Страница:
Вот бы с ним повидаться...
Но тут меня осенило. Если я такая драгоценность, понятно, что Сюэтэ пытается со мной договориться!
Значит, не исключено, что она снова попробует поторговаться. А раз так, надо придумать как можно больше контрзаклинаний. Была бы эта королева поумнее, первым делом убрала бы из игры Фриссона.
Или вообще убила бы его...
Голова болела и не желала работать. Я пробормотал короткое двустишие, чтобы прочистить мозги. Тут застонал и очнулся Жильбер.
— Что случилось? — встревоженно спросил я, и все остальные заботы сразу отступили.
— Что-то теплое и пушистое потерлось о мое бедро!
— Только не пытайся ударить, если не видишь, кто это!
Мне казалось, я догадываюсь, кто это.
А потом я услышал, как кто-то тоненько причмокнул языком в темном стенном проеме.
Я замер и шепотом сказал:
— Тихо все! — и громко спросил: — Кто здесь?
В нише опять прищелкнули языком, на этот раз зловеще. У меня на затылке волосы встали дыбом.
— Предупреждаю: я — чародей. Сама королева бесится, что я не подвластен ей даже здесь, в царстве Зла! Отвечай! Кто ты такой?
В нише молчали. А потом из темноты послышался шелестящий голос:
— Так ты победил королеву?
— Не совсем, — ответил я. — Но, похоже, здорово ей навредил.
— Общие слова, — отозвался некто из ниши. — Ты мне скажи, она унижена или нет?
— Пожалуй, да. Она в растерянности и с трудом управляется с делами. Но вот что чувствую я — это совсем другое дело! Ты скажешь мне, кто ты такой, или мне придется заставить тебя сделать это?
Всю мою усталость вдруг как рукой сняло. Я встал с пола и шагнул туда, откуда доносился голос.
В темноте что-то зашуршало, и кто-то прошипел:
— Берегись! А не то мои зверюшки покусают тебя!
«Зверюшки» было произнесено таким тоном, что я застыл как вкопанный, наплевав на падение собственного престижа.
— Вот что! Нам сюда нужен свет!
— Нет! — испуганно вскрикнули в нише, но я запел:
У меня пересохло во рту. Я сглотнул слюну, прокашлялся и сказал:
— Странная у вас компашка, вам не кажется?
— А кого тут еще сыщешь? — огрызнулся лысый. — И к тому же они поприятнее многих моих знакомых.
Ага! Это надо воспринять как сигнал. Я взял себя в руки и поинтересовался:
— Люди вас обидели?
— Я тут один, обиженный. Говори мне «ты». Да, обидели, все до одного! Другое дело, что имели право — это да, потому что я людям много зла сделал. Так что все правильно, а?
— Нет, — прохрипел Жильбер.
— Да, — возразил Фриссон. — Все так и есть, но так быть не должно.
— Должно не должно, — проворчал жирный мужчина. — Плевать я хотел на эти ваши «должно»! Мне подавай то, что есть, а не то, что «должно быть»!
— Вы так всегда думали? — негромко спросил я.
— Да! В этом есть хоть какая-то честность! А эти ваши «должно быть» — это все лицемерие!
— Нет, не лицемерие, если мечтать о лучшей жизни, — мягко урезонил незнакомца Фриссон.
— Да если бы все вели себя так, как «должны», пойми, мир очень скоро стал бы лучше, — добавил Жильбер.
— Вот только эти твои «все» ни за какие коврижки этого не сделают. Нет, я буду держаться за то, что есть, и все тут!
— Еще бы! — с деланным спокойствием проговорил я. — Вам и так хорошо.
Незнакомец одарил меня взглядом, полным ненависти.
— Бывало мне хорошо, молодой человек. Тридцать лет я пожил в свое удовольствие! Тридцать лет я взбирался вверх по служебной лестнице и дослужился до того, что стал королевским канцлером. В моем ведении было десять письменных столов, а за каждым сидело по двадцать писцов! Мой кабинет располагался прямо под личными покоями королевского казначея. Да я и сам стал бы казначеем, если бы не помешало несчастье!
— Королевский казначей... — пробормотал Фриссон. — Я бы не сказал, что это такой уж приятный пост...
Лысый толстяк снова прищурился.
— Ну и насмехайтесь, если угодно! Только главные вельможи королевы действительно имеют власть! Они допущены в совет!
— Стало быть, вы были самым большим начальником на втором уровне бюрократии, — перевел я сказанное толстяком на понятный мне язык.
Толстяк нахмурился и пристально уставился на меня.
— «Бю-ро-кра-ти-я» — это что такое?
— В буквальном смысле переводится как «власть письменных столов», — ответил я. — А фактически это такой порядок вещей, при котором страной управляют чиновники.
Толстяк некоторое время не отрывал от меня глаз, потом медленно кивнул:
— Ясное дело. Звучит не очень понятно, но Сюэтэ так и правит.
— А вы... ты, — позволил я себе сделать предположение, — в чем-то ошибся, карабкаясь наверх?
— Да, вышла маленькая промашка, — скрипнул зубами толстяк. — А ведь можно было все предвидеть! Но я только и думал, как бы дать королеве побольше власти. Я был уверен: тогда ей понадобится новая канцелярия. А значит, и у меня прибавится власти. Я наконец стану казначеем. Но королева решила, что при таком могуществе я буду опасен, вот и засунула меня сюда.
Я кивнул.
— Ты просто переусердствовал. А она верно оценила твои способности и поторопилась убрать тебя, откуда бы ты не мог ей навредить.
— Лучше бы она меня убила! — прошептал толстяк.
— Да, это было бы милосерднее. — Я не стал спорить. — Только вот беда, тогда из тебя нельзя было сделать жупел для амбициозных юнцов, которые проявляют лишнее рвение и делают больше, чем им велят. Сколько раз королева вытаскивала тебя отсюда и заставляла показываться мелким чиновникам?
Толстяк нахмурил брови.
— Два раза за все годы. И все точно, как ты сказал — перед ассамблеями. Правда, оба раза у меня выспрашивали про всякие канцелярские закорючки, про какие-то дела, забытые моим преемником.
Я снова кивнул.
— Вот как удобно — всякий раз, когда новый канцлер заступал в должность, ему показывали тебя в назидание.
Толстяк изумленно вытаращился. Его глаза полыхали огнем.
— Все так! И как же я, тупица, этого не понял!
— Да все тут шито белыми нитками. — Я пожал плечами. — Ты пал жертвой самой большой слабости любого бюрократа — стал больше думать о самой работе и позабыл о том, что она — всего лишь средство карьеры.
