Стругацкий Аркадий Натанович. Возвращение

   — За два месяца у меня ничего не пропало, — сказал Лю. — Правда, я все держу в куполе… И потом, у меня киберы. И все время дым и треск.
   — Ладно, — сказал Фокин поднимаясь. — Пойдем работать, Танечка. Подумаешь, башмаки!
   Они ушли, и Комов принялся собирать посуду.
   — Сегодня же вечером, — сказал Лю, — я поставлю вокруг вас охрану.
   — Пожалуй, — отозвался Мбога задумчиво. — Но я предпочел бы сначала сам. Гена, сейчас я лягу спать, а ночью устрою небольшую засаду.
   — Хорошо, доктор Мбога, — сказал Комов неохотно,
   — Тогда я, с вашего разрешения, тоже приду, — предложил Лю.
   — Приходите, — согласился Мбога. — Но без киберов, пожалуйста.
   С соседней крыши донесся взрыв негодования,
   — Борис, Борис, я же просила тебя разложить тюки в порядке сборки!
   — А я что сделал? Я и разложил!
   — Это называется в порядке сборки? Индекс «Е-7», «А-2», «В-16»… Снова «Е»!..
   — Танечка!.. Честное слово… Товарищи! — обиженно завопил Фокин через улицу. — Кто перепутал тюки?
   — Вот! — крикнула Таня. — А тюка «Е-9» вообще нет!
   Мбога тихонько сказал:
   — Миссус, а у нас простыня пропала!
   — Что? Ищите хорошенько! — крикнул Комов. Он спрыгнул с крыши и побежал к Фокину и Тане.
   Мбога проводил его глазами и стал смотреть на юг, за реку. Было слышно, как Комов на соседней крыше сказал:
   — Что, собственно, пропало?
   — ВЧГ, — ответила Таня.
   — Ну, и что вы раскудахтались? Соберите новый.
   — На это два дня уйдет.
   — Тогда что ты предлагаешь?
   — Резать надо, — сказал Фокин. На крыше воцарилось молчание.
   — Глядите, товарищ Лю, — проговорил вдруг Мбогат Он стоял и, прикрывшись от солнца, смотрел на реку.
   Лю повернулся. Зеленая равнина за рекой пестрела черными пятнами. Это были спины «бегемотов», и их было очень много. Лю и в голову не приходило, что за рекой так много «бегемотов». Черные пятна медленно двигались на юг.
   — Они уходят, — сказал Мбога. — Прочь от города, за холмы.
 
   Комов решил ночевать под открытым небом. Он вытащил из палатки свою постель и улегся на крыше, заложив руки за голову.
   Небо было черно-синее, из-за горизонта на востоке медленно выползал большой зеленовато-оранжевый диск с неясными краями — Пальмира, луна Леониды. С темной равнины за рекой доносились приглушенные протяжные крики; должно быть, кричали птицы. Над базой вспыхивали короткие зарницы и что-то негромко скрежетало и потрескивало.
   «Надо ставить ограду, — думал Комов. — Обнести город проволокой и пустить ток, не очень сильный. Впрочем, если это птицы, то ограда не поможет. А скорее всего, это птицы. Такой громадине ничего не стоит утащить тюк. Ей, наверное, ничего не стоит утащить и человека. Ведь был же случай, когда на Пандоре крылатый дракон подхватил человека в скафандре высшей защиты, а это полтора центнера. Так оно и идет — сначала башмачки, потом тючок… И на весь отряд — один карабин! Почему Леонид Андреевич был так против оружия? Конечно, надо было стрелять тогда — по крайней мере, отпугнули бы их… Почему доктор не стрелял? Потому что ему „показалось“… И я сам бы не выстрелил, потому что мне тоже „показалось“… А что мне, собственно, показалось? — Комов сильно потер ладонью сморщенный от напряжения лоб. — Огромные птицы, очень красивые птицы, и как они летели!.. Какой бесшумный, легкий и правильный полет… Что ж, даже охотники иногда жалеют дичь, а я даже не охотник».
