Страница:
— Я погружалась все глубже. Сначала вода была коричневая, как чай, но потом стала густо-черной, и я уже ничего не видела. Я перестала донимать, погружаюсь я или поднимаюсь, но, конечно, я опускалась, потому что поверхность не показывалась. Легким было больно, а уши — ты не представляешь! — как будто в них гвозди забивали.
Ко мне что-то прикасалось, щупальца или усики, нежно-нежно, словно меня ласкало множество маленьких любовников. Потом они стали настойчивее, опутали меня, как веревки, зажали лицо. Я тонула. И, хотя этого я и хотела, я невольно начала бороться. Но, как я ни билась, я только еще больше запутывалась. Наконец я уже не могла пошевелиться. И тут что-то ударило меня по губам.
Оно было мягкое, как перезрелая слива, а величиной с мой кулак. Это и было черное яблоко, я это сразу поняла. Обычно они растут гораздо глубже, но это почему-то оказалось недалеко от поверхности. И я подумала: как сладко умереть с яблоком во рту.
Гвен протянула руку и положила Питеру на колено. Он чуть придвинулся к ней, и она рассеянно стала поглаживать его бедро изнутри.
— Я откусила кусочек. Оно было вовсе не сладкое, нет! Оно было горькое-горькое, восхитительно горькое. Питер закрыл глаза и пробормотал:
— Ну вот, худшее позади.
— Щупальца выпустили меня, и я стала подниматься. Меня переполняла энергия, а вода делалась все светлее, все ярче. Я видела круг яркого света — это была поверхность пруда, и вот по ней пошла рябь…
— А что это за черные яблоки? — спросила Джейн, но никто ей не ответил.
— Я стоял на берегу, и тут она вынырнула. Это было фантастическое зрелище, никто такого не видел! Только что ничего не было, и вдруг прекрасная, обнаженная… — Питеру не хватало слов. — Словно солнце взошло среди ночи.
— А что ты делал на болоте?
— Собирал пиявок для урока фармакологии. Так что с Гвен мне повезло, потому что на ней висели сотни…
— Питер!
— …громадных пиявок, зеленых, золотых, они были везде — на груди, на лице, на ногах — везде! Мы их сто лет снимали.
— Сукин ты сын! Ты же обещал об этом молчать!
— И не думал обещать.
— Я тебе приказывала, а это то же самое. — Она стукнула его в грудь, потом стала щекотать. Он обмяк от смеха, прижавшись к окну. — Негодяй! Предатель! — Карета накренилась. Снаружи была враждебная улица, а внутри — свет, смех, тепло. Джейн чувствовала себя неловко, и все же ей было очень хорошо.
Гвен перестала щекотать Питера. Когда он отдышался, она схватила его руку и начала, причмокивая, облизывать кончики пальцев. — Чего бы ты хотел?
— Она заглянула ему в глаза. — Скажи мне, чего бы тебе сейчас хотелось? Он ответил без всякой надежды:
— Ты знаешь, чего я хочу. Быть с тобой, только вдвоем, вместе, всегда.
Гвен откинулась на сиденье.
— Да, — томно сказала она, — это было бы мило, верно?
Может быть, на Джейн еще действовал порошок — правда, возбуждение прошло, оставив только чувство пустоты и сухости в горле, — но, возможно, порошок имел замедленное дурманящее действие — во всяком случае, Джейн сказала:
— Послушай, ведь жертва должна быть добровольной, правда? Что будет, если ты просто откажешься? Тогда они возьмут вторую прошлогоднюю кандидатку, а вы с Питером будете свободны. Ты сможешь вернуться к нормальной жизни.
Глаза Гвен сверкнули:
— Но я не хочу возвращаться к прежней жизни! Я хочу, чтобы эта жизнь продолжалась без конца.
— Но…
— Ох, да что ты вообще понимаешь! Кто ты такая? Лесовица дремучая! Джейн стало больно.
— Зачем ты так?
Питер знаками просил ее замолчать.
— Ах, теперь мы замечания будем делать! Нечего меня учить! Ты уж подождала бы немножко и тогда говорила бы обо мне что вздумается, так нет, тебе надо оскорблять меня в лицо, пока я еще жива!
— Я…
Гвен зарыдала.
Все получилось ужасно.
— Мы недалеко от Торгового двора. Хочешь, я выйду?
— Да, думаю, так лучше.
Когда карета остановилась, Питер вышел вместе с Джейн и неловко обнял ее. Понизив голос, он сказал:
— У нее это пройдет. Мы немножко потанцуем, а потом поедем ко мне… Не расстраивайся. Утром она будет снова такая, как всегда.
Он улыбнулся печальной, обреченной улыбкой.
— Привет, ребята! Саломе рассеянно кивнула.
— Привет, Сорока! — ответил Хебог. — Это Крысобой меня так называет. Мне больше нравится Джейн.
— Что там у вас случилось? — с любопытством спросил Хебог. — Ты с ним больше не ходишь?
