Страница:
Дунаев и Чайкин, в свою очередь, крепко пожимали руку Дэка и благодарили его.
А Дэк сказал Чайкину дрогнувшим голосом:
— Будьте счастливы, Чайк.
— Дай бог и вам счастия! — задушевно ответил Чайкин.
Все было готово. Дунаев и Чайкин сели в дилижанс. Билль взобрался на козлы.
— Будьте настороже, Билль, под Сакраменто, у Старого дуба… Желаю, чтобы игра разыгралась вничью, если встретитесь с агентами! — говорил Дэк. — Прощайте, джентльмены! Спасибо вам, Чайк!
— Надеюсь услыхать о вас хорошие вести, Дэк! Еще раз спасибо! — сказал Билль.
— Во Фриски зайдите ко мне, Дэк… Быть может, устроимся с местом. Я открываю мясную.
И Дунаев сказал свой адрес.
— Прощайте, Дэк! — крикнул Чайкин, снимая шляпу.
В ответ и Дэк взмахнул своей, когда Билль взял вожжи, и фургон покатился.
ГЛАВА XX
1
2
3
А Дэк сказал Чайкину дрогнувшим голосом:
— Будьте счастливы, Чайк.
— Дай бог и вам счастия! — задушевно ответил Чайкин.
Все было готово. Дунаев и Чайкин сели в дилижанс. Билль взобрался на козлы.
— Будьте настороже, Билль, под Сакраменто, у Старого дуба… Желаю, чтобы игра разыгралась вничью, если встретитесь с агентами! — говорил Дэк. — Прощайте, джентльмены! Спасибо вам, Чайк!
— Надеюсь услыхать о вас хорошие вести, Дэк! Еще раз спасибо! — сказал Билль.
— Во Фриски зайдите ко мне, Дэк… Быть может, устроимся с местом. Я открываю мясную.
И Дунаев сказал свой адрес.
— Прощайте, Дэк! — крикнул Чайкин, снимая шляпу.
В ответ и Дэк взмахнул своей, когда Билль взял вожжи, и фургон покатился.
ГЛАВА XX
1
Несмотря на тревожные вести, сообщенные Дэком о готовящемся нападении, Чайкин на этот раз менее беспокоился, почти уверенный, что Старый Билль как-нибудь да проведет снова агентов и встречи с ними не будет и, следовательно, не придется обагрять своих рук кровью.
Эта уверенность в мудрость Билля поддерживалась и спокойствием, с которым тот принял известие, сообщенное Дэком… Спокойствие это чувствовалось Чайкиным и в покойной позе Старого Билля, и в его могучей широкой спине, и в тех неторопливых окриках, которыми он по временам понукал левую дышловую лукавую лошадь.
Все это не омрачило того хорошего настроения, в котором находился Чайкин по случаю поступка Дэка, свидетельствующего, что он, Чайкин, не ошибся в своей вере в Дэка.
«Совесть небось заговорила и повернула человека!» — думал Чайкин, вспоминая вчерашний день, когда Дэк мужественно ожидал, что его вздернут на дерево.
И Чайкин, душевно умиленный, радовался за «человека». Ему теперь этот Дэк казался близким, и будущая его судьба заботила русского молодого матроса.
— А ты, Дунаев, дай место! — обратился Чайкин.
— Кому? Тебе?
— Нет, Дэку.
— Отчего не дать!
— Не побоишься его взять?
— Чего бояться? Здесь, брат, если будешь всего бояться, так никакого дела не сделаешь. Был бы только человек пригоден к делу, а чем он занимался прежде, — этого не касаются. Тут ведь люди нужны, и большого выбора не приходится делать. Возьму. Попробую его. Если подойдет, оставлю.
— То-то. Надо вызволить человека.
— Он сам себя может вызволить, если захочет. Работай только. Только вряд ли он пойдет ко мне.
— Отчего ты так думаешь?
— Не пойдет он на «мясное» место.
— Почему?
— Джентльменист очень. Видел, руки у него какие господские… тонкие такие да длинные… Ему по какой-нибудь другой части надо заняться: либо в контору, либо по чистой торговле… Деликатного он воспитания человек… Это сразу оказывает… А впрочем, нужда прижмет, так не станет разбирать местов. Здесь, братец ты мой, не то, что в России: барин — так он ни за что не возьмет простой должности. Здесь люди умней, никакой работой не гнушаются, — понимают, что никакая работа не может замарать человека.
— Это что и говорить!
— Здесь, в Америке, сегодня ты, скажем, миллионщик, а завтра ты за два доллара в день улицы из брандспойта поливаешь. И никто за это не обессудит. Напротив, похвалит. В Сан-Францисках был один такой поливальщик из миллионщиков…
— Разорился?
— Да. А была у него и контора, и свой дом, и лошади — одним словом, богач форменный… Но в несколько дней лопнул. Дело большое, на которое рассчитывал, сорвалось, и все его богатство улыбнулось… И он дочиста отдал все, что у него было, до последней плошки, потому гордый и честный человек был, и сам определился в поливальщики. Так все на него с уважением смотрели… На этот счет в Америке умны, очень умны!
— Что ж, этот миллионщик так и не поправился? — спросил Чайкин, заинтересованный судьбой этого миллионера.
— Опять поправился… Поливал, поливал улицы, да и выдумал какую-то машину новую… Люди дали под эту машину денег, и он разбогател, и опять дом, и контора…
— Ишь ты!..
— А то, братец ты мой, и в возчиках у нас был довольно-таки даже странный человек из немцев!
— А чем странный?
— Да всем. Сразу обозначил, что не такой, как все… И с первого раза видно: к тяжелой работе не привык… И старался изо всех сил, чтобы, значит, не оконфузить себя… И как, бывало, идем с обозом, он сейчас из кармана книжку — и читает. И на привалах поест, да за книжку… И вином не занимался, и в карты ни боже ни!.. Из себя был такой щуплый, длинноногий, в очках и молодой, годов тридцати… И никогда не ругался, тихий такой да простой… И кто же, ты думаешь, оказался этот немец?
— Кто?
— Ученым немцем. Он всякую науку произошел и был в своей земле при хорошем месте. Студентов обучал, профессором прозывался и книжки разные сочинял… А очутился в возчиках. И очень был рад, что его приняли в возчики.
— И долго этот немец был возчиком?
— Нет… Только обоз привел до Францисок.
— А потом куда делся?.. Не слыхал?
— Потом он в добровольцы поступил солдатом в войска американские… Против южан драться захотел… Что с ним стало — бог его знает. А хороший был человек этот немец, надо правду сказать. Прост. Форсу не задавал оттого, что все знает… Бывало, на привале бросит книжку читать, да и давай рассказывать: отчего дождь идет, откуда гром берется, откуда облака, и почему реки текут, и как это солнце заходит… И любопытно так рассказывал. Многие слушали его. Он хорошо по-аглицки говорил… Да и на многих других языках. Дошлый на все немец был…
Дунаев замолчал и некоторое время спустя затянул вполголоса своим низким сипловатым баритоном «Не белы снеги».
