Страница:
Вместе с этими ответами Флетчеру дали роспись, что взять на английских купцов по кабалам Мерша; всего приходилось более 23000 рублей, но потом объявлено было послу, что государь, любя сестру свою Елисавету королевну, приказал взыскать только половину этих денег. Между тем Антон Мерш объявил министрам Елисаветиным, что все деньги, которые он занял на имя компании, заняты были по наущению дьяка Андрея Щелкалова, который велел ему и печать сделать такую же, какая была у него, когда он еще служил у гостей, дал слово во всем этом его очистить и помочь собрать все долги, что он, Мерш, не смел ослушаться Щелкалова, который был канцлер и один из самых больших людей у государя, притом же у него, Мерша, не было никакого другого приятеля. Елисавета переслала эти показания в Москву, давая им полную веру, прислала назад и самого Мерша. Но Флетчеру, который представил об этом деле государю, дан был ответ, что Мерш, вор ведомый, сказал ложные слова на государского дьяка Андрея Щелкалова и то диво великое, что люди честные, королевнины думные люди, не умели такого ведомого вора обличить в своей земле, обыскать об его воровстве его же товарищами.
Елисавета продолжала льстить Годунову в своих грамотах; Годунов повторял ей в своих, что государь оказал разные милости английским купцам, «любя тебя, сестру свою любительную, а за моим челобитьем и печалованием». Королева присылала ему подарки; однажды он их не взял и извинился в этом таким образом: «Ты, государыня, прислала ко мне свое жалованье, поминки, и я твоего жалованья не взял, потому что посол твой привез от тебя к государю нашему в поминках золотые — в половицу золотой, и в четверть золотой, и в деньгу золотой. Такие поминки между вами, великими государями, прежде не бывали. Государь наш этих поминков брать нс велел, и я поэтому твоего жалованья взять не посмел, а за твое жалованье тебе, великой государыне, челом бью. Я вперед хочу видеть и государя своего умолять и на то наводить, чтоб между вами любовь братская утвердилась навеки и больше прежнего; твое жалованье вперед хочу на себе держать и твоих гостей хочу держать под своею рукою во всяком береженье». Знаменитый министр Елисаветин, Сесиль (который в русских грамотах величается: Вилим Сисель, честнейшего чину рычард подвязочной, то-есть кавалер ордена Подвязки), писал Годунову: «Вздумали было наши гости не торговать больше в вашем государстве для многих обид; но теперь они хотят торговать многими всякими товарами, если ты, Борис Федорович, станешь их беречь, вперед они другого помощника себе не ищут». Сесиль просил уничтожения остающихся кабал, данных Мершем, и беспошлинной торговли. Борис отвечал: «На английских гостях и то взяли только половину долгов, не велю брать и другой половины, убытков им никаких не будет и во всем их стану беречь, по всем приказам от всяких убытков, и торговля им будет повольная по-прежнему, государь не велел брать с дворов их никаких пошлин». Но Сесиль продолжал жаловаться на обиды: «Как приедут английские гости в вашу землю, то им не велят торговать никакими товарами, а велят им покупать государев товар по указной цене, а не по той, чего стоит; и если наши гости не захотят покупать этого товару по такой высокой цене, то их задерживают долгое время в устье Двинском, и они живут в большом страхе, как им идти назад в морозы и бури. Тебе известно, что насилье не годится над торговыми людьми: если будут вперед делать им насилие, навязывать им товары, которые им ненадобны, а надобным товарам цену указывать высокую, то это будет не вольная торговля, а насилие». Борис в ответе своем говорил, что жалобы на насилия несправедливы, и по-прежнему обещал, что торг будет повольный еще больше прежнего.
С Даниею были в царствование Феодора неважные сношения по поводу определения границ с Норвегиею. Гораздо больше внимания московское правительство должно было обращать на юг, где из Крыма ежечасно ожидали нападения и где Турция не переставала грозить отнятием завоеваний Грозного. С 1584 до 1588 года крымцы несколько раз нападали на Украйну; но счастьем для Москвы было то, что в это время, когда ждали войны с Баторием, в Крыму происходили усобицы: хан Магмет-Гирей был убит братом Ислам-Гиреем; сыновья Магмет-Гирея, Сайдет и Мурат, прогнали было дядю, причем опустошили весь Крым, ханскую казну всю разграбили, жен и детей русских и литовских в плен побрали; но были прогнаны опять дядею Исламом и отдались в покровительство московского царя: Сайдету позволено было кочевать с ногаями близ Астрахани, а Мурат стал жить в самой Астрахани. Ислам, боясь племянников, которых любили в Крыму, должен был опираться на турок, позволять им всякого рода насилия, что еще больше ожесточило против него крымцев: «Мы всем Крымским юртом желаем, — говорили они, — чтоб был царем Сайдет-Гирей, царевич, а Ислам-Гирея все люди не любят. Турецкими людьми Крымский юрт опустошил, от янычар насильство и убийство великое». До чего дошел Крым во время этих усобиц, видно из слов калги Исламова, Алп-царевича, московскому гонцу: «Государь ваш прислал мне поминки легкие; но мы не думали, чтоб государь ваш в такое время захотел и сноситься с нами». Ислам писал Феодору: «Если захочешь с нами в самом деле быть в дружбе, то ты бы наших недругов, Сайдета и Мурата, у себя не держал, хотя они тебе и в руки попались; ты бы сослал их туда, где бы их не слыхать, не видать; а денег и казны не годится им давать. Если ты с нами подружишься, то мы непременно станем над неверною Литвою промышлять». Московский посол должен был поручиться хану, что Сайдет и Мурат не пойдут на Крым, если только сам хан не пойдет на московские украйны, царевичей не отпустит, султану поход на Астрахань отговорит, а в Москву весть пришлет о замыслах турецких людей.
