Стахов Дмитрий. Арабские скакуны

   А вот Анна Сергеевна курила и с улыбкой смотрела на меня, в ее улыбке не было ни снисхождения, ни насмешки, а были доброта и мягкость, так улыбаются тем, кого уважают и любят, она подмигнула мне, кивнула на Сергея, мол, давай, дожимай его, дожимай, сейчас он проколется, даст слабину - и тогда ты его окончательно положишь на лопатки. Она ободряла меня, подталкивала к победе, все-таки в Анне Сергеевне было и кое-что человечное, она не была законченной мумией. Может, действительно она была мягка и нежна, шелковиста и тепла, ласкова и отзывчива?
   - Хорошо, - сказал я. - Второй тест также пройден, но мы переходим к третьему. Итак...
   Но мне было не суждено начать третий тест. На меня просто-таки навалилось желание спать. Да, спать хотелось так, что ресницы казались склеенными. Борясь со сном, я ущипнул себя за руку, почти до крови - я видел это, я видел! - но не ощутил боли, а услышал голос брыластого, который говорил что-то о божественной природе счастья, в чистом виде хранящегося в обителях жителей небес, еще выше, над самолетными трассами, почти на границе между небом и безнебьем, причем счастье для тамошних жителей служит обыкновенным пищевым продуктом, по консистенции напоминает йогурт, по цвету - базилик, светится дрожащим внутренним огнем и как студень дрожит. Брыластому вторил Ващинский, как всегда - манерный и приторный, говоривший, что вкус счастья особенный, иногда с отчетливым цветочным оттенком, иногда - что удивительно! - вкус счастья близок к вкусу изысканных морепродуктов, морских улиток, жирных рачков и больших белых устриц, но Анна Сергеевна с Ващинским не соглашалась, утверждала, будто счастье вкус имеет терпкий, даже с металлическим послевкусием, а первые глотки счастья могут оказать столь особенное воздействие, что хлебнувшего без подготовки всенепременно стошнит, что, впрочем, здесь в Кокшайске скорее норма, чем патология.
   Тут я вывернулся из кресла, упал на ковер, стукнулся головой об пол, ковер смягчил удар, но все-таки перед глазами поплыли круги. Наверное, я получил небольшое сотрясение мозга, и круги сменились пульсирующей темнотой, темнота - ярким светом. Несмотря на свет, все равно хотелось спать. Потом вновь запульсировала темнота, а кроме желания спать меня мучала жажда. Какое, на хрен, счастье?! Нет никакого счастья! Есть только жажда. Пить! Пить!
   - Воды! - просил я, глаз не открывая. - Дайте воды! Пожалуйста!
   Но горе-небожители, Анна Сергеевна да эти два болвана, стояли надо мной и рассуждали, какое счастье им мне отвесить - цветочное, терпкое или морепродуктовое. Что именно они дали, осталось тайной, но стошнило меня капитально, если бы не посторонняя помощь, то я бы и умер на полу приемной, захлебнувшись, а так я пришел в себя в расположенной при комнате отдыха ванной, перегнутый пополам, поддерживаемый чьими-то заботливыми сильными руками.
   Наконец, проблевавшись, я попытался определить - кто это мне помогает? - но дальше мысли, что сюда смог добраться Иосиф Акбарович, не продвинулся. Меня приподняли, поддержали, выволокли из ванной, положили на мягкие подушки кожаного дивана, влажное душистое полотенце коснулось моего лба, уголков рта, я открыл глаза и увидел перед собой темное лицо человека с розовыми ушами - мой спаситель сидел ровно между мной и горевшим на стене светильником.
   - Кто вы? - простонал я. - Кто?
   Вместо ответа мне наконец-то дали холодной воды с лимонным соком.
   - Кто вы? - повторил я, напившись.
   Принимая пустой стакан, мой спаситель чуть сдвинулся в сторону, и я узнал своего канадца, живого, без дырок в голове.
   - Вы? - я не мог поверить своим глазам. - Вы живы?!
