Станюкович Константин Михайлович. 'Берег' и море

   - Здорова... Не скучает, кажется...
   - И молодец Вавочка. Честь имею кланяться, ваше превосходительство!
   И Кауров снова чмокнул руку адмиральши.
   Поклонился и Артемьев, собираясь уходить.
   - Так и не удостоите, молодой человек, чем-нибудь интересным из Петербурга? - с насмешливой усмешкой высокомерно спросила адмиральша.
   - Ничего интересного нет, Елизавета Григорьевна... А петербургские и кронштадтские сплетни, вероятно, вам хорошо известны, гораздо лучше, чем мне.
   Адмиральша едва кивнула и не протянула руки.
   XII
   Только что Артемьев вернулся на крейсер и стал переодеваться, как капитанский вестовой Максим, такой же добродушный, веселый и суетливый, как и капитан, уже просил старшего офицера пожаловать в капитанскую каюту.
   - В большом они нетерпении, ваше вашескобродие!
   Через несколько минут Артемьев был у капитана.
   - Ну, садитесь и рассказывайте, Александр Петрович! Как принял адмирал и тому подобное? О чем так долго беседовали, если не секрет? Идем мы на Север и тому подобное? - полный любопытства, нетерпеливо и озабоченно спрашивал Алексей Иванович, то и дело вытирая капли пота с лысины.
   - Адмирал никак не принял. Храпел.
   - Любит всхрапнуть... Ха-ха-ха! От переутомления... Ха-ха-ха! Бык-быком! А Марфа Посадница?
   - Форменная донна Стервоза!
   Алексей Иванович захохотал, как ребенок, простодушно и заразительно. И глаза стали детскими.
   - Это вы ловко окрестили, Александр Петрович... Именно донна Стервоза! Испанисто "задается"... И сама она, мол, донна и ее дядюшка... Удостоился видеть... Тоже вроде гранда Свинтусино-де-ла-Пройдоха.
   Видимо довольный своим дешевым остроумием, Алексей Иванович сам же весело смеялся.
   - Так что же адмиральша, Александр Петрович?
   - Ну и рожа, Алексей Иваныч! Куда хуже сапога... Адмирал храпит, а она у балкона... таращит глаза... Хотел было удрать от нее... Не к ней же являться и прикладываться к ее свиным лапкам в кольцах!.. - раздраженно говорил Артемьев.
   Капитан уже не хохотал. Он стал вдруг серьезен.
   - Так-таки и не явились к адмиральше?.. И тому подобное?..
   - Сама позвала.
   - И не подошли к руке, Александр Петрович?.. - спрашивал Алексей Иванович, взглядывая на старшего офицера сконфуженными и в то же время испуганно-укоризненными глазами.
   - Не подошел... Пожал руку... Да чего вы волнуетесь, Алексей Иваныч?
   - А что она? Ведь все у нас обязательно целуют ее руку. И тому подобное... Нельзя... Так как же прошел этот скандал?.. Чем кончилось? По крайней мере не развели с ней? И тому подобное?.. - совсем уже подавленно спрашивал капитан.
   Артемьев рассказал про свое свидание с адмиральшей и прибавил:
   - Все кончилось тем, что не подала руки... И с чего вы это так волнуетесь?
   - Эх, Александр Петрович!.. - вздохнул капитан. - Не все кончилось... Только началось. И тому подобное. Она злопамятная... И теперь адмирала будет нажигать.
   - И черт с ней!.. Пусть ко мне придирается!
   - Ко всем, и главное - ко мне... Одни неприятности пойдут... И тому подобное. А то и законопатит нас куда-нибудь в трущобное плавание. И чего вам стоило, голубчик, подойти к ней - все-таки супруга адмирала и в некотором роде, хоть и сапог, а дама! - и приложиться к ее свиным лапам? Потешили бы ее... Мало ли какие подлые руки приходится пожимать. И тому подобное. Пожал и отошел. Так к чему из-за какой-нибудь подлой бабы наживать только беспокойство... Вы не будьте в претензии, Александр Петрович, что я позволил... И тому подобное...
