Мне и самому подумалось, что это дурацкая история, но тут был замешан мой отец, и этого нельзя было забывать.
   — Согласитесь, сэр, в ней присутствует и трагический оттенок, — сказал я.
   — Нисколько, сударь мой, нисколько, — возразил стряпчий. — Ибо трагедия предполагает предметом спора нечто значительное, нечто dignus vindice nodus [16].
   Здесь же вся каша заварилась по прихоти молодого осла, которого не в меру избаловали и которому ничто так не пошло б на пользу, как если бы его стреножить и угостить кнутом. Однако ваш батюшка придерживался иного взгляда; он шел на одну уступку за другой, меж тем как дядя ваш все необузданнее предавался приступам уязвленного себялюбия, и завершилось все своеобразным соглашением между ними, губительные последствия коего вам довелось за последнее время столь болезненно ощутить на себе. Одному брату досталась избранница, другому — имение. Знаете ли, мистер Дэвид, много ведется разговоров о великодушии и милосердии, а я вот частенько думаю, что на подобном жизненном распутье счастливейший исход бывает, когда идут за советом к законнику и принимают все, что полагается по закону. Во всяком случае, донкихотский поступок вашего отца, несправедливый в самом корне своем, породил чудовищный выводок несправедливостей. Родители ваши до самой смерти прозябали в бедности, вам было отказано в должном воспитании, а каково тем временем пришлось арендаторам имения Шос! И каково (хотя меня это не слишком беспокоит) пришлось тем временем мистеру Эбенезеру!
   — Но это и есть самое поразительное, — сказал я, — что человек способен был настолько измениться.
   — И да и нет, — сказал мистер Ранкилер. — Это естественно, по-моему. У него не было причин считать, что он сыграл достойную роль. Те, кто все знал, от него отшатнулись, а кто не знал, видя, что один брат исчез, а другой завладел поместьем, пустили слухи об убийстве, так что он остался в полном одиночестве. Деньги — вот все, чего он добился от этой сделки; что же, тем выше стал он ценить деньги. Он был себялюбец в молодые лета и ныне, в старости, остался себялюбец, а во что выродились его высокие чувства и утонченные манеры, вы видели сами.
   — Ну, а в какое положение, сэр, все это ставит меня? — спросил я.
   — Поместье, безусловно, ваше, — отвечал стряпчий. — Что бы там ваш батюшка ни подписал, наследником остаетесь вы. Однако дядя у вас таков, что будет оспаривать неоспоримое и, вероятней всего, попробует утверждать, что вы не тот, за кого себя выдаете. Тяжба в суде всегда обходится дорого, при семейной же тяжбе неизбежна постыдная огласка. Кроме того, случись, что вскроется хоть доля правды о ваших похождениях с мистером Томсоном, мы же на этом можем и обжечься. Похищение, разумеется, было бы для нас решающим козырем, если б его удалось доказать. А доказать его, пожалуй, будет трудно, и мой совет, памятуя обо всем этом, решить дело с вашим дядей полюбовно, даже, возможно, дать ему дожить свой век в замке Шос, где он за двадцать пять лет пустил глубокие корни, и удовольствоваться покамест солидным обеспечением.
   Я сказал, что охотно пойду на уступки и что, естественно, менее всего желал бы предавать гласности семейные дрязги. А между тем в голове моей начал понемногу созревать замысел, который лег потом в основу наших действий.
   — Стало быть, важней всего заставить его признаться, что он виновник похищения? — спросил я.
   — Определенно, — сказал мистер Ранкилер, — и лучше, чтоб не в зале суда. Сами подумайте, мистер Дэвид: конечно, мы могли бы отыскать каких-то матросов с «Завета», которые покажут под присягой, что вас держали взаперти, но стоит им встать на свидетельское место, и мы более не в силах будем ограничить их показания, и кто-нибудь уж непременно обронит словцо про вашего друга мистера Томсона. А это (судя по тому, что я слыхал от вас) не весьма желательно.