   Среди мигающих звезд неторопливо прошло через зенит яркое белое пятнышко. Комов приподнялся на локтях, следя глазами за ним. Это был «Подсолнечник» — полуторакилометровый десантный звездолет сверхдальнего действия. Сейчас он обращался вокруг Леониды на расстоянии двух мегаметров от поверхности. Стоит подать сигнал бедствия, и оттуда придут на помощь. Но стоит ли подавать сигнал бедствия? Пропала пара башмаков, два тюка, и что-то показалось начальнику. Благоустроенная планета!
   Белое пятнышко потускнело и скрылось — «Подсолнечник» ушел в тень Леониды. Комов снова улегся и заложил руки за голову. «Не слишком ли благоустроенная? — подумал он. — Теплые зеленые равнины, душистый воздух, идиллическая речка без крокодилов… Может быть, это только ширма, за которой действуют какие-то непонятные силы? Или все гораздо проще? Танька потеряла башмаки где-нибудь в траве; Фокин, как известно, растяпа, и пропавшие тюки лежат сейчас где-нибудь под грудой деталей экскаватора. То-то он сегодня весь день бегал, воровато озираясь, от штабеля к штабелю».
   Кажется, Комов задремал, а когда проснулся, Пальмира стояла уже высоко. Из палатки, где спал Фокин, раздавалось чмоканье и всхрапывание. На соседней крыше шептались.
   — …Как только трос оборвался, мы улетели, а Костя остался внизу. Он гнался за нами и кричал, чтобы мы остановились, затем назначил меня капитаном и приказал, чтобы я остановился. Я, конечно, сразу стал править на релейную мачту. Там мы повисли и провисели всю ночь. И всю ночь мы орали друг на друга — идти Косте к учителю или нет. Костя мог пойти, но не хотел, а мы хотели, но не могли, а утром нас заметили с аэробуса и сняли.
   — А я была девочка тихая и всегда очень боялась всяких механизмов. Киберов вот до сих пор боюсь.
   — Киберов не нужно бояться, Танюша. Они добрые.
   — Я их не люблю. Неприятно, что они какие-то и живые и неживые…
   Комов повернулся на бок и поглядел. Таня и Лю сидели на соседней крыше, свесив ноги. «Воробышки, — подумал Комов. — А завтра весь день зевать будут».
   — Татьяна, — сказал он вполголоса, — пора спать.
   — Не хочется, — отозвалась Таня. — Мы по берегу гуляли. (Лю смущенно задвигался.) — Очень хорошо на реке. Луна, и рыба играет.
   Лю сказал:
   — Э-э… А где доктор Мбога?
   — Доктор Мбога на работе, — сказал Комов.
   — А правда, Гуан-чэн, — обрадовалась Таня. — Пошли искать доктора Мбога!
   «Безнадежна», — подумал Комов и повернулся на другой бок. На крыше продолжали шептаться. Комов решительно поднялся, собрал постель и вернулся в палатку. В палатке было очень шумно — Фокин спал вовсю. «Растяпа ты, растяпа! — подумал Комов, устраиваясь. — Вот в такую-то ночь и ухаживать. А ты усы отрастил и думаешь, что дело в шляпе». Он закутался в простыню и моментально заснул.
   Оглушительный грохот подбросил его на постели. В палатке было темно. Ду-дут! Ду-дут! — прогремели еще два выстрела.
   — Это еще что такое? — заорал в темноте Фокин. — Кто здесь?
   Послышался короткий заячий вскрик и торжествующий вопль Фокина:
   — Ага-а! Сюда, ко мне!
   Комов запутался в простыне и никак не мог подняться. Он услышал тупой удар, Фокин ойкнул, и сейчас же что-то темное и маленькое мелькнуло и пропало в светлом треугольнике выхода. Комов рванулся вслед. Фокин тоже рванулся вслед, и они с размаху стукнулись головами. Комов скрипнул зубами и наконец вылетел наружу. Крыша напротив была пуста. Оглядевшись, Комов увидел, что Мбога бежит в траве вдоль улицы к реке, а за ним по пятам бегут, спотыкаясь, Лю и Татьяна. И еще одну вещь заметил Комов: далеко перед Мбога кто-то бежит, раздвигая на ходу траву. Бежит гораздо быстрее, чем Мбога. Мбога остановился, поднял одной рукой карабин дулом кверху и выстрелил еще раз. След в траве вильнул в сторону и исчез за углом крайнего здания. И через секунду оттуда, широко и легко взмахивая огромными крыльями, поднялась белая в лунном свете птица.
