– Итак, вы возьмете эти острова силой. А потом что?
– Потом мы избавимся от этих этнических аландцев. Они будут сами по себе, нам они ни к чему. После этого мы, финны, сможем быть действительно финнами. Мы станем настоящим финским народом по настоящим аутентичным финским законам.
– А что тогда?
– Тогда мы займем финно-угорские земли, украденные у нас русскими! Мы сможем отобрать у них Карелию. И Коми. И Ханты-Мансийск. – Айно сердито глянула на Старлитца. – Вы даже не слышали никогда об этих местах. Не слышали? Для нас они священны. Они – в «Калевале». Но вы, вы никогда даже не слышали о них...
– А что случится потом?
Она пожала плечами:
– Разве это моя проблема? Я никогда не увижу воплощения этой мечты. Думаю, копы убьют меня гораздо раньше. Как по-вашему?
– Думаю, нас ждут щекотливые переговоры по книжному контракту.
– Хватит беспокоиться. Вы слишком много беспокоитесь о банальных вещах.
Она методично навернула еще одну петлю из цепи на тело, потом перебросила мертвого полицейского за борт.
Лицом вниз труп заколыхался в кильватере моторки, потом медленно исчез под водой из виду.
Айно перегнулась через стеклопластиковый планшир и помыла руки в проносящейся мимо морской воде.
– Только говорите с ней помедленнее, – сказала она. – Старая дама пишет по-шведски, вы это знали? Я все о ней выяснила. Шведский – ее родной язык. Но говорят, по-фински она говорит очень хорошо. Для аландки.
Весь островок, одетый в темный, склизкий от водорослей гранит, был размером не более двадцати акров. Старая дама жила здесь со своим еще более старым и немощным братом. Оба они родились на острове и изначально жили здесь с родителями, но отец умер в 1950-м, а мать – в 1968-м.
Единственным способом попасть на остров оставались катер или моторка. Здесь не было ни телефона, ни электричества, ни канализации. Дом старой дамы оказался двухэтажным каменным особняком под крутой черепичной крышей, на лужайке перед ним помещался каменный колодец, а чуть подальше и сбоку прикорнул деревянный сарай. Свесы крыши были резные и расписаны красным и желтым.
Вокруг бродили куры и пара мелких приземистых островных овец. На деревянной стреле для подъема тяжестей красовался самодельный маяк с незажженной летом масляной лампой. И кругом множество чаек.
Старлитц громко окликнул хозяев с причала, что показалось ему наиболее вежливым приветствием, но из дома ему не ответили. Поэтому им с Айно пришлось протащиться по камням и газону, разыскать входную дверь и постучать в нее. Никакого ответа.
Старлитц толкнул изъеденную солью дверь. Она была не заперта. Окна стояли открытые настежь, и по гостиной гулял морской бриз. Здесь были сотни книг на шведском и финском, трепещущие на ветру листы бумаги и несколько весело маразматических картин маслом. Несколько вполне приличных бронзовых статуэток и вставленные в рамки финские театральные афиши тридцатых годов. Заводящаяся ручкой «виктрола».
Отрыв дверь шкафа, Старлитц поглядел на одежду для непогоды – штормовки и сапоги.
– Знаешь что? Наша старая дама – настоящая каланча. Она просто викинг, черт побери.
Он прошел из гостиной в рабочую комнату. Нашел там деревянный секретер и отличное, обитое бархатом кресло.
Словари, шведская энциклопедия. Несколько основательно зачитанных путеводителей и коллекция фотографий с видами Балтики и Северного моря.
– Ничего тут нет, – пробормотал он.
– Что вы ищете? – поинтересовалась из гостиной Айно.
– Не знаю точно. Что-нибудь, что бы объяснило, что произошло.
– Тут записка! – позвала его Айно.
Старлитц вернулся в гостиную. Взял из ее рук записку, написанную каллиграфическим почерком на линованном листе из блокнота с изображением Неркулена Спеффи.
«Дорогой мистер Старлитц. Прошу извинить мое отсутствие. Я уехала в Хельсинки, чтобы дать показания. Я еду в Парламент Суоми по зову гражданского долга, который давно не дает мне покоя. Сожалею, что вынужденно не смогла принять вас, и надеюсь побеседовать с вами о моих многочисленных читателях в Токио в другой, более счастливый для всех нас день. Прошу, простите меня, что вам пришлось грести столько миль и вы меня не застали. Пожалуйста, выпейте чаю с печеньем, в кухне все приготовлено. До свидания!»
– Она уехала в Хельсинки, – сказал Старлитц.
– Она никогда больше не путешествует. Я очень удивлена. – Айно нахмурилась. – Она сэкономила бы нам массу трудов, если б у нее был сотовый телефон.
– Зачем она им понадобилась в Хельсинки?
– Ну, думаю, ее заставили туда поехать. Местные аландцы. Властные структуры местных коллаборационистов.
– Какая от нее, по-твоему, может быть польза? Она вне политики.
– Это правда, но ею тут очень гордятся. В конце концов, детскую больницу – Детскую больницу Флюювинов на острове Фегле – это ведь она построила.
– Да?
– И парк на Соттунге. А на Брэде – Парк Флюювинов и Игровую площадку Большого Фестиваля Флюювинов. Она все это построила. Она никогда не оставляет себе денег. Все отдает. В основном Флюювинскому фонду педиатрических болезней.
Сняв солнечные очки, Старлитц отер лоб:
– Ты, случайно, не знаешь, к каким именно педиатрическим заболеваниям у нее особый интерес?
– Никогда не понимала подобного поведения, – сказала Айно. – Правда-правда. Наверное, это какое-то психическое заболевание. Бездетная старая дева в рамках несправедливого социального порядка... Лишенная здорового секса или выхода своим эмоциям... Живущая отшельницей все эти годы среди глупых книг и картин... Ничего удивительного, что она сошла с ума.
– Ладно, возвращаемся, – отозвался Старлитц. – С меня довольно.
– Я думал, у нас уговор, – сказал Раф. Издалека доносился приглушенный хор скотских воплей из сауны. – Я просил тебя не привозить ее сюда.
– Она твой лейтенант, Раф. Ты с ней и разбирайся.
– Мог бы быть потактичнее. Придумать какую-нибудь уловку или обходной маневр.
– Не хотелось быть выброшенным за борт моторки. – Старлитц потер укус на шее. – У меня очень серьезная закавыка в переговорах, приятель. Объект снялся с лагеря, и надолго, а окно у меня очень узкое. Мы ж здесь говорим о японской массовой поп-культуре. Цикл производства-потребления у японцев сверхбыстрый. Потребительская мода у них сходит за четыре недели. В лучшем случае. Никто не говорил, что фруфики смогут долговременно продавать продукт, как это было с покемонами или телепузиками.
– Я понимаю, какие у тебя финансовые сложности с японскими спонсорами. Если б ты был немного терпеливее... Мы можем принять меры. Мы можем произвести перемены. Если придется, Аландская республика национализирует литературную продукцию.
