Стейнбек Джон. О мышах и людях

   Горбун смотрел в окно.
   Ленни сказал с тоской:
   – Джордж меня не бросит. Я знаю, никогда не бросит.
   Горбун продолжал задумчиво:
   – Помню, как я еще ребенком жил у своего старика на ранчо, он там кур разводил. Росло нас трое братьев. Мы никогда не расставались, никогда. Спали в одной комнате, на одной кровати – все трое. А в саду у нас клубника росла, на лугу – люцерна. Помню, в погожее утро мы чуть свет выпускали кур на этот самый луг. Мои братья садились верхом на загородку и присматривали за ними, а куры все до единой белые.
   Постепенно Ленни заинтересовался.
   – Джордж говорит, что у нас будет люцерна для кроликов.
   – Для каких кроликов?
   – У нас будут кролики и ягоды.
   – Ты спятил.
   – Будут. Спросите сами у Джорджа.
   – Ты спятил, – снова сказал Горбун с презрением. Я видывал, как сотни людей приходили на ранчо с мешками, и головы у них были набиты таким же вздором. Сотни людей приходили и уходили, и каждый мечтал о клочке земли. И ни хрена у них не вышло. Ни хрена. Всякий хочет иметь свой клочок земли. Я здесь много книжек перечитал. Никому не попасть на небо, и никому не видать своей земли. Все это одно только мечтанье. Люди беспрерывно об этом говорят, но это одно только мечтанье.
   Он замолчал и поглядел на распахнутую дверь, потому что лошади беспокойно зашевелились и уздечки звякнули. Послышалось ржанье.
   – Кажется, кто-то пришел, – сказал Горбун. – Может, Рослый. Иногда он заходит сюда раза два, а то и три за вечер. Таких возчиков поискать. Редкий хозяин о своей скотинке так заботится.
   Горбун с трудом встал и подошел к двери.
   – Это вы, Рослый? —спросил он.
   Отозвался Огрызок:
   – Рослый в город уехал. Скажи, ты, случаем, не видал Ленни?
   – Это ты про того здоровенного малого спрашиваешь?
   – Да. Не видал его?
   – Здесь он, – бросил Горбун отрывисто. Потом вернулся к койке и лег.
   Огрызок остановился на пороге, поскреб культю и сощурился от света.
   Внутрь он не вошел.
   – Слышь, Ленни. Я тут все думал о кроликах…
   – Можешь войти, ежели хочешь, – проворчал Горбун.
   Старик даже сконфузился.
   – Не знаю, право слово. Ежели ты, конечно, позволишь…
   – Входи. Уж коли другие входят, стало быть, можно и тебе. – Горбун с трудом скрыл свою радость под сердитой гримасой.
   Огрызок вошел, все еще конфузясь.
   – А у тебя тут уютненько, – сказал он Горбуну. – Наверно, хорошо иметь отдельную комнатенку.
   – Ясное дело, – сказал Горбун. – И навозную кучу под окном. Чего уж лучше.
   – Говори о кроликах, – вмешался Ленни.
   Огрызок прислонился к стене подле висевшего на ней рваного хомута и снова поскреб культю.
   – Я здесь уже давно, – сказал он. – И Горбун тоже. А ведь я в первый раз в этой клетушке.
   – Кто ж заходит в жилище черномазого, – хмуро сказал Горбун. – Сюда никто не заходит, окромя Рослого. Он, да еще хозяин, а больше – никто.
   Старик поспешно переменил разговор.
   – Рослый – лучший возчик на всем белом свете.
   Ленни наклонился к Огрызку.
   – Говори о кроликах, – потребовал он.
   Огрызок улыбнулся.
   – Я все обмозговал. Ежели с умом взяться за дело, можно заработать и на кроликах. – Но я буду их кормить, – перебил его Ленни. – Джордж так сказал. Он обещал мне.
   Горбун грубо вмешался в разговор!
   – Вы, ребята, просто сами себя дурачите. Болтаете чертову пропасть, но все одно своей земли вам не видать. Ты будешь тут уборщиком, Огрызок, покуда тебя не вынесут ногами вперед. Да, многих я тут перевидал. А Ленни недели через две или три возьмет расчет да уйдет. Эх, всякий только об землице и думает.