   — Стреляйте! — заорал Фокин.
   Он уже мчался вдоль улицы и падал через каждые пять шагов. Мбога стоял неподвижно, опустив карабин, и, задрав голову, следил за птицей. Птица сделала плавный бесшумный круг над городом, набирая высоту, и полетела на юг. Через минуту она исчезла. И тогда Комов увидел, как совсем низко над базой пролетели еще птицы — три, четыре, пять… Пять огромных белых птиц взмыли над местом работ киберов и исчезли.
   Комов спустился с крыши. Мертвые параллелепипеды зданий отбрасывали на траву густые черные тени. Трава казалась серебристой. Что-то звякнуло под ногой. Комов нагнулся. В траве блеснула гильза. Комов пересек уродливую тень вертолета.
   Послышались голоса. Мбога, Фокин, Лю и Таня неторопливо шли навстречу.
   — Я держал его в руках! — возбужденно говорил Фокин. — Но он треснул меня по лбу и вырвался. Если бы он меня не треснул, я бы его не выпустил! Он мягкий и теплый, вроде ребенка. И голый…
   — Мы тоже его чуть не поймали, — сказала Таня, — но он превратился в птицу и улетел.
   — Ну-ну, — сказал Фокин. — «Превратился в птицу»…
   — Действительно, — подтвердил Лю. — Он свернул за угол, и оттуда сразу же вылетела птица.
   — Ну и что? — заявил Фокин. — Он спугнул птицу, а вы рты разинули.
   — Совпадение, — сказал Мбога.
   Комов подошел к ним, и они остановились.
   — Что, собственно, произошло? — спросил Комов.
   — Я его уже держал, — заявил Фокин, — но он треснул меня по лбу.
   — Это я уже слыхал, — сказал Комов. — С чего все началось?
   — Я сидел в тюках, в засаде, — сказал Мбога, — и увидел, что кто-то ползет в траве прямо посреди улицы. Я хотел поймать его и вышел навстречу, но он заметил меня и повернул назад. Я увидел, что мне не догнать его, и выстрелил в воздух. Мне очень жалко, Гена, но, кажется, я напугал их.
   Воцарилось молчание. Потом Фокин спросил с недоумением:
   — А что вам, собственно, жалко, доктор Мбога?
   Мбога ответил не сразу. Все ждали.
   — Их было по крайней мере двое, — сказал он. — Одного обнаружил я, другой был у вас в палатке. Но, когда я пробегал мимо вертолета… Вот что, — закончил он неожиданно: — надо пойти и посмотреть. Наверное, я ошибаюсь.
   Мбога неслышно зашагал к лагерю. Остальные, переглянувшись, двинулись за ним. У здания, на котором стоял вертолет, Мбога остановился.
   — Где-то здесь, — сказал он.
   Фокин и Таня немедленно полезли в черную тень под стену. Лю и Комов сверху вниз выжидательно смотрели на Мбога. Мбога думал.
   — Ничего здесь нет! — сказал Фокин сердито.
   — Что же я видел?.. Что же я видел?.. — бормотал Мбога. — Что же я увидел?
   Раздраженный Фокин вылез из-под стены. Черная тень лопастей вертолета скользнула по его лицу.
   — А! — сказал Мбога громко. — Странная тень! Мбога бросил карабин и с разбегу прыгнул на стену.
   — Прошу вас! — сказал он с крыши.
   На крыше за фюзеляжем вертолета, словно на витрине магазина, были аккуратно разложены вещи. Здесь был ящик с маслом, тюк с индексом «Е-9», пара башмаков, карманный микроэлектрометр в пластмассовом футляре, четыре нейтронных аккумулятора, ком застывшего стеклопласта и черные очки.