   - Жив, - канадец улыбнулся в бороду и начал набивать трубку. - Я живее многих живых. Вы-то как?! На вас лица нет, из вас лезла такая дрянь. Что вы здесь едите? По содержимому вашей рвоты можно изучать порочную систему питания. Хотя стошнило вас не из-за нее...
   - А почему?
   - Рвоту вызвал я. Вы начинали отключаться. Вам подсунули в кофе какую-то гадость, вы бы заснули и не проснулись. Пришлось промыть вам желудок и сделать пару уколов. Я всегда вожу с собой шприц-тюбики с сильными антидотами. Вот они и пригодились...
   - Тюбики с чем?
   - С антидотами. С противоядиями, если вам угодно по-русски.
   - Понятно... - меня трясло как в лихорадке, ныли суставы, эти самые антидоты были крутоваты. - Понятно, но я видел вас с мозгами наружу, с остекленевшим взглядом. Пуля вошла вам в лоб, вся стена за вами была забрызгана кровью.
   Канадец вновь улыбнулся.
   - Кажется, это называется ловлей с использованием приманки. Ловлей на живца. Или, если хотите, провокацией. Или как-то иначе, - сказал он. Одним словом, все было инсценировано. Спецслужбами, и не только российскими, но и нескольких других заинтересованных стран. Кооперация в борьбе с организованной преступностью. Борьба с нелегальными доходами. С отмыванием грязных денег, полученных от продажи наркотиков, оружия, живого товара. А слух о моей мнимой смерти распространили по телеканалам, по радио и в печатных изданиях, и те, кто был бы заинтересован в смерти подлинной, себя проявил. Тут же их, голубчиков, начали брать, одного за другим, одного за другим.
   До меня начало доходить: главное не сама смерть, не сама жизнь, а слухи о них, все держится на слухах, слухами полнится, питается, кормится. Не быть, а слыть, не являться, а казаться.
   - Тут их, голубчиков, и повязали, - нес свое канадец, - в тот же момент, в тот же день. Они, понимаете ли, сразу начали перезваниваться, назначать друг другу, как они говорят, "стрелки", делить мой бизнес. Одним словом - от них полетели пух и перья!
   - А этот, с брылами? Толстяк. Ну, который говорит, будто он Сергей. Вы его знаете?
   - Что он вам говорил, я не знаю, но зовут его и в самом деле Сергеем. Освобождение господина Козлицкого из итальянской тюрьмы было одним из условий этой операции. Они выпускают Козлицкого, в России арестовывают куратора сицилийцев. Ладно, ладно, вам не следует напрягаться, я потом всё подробно расскажу...
   - Но последний вопрос!
   - Да?
   - А кого убили вместо вас?
   Канадец кашлянул, поднялся и направился к стойке бара. Мне всё-таки недостает тактичности, не достает. Нет чтобы подойти к этому вопросу как-то неспешно, через вопросы промежуточные. Я всегда сразу в лоб, без обиняков. Неудивительно, что у меня далеко не простые отношения с людьми.
   Дабы сгладить неловкость, - а если кого-то убивают вместо тебя, то это действительно неловкость, - я сел и огляделся. Мы находились в большой, с белыми стенами комнате. Красный рояль, барная стойка - возле нее канадец что-то смешивал в высоких стаканах, - четыре высоких табурета - в одном углу, огромный телевизор и наставленные друг на друга блоки аппаратуры - в углу противоположном, кровать под балдахином напротив окна - окно маленькое, высокое, забранное глухими жалюзи, - кожаные кресла и диван, мягкий ковер на полу. Две двери, одна плотно закрытая, по-видимому ведущая в рабочий кабинет, в узкую щель другой виден кафель ванной. На всем печать запустения, из полуоткрытого стенного шкафа возле кровати высовывался рукав кожпальто так, словно одетый в него невидимка собирался вытащить из кармана с полуоторванным клапаном пачку сигарет или кастет, а над кроватью - потная ткань балдахина наполовину отдернута и через кисею видно, что на кровати кто-то спит, а по разбросанной на стульях и на полу одежде, по двум остроносым, коротким сапожкам на высоких каблуках становилось ясно, что там спит женщина, молодая, женщина, за собой следящая, модница.