   Огрызок сердито потер щеку.
   – Можешь быть уверен, у нас все будет. Джордж так сказал. У нас уже и денежки припасены.
   – Да неужто? – спросил Горбун. – А где сейчас Джордж, позвольте полюбопытствовать? В городе, в веселом доме. Вот куда уплывут все ваши денежки. Господи, да я уже видел это множество раз. Немало перевидал я людей, у которых в голове только и мысли что об землице. Но в руки им ничего не доставалось.
   – Конечно, все этого хотят! – воскликнул Огрызок. – Всякий хочет иметь клочок земли, хоть небольшой, да собственный. И кров над головою, чтоб никто не мог его выгнать, как собаку. У меня сроду ничего такого не было. Я работал чуть не на всех хозяев в этом штате, а урожай доставался не мне. Но теперь у нас будет своя землица, можешь не сумлеваться. Джордж не взял с собой денег. Они лежат в банке. У меня, Ленни и Джорджа будет свой дом. Будут собака, кролики и куры. Будет кукурузное поле и, может, корова или коза.
   Он замолчал, увлеченный этой картиной.
   – Говоришь, у вас есть деньги? – спросил Горбун.
   – Уж будь спокоен. Большая часть есть. Остается раз добыть сущие пустяки. Мы раздобудем их всего за месяц. И Джордж уже присмотрел ранчо.
   Горбун ощупал свою спину.
   – Никогда не видел, чтоб кто-нибудь в самом деле купил ранчо, – сказал он. – Я видывал людей, которые чуть с ума не сходили от тоски по земле, но всегда веселый дом или карты брали свое. – Он помолчал. – Ежели вы, ребята, захотите иметь дарового работника, только за харчи, я с охотой пойду к вам. Не такой уж я калека, могу работать, как зверь, ежели захочу.
   – Вы, мальчики, Кудряша не видали?
   Все трое живо обернулись. В дверь заглянула жена Кудряша. Лицо ее было ярко нарумянено. Губы слегка приоткрыты. Дышала она тяжело, словно после бега.
   – Кудряш сюда не заходил, – сказал Огрызок, поморщась.
   Она стояла в дверях, улыбаясь, и потирала пальцами ногти на другой руке. Взгляд ее скользнул по их лицам.
   – Они оставили здесь всех непригодных, – сказала она наконец. – Думаете, я не знаю, куда все уехали? И Кудряш тоже. Знаю я, где они сейчас.
   Ленни смотрел на нее с восхищением, но Огрызок и Горбун хмуро отводили глаза, избегая ее взгляда.
   Огрызок сказал:
   – Ну, уж ежели вы все знаете, тогда зачем спрашиваете?
   Она смотрела на них, забавляясь и посмеиваясь.
   – Вот умора, – сказала она. – Ежели я застаю мужика одного, мы отлично ладим. Но ежели их двое, они и разговаривать со мной не станут. Только злобятся. – Она перестала тереть ногти и уперла руки в бедра. – Вы все боитесь друг друга, вот что. Всякий боится, что остальные против него чего-то замышляют.
   Наступило молчание. Потом Горбун сказал:
   – Пожалуй, вам лучше уйти домой. Мы не хотим неприятностей.
   – А какие вам от меня неприятности? Думаете, мне не хочется хоть иногда поговорить с кем-нибудь? Думаете, охота мне дома сидеть сиднем?
   Старик положил культю на колено и осторожно потер ее ладонью. Он сказал сердито:
   – У вас муж есть. Нечего вам тут ходить да голову мужикам дурить, через это только одни неприятности.
   Женщина взбеленилась.
   – Ну конечно, у меня есть муж! Вы все его знаете. Хорош, правда? Все время грозит расправиться с теми, кого не любит! А сам не любит никого! Думаете, мне охота сидеть в этом паршивом домишке и слушать про то, как Кудряш врежет два раза левой, а потом – наповал правой? Врежу ему разок, – говорит, – и он сразу с копыт долой. – Она умолкла, и лицо ее вдруг оживилось. – Скажите, а что это у Кудряша с рукой?
   Последовало неловкое молчание. Огрызок украдкой глянул на Ленни. Потом тихонько кашлянул.
   – Ну… Кудряш… Рука у него в машину попала. И он поранился.