Большую услугу также оказывали Москве запорожские козаки, которые не давали покоя туркам и татарам, раздражали султана и хана против Литвы, отвлекали внимание их от Москвы. Козаки то приходили войною на крымские улусы, то присылали к хану с предложением своей службы и потом опять нападали на Крым. Так, в 1585 году козаки с атаманом своим Яном Ярышевским два раза приходили на крымские улусы, отогнали лошадей и всякого скота больше 40 000 и людей многих в плен взяли. А потом от этого же Ярышевского и от всех атаманов приехали к хану четыре козака и говорили ему: «Прислали нас атаманы днепровские, чтоб ты, государь, их пожаловал, с ними помирился и давал им свое жалованье; атаманы же и все черкасы тебе хотят служить: куда их пошлешь на своего недруга, кроме литовского короля, и они готовы». Хан отвечал: «Я атаманов и всех черкас рад жаловать, и как они будут мне надобны, то я им тогда свое жалованье пришлю, и они бы были готовы». Но вместо службы хану козаки взяли Очаков, а в 1588 году, в числе 1500, пришли морем в судах на крымские улусы в Туптарахань, между Козлевом и Перекопью, взяли 17 сел. Султан присылал к Ислам-Гирею с угрозою, что если все так будет, то он выгонит его из Крыма. Ислам умер в 1588 году; преемник его, Казы-Гирей, в исполнение воли султана должен был мстить Литве за козацкие опустошения и потому дружелюбно сносился с Москвою; царь отвечал ему таким же образом: «Прежде, как был на крымском юрте Ислам-Гирей, то мы послали рать свою большую на Дон и Волгу со многими воеводами, а идти было им с Мурат-Гиреем царевичем на Ислам-Гирея царя за его неправды. Да и на Днепр за пороги к князю Кирику и к князю Михайлу Ружинским, к атаманам и черкасам послали мы голов Лихарева и Хрущева, велели им идти со всеми черкасами на Крым. Но когда услыхали мы, что ты воцарился, то поход отложили и послали к тебе языка — татарина, которого прислали к нам с Днепра головы Лихарев и Хрущев и князья Ружинские». В Москве считали нужным оказывать хану услуги, по крайней мере на бумаге, услуги в татарском вкусе: Казы-Гирей писал к царю, чтоб тот велел извести одного татарина, Аталык Муслы, попавшегося в плен к русским, потому что он негодный человек; царь отвечал, что просьба ханская исполнена, Аталык изведен.
Впрочем, из тона царских грамот и из небольшого количества поминков видно было, что в Москве не очень боялись хана: царь писал хану только поклон, а не челобитье, а хан в грамотах к Годунову обращался таким образом: «Брата нашего, многого крестьянства государя, большому визирю и доброму карачею и в боярах начальнейшему и в крестьянском законе в своей стране между своих сверстников честнейшему, другу нашему Борису множеством мног поклон». Не посылая в Крым богатых подарков, правитель не хотел кормить и дарить многочисленную толпу татар, которые обыкновенно приходили с гонцами, чтоб попользоваться государевым жалованьем; гонцу Мишурину, отправлявшемуся в Крым, было наказано: царю, царевичам и царевым ближним людям говорить накрепко, чтоб посылали к государю гонцов своих немногих, больше 30 человек не посылали бы, а что посылают многих гонцов, от того государеву и цареву делу поруха. Вот теперь прислал Казы-Гирей царь гонца своего, а с ним пришло 80 человек, чего никогда не бывало. Вперед бы царь велел посылать гонцов немногих, а станут гонцы ходить многие, то им государева жалованья и корму не будет.
Мы видим, что царь в грамоте к хану упоминал о сношениях своих с запорожцами, которые должны были вместе с московскими войсками идти на Крым при Ислам-Гирее. Какого рода отношения были у московского правительства к черкасам, видно из наказа, данного гонцу Петру Зиновьеву, отправлявшемуся в Крым; как пойдет Петр с Ливен, и весть будет, что пришли на Донец с Днепра, из Запорожья, черкасы, Матвей Федоров с товарищами, стоят смирно и государевым людям от них зацепки нет никакой, то Петру послать наперед себя станицу к запорожским черкасам и велеть про себя сказать, что есть с ним от государя к ним ко всем грамота и речь, и Матвей бы Федоров и товарищи его с ним виделись, и черкасам своим всем по всему Донцу заказали бы, чтоб они над Петром и над крымскими гонцами и над провожатыми их ничего не сделали, а он, Петр, идет в Крым с крымскими гонцами легким делом наскоро и поминков с ним ничего не послано. Да как с ним атаманы и молодцы запорожские съедутся, и Петру от государя поклон им исправить и грамоту от государя подать; а говорить им от государя, чтоб они его, Петра, и крымских гонцов пропустили и провожатых ничем не тронули, а государево к ним жалованье будет сейчас же с государским сыном боярским. А государь, увидя их перед собою службу, пришлет к ним на Донец большое свое жалованье. Службу свою запорожцы показывали по-прежнему; гонец Мишурин в 1589 году доносил, что черкасы взяли турецкий корабль на море близ Козлова; потом дали знать Казы-Гирею, что пришли в Козлев, в посад, ночью литовские люди, атаман черкасский Кулага и с ним черкас 800 человек, пришли они морем в малых стругах. Казы-Гирей тотчас пошел в Козлев со всеми людьми, но черкас в городе уже не застал: они выграбили здесь лавки, выбирая из них лучшее, турок и жидов одних били, других забирали в плен, но тут напал на них калга Фети-Гирей и был бой в самом посаде, татары взяли у черкас человек с тридцать в плен, Кулага был убит, остальные ушли. Кроме того, черкасы вокруг Белгорода (Акермана) все посады пожгли, воевали в Азове посад, взяли в плен 300 человек, бухарских купцов побили. После этого султан прислал три каторги (судна), в каждой по 500 янычар, с огненным боем, да по четыре пушечки, за ними будет еще пять каторг с янычарами, велел им турский султан при устье Днепра беречь от черкас проходу на море, а к хану турский писал, чтоб шел на Литву.