   - Мы не мешаем? - полушепотом спросил я, кивнув на кровать: такой темой хорошо снимать любые неловкости.
   - Сон крепкий, молодое тело, отсутствие сомнений, - канадец заговорщицки подмигнул. - Поверьте, ей снится что-то хорошее. Местные девушки, оказывается, все еще пахнут барбарисками, как пахли провинциалки в пору моей молодости, когда я по линии ВЛКСМ колесил по стране. Неужели и они будут пахнуть "диролом"?
   Я пожал плечами. Если канадец опять заговорит о свободе, например - о свободе выбора между "диролом" и барбарисками, да будет спрашивать, понял я его или нет, то я снесу ему голову и уже всерьез, навсегда. Тогда его отправят на его новую родину частями, в одном контейнере - набитое полупереваренной полезной пищей тело, в другом, поменьше - башка.
   - Уходит что-то трудноуловимое, такое ценное и доброе, - канадец наконец-то смешал два коктейля и, вернувшись к дивану, протянул один стакан мне. - Зимой уже нет тех живописных сугробов, по-другому пахнет морозный воздух, летом другая пыль, другой вкус мороженого. А где газвода? Где эти колбы с сиропом? Одна фанта и кола! Массовый поток, бездушность, бездуховность!
   Я отпил из стакана. Усевшийся напротив меня в кресло канадец знал свое дело: вкус был великолепный, чуть горьковатый, очень крепкий и острый, такие коктейли предназначены для усугубления состояния, от них умеренные пессимисты впадают в мизантропию, имеющие заряд оптимизма пускают розовые слюни. Канадец сделал пару больших глотков, раскурил трубку, погасил спичку, набрал полный рот дыма, медленно выпустил его и сквозь дым посмотрел на меня.
   - Вы чувствуете себя отцом? - спросил он. - Вы можете отвечать за свое отцовство?
   - В смысле?
   - Это ответственность! Тем более - сейчас, когда ваш сын мертв. Вы уверены, что справитесь?
   - Там, - кивнул я в сторону плотно закрытой двери, - где-то там, в подвале, лежит мертвый человек, генерал, который сообщил, что принято решение о поддержке моих притязаний на отцовство. Что мне помогут с иском, помогут в суде. Что меня не оставят. Якобы я буду не один.
   - Наверное, это не так уж и плохо, - канадец сосредоточенно копался в трубке железным щупиком, потом затягивался, трубка скрипела и ворчала. - С вами всё время будут опытные люди. Им, конечно, придется заплатить, но ведь за вами стоят большие деньги. Вернее - скоро встанут.
   - Но в том-то и штука, что их интересуют только деньги, они их получат, а потом избавятся от меня, как избавляются от всех неугодных, но уже без инсценировки, как вашем случае, а по-настоящему.
   Канадец отложил трубку, допил свой коктейль.
   - С последним можно поспорить, - сказал он. - У них не будет мотива. Даже если они заберут себе все и оставят вам хотя бы процентов семь-восемь, то все равно у вас денег хватит до конца дней. Ещё внукам оставите!
   - У меня нет внуков, и вряд ли они у меня будут. У меня был единственный сын, его убили, и мой род пресечется на мне. Я не понимаю пружин игры, в которую меня втянули, но сделаю всё, чтобы меня не смогли использовать! Кстати, почему вы-то в курсе всего происходящего? Еще о процентах рассуждаете!? А?
   Канадец достал из бархатного футляра свежую трубку, куснул мундштук.
   - Я бы мог ответить, что всего лишь смотрю телевизор, читаю газеты и делаю выводы, - сказал он. - О вас, как об отце человека с загадочной судьбой, то ли святого, то ли международного авантюриста, сообщали по ящику, о вас писали в газетах. Не знали? Во всех вчерашних. Писали не только о вас, но и - будем объективны - о других претендентах. Но это было бы только частью правды, вы ведь ждете от меня чего-то большего...