   Она посмотрела на них и рассмеялась.
   – Враки! Вы мне голову-то не морочьте! Кудрящ устроил заварушку, а расхлебать не сдюжил. Рука в машину попала – враки! Что-то он притих с тех пор, как у него рука искалечена. Так кто же искалечил?
   Старик угрюмо повторил:
   – Рука в машину попала.
   – Ладно, – сказала она с презрением. – Ладно, прикрывайте его, ежели вам охота. Мне-то что? Вы, бродяги, много об себе воображаете. По-вашему, я ребенок! А ведь я могла уехать отсюдова и играть на сцене. Не раз была у меня такая возможность. Один человек обещал мне, что я буду сниматься в кино. – Она задохнулась от гнева. – Субботний вечер. Никого нету, все развлекаются, кто как может. Все! А я? Торчу здесь и треплюсь с бродягами, с негром, с дураком и со старым вонючим козлом, да еще радуюсь, потому как окромя них здесь ни души нету.
   Ленни глядел на нее, разинув рот. Горбун надел привычную личину холодного достоинства. Но старик вдруг преобразился. Решительно встал и изо всех сил пнул ногой бочонок, на котором сидел.
   – Ну, с меня довольно, – сказал он со злостью. – Вас сюда никто не звал. Мы вам сразу так и сказали. А еще вы неправильно об нас понимаете. У вас меньше мозгов, чем у курицы, она и то поняла бы, что не такие уж мы болваны. Пущай вы нас выгоните. Пущай. Думаете, мы станем бродить по дорогам, снова искать грошовых заработков, вроде как здесь? Вам, поди, и невдомек, что у нас есть собственное ранчо и собственный дом. Нам незачем здесь оставаться. У нас есть дом, и куры, и сад, и там во сто раз лучше, чем здесь. И друзья у нас тоже есть. Может, было время, мы боялись, как бы не выгнали, но теперича ничуть не боимся. У нас есть свое ранчо, наше собственное, и мы можем туда хоть нынче переехать.
   Женщина засмеялась.
   – Враки, – сказала она. – Много я вас тут перевидала. Ежели б у вас был хоть грош за душой, вы купили бы на него спиртного и выпили б до последней капли. Знаю я вас.
   Лицо Огрызка побагровело, но прежде чем она умолкла, он кое-как совладал с собой. Теперь он стал хозяином положения.
   – Так я и думал, – сказал он невозмутимо. – Пожалуй, вам лучше убраться восвояси. Нам не об чем толковать. Мы свое знаем, и нам плевать, что вы об этом думаете. Так что, стало быть, лучше вам просто-напросто уйти отсюдова. Кудряшу, наверно, не больно-то понравится, что его жена болтает в конюшне с бродягами.
   Она переводила взгляд с одного лица на другое, и все они были замкнуты. Дольше всего она смотрела на Ленни, и, наконец, он в смущении потупился. Вдруг она спросила
   – Откудова у тебя на роже эти ссадины?
   Ленни виновато поднял голову.
   – У кого… у меня?
   –Ну да, у тебя.
   Ленни поглядел на старика, не зная, что сказать, потом снова потупился.
   – У него рука в машину попала, – сказал он.
   Женщина расхохоталась.
   – Ну ладно. Пущай в машину. Я с тобой еще потолкую. Страсть до чего люблю этакие машины.
   – Оставьте его в покое, – сказал старик. – Все-то вам неймется. Каждое словечко Джорджу передам. Джордж не даст Ленни в обиду.
   – А кто таков этот Джордж? – спросила она Ленни. – Тот маленький, с которым ты пришел?
   Ленни весь расплылся в улыбке и ответил:
   – Да, он самый. И он обещался, что позволит мне кормить кроликов.
   – Ну, ежели тебе только этого и хочется, я сама могу найти пару-другую кроликов.
   Горбун встал и повернулся к ней.
   – Ну, будет, – сказал он, озлобясь. – Вы не имеете права входить к черномазому. И не имеете права подымать здесь шум. А теперь уходите, да живо. Ежели не уйдете, я попрошу хозяина, чтоб он вовсе запретил вам совать нос в конюшню.
   Она презрительно глянула на него.