   — Знаете, сэр, — сказал я, — кажется, я кое-что надумал.
   И я раскрыл ему свой замысел.
   — Да, но тут, как я понимаю, неминуема моя встреча с этим Томсоном? — сказал он, когда я замолчал.
   — Думаю, да, сэр, — сказал я.
   — Вот ведь беда! — вскричал он, потирая лоб. — Ах ты, беда какая! Нет, мистер Дэвид, боюсь, что замысел ваш неприемлем. Я ничего не хочу сказать против вашего друга, я ничего предосудительного про мистера Томсона не знаю, а если б знал — заметьте себе, мистер Дэвид, — мой долг повелевал бы мне его схватить. Судите ж сами: есть ли нам резон, встречаться? Как знать, а вдруг на нем лежит еще иная вина? А вдруг он вам не все сказал? Вдруг его и зовут вовсе не Томсон! — вскричал, хитро мне подмигнув, стряпчий. — Такой народец походя себе подцепит больше имен, чем иной ягод с ветки боярышника.
   — Вам решать, сэр, — сказал я.
   И все же очевидно было, что поданная мною мысль овладела его воображением, ибо, покуда нас не позвали к обеду, пред ясные очи миссис Ранкилер, он все обдумывал что-то про себя; и не успела хозяйка дома удалиться, оставив нас вдвоем за бутылкою вина, как он начал придирчиво выспрашивать у меня подробности моей затеи. Когда и где назначено у нас свидание с другом моим мистером Томсоном, вполне ли можно положиться на порядочность означенного Томсона; согласен ли я буду на такие-то условия, в случае если старый лис-дядя попадется на приманку, — эти и им подобные вопросы неспешной чередою шли ко мне от мистера Ранкилера, меж тем как он глубокомысленно смаковал вино. Когда же я на все ответил, видимо, так, что он остался доволен, он впал в еще более глубокое раздумье; даже и красное вино было теперь забыто. Потом он вынул лист бумаги, карандаш и принялся что-то писать, тщательно взвешивая всякое слово; а дописав, звякнул колокольчиком, и явился письмоводитель.
   — Торренс, — сказал стряпчий, — к вечеру эта бумага должна быть списана начисто; а как управитесь, будьте добры надеть шляпу и приготовьтесь сопровождать нас с этим джентльменом — вы можете понадобиться как свидетель.
   — Ба, сэр, так вы отважились? — за писцом закрылась дверь.
   — Как видите, — ответствовал мистер Ранкилер, вновь наполняя свой бокал. — Ну, а теперь оставимте дела. Торренс своим появлением привел мне на память забавный случай, какой произошел несколько лет назад, когда у нас с сим злополучным растяпою условлено было о встрече на главной площади в Эдинбурге. Каждый отправился по своему делу, а к четырем часам Торренс успел пропустить стаканчик и не узнал хозяина, я же забыл дома очки и без них, по слепоте своей, даю вам слово, не признал собственного служителя. — И стряпчий громко рассмеялся.
   Я тоже улыбнулся из учтивости и заметил, что случай и впрямь не из обычных, но удивительное дело: весь день мистер Ранкилер вновь и вновь возвращался к этому происшествию и пересказывал его сначала с новыми подробностями и, новыми раскатами смеха, так вскричал я, едва что мне под конец стало не по себе от этой блажи моего новоявленного друга и я не знал, куда девать глаза.