Глаза толстяка еще несколько мгновений пылали, а потом он опустил голову.
— Верно. Вот дурак... Думал, буду трудиться не покладая рук, вот и заработаю похвалу...
— В гонках не всегда выигрывает тот, кто быстрее всех бегает, — процитировал я поговорку. — И карьеру не всегда успешнее делают те, кто более талантлив. Это удается лучше тем, кто умеет выносить бремя похвал и послушания.
Жильбер поежился.
— Горе Аллюстрии! — воскликнул он. — Горе, если ею правят зарвавшиеся незнайки!
— Да нет, скорее «знайки». Дело свое они знают, но не более того. А ты, — обернулся я к толстяку, — дал королеве понять, что действительно способен преуспеть.
Толстяк обнажил зубы в безрадостной усмешке.
— Да, я глупец.
— Ясно. Самый настоящий «кризис середины жизни». — Я приподнял бровь. — Верно ли я понимаю, что деятельность твоей канцелярии имела какое-то отношение к упадку в Аллюстрии?
Лысый незнакомец улыбнулся.
— Можно сказать и так. Одно точно: королева Графтус — та самая, которую свергла с престола бабка Сюэтэ, — зажадничала и вздула налоги. Потом по рекомендации своего главного советника стала усерднее прежнего следить, чтобы эти налоги поступали в казну. Начала она с того, что обзавелась перечнем накоплений своих подданных. Потом определила, сколько должен ей каждый подданный. Когда же налоги были уплачены, королева лично сверила собранную сумму с той, что полагалась по ее расчетам. Во всем этом, конечно, самое активное участие принимал ее главный советник. Стоило где-то образоваться недоимке, королева посылала туда отряд королевских рыцарей и чиновника, чтобы собрать подати. Когда более смелые герцоги решили сопротивляться, советник порекомендовал королеве прибегнуть к колдовству. Королева самолично вышла на бой, возглавив небольшую армию, чтобы одолеть мятежных герцогов волшебством.
— Дай-ка я угадаю... — встрял я. — А этим советником не Сюэтэ ли была?
Толстяк нахмурился.
— Нет, не она. Ее бабка, канцлерша Рейзив. Мы, молодой человек, говорим о событиях двухсотлетней давности. А ты как думаешь, сколько лет королеве?
Я быстро глянул на Фриссона и сказал:
— Прошу прощения. Просто, знаете ли, королева произвела на меня такое впечатление... Верно ли я понимаю, что при такой канцлерше-колдунье королева Графтус была очень счастлива?
— Да. Политика канцлерши была столь успешной, что королева позволила той нанять младших колдунов. Ни один барон с тех пор не осмелился сказать хоть слово против королевы. Королева Графтус стала очень богатой и властной.
— Не сомневаюсь, — сказал я. — И сколько же ей понадобилось времени для того, чтобы понять, что на самом деле бразды правления держит ее главная советница Рейзив?
— Нисколько. Однажды королева проснулась посреди ночи из-за того, что в горло ей воткнули кинжал. И потом до самых врат Ада королева слышала душераздирающий хохот своей советницы. А колдунья стала королевой, и все люди покорились власти колдовства.
— Это понятно. В общем, как я понимаю, ты и сам рос, мечтая стать колдуном?
— Верно. — Толстяк кивнул, и по лицу его пробежала тень. — Однако у меня не оказалось к этому способностей. Поэтому я устремил все свои старания к тому, чтобы стать чиновником.
— Тут у вас по престижности это, видимо, профессия номер два. Но что же за удивительные новшества ты привнес в эту систему?
Во взгляде лысого появилось самодовольство.
— О, я придумал замечательную систему, и такую простую! Всего-навсего назначил младшего чиновника в каждый город, чтобы он надзирал за делопроизводством и судопроизводством и предпринимал такие меры, какие понравились бы королеве.
— Ну а к чиновнику, само собой, приставлялся младший колдун, — попробовал угадать я.
— Точно... Чиновник был воспитан по укладу, принятому при дворе, и не стал бы питать снисходительности к горожанам, а также к мэру и шерифу. Отвечать он должен был только перед королевой.
— То есть на самом деле перед своим боссом, а боссом был ты, — резюмировал я.
— Вот именно, — сказал толстяк и сплюнул. — Ну и глупец же я был — не понимал, какую власть имею!
— Зато королева поняла.
— О, да! Поняла! Чиновников утвердила, как я и предполагал, но к отчету их призывала самолично.
— А тебя бросила в темницу.
Толстяк кивнул, и виду него был самый разнесчастный.
— Вот награда за все старания, — посочувствовал я ему. — Награда человеку, который больше думал о работе, чем о том, чего можно с ее помощью добиться.
— Я был идиотом! — запричитал толстяк. — Может быть, талантливым идиотом, но все равно идиотом!
— Очень талантливым, — согласился я. — Вот только не в колдовстве.
— О, да, — вздохнул толстяк и тут же злорадно осклабился. — Но здесь, на закате моих дней, я осознал, что мне открывается истина и что я обладаю уникальным талантом — вот только что от него толку здесь?
— О? — удивился я. — И что же это за талант?
— Я приручил крыс, — поведал мне толстяк шепотом. — Да так приручил, что они приходят на мой зов. О, я теперь мог бы созвать сотню крыс и повелеть им напасть на вас!
Жильбер сердито заворчал, а Фриссон спросил:
— И они сделают то, что ты им прикажешь?
— Сделают, — кивнул толстяк и обнажил в ухмылке желтые зубы. — Они сделают все, что я им ни прикажу, — даже если я велю им добегаться до смерти.
— Повелитель крысиной стаи... — задумчиво проговорил я. — Фриссон, ты... м-м-м... помнишь тот стишок про крыс, а?
— Нет, но постараюсь вспомнить.
— А я знаю отличные стихи про терьеров, — сообщил я, выразительно глядя на Крысолова. — Да это же могучее войско. Если твои крысы так тебе повинуются, чего же ты тут сидишь?
— Да что от них толку? — визгливо огрызнулся Крысолов. — Если даже ты можешь вызвать каких-то существ и они справятся с моими крысками, то что же тогда говорить о Сюэтэ? Представляю, что она с ними сделает!
— Ясное дело, она их уничтожит, — вздохнул я. — Призовет парочку демонов, и дело в шляпе.