   И, протянув руку, капитан крепко пожал руку Артемьеву, просто и искренно сказав:
   - Я - пугливая ворона, Александр Петрович. Всего боюсь. Мне бы только протянуть год - и к семье... Потом опять по летам буду отстаиваться где-нибудь в Финском заливе... А семья на даче около. Приедешь - и хорошо... Жизнь - разве беспокойство, передряги да ссоры? Ну, да, верно, уйдем и донны Стервозы не увидим!.. Как-нибудь пролетит эта история с ней!
   Артемьев сказал, что он не в претензии. Ему жаль было сказать Алексею Ивановичу, что так бояться всего - ужасно.
   А чем лучше его жизнь? - невольно спросил он себя, когда заперся в своей каюте и вспомнил свою службу. Он всегда "умывал руки", оставаясь "чистеньким", и боялся заступиться за "правду", чтобы не рискнуть благополучием и счастьем семейной жизни.
   И разве не трус он перед женой?
   XIII
   Артемьев написал письмо "великолепной Варваре".
   Это был крик страсти, злобы, негодования и обиды влюбленного, ревнивого и самолюбивого животного, которого так неожиданно и скоро обмануло другое лживое, красивое и очаровательное животное, - строки, достаточно глупые для человека в том возрасте, когда отрава и слепота в любви так же обычны, как и в старые годы.
   Как обыкновенно бывает, письмо вдруг оканчивалось требованием "всей правды" (да еще по телеграфу), приезда в Нагасаки, как она обещала, клятвами в любви и уверениями, что несчастная и оклеветанная Вава - прелестная женщина и, выйдя за него замуж, станет еще прелестнее.
   Артемьев прочитал свое посланье, и ему стало стыдно.
   "Разве есть доказательства, что она лжет? Разве слухи, подлые намеки адмиральши и гнусное хвастовство Нельмина непременно правдивы? И наконец какое у меня право - и где такое право? - оскорблять женщину, которая все-таки любила?"
   Артемьев разорвал письмо свое на мелкие клочки. Он решил завтра написать, а сегодня ответить жене.
   Но после нескольких строк продолжать письма Артемьев не мог. Не мог написать правды. Стыдно было и лгать.
   Но он избежал того и другого, - совесть сговорчива, - написал телеграмму. Напишет "бедной Соне" всю правду потом.
   Несколько успокоенный, Артемьев вышел наверх, велел собрать команду во фронт, представился команде и произвел на матросов хорошее впечатление, особенно тем, что очень громко и внятно сказал, что закон не разрешает бить и употреблять какие-нибудь наказания, в законе не указанные.
   Еще большее впечатление произвел новый старший офицер на жадно слушавших его матросов тем, что разрешил обращаться к нему с жалобами, если кто-нибудь будет беззаконно наказан.
   Распустив команду, Артемьев вместе с боцманами осмотрел крейсер и нашел, что старшему офицеру придется много поработать, чтобы крейсер был в порядке.
   - Грязновато там, где не на виду! - говорил он боцманам.
   - Это точно, ваше благородие! - соглашались оба.
   - Так отчего же эта грязь?..
   - Не требовал прежний старший офицер!
   - А я буду требовать!
   В тот же вечер "новый" нечаянно услыхал, что оба боцмана посмеивались над ним, уверенные, что он только сначала "хорохорится", и заметил, что в кают-компании с ним все были сдержанны и сухи.
   А Непобедный рассказывал о каких-то новых порядках, которые завел на каком-то острове какой-то Дон-Кихот.
   "Пробуют", - подумал Артемьев и не обратил ни малейшего внимания.
   Часов в девять он съехал на берег. Отправил телеграмму и зашел в ресторан одного из лучших отелей.
   Он сел за столик, лениво отхлебывал портер и, мрачный, посматривал на публику, как вдруг к нему подошел в статском платье Кауров. Он был несколько красен, но не пьян.