Козаки донские и терские также беспокоили татар и турок, хотя и не в такой степени, как запорожцы. Хан писал Годунову: «Ваши козаки донские Азову городу досаждают; ваши же козаки с Дона и с Самары к Овечьим водам приходят украдкою к нашим улусам, воруют скот. Султан ко мне писал, что казну свою потратил, взял город Дербент, а теперь из Азова в Дербент людям его прохода нет: русские козаки, которые на Тереке живут, на перевозах и топких местах на них нападают; султан не может этого терпеть с большою ратью и нарядом хочет города брать и Москву воевать». Султан приказывал хану наблюдать за Литвою; Казы-Гирей хотел, чтоб царь московский платил ему за это; он писал Феодору: «Хотим этою зимою зимовать на Днепре и караулить, а у вас просим, чтоб вы за этот караул прислали нам наем». Казы-Гирею хотелось, с одной стороны, чтоб царь отпустил к нему Мурат-Гирея, который продолжал жить в Астрахани, а с другой, выманить побольше денег, и потому он написал очень ласково: «Русские козаки приходили на наши стада и отогнали с 700 лошадей; наши люди вместе с азовскими козаками пошли за ним в погоню; но мы за этими погонщиками послали людей своих, велели их перехватать и опалу на них положили; да привели было они одного сына боярского, мы его у них взяли и послали к вам, брату нашему». Но в Москве, не трогались этими учтивостями, не присылали ни Мурат-Гирея, ни денег. Легко понять, как это раздражало хана, особенно последнее. Мурат-Гирей умер в Астрахани; русские утверждали, что он был отравлен людьми, подосланными из Крыма, а в Крыму утверждали, что его отравили русские — новое побуждение к вражде и мести; побуждал хана к этой вражде и султан, который сердился на Москву за нападение донских и терских козаков; наконец, побуждал хана к нападению на Москву король шведский Иоанн, обещал ему богатые поминки, если он извоюет московского царя, давая знать, что сопротивления татарам не будет, потому что войска царские находятся на севере, у границ шведских. Хан решился посмотреть берегов Оки и, если можно, пробраться дальше. В конце 1590 года приехал в Крым русский посол Бибиков; когда он правил поклон и посольство от государя, а потом правил челобитье от боярина Бориса Федоровича, подал грамоту и поминки, то хан против государева поклона и здоровья не встал. 11 января 1591 года приехал в жидовский город Кыркор, где стоял посол, Ахмет-ага, велел Бибикова позвать к себе и говорил ему царевым словом: «Посылал царь к тебе просить пятидесяти шуб бельих, да пяти шуб куньих, что не прислано муллам, да списков, наказов и росписей, а ты царева слова не послушал, и царь у тебя велел взять все твое имение». Приставы ограбили Бибикова и толмачей, взяли у них все — шубы, шапки, платье, деньги, запасы, вино. Весною орда собралась в поход, и 5 мая хан послал сказать Бибикову, что он идет не на государеву Украйну, а на литовского короля.
Но в июне в Москве узнали, что татары идут не на Литву, а на государеву Украйну; тогда, 26 числа, велено было воеводам изо всех полков, расположенных по обычаю на берегу Оки, и из городов украйных идти в Серпухов в сход к боярину князю Федору Ивановичу Мстиславскому; но когда узнали подробно, что идет сам хан с большим войском прямо к Москве, то велено было боярам и воеводам со всеми полками спешить к столице, чтоб предупредить хана. 1 июля к вечерни пришли полки к Москве и стали против Коломенского; 2 числа им велено было идти к обозу, устроенному против Данилова монастыря; в этот день приезжал к ним сам царь: бояр, воевод, дворян и детей боярских жаловал, о здоровье спрашивал, по полкам смотрел. 3 июля приехал в Москву с берегу оставленный там для вестей голова Колтовской и объявил, что хан перешел Оку под Тешиловом, ночевал в Лопасне и идет прямо к Москве. По этим вестям отправили на Пахру 250 человек детей боярских — смольнян, алексинцев, тулян под начальством князя Бахтеярова-Ростовского; им велено было стать на реке и промышлять над передовыми крымскими людьми; эти передовые люди сбили их с Пахры, ранили воеводу и много детей боярских побили и взяли в плен. Тогда велено было боярам и воеводам стать со всеми людьми в обозе; в большом полку был воеводою князь Феодор Иванович Мстиславский, в правой руке — князь Никита Романович Трубецкой, в передовом полку — князь Тимофей Романович Трубецкой, в левой руке — князь Василий Черкасский; у каждого из трех первых воевод были в товарищах по Годунову: у Мстиславского — сам Борис, у Никиты Трубецкого — Степан Васильевич Годунов, у Тимофея Трубецкого — Иван Васильевич Годунов; кроме того, у Мстиславского и Бориса Годунова в прибылых в Думе были кравчий Александр Никитич Романов, окольничий Андрей Клешнин, казначей Черемисинов, оружничий Богдан Яковлевич Бельский, думный дворянин Пивов.
4 июля, утром в воскресенье, пришел к Москве хан, сам стал против Коломенского, а к обозу, где сидели русские воеводы, выслал царевичей; против них воеводы выслали изо всех полков голов с сотнями, ротмистров с литовскими и немецкими людьми, велели им травиться с крымцами, по тогдашнему выражению. Эта травля продолжалась до ночи, без решительного исхода; татары не любили таких встреч: травиться с русскими безо всякой пользы им не нравилось; идти на обоз, где сосредоточены были московские силы с нарядом, — еще менее, между тем пленники объявили, что пришло к Москве новое войско, новогородское и из других областей и воеводы хотят ударить на крымцев ночью. Казы-Гирей не стал дожидаться рассвета и побежал, бросив обоз. Утром 5 числа воеводы послали за ним скорые полки; но те не могли его нигде нагнать, потому что он бежал, не останавливаясь ни у одного города; задние отряды его были нагнаны и разбиты под Тулою, остатки истреблены в степях. Главная царская рать двинулась также из обоза и шла до Серпухова: сюда 10 июля приехал из Москвы князь Козловский и объявил Мстиславскому опалу за то, что в отписках к государю он писал одно свое имя, не упоминая о конюшем боярине Борисе Федоровиче Годунове. Но в тот же день приехал стольник Иван Никитич Романов, правил боярам и воеводам от государя поклон, спрашивал всю рать о здоровье, подал князю Мстиславскому и Борису Годунову золотые португальские, другим боярам и воеводам — по два золотых корабельных; иным — по одному, другим — золотые венгерские. Младшие воеводы остались на берегу, старшие возвратились в Москву. Здесь Годунов получил шубу в тысячу рублей с плеч государевых, цепь золотую также с государя, сосуд золотой, который называли Мамай, потому что был взят в Мамаевом обозе после Куликовской битвы, три города в Важской земле, звание Слуги, которое, как должны были объяснять наши послы в Литве, было честнее боярского; князь Мстиславский получил также шубу с царских плеч, кубок с золотою чаркою и пригород Кашин с уездом; другие воеводы и ратные люди получили шубы, сосуды, вотчины, поместья, деньги, камки, бархаты, атласы, меха, сукна. Несколько дней были пиры у государя в Грановитой палате; в благодарность богу построили Донской монастырь.