Собрав все свое самообладание, Джейн ответила металлическим голосом:
— Крысобой и я никогда не «ходили» вместе, ни в каком смысле, виде или форме. Мы дружили одно время, но больше мы не друзья. И, даст Богиня, дружить не будем.
— Да, он так и сказал, что вы расплевались. Джейн не успела найти достойный ответ. Заговорила Саломе:
— Слушай, ты давно видела Скакуна-и-Свинтуса? У них сейчас на двоих три с половиной глаза. То есть глаза три, но у среднего две радужки, каряя и голубая. Ужас!
Они еще посплетничали, а потом Джейн сказала:
— Мне нужно что-нибудь для Гвен. У нее плохое настроение, хочу ее немножко порадовать.
— Например, свитером? — спросил Хебог. Саломе ткнула его пальцем под ребро.
— Да нет, хотелось бы что-нибудь более праздничное. Украшение, может быть. Гвен обожает украшения.
— Скоро начнутся холода. Свитер был бы практичнее.
— Поищи в «Доме Оберона», — предложила Саломе. — Там самые лучшие украшения. — Она бросила быстрый взгляд на запястье, на котором не было никаких часов. — Ой, поздно как! Нам пора бежать!
Конечно, в такой одежде, как у нее, зайти в «Дом Оберона» было немыслимо. Прежде всего пришлось украсть блузку получше. После некоторых колебаний она выбрала шелковую с муаровыми разводами, персикового цвета. Брюки могли бы сойти, будь у нее приличные туфли, а не стоптанные кеды, а воровать туфли — пустое дело: без примерки никогда не будут по ноге. Поэтому она решила спереть дорогие джинсы. Кроме того, нужны были сумочка, хорошая косметика и шарф — из тех, безумно, неестественно дорогих, даже если учитывать ручную работу и прочее. Ко всему этому побольше бижутерии и черные очки помоднее — и тогда даже самый опытный и недоверчивый продавец, только взглянув на нее, сразу решит: полукровка, эльфийское отродье.
Все это заняло у нее полных три дня субъективного времени. Нельзя же было все время вертеться у прилавков, это могло привлечь внимание охранников. Приходилось воровать пищу. Одна только Богиня знала, сколько раз ей пришлось заходить в туалет для переодевания, пока она не приняла нужный вид.
Но дело того стоило. Когда она вошла в «ДО», продавщица-ореада чуть не сломала ногу, когда бросилась к ней, боясь, что другие продавцы перехватят. Джейн сообщила, что ее интересует, и ореада проводила ее к третьей по роскоши витрине, отперла витрину и откинула крышку, чтобы Джейн могла рассмотреть товар.
Пресыщенно и лениво Джейн вела пальцем по брошкам — и вдруг на одной задержалась.
Круглая серебряная брошь изображала луну в четвертой фазе — с изрытой кратерами яркой четвертушкой и путаницей блестящий линий на темной стороне. При ближайшем рассмотрении оказалось, что сложнейший узор этих линии не нарисован, а тончайшим образом вырезан, образуя лабиринт, по которому свободно может скользить небольшой изумрудик, похожий на яркую слезу. Джейн поддела его единственным своим необкусанным ногтем и повела по запутанному пути через ночной мрак. «Гвен будет в восторге», — подумала она.
Продавщица назвала цену.
— О, — с сожалением сказала Джейн, — боюсь, что на этой неделе не получится. Мама покупает корову. — Ореада стала закрывать витрину. Джейн, глядя в сторону, спросила: — А вон те бусы, из черного коралла, они дешевле?
Когда продавщица посмотрела на бусы, Джейн протянула руку за спину, туда, где, как она точно запомнила, лежала брошь, и схватила ее. Опускающийся край витрины легонько, будто крылом бабочки, задел пальцы. Брошка упала в задний карман джинсов. — Да, намного дешевле.
— Тогда мне их не надо!
Джейн позволила ореаде продемонстрировать еще две витрины, после чего вежливо, но твердо сказала, что подумает.
У священного источника она подобрала медную монетку на счастье, хорошенько огляделась по сторонам и выудила брошку из кармана.
Чья-то рука схватила и сжала ее руку, вдавив брошь в ладонь. Булавка больно вонзилась в кожу.
— Попалась! — сказал Сучок.
— Ой! — Джейн вырвала руку и пососала ранку. — Дурак! До крови поцарапал!
— Не думай отпираться. — Он уставил на нее свои вытаращенные глаза. — Мы давно знали, что ты воруешь. Кошкодав не зря говорил, мы с тебя глаз не спускаем.
Джейн молчала.
— Мне вообще-то не обязательно было ловить тебя с поличным. Я мог просто сказать, что видел, как ты что-то стащила. Мне бы поверили. — Он взял ее за подбородок и заставил смотреть ему в глаза. — Думаешь, нет?
Она сбросила его руку.
— Тогда зачем тратить слова?
— Чтобы ты поняла, как это серьезно. Вообще-то у меня есть предложение.