— И меня вместе с ними, — добавил толстяк со знанием дела. — Нет, помирать не желаю и не желаю видеть, как поджаривают моих зверюшек. Пожелай я сам, и они бы меня давно на тот свет отправили.
— А, так ты об этом подумывал?
— А кто бы не подумывал? — прошипел Крысолов. — Только подумал, да передумал. Сам не знаю почему, да только передумал.
— Зато я знаю. Просто-напросто ты ждал, что придем мы и вызволим тебя отсюда, — дерзко заявил я и обернулся к Жильберу. — Как думаешь, замки тут крепкие?
Краешком глаза я заметил, что Крысолов вдруг как-то весь подтянулся, выпрямился, но тут же снова обмяк, и глаза его потускнели. «Понятно, — подумал я. — Кому лучше бюрократа знать, что такое ложные обещания».
— Я смотрел, — ответил Жильбер. — Замки и запоры — под заклятием. Их не выломать, решетку не сломать. Даже дерево двери твердое, как броня. Только ты можешь вывести нас отсюда, чародей, а не то мы сгнием тут вместе с крысами и их дружком! О, призови на помощь свой талант и как можно скорее вызволи нас! Ведь с каждым мгновением приближаются страдания юной дамы!
Крысолов рассмеялся — визгливо, хрипло.
— Глупцы! Неужели вы думаете, что сумеете пересилить злобную, изощренную власть королевы?
— Попробуем, — спокойно ответил я. — Похоже, как раз сейчас у меня вдохновение. (За это надо благодарить моего ангела-хранителя, и я это отлично понимал). — Начнем с того, что попробуем выбраться из этой конуры. — А ведь это нелегко сделать парню, который заявлял, что не верит в чудеса... — Фриссон, я тебе пропою пару песенок, а ты попробуй переделать их в заклинание. Нам необходимо вернуться в камеру пыток.
— Зачем же ты хочешь вернуться туда? — обескураженно выдохнул Крысолов.
— Затем, что королева собралась уготовить нашей подруге судьбу, которая похуже смерти. Ну, как, Фриссон?
— Если ты так желаешь, господин чародей... — проговорил поэт.
Никто рта не успел открыть, а я уже стал напевать:
В воздухе повисли чернильница, перо и кусок пергамента. Я поймал все это и подал Фриссону.
— Запиши. Помнишь, я тебя учил, как это делать? Запишешь — я посмотрю и только потом произнесу вслух.
Фриссон не слишком охотно взял у меня перо. С чего бы это?
— Как прикажешь, господин Савл. Только я до сих пор не слишком ловко управляюсь с буквами.
Оставалось лишь восторгаться, как же хорошо он понял мой намек и подыграл мне!
— Ну, постарайся. — Я сделал вид, будто уговариваю Фриссона. — Знаешь такую песенку «Солнце всходит и заходит»?
— Слыхал.
— Попробуй переделать ее так, чтобы мы перенеслись в камеру пыток. А потом нам понадобится удрать отсюда совсем, а на этот случай будет вот какая песня. — И я промурлыкал первые восемь строчек «Возьмемся за руки, друзья».
— И эту слыхал, — кивнул поэт. — Значит, мне держаться поближе к тексту?
— Ни в коем случае! Если тебя посетит муза, выпытай у нее побольше! Пиши все, что тебе взбредет. Мои песенки — лишь отправная точка.
И вот Фриссон уже сел на пол, скрестив ноги по-турецки, и уставился в одну точку. Еще мгновение — и он обмакнул перо в чернильницу и принялся яростно чиркать что-то на пергаменте.
С буквами у него «не слишком ловко». Ну-ну... Я-то знал, что Фриссон — гений. Чего же удивляться, что он все ловит на лету.
А вот Крысолов удивился. Он вытаращил глаза. Конечно, он помалкивал. Понятно, опытный бюрократ никогда не проронит лишнего слова — закалка такая. Однако по взгляду Крысолова можно было догадаться: он пытался оценить наши чародейские возможности. Честно признаться, Фриссон выглядел таким оборванцем, что на чародея мало смахивал. А я был одет слишком уж по-иностранному. Но разве в этом дело? Лишь бы выглядело профессионально. Что сейчас наблюдал Крысолов? Он должен был уразуметь — наши заклинания настолько могущественны, что мы вынуждены предварительно записывать их и просматривать перед произнесением. А это о чем-то говорит? Безусловно, о нашей чародейской мощи. И я не собирался разуверять Крысолова. Фриссон оторвал взгляд от пергамента и протянул его мне, явно сильно волнуясь.
— Пройдет, господин чародей?
Я взял у него пергамент, посмотрел и глазам своим не поверил. Неужели можно было вот так быстро и здорово переработать народные песенки?
Оказывается, можно. А чему дивиться? Не я ли сам только что назвал Фриссона гением?
— Очень мило, Фриссон, — похвалил я поэта. — Даже жалко использовать как заклинание.
Поэт жутко расстроился.
— Не горюй! Жалко, но используем! Чуть-чуть ослабим выразительность, и волшебства от твоего стиха получится больше, чем когда-либо получалось у меня. Соберитесь с духом, господа, и возьмитесь за руки.
Жильбер взял меня за правую руку, Фриссон — за левую. Я закрыл глаза, вдохнул поглубже и начал читать:
А рядом с ней стояла Сюэтэ, готовая вот-вот вынуть пробку из бутылки. При этом она что-то напевала. Палач, пребывая в лучшем расположении духа и, наверное, радуясь тому, что он больше не дерево, подвинчивал винты тисков. Из бутылки появился призрак, весь дрожа от праведного гнева. Вдруг Сюэтэ увидела нашу лихую группу и застыла, не сводя с нас глаз, полных тревоги и испуга.
Помощник палача приподнял ногу девушки и принялся похотливо поглаживать ее. Сам палач тем временем завершал какие-то заключительные манипуляции с железным сапожком. Вот он обернулся, увидел выражение лица королевы, резко развернулся и въехал мне кулаком по носу.
Я увидел его кулак как раз вовремя и успел запрокинуть голову, но все-таки получил в лоб. Из глаз снова посыпались искры. Голову пронзила боль и разбудила задремавшую злобу.
Жильбер взревел и бросился на палача. Тот не успел и глазом моргнуть, как кулак сквайра угодил ему под нижнюю челюсть. Я услышал тупой треск и увидел, как палач летит, описывая над пыточным столом идеальную параболу. Он ударился о стену прямо над полом, в это время воздух рассекал один из его подручных — этого кулак Жильбера отправил к южной стене. А Жильбер уже метил под ложечку второму подручному. Нанеся удар, сквайр поднял этого молодца над собой и швырнул следом за первым подручным. Я и не подозревал, что юноша наш ко всему прочему еще и силач.