В конце июля возвратился в Крым с войны калга, стали спрашивать его: где хан? А он ничего не знает, прибежал калга скорым делом, войска возвратилось только треть, пришли пешком, полону привели немного. 2 августа приехал сам хан в Бакчисарай, ночью, в телеге, раненый; после видели, что левая рука у него была подвязана. В конце августа позвали к хану московского посла Бибикова; хан велел ему сесть и начал говорить: «Был я на Москве, и меня не потчевали, гостям не ради». Посол отвечал: «Вольный человек царь! Ты у государя нашего украл, ходил в его землю через свое слово, да и был ты в нашей земле и у Москвы постоял немножко, а если б ты постоял побольше, то государь наш умел бы потчевать». Хан не отвечал на это ничего, позвал Бибикова обедать и после обеда велел положить на него платно золотное. Бибиков проведывал, для чего хан ходил в государеву землю? Ему отвечали, что хану хотелось показать себя, потому что он, как сел на царство, на московской украйне не бывал, а у них это бесчестно, умысел ханский был уже давно. Объяснили ому, почему хан побежал от Москвы: пленники сказали, что новгородская и псковская сила пришла и хочет государь выслать на хана воевод своих; Казы-Гирей спросил: «Кто главный воевода?» Пленные отвечали, что Борис Федорович Годунов. Тогда князья и мурзы стали говорить: «Если Бориса пошлют, то с Борисом будет много людей». Хан и побежал. Один из князей крымских говорил Бибикову: «Зачем государь ваш много городов ставит на украйнах, на Тереке, на Волге, около Крыма?» Бибиков отвечал: «В земле государевой людей умножилось, взяла теснота, государь сильный, для того и города ставит». Князь сказал на это: «Ваш государь также хочет сделать, как над Казанью: сначала город близко поставил, а потом и Казань взял; но Крым не Казань, у Крыма много рук и глаз, государю вашему надобно будет идти мимо городов в середку».
Хан первый начал сношения с царем и через два месяца по возвращении из похода прислал гонцов своих в Москву. На вопрос от бояр: зачем они приехали? — гонцы отвечали: «Царь у государя вашего ни Казани, ни Астрахани не просит, только поминки бы ваш государь прислал по царевой грамоте». Бояре велели сказать им: «Если познал царь неправду свою, то должен принести покорение большое; поминки посылают за дружбу, а, видя цареву неправду и такую недружбу, поминков посылать не за что». Гонцы отвечали: «Если б царь своей неправды нс узнал, то нас к государю вашему не послал бы; а государь бы ваш Казы-Гирею царю приход его под Москву простил: ведь царь ходил войною и большой досады ему не учинил, которою дорогою пришел, тою же дорогою и назад вышел». Но это наглое смирение оказалось хитростию: хану нужно было оплошать московское правительство, как тогда выражались; в Москве действительно оплошали; думали, что крымцы после несчастного похода своего не в состоянии скоро напасть на украйны, и обманулись жестоко: в мае 1592 года калга Фети-Гирей ворвался в Украйну безвестно, в рязанские, каширские и тульские земли; татары побили много людей, пожгли много сел и деревень, много побрали в плен дворян и детей боярских, которые, не ожидая нападения, не перебирались с семействами в города; полону сведено было так много, говорит летописец, что и старые люди не запомнят такой войны от поганых.
Хан поправился и переменил тон, сказал гонцу царскому, отправленному к нему еще до нападения калги: «Дивлюсь я больше всего тому, что около Троицына дня у вас прибылых больших людей ни на берегу, ни на Украйне не было, а которые украинские люди и собрались, и они были все в лесу, на поле не вышли и с нашими людьми не бились, только и побились немного литовские люди. Сказывали мне царевичи и все князья: такой войны нашим людям не бывало никогда: наши люди ни сабли, ни стрелы не вынимали, загоняли пленных плетьми». Гонец отвечал: «Ты присылал к государю гонцов своих с любовными грамотами, и от того людей на Украйне в сборе не было; если теперь так оплошали, то вперед уже так не будет, не оплошится государь наш, положась на твое слово». Но хан, довольный тем, что мог переменить тон и снова запрашивать, не думал более о войне с Москвою, ибо должен был участвовать в войнах султана в Молдавии, Валахии, Венгрии. На запросы ханские и обычные уверения, что калга нападал на московские украйны своевольно, царь велел отвечать ему: «Посылаем к тебе посла с большими поминками, а на тебе хотим еще правды посмотреть. Одного из послов твоих Аллабердея мурзу мы оставили у себя для большого дела, чтоб без доброго человека у нас не было и ссылка между нами не порвалась. Когда наш посланник Семен Безобразов и твои гонцы в Крым к тебе придут, то ты тотчас отпусти к нам своего гонца легкого и отпиши, какого своего доброго человека нарядишь к ним в послах и какого большого своего человека пошлешь с ним в провожатых, который с нашим добрым человеком у Ливен будет говорить о вечном мире; напиши, к какому сроку быть им к Ливнам и взять нашего посла и твоего посла Аллабердея с большими поминками и запросными деньгами: мы к этому сроку пришлем при своем после, князе Меркурии Щербатом, и своего доброго человека, который с твоим ближним великим человеком о всяких делах приговорит и разменяется послами по прежнему обычаю: наш посол князь Щербатый и твой посол Аллабердей пойдут к тебе, а твой новый посол и наш старый посланник Безобразов пойдут к нам». Посланнику Безобразову был дан наказ: «Послано с ним 1000 золотых, и ему те золотые держать у себя тайно; как он придет в крымские улусы и проведает, что царь в Крыму не по-старому и походу на московские украйны не чаять, или царь ждет себе перемены от турского, или есть на нем какая-нибудь иная худоба, или будет у него поход на Литву, по приказу турского, то ему, Безобразову, никак не давать золотых и держать их у себя тайно, чтоб никто не знал, и толмачи. А если он проведает, что царь наготове, собрался на государевы украйны и худобы на нем нет никакой, то дать золотые: царю 700, калге 200, Нурадину царевичу 100». Посланнику наказано было также выкупать пленных: обыкновенно платили за детей боярских от 50 до 100 рублей, за сотника стрелецкого — 50, за попадью — 25 рублей, за дочь княжескую — 50; в последний набег попались в плен несколько людей значительных: так, Безобразов должен был непременно выкупить Никифора Ельчанинова, дать за него 200 рублей; непременно же должен был выкупить жену Тутолмина, дать за нее 200 рублей, да от мужа до 200 рублей; за мать Щепотьевых давать до 70 рублей, да от детей ее — до 40 рублей.