— Не забыл русских песен? — весело спросил Чайкин.
— А ты думал, как? — ответил Дунаев и затянул громче.
— Я думал было, что ты совсем американцем стал… забыл! — шутя промолвил Чайкин и стал подтягивать своим мягким тенорком.
Через несколько времени песня лилась громко. Голоса слились и звучали красиво, хотя и дрожали от тряски фургона.
Старый Билль слушал с видимым наслаждением русскую песню. Его загорелое грубое лицо понемногу теряло свое суровое выражение, и глаза светились мягко, так мягко.
Он нарочно попридержал лошадей, и когда они пошли шагом, голоса певцов не так вздрагивали…
Они кончили «Не белы снеги» и начали другую — заунывную, жалобную песню.
И Старый Билль под впечатлением грустной русской песни и сам будто бы загрустил… Но это была жуткая и вместе приятная грусть.
Когда певцы смолкли, Билль пустил лошадей рысью и, оборотившись к пассажирам, произнес:
— Какие чудные песни, и как хорошо вы их пели, Дун и Чайк!
— На привале вечером мы вам еще споем, Билль, если вам понравилось! — сказал Дунаев.
— Очень поблагодарю вас. Я люблю пение… А эти песни хватают за душу… Давно со мной этого не было, джентльмены… Видно, раскисать стал совсем Старый Билль! — улыбнулся старик. — Однако еще не раскис до того, чтобы дать себя захватить врасплох… Этот разбойник, которого я охотно бы повесил, напрасно рассчитывает на деньги, господа.
— То-то, и я так полагаю, Билль.
— Полагаете?
— И даже уверен, Билль!
— А на каком основании, позвольте у вас спросить, Чайк?
Чайкин объяснил.
— Однако вы умеете хорошо замечать, Чайк! Даже заметили, как я покрикиваю на эту ленивицу, — указав своим грязным корявым пальцем назад, по направлению к левой рыжей лошади, проговорил Билль и рассмеялся громким добродушным смехом… — И спину мою рассмотрели… Что ж на спине написано было, Чайк?
— А то, что вы спокойны.
— И вы ведь верно все приметили, Чайк. Я спокоен. Мы не встретимся с агентами… Разумеется, мы бы не осрамились, если б и встретились с ними. Быть может, и прогнали бы их, уложив двух-трех молодцов, но раз мы предупреждены, я не хочу подвергать и вас и себя риску быть пристреленными этими подлецами. Лучше еще поживем, джентльмены…
— Правильно сказано, Билль! — заметил Дунаев. — Но как же это мы не встретим агентов, Билль… Это довольно мудрено!..
— И вы, Чайк, думаете, что мудрено?
— Я думаю, все обладится! — с каким-то убежденным спокойствием сказал Чайкин.
Билль опять усмехнулся…
— Странные вы люди, русские! Чайк всему верит, думает, что все «обладится», а Дун легкомыслен, как ребенок… С вами, джентльмены, очень приятно иметь личные дела, но я не подал бы голоса ни за вас, Дун, ни за вас, Чайк, если бы вы балллотировались в президенты республики…
— А я подал бы за вас свой голос, Билль! — сказал весело Дунаев.
— И я бы подал, — подтвердил Чайкин.
— Благодарю вас, джентльмены, но я пока не имею намерения конкурировать с Линкольном, да живется ему хорошо, этому честному, хорошему президенту. А что касается того, как мы не встретимся с агентами, то об этом я объясню вам на привале, когда будем есть ваше жаркое, Дун! Скоро и станция! Надо подогнать рыжую ленивицу. Эй ты, миссис Лодырница! Приналяг! Вези добросовестно, если не желаешь попробовать бича Старого Билля!
И Билль продолжал вести беседу с лошадьми. Казалось, пение пассажиров привело его совсем в особенное настроение, и суровый Билль сделался добродушен и даже болтлив, к удивлению Чайкина и Дунаева.
Они, вероятно, и не догадывались, что добродушное настроение Билля зависело отчасти от них. И если Билль, наверное, не подал бы голоса за обоих своих пассажиров при выборах в президенты республики, то, тоже наверное, сделал бы для них все, что только было бы в его возможности, — до того понравились ему оба пассажира, и в особенности Чайк, после его защитительной речи. Билль, впрочем, по-прежнему считал ее ни с чем не сообразной галиматьей, но эта галиматья тем не менее окончательно покорила сердце Билля и заставила его менее скептически смотреть на тех людей, которых он возил и встречал на большой дороге между Денвером и Сан-Франциско.
— Послушайте, Чайк! — окликнул Старый Билль Чайкина, повернув к нему голову.
— Что, Билль?
— Вы долго пробудете во Фриски?
— Не знаю. Как выйдет место по письму.
— Во всяком случае, день пробудете?
— Полагаю.
— В таком случае не хотите ли вы и Дун пообедать вместе во Фриски, а?.. И позвольте вас угостить… обедом и бутылкой вина… Если согласны, зайдите ровно в шесть часов в контору дилижансов… Mongomerry-стрит, двадцать. Я буду вас ждать. Идет?
— Идет, Билль!
— Благодарю вас, Билль!
— Очень рад, джентльмены… А вот и станция… Мы там пообедаем в комнате. Небось проголодались, джентльмены?
— Очень, Билль! — отвечал Дунаев.
— А вы, Чайк?
— Я мог бы и потерпеть, если бы нужно было.
— Ооох… Слишком терпеливы вы, Чайк… Как бы вы не провалились здесь с вашим терпением. Пожалуй, вам и жалованья не будут платить, а вы все будете терпеть?
— Зачем не платить жалованья?..
— А затем, что вас только ленивый не надует, вот зачем… Ну да вас переделать невозможно. И не надо. Оставайтесь всегда таким, Чайк… Да хранит вас господь! Ну вот и приехали! — прибавил Билль, заворачивая лошадей в ворота небольшой уединенной ранчи.
Эта уверенность в мудрость Билля поддерживалась и спокойствием, с которым тот принял известие, сообщенное Дэком… Спокойствие это чувствовалось Чайкиным и в покойной позе Старого Билля, и в его могучей широкой спине, и в тех неторопливых окриках, которыми он по временам понукал левую дышловую лукавую лошадь.
Все это не омрачило того хорошего настроения, в котором находился Чайкин по случаю поступка Дэка, свидетельствующего, что он, Чайкин, не ошибся в своей вере в Дэка.