   - Жду, - согласился я, тоже допивая коктейль. - Мне важно знать...
   - Вы никому не нужны, - канадец говорил ровным, бесстрастным тоном, смотрел мне в середину лба, но руки его нервно теребили коробочку с табаком. -Практически безработный, практически нищий - все ваше состояние сводится к маленькой квартирке в блочном доме, - практически инвалид, практически недее-способный - ведь комиссия, решавшая вопрос о вашей вменяемости, признала вас нормальным только потому, что в специальном отделении для таких, как вы, травматиков, у кого, простите, отбили разум, не было свободных мест. У вас нет близких родственников, нет никого, кто еще мог бы рассматриваться как ваш сын или дочь. Только убитый святой авантюрист, создатель путаного, эклектичного учения, биржевой игрок, спекулянт интернетовскими доменами, циничный инвестор, торговец сомнительными медицинскими препаратами, которые не сегодня завтра включат в число сильнодействующих или наркосодержащих, изобретатель хитрых компьютерных программ. И вы лучше всех прочих подходите на роль отца, неважно при этом - вы ли действительно отец или кто-то другой. С вами проще. Поддерживать ваше отцовство прагматичнее даже при том условии, что имеются преположения о выкидыше...
   - Постойте, постойте! О каком выкидыше?
   - У матери этого странного человека был выкидыш. Она ехала из Советского Союза, была беременной, но ребенка потеряла...
   - Этого не может быть! - возмутился я.
   - Хорошо, хорошо, - канадцу явно не хотелось спорить. - Хорошо, но есть некоторая вероятность, что вы, раз вам нечего терять, можете заартачиться, затребовать чего-то большего. Но ею можно пренебречь, компетентные люди считают ее бесконечно малой. Итак, определенные круги поддерживают вас в суде, при официальном определении отцовства, снабжают вас всем необходимым, при случае применяют и, так сказать, сомнительные средства, фальсифицируют, подкупают, устраняют и так далее, но это издержки. Вы получаете деньги убитого и право распоряжаться всей его собственностью, а потом вам предлагают поделиться. Это справедливо?
   - А? - переспросил я: алкоголь сделал свое дело, у меня начала кружиться голова и вновь начало поташнивать. - Что вы говорите?
   Канадец отшвырнул коробочку с табаком.
   - Это справедливо, я спрашиваю!?
   - Да, делиться всегда справедливо. Этому меня учила бабушка. Но при чем здесь вы, вам-то что за выгода?
   - Я собираюсь, используя близость к определенным кругам, получить крошки и с этого стола. Не за просто так, за участие, за содействие, за помощь. И я такой не один, многие будут помогать, способствовать, содействовать. В известном смысле, среди нас, собирающихся вас опекать, наблюдается конкуренция. У нас у всех есть мотив. И победит наиболее целеустремленный!
   Откуда это все было ему известно? Откуда он знал про решение комиссии? Да там все были купленные, старые пердуны-психиатры, которые просто боялись отменить старый диагноз, боялись подвергнуть сомнению профессионализм работы своих коллег. Им так было удобно - этот травматик, этот шизофреник, этот... Так они работали всегда, так они сработали и со мной.
   - Вы думаете - у вас есть шансы?
   - Иначе бы я не сидел тут с вами, - канадец потянулся за коробочкой с табаком. -У меня есть дела поважнее!
   - Это какие же, позвольте спросить? - произнес кто-то за моей спиной, кто-то только что вошедший в комнату отдыха и вновь плотно затворивший за собой дверь. -Может быть, отдать мне должок?
   Я обернулся и увидел Кушнира, аккуратненького, сытенького Кушнира, дедушкин портфель он держал под мышкой, правой рукой что-то в портфеле нащупывал, а глаза его прямо-таки буравили канадца, прямо-таки жгли его, прожигали. Не иначе как в юности Кушнир посещал драмстудию - то ли герой-любовник, то ли герой романтический был перед нами, а если Кушнир ещё и ходил в музшколу - как, как без музшколы, сольфеджио, в седьмой октаве нота "ля" фальшивит! - то он мог и запеть, верно беря ноты, но голоском довольно слабым: "Кто может сравниться?!." и далее по тексту.