– Слушай, весь смысл операции – подать в суд на тех ребят в Японии, которые уже сейчас ее обирают. Нам нужно на бумаге иметь что-то, что выглядело бы достаточно серьезно, чтобы выдержать исследование и наподдать им под зад в Гаагском суде. Если собираешься заламывать кому-то руки из-за такого туманного вздора, как интеллектуальная собственность, нужно иметь что-то сверхмощное, иначе они не пойдут на попятный.
– Теперь ты меня пугаешь. Тебе надо бы попариться в сауне. Расслабиться. Там видак смотрят.
– Фильмы прямо в этом чертовом пару, Раф?
Раф кивнул:
– Это особые фильмы.
– Ненавижу, черт побери, видеосъемки.
– Это боснийские фильмы.
– Правда?
– Такие достать непросто. Из лагерей.
– Ты крутишь наемникам фильмы со зверствами?
Раф развел руками.
– Добро пожаловать в Европу двадцать первого века! – выкрикнул он пустому берегу. – Новенькие с иголочки европейские режимы апартеида! Где банды военных преступников похищают и систематически насилуют женщин других этнических групп. При свете софитов и при работающих ручных видеокамерах!
– Подобные слухи я слышал, – медленно произнес Старлитц. – Однако в них довольно трудно поверить.
– Пойди в сауну, приятель, и этим фильмам ты поверишь. Просто невероятно, и тем не менее чистая правда. Голая реальность, черт побери. Особой радости они тебе, возможно, не доставят, но эту видеодокументацию стоит посмотреть. Следует свыкнуться с подобными методами для того, чтобы понять современное политическое развитие. Эти фильмы – как сырое мясо.
– Должно быть, подделка, приятель.
Раф покачал головой:
– Европейцы всегда так говорят. Они всегда игнорируют слухи. А о зверствах узнают для себя пять лет спустя после событий. Тогда они ведут себя так, словно крайне шокированы и озабочены случившимся. Эти видеофильмы существуют, друг мой. У меня они есть. И у меня есть даже больше. Я заполучил женщин.
– Шутишь?
– Я купил женщин. Выменял их по бартеру за пару стингеров. Пятнадцать насильно увезенных босниек. Мне привезли их сюда в опечатанных грузовых фурах. Я потратил уйму труда на их перевозку.
– Белое рабство, приятель?
– Плевать мне на цвет кожи. Не я же их поработил. Я – тот, кто спас им жизнь. Полно было других девушек, кто оказался более упрям или, кто знает, может, не такие хорошенькие. Все они теперь – трупы в канаве с пулями в затылке.
Эти женщины все сделают ради выживания. Хорошо бы, у меня их было больше пятнадцати, но я только-только разворачиваюсь. – Раф улыбнулся. – Пятнадцать человеческих душ! Я спас пятнадцать человек! Тебе известно, что это больше, чем я убил своими руками за всю свою жизнь?
– Что ты намерен делать с этими женщинами?
– Прежде всего они будут развлекать мои верные войска. Для того мне и нужны были женщины, что навело меня на мысль привезти босниек. Признаю: труд в секс-индустрии тяжел. Но под моим присмотром их хотя бы после самого акта не пристрелят.
Раф прошел по каменистому берегу к краю курортного причала. Это был неплохой причал и к тому же прекрасно оснащенный. К обитому резиной бортику была пришвартована одинокая стеклопластиковая моторка, но здесь мог бы пришвартоваться и средних размеров крейсер.
– Женщины будут мне благодарны. Вот так, мы признаем, что они существуют! У них не было даже документов, не было имен. И мир полон подобных им людей. После десяти лет гражданской войны в Югославии рабов и рабынь открыто продают в Судан. Курдов травят газами, как вредителей, в Ираке и стреляют без предупреждения в Турции. Сингалезцы убивают тамилов. Нельзя забывать о Восточном Тиморе. По всей планете потихоньку исчезают небольшие группы населения. По всему миру группки людишек прячутся испуганно, не имея ни документов, ни юридического статуса... Поистине безгосударственные люди мира. Мои люди. Но тут, на богатых северных островках, тысячам из них найдется место.
– Это серьезное и новое затруднение в операции, приятель. Ты обговорил это с Петербургом?
– Это новшество не требует обсуждений, – надменно ответил Раф. – Это нравственное решение. Людей не должны убивать на погромах скоты, которые ненавидят их лишь за то, что они отличаются от них. Как революционный идеалист, я отказываюсь мириться с такими зверствами. Угнетенные нуждаются в великом вожде. В провидце. В спасителе. Во мне.
– По твоим словам выходит – культ личности.
Взметнув длинный хайер, Раф горестно покачал головой:
– Ну да, полагаю, ты бы предпочел, чтобы все они потихоньку погибли! Как все и каждый в современном мире, кто никогда и пальцем не шевельнет, чтобы им помочь!
– А что, если местные возмутятся?
– Я дам иностранцам гражданство. Их голоса тогда перевесят голоса местных. Я буду диктатором, пришедшим к власти по праву, волеизъявлением большинства – ну не чудесно ли это? Я установлю постмодернистскую статую Свободы, которая осветит мир ради теснящихся масс. Свою, а не ту лицемерную ханжу, что стоит на Гудзоне. Беженцы – это не вредители, даже если богачи презирают их. Они – лишенные дома человеческие существа, у которых нет места, чтобы сомкнуть ряды. Пусть они сплотятся здесь вокруг меня! К тому времени, когда я отойду от власти – через много лет, когда я буду совсем седым и старым, – они будут творить великие дела на этих северных островках.
Старлитц был вовсе не удивлен, увидев, что проституток пасет Хохлов. Хохлова сопровождали два новеньких телохранителя. В силу необходимости число людей, посвященных в тайну местонахождения Рафа, было очень невелико.
– Ненавижу работу сутенера, – простонал Хохлов. На борту траулера он пил. – В такие дни я точно знаю, что стал преступником.
– Раф сказал, эти девушки – рабская рабочая сила из Боснии. Какая тут сенсация?
Хохлов даже вздрогнул от удивления:
– Что ты имеешь в виду? За кого ты меня принимаешь? Это эстонские шлюхи. Я сам привез их из Таллинна.
Старлитц внимательно наблюдал за тем, как телохранители гонят своих подопечных в сторону улюлюкающих скотов в сауне.
– Но, судя по речи, говорят они на сербо-хорватском, ас.
– Ерунда. Это эстонский. Не делай вид, что понимаешь эстонский. Никто не понимает этой финно-угорской тарабарщины.
– Раф уверял меня, что эти женщины боснийки. Сказал, что купил их и собирается при себе оставить. Зачем ему говорить такое?
– Раф над тобой подшутил.
– Что ты имеешь в виду этим «подшутил»? Он говорил, они жертвы гулага насильников! Ничего в этом нет смешного. Просто никак не выставить такое смешным.
Хохлов воззрился на Старлитца в скорбном удивлении:
– Леха, почему ты хочешь, чтобы гулаги были «смешными»? Гулаги – это не смешно. Погромы – это не смешно. Война – это не смешно. Изнасилование – это совсем не смешно. Человеческая жизнь, знаешь ли, очень трудна. Мужчины и женщины действительно страдают в этом мире.
– Это я знаю, приятель.
Хохлов оглядел его с головы до ног, потом медленно покачал головой:
– Нет, Леха, ты этого не знаешь. Ты не можешь этого знать так, как знает это русский.