Елисавета продолжала льстить Годунову в своих грамотах; Годунов повторял ей в своих, что государь оказал разные милости английским купцам, «любя тебя, сестру свою любительную, а за моим челобитьем и печалованием». Королева присылала ему подарки; однажды он их не взял и извинился в этом таким образом: «Ты, государыня, прислала ко мне свое жалованье, поминки, и я твоего жалованья не взял, потому что посол твой привез от тебя к государю нашему в поминках золотые — в половицу золотой, и в четверть золотой, и в деньгу золотой. Такие поминки между вами, великими государями, прежде не бывали. Государь наш этих поминков брать нс велел, и я поэтому твоего жалованья взять не посмел, а за твое жалованье тебе, великой государыне, челом бью. Я вперед хочу видеть и государя своего умолять и на то наводить, чтоб между вами любовь братская утвердилась навеки и больше прежнего; твое жалованье вперед хочу на себе держать и твоих гостей хочу держать под своею рукою во всяком береженье». Знаменитый министр Елисаветин, Сесиль (который в русских грамотах величается: Вилим Сисель, честнейшего чину рычард подвязочной, то-есть кавалер ордена Подвязки), писал Годунову: «Вздумали было наши гости не торговать больше в вашем государстве для многих обид; но теперь они хотят торговать многими всякими товарами, если ты, Борис Федорович, станешь их беречь, вперед они другого помощника себе не ищут». Сесиль просил уничтожения остающихся кабал, данных Мершем, и беспошлинной торговли. Борис отвечал: «На английских гостях и то взяли только половину долгов, не велю брать и другой половины, убытков им никаких не будет и во всем их стану беречь, по всем приказам от всяких убытков, и торговля им будет повольная по-прежнему, государь не велел брать с дворов их никаких пошлин». Но Сесиль продолжал жаловаться на обиды: «Как приедут английские гости в вашу землю, то им не велят торговать никакими товарами, а велят им покупать государев товар по указной цене, а не по той, чего стоит; и если наши гости не захотят покупать этого товару по такой высокой цене, то их задерживают долгое время в устье Двинском, и они живут в большом страхе, как им идти назад в морозы и бури. Тебе известно, что насилье не годится над торговыми людьми: если будут вперед делать им насилие, навязывать им товары, которые им ненадобны, а надобным товарам цену указывать высокую, то это будет не вольная торговля, а насилие». Борис в ответе своем говорил, что жалобы на насилия несправедливы, и по-прежнему обещал, что торг будет повольный еще больше прежнего.
С Даниею были в царствование Феодора неважные сношения по поводу определения границ с Норвегиею. Гораздо больше внимания московское правительство должно было обращать на юг, где из Крыма ежечасно ожидали нападения и где Турция не переставала грозить отнятием завоеваний Грозного. С 1584 до 1588 года крымцы несколько раз нападали на Украйну; но счастьем для Москвы было то, что в это время, когда ждали войны с Баторием, в Крыму происходили усобицы: хан Магмет-Гирей был убит братом Ислам-Гиреем; сыновья Магмет-Гирея, Сайдет и Мурат, прогнали было дядю, причем опустошили весь Крым, ханскую казну всю разграбили, жен и детей русских и литовских в плен побрали; но были прогнаны опять дядею Исламом и отдались в покровительство московского царя: Сайдету позволено было кочевать с ногаями близ Астрахани, а Мурат стал жить в самой Астрахани. Ислам, боясь племянников, которых любили в Крыму, должен был опираться на турок, позволять им всякого рода насилия, что еще больше ожесточило против него крымцев: «Мы всем Крымским юртом желаем, — говорили они, — чтоб был царем Сайдет-Гирей, царевич, а Ислам-Гирея все люди не любят. Турецкими людьми Крымский юрт опустошил, от янычар насильство и убийство великое». До чего дошел Крым во время этих усобиц, видно из слов калги Исламова, Алп-царевича, московскому гонцу: «Государь ваш прислал мне поминки легкие; но мы не думали, чтоб государь ваш в такое время захотел и сноситься с нами». Ислам писал Феодору: «Если захочешь с нами в самом деле быть в дружбе, то ты бы наших недругов, Сайдета и Мурата, у себя не держал, хотя они тебе и в руки попались; ты бы сослал их туда, где бы их не слыхать, не видать; а денег и казны не годится им давать. Если ты с нами подружишься, то мы непременно станем над неверною Литвою промышлять». Московский посол должен был поручиться хану, что Сайдет и Мурат не пойдут на Крым, если только сам хан не пойдет на московские украйны, царевичей не отпустит, султану поход на Астрахань отговорит, а в Москву весть пришлет о замыслах турецких людей.