   Незадолго до условленного часа нашей с Аланом встречи мы вышли из дому: мистер Ранкилер об руку со мной, а позади, с бумагою в кармане и крытой корзиной в руке, — Торренс. Пока мы шли по городу, стряпчий на каждом шагу раскланивался направо и налево, и всякий встречный норовил его остановить по делу личного или служебного свойства; видно было, что мистера Ранкилера в округе очень почитают. Но вот дома остались позади, и мы направились по краю гавани в сторону трактира «Боярышник» и паромного причала, к тем самым местам, где надо мною учинили злодеяние. Я не мог смотреть на них равнодушно, припомнив, скольких из тех, кто был тогда рядом, более нет: и Рансома, хоть он, можно надеяться, избавлен тем от худшей участи; и Шуана, — страшно подумать, где он теперь; и тех несчастных, которые пустились вместе с бригом в последнее плавание — на дно. Их всех и самый бриг я пережил; невредимым прошел сквозь тяжкие испытания и грозные опасности. Казалось бы, о чем еще печалиться: будь благодарен, и только; а меж тем при виде этих мест я не мог не ощутить скорбь об ушедших и холодок запоздалого страха…
   Так шел я, предаваясь своим думам, как вдруг мистер Ранкилер вскрикнул, похлопал себя по карманам и залился смехом.
   — Нет, как вам это понравится! — вскричал он. — После всего, что я твердил весь день, забыть очки — вот потеха!
   Тут я, конечно, раскусил, для чего повторялась та побасенка, и смекнул, что очки были забыты дома с умыслом, дабы и помощью Алановой не пренебречь и избежать щекотливой надобности признать его в лицо. Да, это было ловко придумано: разве мог теперь Ранкилер (в случае если б дела приняли наихудший оборот); опознать под присягою моего друга? И кто бы мог его заставить дать показания, порочащие меня? Все так, но долгонько он что-то не обнаруживал свою забывчивость, да и когда мы шли по городу, сумел же без труда узнать стольких людей, с которыми разговаривал… — Словом, в душе-то я не сомневался, что он видит вполне сносно и без очков.
   Едва мы миновали «Боярышник» (на пороге курил трубку хозяин, я узнал его и удивился, что он нисколько не постарел), как мистер Ранкилер изменил порядок в нашем шествии: сам пошел сзади с Торренсом, а меня выслал вперед, как бы на разведку. Я стал подыматься, по склону холма, время от времени принимаясь насвистывать свой гэльский напев; и наконец с радостью заслышал ответный посвист и увидел, как изза куста встает Алан. Он был слегка подавлен после долгого дня, который провел в одиночестве, скрываясь по окрестностям, и после убогой трапезы в дрянной пивнушке возле Дандаса. Впрочем, при виде моего платья он вмиг повеселел, а узнав от меня, как успешно подвигаются наши дела и какая роль отведена ему в решающих событиях, совершенно преобразился.
   — Очень похвальная мысль, — одобрил он. — И прямо скажу, более подходящего человека на эту роль, чем Алан Брек, вам не сыскать. Такое, заметь себе, не каждому дано, здесь требуется сообразительность. Однако, я чаю, стряпчему твоему уже не терпится меня увидеть.
   Я крикнул мистеру Ранкилеру и помахал ему рукой, он подошел один и был представлен моему другу мистеру Томсону.
   — Рад нашему знакомству, мистер Томсон, — молвил он. — Я, к сожалению, позабыл свои очки, а без них — вот и наш друг мистер Дэвид то же скажет (он похлопал меня по плечу) — я слеп, как крот, и пусть уж вас "не удивит, ежели завтра я пройду мимо — вас и не узнаю.
   Сказал он это, думая Алана обнадежить, но и меньшего было б довольно, чтобы уязвить самолюбие горца.
   — Помилуйте, сэр, что за — важность, — чопорно сказал он, — когда мы сошлись с единою целью добиться, чтобы мистеру Бэлфуру оказана была справедливость, и, сколько я могу судить, едва ль, помимо этого, найдем что-либо общее. Впрочем, я принимаю ваше извинение, оно было вполне уместно.