   — А вот и башмаки, — удивилась Таня. — И очки. Я их вчера утопила в речке…
   — Да-а-а… — сказал Фокин и осторожно огляделся. Комов словно очнулся.
   — Лю! — быстро сказал он. — Мне необходимо немедленно связаться с «Подсолнечником». Фокин, Таня, сфотографируйте эту выставку! Через полчаса я вернусь.
   Он спрыгнул с крыши и торопливо пошел, потом побежал по улице к базе. Лю молча последовал за ним.
   — Что же это?! — завопил Фокин.
   Мбога опустился на корточки, вытащил маленькую трубку, не торопясь раскурил ее и сказал:
   — Это люди, Боря. Красть вещи могут и звери, но только люди могут возвращать украденное.
   Фокин попятился и сел на колесо вертолета.
 
   Комов вернулся один. Он был очень возбужден и высоким, металлическим голосом приказал немедленно сворачивать лагерь. Фокин сунулся было к нему с вопросами. Он требовал объяснений. Тогда Комов тем же металлическим голосом процитировал:
   — «Приказ капитана звездолета „Подсолнечник“. В течение трех часов свернуть синоптическую базу-лабораторию и археологический лагерь, демобилизовать все кибернетические системы, всем, включая атмосферного физика Лю, вернуться на борт „Подсолнечника“.
   От удивления Фокин повиновался и принялся за работу с необычайным усердием.
   За два часа вертолет сделал восемь рейсов, а грузовые киберы протоптали от базы до бота широкую дорогу в траве. От базы остались только пустые постройки, все три системы кибернетических роботов-строителей были загнаны в помещение склада и полностью депрограммированы.
   В шесть часов утра по местному времени, когда на востоке загорелась зеленая заря, выбившиеся из сил люди собрались у бота, и тут наконец Фокина прорвало.
   — Ну хорошо, — начал он зловещим сиплым шепотом, — ты, Геннадий, отдавал нам приказания, и я их честно выполнял. Но, прах побери, я хочу наконец узнать, зачем мы отсюда уходим? Как! — завопил он вдруг фальцетом, картинно выбросив руку. (Все вздрогнули, а Мбога выронил из зубов трубочку.) -Как! В течение трех веков искать Братьев по Разуму и позор-рно бежать, едва их обнаружив? Лучшие умы человечества…
   — Борис, Борис!.. — Таня укоризненно покачала головой.
   — Ничего не понимаю! — проговорил Фокин сиплым шепотом.
   — Вы думаете, Борис, что мы способны представлять лучшие умы человечества? — спросил Мбога.
   Комов угрюмо пробормотал:
   — Сколько мы здесь напакостили! Сожгли целое поле, топтали посевы, развели пальбу… А в районе базы…— Он махнул рукой.
   — Но кто мог знать? — сказал Лю виновато.
   — Да, — произнес Мбога, — мы сделали много ошибок. Но я надеюсь, что они нас поняли. Они достаточно цивилизованны для этого.
   — Да какая это цивилизация! — воскликнул Фокин. — Где машины? Где орудия труда? Где города, наконец?
   — Да замолчи ты, Борис! — сказал Комов. — «Машины… города»!.. Хоть теперь-то раскрой глаза! Мы умеем летать на птицах? У нас есть медоносные монстры, которые к тому же дают мясо с живого тела? Давно ли у нас был уничтожен последний комар? Машины…
   — Биологическая цивилизация, — произнес Мбога.
   — Как? — спросил Фокин.
   — Биологическая цивилизация. Не машинная, а биологическая. Селекция, генетика, дрессировка. Кто знает, какие силы покорили они? И кто скажет, чья цивилизация выше?
   — Представляешь, Борька, — сказала Таня, — дрессированные бактерии!
   Фокин яростно крутил ус.
   — И уходим мы отсюда потому, — сказал Комов, — что никто из нас не имеет права взять на себя ответственность первого контакта.