   – Слышь ты, черная образина, сказала она. – Знаешь, чего я могу сделать, ежели ты еще хоть раз пасть разинешь?
   Горбун бросил на нее унылый взгляд, потом сел и умолк.
   Но она не отступалась.
   – А знаешь, чего я могу сделать?
   Горбун словно уменьшился в росте и спиной прижался к стене.
   – Знаю, хозяйка.
   – Так сиди и не рыпайся, черномазая образина. Стоит мне слово сказать, и тебя вздернут на первом суку.
   Горбун сник, съежился, потускнел – круглый ноль; такой человек не вызывает ни симпатии, ни злобы.
   – Молчу, хозяйка, – тускло сказал он.
   Женщина поглядела на него, будто ждала, не шевельнется ли он, чтоб снова на него напуститься, но Горбун сидел неподвижно, отворотясь, замкнув в душе самое сокровенное. Наконец она повернулась к двум остальным.
   Старик не сводил с нее глаз.
   – Ежели наклепаете на Горбуна, мы за него заступимся, – произнес он негромко. – Скажем, что вы все врете.
   – Ну и хрен с тобой! —закричала она. – Никто не станет тебя слушать, ты сам это знаешь. Никто!
   Старик присмирел.
   – Да, – согласился он. – Нас никто не слушает.
   – Хочу к Джорджу, – захныкал Ленни. – Хочу к Джорджу.
   Огрызок подошел к нему вплотную.
   – Не бойсь, – сказал он. – Похоже, ребята возвращаются. Джордж сейчас будет здесь. – Он повернулся к женщине. – А вы шли бы лучше домой, – сказал он спокойно. – Ежели уйдете, мы не скажем Кудряшу, что вы были здесь.
   Она смерила его взглядом.
   – А с чего ты взял, что они возвращаются? Я ничего не слышу.
   – Зачем же рисковать, – сказал он. – Ежели не слышите, все одно, лучше подальше от греха.
   Она повернулась к Ленни.
   – Я рада, что ты проучил Кудряша. Он сам нарывался. Иногда и мне охота его двинуть как следует.
   Она проскользнула в дверь и исчезла в темной конюшне. Зазвенели уздечки, лошади зафыркали, забили копытами.
   Горбун мало-помалу оживал.
   – Так, значит, и вправду возвращаются? – спросил он.
   – Само собой. Я же слыхал.
   – А я вот ничего не слыхал.
   – Хлопнули ворота, – сказал старик. – Она-то умеет проскользнуть тихонько. Ей не привыкать.
   Горбуну больше не хотелось разговаривать про эту женщину.
   – Шли бы вы, ребята, – сказал он. – Я хочу один побыть. Должны же и у цветного быть какие-то права, даже ежели ему от них один вред.
   – Эта сука не смела так с тобой говорить, – сказал Огрызок.
   – Какая разница, – отозвался Горбун равнодушно. – Вы пришли, за разговором я и забыл, кто я такой. А она напомнила.
   Лошади в конюшне снова зафыркали, зазвенели уздечки, и послышался громкий оклик:
   – Ленни, а Ленни! Ты где?
   – Это Джордж! – крикнул Ленни и с живостью отозвался: —Я здесь, Джордж! Здесь!
   Через секунду Джордж появился в дверях и недовольно оглядел каморку.
   – Чего это ты делаешь у Горбуна? Тебе нельзя здесь быть.
   Горбун кивнул.
   – Я им говорил, но они все одно вошли.
   – Так почему же ты их не выгнал?
   – Я не супротив, – сказал Горбун. – Ленни такой славный.
   Огрызок вдруг встрепенулся.
   – Слышь, Джордж! Я уже все обдумал! И даже подсчитал, сколько мы можем заработать на кроликах.
   Джордж сердито поглядел на него.
   – Я, кажется, предупреждал вас обоих, чтоб вы никому ни слова.
   Старик сразу же оробел.
   – Мы и не говорили ни слова никому, кроме Горбуна.
   – Ну ладно, пошли отсюда, – сказал Джордж. – Господи, на минуту и то нельзя отлучиться.
   Огрызок с Ленни встали и пошли к двери.
   Горбун окликнул старика:
   – Огрызок!
   – Ну, чего тебе?
   – Помнишь, что я говорил насчет огорода и всякой работы?