   — А я на большее и рассчитывать не дерзну, мистер Томсон, — сердечно сказал Ранкилер. — Ну-с, а теперь, коль скоро в этом предприятии главные лицедеи вы да я, нам следует, я полагаю, все до тонкости обсудить, а потому не откажите в любезности дать мне руку, а то я не совсем отчетливо разбираю дорогу — и темнота, знаете ли, да и очки забыл… Вы же, мистер Дэвид, тем временем найдете славного собеседника в Торренсе. Только дозвольте вам напомнить, что нет решительно никакой нужды посвящать его в подробности ваших и мистера… хм… Томсона приключений.
   И оба, истово друг с другом беседуя, пошли вперед, а мы с Торренсом замыкали шествие.
   Совсем стемнело, когда пред нами показался замок Шос. Не так давно пробило десять; было безлунно и тепло, мягкий юго-западный ветерок шуршал в листве, заглушая звук наших шагов; мы подошли ближе, но ни проблеска света не было видно ни в одной части замка. Вероятно, дядя уж лег в постель, что для нас оказалось бы как нельзя лучше. Не доходя шагов пятидесяти, мы напоследок шепотом посовещались, а после с Торренсом и стряпчим неслышно подкрались вплотную к замку и спрятались за углом, и едва мы укрылись, как Алан, не таясь, прошествовал к дверям и громко постучал.


ГЛАВА XXIX

Я ВСТУПАЮ В СВОИ ВЛАДЕНИЯ


   Довольно долго Алан барабанил по двери впустую, и стук его лишь отдавался эхом в замке и разносился окрест. Но вот тихонько скрипнул оконный шпингалет, и я понял, что дядя занял свой наблюдательный пост. При скудном свете он мог разглядеть только Алана, черной тенью стоящего на пороге, три свидетеля были недосягаемы для его взора; казалось бы, чего тут опасаться честному человеку в собственном доме? Меж тем он первые минуты изучал ночного гостя в молчании, а когда заговорил, то нетвердым голосом, как будто чуя подвох.
   — Кто там? — проговорил он. — Добрые люди по ночам не шатаются, а с ночными птицами у меня разговор короткий. Чего надо? А не то у меня и мушкетон имеется.
   — Это не вы ли, мистер Бэлфур? — отозвался Алан, отступая назад и вглядываясь в темное окно. — Поосторожнее там с мушкетоном, штука ненадежная, не ровен час, выстрелит.
   — Чего надо-то? И кто вы сами будете? — со злобой проскрипел дядя.
   — Имя свое мне нет особой охоты горланить на всю округу, — сказал Алан, — а вот что мне здесь надобно, это дело другого рода, и скорей вас затрагивает, нежели меня. Коли угодно, извольте, переложу на музыку и вам спою.
   — Какое там еще дело? — спросил дядя.
   — Дэвид, — молвил Алан.
   — Что? Что такое? — совсем другим голосом спросил дядя.
   — Ну как, полным именем называть, что ли? — сказал Алан.
   Наступило молчание.
   — Пожалуй, впущу-ка я вас в дом, — неуверенно проговорил дядя.
   — Еще бы не впустить, — сказал Алан. — Только вопрос, пойду ли я. Вот что я вам скажу: лучше потолкуем мы с вами об этом деле прямо тут, на пороге — причем либо так, либо никак, понятно? У меня, знаете, упрямства будет не меньше вашего, а родовитости гораздо поболе.
   Такой поворот событий обескуражил Эбенезера; какое-то время он молча осваивался, потом сказал:
   — Ну, что поделаешь, раз надо, так надо, — и затворил окно.
   Однако же прошел немалый срок, покуда он спустился с лестницы, и еще больший — пока отомкнул все замки, коря себя (я полагаю) и терзаясь новыми приступами страха на каждой ступеньке, перед каждым засовом и крюком. Но наконец послышался скрип петель: как видно, дядя со всяческими предосторожностями протиснулся за порог и (видя, что Алан отошел на несколько шагов) уселся на верхней ступеньке с мушкетоном наготове.
   — Вы берегитесь, — сказал он, — мушкетон заряжен, шаг сделаете — и считайте, что вы покойник.