Старлитц задумался. Это казалось неизбежной и неотвратимой правдой.
– Ты спросил этих девушек, из Боснии ли они?
– С чего мне их об этом спрашивать? Ты знаешь официальное отношение Кремля к конфликту в Югославии. Ельцин говорит, что наши братья, православные славяне, не способны на подобные преступления. А рассказы о насилии в лагерях – паникерская клевета, распространяемая католиками-хорватами и боснийскими мусульманами. Расслабься, Леха. Все женщины, кого я привез, – эстонские профессионалки. Даю тебе слово.
– Раф только что дал мне свое слово, что все обстоит иначе.
Хохлов поглядел ему в глаза:
– Леха, кому ты веришь? Какому-то хиппи-террористу – или бывалому закаленному офицеру КГБ, который на хорошем счету в русской мафии?
Старлитц поглядел на усыпанный цветами аландский луг:
– Ладно, Булат Романович... Я тут было... я действительно подумывал... ну знаешь, может, мне следует что-то предпринять... Ладно, не важно. Теперь к делу. Наша операция с банком разваливается на части.
Хохлов был неподдельно поражен.
– О чем ты говоришь? Ты это не всерьез. Все у нас идет отлично, в Петербурге нас любят.
– Я имею в виду, что старую даму нельзя купить. Она просто вне досягаемости. Сделка провалена, ас. Не знаю, как и когда выдохся драйв, когда мы потеряли темп, но уж поверь, запах гнили я чую. Эту ситуацию не вытянуть, приятель. Думаю, настало время нам с тобой к чертям отсюда убираться.
– Ты не смог провести свою рекламную сделку? Очень жаль, Леха. Но это не важно. Я уверен, мы сможем отыскать другую схему добывания капитала, такую же дешевую и быструю. Всегда остаются «наркотики и оружие».
– Нет, сам расклад тут смердит. Это затея с видео меня на это навела. Булат, я когда-нибудь говорил тебе о том факте, что я лично никогда не появляюсь на видео?
– То есть как, Леха?
– По крайней мере раньше так было. Если б на меня тогда, в восьмидесятые, направили видеокамеру, она бы треснула или раскололась или плата бы сгорела. Меня просто нельзя заснять на видеопленку.
Медленно-медленно Хохлов вынул из внутреннего кармана пиджака серебряную фляжку. Он сделал долгий задумчивый глоток, потом скривился, лицо у него дернулось.
Наконец взгляд его с усталой неторопливостью сосредоточился на Старлитце.
– Прошу прощения. Не мог бы ты это повторить?
– Все дело в видео. Вот почему я и занялся онлайн-бизнесом. Первоначально я был самым что ни на есть обычным агентом, образцовым «никем». Но это видеонаблюдение начало серьезно действовать мне на нервы.
Я не мог даже дойти до забегаловки на углу за пачкой сигарет, чтоб не забили тревогу с полдюжины, черт бы их побрал, камер. Но потом я обнаружил онлайн-анонимность. Онлайн-шифрование. Онлайн-псевдонимы.
Лично мне это действительно было на руку. Теперь у меня появился способ оставаться в подполье, оставаться совершенно никому не известным, даже если за мной наблюдали и отслеживали двадцать четыре часа в сутки. Я нашел способ быть самим собой.
– Леха, ты что, пьян?
– Нет. Слушай внимательно, ас. Я все начистоту выкладываю.
– Тебя что, Раф чем-нибудь напоил?
– Конечно. Мы кофе пили.
– Леха, ты на наркотиках. У тебя есть ствол? Отдай его мне немедленно.
– Раф роздал все пушки детишкам из АИЯС. Они придерживают оружие, пока наемники не протрезвеют. Простая мера предосторожности.
– Может, ты еще не акклиматизировался. Трудно спать, если солнце никогда не садится. Тебе следует прилечь.
– Послушай, ас. Я не какой-то там паршивый слабак, который не знает, когда он на кислоте. Правила обычных людей просто ко мне неприменимы, вот и все. Я не обычный мужик. Я – Легги Старлитц, я – очень, очень странный парень. Вот почему я обычно оказываюсь в подобных ситуациях. – Старлитц провел ладонью по потному скальпу. – Помнишь ту мафиозную цыпочку, какую ты закадрил в Азербайджане?
Хохлов помедлил, чтобы порыться в памяти.
– Ты имеешь в виду милую и очаровательную Тамару Ахмедовну?
– Ее самую. Жену секретаря обкома. Я был откровенен с Тамарой ровно в такой же ситуации. Я ей прямо сказал, что ее мирок разваливается на части. Я не мог сказать ей почему, я просто знал. В то время она мне тоже не поверила. Точно так же, как ты не веришь мне сейчас. Знаешь, где сейчас Тамара Ахмедовна? Торгует подержанными автомашинами в Лос-Анджелесе.
Хохлов побледнел.
– Ладно, – сказал он и выхватил из внутреннего кармана пиджака сотовый телефон. – Не говори мне ничего больше. Понимаю, у тебя дурные предчувствия. Дай мне сделать пару звонков.
– Хочешь телефон Тамары?
– Нет. Не уходи. И не сделай ничего опрометчивого. Все, о чем я прошу, – просто дай мне кое с кем связаться.
Хохлов начал торопливо набирать цифры.
Старлитц прошел мимо сауны. Четверо расчувствовавшихся пьяных в чем мать родила выскочили из домика и побрели, шатаясь, по тропке перед ним. Их бледные потные шкуры были улеплены мятыми березовыми листьями от финских веников. С экстатическим уханьем двусмысленной боли они бросились в холодное море.
Где-то внутри товарищи по Новому Мировому Порядку распевали «Старое доброе время»[2]. Русские никак не могли попасть в такт.
– Нас предали, – объявил Хохлов.
– Да? – сонно переспросил Раф. – Где? Кто предатель?
– К несчастью, вышестоящие.
Раф, протирая глаза, задумался:
– Почему ты так говоришь?
– Им очень понравилась наша идея, – сказал Хохлов. – А потому они ее у нас украли.
– Интеллектуальное пиратство, приятель, – пояснил Старлитц. – Дрянной у нас мирок.
– С Аландами покончено, – продолжал Хохлов. – Высшие круги Организации решили, что мы проявляем слишком много инициативы. Они желают пожестче контролировать такую роскошную идею. Наши финские хакеры попрыгали за борт и перешли к ним. Они перемаршрутизировали все «саны» на Калининград.
– А где это, Калининград? – спросил Раф.
– Это дурацкий клочок России по ту сторону всех трех независимых балтийских государств, – с готовностью объяснил Старлитц. – Они говорят, что превратят Калининград в новый русский Гонконг. Старый Гонконг вот-вот сожрут и переварят китайцы, так что мафия решила, что пора России породить свой собственный. Они превратят этот крохотный аванпост в Балтийскую беспошлинную зону, она же европейское буферное микрогосударство. Нашим финским хакеришкам они платят втрое против нашего плюс авиабилет.
– Всемирный банк помогает им кредитами на развитие, – вмешался Хохлов. – Всемирный банк просто без ума от их идеи с Калининградом.