«Совесть небось заговорила и повернула человека!» — думал Чайкин, вспоминая вчерашний день, когда Дэк мужественно ожидал, что его вздернут на дерево.
И Чайкин, душевно умиленный, радовался за «человека». Ему теперь этот Дэк казался близким, и будущая его судьба заботила русского молодого матроса.
— А ты, Дунаев, дай место! — обратился Чайкин.
— Кому? Тебе?
— Нет, Дэку.
— Отчего не дать!
— Не побоишься его взять?
— Чего бояться? Здесь, брат, если будешь всего бояться, так никакого дела не сделаешь. Был бы только человек пригоден к делу, а чем он занимался прежде, — этого не касаются. Тут ведь люди нужны, и большого выбора не приходится делать. Возьму. Попробую его. Если подойдет, оставлю.
— То-то. Надо вызволить человека.
— Он сам себя может вызволить, если захочет. Работай только. Только вряд ли он пойдет ко мне.
— Отчего ты так думаешь?
— Не пойдет он на «мясное» место.
— Почему?
— Джентльменист очень. Видел, руки у него какие господские… тонкие такие да длинные… Ему по какой-нибудь другой части надо заняться: либо в контору, либо по чистой торговле… Деликатного он воспитания человек… Это сразу оказывает… А впрочем, нужда прижмет, так не станет разбирать местов. Здесь, братец ты мой, не то, что в России: барин — так он ни за что не возьмет простой должности. Здесь люди умней, никакой работой не гнушаются, — понимают, что никакая работа не может замарать человека.
— Это что и говорить!
— Здесь, в Америке, сегодня ты, скажем, миллионщик, а завтра ты за два доллара в день улицы из брандспойта поливаешь. И никто за это не обессудит. Напротив, похвалит. В Сан-Францисках был один такой поливальщик из миллионщиков…
— Разорился?
— Да. А была у него и контора, и свой дом, и лошади — одним словом, богач форменный… Но в несколько дней лопнул. Дело большое, на которое рассчитывал, сорвалось, и все его богатство улыбнулось… И он дочиста отдал все, что у него было, до последней плошки, потому гордый и честный человек был, и сам определился в поливальщики. Так все на него с уважением смотрели… На этот счет в Америке умны, очень умны!
— Что ж, этот миллионщик так и не поправился? — спросил Чайкин, заинтересованный судьбой этого миллионера.
— Опять поправился… Поливал, поливал улицы, да и выдумал какую-то машину новую… Люди дали под эту машину денег, и он разбогател, и опять дом, и контора…
— Ишь ты!..
— А то, братец ты мой, и в возчиках у нас был довольно-таки даже странный человек из немцев!
— А чем странный?
— Да всем. Сразу обозначил, что не такой, как все… И с первого раза видно: к тяжелой работе не привык… И старался изо всех сил, чтобы, значит, не оконфузить себя… И как, бывало, идем с обозом, он сейчас из кармана книжку — и читает. И на привалах поест, да за книжку… И вином не занимался, и в карты ни боже ни!.. Из себя был такой щуплый, длинноногий, в очках и молодой, годов тридцати… И никогда не ругался, тихий такой да простой… И кто же, ты думаешь, оказался этот немец?
— Кто?
— Ученым немцем. Он всякую науку произошел и был в своей земле при хорошем месте. Студентов обучал, профессором прозывался и книжки разные сочинял… А очутился в возчиках. И очень был рад, что его приняли в возчики.
— И долго этот немец был возчиком?
— Нет… Только обоз привел до Францисок.
— А потом куда делся?.. Не слыхал?
— Потом он в добровольцы поступил солдатом в войска американские… Против южан драться захотел… Что с ним стало — бог его знает. А хороший был человек этот немец, надо правду сказать. Прост. Форсу не задавал оттого, что все знает… Бывало, на привале бросит книжку читать, да и давай рассказывать: отчего дождь идет, откуда гром берется, откуда облака, и почему реки текут, и как это солнце заходит… И любопытно так рассказывал. Многие слушали его. Он хорошо по-аглицки говорил… Да и на многих других языках. Дошлый на все немец был…
Дунаев замолчал и некоторое время спустя затянул вполголоса своим низким сипловатым баритоном «Не белы снеги».
— Не забыл русских песен? — весело спросил Чайкин.
— А ты думал, как? — ответил Дунаев и затянул громче.
— Я думал было, что ты совсем американцем стал… забыл! — шутя промолвил Чайкин и стал подтягивать своим мягким тенорком.
Через несколько времени песня лилась громко. Голоса слились и звучали красиво, хотя и дрожали от тряски фургона.
Старый Билль слушал с видимым наслаждением русскую песню. Его загорелое грубое лицо понемногу теряло свое суровое выражение, и глаза светились мягко, так мягко.
Он нарочно попридержал лошадей, и когда они пошли шагом, голоса певцов не так вздрагивали…
Они кончили «Не белы снеги» и начали другую — заунывную, жалобную песню.
И Старый Билль под впечатлением грустной русской песни и сам будто бы загрустил… Но это была жуткая и вместе приятная грусть.
Когда певцы смолкли, Билль пустил лошадей рысью и, оборотившись к пассажирам, произнес:
— Какие чудные песни, и как хорошо вы их пели, Дун и Чайк!
— На привале вечером мы вам еще споем, Билль, если вам понравилось! — сказал Дунаев.
— Очень поблагодарю вас. Я люблю пение… А эти песни хватают за душу… Давно со мной этого не было, джентльмены… Видно, раскисать стал совсем Старый Билль! — улыбнулся старик. — Однако еще не раскис до того, чтобы дать себя захватить врасплох… Этот разбойник, которого я охотно бы повесил, напрасно рассчитывает на деньги, господа.
— То-то, и я так полагаю, Билль.
— Полагаете?
— И даже уверен, Билль!
— А на каком основании, позвольте у вас спросить, Чайк?
Чайкин объяснил.
— Однако вы умеете хорошо замечать, Чайк! Даже заметили, как я покрикиваю на эту ленивицу, — указав своим грязным корявым пальцем назад, по направлению к левой рыжей лошади, проговорил Билль и рассмеялся громким добродушным смехом… — И спину мою рассмотрели… Что ж на спине написано было, Чайк?
— А то, что вы спокойны.
— И вы ведь верно все приметили, Чайк. Я спокоен. Мы не встретимся с агентами… Разумеется, мы бы не осрамились, если б и встретились с ними. Быть может, и прогнали бы их, уложив двух-трех молодцов, но раз мы предупреждены, я не хочу подвергать и вас и себя риску быть пристреленными этими подлецами. Лучше еще поживем, джентльмены…
— Правильно сказано, Билль! — заметил Дунаев. — Но как же это мы не встретим агентов, Билль… Это довольно мудрено!..
— И вы, Чайк, думаете, что мудрено?