Большую услугу также оказывали Москве запорожские козаки, которые не давали покоя туркам и татарам, раздражали султана и хана против Литвы, отвлекали внимание их от Москвы. Козаки то приходили войною на крымские улусы, то присылали к хану с предложением своей службы и потом опять нападали на Крым. Так, в 1585 году козаки с атаманом своим Яном Ярышевским два раза приходили на крымские улусы, отогнали лошадей и всякого скота больше 40 000 и людей многих в плен взяли. А потом от этого же Ярышевского и от всех атаманов приехали к хану четыре козака и говорили ему: «Прислали нас атаманы днепровские, чтоб ты, государь, их пожаловал, с ними помирился и давал им свое жалованье; атаманы же и все черкасы тебе хотят служить: куда их пошлешь на своего недруга, кроме литовского короля, и они готовы». Хан отвечал: «Я атаманов и всех черкас рад жаловать, и как они будут мне надобны, то я им тогда свое жалованье пришлю, и они бы были готовы». Но вместо службы хану козаки взяли Очаков, а в 1588 году, в числе 1500, пришли морем в судах на крымские улусы в Туптарахань, между Козлевом и Перекопью, взяли 17 сел. Султан присылал к Ислам-Гирею с угрозою, что если все так будет, то он выгонит его из Крыма. Ислам умер в 1588 году; преемник его, Казы-Гирей, в исполнение воли султана должен был мстить Литве за козацкие опустошения и потому дружелюбно сносился с Москвою; царь отвечал ему таким же образом: «Прежде, как был на крымском юрте Ислам-Гирей, то мы послали рать свою большую на Дон и Волгу со многими воеводами, а идти было им с Мурат-Гиреем царевичем на Ислам-Гирея царя за его неправды. Да и на Днепр за пороги к князю Кирику и к князю Михайлу Ружинским, к атаманам и черкасам послали мы голов Лихарева и Хрущева, велели им идти со всеми черкасами на Крым. Но когда услыхали мы, что ты воцарился, то поход отложили и послали к тебе языка — татарина, которого прислали к нам с Днепра головы Лихарев и Хрущев и князья Ружинские». В Москве считали нужным оказывать хану услуги, по крайней мере на бумаге, услуги в татарском вкусе: Казы-Гирей писал к царю, чтоб тот велел извести одного татарина, Аталык Муслы, попавшегося в плен к русским, потому что он негодный человек; царь отвечал, что просьба ханская исполнена, Аталык изведен.
Впрочем, из тона царских грамот и из небольшого количества поминков видно было, что в Москве не очень боялись хана: царь писал хану только поклон, а не челобитье, а хан в грамотах к Годунову обращался таким образом: «Брата нашего, многого крестьянства государя, большому визирю и доброму карачею и в боярах начальнейшему и в крестьянском законе в своей стране между своих сверстников честнейшему, другу нашему Борису множеством мног поклон». Не посылая в Крым богатых подарков, правитель не хотел кормить и дарить многочисленную толпу татар, которые обыкновенно приходили с гонцами, чтоб попользоваться государевым жалованьем; гонцу Мишурину, отправлявшемуся в Крым, было наказано: царю, царевичам и царевым ближним людям говорить накрепко, чтоб посылали к государю гонцов своих немногих, больше 30 человек не посылали бы, а что посылают многих гонцов, от того государеву и цареву делу поруха. Вот теперь прислал Казы-Гирей царь гонца своего, а с ним пришло 80 человек, чего никогда не бывало. Вперед бы царь велел посылать гонцов немногих, а станут гонцы ходить многие, то им государева жалованья и корму не будет.
Мы видим, что царь в грамоте к хану упоминал о сношениях своих с запорожцами, которые должны были вместе с московскими войсками идти на Крым при Ислам-Гирее. Какого рода отношения были у московского правительства к черкасам, видно из наказа, данного гонцу Петру Зиновьеву, отправлявшемуся в Крым; как пойдет Петр с Ливен, и весть будет, что пришли на Донец с Днепра, из Запорожья, черкасы, Матвей Федоров с товарищами, стоят смирно и государевым людям от них зацепки нет никакой, то Петру послать наперед себя станицу к запорожским черкасам и велеть про себя сказать, что есть с ним от государя к ним ко всем грамота и речь, и Матвей бы Федоров и товарищи его с ним виделись, и черкасам своим всем по всему Донцу заказали бы, чтоб они над Петром и над крымскими гонцами и над провожатыми их ничего не сделали, а он, Петр, идет в Крым с крымскими гонцами легким делом наскоро и поминков с ним ничего не послано. Да как с ним атаманы и молодцы запорожские съедутся, и Петру от государя поклон им исправить и грамоту от государя подать; а говорить им от государя, чтоб они его, Петра, и крымских гонцов пропустили и провожатых ничем не тронули, а государево к ним жалованье будет сейчас же с государским сыном боярским. А государь, увидя их перед собою службу, пришлет к ним на Донец большое свое жалованье. Службу свою запорожцы показывали по-прежнему; гонец Мишурин в 1589 году доносил, что черкасы взяли турецкий корабль на море близ Козлова; потом дали знать Казы-Гирею, что пришли в Козлев, в посад, ночью литовские люди, атаман черкасский Кулага и с ним черкас 800 человек, пришли они морем в малых стругах. Казы-Гирей тотчас пошел в Козлев со всеми людьми, но черкас в городе уже не застал: они выграбили здесь лавки, выбирая из них лучшее, турок и жидов одних били, других забирали в плен, но тут напал на них калга Фети-Гирей и был бой в самом посаде, татары взяли у черкас человек с тридцать в плен, Кулага был убит, остальные ушли. Кроме того, черкасы вокруг Белгорода (Акермана) все посады пожгли, воевали в Азове посад, взяли в плен 300 человек, бухарских купцов побили. После этого султан прислал три каторги (судна), в каждой по 500 янычар, с огненным боем, да по четыре пушечки, за ними будет еще пять каторг с янычарами, велел им турский султан при устье Днепра беречь от черкас проходу на море, а к хану турский писал, чтоб шел на Литву.