   – Да, – сказал Огрызок. – Конечно, помню.
   – Так вот, забудь, – сказал Горбун. – Я пошутил. Я не хочу на ваше ранчо.
   – Ладно, дело твое. Спокойной ночи.
   Джордж, Ленни и Огрызок вышли. Когда они проходили через конюшню, лошади зафыркали, зазвенели уздечками.
   Некоторое время Горбун сидел на койке и глядел им вслед, потом потянулся за склянкой с мазью. Он задрал рубашку на спине, налил на ладонь немного мази и начал медленно тереть спину.

* * *

   Угол огромной конюшни был почти до потолка завален свежим сеном, тут же стояли вилы с четырьмя зубьями. Сено высилось горой, полого спускавшейся к другому углу, и здесь было свободное, не доверху заваленное место. Вдоль стен тянулись стойла, и между перегородками виднелись лошадиные морды.
   Воскресенье. Лошади отдыхали. Они тыкались мордами в кормушки, били копытами в деревянные перегородки и звенели уздечками. Солнце проглядывало сквозь щели в стене и яркими полосами ложилось на сено. В послеполуденной жаре лениво жужжали мухи.
   Снаружи раздавался звон подковы о железную стойку и одобрительные или насмешливые крики игроков. А в конюшне тихо, душно и жужжали мухи.
   Ленни сидел подле ящика со щенками в углу конюшни, у сеновала. Сидел на сене и разглядывал мертвого щенка. Разглядывал долго, потом протянул огромную ручищу, погладил его от головы до хвостика и тихо спросил:
   – Отчего ты издох? Ты ж не такой маленький, как мышь. И я не очень сильно тебя гладил. – Он приподнял голову щенка, поглядел на его мордочку и сказал:– Вот узнает Джордж, что ты сдох, и не позволит мне кормить кроликов.
   Он вырыл ямку, положил туда щенка и прикрыл его сеном, но продолжал, не отрываясь, смотреть на холмик. Он сказал:
   – Но я не натворил ничего такого, чтоб бежать и прятаться в кустах. Нет. Это еще ничего. Скажу Джорджу, что щенок сам издох.
   Он откопал щенка, осмотрел его и снова погладил от головы до хвоста. Потом горестно продолжал:
   – Но Джордж все одно узнает. Он завсегда все узнает. Он скажет: «Это ты сделал. Не вздумай морочить мне голову». И скажет: «За это ты не будешь кормить кроликов!»
   Вдруг он рассердился.
   – Как тебе не совестно! – воскликнул он. – Почему ты издох? Ты не такой маленький, как мышь. – Он схватил щенка, швырнул его в сторону и отвернулся. Потом сел, наклонившись вперед, и прошептал: —Теперь я не буду кормить кроликов. Джордж не позволит.
   От горя он медленно раскачивался взад-вперед.
   Снаружи послышался звон подковы, а потом несколько голосов. Ленни встал, снова подобрал щенка, положил его на сено и сел. Он опять погладил щенка.
   – Ты еще маленький, – сказал он. – Мне говорили столько раз, что ты маленький. Но я не знал, что тебя так легко убить. – Он потрогал пальцами мягкое щенячье ухо. – Может, Джордж все-таки не очень рассердится, – сказал он. – Ведь про того сукина сына он сказал – это ничего.
   Из-за крайнего стойла появилась жена Кудряша. Она подкралась тихонько, и Ленни ее не видел. На ней было то же яркое бумажное платье и домашние туфли с красными страусовыми перьями. Лицо сильно нарумянено, и все локоны-колбаски аккуратно прибраны. Она молча подошла вплотную к Ленни, и только тогда он поднял голову и увидел ее.
   В испуге он быстро зарыл щенка в сено. Потом бросил на нее враждебный взгляд.
   – Что ты здесь делаешь, дружок? – спросила она.
   Ленни сердито посмотрел на нее.
   – Джордж велел держаться от вас подальше. Не разговаривать с вами и вообще ничего такого.
   Она засмеялась.
   – Джордж всегда над тобой распоряжается?
   Ленни потупил глаза.
   – Он сказал, что не позволит мне кормить кроликов, ежели я стану разговаривать с вами.