   - Какой, какой должок? - быстро заговорил канадец, и сразу стало ясно: за ним полно неотданных долгов, он в них просто купается!
   - Нет, значит, должка? - Кушнир явно что-то в портфеле нащупал. - Ну, на нет и суда нет!
   - Я не говорил, что долга нет, - канадец с явным беспокойством следил за кушнирским портфелем. - Просто надо определить точную его величину, надо...
   Кушнир ухмыльнулся и подмигнул мне.
   - Юлит! - сказал он, кивая на канадца. - Бздит, когда страшно!
   - Я не юлю! - канадцу для полного счастья надо было встать в третью позицию. -И я не намерен выслушивать в свой адрес...
   - Сам-то как? - Кушнир теперь играл на то, что он якобы не замечает канадца, ну просто в упор его не видит. - Твой сосед по камере говорил - ты в порядке, но я не верил.
   - Мой сосед? Такой худой? Или этот чеченец, которого выбросили из вертолета?
   - Худой, конечно! Это я его к тебе направил прозондировать почву, посмотреть, не начал ли ты гнать пургу. Если бы не генерал - вечно они путаются под ногами! - тебе бы передали от меня привет, помогли бы выйти. Ну да ладно, ты вышел и так!
   - Его выпустили, прошу прощения, по моей инициативе! - мягко, но настойчиво сказал канадец.
   - Смешной человек! - Кушнир громко хохотнул, не вынимая руки из портфеля плюхнулся в кресло, закинул ногу на ногу, рифленая подошва его больших английских башмаков, грязная и сильно стоптанная, уперлась в журнальный столик. - Сидит в моем кабинете, моя выпивка, моя жратва, моя охрана, и имеет наглость говорить о какой-то "своей инициативе"! У вас, голубчик, не может быть своей инициативы. Вы с долгами, с долгами разберитесь. А то вы и смерть свою ради тридцати сребреников разыгрываете, и во все тяжкие пускаетесь. Остановитесь, оглядитесь. Успокойтесь. Расплатитесь. И всё сразу станет на места. Сколько раз вам об этом говорили, сколько раз вы с этим соглашались, а вы все об одном и том же... Тебе не кажется, - Кушнир чуть повернулся ко мне, - что это из-за жизни в другом полушарии? У них там что-то сразу происходит с головой. Мозги там разжижаются, что ли?
   - Попрошу не обсуждать мою голову! - канадец решил проявить строптивость. - Уже имеется договоренность о поэтапных выплатах, - он нагнулся к стоявшей возле кресла сумке, расстегнул молнию, запустил в сумку руку - Кушнир наблюдал за ним с нескрываемым интересом, - первый этап начинается только со следующей недели, и я...
   Канадец рывком вытащил руку из сумки. Кушнир - из портфеля. В руке канадца был маленький никелированный пистолетик, в руке Кушнира здоровенный вороненый с глушителем. Оба они неплохо подготовились к переговорам.
   И оба, в унисон, закричали друг на друга:
   - Бросай пушку! Сам бросай! Бросай! Ну!
   В этом истерне я был третьим лишним, и мне не хотелось получать пулю. Ни из канадского никелированного пистолетика, ни из кушнирского орудия. Да, я ничего не боялся, но между "не бояться" и "не хотеть" имеется некая разница. И я сполз из кресла на пол, лег на покрывавший комнату отдыха огромный ковер, лег сначала на левую щёку, подложил под щёку сложенные словно для молитвы руки, но перед моими глазами был остававшийся на полу ботинок Кушнира, и этот вид мне не понравился, и тогда я лег на правую щёку, также подложил под нее сложенные словно для молитвы руки и увидел, что прямо передо мной мягкие туфли этого канадца, который мне тоже не нравился. Я был меж двух огней. Плохо это было, очень плохо!