   — Ух ты! — отозвался Алан. — До чего любезно сказано.
   — А что, — сказал дядя, — обстоятельства настораживают, стало быть, мне и след держаться настороже. Ну, значит, уговорились — теперь можете выкладывать, с чем пришли.
   — Что ж, — начал Алан, — вы, как человек догадливый, верно, смекнули уже, что я родом из горного края. Имя мое к делу не относится, скажу только, что моя родная земля не столь далеко от острова Малл, о котором вы, думаю, слыхали. Случилось так, что в местах этих разбилось судно, а на другой день один мой родич собирал по отмелям обломки на топливо да вдруг и натолкнись на юнца, утопленника, стало быть. Ну, откачал он малого; потом кликнул других, и упрятали они того юнца в развалины старого замка, где и сидит он по ею пору, а содержать его моим родным обременительно. Родня у меня — народ вольный, закон блюдет не так строго, как кое-кто; проведали они, что юнец из порядочной семьи и вам, мистер Бэлфур, родной племянник, да и попросили, чтоб я к вам заглянул и столковался на сей счет. Могу вас сразу упредить, что если мы не придем к согласию, едва ли вы когда еще с ним свидитесь. Потому что родичи мои, — просто прибавил Алан, — достатком похвалиться не могут.
   Дядя прочистил горло.
   — Печаль невелика, — сказал он. — Он и всегда-то малый был никчемный, так чего ради мне его вызволять?
   — Ага, вижу я, куда вы гнете, — сказал Алан. — Прикидываетесь, будто вам дела нет, чтобы сбавить выкуп.
   — Ничуть не бывало, — сказал дядя, — это чистая правда. Судьба малого меня ничуть не трогает, никаких выкупов я платить не собираюсь, так что по мне хоть на мыло его пускайте.
   — Черт побери, сэр, родная кровь — не шутка! — вскричал Алан. — Как можно отринуть братнина сына, ведь это стыд и позор! А коли вы и решитесь на это, не очень-то, я полагаю, вас будут жаловать — в здешних краях, если прознают.
   — Меня и так не очень жалуют, — сказал Эбенезер. — Да и потом, откуда людям дознаться? Конечно уж, не от меня и не от вас или от ваших родичей. Так что пустой это разговор, мил человек.
   — Тогда, значит, сам Дэвид расскажет, — сказал Алан.
   — Это как же? — встревожился дядя.
   — А вот так, — сказал Алан. — Мои родичи, понятно, племянничка вашего продержат лишь до тех пор, пока есть надежда за него выручить деньги, а коль такой надежды нет, я больше чем уверен, его отпустят на все четыре стороны, и пропади он пропадом!
   — Нет, эдак тоже ни к чему, — сказал дядя. — Меня это не особо устроит.
   — Так я и знал, — сказал Алан.
   — Это отчего же? — спросил Эбенезер.
   — Ну как же, мистер Бэлфур, — отвечал Алан. — По всему, что мне довелось слыхать, тут дело могло повернуться двояко: либо вы дорожите Дэвидом и согласитесь уплатить, чтобы он — к вам вернулся, либо по очень веским причинам его присутствие вам нежелательно, и вы уплатите, чтоб мы его держали у себя. Похоже, что первого не наблюдается, ну, значит, быть второму, а для меня это благая весть — в моей же мошне прибавится, да и родные не будут внакладе.
   — Что-то я не уразумею, — сказал дядя.
   — Правда? — сказал Алан. — Ну, поглядите: малый вам тут не надобен; как бы вы желали с ним распорядиться и сколько за это заплатите?
   Дядя не отозвался, только беспокойно поерзал на месте.
   — Так вот что, сэр! — вскричал Алан. — Было бы вам известно, я дворянин; я ношу королевское имя; я не бродячий торговец какой-нибудь, чтоб обивать у вас пороги. Иль вы дадите мне учтивый ответ, причем сей же час, или, клянусь скалами Гленко, я все кишки" из вас выпущу.