   – Боится, как бы Кудряш не взъярился, – тихо сказала она. – Ну так вот, у него рука на перевязи, а ежели он к тебе пристанет, можешь сломать ему и другую. И не заливай, будто рука у него попала в машину.
   Однако Ленни твердо стоял на своем.
   – Ну уж нет. Не буду я с вами разговаривать.
   Женщина опустилась на колени рядом с ним.
   – Послушай, – сказала она. – Сейчас все играют в подкову. Еще четырех нет. Они ни за что не бросят, покуда не доиграют кон. Почему ж мне нельзя с тобой поговорить? Мне ведь не с кем разговаривать. Я так одинока.
   – Но мне не велено говорить с вами, – настаивал Ленни.
   – Я одинока, – повторила она. – Ты можешь разговаривать с кем хочешь, а я ни с кем, кроме Кудряша. Иначе он бесится. Как думаешь, весело это – ни с кем не разговаривать?
   – Но мне не велено, – сказал Ленни. – Джордж боится, что я попаду в беду…
   Она переменила разговор:
   – Чего это у тебя там закопано?
   И тогда Ленни снова охватила тоска.
   – Это мой щенок, – сказал он горестно. – Мой щеночек.
   И он смахнул со щенка сено.
   – Да ведь он мертвый! – воскликнула она.
   – Он такой маленький, – сказал Ленни. – Я хотел только поиграть с ним… А он вроде как укусить норовит… а я его легонечко этак – шлеп… а он и умер.
   Она стала его утешать.
   – Не огорчайся. Он ведь всего-навсего щенок. Возьмешь другого. Здесь их полным-полно.
   – Я не про это, – сказал Ленни жалобно. – Теперь Джордж не позволит мне кормить кроликов.
   – Но почему?
   – Он сказал, ежели я еще чего натворю, он не позволит мне кормить кроликов.
   Она придвинулась ближе и заговорила успокаивающе:
   – Ты не бойся, это ничего, что ты со мной разговариваешь. Слышишь, как они там кричат? У них на кону четыре доллара. Ни один с места не сойдет, покуда игра не кончится.
   – Увидит Джордж, что я разговариваю с вами, задаст мне жару, – шепнул Ленни опасливо. – Он так и сказал.
   Лицо ее стало злым.
   – Да что я, не человек? – выкрикнула она. – Почему я не имею права ни с кем поговорить? За кого они меня считают? Ты такой славный. Отчего ж мне нельзя поговорить с тобой? Я тебе ничего плохого не сделаю.
   – Но Джордж говорит, что из-за вас мы попадем в беду.
   – Глупости, – сказала она. – Что я тебе плохого делаю? Ну, понятно, им всем на меня наплевать, они и знать не хотят, каково мне здесь живется. А я тебе вот чего скажу – я не привыкла к такой жизни. Я могла бы кой-чего добиться. И, может, еще добьюсь, – добавила она с угрозой.
   И заговорила быстро, увлеченно, словно спешила высказаться, пока ее слушают.
   – Я жила в самом Салинасе. Меня туда еще девочкой привезли. Как-то приехал на гастроли театр, и я познакомилась с одним актером. Он сказал, что я могу поехать с ихним театром. Но мать не отпускала. Говорила, что я еще мала – мне тогда всего пятнадцать было. Но тот актер звал меня. И будь уверен, ежели б я уехала, уж я б не жила вот так, как сейчас.
   Ленни погладил мертвого щенка.
   – У нас будет маленькое ранчо… и кролики, – сказал он.
   Но она спешила рассказать о себе, прежде чем ей помешают.
   – А в другой раз я встретила еще одного человека, он в кино работал. Я ходила с ним танцевать в «Приречный дансинг-холл». И он сказал, что поможет мне устроиться в кино. Сказал, что я – самородок. Что он вскорости вернется в Голливуд и напишет мне. – Она испытующе взглянула на Ленни: произвели ли ее слова хоть какое-то впечатление. Но я так и не дождалась письма, – сказала она. – Сдается мне, мать перехватила. Ну, я не хотела оставаться там, где ничего нельзя добиться в жизни, да еще и письма перехватывают. Я напрямки спросила мать, перехватила она письмо или же нет, – она стала отпираться. А потом я вышла за Кудряша. Мы как раз в тот самый вечер познакомились с ним в «Дансинге». Ты меня слушаешь?