На все про все у Жильбера ушло несколько секунд, однако этого хватило колдунье, чтобы опомниться. Она крутанулась на месте, скрипнула зубами, оскалилась и что-то забормотала.
Тут уж я поднялся с пола. Мамочка всегда учила меня, что женщин бить нельзя. Нельзя? Я со всего размаха заехал Сюэтэ в подбородок. Она повалилась навзничь и лишилась чувств. Бутылка упала на пол и разбилась. Призрак Анжелики, радостно восклицая, улетел подальше от королевы.
Тут в себя пришли двое стражников и решили, что пора бы им приступить к выполнению своего воинского долга. Один из них выхватил из ножен меч, второй нацелил пику — вернее, думал, что нацелил, — пики-то не было!
Я прыгнул к тому, что с мечом, крича:
— Ложись!
Стражник испуганно глянул вверх, и Жильбер, не растерявшись, врезал ему по скуле. Тот схватился на щеку и упал на бок. Его напарник все глазел по сторонам, ища, куда же подевалась его пика. Засмотрелся, споткнулся о своего товарища, шлепнулся на пол, перевернулся на спину и обнаружил, что на него нацелено лезвие меча. Жильбер с ним долго разбираться не стал.
Тут Фриссон превзошел себя. Взмахнув пикой, которую отобрал у зазевавшегося стражника, он воткнул ее прямо в грудь королевы.
Отлично! Жильбер бы не стал так поступать — не смог бы ударить лежачего. Но Фриссон не был ни рыцарем, ни сквайром. Вот только у меня духу не хватило сказать бедному поэту, что от его удара — никакого толку.
Жильбер бросился к телу Анжелики и принялся стаскивать с ее ноги железный сапог.
— Не бойся, девушка! Тебе больше не будет больно, даже если ты оживешь! Нет, не бойся, твоим страданиям пришел конец!
Вот ведь герой — он даже не задыхался!
Я обернулся к Фриссону.
— А я-то все считал тебя слабаком.
— Ты про это? — пробормотал поэт и воззрился на пику так, словно впервые ее увидел. — Ну, я же все-таки умею различать, где человек, а где вещь. И могу вещи у людей отбирать.
— Ценный предмет, однако. И главное, стражник ничего не заметил.
Фриссон пожал плечами.
— Ведь и умение красть можно обратить в пользу, господин чародей.
— Нет-нет, я не собираюсь осуждать тебя за это. Я просто гадаю, где ты этому научился.
Но тут призрак Анжелики издал вопль ужаса. Жильбер вмиг оказался рядом с призраком.
— Не сомневайся, добрая девушка, это всего лишь мы, твои друзья!
— А это кто? — в страхе спросила Анжелика. Фриссон проследил за ее взглядом и сообщил:
— Мы тут не одни, господа.
— Вот-вот, — подтвердила Анжелика. — Что это за старик?
— Старик? — возмутился кто-то за моей спиной. — Да будет тебе известно, леди, что я не прожил еще и половины отпущенных мне лет.
Я неторопливо обернулся.
— Это верно. Просто ты долгие годы провел в темнице, и это сказалось. — Повернув голову к Анжелике, я проговорил: — Миледи, позвольте вам представить бывшее светило администрации Сюэтэ, человека, пережившего собственное падение. Крысолова.
— Приспешник Сюэтэ! — вскричала Анжелика. — Как это вышло, что он с тобою?
— Взял да и ухватил чародея за руку, а он думал, что это кто-то из его товарищей, и все дела, — буркнул Крысолов. Я обернулся к Фриссону.
— А я думал, это ты держишь меня за левую руку.
— Нет, — покачал головой поэт. — Я ухватился за кулак сквайра.
Уподобив свое лицо айсбергу, я повернулся к Крысолову.
— Стало быть, мы тебя не приглашали.
Бюрократ смотрел на меня злобными глазками.
— Что, решили уйти и меня там бросить?!
— Может, и не бросили бы, если бы ты попросил, — сказал я, задумчиво склонив голову набок. — Но, конечно, если ты и дальше собираешься работать на Сюэтэ...
— С какой бы стати мне этим заниматься? — оскорбленно воскликнул Крысолов.
— Мало ли... Может быть, ради того, чтобы еще раз попытаться заслужить ее милость.
— Зачем? Затем, чтобы она могла снова прогнать меня? Фу! — сплюнул Крысолов, глянув на валявшуюся без чувств королеву, и гаркнул: — Пусть сама управляется!
— Не сможет она управляться! — крикнул Фриссон. — Она мертва!
— Маловато будет — ведьму кольнуть в грудь, — съязвил Крысолов. — Еще несколько минут, и она оживет, непременно оживет.
Фриссон, весь дрожа, попятился.
— Вот если бы не ожила... — сказал Крысолов, поджав губы. — Нет, честное слово, если бы я знал, как прикончить ее так, чтобы самому при этом не рисковать, я бы сделал это, клянусь!
— Даже если бы тебе ради этого пришлось покаяться в своих грехах, исповедоваться Господу?
Стало тихо-тихо. Мы с Крысоловом, не мигая, смотрели друг на друга. Атмосфера накалялась.
— Да, — выдохнул Крысолов. — Даже если бы мне пришлось так поступить.
— И даже если бы тебе пришлось посвятить себя служению простым смертным? Смог бы ты служить бедным и слабым?
На этот раз пауза получилась более долгой. Я видел, как светлеет лицо Крысолова, как шире открываются его глаза по мере того, как он свыкается с этой, новой для себя, мыслью.
— Да, и это тоже, — проговорил он. — Королеве ведь от этого будет очень больно, да? О, так вот что это значит: «огненным обручем сдавило виски»!
Но тут меня осенило. Если я такая драгоценность, понятно, что Сюэтэ пытается со мной договориться!
Значит, не исключено, что она снова попробует поторговаться. А раз так, надо придумать как можно больше контрзаклинаний. Была бы эта королева поумнее, первым делом убрала бы из игры Фриссона.
Или вообще убила бы его...
Голова болела и не желала работать. Я пробормотал короткое двустишие, чтобы прочистить мозги. Тут застонал и очнулся Жильбер.
— Что случилось? — встревоженно спросил я, и все остальные заботы сразу отступили.
— Что-то теплое и пушистое потерлось о мое бедро!
— Только не пытайся ударить, если не видишь, кто это!