   — Эй, уважаемый, полегче! — возопил дядя, с трудом поднимаясь на ноги. — Какая муха вас укусила? Я же простой человек, а не учитель танцев, и я, ей-ей, стараюсь соблюдать учтивость. Это вы такую дичь порете, что стыдно слушать. Кишки выпустит, ишь ты, какой скорый! — огрызнулся дядя.
   — А как насчет моего мушкетона?
   — Что значит порох в ваших дряхлых руках против блестящей стали в руке Алана? — отвечал мой друг. — То же, что сонная улитка противу быстрокрылой ласточки. Вам не успеть курок нашарить своим неуклюжим пальцем, как рукоятка моей шпаги затрепещет на вашей груди.
   — Э, уважаемый, да кто же спорит? — сказал дядя. — Извольте, будь по-вашему, я вам ни в чем не поперечу. Только скажите, что вам надобно, и увидите, мы с вами мигом поладим.
   — Я, сэр, хочу лишь одного, — сказал Алан, — чтобы со мною не юлили. Ну, словом, коротко и ясно: убить вам мальчишку или держать под замком?
   — Ах ты, грехи какие! — всполошился Эбенезер. — Ах, грехи! И как это язык поворотится!
   — Убить или оставить в живых? — повторил Алан.
   — В живых оставите, в живых! — причитал дядюшка. — И никаких кровопролитий, сделайте милость.
   — Что ж, это как угодно, — сказал Алан. — Только так обойдется дороже.
   — Дороже? — закричал Эбенезер. — Неужто вы не погнушаетесь осквернить руки преступлением?
   — Ха! — бросил Алан. — Все едино, то и другое преступление. Зато убить было бы проще, быстрее и верней. А содержать малого — дело хлопотное, мороки не оберешься.
   — Я все же предпочту, чтоб он остался жив, — сказал Эбенезер. — Я никогда к нечистым делам не был причастен, и для того, чтобы потрафить дикому горцу, начинать не собираюсь.
   — Глядите, совестливый какой… — насмешливо обронил Алан.
   — Я человек твердых убеждений, — просто сказал Эбенезер. — А если мне за то приходится платить, я расплачиваюсь. К тому же, — прибавил он, — не забывайте, что юнец — сын моего родного брата.
   — Хм, ну-ну, — сказал Алан. — Тогда потолкуем насчет цены. Назвать ее довольно затруднительно, сперва придется выяснить кой-какие незначащие обстоятельства. Недурно бы узнать, к примеру, сколько вы дали в задаток Хозисону.
   — Хозисону? — ошеломленно вскричал дядя. — За что?
   — А чтоб похитил Дэвида, — сказал Алан.
   — Ложь это, наглая ложь! — завопил дядя. — Никто его не похищал. Это вам бессовестно налгали. Похитил! Да ни в жизнь!
   — Если его и не похитили, не наша с вами в том заслуга, — сказал Алан. — И не Хозисона, если верить тому, что он сказал.
   — То есть как это? — вскричал Эбенезер. — Значит, Хозисон вам все рассказал?
   А ты как думал, дубина ты старая! — закричал Цуан. — Откуда же еще мне знать об этом? Мы с Ходаисоном заодно, он со мной в доле — теперь сами видите, есть ли вам польза лгать… Да, прямо скажу, почтенный, дурака вы сваляли, что того морячка так основательно посвятили в свои дела. Но о том поздно горевать: что посеешь, то и пожнешь. Вопрос в другом: сколько вы ему заплатили?
   — А сам он вам не сказывал? — спросил дядя.
   — Уж это мое дело, — ответил Алан.
   — Ну, все едино, — сказал дядя. — Что бы он там ни плел, то наглая ложь, а правда, как перед господом богом, вот она: заплатил я ему двадцать фунтов. Но скажу начистоту: помимо этого, ему предназначалась выручка, когда запродаст малого в Каролине, а это был бы кус пожирней, но уж не из моего кармана, понятно?