   «Ах, как жалко уходить отсюда! — думал он. — Ужасно жалко. Не хочу уходить. Хочу разыскать их. Поговорить с ними, поглядеть, какие они. Целое человечество! Не какие-нибудь безмозглые ящеры, не улитки какие-нибудь, а человечество. Целый мир, целая история… А у вас были войны и революции? А что у вас сначала было — пар или электричество? А в чем у вас смысл жизни? А сколько языков на Леониде? А можно взять у вас что-нибудь прочитать? Первый опыт сравнительной истории человечеств… И нужно уходить. Ай-яй-яй, как не хочется уходить!.. Но на Земле уже пятьдесят лет существует Комиссия по Контактам. Пятьдесят лет изучают сравнительную психологию рыб и муравьев и спорят, на каком языке сказать первое „э“! Только теперь над комиссией уже ке посмеешься. Работать им придется явно в поте лица. Интересно, кто-нибудь из них предвидел биологическую цивилизацию? Наверное. Чего они там только не предвидели. Счастливчики!»
   Мбога сказал:
   — Какой все-таки удивительно проницательный человек Горбовский! Он явно что-то чувствовал.
   — Да, — сказала Таня. — Страшно подумать, что бы здесь Борька наделал, будь у нас оружие!
   — Почему обязательно я? — возмутился Фокин. — А ты? Кто купаться ходил с электрическим резаком?
   — Все мы хороши, — сказал Лю со вздохом. Комов поглядел на часы.
   — Старт через двадцать минут, — объявил он. — Прошу по местам.
   Мбога задержался в кессоне и оглянулся. Белая звезда ЕН 23 уже поднялась над зелеными равнинами Леониды. Пахло влажной травой, теплой землей и свежим медом. Над далекими холмами неподвижно повисли белые растрепанные облака.
   Да, — произнес Мбога, — необычайно благоустроенная планета. Разве природе под силу создать такую?
 

Глава пятая.
Какими вы будете

 

 

Какими вы будете

   Океан был как зеркало. Вода у прибрежных камней была такая спокойная, что темно-зеленые мочала водорослей на дне, обычно колеблющиеся, висели в глубине неподвижно.
   Кондратьев завел субмарину в бухту, поставил ее впритык к берегу и сказал:
   — Приехали.
   Пассажиры зашевелились.
   — Где мой киноаппарат? — спросил Женя Славин.
   — Я на нем лежу, — отозвался Горбовский слабым голосом. — Мне очень неудобно. Можно, я вылезу?
   Кондратьев распахнул люк, и все увидели ясное голубое небо. Горбовский вылез первым. Он сделал по камням несколько неверных шагов, остановился и пошевелил носком сухой плавник.
   — Как здесь хорошо! — вскричал он. — Как мягко! Можно, я лягу?
   — Можно, — сказал Женя.
   Он тоже выбрался из люка и сладко потягивался. Горбовский сейчас же лег.
   Кондратьев сбросил якорь.
   — Лично я, — сказал он, — лежать на плавнике не советую. Там всегда несметно песчаных блох.
   Женя, неестественно растопырившись, стрекотал киноаппаратом. Он снимал командира звена субмарин в момент возвращения из ответственной операции. 
   — Сделай лицо, — строго приказал он.
   Кондратьев сделал лицо.
   — Ну что ты в самом деле! — обиделся Женя и опустил аппарат.
   — Я не все понял насчет блох, — подал голос Горбовский. — Они что, Сергей Иванович, прыгают? Или могут укусить?
   — Могут и укусить, — ответил Кондратьев. — Да оставь ты меня в покое, Евгений! Вот вернемся на базу, тогда и снимай хоть до белых пятен. Собирай плавник и разводи костер.
   Он полез в люк и достал ведро. Женя сел на корточки и стал брезгливо копаться в плавнике двумя пальцами, выбирая щепки покрупнее. Горбовский с интересом следил за его манипуляциями.
   — И все-таки, Сергей Иванович, я не все понял насчет блох.
   — Они прогрызают кожу, — пояснил Кондратьев, ополаскивая ведро техническим спиртом.
   — Да, — сказал Горбовский и перевернулся на спину. — Это ужасно.