Мне казалось, я догадываюсь, кто это.
А потом я услышал, как кто-то тоненько причмокнул языком в темном стенном проеме.
Я замер и шепотом сказал:
— Тихо все! — и громко спросил: — Кто здесь?
В нише опять прищелкнули языком, на этот раз зловеще. У меня на затылке волосы встали дыбом.
— Предупреждаю: я — чародей. Сама королева бесится, что я не подвластен ей даже здесь, в царстве Зла! Отвечай! Кто ты такой?
В нише молчали. А потом из темноты послышался шелестящий голос:
— Так ты победил королеву?
— Не совсем, — ответил я. — Но, похоже, здорово ей навредил.
— Общие слова, — отозвался некто из ниши. — Ты мне скажи, она унижена или нет?
— Пожалуй, да. Она в растерянности и с трудом управляется с делами. Но вот что чувствую я — это совсем другое дело! Ты скажешь мне, кто ты такой, или мне придется заставить тебя сделать это?
Всю мою усталость вдруг как рукой сняло. Я встал с пола и шагнул туда, откуда доносился голос.
В темноте что-то зашуршало, и кто-то прошипел:
— Берегись! А не то мои зверюшки покусают тебя!
«Зверюшки» было произнесено таким тоном, что я застыл как вкопанный, наплевав на падение собственного престижа.
— Вот что! Нам сюда нужен свет!
— Нет! — испуганно вскрикнули в нише, но я запел:
Во мраке вспыхнул факел, и я увидел жирного лысого мужчину с морщинистым лицом, лишенным подбородка. Видимо, он давно жил в темноте: кожа у него была сухая и бледная-пребледная. Одет он был в засаленные лохмотья, в которых с трудом угадывались некогда дорогие одежды. Мужчина отворачивался от света, обнажая длинные желтые зубы. Вместе с ним от света пятилось с полдюжины жирнющих крыс. Они скалились, показывая громадные резцы. Парочка крыс спряталась к хозяину под одежду.
Светить всегда, светить везде, до дней последних донца.
Темницу надо осветить, а с ней — и незнакомца!
У меня пересохло во рту. Я сглотнул слюну, прокашлялся и сказал:
— Странная у вас компашка, вам не кажется?
— А кого тут еще сыщешь? — огрызнулся лысый. — И к тому же они поприятнее многих моих знакомых.
Ага! Это надо воспринять как сигнал. Я взял себя в руки и поинтересовался:
— Люди вас обидели?
— Я тут один, обиженный. Говори мне «ты». Да, обидели, все до одного! Другое дело, что имели право — это да, потому что я людям много зла сделал. Так что все правильно, а?
— Нет, — прохрипел Жильбер.
— Да, — возразил Фриссон. — Все так и есть, но так быть не должно.
— Должно не должно, — проворчал жирный мужчина. — Плевать я хотел на эти ваши «должно»! Мне подавай то, что есть, а не то, что «должно быть»!
— Вы так всегда думали? — негромко спросил я.
— Да! В этом есть хоть какая-то честность! А эти ваши «должно быть» — это все лицемерие!
— Нет, не лицемерие, если мечтать о лучшей жизни, — мягко урезонил незнакомца Фриссон.
— Да если бы все вели себя так, как «должны», пойми, мир очень скоро стал бы лучше, — добавил Жильбер.
— Вот только эти твои «все» ни за какие коврижки этого не сделают. Нет, я буду держаться за то, что есть, и все тут!
— Еще бы! — с деланным спокойствием проговорил я. — Вам и так хорошо.
Незнакомец одарил меня взглядом, полным ненависти.
— Бывало мне хорошо, молодой человек. Тридцать лет я пожил в свое удовольствие! Тридцать лет я взбирался вверх по служебной лестнице и дослужился до того, что стал королевским канцлером. В моем ведении было десять письменных столов, а за каждым сидело по двадцать писцов! Мой кабинет располагался прямо под личными покоями королевского казначея. Да я и сам стал бы казначеем, если бы не помешало несчастье!
— Королевский казначей... — пробормотал Фриссон. — Я бы не сказал, что это такой уж приятный пост...
Лысый толстяк снова прищурился.
— Ну и насмехайтесь, если угодно! Только главные вельможи королевы действительно имеют власть! Они допущены в совет!
— Стало быть, вы были самым большим начальником на втором уровне бюрократии, — перевел я сказанное толстяком на понятный мне язык.
Толстяк нахмурился и пристально уставился на меня.
— «Бю-ро-кра-ти-я» — это что такое?
— В буквальном смысле переводится как «власть письменных столов», — ответил я. — А фактически это такой порядок вещей, при котором страной управляют чиновники.
Толстяк некоторое время не отрывал от меня глаз, потом медленно кивнул:
— Ясное дело. Звучит не очень понятно, но Сюэтэ так и правит.
— А вы... ты, — позволил я себе сделать предположение, — в чем-то ошибся, карабкаясь наверх?
— Да, вышла маленькая промашка, — скрипнул зубами толстяк. — А ведь можно было все предвидеть! Но я только и думал, как бы дать королеве побольше власти. Я был уверен: тогда ей понадобится новая канцелярия. А значит, и у меня прибавится власти. Я наконец стану казначеем. Но королева решила, что при таком могуществе я буду опасен, вот и засунула меня сюда.
Я кивнул.
— Ты просто переусердствовал. А она верно оценила твои способности и поторопилась убрать тебя, откуда бы ты не мог ей навредить.
— Лучше бы она меня убила! — прошептал толстяк.
— Да, это было бы милосерднее. — Я не стал спорить. — Только вот беда, тогда из тебя нельзя было сделать жупел для амбициозных юнцов, которые проявляют лишнее рвение и делают больше, чем им велят. Сколько раз королева вытаскивала тебя отсюда и заставляла показываться мелким чиновникам?
Толстяк нахмурил брови.
— Два раза за все годы. И все точно, как ты сказал — перед ассамблеями. Правда, оба раза у меня выспрашивали про всякие канцелярские закорючки, про какие-то дела, забытые моим преемником.
Я снова кивнул.
— Вот как удобно — всякий раз, когда новый канцлер заступал в должность, ему показывали тебя в назидание.
Толстяк изумленно вытаращился. Его глаза полыхали огнем.
— Все так! И как же я, тупица, этого не понял!
— Да все тут шито белыми нитками. — Я пожал плечами. — Ты пал жертвой самой большой слабости любого бюрократа — стал больше думать о самой работе и позабыл о том, что она — всего лишь средство карьеры.