— Я думаю, все обладится! — с каким-то убежденным спокойствием сказал Чайкин.
Билль опять усмехнулся…
— Странные вы люди, русские! Чайк всему верит, думает, что все «обладится», а Дун легкомыслен, как ребенок… С вами, джентльмены, очень приятно иметь личные дела, но я не подал бы голоса ни за вас, Дун, ни за вас, Чайк, если бы вы балллотировались в президенты республики…
— А я подал бы за вас свой голос, Билль! — сказал весело Дунаев.
— И я бы подал, — подтвердил Чайкин.
— Благодарю вас, джентльмены, но я пока не имею намерения конкурировать с Линкольном, да живется ему хорошо, этому честному, хорошему президенту. А что касается того, как мы не встретимся с агентами, то об этом я объясню вам на привале, когда будем есть ваше жаркое, Дун! Скоро и станция! Надо подогнать рыжую ленивицу. Эй ты, миссис Лодырница! Приналяг! Вези добросовестно, если не желаешь попробовать бича Старого Билля!
И Билль продолжал вести беседу с лошадьми. Казалось, пение пассажиров привело его совсем в особенное настроение, и суровый Билль сделался добродушен и даже болтлив, к удивлению Чайкина и Дунаева.
Они, вероятно, и не догадывались, что добродушное настроение Билля зависело отчасти от них. И если Билль, наверное, не подал бы голоса за обоих своих пассажиров при выборах в президенты республики, то, тоже наверное, сделал бы для них все, что только было бы в его возможности, — до того понравились ему оба пассажира, и в особенности Чайк, после его защитительной речи. Билль, впрочем, по-прежнему считал ее ни с чем не сообразной галиматьей, но эта галиматья тем не менее окончательно покорила сердце Билля и заставила его менее скептически смотреть на тех людей, которых он возил и встречал на большой дороге между Денвером и Сан-Франциско.
— Послушайте, Чайк! — окликнул Старый Билль Чайкина, повернув к нему голову.
— Что, Билль?
— Вы долго пробудете во Фриски?
— Не знаю. Как выйдет место по письму.
— Во всяком случае, день пробудете?
— Полагаю.
— В таком случае не хотите ли вы и Дун пообедать вместе во Фриски, а?.. И позвольте вас угостить… обедом и бутылкой вина… Если согласны, зайдите ровно в шесть часов в контору дилижансов… Mongomerry-стрит, двадцать. Я буду вас ждать. Идет?
— Идет, Билль!
— Благодарю вас, Билль!
— Очень рад, джентльмены… А вот и станция… Мы там пообедаем в комнате. Небось проголодались, джентльмены?
— Очень, Билль! — отвечал Дунаев.
— А вы, Чайк?
— Я мог бы и потерпеть, если бы нужно было.
— Ооох… Слишком терпеливы вы, Чайк… Как бы вы не провалились здесь с вашим терпением. Пожалуй, вам и жалованья не будут платить, а вы все будете терпеть?
— Зачем не платить жалованья?..
— А затем, что вас только ленивый не надует, вот зачем… Ну да вас переделать невозможно. И не надо. Оставайтесь всегда таким, Чайк… Да хранит вас господь! Ну вот и приехали! — прибавил Билль, заворачивая лошадей в ворота небольшой уединенной ранчи.
2
Через десять минут все трое сидели за небольшим столом, в маленькой полутемной и прохладной комнате.
Красивая молодая мексиканка, жена владельца ранчи, пожилого человека, тоже родом из Мексики, одетая в какую-то легкую яркую ткань, с ленивой грацией подошла к столу, держа в маленькой бронзового цвета руке горшок с молоком и несколько ломтей белого хлеба.
— Вот все, что я могу предложить гостям! — приветливо сказала она певучим голосом на плохом английском языке, ставя молоко на стол. — Больше у меня ничего нет, джентльмены. Соленую свинину вы есть не станете. Ваша, конечно, свежее! — прибавила она, вскидывая свои большие черные сверкающие глаза по очереди на трех гостей и задерживая свой взгляд чуть-чуть дольше на Чайкине.
Билль сказал, что у них все есть, и даже фазаны к жаркому, поблагодарил за молоко и хлеб и предложил хозяевам вместе пообедать.
Но красивая брюнетка отказалась. Отказался и мексиканец.
Пока Дунаев нарезывал ветчину, Билль спрашивал хозяина:
— Проезжие перед нами были, Диего?
— Были, Билль.
— Кто такие?.. Не прикажете ли стаканчик рома, Диего? А синьора пьет?
— Синьора не пьет, Билль, по-старому! — отвечал мексиканец. — Ей рано еще пить! — прибавил он. — Ваше здоровье, джентльмены!
И мексиканец выцедил ром с наслаждением пьяницы.
— Еще, Диего?
— Можно и еще.
— Не много ли будет, Диего? — вдруг проговорила его жена, и темные ее глаза сверкнули холодным блеском.
— А ты еще здесь? Ты шла бы, Анита, отсюда. Не надо мешать джентльменам! — строго проговорил Диего.
— Синьора нам не мешает… Чайк! угостите синьору персиками, если она отказывается с нами пообедать.
Чайкин встал, чтобы поднести корзину, но мексиканка уже подошла и сама взяла несколько персиков, поблагодарив Чайкина ласковым взглядом, и присела в отдалении.
Диего между тем выпил второй стаканчик.
— Так кто такие проезжали, Диего?
— Фургон с пионерами…
— А еще?
— Верховой.
— Не знаете, кто такой?
— Видал где-то, а не знаю.
— Какой он из себя, Диего?
— Рыжеватый, среднего роста…
— Со шрамом на щеке?..
— Именно…
— А лошадь его вороная?
— Да. Я знаю эту лошадь, — это черная кобыла Джима.
— В котором часу он у вас был, Диего?
— В котором часу?.. В котором часу это было, Анита?.. Еще ты подавала тому джентльмену свинину, хлеб и кофе… И он так торопился ехать.
— Да так часа три тому назад…
— Это верно, синьора?
— Полагаю, что верно! — с достоинством отвечала мексиканка.
После этого Билль принялся есть. Не отставали от него и пассажиры, с особенным удовольствием напавшие на свежий мягкий хлеб, которого они давно не видали. После ветчины принялись за фазанов. Жаркое, приготовленное Дунаевым, оказалось превосходным.
— А что, Диего… Не пора ли и лошадей закладывать? — сказал Билль. — Только хороших дайте под почту.
— Дам лучших, Билль. Пойдем, Анита! — обратился Диего к жене.
— Еще персиков, синьора! — предложил Билль.
Анита отказалась.
— Бери, когда предлагают! — проговорил Диего и толкнул Аниту к столу.