   Кондратьев набрал в ведро пресной воды из запасов на субмарине и спрыгнул на берег. Молча и ловко он собрал плавник, разжег костер, подвесил ведро над костром и достал из своих необъятных карманов леску, крючок и коробку с наживкой. Женя подошел с горстью щепок.
   — Следи за костром, — приказал Кондратьев. — Я наловлю окуньков. Я мигом.
   Прыгая с камня на камень, он перебрался на большую замшелую скалу, выступавшую из воды в двадцати шагах от берега, повозился там немного и застыл. Утро было-тихое, солнце, выбравшись из-за горизонта, уставилось прямо в бухточку и слепило глаза. Женя сел по-турецки у костра и стал подкладывать щепочки.
   — Изумительное существо — человек! — произнес вдруг Горбовский. — Проследите его историю за последние сто веков. Какого огромного развития достиг, скажем, производственный сектор! Как расширились области исследовательской деятельности! И с каждым годом появляются всё новые области, новые профессии. Вот я недавно познакомился с одним товарищем. Он учит детишек ходить. Очень крупный специалист. И он рассказал мне, что существует уже очень сложная теория этого дела…
   — Как его фамилия? — быстро спросил Женя и вынул диктофон.
   — Его фамилия… Елена Ивановна. А фамилию я не знаю. Но я не об этом. Я хочу сказать, что вот науки и способы производства все время развиваются, а развлечения, способы отдыха все остаются такими же, как в древнем Риме. Если мне надоест быть звездолетчиком, я могу стать биологом, строителем, агрономом… еще кем-нибудь. А вот если мне, скажем, надоест лежать, что тогда останется делать? Смотреть кино, читать, слушать музыку или еще посмотреть, как другие бегают. На стадионах. И все! И так всегда было — зрелища и игры. Короче говоря, все наши развлечения сводятся в конечном счете к услаждению нескольких органов чувств. Даже, заметьте, не всех. Вот, скажем, никто еще не придумал, как развлекаться, услаждая органы осязания и обоняния.
   — Ну еще бы, — сказал Женя. — Массовые зрелища и массовые осязалища. И массовые обонялища.
   Горбовский тихонько хихикнул.
   — Вот именно, — сказал он. — Обонялища. А ведь будет, Евгений Маркович! Непременно когда-нибудь будет!
   — Так ведь это закономерно, Леонид Андреевич. По-видимому, законы природы таковы, что человек в конечном счете стремится не столько к самим восприятиям, сколько к переработке этих восприятий, стремится услаждать не столько элементарные органы чувств, сколько свой главный воспринимающий орган — мозг, Женя выбрал из плавника еще несколько щепок и подбросил в костер.
   — Отец рассказывал мне, что в его время кое-кто пророчил человечеству вырождение в условиях изобилия. Все-де будут делать машины, на хлеб с маслом зарабатывать не надо, и люди займутся тунеядством. Человечество, мол, захлестнут трутни. Но дело-то как раз в том, что работать гораздо интереснее, чем отдыхать. Трутнем быть просто скучно.
   — Я знал одного трутня, — серьезно сказал Горбовский. — Но его очень не любили девушки, и он начисто вымер в результате естественного отбора. И все-таки я думаю, что история развлечений еще не окончена. Я имею в виду развлечения в старинном смысле слова. И обонялища какие-нибудь будут обязательно. Я хорошо представляю это себе…
   — Сидят сорок тысяч человек, — сказал Женя, — и все как один принюхиваются. Симфония «Розы в томатном соусе». И критики с огромными носами будут писать: «В третьей части впечатляющим диссонансом в нежный запах двух розовых лепестков врывается мажорное звучание свежего лука…»
   — «…В огромном зале лишь немногие смогли удержаться от слез…»
   Когда Кондратьев вернулся со связкой свежей рыбы, звездолетчик и писатель довольно ржали перед затухающим костром.
   — Что это вас так разобрало? — с любопытством осведомился Кондратьев.
   — Радуемся жизни, Сережа, — ответил Женя. — Укрась и ты свою жизнь веселой шуткой.