Глаза толстяка еще несколько мгновений пылали, а потом он опустил голову.
— Верно. Вот дурак... Думал, буду трудиться не покладая рук, вот и заработаю похвалу...
— В гонках не всегда выигрывает тот, кто быстрее всех бегает, — процитировал я поговорку. — И карьеру не всегда успешнее делают те, кто более талантлив. Это удается лучше тем, кто умеет выносить бремя похвал и послушания.
Жильбер поежился.
— Горе Аллюстрии! — воскликнул он. — Горе, если ею правят зарвавшиеся незнайки!
— Да нет, скорее «знайки». Дело свое они знают, но не более того. А ты, — обернулся я к толстяку, — дал королеве понять, что действительно способен преуспеть.
Толстяк обнажил зубы в безрадостной усмешке.
— Да, я глупец.
— Ясно. Самый настоящий «кризис середины жизни». — Я приподнял бровь. — Верно ли я понимаю, что деятельность твоей канцелярии имела какое-то отношение к упадку в Аллюстрии?
Лысый незнакомец улыбнулся.
— Можно сказать и так. Одно точно: королева Графтус — та самая, которую свергла с престола бабка Сюэтэ, — зажадничала и вздула налоги. Потом по рекомендации своего главного советника стала усерднее прежнего следить, чтобы эти налоги поступали в казну. Начала она с того, что обзавелась перечнем накоплений своих подданных. Потом определила, сколько должен ей каждый подданный. Когда же налоги были уплачены, королева лично сверила собранную сумму с той, что полагалась по ее расчетам. Во всем этом, конечно, самое активное участие принимал ее главный советник. Стоило где-то образоваться недоимке, королева посылала туда отряд королевских рыцарей и чиновника, чтобы собрать подати. Когда более смелые герцоги решили сопротивляться, советник порекомендовал королеве прибегнуть к колдовству. Королева самолично вышла на бой, возглавив небольшую армию, чтобы одолеть мятежных герцогов волшебством.
— Дай-ка я угадаю... — встрял я. — А этим советником не Сюэтэ ли была?
Толстяк нахмурился.
— Нет, не она. Ее бабка, канцлерша Рейзив. Мы, молодой человек, говорим о событиях двухсотлетней давности. А ты как думаешь, сколько лет королеве?
Я быстро глянул на Фриссона и сказал:
— Прошу прощения. Просто, знаете ли, королева произвела на меня такое впечатление... Верно ли я понимаю, что при такой канцлерше-колдунье королева Графтус была очень счастлива?
— Да. Политика канцлерши была столь успешной, что королева позволила той нанять младших колдунов. Ни один барон с тех пор не осмелился сказать хоть слово против королевы. Королева Графтус стала очень богатой и властной.
— Не сомневаюсь, — сказал я. — И сколько же ей понадобилось времени для того, чтобы понять, что на самом деле бразды правления держит ее главная советница Рейзив?
— Нисколько. Однажды королева проснулась посреди ночи из-за того, что в горло ей воткнули кинжал. И потом до самых врат Ада королева слышала душераздирающий хохот своей советницы. А колдунья стала королевой, и все люди покорились власти колдовства.
— Это понятно. В общем, как я понимаю, ты и сам рос, мечтая стать колдуном?
— Верно. — Толстяк кивнул, и по лицу его пробежала тень. — Однако у меня не оказалось к этому способностей. Поэтому я устремил все свои старания к тому, чтобы стать чиновником.
— Тут у вас по престижности это, видимо, профессия номер два. Но что же за удивительные новшества ты привнес в эту систему?
Во взгляде лысого появилось самодовольство.
— О, я придумал замечательную систему, и такую простую! Всего-навсего назначил младшего чиновника в каждый город, чтобы он надзирал за делопроизводством и судопроизводством и предпринимал такие меры, какие понравились бы королеве.
— Ну а к чиновнику, само собой, приставлялся младший колдун, — попробовал угадать я.
— Точно... Чиновник был воспитан по укладу, принятому при дворе, и не стал бы питать снисходительности к горожанам, а также к мэру и шерифу. Отвечать он должен был только перед королевой.
— То есть на самом деле перед своим боссом, а боссом был ты, — резюмировал я.
— Вот именно, — сказал толстяк и сплюнул. — Ну и глупец же я был — не понимал, какую власть имею!
— Зато королева поняла.
— О, да! Поняла! Чиновников утвердила, как я и предполагал, но к отчету их призывала самолично.
— А тебя бросила в темницу.
Толстяк кивнул, и виду него был самый разнесчастный.
— Вот награда за все старания, — посочувствовал я ему. — Награда человеку, который больше думал о работе, чем о том, чего можно с ее помощью добиться.
— Я был идиотом! — запричитал толстяк. — Может быть, талантливым идиотом, но все равно идиотом!
— Очень талантливым, — согласился я. — Вот только не в колдовстве.
— О, да, — вздохнул толстяк и тут же злорадно осклабился. — Но здесь, на закате моих дней, я осознал, что мне открывается истина и что я обладаю уникальным талантом — вот только что от него толку здесь?
— О? — удивился я. — И что же это за талант?
— Я приручил крыс, — поведал мне толстяк шепотом. — Да так приручил, что они приходят на мой зов. О, я теперь мог бы созвать сотню крыс и повелеть им напасть на вас!
Жильбер сердито заворчал, а Фриссон спросил:
— И они сделают то, что ты им прикажешь?
— Сделают, — кивнул толстяк и обнажил в ухмылке желтые зубы. — Они сделают все, что я им ни прикажу, — даже если я велю им добегаться до смерти.
— Повелитель крысиной стаи... — задумчиво проговорил я. — Фриссон, ты... м-м-м... помнишь тот стишок про крыс, а?
— Нет, но постараюсь вспомнить.
— А я знаю отличные стихи про терьеров, — сообщил я, выразительно глядя на Крысолова. — Да это же могучее войско. Если твои крысы так тебе повинуются, чего же ты тут сидишь?
— Да что от них толку? — визгливо огрызнулся Крысолов. — Если даже ты можешь вызвать каких-то существ и они справятся с моими крысками, то что же тогда говорить о Сюэтэ? Представляю, что она с ними сделает!
— Ясное дело, она их уничтожит, — вздохнул я. — Призовет парочку демонов, и дело в шляпе.
— И меня вместе с ними, — добавил толстяк со знанием дела. — Нет, помирать не желаю и не желаю видеть, как поджаривают моих зверюшек. Пожелай я сам, и они бы меня давно на тот свет отправили.