Та вспыхнула и, словно бы извиняясь за грубость мужа и желая показать свою деликатность, взяла один персик. Но Билль заставил взять ее целый десяток. И тогда супруги ушли.
— Слышали, джентльмены… этот подлый товарищ Дэка опередил нас. Он будет в Сакраменто на день раньше нас, и, следовательно, они нас действительно могут встретить у Старого дуба, как предполагает Дэк. Но мы к Старому дубу не поедем.
— А как мы поедем, Билль?
— Я знаю старую, заброшенную дорогу, которая далеко в стороне от большой… Завтра на нее свернем, и, пока молодцы нас будут поджидать у Старого дуба, мы будем подъезжать к Сакраменто. Дорога, правда, скверная, но лучше ехать по скверной, чем по хорошей… Так мудрено или нет не встретиться с агентами? — шутливо промолвил Билль, обращаясь к Дунаеву.
— Не мудрено! Виноват, Билль! Я и забыл об этой дороге. Слышал только, что была дорога.
— А я по ней ездил и знаю ее хорошо! — сказал Билль, отхлебывая от кружки молоко. — Чайк прав, положившись на Билля! Агенты не увидят ни ваших денежек, Чайк, ни денежек Дуна…
Оба супруга вошли в комнату.
— Что, готовы лошади, Диего?
— Сейчас будут готовы.
— Что мы вам должны?
— Ничего, Билль! — отвечал Диего.
— А молоко и хлеб?
— Стоит ли говорить о таких пустяках. Зато вы меня угостили ромом, а Аниту персиками.
— Ну, как хочешь… Спасибо за угощенье… Да вот еще что: сегодня ночью, верно, к вам приедет один верховой на серой лошади. Зовут его Дэк… Не забудете?
— Я ему напомню, Билль! — сказала Анита.
— Так скажите Дэку, верховому на серой лошади, что Старый Билль и его пассажиры кланяются ему и благодарят.
— А за что благодарят? — спросила мексиканка.
— Он знает. А вам, синьора, знать этого не нужно!
— Да я и не желаю! — обидчиво промолвила Анита.
— Готовы лошади! — крикнул маленький негр, показываясь в дверях.
— Прощайте, синьоры!
— Прощайте, Билль! прощайте, джентльмены! Счастливого пути!
Когда фургон отъехал от ранчи, Старый Билль обернулся к пассажирам и проговорил:
— От хлопот, я думаю, мы избавимся благодаря тому, что Дэк оказался порядочным парнем… А не то пришлось бы нам посчитаться с агентами. Вы ведь не согласились бы отдать им свои пять тысяч и пожитки в придачу по первой их просьбе?
— Не согласился бы.
— И, значит, была бы жаркая схватка… Вы ведь знаете, Дун, агенты не любят, если им вместо денег показывают, как стреляют револьверы…
— Знаю, Билль.
— И я, признаться, предпочитаю такой образ действий со стороны пассажиров. Но, во всяком случае, это главным образом их дело, а не мое, и если они не согласны охранять свои денежки, то и я не смею пристрелить агента и… молчу… Со мной был раз такой случай… Вез я четырех пассажиров… здоровые и сильные были джентльмены. Я их предупредил, что агенты шалят и могут напасть, и спрашиваю, что они думают в таком случае делать.
— Что же они?
— Струсили, Дун, очень струсили, говорят: «Лучше отдать деньги, чем быть убитым. Деньги наживешь, а жизни не вернешь». Положим, это справедливо, но, с другой стороны, нельзя же позволять себя грабить… Поговорили мы об этом, а на следующий вечер подъехали к нам три джентльмена в масках, верхом, и просят меня остановиться… «А не то, говорят, мы лошадей остановим пулями…» И пассажиры просят остановиться… Ну, я остановился и до сих пор не могу вспомнить хладнокровно, что три агента безнаказанно обчистили четырех пассажиров… Оставили им только сапоги да нижнее белье. И еще посмеялись после: «Добрые, говорят, у вас пассажиры, Билль. Возите таких почаще». С тем и уехали.
— Действительно, добрые… Таких редко встретишь в здешней стороне, Билль! — заметил Дунаев.
— То-то, редко… Да и пассажиры эти не янки были.
— А кто?
— Евреи.
— Трусливый народ. И на много их всех обчистили, Билль?
— Тысяч на пять долларов. Они потом точно исчислили свои убытки… И один из них, старый еврей, утешал товарищей тем, что агенты их только на пять тысяч обчистили, а не увели их… «Тогда, говорит, агенты могли бы лучший гешефт сделать… Выкуп побольше требовать».
— Разве они были богатые?
— Имели деньги во Фриски, в банке, и все вместе сто тысяч стоили.
— А по-моему, — вдруг заговорил Чайкин, — лучше все отдать, чем убить человека!
— Вы, Чайк, особенный, а я говорю про обыкновенных людей. И так как я обыкновенный, то и на нападение отвечаю выстрелом…
И Билль повернулся к лошадям.
Вечером, вскоре после того как дилижанс выехал со станции, на которой переменили лошадей, Билль свернул с большой дороги и поехал в объезд по старой, уже заросшей травой.
— Скверная будет дальше дорога, джентльмены! — проговорил Билль. — Придется ехать шагом… И будем мы всю ночь ехать. Только часа на два остановимся.
— А не собьемся ночью с дороги? — спросил Дунаев.
— Я дорогу знаю. Езжал по ней прежде три года, Дун… Теперь эта дорога брошена, и по ней никто не ездит…
Скоро лошади поплелись шагом. Дорога действительно была отвратительная. В нескольких местах приходилось вброд переезжать ручьи, и довольно широкие…
Ночью фургон остановился. Билль отпряг лошадей и пустил их на траву.
Дунаев и Чайкин хотели было развести костер, но Билль не позволил.
— Тут иногда индейцы шатаются… Не к чему привлекать их! — сказал он.
Через два часа снова тронулись в путь. Отдохнувшие лошади прибавили шагу, но Билль их сдерживал. Предстоял еще длинный последний перегон, и Билль хотел сохранить их силы.
Наконец часу в седьмом утра путешественники увидали небольшой городок, расположенный в котловине между гор.
— Вот и Сакраменто! — весело сказал Билль. — Агенты, верно, все еще нас поджидают на условленном месте. Думают, что мы где-нибудь заночевали. То-то удивятся, когда в Сакраменто нас увидят!.. — засмеялся Старый Билль, видимо очень довольный, что так ловко провел агентов.
Лошади еще плелись по каменистой дороге. По бокам ее то и дело попадались небольшие дома и шалаши, и желтая почва была вся изрыта.
— Это брошенные прииски… Прежде тут копали золото!.. — пояснил Билль.
— А теперь где его копают? — спросил Чайкин.