   - Позволите на минуту подсесть, Александр Петрович?
   - Пожалуйста, Иван Николаич!
   И Артемьев как-то виновато и ласково улыбнулся. А Кауров, посмеиваясь, рассказывал:
   - За обедом Марфа Посадница жаловалась адмиралу на вас. Еще бы! Не прикладывались к ручке... Не титуловали... За ее пакостные намеки назвали сплетницей. Хвалю... Она и насчет этого прошлась... да и обо всех ваших поступках "вообще". Гости... А, верно, уж было накаливание a part*... Так вы имейте в виду и завтра подтяните крейсер... Приедет адмирал и будет придираться. Ну, а вам, Александр Петрович, "пофартило". Послезавтра уйдете от адмиральши в крейсерство на Север. Это не наш адмирал придумал... Берендеев приказал из Петербурга.
   ______________
   * Усиленное (франц.).
   - Очень вам благодарен, Иван Николаич... Не угодно ли стакан портера?
   - Стакан... я уже порядочно выпил этих стаканов... а впрочем...
   Кауров пригубил стакан и сказал:
   - А я ведь, Александр Петрович, собственно говоря, не для этого предупреждения подсел к вам...
   У Артемьева екнуло сердце.
   - Моя Вавочка вас того... приоболванила? Втемяшились?
   - Да, Иван Николаич!
   - И шлем без козырей?
   - Вроде этого...
   - Вавочка умеет. Без этого скучно... Особенно если сама увлечется... А вы, слава богу... чего лучше мужчина! Разумеется, для вас первого она пожертвовала супружеским долгом и познала настоящую любовь... и, верно, развода хочет с постылым Иваном Николаичем и с вашею Софией Николаевной... одним словом, роман... Но только вы этому не верьте... Когда она вам говорила или писала - она верила. А затем... Много было этих первых жертв... знаете ли, по привычке, как боцмана прежде ругались... Ну, и интереснее каждому любовнику быть первым... Но... на кой черт ей бросать мужа?.. Содержание ничего себе... Вернется, и ему хватит. И не приедет она в Нагасаки. И вы, милый человек, не впадайте в меланхолию... Я вот давно привык... Ничего не поделаешь... Есть же такие женщины... большого сердца... Верьте, не приедет сюда... И знаете ли почему?
   - Почему?
   - Вавочка теперь подковывает Нельмина... Того и гляди, еще женит на себе... Ну, будьте здоровы, Александр Петрович.
   С этими словами Кауров ушел.
   XIV
   - Здорово, молодцы!
   Адмирал крикнул свое приветствие громко, отрывисто и щеголевато весело, видимо уверенный, что одно появление его обрадует команду крейсера "Воин", выстроенную во фронт, в это погожее солнечное утро на рейде Нагасаки. Даже и немногие немолодцы немедленно станут молодцами после этого подбадривающего оклика во всю силу густого, зычного голоса.
   Он обходил фронт решительной походкой и взглядывал на матросов орлом, приподняв голову в белой фуражке с большим козырьком, к которому по временам прикладывал три пальца своей громадной белой руки.
   Огромного роста, атлетического сложения, с крупными чертами моложавого и еще очень красивого, свежего и румяного лица, с большой окладистой русой бородой, Пармен Степанович Трилистников имел необыкновенно мужественный, молодецкий вид энергичного, властного адмирала.
   При виде его никто и не подумал бы, что он находится в позорном повиновении адмиральше, трусит ее и с большим апломбом повторяет ее слова, считая их собственными.
   Матросы рявкнули, словно оглашенные, как один: "Здравия желаем, ваше превосходительство", но в энергическом и отрывистом вскрике ста шестидесяти человек только слышалось: "рааар, двааа, ство!"
   И напряженно выпученные глаза их так впились в адмиральское лицо, точно действительно хотели съесть его от радости - до того хорошо были выучены матросы "Воина" встречать и провожать начальника эскадры.
   Адмирал был доволен от произведенного им впечатления. Недаром же, здороваясь с матросами, он называет их молодцами. Но не на всех судах его эскадры так восторженно вскрикивают.