— А, так ты об этом подумывал?
— А кто бы не подумывал? — прошипел Крысолов. — Только подумал, да передумал. Сам не знаю почему, да только передумал.
— Зато я знаю. Просто-напросто ты ждал, что придем мы и вызволим тебя отсюда, — дерзко заявил я и обернулся к Жильберу. — Как думаешь, замки тут крепкие?
Краешком глаза я заметил, что Крысолов вдруг как-то весь подтянулся, выпрямился, но тут же снова обмяк, и глаза его потускнели. «Понятно, — подумал я. — Кому лучше бюрократа знать, что такое ложные обещания».
— Я смотрел, — ответил Жильбер. — Замки и запоры — под заклятием. Их не выломать, решетку не сломать. Даже дерево двери твердое, как броня. Только ты можешь вывести нас отсюда, чародей, а не то мы сгнием тут вместе с крысами и их дружком! О, призови на помощь свой талант и как можно скорее вызволи нас! Ведь с каждым мгновением приближаются страдания юной дамы!
Крысолов рассмеялся — визгливо, хрипло.
— Глупцы! Неужели вы думаете, что сумеете пересилить злобную, изощренную власть королевы?
— Попробуем, — спокойно ответил я. — Похоже, как раз сейчас у меня вдохновение. (За это надо благодарить моего ангела-хранителя, и я это отлично понимал). — Начнем с того, что попробуем выбраться из этой конуры. — А ведь это нелегко сделать парню, который заявлял, что не верит в чудеса... — Фриссон, я тебе пропою пару песенок, а ты попробуй переделать их в заклинание. Нам необходимо вернуться в камеру пыток.
— Зачем же ты хочешь вернуться туда? — обескураженно выдохнул Крысолов.
— Затем, что королева собралась уготовить нашей подруге судьбу, которая похуже смерти. Ну, как, Фриссон?
— Если ты так желаешь, господин чародей... — проговорил поэт.
Никто рта не успел открыть, а я уже стал напевать:
Да, слышал бы меня сейчас автор! Единственное, что меня утешало, — от оригинала мало что сохранилось. И он вряд ли бы признал свое творение.
Когда погасили все огни,
Когда упали с плеч обузы,
Перо в чернила обмакни
И смирно жди явленья музы.
Придет и будет говорить,
Но не коси на музу глазом.
Мужчиной с ней не надо быть —
Ты записать стишки обязан.
В воздухе повисли чернильница, перо и кусок пергамента. Я поймал все это и подал Фриссону.
— Запиши. Помнишь, я тебя учил, как это делать? Запишешь — я посмотрю и только потом произнесу вслух.
Фриссон не слишком охотно взял у меня перо. С чего бы это?
— Как прикажешь, господин Савл. Только я до сих пор не слишком ловко управляюсь с буквами.
Оставалось лишь восторгаться, как же хорошо он понял мой намек и подыграл мне!
— Ну, постарайся. — Я сделал вид, будто уговариваю Фриссона. — Знаешь такую песенку «Солнце всходит и заходит»?
— Слыхал.
— Попробуй переделать ее так, чтобы мы перенеслись в камеру пыток. А потом нам понадобится удрать отсюда совсем, а на этот случай будет вот какая песня. — И я промурлыкал первые восемь строчек «Возьмемся за руки, друзья».
— И эту слыхал, — кивнул поэт. — Значит, мне держаться поближе к тексту?
— Ни в коем случае! Если тебя посетит муза, выпытай у нее побольше! Пиши все, что тебе взбредет. Мои песенки — лишь отправная точка.
И вот Фриссон уже сел на пол, скрестив ноги по-турецки, и уставился в одну точку. Еще мгновение — и он обмакнул перо в чернильницу и принялся яростно чиркать что-то на пергаменте.
С буквами у него «не слишком ловко». Ну-ну... Я-то знал, что Фриссон — гений. Чего же удивляться, что он все ловит на лету.
А вот Крысолов удивился. Он вытаращил глаза. Конечно, он помалкивал. Понятно, опытный бюрократ никогда не проронит лишнего слова — закалка такая. Однако по взгляду Крысолова можно было догадаться: он пытался оценить наши чародейские возможности. Честно признаться, Фриссон выглядел таким оборванцем, что на чародея мало смахивал. А я был одет слишком уж по-иностранному. Но разве в этом дело? Лишь бы выглядело профессионально. Что сейчас наблюдал Крысолов? Он должен был уразуметь — наши заклинания настолько могущественны, что мы вынуждены предварительно записывать их и просматривать перед произнесением. А это о чем-то говорит? Безусловно, о нашей чародейской мощи. И я не собирался разуверять Крысолова. Фриссон оторвал взгляд от пергамента и протянул его мне, явно сильно волнуясь.
— Пройдет, господин чародей?
Я взял у него пергамент, посмотрел и глазам своим не поверил. Неужели можно было вот так быстро и здорово переработать народные песенки?
Оказывается, можно. А чему дивиться? Не я ли сам только что назвал Фриссона гением?
— Очень мило, Фриссон, — похвалил я поэта. — Даже жалко использовать как заклинание.
Поэт жутко расстроился.
— Не горюй! Жалко, но используем! Чуть-чуть ослабим выразительность, и волшебства от твоего стиха получится больше, чем когда-либо получалось у меня. Соберитесь с духом, господа, и возьмитесь за руки.
Жильбер взял меня за правую руку, Фриссон — за левую. Я закрыл глаза, вдохнул поглубже и начал читать:
В камере потемнело. В наступившей темноте дико закричал Крысолов. Подступила и ушла тошнота... Снова свет, и я увидел Анжелику. Она по-прежнему лежала на пыточном ложе. Глаза ее были широко открыты, но грудь не вздымалась.
Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно.
Но мечта моя прорубит
В потолке тюрьмы окно.
И, как птичка, улечу я
Вновь туда, куда хочу я.
А рядом с ней стояла Сюэтэ, готовая вот-вот вынуть пробку из бутылки. При этом она что-то напевала. Палач, пребывая в лучшем расположении духа и, наверное, радуясь тому, что он больше не дерево, подвинчивал винты тисков. Из бутылки появился призрак, весь дрожа от праведного гнева. Вдруг Сюэтэ увидела нашу лихую группу и застыла, не сводя с нас глаз, полных тревоги и испуга.
Помощник палача приподнял ногу девушки и принялся похотливо поглаживать ее. Сам палач тем временем завершал какие-то заключительные манипуляции с железным сапожком. Вот он обернулся, увидел выражение лица королевы, резко развернулся и въехал мне кулаком по носу.