— По ту сторону Сакраменто и во всем его округе… Еще много золота. Только уж нынче больше компании работают… Прежняя горячка прошла, когда сюда со всех стран приезжали искать золото…
— То-то, я слышал, много народу приезжало… И многие богатыми стали через золото…
— А многие и нищими стали, Чайк, после того как проигрывали и пропивали свое золото… Всего было… Ну, джентльмены, в Сакраменто мы отлично позавтракаем…
— Долго мы там будем стоять?
— Час или два, я полагаю… А завтра утром будем во Фриски! Агентов уж больше нечего опасаться. Дорога между Сакраменто и Фриски людная!
В восемь часов утра фургон въехал в Сакраменто и остановился у гостиницы «Калифорния».
— Ну, джентльмены, идите-ка заказывать завтрак, я скоро приду к вам! — проговорил Билль. — Как-то чувствуют себя агенты!? — весело прибавил он.
Красивая молодая мексиканка, жена владельца ранчи, пожилого человека, тоже родом из Мексики, одетая в какую-то легкую яркую ткань, с ленивой грацией подошла к столу, держа в маленькой бронзового цвета руке горшок с молоком и несколько ломтей белого хлеба.
— Вот все, что я могу предложить гостям! — приветливо сказала она певучим голосом на плохом английском языке, ставя молоко на стол. — Больше у меня ничего нет, джентльмены. Соленую свинину вы есть не станете. Ваша, конечно, свежее! — прибавила она, вскидывая свои большие черные сверкающие глаза по очереди на трех гостей и задерживая свой взгляд чуть-чуть дольше на Чайкине.
Билль сказал, что у них все есть, и даже фазаны к жаркому, поблагодарил за молоко и хлеб и предложил хозяевам вместе пообедать.
Но красивая брюнетка отказалась. Отказался и мексиканец.
Пока Дунаев нарезывал ветчину, Билль спрашивал хозяина:
— Проезжие перед нами были, Диего?
— Были, Билль.
— Кто такие?.. Не прикажете ли стаканчик рома, Диего? А синьора пьет?
— Синьора не пьет, Билль, по-старому! — отвечал мексиканец. — Ей рано еще пить! — прибавил он. — Ваше здоровье, джентльмены!
И мексиканец выцедил ром с наслаждением пьяницы.
— Еще, Диего?
— Можно и еще.
— Не много ли будет, Диего? — вдруг проговорила его жена, и темные ее глаза сверкнули холодным блеском.
— А ты еще здесь? Ты шла бы, Анита, отсюда. Не надо мешать джентльменам! — строго проговорил Диего.
— Синьора нам не мешает… Чайк! угостите синьору персиками, если она отказывается с нами пообедать.
Чайкин встал, чтобы поднести корзину, но мексиканка уже подошла и сама взяла несколько персиков, поблагодарив Чайкина ласковым взглядом, и присела в отдалении.
Диего между тем выпил второй стаканчик.
— Так кто такие проезжали, Диего?
— Фургон с пионерами…
— А еще?
— Верховой.
— Не знаете, кто такой?
— Видал где-то, а не знаю.
— Какой он из себя, Диего?
— Рыжеватый, среднего роста…
— Со шрамом на щеке?..
— Именно…
— А лошадь его вороная?
— Да. Я знаю эту лошадь, — это черная кобыла Джима.
— В котором часу он у вас был, Диего?
— В котором часу?.. В котором часу это было, Анита?.. Еще ты подавала тому джентльмену свинину, хлеб и кофе… И он так торопился ехать.
— Да так часа три тому назад…
— Это верно, синьора?
— Полагаю, что верно! — с достоинством отвечала мексиканка.
После этого Билль принялся есть. Не отставали от него и пассажиры, с особенным удовольствием напавшие на свежий мягкий хлеб, которого они давно не видали. После ветчины принялись за фазанов. Жаркое, приготовленное Дунаевым, оказалось превосходным.
— А что, Диего… Не пора ли и лошадей закладывать? — сказал Билль. — Только хороших дайте под почту.
— Дам лучших, Билль. Пойдем, Анита! — обратился Диего к жене.
— Еще персиков, синьора! — предложил Билль.
Анита отказалась.
— Бери, когда предлагают! — проговорил Диего и толкнул Аниту к столу.
Та вспыхнула и, словно бы извиняясь за грубость мужа и желая показать свою деликатность, взяла один персик. Но Билль заставил взять ее целый десяток. И тогда супруги ушли.
— Слышали, джентльмены… этот подлый товарищ Дэка опередил нас. Он будет в Сакраменто на день раньше нас, и, следовательно, они нас действительно могут встретить у Старого дуба, как предполагает Дэк. Но мы к Старому дубу не поедем.
— А как мы поедем, Билль?
— Я знаю старую, заброшенную дорогу, которая далеко в стороне от большой… Завтра на нее свернем, и, пока молодцы нас будут поджидать у Старого дуба, мы будем подъезжать к Сакраменто. Дорога, правда, скверная, но лучше ехать по скверной, чем по хорошей… Так мудрено или нет не встретиться с агентами? — шутливо промолвил Билль, обращаясь к Дунаеву.
— Не мудрено! Виноват, Билль! Я и забыл об этой дороге. Слышал только, что была дорога.
— А я по ней ездил и знаю ее хорошо! — сказал Билль, отхлебывая от кружки молоко. — Чайк прав, положившись на Билля! Агенты не увидят ни ваших денежек, Чайк, ни денежек Дуна…
Оба супруга вошли в комнату.
— Что, готовы лошади, Диего?
— Сейчас будут готовы.
— Что мы вам должны?
— Ничего, Билль! — отвечал Диего.
— А молоко и хлеб?
— Стоит ли говорить о таких пустяках. Зато вы меня угостили ромом, а Аниту персиками.
— Ну, как хочешь… Спасибо за угощенье… Да вот еще что: сегодня ночью, верно, к вам приедет один верховой на серой лошади. Зовут его Дэк… Не забудете?
— Я ему напомню, Билль! — сказала Анита.
— Так скажите Дэку, верховому на серой лошади, что Старый Билль и его пассажиры кланяются ему и благодарят.
— А за что благодарят? — спросила мексиканка.
— Он знает. А вам, синьора, знать этого не нужно!
— Да я и не желаю! — обидчиво промолвила Анита.
— Готовы лошади! — крикнул маленький негр, показываясь в дверях.
— Прощайте, синьоры!
— Прощайте, Билль! прощайте, джентльмены! Счастливого пути!
Когда фургон отъехал от ранчи, Старый Билль обернулся к пассажирам и проговорил:
— От хлопот, я думаю, мы избавимся благодаря тому, что Дэк оказался порядочным парнем… А не то пришлось бы нам посчитаться с агентами. Вы ведь не согласились бы отдать им свои пять тысяч и пожитки в придачу по первой их просьбе?