   — Благодарю вас, мистер Томсон. Этого совершенно довольно, — молвил стряпчий, выходя из-за угла. — Вечер добрый, мистер Бэлфур, — прибавил он с изысканной любезностью.
   — Добрый вечер, дядя Эбенезер, — сказал и я.
   — Славная выдалась погодка, мистер Бэлфур, — прибавил, в свой черед, Торренс.
   Ни слова не сказал мой дядя, ни словечка, а как стоял, так и плюхнулся на верхнюю ступеньку и вытаращил на нас глаза, точно окаменев. Алан незаметно вынул у него из рук мушкетон; стряпчий же, взяв его под локоть, оторвал от порога, повел на кухню (следом вошли и мы) и усадил на стул возле очага, где еле теплился слабый огонек.
   В первые мгновения мы все стояли и глядели на него, торжествуя, что дело завершилось столь успешно, однако же и с долей жалости к посрамленному противнику.
   — Полно, мистер Эбенезер, полно, — промолвил стряпчий, — не нужно отчаиваться, я обещаю, что мы вам предъявим мягкие условия. А пока дайте-ка ключ от погреба, и Торренс в честь такого события достанет нам бутылочку вина из запасов вашего батюшки. — Он повернулся и взял меня за руку. — Мистер Дэвид, — сказал он, — я вам желаю всяческих радостей от этой доброй и, я полагаю, вполне вами заслуженной перемены в судьбе. — Вслед за тем он не без лукавства обратился к Алану: — Мистер Томсон, позвольте выразить вам мое восхищение: вы свою роль провели с незаурядным искусством, и лишь одно я не вполне себе уяснил. Вас, как я понимаю, зовут Джеме или Карл? А если нет, значит, Георг?
   — Отчего же, сэр, я непременно должен зваться каким-то из этих трех имен? — воинственно произнес Алан и весь подобрался, словно бы учуяв обиду.
   — Да нет, сэр, просто вы помянули про королевское имя, — невинно отозвался Ранкилер. — А так как короля Томсона до сих пор не бывало — во всяком случае, моих ушей слава о нем не достигла, — я рассудил, что, очевидно, вы имеете в виду то имя, которое вам дали при крещении.
   Удар пришелся по больному месту; и не скрою, Алан принял его тяжело. Ни слова не сказав в ответ, он отошел в дальний угол кухни, сел и нахохлился; и только после того, как к нему подошел я, пожал ему руку и стал благодарить, сказав, что главная заслуга в моем торжестве принадлежит ему, он улыбнулся краем рта и согласился примкнуть к нашему обществу.
   К тому времени уж был затоплен очаг и откупорена бутылка вина, а из корзины извлечена добрая снедь, которой мы с Торренсом и Аланом принялись отдавать должное; стряпчий же с дядюшкой уединились для переговоров в соседней комнате. Целый час совещались они при закрытых дверях; к исходу этого срока они пришли к соглашению, а после дядя с племянником по всей форме приложили к нему руку. Его условия обязывали дядю уплатить вознаграждение Ранкилеру за посредничество, а мне ежегодно выплачивать две трети чистого дохода от имения Шос.
   Так обездоленный бродяга из баллады вступил в свои владения; в ту ночь я улегся спать на кухонные сундуки состоятельным человеком, отпрыском знатной фамилии. Алан, Торренс и Ранкилер безмятежно похрапывали на своих жестких постелях; я же — хоть столько дней и ночей валялся под открытым небом в грязи иль на камнях, зачастую на голодное брюхо, да еще в страхе за свою жизнь — был этой переменой к лучшему выбит из колеи, как ни одним ударом судьбы, и пролежал до самого рассвета, глядя, как пляшут на потолке тени от огня, и обдумывая будущее.