   — Могу, — сказал Кондратьев. — Сейчас я почищу рыбу, а ты соберешь внутренности и зароешь во-он под тем камнем. Я всегда там зарываю.
   — Симфония «Могильный камень», — сказал Горбовский. — Часть первая, аллегро нон троппо.
   Лицо Жени вытянулось, он замолчал и стал глядеть на роковой камень. Кондратьев взял камбалу, шлепнул ее на плоский камень и вытащил нож. Горбовский с восхищением следил за каждым его движением. Кондратьев одним ударом наискосок отделил голову камбалы, ловко запустил под кожу ладонь и мгновенно извлек камбалу из кожи целиком, словно снял перчатку. Кожу и выпавшие внутренности он бросил Жене.
   — Леонид Андреевич! — позвал он. — Принесите, соли, пожалуйста!
   Горбовский, не говоря ни слова, встал и полез в субмарину. Кондратьев быстро разделал камбалу и принялся за окуней. Куча рыбьих внутренностей перед Женей росла.
   — А где соль? — воззвал Горбовский из люка.
   — В продовольственном ящике, — откликнулся Кондратьев. — Направо.
   — А она не поедет? — с опаской спросил Горбовский.
   — Кто — она?
   — Субмарина. Тут направо пульт управления.
   — Справа от пульта — ящик, — сказал Кондратьев. Было слышно, как Горбовский ворочается в кабине.
   — Нашел! — радостно заявил он. — Все нести? Тут килограммов пять…
   Кондратьев поднял голову:
   — Как так — пять? Там должен быть маленький пакет
   После минутной паузы Горбовский сообщил:
   — Да, действительно. Сейчас несу.
   Он выбрался из люка, держа в вытянутой руке пакетик с солью. Руки у него были в муке. Положив пакетик возле Кондратьева, он со стоном: «О мировая энтропия!..» — приноровился было снова лечь, но Кондратьев сказал:
   — А теперь, Леонид Андреевич, принесите-ка, пожалуйста, лаврового листа.
   — Зачем? — с огромным изумлением спросил Горбовский. — Неужели три взрослых человека не могут обойтись без лаврового листа?
   — Нет уж, — сказал Кондратьев. — Я обещал вам, Леонид Андреевич, что вы хорошо сегодня отдохнете, и вы у меня отдохнете. Ступайте за лавровым листом…
   Горбовский сходил за лавровым листом, а затем сходил за перцем и кореньями, а потом — отдельно — за хлебом. Вместе с хлебом он — в знак протеста — принес тяжеленный баллон с кислородом и язвительно сказал:
   — Вот я принес заодно. На всякий случай, если надо…
   — Не надо, — сказал Кондратьев. — Большое спасибо. Отнесите назад.
   Горбовский с проклятиями поволок баллон обратно. Вернувшись, он уже не пытался лечь. Он стоял рядом с Кондратьевым и смотрел, как тот варит уху. Мрачный корреспондент Европейского информационного центра при помощи двух щепочек относил рыбьи внутренности к могильному камню.
   Уха кипела. От нее шел оглушающий аромат, приправленный легким запахом дыма. Кондратьев взял ложку, попробовал и задумался.
   — Ну как? — спросил Горбовский.
   — Еще чуть соли, — отозвался Кондратьев. — И, пожалуй, перчику. А?
   — Пожалуй, — сказал Горбовский и проглотил слюнку.
   — Да, — решительно сказал Кондратьев. — Соли и перцу.
   Женя кончил таскать рыбьи потроха, навалил сверху камень и отправился мыть руки. Вода была теплая и прозрачная. Было видно, как между водорослями снуют маленькие серо-зеленые рыбки. Женя присел на камень и загляделся. Океан блестящей стеной поднимался за бухтой. Над горизонтом неподвижно висели синие вершины соседнего острова. Все было синее, блестящее и неподвижное, только над камнями в бухте без крика плавали большие черно-белые птицы. От воды шел свежий солоноватый запах.
   — Отличная планета — Земля! — сказал Женя вслух.
   — Готово! — объявил Кондратьев. — Садитесь есть уху. Леонид Андреевич, принесите, пожалуйста, тарелки.