– Плюс Европейский союз, приятель. Европейцам только и подавай что беспошлинные зоны.
– И финны тоже, – сказал Хохлов. – Вот что самое худшее. Финны нас продали. Россия раньше должна была по две сотни долларов на каждого финна. В обмен на списание с долга каких-то дрянных пятидесяти миллионов долларов мои боссы всех нас сдали финнам. Они рассказали финнам о наших планах, и они продали нас, как если б мы были какой-нибудь паршивой танковой дивизией. Финская группа уничтожения уже вылетела прямо сюда, чтобы нас прикончить.
Круглое мясистое лицо Рафа потемнело от ярости.
– Так, значит, вы предали нас, Хохлов?
– Это мои боссы пустили нас под откос, – стойко ответил Хохлов. – По сути, я вычищен. Меня вышибли из Организации. Наша идея понравилась им гораздо больше, чем им нравился я. Так что я буду пущен в расход. Я труп.
Раф повернулся к Старлитцу:
– За это мне придется пристрелить Булата Романовича. Ты, надеюсь, это понимаешь?
– А у тебя что, есть пушка, приятель? – вопросительно поднял брови Старлитц.
– Оружие у Айно. – Спрыгнув с дивана, Раф бросился вон из комнаты отдыха.
Хохлов и Старлитц поспешно последовали за ним.
– Ты позволишь ему застрелить меня? – краем рта спросил Хохлов. – Послушай, парень выполнил свои обязательства. Он всегда выполнял свое вовремя и по инструкции.
Айно они застали в подвале одну. При ней было старое ружье для охоты на лосей.
– Где арсенал? – потребовал Раф.
– Я приказала Матти и Йорме увезти все оружие с этого участка. Твои наемники – ужасающие скоты, Раф.
– Ну конечно, они скоты, – отозвался террорист. – Вот почему они идут за Шакалом. Одолжи мне на минуту ружье, дорогая. Мне нужно пристрелить этого русского.
Айно загнала в казенник патрон размером с большой палец и встала:
– Это мое любимое ружье. Я никому его не отдам.
– Тогда пристрели его сама, – сказал Раф, ловко отступая на полшага. – Его мафиози сорвали программу Движения. Они предали нас финским угнетателям.
– С материка летит полиция, – вмешался Старлитц. – Все кончено. Пора разбегаться, девочка. Пора убираться отсюда.
Айно не обратила на него ни малейшего внимания.
– Я же говорила тебе, что русским нельзя доверять, – сказала она Рафу. Она побелела как полотно, но держала себя в руках. – Какое отношение к Финляндии имеют эти американские наемники? Мы б легко со всем справились, если б не твои амбиции.
– Человеку нужна мечта, – объяснил Раф. – Каждому нужна великая мечта.
Айно навела ружье в грудь Хохлову.
– Пристрелить вас? – запинаясь, спросила она его по-русски.
– Я не полицейский, – с готовностью предложил Хохлов.
Айно задумалась, однако ружье не шевельнулось.
– Что вы сделаете, если я вас не застрелю?
– Понятия не имею, – удивленно отозвался Хохлов. – Ты что планируешь делать, Раф?
– Я? – переспросил террорист. – Ну, я бы мог убить тебя голыми руками. – Он поднял пухлые, с ямочками ладошки в позу карате.
– Ну да, очень тебе это поможет против вертолета с озлобленной финской группой уничтожения, – отозвался Старлитц.
Раф расправил плечи:
– Как бы мне хотелось с оружием в руках защищать эту землю и погибнуть на ней! Насмерть сразиться с финскими угнетателями! Однако, к несчастью, у меня нет арсенала.
– Спасайся, Раф, – сказала Айно.
– Что ты такое говоришь, дорогая? – спросил Раф.
– Беги, Раффи. Спасай вою жизнь. Я останусь здесь с твоими дурацкими шлюхами и твоими пьяными голыми неудачниками, а когда появятся полицаи, вот тут я их постреляю.
– Не слишком мудрый ход, если собираешься выжить, – сказал ей Старлитц.
– Почему я должна бежать, как вы? Мне что, позволить моей революции рухнуть от первого же толчка властей? Даже без толики сопротивления? Это мое священное дело!
– Послушай, ты всего лишь одинокая маленькая девочка, – взялся увещевать ее Старлитц.
– Ну и что? Они переловят всех этих глупых шлюх, мужчин и женщин, пока те будут валяться в пьяном ступоре. Полицаи наденут на них наручники, тем все и кончится. Но не на меня. Я буду сражаться. Я буду стрелять.
Может, меня убьют, может, меня схватят живьем. Тогда мне просто придется жить в маленьком каменном домике. Совсем одной. Долгое, долгое время. Но я этого не боюсь! У меня есть мои убеждения. Я была права! Я не боюсь.
– Знаете, – весело сказал Хохлов, – если мы возьмем моторку, через три часа мы можем быть уже у побережья Дании.
Водяная пыль летела им в лицо, и Аландские острова таяли вдали.
– Надеюсь, в Дании нам не слишком часто придется проходить через паспортный контроль, – озабоченно сказал Хохлов.
– Паспорта не проблема, – отозвался Раф. – Не для меня. И не для моих друзей.
– Куда мы направляемся? – спросил Хохлов.
– Ну, возможно, затея с аландским оффшорным банком была несколько преждевременна, – раздумчиво произнес Раф. – Я провидец. Я всегда на двадцать лет опережаю время – но сейчас, возможно, всего на двадцать минут. – Раф вздохнул. – Чудесная девушка эта Айно! Она так мне напомнила... ну, столько было чудесных девушек... Но мне следует пожертвовать моей привычкой ударяться в поэтические мечты! В этот трагический момент мы должны перегруппироваться, мы должны обеими ногами твердо стоять на земле. Ты со мной согласен, Хохлов? Нам следует отправиться в единственное место действия в Европе, которое гарантирует прибыть.
– В бывшую Югославию? – с готовностью спросил Хохлов. – Говорят, из Белграда можно бесплатно позвонить по телефону куда угодно во всем мире. Используя валюту, которой больше и не существует-то вовсе!
– Там очевидный потенциал, – продолжал Раф. – Разумеется, это требует дельцов, умеющих приземляться на ноги и сухими выходить из воды. Людей действия. Лучших на своей стезе.
– Босния-Герцеговина, – выдохнул Хохлов, поднимая раскрасневшееся лицо к новому, без устали поднимающемуся солнцу. – Новый фронтир! Что скажешь, Старлитц?
– Думаю, я какое-то время просто пооколачиваюсь тут и там, – отозвался тот и зажал себе нос большим и указательным пальцами.
Внезапно и без дальнейших слов он перевалился спиной за борт в темную воду Балтики. Через несколько кратких мгновений он уже исчез из виду.
– Потом мы избавимся от этих этнических аландцев. Они будут сами по себе, нам они ни к чему. После этого мы, финны, сможем быть действительно финнами. Мы станем настоящим финским народом по настоящим аутентичным финским законам.
– А что тогда?