Я увидел его кулак как раз вовремя и успел запрокинуть голову, но все-таки получил в лоб. Из глаз снова посыпались искры. Голову пронзила боль и разбудила задремавшую злобу.
Жильбер взревел и бросился на палача. Тот не успел и глазом моргнуть, как кулак сквайра угодил ему под нижнюю челюсть. Я услышал тупой треск и увидел, как палач летит, описывая над пыточным столом идеальную параболу. Он ударился о стену прямо над полом, в это время воздух рассекал один из его подручных — этого кулак Жильбера отправил к южной стене. А Жильбер уже метил под ложечку второму подручному. Нанеся удар, сквайр поднял этого молодца над собой и швырнул следом за первым подручным. Я и не подозревал, что юноша наш ко всему прочему еще и силач.
На все про все у Жильбера ушло несколько секунд, однако этого хватило колдунье, чтобы опомниться. Она крутанулась на месте, скрипнула зубами, оскалилась и что-то забормотала.
Тут уж я поднялся с пола. Мамочка всегда учила меня, что женщин бить нельзя. Нельзя? Я со всего размаха заехал Сюэтэ в подбородок. Она повалилась навзничь и лишилась чувств. Бутылка упала на пол и разбилась. Призрак Анжелики, радостно восклицая, улетел подальше от королевы.
Тут в себя пришли двое стражников и решили, что пора бы им приступить к выполнению своего воинского долга. Один из них выхватил из ножен меч, второй нацелил пику — вернее, думал, что нацелил, — пики-то не было!
Я прыгнул к тому, что с мечом, крича:
— Ложись!
Стражник испуганно глянул вверх, и Жильбер, не растерявшись, врезал ему по скуле. Тот схватился на щеку и упал на бок. Его напарник все глазел по сторонам, ища, куда же подевалась его пика. Засмотрелся, споткнулся о своего товарища, шлепнулся на пол, перевернулся на спину и обнаружил, что на него нацелено лезвие меча. Жильбер с ним долго разбираться не стал.
Тут Фриссон превзошел себя. Взмахнув пикой, которую отобрал у зазевавшегося стражника, он воткнул ее прямо в грудь королевы.
Отлично! Жильбер бы не стал так поступать — не смог бы ударить лежачего. Но Фриссон не был ни рыцарем, ни сквайром. Вот только у меня духу не хватило сказать бедному поэту, что от его удара — никакого толку.
Жильбер бросился к телу Анжелики и принялся стаскивать с ее ноги железный сапог.
— Не бойся, девушка! Тебе больше не будет больно, даже если ты оживешь! Нет, не бойся, твоим страданиям пришел конец!
Вот ведь герой — он даже не задыхался!
Я обернулся к Фриссону.
— А я-то все считал тебя слабаком.
— Ты про это? — пробормотал поэт и воззрился на пику так, словно впервые ее увидел. — Ну, я же все-таки умею различать, где человек, а где вещь. И могу вещи у людей отбирать.
— Ценный предмет, однако. И главное, стражник ничего не заметил.
Фриссон пожал плечами.
— Ведь и умение красть можно обратить в пользу, господин чародей.
— Нет-нет, я не собираюсь осуждать тебя за это. Я просто гадаю, где ты этому научился.
Но тут призрак Анжелики издал вопль ужаса. Жильбер вмиг оказался рядом с призраком.
— Не сомневайся, добрая девушка, это всего лишь мы, твои друзья!
— А это кто? — в страхе спросила Анжелика. Фриссон проследил за ее взглядом и сообщил:
— Мы тут не одни, господа.
— Вот-вот, — подтвердила Анжелика. — Что это за старик?
— Старик? — возмутился кто-то за моей спиной. — Да будет тебе известно, леди, что я не прожил еще и половины отпущенных мне лет.
Я неторопливо обернулся.
— Это верно. Просто ты долгие годы провел в темнице, и это сказалось. — Повернув голову к Анжелике, я проговорил: — Миледи, позвольте вам представить бывшее светило администрации Сюэтэ, человека, пережившего собственное падение. Крысолова.
— Приспешник Сюэтэ! — вскричала Анжелика. — Как это вышло, что он с тобою?
— Взял да и ухватил чародея за руку, а он думал, что это кто-то из его товарищей, и все дела, — буркнул Крысолов. Я обернулся к Фриссону.
— А я думал, это ты держишь меня за левую руку.
— Нет, — покачал головой поэт. — Я ухватился за кулак сквайра.
Уподобив свое лицо айсбергу, я повернулся к Крысолову.
— Стало быть, мы тебя не приглашали.
Бюрократ смотрел на меня злобными глазками.
— Что, решили уйти и меня там бросить?!
— Может, и не бросили бы, если бы ты попросил, — сказал я, задумчиво склонив голову набок. — Но, конечно, если ты и дальше собираешься работать на Сюэтэ...
— С какой бы стати мне этим заниматься? — оскорбленно воскликнул Крысолов.
— Мало ли... Может быть, ради того, чтобы еще раз попытаться заслужить ее милость.
— Зачем? Затем, чтобы она могла снова прогнать меня? Фу! — сплюнул Крысолов, глянув на валявшуюся без чувств королеву, и гаркнул: — Пусть сама управляется!
— Не сможет она управляться! — крикнул Фриссон. — Она мертва!
— Маловато будет — ведьму кольнуть в грудь, — съязвил Крысолов. — Еще несколько минут, и она оживет, непременно оживет.
Фриссон, весь дрожа, попятился.
— Вот если бы не ожила... — сказал Крысолов, поджав губы. — Нет, честное слово, если бы я знал, как прикончить ее так, чтобы самому при этом не рисковать, я бы сделал это, клянусь!
— Даже если бы тебе ради этого пришлось покаяться в своих грехах, исповедоваться Господу?
Стало тихо-тихо. Мы с Крысоловом, не мигая, смотрели друг на друга. Атмосфера накалялась.
— Да, — выдохнул Крысолов. — Даже если бы мне пришлось так поступить.
— И даже если бы тебе пришлось посвятить себя служению простым смертным? Смог бы ты служить бедным и слабым?
На этот раз пауза получилась более долгой. Я видел, как светлеет лицо Крысолова, как шире открываются его глаза по мере того, как он свыкается с этой, новой для себя, мыслью.
— Да, и это тоже, — проговорил он. — Королеве ведь от этого будет очень больно, да? О, так вот что это значит: «огненным обручем сдавило виски»!