   А ещё хуже было то, что эти двое, наставив друг на друга пистолеты, продолжали выяснять отношения.
   - Я всё отдал, - говорил канадец, - и не только деньгами. Если бы не я, Козлицкого не выпустили бы, это я поговорил с помощником Сильвио, было принято политическое решение...
   - Заткнись! Козлицкий требует от меня уплаты долга за армию того воевавшего в Африке с англичанами козла, а ты мне про Берлускони! возмущению Кушнира не было предела. - Мне лично отдай деньги, вот в этот портфель, а я уж...
   - Сам заткнись! Портфель ты для этого приготовил? Сейчас, только к банкомату схожу! Откуда у меня такая наличность? Даже если я признаю свой долг и соглашусь заплатить, то я тебе выпишу...
   - Ты себе сейчас завещание выпиши! Оно важнее будет!
   - Сам, сам выпиши! Ты что, не понимаешь? Это политика!
   - Колебал я эту политику! Гони бабки! Тебе за твой спектакль дали семьдесят тонн. Это будет первая выплата...
   - Ты шутишь! Это не мои деньги! Я их должен здесь отдать, часть вдовам погибших, часть как оплату для...
   - Похоронного бюро! Будешь платить?!
   - Ты меня не пугай!
   - Платить будешь?!
   - Не пугай!
   - Я тебе сейчас мозги по-настоящему вышибу!
   - Это я тебе вышибу!
   - Заткнись!
   - Сам заткнись!
   - Я тебя сейчас заткну!
   - Это я тебя заткну!
   Тут Кушнир и выстрелил. Он выстрелил в самый неподходящий момент: я собрался встать как минимум на четвереньки, не всё же лежать ничком на пыльном ковре, слушая их свару. Но Кушнир и выстрелил неважнецки: пуля, оцарапав плечо канадцу, разбила стоявший на стойке бара кувшин, потом пустую бутылку из-под мартини на полке за стойкой, потом застряла в стене. То ли Кушнир действительно был плохим стрелком, то ли он не собирался убивать канадца, хотел его попугать, во всяком случае, первым выстрелом Кушнир нанес канадцу крайне незначительный ущерб, да ещё горячая гильза упала мне на шею и проскользнула за шиворот.
   Я закричал. Я вполне мог сдержаться: гильза была совсем не так горяча, но закричал я очень громко, так, словно пуля срикошетила от стены и попала в меня.
   - А-а-а! - кричал я. - А-а-а!
   Я думаю, что и канадец не собирался убивать Кушнира. В конце концов это бизнес, ну, кто-то кому-то должен, но убивать друг друга! Зачем? Люди! Зачем вы это делаете? Одумайтесь!
   В его оправдание можно только сказать, что у канадца не было времени на раздумья. Ему следовало что-то сделать немедленно. Или бросить свой пистолет, или... - и канадец выбрал второе. Его пистолет начал выплевывать пули одну за другой, причем пистолет при стрельбе как бы прикашливал, хрипел, похрюкивал, а по умению стрелять канадец был ненамного выше Кушнира. Который, лишь только канадец первый раз нажал на курок, нажал на свой и уже палец с него, пока не расстрелял всю обойму, не снимал.
   Меня просто засыпало гильзами, увесистыми - из кушнировского пистолета, маленькими - из пистолета канадца. Одна из гильз обожгла глаз, потекли слёзы, я закрыл голову руками, зажал пальцами уши, а когда наступила тишина и я встал на ноги, то увидел как синхронно двигаются ноги агонизирующих канадца и Кушнира. Кушнир откинулся на спинку кресла, запрокинул голову, последний раз выдохнул, уставился широко открытыми глазами в потолок комнаты отдыха - с подтеками, давно требующий покраски, ремонта. А канадец лежал себе на полу, и это уже была не инсценировка. Страшное зрелище, скажу я вам. А я стоял и думал, что мне делать, куда мне идти без документов, денег, как мне выбраться из этой комнаты, стоял и пробовал понять - кого мне жаль из них двоих, кого - нет, но мысль соскальзывала, запиналась, потом - останавливалась, потом - бежала, словно от ужаса. Но хоть зрелище было страшное, но самому мне страшно не было: две одушевленные куклы отыграли свое, превратились в то, из чего возникли, в хлам, в отбросы.