– Тогда мы займем финно-угорские земли, украденные у нас русскими! Мы сможем отобрать у них Карелию. И Коми. И Ханты-Мансийск. – Айно сердито глянула на Старлитца. – Вы даже не слышали никогда об этих местах. Не слышали? Для нас они священны. Они – в «Калевале». Но вы, вы никогда даже не слышали о них...
– А что случится потом?
Она пожала плечами:
– Разве это моя проблема? Я никогда не увижу воплощения этой мечты. Думаю, копы убьют меня гораздо раньше. Как по-вашему?
– Думаю, нас ждут щекотливые переговоры по книжному контракту.
– Хватит беспокоиться. Вы слишком много беспокоитесь о банальных вещах.
Она методично навернула еще одну петлю из цепи на тело, потом перебросила мертвого полицейского за борт.
Лицом вниз труп заколыхался в кильватере моторки, потом медленно исчез под водой из виду.
Айно перегнулась через стеклопластиковый планшир и помыла руки в проносящейся мимо морской воде.
– Только говорите с ней помедленнее, – сказала она. – Старая дама пишет по-шведски, вы это знали? Я все о ней выяснила. Шведский – ее родной язык. Но говорят, по-фински она говорит очень хорошо. Для аландки.
* * *
Старлитц пристал к небольшому деревянному причалу.Весь островок, одетый в темный, склизкий от водорослей гранит, был размером не более двадцати акров. Старая дама жила здесь со своим еще более старым и немощным братом. Оба они родились на острове и изначально жили здесь с родителями, но отец умер в 1950-м, а мать – в 1968-м.
Единственным способом попасть на остров оставались катер или моторка. Здесь не было ни телефона, ни электричества, ни канализации. Дом старой дамы оказался двухэтажным каменным особняком под крутой черепичной крышей, на лужайке перед ним помещался каменный колодец, а чуть подальше и сбоку прикорнул деревянный сарай. Свесы крыши были резные и расписаны красным и желтым.
Вокруг бродили куры и пара мелких приземистых островных овец. На деревянной стреле для подъема тяжестей красовался самодельный маяк с незажженной летом масляной лампой. И кругом множество чаек.
Старлитц громко окликнул хозяев с причала, что показалось ему наиболее вежливым приветствием, но из дома ему не ответили. Поэтому им с Айно пришлось протащиться по камням и газону, разыскать входную дверь и постучать в нее. Никакого ответа.
Старлитц толкнул изъеденную солью дверь. Она была не заперта. Окна стояли открытые настежь, и по гостиной гулял морской бриз. Здесь были сотни книг на шведском и финском, трепещущие на ветру листы бумаги и несколько весело маразматических картин маслом. Несколько вполне приличных бронзовых статуэток и вставленные в рамки финские театральные афиши тридцатых годов. Заводящаяся ручкой «виктрола».
Отрыв дверь шкафа, Старлитц поглядел на одежду для непогоды – штормовки и сапоги.
– Знаешь что? Наша старая дама – настоящая каланча. Она просто викинг, черт побери.
Он прошел из гостиной в рабочую комнату. Нашел там деревянный секретер и отличное, обитое бархатом кресло.
Словари, шведская энциклопедия. Несколько основательно зачитанных путеводителей и коллекция фотографий с видами Балтики и Северного моря.
– Ничего тут нет, – пробормотал он.
– Что вы ищете? – поинтересовалась из гостиной Айно.
– Не знаю точно. Что-нибудь, что бы объяснило, что произошло.
– Тут записка! – позвала его Айно.
Старлитц вернулся в гостиную. Взял из ее рук записку, написанную каллиграфическим почерком на линованном листе из блокнота с изображением Неркулена Спеффи.
«Дорогой мистер Старлитц. Прошу извинить мое отсутствие. Я уехала в Хельсинки, чтобы дать показания. Я еду в Парламент Суоми по зову гражданского долга, который давно не дает мне покоя. Сожалею, что вынужденно не смогла принять вас, и надеюсь побеседовать с вами о моих многочисленных читателях в Токио в другой, более счастливый для всех нас день. Прошу, простите меня, что вам пришлось грести столько миль и вы меня не застали. Пожалуйста, выпейте чаю с печеньем, в кухне все приготовлено. До свидания!»
– Она уехала в Хельсинки, – сказал Старлитц.
– Она никогда больше не путешествует. Я очень удивлена. – Айно нахмурилась. – Она сэкономила бы нам массу трудов, если б у нее был сотовый телефон.
– Зачем она им понадобилась в Хельсинки?
– Ну, думаю, ее заставили туда поехать. Местные аландцы. Властные структуры местных коллаборационистов.
– Какая от нее, по-твоему, может быть польза? Она вне политики.
– Это правда, но ею тут очень гордятся. В конце концов, детскую больницу – Детскую больницу Флюювинов на острове Фегле – это ведь она построила.
– Да?
– И парк на Соттунге. А на Брэде – Парк Флюювинов и Игровую площадку Большого Фестиваля Флюювинов. Она все это построила. Она никогда не оставляет себе денег. Все отдает. В основном Флюювинскому фонду педиатрических болезней.
Сняв солнечные очки, Старлитц отер лоб:
– Ты, случайно, не знаешь, к каким именно педиатрическим заболеваниям у нее особый интерес?
– Никогда не понимала подобного поведения, – сказала Айно. – Правда-правда. Наверное, это какое-то психическое заболевание. Бездетная старая дева в рамках несправедливого социального порядка... Лишенная здорового секса или выхода своим эмоциям... Живущая отшельницей все эти годы среди глупых книг и картин... Ничего удивительного, что она сошла с ума.
– Ладно, возвращаемся, – отозвался Старлитц. – С меня довольно.
* * *
Раф и Старлитц брели по лесу, хлопая медлительную и крупную скандинавскую мошку.– Я думал, у нас уговор, – сказал Раф. Издалека доносился приглушенный хор скотских воплей из сауны. – Я просил тебя не привозить ее сюда.
– Она твой лейтенант, Раф. Ты с ней и разбирайся.
– Мог бы быть потактичнее. Придумать какую-нибудь уловку или обходной маневр.
– Не хотелось быть выброшенным за борт моторки. – Старлитц потер укус на шее. – У меня очень серьезная закавыка в переговорах, приятель. Объект снялся с лагеря, и надолго, а окно у меня очень узкое. Мы ж здесь говорим о японской массовой поп-культуре. Цикл производства-потребления у японцев сверхбыстрый. Потребительская мода у них сходит за четыре недели. В лучшем случае. Никто не говорил, что фруфики смогут долговременно продавать продукт, как это было с покемонами или телепузиками.
– Я понимаю, какие у тебя финансовые сложности с японскими спонсорами. Если б ты был немного терпеливее... Мы можем принять меры. Мы можем произвести перемены. Если придется, Аландская республика национализирует литературную продукцию.
– Слушай, весь смысл операции – подать в суд на тех ребят в Японии, которые уже сейчас ее обирают. Нам нужно на бумаге иметь что-то, что выглядело бы достаточно серьезно, чтобы выдержать исследование и наподдать им под зад в Гаагском суде. Если собираешься заламывать кому-то руки из-за такого туманного вздора, как интеллектуальная собственность, нужно иметь что-то сверхмощное, иначе они не пойдут на попятный.