Козаки донские и терские также беспокоили татар и турок, хотя и не в такой степени, как запорожцы. Хан писал Годунову: «Ваши козаки донские Азову городу досаждают; ваши же козаки с Дона и с Самары к Овечьим водам приходят украдкою к нашим улусам, воруют скот. Султан ко мне писал, что казну свою потратил, взял город Дербент, а теперь из Азова в Дербент людям его прохода нет: русские козаки, которые на Тереке живут, на перевозах и топких местах на них нападают; султан не может этого терпеть с большою ратью и нарядом хочет города брать и Москву воевать». Султан приказывал хану наблюдать за Литвою; Казы-Гирей хотел, чтоб царь московский платил ему за это; он писал Феодору: «Хотим этою зимою зимовать на Днепре и караулить, а у вас просим, чтоб вы за этот караул прислали нам наем». Казы-Гирею хотелось, с одной стороны, чтоб царь отпустил к нему Мурат-Гирея, который продолжал жить в Астрахани, а с другой, выманить побольше денег, и потому он написал очень ласково: «Русские козаки приходили на наши стада и отогнали с 700 лошадей; наши люди вместе с азовскими козаками пошли за ним в погоню; но мы за этими погонщиками послали людей своих, велели их перехватать и опалу на них положили; да привели было они одного сына боярского, мы его у них взяли и послали к вам, брату нашему». Но в Москве, не трогались этими учтивостями, не присылали ни Мурат-Гирея, ни денег. Легко понять, как это раздражало хана, особенно последнее. Мурат-Гирей умер в Астрахани; русские утверждали, что он был отравлен людьми, подосланными из Крыма, а в Крыму утверждали, что его отравили русские — новое побуждение к вражде и мести; побуждал хана к этой вражде и султан, который сердился на Москву за нападение донских и терских козаков; наконец, побуждал хана к нападению на Москву король шведский Иоанн, обещал ему богатые поминки, если он извоюет московского царя, давая знать, что сопротивления татарам не будет, потому что войска царские находятся на севере, у границ шведских. Хан решился посмотреть берегов Оки и, если можно, пробраться дальше. В конце 1590 года приехал в Крым русский посол Бибиков; когда он правил поклон и посольство от государя, а потом правил челобитье от боярина Бориса Федоровича, подал грамоту и поминки, то хан против государева поклона и здоровья не встал. 11 января 1591 года приехал в жидовский город Кыркор, где стоял посол, Ахмет-ага, велел Бибикова позвать к себе и говорил ему царевым словом: «Посылал царь к тебе просить пятидесяти шуб бельих, да пяти шуб куньих, что не прислано муллам, да списков, наказов и росписей, а ты царева слова не послушал, и царь у тебя велел взять все твое имение». Приставы ограбили Бибикова и толмачей, взяли у них все — шубы, шапки, платье, деньги, запасы, вино. Весною орда собралась в поход, и 5 мая хан послал сказать Бибикову, что он идет не на государеву Украйну, а на литовского короля.
Но в июне в Москве узнали, что татары идут не на Литву, а на государеву Украйну; тогда, 26 числа, велено было воеводам изо всех полков, расположенных по обычаю на берегу Оки, и из городов украйных идти в Серпухов в сход к боярину князю Федору Ивановичу Мстиславскому; но когда узнали подробно, что идет сам хан с большим войском прямо к Москве, то велено было боярам и воеводам со всеми полками спешить к столице, чтоб предупредить хана. 1 июля к вечерни пришли полки к Москве и стали против Коломенского; 2 числа им велено было идти к обозу, устроенному против Данилова монастыря; в этот день приезжал к ним сам царь: бояр, воевод, дворян и детей боярских жаловал, о здоровье спрашивал, по полкам смотрел. 3 июля приехал в Москву с берегу оставленный там для вестей голова Колтовской и объявил, что хан перешел Оку под Тешиловом, ночевал в Лопасне и идет прямо к Москве. По этим вестям отправили на Пахру 250 человек детей боярских — смольнян, алексинцев, тулян под начальством князя Бахтеярова-Ростовского; им велено было стать на реке и промышлять над передовыми крымскими людьми; эти передовые люди сбили их с Пахры, ранили воеводу и много детей боярских побили и взяли в плен. Тогда велено было боярам и воеводам стать со всеми людьми в обозе; в большом полку был воеводою князь Феодор Иванович Мстиславский, в правой руке — князь Никита Романович Трубецкой, в передовом полку — князь Тимофей Романович Трубецкой, в левой руке — князь Василий Черкасский; у каждого из трех первых воевод были в товарищах по Годунову: у Мстиславского — сам Борис, у Никиты Трубецкого — Степан Васильевич Годунов, у Тимофея Трубецкого — Иван Васильевич Годунов; кроме того, у Мстиславского и Бориса Годунова в прибылых в Думе были кравчий Александр Никитич Романов, окольничий Андрей Клешнин, казначей Черемисинов, оружничий Богдан Яковлевич Бельский, думный дворянин Пивов.
4 июля, утром в воскресенье, пришел к Москве хан, сам стал против Коломенского, а к обозу, где сидели русские воеводы, выслал царевичей; против них воеводы выслали изо всех полков голов с сотнями, ротмистров с литовскими и немецкими людьми, велели им травиться с крымцами, по тогдашнему выражению. Эта травля продолжалась до ночи, без решительного исхода; татары не любили таких встреч: травиться с русскими безо всякой пользы им не нравилось; идти на обоз, где сосредоточены были московские силы с нарядом, — еще менее, между тем пленники объявили, что пришло к Москве новое войско, новогородское и из других областей и воеводы хотят ударить на крымцев ночью. Казы-Гирей не стал дожидаться рассвета и побежал, бросив обоз. Утром 5 числа воеводы послали за ним скорые полки; но те не могли его нигде нагнать, потому что он бежал, не останавливаясь ни у одного города; задние отряды его были нагнаны и разбиты под Тулою, остатки истреблены в степях. Главная царская рать двинулась также из обоза и шла до Серпухова: сюда 10 июля приехал из Москвы князь Козловский и объявил Мстиславскому опалу за то, что в отписках к государю он писал одно свое имя, не упоминая о конюшем боярине Борисе Федоровиче Годунове. Но в тот же день приехал стольник Иван Никитич Романов, правил боярам и воеводам от государя поклон, спрашивал всю рать о здоровье, подал князю Мстиславскому и Борису Годунову золотые португальские, другим боярам и воеводам — по два золотых корабельных; иным — по одному, другим — золотые венгерские. Младшие воеводы остались на берегу, старшие возвратились в Москву. Здесь Годунов получил шубу в тысячу рублей с плеч государевых, цепь золотую также с государя, сосуд золотой, который называли Мамай, потому что был взят в Мамаевом обозе после Куликовской битвы, три города в Важской земле, звание Слуги, которое, как должны были объяснять наши послы в Литве, было честнее боярского; князь Мстиславский получил также шубу с царских плеч, кубок с золотою чаркою и пригород Кашин с уездом; другие воеводы и ратные люди получили шубы, сосуды, вотчины, поместья, деньги, камки, бархаты, атласы, меха, сукна. Несколько дней были пиры у государя в Грановитой палате; в благодарность богу построили Донской монастырь.