   Я потер ладонями виски, попытался сосредоточиться, потом наклонился над канадцем, двумя пальцами отогнул лацкан его пиджака и вытащил бумажник. На фотографии в паспорте канадец был в бороде, курчавых волосах и в очках. Мне, безбородому, стриженному под ноль и очков не носящему, годилось: я всегда мог сказать, что побрился, постригся, что зрение мое с возрастом настолько улучшилось, что я не нуждаюсь в очках для постоянной носки. Кроме паспорта в бумажнике были кредитки, американские и канадские доллары, фотография женщины, сидевшей за рулем вишневого мини-вэна, припаркованного у дома из темно-красного кирпича с белыми колоннами, и расписка от некоего Пи-Ди-Оу-дабль Ю Дженингса в том, что этот Дженингс обязуется выплатить долг в течение ближайшего месяца, но величина долга указана не была. Я подумал, что неплохо было бы прошмонать и Кушнира, но канадец - вот тебе и плохой стрелок! - кучно засадил пули тому в область сердца, остатки кушнирского бумажника, густо окрашенные кровью, лезли из дыр его замшевого пиджака.
   Я положил бумажник канадца себе в карман, подошел к стойке, взял стакан, сполоснул его в раковине за стойкой, открыл холодильник, обнаружил в нем пакет молока, пакет вскрыл, но молоко оказалось прокисшим. Можно было выпить и такого да продристаться по примеру Тима, но это не входило в мои ближайшие планы. Я подошел к плотно закрытой двери, прислушался. Там, в кабинете крупного кокшайского начальника, гендиректора, председателя совета учредителей, Главного конструктора раздавались однообразные, электронного происхождения звуки, там кто-то играл в "тетрис". И я уже собрался дверь открыть, покинуть комнату отдыха, как кто-то за моей спиной кашлянул. Скромно так, тактично: мол, простите за навязчивость, но не скажите ли вы, кто здесь стрелял?
   Я обернулся. Раздвинув кисею балдахина, с кровати за мной наблюдала девушка. Она стояла, балансируя на мягком матрасе, обнаженная, красивая. Я подошел к ней ближе. Такие милые ножки, узкие и невинные, с сиреневыми ноготками, с короткими пяточками, такие сухие и легкие лодыжечки, тонкие и высокие икрочки, такие ровные коленочки, бёдрышки, такой лобочек, животик, такие грудки, такая волна волос, шея, глаза, всё такое милое, юное, и рот мой наполнился слюной, мне захотелось облизать эти ножки, обсосать эти пальчики, я понял, я прочувствовал канадца, я стал ему завидовать, наполняться обидой, что таким, как он, достаются такие девушки, но не успел наполниться обидой весь, под завязку, потому что вспомнил, что он-то мертв, а я-то жив, и ему уже не облизывать, а мне, быть может, ещё перепадет.
   - Он мне не заплатил, - сказала девушка. - А я видела, как ты брал его бумажник. Если отдашь мне его деньги сейчас, я забуду твое лицо навсегда.
   - Забудешь? - я приблизился к ней ещё чуть-чуть: от нее не пахло барбарисками, от неё пахло телом, табачным дымом, тяжелым сном.
   - Забуду, - кивнула она. - Да твою физиономию забыть как плюнуть. Считай - уже забыла.
   - Пополам, - я решил поторговаться. - Я, понимаешь, совсем на мели...
   - Годится! Давай... - девушка оказалась покладистой.
   - Вот, - открыв бумажник, я вытащил оттуда канадские доллары и протянул ей.
   - У нас здесь такие не поменяешь, - сказала она, мельком взглянув на деньги: вот что значит опыт! - Это ты забери, а мне давай другие.