   Адмирал даже забыл в эту минуту, о чем наказывала ему адмиральша; он не хмурил бровей и не делал глубокомысленно-глупых глаз. И, словно бы желая осчастливить и капитана, который как шарик катался за величественной фигурой его превосходительства, адмирал, полуотвернувшись, сказал капитану на ходу:
   - Молодцы у вас, Алексей Иваныч...
   - Точно так, ваше превосходительство. Молодцы!
   - Главное: дух, Алексей Иваныч!.. Дух-с!
   Сопровождаемый капитаном, старшим офицером и молодым мичманом, адмиральским флаг-офицером, адмирал спустился вниз осматривать крейсер.
   Матросам скомандовали разойтись.
   Все молодые, приодетые в чистые рубахи и штаны, с новыми фуражками на головах и более тщательно вымытые, подстриженные и побритые по случаю "внезапного" посещения адмирала, обыкновенно узнаваемого на судах эскадры накануне, матросы разбились по кучкам на баке.
   По обыкновению, разговоры начали с адмирала, которого уже давно не видали на крейсере и которого матросы на эскадре прозвали фамильярной и, казалось, совсем несоответственной здоровенному и мужественному виду адмирала, кличкой "Пармешеньки".
   Придумал эту кличку рулевой Векшин.
   Пустивши ее, он объяснил на баке, что услыхал кличку на берегу от ребят с "Олега". И никто, конечно, не сомневался.
   Это был смирный, тихий и усердный чернявый матросик, худощавый и невзрачный, с едва уловимым лукавством в блеске его сторожких карих глаз и необыкновенно боязливый перед начальством. Вел он себя, как сам говорил: "очень аккуратно, чтобы не вышло каких-нибудь неприятностей".
   И в то же время Векшин любил пофилософствовать, и предпочтительно насчет порядков на службе и начальства. Трусил, как заяц, всяких "неприятностей", даже малодушно лебезил - и все-таки предавался мечтаниям и на начальстве изощрял свою выдумку на клички, предоставляя славу авторства кому-то неизвестному. Но зато про себя радовался, что прозвища господ нравятся на баке и разносятся по судам эскадры. И он удовлетвореннее мурлыкал какую-то песенку, вдумчиво поглядывая на бездонное небо.
   Только с своим закадычным другом, марсовым Бабушкиным, делился Векшин своими, как он выражался, "загвоздками", которые лезли в его беспокойную душу. Но даже и другу не признавался в выдумке.
   И теперь, когда начальство было внизу, Векшин подошел к Бабушкину и, оглядевшись, где боцман, спросил, понижая голос:
   - Видел?
   - А что?
   - Слепые вы все разве?.. Ведь вовсе полагает о себе, быдто и взаправду "орел"... И форц-то какой...
   - И диковина, братец ты мой! Обмозгуй-ка.
   - Про что, Нил?
   - Такой ахтительный бык и позволяет помыкать собой бабе... Хучь бы молодой... А то... "пучеглазая ведьма"!.. Как это понять?
   - И очень даже пойми... "Пучеглазая" недаром у нас за адмирала. Она мужчинского характера и с умом и с амбицией... В строгости держит своего "Бык-Быкыча", даром что с лица не лестней акул-рыбы... Чуть что - и по загривку... Не смей бунтовать. Я, мол, княжеского рода и богатеющая шла за тебя... А окромя бычьего твоего вида никакой, мол, у тебя амуниции. Адмиральский вестовой обсказывал, как "Пучеглазая" его учит. Я, мол, с большим понятием, а тебе, говорит, милуше, богом отпущено в обрез только, говорит, едва хватит для лейтенантского звания. Ты, говорит, из-за меня и в адмиралы вышел... Показывай себя, какой ты у меня "тамбурмажористый" человек, а говорить не говори... Только похвали или поругай. И кушай, говорит, до отвала, какую хочешь скусную пищу, дуй, говорит, самые дорогие вина, играй в карты, одно слово... Денег, говорит, у меня много, и дом у меня в Петербурге - вроде быдто дворца... Знай пользуйся - и только чтобы находился в постоянном моем повиновении и состоял, говорит, при своей верной супруге в самом полном законе. Чтобы никаких подлостей... И что бы, говорит, вышло без меня из такого статуя?
