе - а Огненный остров вклинился между океаном и заливом - мне
попалась моя старая приятельница одинокая голубая цапля: осторожно
переступая с ноги на ногу и вытягивая змеиную шею, прохаживалась в
прибрежном тростнике и выуживала что-то в водорослях, выделяясь своей
фальшивой статуарностью и абсолютным безмолвием на фоне по-базарному или
по-соборному крикливых, драчливых чаек. Похоже на ритуальный танец, пока она
и вовсе вдруг не застывает как памятник самой себе. Я плохо разбираюсь в
птичьих породах. Вот промелькнула парочка изумительных черных птиц с
красными погончиками, которые только в полете и видны. С тревожными криками
пролетела стая диких гусей. Проплыла небольшая флотилия - лебяжье семейство:
белоснежные предки и неказистые серые детеныши. Ярдах в ста от берега, стоя
на камне, проветривал свои крылья мазутно черный корморан, потрясающий
ныряльщик: так долго остается под водой, что нам с Леной часто казалось -
утонул, пока не обнаруживали его мирно качающимся на волнах далеко-далеко от
нырка.
Если меня больше всего занимали звери, а Лену - птицы, то Танюша была
заворожена морской фауной. Было чем! Похожие на плавучие острова,
страшилища-скаты; гигантские медузы-инопланетяне, сквозь прозрачные купола
которых угадываются таинственные миры; валяющиеся на песке голубые крабы,
выеденные изнутри чайками; трупы морских коньков, ежей и звезд; утконосый
осетр с каменистыми наростами по всему телу, на которого мы как-то
наткнулись; наконец, похожие на солдатские каски, исполинские крабы с
устрашающими шпагообразными носами, которые выползают парами на берег и
зарываются в песок совокупляться. Их носы - это хвосты, по-русски так и
зовутся мечехвостами, несмотря на страховитость, безобидны и беспомощны и
совершают ежегодное коллективное самоубийство на манер религиозных
фанатиков. Точнее - самоубийством кончают только самцы, исполнив свой долг
перед природой. Да и вовсе это не крабы, а ископаемая родня пауку, но под
панцирем - какими диковинными, непредсказуемыми путями пошла эволюция, если
только Великий Инкогнито не создал наш мир изначально как есть, зараз, в
неполную неделю. Жаль взял себе выходной день - мир был бы совершеннее, если
бы Бог работал полную неделю не покладая рук.
Однажды мы видели выбросившегося кита, а как-то наткнулись на шесть
мертвых черепах, не сразу догадавшись, что они попали в сеть и задохлись под
водой. Лена чуть не плакала над бежняжками. Ее сочувственный антропоморфизм
распространялся и на тех несчастных, которых рыбаки вылавливают здесь вполне
сознательно - голубая рыба, камбала, маленькие акулы, угри, лобстеры и даже
меч-рыба. Рыба здесь идет косяками, ее можно ловить голыми руками, она
беззащитна перед человеком.
Я шел по берегу, вдыхая дивные запахи - был вечер, природа приходила в
себя от полдневного зноя; я - вместе с ней. Только не от зноя, а от всех
обрушившихся на меня несчастий - расслабился по полной программе. А настой
этот незабываем, нерасчленим и неопределим, богат и сложен по составу:
камыш, шиповник, жимолость, осока, боярышник, многообразные сорта малорослой
хвои, пропитанные йодом морские водоросли, гниющие моллюски и черт знает что
еще, включая соленый океанский ветер.
Подошел к маяку, который возвышается над плоской водно-дюнной ведутой и
зрительно держит ее горизонталь: толстенный черно-белый ствол прорублен
редкими окошками с изящными голландскими переплетами, на самом верху -
застекленная сторожевая вышка с крутящимся прожектором и шпиль над нею.
Странным образом, мощный этот маяк стоит не на берегу, а среди дюн,
вырастая, как гигантский гриб либо фаллос, прямо из-под земли, в четырех с
половиной милях от западной оконечности острова, где он был изначально
поставлен полтора столетия назад. Нет, никто, конечно, не перенес его внутрь
острова - это сам остров с тех пор двинулся так далеко на запад, намывая
песок и удлиняясь, но одновременно сужаясь, вытягиваясь, как струна, и хоть
на наш век может и хватит, но в конце концов волны сглотнут Огненный остров,
океан и залив сольются, а на его месте будет гигантская отмель с торчащим
над водой маяком, которой возвратит себе былое значение и будет указывать
судам на опасность. Отнюдь не метафора: в каждый ураган, которые здесь
случаются все чаще и чаще - с 1635 года около 250-ти, а в этом сразу два - и
местными жителями воспринимаются апокалиптически, океан наступает на сушу,
отвоевывая пядь за пядью, меняя конфигурацию берега неузнаваемо. И никакие
дренажные работы, которые регулярно ведутся, не остановят трансгрессию:
экологически остров обречен, что придает ему прижизненную мемориальную
ценность.
И вот эта его человеческая смертность, в отличие от остальной вечной
природы, привязывает к нему еще сильнее, делает любовь к нему почти
болезненной. Как и мою - к Лене.
Этой весной, когда с ней и Танюшей возвращались из Москвы и самолет
спустился с заоблачных высот и был уже виден изрезанный берег и бьющие в
него волны, прильнул к иллюминатору и гадал: Гаспе? Новая Шотландия? Акадия?
Тресковый Мыс? - и только тогда узнал Лонг-Айленд, когда увидел внизу наш
маяк.
Зачарованное место, скажу вам.
Сам не знаю почему, ни с того ни с сего взял и расплакался.
Я шел и шел по берегу на восток, минуя один за другим свайные городки,
которые тянутся по всему 18-мильному клину Огненного острова - после
недавней бури дома стояли уже прямо в океане на торчащих из воды опорах и
были недоступны ни для хозяев, ни для воров, если таковым случится здесь
ненароком оказаться, но как это ни кощунственно, следы разрушений зрелищны,
фантастичны и добавляют красоты здешним местам. Справа - сосновые гривы на
дюнах, слева - океанские гривы. Прошел миль десять, наверно - и столько же
обратно! Проголодавшись, обдирал по пути кусты дикой сливы, которую Лена
называла алычей. Раньше я и не подозревал, что эти ягоды съедобны. А Лена
еще любила жевать плоды шиповника, из которого однажды сварила дивно пахучее
варенье.
Ни одна жена не приносила столько горестей, как она, и ни одну не любил
с такой отчаянной силой. На старости лет я познал, что такое настоящая
любовь - когда любишь не благодаря, а вопреки тому, какова есть любимая. О
этот горько-сладкий эрос! - со спокойной душой и чистой совестью краду образ
у первой поэтессы на земле, если только дочь Соломона не сочинила первые
книги Библии, как убеждают публику некоторые феминистки.
Слезы высохли на ветру, в душе было пусто и тоскливо.
И тут я почувствовал давно не испытанное мною возбуждение - мой член