— Не согласился бы.
— И, значит, была бы жаркая схватка… Вы ведь знаете, Дун, агенты не любят, если им вместо денег показывают, как стреляют револьверы…
— Знаю, Билль.
— И я, признаться, предпочитаю такой образ действий со стороны пассажиров. Но, во всяком случае, это главным образом их дело, а не мое, и если они не согласны охранять свои денежки, то и я не смею пристрелить агента и… молчу… Со мной был раз такой случай… Вез я четырех пассажиров… здоровые и сильные были джентльмены. Я их предупредил, что агенты шалят и могут напасть, и спрашиваю, что они думают в таком случае делать.
— Что же они?
— Струсили, Дун, очень струсили, говорят: «Лучше отдать деньги, чем быть убитым. Деньги наживешь, а жизни не вернешь». Положим, это справедливо, но, с другой стороны, нельзя же позволять себя грабить… Поговорили мы об этом, а на следующий вечер подъехали к нам три джентльмена в масках, верхом, и просят меня остановиться… «А не то, говорят, мы лошадей остановим пулями…» И пассажиры просят остановиться… Ну, я остановился и до сих пор не могу вспомнить хладнокровно, что три агента безнаказанно обчистили четырех пассажиров… Оставили им только сапоги да нижнее белье. И еще посмеялись после: «Добрые, говорят, у вас пассажиры, Билль. Возите таких почаще». С тем и уехали.
— Действительно, добрые… Таких редко встретишь в здешней стороне, Билль! — заметил Дунаев.
— То-то, редко… Да и пассажиры эти не янки были.
— А кто?
— Евреи.
— Трусливый народ. И на много их всех обчистили, Билль?
— Тысяч на пять долларов. Они потом точно исчислили свои убытки… И один из них, старый еврей, утешал товарищей тем, что агенты их только на пять тысяч обчистили, а не увели их… «Тогда, говорит, агенты могли бы лучший гешефт сделать… Выкуп побольше требовать».
— Разве они были богатые?
— Имели деньги во Фриски, в банке, и все вместе сто тысяч стоили.
— А по-моему, — вдруг заговорил Чайкин, — лучше все отдать, чем убить человека!
— Вы, Чайк, особенный, а я говорю про обыкновенных людей. И так как я обыкновенный, то и на нападение отвечаю выстрелом…
И Билль повернулся к лошадям.
Вечером, вскоре после того как дилижанс выехал со станции, на которой переменили лошадей, Билль свернул с большой дороги и поехал в объезд по старой, уже заросшей травой.
— Скверная будет дальше дорога, джентльмены! — проговорил Билль. — Придется ехать шагом… И будем мы всю ночь ехать. Только часа на два остановимся.
— А не собьемся ночью с дороги? — спросил Дунаев.
— Я дорогу знаю. Езжал по ней прежде три года, Дун… Теперь эта дорога брошена, и по ней никто не ездит…
Скоро лошади поплелись шагом. Дорога действительно была отвратительная. В нескольких местах приходилось вброд переезжать ручьи, и довольно широкие…
Ночью фургон остановился. Билль отпряг лошадей и пустил их на траву.
Дунаев и Чайкин хотели было развести костер, но Билль не позволил.
— Тут иногда индейцы шатаются… Не к чему привлекать их! — сказал он.
Через два часа снова тронулись в путь. Отдохнувшие лошади прибавили шагу, но Билль их сдерживал. Предстоял еще длинный последний перегон, и Билль хотел сохранить их силы.
Наконец часу в седьмом утра путешественники увидали небольшой городок, расположенный в котловине между гор.
— Вот и Сакраменто! — весело сказал Билль. — Агенты, верно, все еще нас поджидают на условленном месте. Думают, что мы где-нибудь заночевали. То-то удивятся, когда в Сакраменто нас увидят!.. — засмеялся Старый Билль, видимо очень довольный, что так ловко провел агентов.
Лошади еще плелись по каменистой дороге. По бокам ее то и дело попадались небольшие дома и шалаши, и желтая почва была вся изрыта.
— Это брошенные прииски… Прежде тут копали золото!.. — пояснил Билль.
— А теперь где его копают? — спросил Чайкин.
— По ту сторону Сакраменто и во всем его округе… Еще много золота. Только уж нынче больше компании работают… Прежняя горячка прошла, когда сюда со всех стран приезжали искать золото…
— То-то, я слышал, много народу приезжало… И многие богатыми стали через золото…
— А многие и нищими стали, Чайк, после того как проигрывали и пропивали свое золото… Всего было… Ну, джентльмены, в Сакраменто мы отлично позавтракаем…
— Долго мы там будем стоять?
— Час или два, я полагаю… А завтра утром будем во Фриски! Агентов уж больше нечего опасаться. Дорога между Сакраменто и Фриски людная!
В восемь часов утра фургон въехал в Сакраменто и остановился у гостиницы «Калифорния».
— Ну, джентльмены, идите-ка заказывать завтрак, я скоро приду к вам! — проговорил Билль. — Как-то чувствуют себя агенты!? — весело прибавил он.
3
В общей зале было всего несколько человек, доканчивавших свой завтрак.
Билль, Дунаев и Чайкин с волчьим аппетитом проголодавшихся людей ели бараньи котлеты и ветчину и запивали все это горячим кофе с молоком. Утолив голод, они беседовали между собой, как вдруг в растворенное окно они увидали пять всадников, остановившихся у гостиницы.
Билль усмехнулся про себя.
Через несколько минут все пятеро вошли в залу. Они были запылены и, видимо, только что вернулись с дальней дороги…
При виде Билля и его пассажиров на их лицах выразилось изумление.
Все они подошли к стойке, выпили по стакану водки и присели в ожидании завтрака к столу. Один из них, высокий, коренастый блондин, подошел к Биллю и, протягивая ему руку, сказал:
— Здравствуйте, Билль. Что нового?
— Здравствуйте, Смит… Ничего особенного… А вы откуда?
— Недалеко тут ездили… Старый прииск нюхали.
— Удачно? — приятным тоном спросил Билль.
— Нет. Не стоит ничего… Даром проездили. А вы давно приехали?
— Час тому назад…
— Как же это мы вас не встретили, Билль? Мы только что вернулись.
— Удивляюсь, как не встретили, Смит!.. Верно, дорогой спали, Смит! — иронически протянул Билль.
Смит рассмеялся и промолвил:
— Верно, что так, Билль, если только вы не ехали старой дорогой… Так нового ничего не слышно, Билль?
— Особенного ничего… Разве только то, что одного агента мы, к сожалению, не повесили…
— Агента?.. О них что-то не слышно в последнее время.
— Вы, Смит, верно, глухи стали, — оттого и не слышали. А еще, Смит, другая новость.
— Рассказывайте, Билль…
— Я шайку агентов провел, как дураков.