   - Что ж он?
   - Что ж ему? Знает, мол, "Пучеглазую", молчит. И какая ему жизнь без нее?.. И какой ему ход?.. И опять: уж зазнался в богатстве, что вошь в коросте... Как-никак, а все-таки - надо правду сказать, - "добер", если бы не "пучеглазая". То-то и пойми, братец ты мой! - закончил Векшин, завидя подходившего боцмана.
   Нечего и говорить, что Векшин, передавая слова адмиральского вестового, пользовался ими как канвой, на которой рисовал узоры своей фантазии. Но как бы то ни было, хотя бы адмиральша в действительности и не "учила" адмирала так, как рассказывал Векшин, но его выдумка не лишена была художественной правды и отвечала потребности возмущенного и трусливого сердца.
   Тем временем адмирал заглянул на кубрик, в машинное отделение и в лазаретную каюту. Там адмирал подбодрил чахоточного умирающего матроса тем же окриком: "Здорово, молодец!" и, поднявшись наверх, взошел на мостик и приказал забить артиллерийскую тревогу.
   Артиллерийским учением смотр и окончился.
   Адмирал поблагодарил капитана за порядок на крейсере, за ученье и за то, что матросы - молодцы.
   - С такими молодцами... Вы понимаете, Алексей Иваныч?
   Капитан ответил, что вполне понимает.
   Тогда адмирал приказал завтра сняться с якоря и не без торжественности прибавил:
   - Посылаю вас в крейсерство на Север...
   - Слушаю-с, ваше превосходительство! - далеко не весело ответил капитан.
   - Цель назначения...
   Адмирал, верно, вспомнил наказ адмиральши не особенно много говорить и знал, что инструкция прислана из морского министерства, и надо только переписать ее. И, не докончив объяснения, продолжал:
   - Прошу пожаловать сегодня ко мне обедать, Алексей Иваныч... Вы получите инструкцию, и я вам объясню, что надо... Верно, надоело отстаиваться на якоре?
   Алексей Иваныч должен был сказать, что надоело...
   Адмирал заметил, что он и раньше бы послал Алексея Ивановича, но надобно было ждать нового старшего офицера.
   С Артемьевым адмирал еще не сказал ни слова. Он только пожал ему руку при встрече.
   И теперь он любопытно взглядывал на него, стоявшего в нескольких шагах на мостике, как распорядителя "аврала", и на лице адмирала, казалось, было что-то смущенное и нерешительное.
   Но приказание "адмиральши" разнести Артемьева было категорическое, и добродушие адмирала не смело спорить против привычного послушания.
   Вдобавок он вспомнил, что "умница Бетси" высказала весьма основательные причины высшего соображения, требующие строгого выговора начальника эскадры старшему офицеру. Припомнил и несколько раз повторенные адмиральшей слова, которые, верно, "энергичный Парм" (так звала наедине адмиральша Пармена Степановича) захочет сказать Артемьеву...
   И брови адмирала вдруг нахмурились, а лицо приняло глубокомысленно-серьезный вид.
   Адмирал спустился в капитанскую каюту.
   - Прикажите, Алексей Иванович, послать ко мне старшего офицера.
   Капитан поднялся наверх и встревоженно шепнул Артемьеву:
   - Идите к адмиралу, Александр Петрович. Главное, не перебивайте его и тому подобное...
   XV
   Ни в позе, ни в лице Артемьева не было ни преувеличенной почтительности, ни открытого радостного выражения, ни "приятной" боязливости, одним словом, не было того, что особенно нравилось в подчиненном Трилистникову, как и многим начальникам...