– Теперь ты меня пугаешь. Тебе надо бы попариться в сауне. Расслабиться. Там видак смотрят.
– Фильмы прямо в этом чертовом пару, Раф?
Раф кивнул:
– Это особые фильмы.
– Ненавижу, черт побери, видеосъемки.
– Это боснийские фильмы.
– Правда?
– Такие достать непросто. Из лагерей.
– Ты крутишь наемникам фильмы со зверствами?
Раф развел руками.
– Добро пожаловать в Европу двадцать первого века! – выкрикнул он пустому берегу. – Новенькие с иголочки европейские режимы апартеида! Где банды военных преступников похищают и систематически насилуют женщин других этнических групп. При свете софитов и при работающих ручных видеокамерах!
– Подобные слухи я слышал, – медленно произнес Старлитц. – Однако в них довольно трудно поверить.
– Пойди в сауну, приятель, и этим фильмам ты поверишь. Просто невероятно, и тем не менее чистая правда. Голая реальность, черт побери. Особой радости они тебе, возможно, не доставят, но эту видеодокументацию стоит посмотреть. Следует свыкнуться с подобными методами для того, чтобы понять современное политическое развитие. Эти фильмы – как сырое мясо.
– Должно быть, подделка, приятель.
Раф покачал головой:
– Европейцы всегда так говорят. Они всегда игнорируют слухи. А о зверствах узнают для себя пять лет спустя после событий. Тогда они ведут себя так, словно крайне шокированы и озабочены случившимся. Эти видеофильмы существуют, друг мой. У меня они есть. И у меня есть даже больше. Я заполучил женщин.
– Шутишь?
– Я купил женщин. Выменял их по бартеру за пару стингеров. Пятнадцать насильно увезенных босниек. Мне привезли их сюда в опечатанных грузовых фурах. Я потратил уйму труда на их перевозку.
– Белое рабство, приятель?
– Плевать мне на цвет кожи. Не я же их поработил. Я – тот, кто спас им жизнь. Полно было других девушек, кто оказался более упрям или, кто знает, может, не такие хорошенькие. Все они теперь – трупы в канаве с пулями в затылке.
Эти женщины все сделают ради выживания. Хорошо бы, у меня их было больше пятнадцати, но я только-только разворачиваюсь. – Раф улыбнулся. – Пятнадцать человеческих душ! Я спас пятнадцать человек! Тебе известно, что это больше, чем я убил своими руками за всю свою жизнь?
– Что ты намерен делать с этими женщинами?
– Прежде всего они будут развлекать мои верные войска. Для того мне и нужны были женщины, что навело меня на мысль привезти босниек. Признаю: труд в секс-индустрии тяжел. Но под моим присмотром их хотя бы после самого акта не пристрелят.
Раф прошел по каменистому берегу к краю курортного причала. Это был неплохой причал и к тому же прекрасно оснащенный. К обитому резиной бортику была пришвартована одинокая стеклопластиковая моторка, но здесь мог бы пришвартоваться и средних размеров крейсер.
– Женщины будут мне благодарны. Вот так, мы признаем, что они существуют! У них не было даже документов, не было имен. И мир полон подобных им людей. После десяти лет гражданской войны в Югославии рабов и рабынь открыто продают в Судан. Курдов травят газами, как вредителей, в Ираке и стреляют без предупреждения в Турции. Сингалезцы убивают тамилов. Нельзя забывать о Восточном Тиморе. По всей планете потихоньку исчезают небольшие группы населения. По всему миру группки людишек прячутся испуганно, не имея ни документов, ни юридического статуса... Поистине безгосударственные люди мира. Мои люди. Но тут, на богатых северных островках, тысячам из них найдется место.
– Это серьезное и новое затруднение в операции, приятель. Ты обговорил это с Петербургом?
– Это новшество не требует обсуждений, – надменно ответил Раф. – Это нравственное решение. Людей не должны убивать на погромах скоты, которые ненавидят их лишь за то, что они отличаются от них. Как революционный идеалист, я отказываюсь мириться с такими зверствами. Угнетенные нуждаются в великом вожде. В провидце. В спасителе. Во мне.
– По твоим словам выходит – культ личности.
Взметнув длинный хайер, Раф горестно покачал головой:
– Ну да, полагаю, ты бы предпочел, чтобы все они потихоньку погибли! Как все и каждый в современном мире, кто никогда и пальцем не шевельнет, чтобы им помочь!
– А что, если местные возмутятся?
– Я дам иностранцам гражданство. Их голоса тогда перевесят голоса местных. Я буду диктатором, пришедшим к власти по праву, волеизъявлением большинства – ну не чудесно ли это? Я установлю постмодернистскую статую Свободы, которая осветит мир ради теснящихся масс. Свою, а не ту лицемерную ханжу, что стоит на Гудзоне. Беженцы – это не вредители, даже если богачи презирают их. Они – лишенные дома человеческие существа, у которых нет места, чтобы сомкнуть ряды. Пусть они сплотятся здесь вокруг меня! К тому времени, когда я отойду от власти – через много лет, когда я буду совсем седым и старым, – они будут творить великие дела на этих северных островках.
* * *
Проститутки прибыли на рыболовецком траулере. С виду они очень походили на обычных проституток из самой быстро растущей в мире экономики проституции России. Они вполне могли сойти за женщин из стран Балтии. Во всяком случае, внешне они были славянки. С борта траулера они спустились потрепанные качкой, но, похоже, преисполненные решимости. Не паникующие, не ошеломленные, не раздавленные ужасом. Просто группа из пятнадцати более или менее молодых женщин в микроюбках и спандексе, которым предстоит тяжкий труд заниматься сексом с незнакомыми людьми.Старлитц был вовсе не удивлен, увидев, что проституток пасет Хохлов. Хохлова сопровождали два новеньких телохранителя. В силу необходимости число людей, посвященных в тайну местонахождения Рафа, было очень невелико.
– Ненавижу работу сутенера, – простонал Хохлов. На борту траулера он пил. – В такие дни я точно знаю, что стал преступником.
– Раф сказал, эти девушки – рабская рабочая сила из Боснии. Какая тут сенсация?
Хохлов даже вздрогнул от удивления:
– Что ты имеешь в виду? За кого ты меня принимаешь? Это эстонские шлюхи. Я сам привез их из Таллинна.
Старлитц внимательно наблюдал за тем, как телохранители гонят своих подопечных в сторону улюлюкающих скотов в сауне.
– Но, судя по речи, говорят они на сербо-хорватском, ас.
– Ерунда. Это эстонский. Не делай вид, что понимаешь эстонский. Никто не понимает этой финно-угорской тарабарщины.
– Раф уверял меня, что эти женщины боснийки. Сказал, что купил их и собирается при себе оставить. Зачем ему говорить такое?
– Раф над тобой подшутил.
– Что ты имеешь в виду этим «подшутил»? Он говорил, они жертвы гулага насильников! Ничего в этом нет смешного. Просто никак не выставить такое смешным.
Хохлов воззрился на Старлитца в скорбном удивлении:
– Леха, почему ты хочешь, чтобы гулаги были «смешными»? Гулаги – это не смешно. Погромы – это не смешно. Война – это не смешно. Изнасилование – это совсем не смешно. Человеческая жизнь, знаешь ли, очень трудна. Мужчины и женщины действительно страдают в этом мире.