— Неужели? Каким же образом?
— Они собирались напасть на нас у Дуба… знаете, в двух станциях от ранчи Диего?
— Знаю. Местечко хорошее для нападения…
— И так как их было восемь человек против трех, то я и решил провести их, Смит.
— Да как же вы узнали, что на вас напасть хотят, Билль? Или агенты вас предупредили? — насмешливо спросил Смит.
— Чутьем, Смит… Я ведь старая лисица…
— Ну, очень рад, Билль, что все обошлось благополучно… А то, пожалуй, я не имел бы удовольствия пожать вам руку… До свидания, Билль!
— До свидания, Смит… Желаю вам в следующий раз напрасно не нюхать старых приисков…
— Спасибо, Билль.
Смит ушел к товарищам, а Билль продолжал разговор со своими пассажирами.
Через полчаса четверо джентльменов ушли.
Коренастый блондин снова подошел к Биллю и, протянув ему руку, сказал:
— Еще раз, Билль, позвольте сказать, что я очень рад, что вы провели агентов и остались целы вместе с пассажирами.
— Спасибо, Смит… Что, вы не слыхали, скоро ли повесят некоторых здешних молодцов? — вдруг спросил Билль.
— Каких молодцов, Билль?
— А тех, что по дорогам ищут наживы.
— Трудно их поймать, Билль…
— А пора бы…
— Видно, еще не пора.
— И повесить их пора, Смит. Как вы полагаете?
— Полагаю, что они не такие дураки, чтобы их повесили, Билль… Будьте здоровы, Билль!
Когда они ушли, Билль сказал Дунаеву и Чайкину:
— Знаете, кто такие эти джентльмены?
— А кто? — спросили оба русские.
— Агенты. Те самые, которые нас бы укокошили, если бы не Дэк…
Чайкин изумленно смотрел на Билля.
— Неужели? Вы, Билль, разве знаете, что они агенты?
— Отлично. И многие здесь знают.
— Так как же их оставляют на свободе?
— Знать не всегда значит иметь доказательства. Они пока не попались и ловко хоронят концы в воду. Этот Смит — хитрая бестия… У него тут есть лавка для отвода глаз, а настоящее его занятие — грабить по дорогам…
— И убийство? — в ужасе спросил Чайкин.
— В крайнем случае, если подвергающийся нападению защищается. Месяца два тому назад они ограбили пассажиров дилижанса… И хотя были в масках, но один пассажир узнал Смита по обрубленному пальцу.
— И что же?
— Ничего.
— Отчего же он не жаловался в суд?
Билль, Дунаев и Чайкин с волчьим аппетитом проголодавшихся людей ели бараньи котлеты и ветчину и запивали все это горячим кофе с молоком. Утолив голод, они беседовали между собой, как вдруг в растворенное окно они увидали пять всадников, остановившихся у гостиницы.
Билль усмехнулся про себя.
Через несколько минут все пятеро вошли в залу. Они были запылены и, видимо, только что вернулись с дальней дороги…
При виде Билля и его пассажиров на их лицах выразилось изумление.
Все они подошли к стойке, выпили по стакану водки и присели в ожидании завтрака к столу. Один из них, высокий, коренастый блондин, подошел к Биллю и, протягивая ему руку, сказал:
— Здравствуйте, Билль. Что нового?
— Здравствуйте, Смит… Ничего особенного… А вы откуда?
— Недалеко тут ездили… Старый прииск нюхали.
— Удачно? — приятным тоном спросил Билль.
— Нет. Не стоит ничего… Даром проездили. А вы давно приехали?
— Час тому назад…
— Как же это мы вас не встретили, Билль? Мы только что вернулись.
— Удивляюсь, как не встретили, Смит!.. Верно, дорогой спали, Смит! — иронически протянул Билль.
Смит рассмеялся и промолвил:
— Верно, что так, Билль, если только вы не ехали старой дорогой… Так нового ничего не слышно, Билль?
— Особенного ничего… Разве только то, что одного агента мы, к сожалению, не повесили…
— Агента?.. О них что-то не слышно в последнее время.
— Вы, Смит, верно, глухи стали, — оттого и не слышали. А еще, Смит, другая новость.
— Рассказывайте, Билль…
— Я шайку агентов провел, как дураков.
— Неужели? Каким же образом?
— Они собирались напасть на нас у Дуба… знаете, в двух станциях от ранчи Диего?
— Знаю. Местечко хорошее для нападения…
— И так как их было восемь человек против трех, то я и решил провести их, Смит.
— Да как же вы узнали, что на вас напасть хотят, Билль? Или агенты вас предупредили? — насмешливо спросил Смит.
— Чутьем, Смит… Я ведь старая лисица…
— Ну, очень рад, Билль, что все обошлось благополучно… А то, пожалуй, я не имел бы удовольствия пожать вам руку… До свидания, Билль!
— До свидания, Смит… Желаю вам в следующий раз напрасно не нюхать старых приисков…
— Спасибо, Билль.
Смит ушел к товарищам, а Билль продолжал разговор со своими пассажирами.
Через полчаса четверо джентльменов ушли.
Коренастый блондин снова подошел к Биллю и, протянув ему руку, сказал:
— Еще раз, Билль, позвольте сказать, что я очень рад, что вы провели агентов и остались целы вместе с пассажирами.
— Спасибо, Смит… Что, вы не слыхали, скоро ли повесят некоторых здешних молодцов? — вдруг спросил Билль.
— Каких молодцов, Билль?
— А тех, что по дорогам ищут наживы.
— Трудно их поймать, Билль…
— А пора бы…
— Видно, еще не пора.
— И повесить их пора, Смит. Как вы полагаете?
— Полагаю, что они не такие дураки, чтобы их повесили, Билль… Будьте здоровы, Билль!
Когда они ушли, Билль сказал Дунаеву и Чайкину:
— Знаете, кто такие эти джентльмены?
— А кто? — спросили оба русские.
— Агенты. Те самые, которые нас бы укокошили, если бы не Дэк…
Чайкин изумленно смотрел на Билля.
— Неужели? Вы, Билль, разве знаете, что они агенты?
— Отлично. И многие здесь знают.
— Так как же их оставляют на свободе?
— Знать не всегда значит иметь доказательства. Они пока не попались и ловко хоронят концы в воду. Этот Смит — хитрая бестия… У него тут есть лавка для отвода глаз, а настоящее его занятие — грабить по дорогам…
— И убийство? — в ужасе спросил Чайкин.
— В крайнем случае, если подвергающийся нападению защищается. Месяца два тому назад они ограбили пассажиров дилижанса… И хотя были в масках, но один пассажир узнал Смита по обрубленному пальцу.
— И что же?
— Ничего.
— Отчего же он не жаловался в суд?