В конце июля возвратился в Крым с войны калга, стали спрашивать его: где хан? А он ничего не знает, прибежал калга скорым делом, войска возвратилось только треть, пришли пешком, полону привели немного. 2 августа приехал сам хан в Бакчисарай, ночью, в телеге, раненый; после видели, что левая рука у него была подвязана. В конце августа позвали к хану московского посла Бибикова; хан велел ему сесть и начал говорить: «Был я на Москве, и меня не потчевали, гостям не ради». Посол отвечал: «Вольный человек царь! Ты у государя нашего украл, ходил в его землю через свое слово, да и был ты в нашей земле и у Москвы постоял немножко, а если б ты постоял побольше, то государь наш умел бы потчевать». Хан не отвечал на это ничего, позвал Бибикова обедать и после обеда велел положить на него платно золотное. Бибиков проведывал, для чего хан ходил в государеву землю? Ему отвечали, что хану хотелось показать себя, потому что он, как сел на царство, на московской украйне не бывал, а у них это бесчестно, умысел ханский был уже давно. Объяснили ому, почему хан побежал от Москвы: пленники сказали, что новгородская и псковская сила пришла и хочет государь выслать на хана воевод своих; Казы-Гирей спросил: «Кто главный воевода?» Пленные отвечали, что Борис Федорович Годунов. Тогда князья и мурзы стали говорить: «Если Бориса пошлют, то с Борисом будет много людей». Хан и побежал. Один из князей крымских говорил Бибикову: «Зачем государь ваш много городов ставит на украйнах, на Тереке, на Волге, около Крыма?» Бибиков отвечал: «В земле государевой людей умножилось, взяла теснота, государь сильный, для того и города ставит». Князь сказал на это: «Ваш государь также хочет сделать, как над Казанью: сначала город близко поставил, а потом и Казань взял; но Крым не Казань, у Крыма много рук и глаз, государю вашему надобно будет идти мимо городов в середку».
Хан первый начал сношения с царем и через два месяца по возвращении из похода прислал гонцов своих в Москву. На вопрос от бояр: зачем они приехали? — гонцы отвечали: «Царь у государя вашего ни Казани, ни Астрахани не просит, только поминки бы ваш государь прислал по царевой грамоте». Бояре велели сказать им: «Если познал царь неправду свою, то должен принести покорение большое; поминки посылают за дружбу, а, видя цареву неправду и такую недружбу, поминков посылать не за что». Гонцы отвечали: «Если б царь своей неправды нс узнал, то нас к государю вашему не послал бы; а государь бы ваш Казы-Гирею царю приход его под Москву простил: ведь царь ходил войною и большой досады ему не учинил, которою дорогою пришел, тою же дорогою и назад вышел». Но это наглое смирение оказалось хитростию: хану нужно было оплошать московское правительство, как тогда выражались; в Москве действительно оплошали; думали, что крымцы после несчастного похода своего не в состоянии скоро напасть на украйны, и обманулись жестоко: в мае 1592 года калга Фети-Гирей ворвался в Украйну безвестно, в рязанские, каширские и тульские земли; татары побили много людей, пожгли много сел и деревень, много побрали в плен дворян и детей боярских, которые, не ожидая нападения, не перебирались с семействами в города; полону сведено было так много, говорит летописец, что и старые люди не запомнят такой войны от поганых.
Хан поправился и переменил тон, сказал гонцу царскому, отправленному к нему еще до нападения калги: «Дивлюсь я больше всего тому, что около Троицына дня у вас прибылых больших людей ни на берегу, ни на Украйне не было, а которые украинские люди и собрались, и они были все в лесу, на поле не вышли и с нашими людьми не бились, только и побились немного литовские люди. Сказывали мне царевичи и все князья: такой войны нашим людям не бывало никогда: наши люди ни сабли, ни стрелы не вынимали, загоняли пленных плетьми». Гонец отвечал: «Ты присылал к государю гонцов своих с любовными грамотами, и от того людей на Украйне в сборе не было; если теперь так оплошали, то вперед уже так не будет, не оплошится государь наш, положась на твое слово». Но хан, довольный тем, что мог переменить тон и снова запрашивать, не думал более о войне с Москвою, ибо должен был участвовать в войнах султана в Молдавии, Валахии, Венгрии. На запросы ханские и обычные уверения, что калга нападал на московские украйны своевольно, царь велел отвечать ему: «Посылаем к тебе посла с большими поминками, а на тебе хотим еще правды посмотреть. Одного из послов твоих Аллабердея мурзу мы оставили у себя для большого дела, чтоб без доброго человека у нас не было и ссылка между нами не порвалась. Когда наш посланник Семен Безобразов и твои гонцы в Крым к тебе придут, то ты тотчас отпусти к нам своего гонца легкого и отпиши, какого своего доброго человека нарядишь к ним в послах и какого большого своего человека пошлешь с ним в провожатых, который с нашим добрым человеком у Ливен будет говорить о вечном мире; напиши, к какому сроку быть им к Ливнам и взять нашего посла и твоего посла Аллабердея с большими поминками и запросными деньгами: мы к этому сроку пришлем при своем после, князе Меркурии Щербатом, и своего доброго человека, который с твоим ближним великим человеком о всяких делах приговорит и разменяется послами по прежнему обычаю: наш посол князь Щербатый и твой посол Аллабердей пойдут к тебе, а твой новый посол и наш старый посланник Безобразов пойдут к нам». Посланнику Безобразову был дан наказ: «Послано с ним 1000 золотых, и ему те золотые держать у себя тайно; как он придет в крымские улусы и проведает, что царь в Крыму не по-старому и походу на московские украйны не чаять, или царь ждет себе перемены от турского, или есть на нем какая-нибудь иная худоба, или будет у него поход на Литву, по приказу турского, то ему, Безобразову, никак не давать золотых и держать их у себя тайно, чтоб никто не знал, и толмачи. А если он проведает, что царь наготове, собрался на государевы украйны и худобы на нем нет никакой, то дать золотые: царю 700, калге 200, Нурадину царевичу 100». Посланнику наказано было также выкупать пленных: обыкновенно платили за детей боярских от 50 до 100 рублей, за сотника стрелецкого — 50, за попадью — 25 рублей, за дочь княжескую — 50; в последний набег попались в плен несколько людей значительных: так, Безобразов должен был непременно выкупить Никифора Ельчанинова, дать за него 200 рублей; непременно же должен был выкупить жену Тутолмина, дать за нее 200 рублей, да от мужа до 200 рублей; за мать Щепотьевых давать до 70 рублей, да от детей ее — до 40 рублей.