– Это я знаю, приятель.
Хохлов оглядел его с головы до ног, потом медленно покачал головой:
– Нет, Леха, ты этого не знаешь. Ты не можешь этого знать так, как знает это русский.
Старлитц задумался. Это казалось неизбежной и неотвратимой правдой.
– Ты спросил этих девушек, из Боснии ли они?
– С чего мне их об этом спрашивать? Ты знаешь официальное отношение Кремля к конфликту в Югославии. Ельцин говорит, что наши братья, православные славяне, не способны на подобные преступления. А рассказы о насилии в лагерях – паникерская клевета, распространяемая католиками-хорватами и боснийскими мусульманами. Расслабься, Леха. Все женщины, кого я привез, – эстонские профессионалки. Даю тебе слово.
– Раф только что дал мне свое слово, что все обстоит иначе.
Хохлов поглядел ему в глаза:
– Леха, кому ты веришь? Какому-то хиппи-террористу – или бывалому закаленному офицеру КГБ, который на хорошем счету в русской мафии?
Старлитц поглядел на усыпанный цветами аландский луг:
– Ладно, Булат Романович... Я тут было... я действительно подумывал... ну знаешь, может, мне следует что-то предпринять... Ладно, не важно. Теперь к делу. Наша операция с банком разваливается на части.
Хохлов был неподдельно поражен.
– О чем ты говоришь? Ты это не всерьез. Все у нас идет отлично, в Петербурге нас любят.
– Я имею в виду, что старую даму нельзя купить. Она просто вне досягаемости. Сделка провалена, ас. Не знаю, как и когда выдохся драйв, когда мы потеряли темп, но уж поверь, запах гнили я чую. Эту ситуацию не вытянуть, приятель. Думаю, настало время нам с тобой к чертям отсюда убираться.
– Ты не смог провести свою рекламную сделку? Очень жаль, Леха. Но это не важно. Я уверен, мы сможем отыскать другую схему добывания капитала, такую же дешевую и быструю. Всегда остаются «наркотики и оружие».
– Нет, сам расклад тут смердит. Это затея с видео меня на это навела. Булат, я когда-нибудь говорил тебе о том факте, что я лично никогда не появляюсь на видео?
– То есть как, Леха?
– По крайней мере раньше так было. Если б на меня тогда, в восьмидесятые, направили видеокамеру, она бы треснула или раскололась или плата бы сгорела. Меня просто нельзя заснять на видеопленку.
Медленно-медленно Хохлов вынул из внутреннего кармана пиджака серебряную фляжку. Он сделал долгий задумчивый глоток, потом скривился, лицо у него дернулось.
Наконец взгляд его с усталой неторопливостью сосредоточился на Старлитце.
– Прошу прощения. Не мог бы ты это повторить?
– Все дело в видео. Вот почему я и занялся онлайн-бизнесом. Первоначально я был самым что ни на есть обычным агентом, образцовым «никем». Но это видеонаблюдение начало серьезно действовать мне на нервы.
Я не мог даже дойти до забегаловки на углу за пачкой сигарет, чтоб не забили тревогу с полдюжины, черт бы их побрал, камер. Но потом я обнаружил онлайн-анонимность. Онлайн-шифрование. Онлайн-псевдонимы.
Лично мне это действительно было на руку. Теперь у меня появился способ оставаться в подполье, оставаться совершенно никому не известным, даже если за мной наблюдали и отслеживали двадцать четыре часа в сутки. Я нашел способ быть самим собой.
– Леха, ты что, пьян?
– Нет. Слушай внимательно, ас. Я все начистоту выкладываю.
– Тебя что, Раф чем-нибудь напоил?
– Конечно. Мы кофе пили.
– Леха, ты на наркотиках. У тебя есть ствол? Отдай его мне немедленно.
– Раф роздал все пушки детишкам из АИЯС. Они придерживают оружие, пока наемники не протрезвеют. Простая мера предосторожности.
– Может, ты еще не акклиматизировался. Трудно спать, если солнце никогда не садится. Тебе следует прилечь.
– Послушай, ас. Я не какой-то там паршивый слабак, который не знает, когда он на кислоте. Правила обычных людей просто ко мне неприменимы, вот и все. Я не обычный мужик. Я – Легги Старлитц, я – очень, очень странный парень. Вот почему я обычно оказываюсь в подобных ситуациях. – Старлитц провел ладонью по потному скальпу. – Помнишь ту мафиозную цыпочку, какую ты закадрил в Азербайджане?
Хохлов помедлил, чтобы порыться в памяти.
– Ты имеешь в виду милую и очаровательную Тамару Ахмедовну?
– Ее самую. Жену секретаря обкома. Я был откровенен с Тамарой ровно в такой же ситуации. Я ей прямо сказал, что ее мирок разваливается на части. Я не мог сказать ей почему, я просто знал. В то время она мне тоже не поверила. Точно так же, как ты не веришь мне сейчас. Знаешь, где сейчас Тамара Ахмедовна? Торгует подержанными автомашинами в Лос-Анджелесе.
Хохлов побледнел.
– Ладно, – сказал он и выхватил из внутреннего кармана пиджака сотовый телефон. – Не говори мне ничего больше. Понимаю, у тебя дурные предчувствия. Дай мне сделать пару звонков.
– Хочешь телефон Тамары?
– Нет. Не уходи. И не сделай ничего опрометчивого. Все, о чем я прошу, – просто дай мне кое с кем связаться.
Хохлов начал торопливо набирать цифры.
Старлитц прошел мимо сауны. Четверо расчувствовавшихся пьяных в чем мать родила выскочили из домика и побрели, шатаясь, по тропке перед ним. Их бледные потные шкуры были улеплены мятыми березовыми листьями от финских веников. С экстатическим уханьем двусмысленной боли они бросились в холодное море.
Где-то внутри товарищи по Новому Мировому Порядку распевали «Старое доброе время»[2]. Русские никак не могли попасть в такт.
* * *
Раф с наслаждением дремал на криволинейном диване от Аалто, когда его разбудили Хохлов и Старлитц.– Нас предали, – объявил Хохлов.
– Да? – сонно переспросил Раф. – Где? Кто предатель?
– К несчастью, вышестоящие.
Раф, протирая глаза, задумался:
– Почему ты так говоришь?
– Им очень понравилась наша идея, – сказал Хохлов. – А потому они ее у нас украли.
– Интеллектуальное пиратство, приятель, – пояснил Старлитц. – Дрянной у нас мирок.
– С Аландами покончено, – продолжал Хохлов. – Высшие круги Организации решили, что мы проявляем слишком много инициативы. Они желают пожестче контролировать такую роскошную идею. Наши финские хакеры попрыгали за борт и перешли к ним. Они перемаршрутизировали все «саны» на Калининград.
– А где это, Калининград? – спросил Раф.