   В официальной сдержанности и в спокойствии старшего офицера адмиралу, "подвинченному" адмиральшей, уже показалось что-то независимое и даже дерзкое.
   "Того и гляди, нарвешься на дерзость", - подумал Пармен Степанович.
   Вот почему адмирал не решился "разнести вдребезги" Артемьева, как обещал своей Бетси. Трилистников, хоть и имел вид нахохлившегося петуха, но не особенно повысил голос, когда значительно и серьезно начал:
   - До моего сведения дошло, что вы, господин Артемьев, почему-то нашли нужным... да-с, нашли уместным... обратиться с речью к нижним чинам... Вы особенно старались... именно особенно старались... разъяснить им их права и...
   Адмирал на секунду остановился и наморщил лоб, словно припоминая хорошо выученный урок.
   - Старший офицер обязан поддерживать дисциплину... возбуждает дух матросов, а не... не восстановлять их против офицеров. Такие речи...
   - Позвольте, ваше превосходительство! - перебил Артемьев, возмущенный таким нелепым обвинением.
   - Прошу не перебивать-с! - воскликнул адмирал.
   И смолк, точно потерял окончание строгого выговора, подсказанное адмиральшей.
   Сконфуженный и, казалось, струсивший, он еще более хмурил брови и старался принять еще более глубокомысленный вид человека, придумывающего что-то умное и значительное.
   Так прошла долгая пауза.
   Наконец Пармен Степанович, еще более понижая голос, проговорил свою импровизацию:
   - Именно высшие соображения вынуждают меня обратить ваше серьезное внимание на дисциплину. Надо поддерживать наш русский дух. Внушать матросу беспредельное доверие к начальству... А между тем русский моряк - и приказываете нижним чинам жаловаться из-за всякого пустяка... Прошу вас не вводить новых порядков... Прошу и приказываю! Можете теперь дать объяснение...
   - Я буду просить ваше превосходительство назначить форменное следствие...
   Адмирал не ждал такой реплики.
   - Как? Что-с? Зачем-с? - с изумлением и растерянностью спросил он.
   - Если обвинения вашего превосходительства подтвердятся, я должен быть предан суду...
   - Да что вы, Александр Петрович. Какой суд!.. Я хотел по-отечески, келейно предупредить... Понимаете... Эти сведения...
   - Это - просто скверные сплетни, ваше превосходительство... И на основании их ваше превосходительство делаете выговор... Прошу следствия.
   Пармен Степанович сообразил, что сведения, полученные Бетси, в самом деле могут быть неверными. Дойдет до Берендеева... Скандал...
   Адмирал совсем струсил. И почти заискивающе сказал:
   - Ну, что вы, Александр Петрович. Ну, положим, погорячился... Так прошу, Александр Петрович, извинить...
   "А ну тебя к черту!" - подумал Артемьев, взглядывая на испуганное лицо Трилистникова. И тотчас же поймал себя на малодушии и трусливости, когда сказал:
   - Извольте. Я не подниму истории, ваше превосходительство!
   - И отлично!.. К чему скандал? Прошу, Александр Петрович, забыть выговор... Я был введен в заблуждение... Понимаете ли... Его как бы не было! - говорил Трилистников, протягивая руку.
   Он крикнул вестового и велел ему попросить капитана.
   - Вот, Алексей Иваныч, и разъяснилось недоразумение с Александром Петровичем. Он вполне убедил меня, что у вас превосходный старший офицер...
   С этими словами все они вышли наверх.
   Снова команда и офицеры были во фронте. Снова адмирал "с шиком" благодарил "молодцов", благодарил капитана, старшего офицера и офицеров, и уехал на "Олег".
   - Видно, не перебивали адмирала, Александр Петрович? - весело спрашивал капитан.
   - Нет... И хороши эти сплетники, которые подслуживаются адмиральшам!
   - А что?
   Артемьев рассказал о выговоре адмирала.
   Возмутился и Алексей Иванович. А все-таки обрадовался, что все так "благополучно окончилось".