   – Я? Само собой.
   – Так вот. Я еще никому об этом не говорила, может, так и надо, кто знает. Я не люблю Кудряша. Он плохой. После этого признания она пододвинулась к Ленни и села рядом. – Я могла бы жить в роскошных отелях, и за мной гонялись бы фотографы. И я ходила бы на все просмотры и выступала по радио, и это не стоило бы мне ни цента, потому что я была бы киноактрисой. И носила бы красивые платья, как все они. Недаром же тот человек сказал, что я – самородок.
   Она посмотрела на Ленни и красиво повела рукой, показывая, что умеет играть. Пальцы ее описали в воздухе плавную дугу, мизинец изящно оттопырился.
   Ленни глубоко вздохнул. На дворе раздался звон подковы и одобрительные крики.
   – Кто-то удачно сыграл, – сказала она.
   Солнце садилось, и светлые полосы ползли по стене, подымаясь выше яслей и лошадиных голов.
   – Может, ежели я унесу щенка и выброшу его, Джордж ничего не узнает, – сказал Ленни. – И тогда он позволит мне кормить кроликов.
   – Неужто ты ни об чем, окромя кроликов, думать не можешь? —сердито спросила она.
   – У нас будет маленькое ранчо, – терпеливо объяснил Ленни. – Будут сад и луг, а на нем люцерна для кроликов, и я буду брать мешок, набивать люцерной и кормить кроликов.
   – А почему ты так любишь кроликов? —спросила она.
   Ленни долго думал, прежде чем нашел объяснение. Он осторожно пододвинулся к ней.
   – Я люблю гладить все мягкое. Один раз на ярмарке я видел пушистых кроликов. И я знаю, их приятно гладить. Иногда я гладил даже мышей, ежели не было ничего получше.
   Женщина испуганно отодвинулась от него.
   – По-моему, ты чокнутый, – сказала она.
   – Нет, – серьезно возразил Ленни. – Джордж говорит, что нет. Просто я люблю гладить все мягкое.
   Она немного успокоилась.
   – А кто не любит? – сказала она. – Всякий любит. Я вот люблю щупать шелк и бархат.
   Ленни радостно засмеялся.
   – Еще бы! – воскликнул он. – И у меня когда-то был бархат. Мне его дала одна женщина, и эта женщина была… была… моя тетя Клара. Она дала мне вот такой кусок. Был бы он у меня сейчас… – Ленни нахмурился. – Но я его потерял, – сказал он. – Уже давно.
   Женщина засмеялась.
   – Ты чокнутый, – сказала она. – Но все одно, кажется, ты славный. Просто большой ребенок. Кажется, я тебя понимаю. Иногда стану причесываться, долго сижу и глажу волосы, потому так они мягонькие. – И чтоб показать, как она это делает, женщина провела рукой по своим волосам. У некоторых волосы жесткие, – сказала она самодовольно. – Взять, к примеру, хоть Кудряша. Волосы совсем как проволока. А у меня – мягкие и тонкие. Потому что я их часто расчесываю. От этого они делаются еще мягче. Вот пощупай. – Она взяла руку Ленни и положила себе на голову. Потрогай – чувствуешь, какие мягкие?
   Огромная ручища Ленни начала гладить ее волосы.
   – Только не растрепи, – сказала она.
   – Ох, до чего ж приятно! – сказал Ленни и стал гладить сильней. – До чего ж это приятно!
   – Осторожней, ты меня растреплешь. – Потом она сердито прикрикнула: – Да перестань же, ты меня совсем растрепал!
   Она дергала головой, но пальцы Ленни вцепились в волосы намертво.
   – Пусти! – искрикнула она. – Слышишь, пусти!
   Ленни был в смятении. Лицо его исказилось. Она завизжала, и тогда Ленни свободной рукой зажал ей рот и нос.
   – Пожалуйста, не кричите, – попросил он. – Ну, пожалуйста, не надо. Джордж рассердится.
   Она отчаянно билась в его руках. Ноги ее колотили по сену, она извивалась, пытаясь освободиться, и из-под ладони Ленни вырывались приглушенные стоны. Ленни заплакал от страха.