– Это дурацкий клочок России по ту сторону всех трех независимых балтийских государств, – с готовностью объяснил Старлитц. – Они говорят, что превратят Калининград в новый русский Гонконг. Старый Гонконг вот-вот сожрут и переварят китайцы, так что мафия решила, что пора России породить свой собственный. Они превратят этот крохотный аванпост в Балтийскую беспошлинную зону, она же европейское буферное микрогосударство. Нашим финским хакеришкам они платят втрое против нашего плюс авиабилет.
– Всемирный банк помогает им кредитами на развитие, – вмешался Хохлов. – Всемирный банк просто без ума от их идеи с Калининградом.
– Плюс Европейский союз, приятель. Европейцам только и подавай что беспошлинные зоны.
– И финны тоже, – сказал Хохлов. – Вот что самое худшее. Финны нас продали. Россия раньше должна была по две сотни долларов на каждого финна. В обмен на списание с долга каких-то дрянных пятидесяти миллионов долларов мои боссы всех нас сдали финнам. Они рассказали финнам о наших планах, и они продали нас, как если б мы были какой-нибудь паршивой танковой дивизией. Финская группа уничтожения уже вылетела прямо сюда, чтобы нас прикончить.
Круглое мясистое лицо Рафа потемнело от ярости.
– Так, значит, вы предали нас, Хохлов?
– Это мои боссы пустили нас под откос, – стойко ответил Хохлов. – По сути, я вычищен. Меня вышибли из Организации. Наша идея понравилась им гораздо больше, чем им нравился я. Так что я буду пущен в расход. Я труп.
Раф повернулся к Старлитцу:
– За это мне придется пристрелить Булата Романовича. Ты, надеюсь, это понимаешь?
– А у тебя что, есть пушка, приятель? – вопросительно поднял брови Старлитц.
– Оружие у Айно. – Спрыгнув с дивана, Раф бросился вон из комнаты отдыха.
Хохлов и Старлитц поспешно последовали за ним.
– Ты позволишь ему застрелить меня? – краем рта спросил Хохлов. – Послушай, парень выполнил свои обязательства. Он всегда выполнял свое вовремя и по инструкции.
Айно они застали в подвале одну. При ней было старое ружье для охоты на лосей.
– Где арсенал? – потребовал Раф.
– Я приказала Матти и Йорме увезти все оружие с этого участка. Твои наемники – ужасающие скоты, Раф.
– Ну конечно, они скоты, – отозвался террорист. – Вот почему они идут за Шакалом. Одолжи мне на минуту ружье, дорогая. Мне нужно пристрелить этого русского.
Айно загнала в казенник патрон размером с большой палец и встала:
– Это мое любимое ружье. Я никому его не отдам.
– Тогда пристрели его сама, – сказал Раф, ловко отступая на полшага. – Его мафиози сорвали программу Движения. Они предали нас финским угнетателям.
– С материка летит полиция, – вмешался Старлитц. – Все кончено. Пора разбегаться, девочка. Пора убираться отсюда.
Айно не обратила на него ни малейшего внимания.
– Я же говорила тебе, что русским нельзя доверять, – сказала она Рафу. Она побелела как полотно, но держала себя в руках. – Какое отношение к Финляндии имеют эти американские наемники? Мы б легко со всем справились, если б не твои амбиции.
– Человеку нужна мечта, – объяснил Раф. – Каждому нужна великая мечта.
Айно навела ружье в грудь Хохлову.
– Пристрелить вас? – запинаясь, спросила она его по-русски.
– Я не полицейский, – с готовностью предложил Хохлов.
Айно задумалась, однако ружье не шевельнулось.
– Что вы сделаете, если я вас не застрелю?
– Понятия не имею, – удивленно отозвался Хохлов. – Ты что планируешь делать, Раф?
– Я? – переспросил террорист. – Ну, я бы мог убить тебя голыми руками. – Он поднял пухлые, с ямочками ладошки в позу карате.
– Ну да, очень тебе это поможет против вертолета с озлобленной финской группой уничтожения, – отозвался Старлитц.
Раф расправил плечи:
– Как бы мне хотелось с оружием в руках защищать эту землю и погибнуть на ней! Насмерть сразиться с финскими угнетателями! Однако, к несчастью, у меня нет арсенала.
– Спасайся, Раф, – сказала Айно.
– Что ты такое говоришь, дорогая? – спросил Раф.
– Беги, Раффи. Спасай вою жизнь. Я останусь здесь с твоими дурацкими шлюхами и твоими пьяными голыми неудачниками, а когда появятся полицаи, вот тут я их постреляю.
– Не слишком мудрый ход, если собираешься выжить, – сказал ей Старлитц.
– Почему я должна бежать, как вы? Мне что, позволить моей революции рухнуть от первого же толчка властей? Даже без толики сопротивления? Это мое священное дело!
– Послушай, ты всего лишь одинокая маленькая девочка, – взялся увещевать ее Старлитц.
– Ну и что? Они переловят всех этих глупых шлюх, мужчин и женщин, пока те будут валяться в пьяном ступоре. Полицаи наденут на них наручники, тем все и кончится. Но не на меня. Я буду сражаться. Я буду стрелять.
Может, меня убьют, может, меня схватят живьем. Тогда мне просто придется жить в маленьком каменном домике. Совсем одной. Долгое, долгое время. Но я этого не боюсь! У меня есть мои убеждения. Я была права! Я не боюсь.
– Знаете, – весело сказал Хохлов, – если мы возьмем моторку, через три часа мы можем быть уже у побережья Дании.
Водяная пыль летела им в лицо, и Аландские острова таяли вдали.
– Надеюсь, в Дании нам не слишком часто придется проходить через паспортный контроль, – озабоченно сказал Хохлов.
– Паспорта не проблема, – отозвался Раф. – Не для меня. И не для моих друзей.
– Куда мы направляемся? – спросил Хохлов.
– Ну, возможно, затея с аландским оффшорным банком была несколько преждевременна, – раздумчиво произнес Раф. – Я провидец. Я всегда на двадцать лет опережаю время – но сейчас, возможно, всего на двадцать минут. – Раф вздохнул. – Чудесная девушка эта Айно! Она так мне напомнила... ну, столько было чудесных девушек... Но мне следует пожертвовать моей привычкой ударяться в поэтические мечты! В этот трагический момент мы должны перегруппироваться, мы должны обеими ногами твердо стоять на земле. Ты со мной согласен, Хохлов? Нам следует отправиться в единственное место действия в Европе, которое гарантирует прибыть.
– В бывшую Югославию? – с готовностью спросил Хохлов. – Говорят, из Белграда можно бесплатно позвонить по телефону куда угодно во всем мире. Используя валюту, которой больше и не существует-то вовсе!
– Там очевидный потенциал, – продолжал Раф. – Разумеется, это требует дельцов, умеющих приземляться на ноги и сухими выходить из воды. Людей действия. Лучших на своей стезе.
– Босния-Герцеговина, – выдохнул Хохлов, поднимая раскрасневшееся лицо к новому, без устали поднимающемуся солнцу. – Новый фронтир! Что скажешь, Старлитц?
– Думаю, я какое-то время просто пооколачиваюсь тут и там, – отозвался тот и зажал себе нос большим и указательным пальцами.
Внезапно и без дальнейших слов он перевалился спиной за борт в темную воду Балтики. Через несколько кратких мгновений он уже исчез из виду.