   - А, конечно, насплетничал Непобедный. Он первый сплетник при Марфе Посаднице. Еще вчера вечером ездил на "Олег". Значит, к адмиральше.
   - Не сомневаюсь. Он и аллегорию разводил насчет меня в кают-компании. Хорош фрукт! Ну и нравы, Алексей Иваныч! - промолвил Артемьев.
   Он чувствовал себя отвратительно.
   В то же время адмиральша спрашивала мужа в его кабинете:
   - Ну что, Парм?
   - Разнес, Бетси.
   - А он?
   - Он... Он оправдывался. Говорил, что все сплетни...
   - А ты?
   - Ну, конечно...
   - Что конечно?
   - Оборвал...
   - А он?
   - Он... Он, Бетси, кажется, не так виноват...
   - Это почему?
   - Обиделся... Прошу, говорит, формального следствия...
   - Ну?..
   - Ну, к чему следствие. Я... я... сказал, что если захочу, то прикажу назначить следствие.
   - И ты еще извинился, пожалуй.
   - Ничего подобного. И знаешь ли что, Бетси?
   - Что?
   - Не наврал ли Непобедный про речь?..
   - А знаешь, что я тебе скажу, Пармен Степаныч?
   - Что, Бетси? - смущенно спросил адмирал, словно бы заранее ожидая неприятности.
   - Ты - дурак.
   - Вот ты всегда недовольна. И непременно скажешь неприятность.
   - Да как же!? - раздраженно воскликнула Елизавета Григорьевна. И, понижая голос, чтобы никто не слышал ее "бенефисов", она продолжала: Невежа Артемьев преднамеренно оскорбил твою жену, жену своего начальника. Ты знаешь?.. Я не хотела, чтобы ты за это преследовал его. Но его во всяком случае неприличная речь матросам требовала строгого выговора. Ты, кажется, вполне со мною согласился. Непобедный не мог так наврать. И ты даже не сумел сделать выговора. Я-то стараюсь. Облегчаю тебя. А ты?.. Хорош адмирал!.. Где с ним говорил?..
   - В капитанской каюте.
   - И дурак!.. Нужно было разнести наверху. Он не осмелился бы отвечать. Ну, скажи, - ты извинился?.. Струсил?
   - Стану я извиняться! - не без отваги отчаяния врал Пармен Степанович.
   - Ну, то-то!.. - И, несколько успокоенная, адмиральша проговорила: - По крайней мере Артемьева не будет, уйдет завтра, и мы не будем видеть этого дерзкого невежу. Ну, идем завтракать. Достала консервованных грибов у консула. Привезли из России. Будут жареные в сметане. Ведь любишь?..
   Адмирал просветлел и от окончания бенефиса и от грибов, и, целуя руку жены, сказал с добродушием довольного человека:
   - Умница ты, Бетси... У, какая умница! Тебя бы назначить министром!
   XVI
   Через два дня "Воин" вошел в Тихий океан, направляясь в негостеприимное Берингово море, куда посылало высшее морское начальство.
   Давно уже американцы и другие иностранцы охотились за морским зверем у наших берегов, нарушая договоры, по которым охота за морским зверем допускалась в десяти милях от побережья наших северных морей (Охотского и Берингова) и в тридцати от Командорских островов, где особенно было много драгоценных котиков.
   Нерегулярно посылались военные суда для охраны берегов. Котики безжалостно уничтожались иностранцами. Драгоценный зверь уменьшался. Изредка появлялись в русских газетах статьи о бессовестном разбойничьем поведении иностранных китобоев и шкун.
   И несколько лет до посылки "Воина" в крейсерство появилась военная шкуна у Командорских островов.
   Капитан ее наводил страх на капитанов "купцов", занимавшихся ловлей котиков на нашей зоне. Бдительный моряк взял, как призы, две американские шкуны и послал несколько ядер вдогонку убегающему под всеми парусами клиперу, нагруженному драгоценным зверем.
   Цена на котиков сильно повысилась на бирже Сан-Франциско и на биржах во многих портах Дальнего Востока.