— Что еще за предложение?
— Мы с тобой похожи. — Он так долго молчал, что Джейн задумалась — может, он уже все сказал, а она по глупости не поняла.
— Я не… — начала она, но тут он заговорил снова:
— Мы с тобой оба изгои, мы на них на всех не похожи. Мы можем делать такое, что они никогда не смогут. Ты же ведь это знаешь, правда?
Она в недоумении покачала головой.
Его выпученные глаза, круглые, как морские камешки, без выражения таращились на нее. От него пряно пахло потом.
— «Есть вещи поинтереснее воровства, — сказал он. — Я тебя научу. — Он наклонился к ней и втянул носом воздух. — Ты знаешь, о чем я. Носом чую, что знаешь.
Джейн видела, что он говорит серьезно.
— Ты хочешь, чтобы я… чтобы я стала такой, как ты?
— Стукачкой? Да! Предложение такое. Я не доношу, что ты воруешь. Ты получаешь стипендию. Я буду твоим наставником. Ты делаешь то, что я тебе говорю. — Джейн смотрела на него с ужасом, он на нее — уверенно и спокойно.
— Это очень просто. Ты выдашь Саломе и этого гнома, скажешь секретарше, чем они занимаются. Я скажу им, что ты исправилась. Они поверят. Они всему верят, что я им говорю.
— Ни за что я не стану доносить на друзей!
— Ну так я донесу.
И опять Джейн видела, что он говорит правду. Хебог и Саломе пострадают в любом случае. Но, если она согласится на его предложение, будет хоть какая-то польза для нее самой.
— И для верности ты мне скажешь свое имя, а я тебе скажу свое.
— Но это… — «невозможно», хотела она сказать.
— Это навсегда? Да, я знаю. — Он смотрел на нее не мигая, опустив руки по швам. — Можешь поступить в университет, если хочешь. Я поеду с тобой. Куда ты поедешь, там и я буду, ближе, чем самый близкий друг. Мы будем читать одни и те же книги, есть из одной тарелки. Спать в одной постели.
Только сейчас, мгновенным прозрением, Джейн поняла, как Сучок одинок. Товарищи боялись и ненавидели его, начальники терпели, но не уважали. Он был настолько выключен изо всех нормальных отношений, что и сейчас не понимал, как ему нужно с ней разговаривать — угрожал, когда надо было убеждать, запугивал, когда надо было улыбаться. Его предложение, конечно же, было искренним.
— Нет, никогда! — почти выкрикнула она. Он оглядел ее с ног до головы. Она дрожала. Он понюхал ее волосы, наклонился и понюхал колени и — она отскочила — промежность.
— Ты еще ничего не решила,
— сказал он. — Даю тебе время до завтрашнего утра. Я носом твое решение учую. — Он показал ей брошку-луну — Джейн совсем о ней забыла — и добавил: — А это я возьму как залог. Он сунул брошку за щеку, повернулся и ушел.
Меланхтон молчал.
Границу жизненного пространства мерионов обозначали бледно-фиолетовые огни. В темноте двигались машины. Дракон упорно глядел в землю, не желая разговаривать, но Джейн чувствовала подспудные вихревые токи, электромагнитный резонанс гнева. Она знала его имя. Она могла приказать ему
— один раз ей это удалось, значит удастся и в будущем. В этом она не сомневалась. Но рано или поздно ей придется покинуть кабину, и тогда он сможет обратить на нее свою ярость. Она была в безопасности только до тех пор, покуда его нужда в ней была больше, чем его гнев. — Послушай! Он хочет со мной спать. Я тебе обещала, что этого не будет, помнишь? Это изменяет электрический потенциал в ауре, ты сам мне объяснял, я тогда не смогу чинить твою электронику, все будет тут же ломаться. Ты это сам, говорил, вспомни!
Бесполезно, он молчал. Джейн снова сложила на кресло учебники, надела ночную рубашку. Развернула тюфяк, постелила простыни и легкое одеяло, теплое одеяло сложила на всякий случай в ногах. Ночи делались все холоднее. Что поделаешь, осень.
Джейн легла спать.
Она лежала с закрытыми глазами, но сон не шел к ней. Она снова и снова пыталась объяснить себе все ту же загадку: молчание дракона. Может быть, он унижен тем, что существо с человеческой кровью подчинило его себе, и мелко мстит ей — заботится о ее главных нуждах, а в остальном не замечает. С другой стороны, дракон изощрен и хитер. Может быть, он хочет спровоцировать ее на какой-нибудь отчаянный шаг. Может возникнуть ситуация, в которой она, боясь ему доверять, поступит именно так, как ему нужно, в соответствии с каким-нибудь его сложным замыслом. Может быть, он уже манипулирует ею, управляет каждым ее движением, мыслью, эмоцией, опутав ее сетью своего коварства, столь изощренного, что она его даже не замечает.
Может быть, он просто выжил из ума.
Школьный порядок держался страхом, а уровень страха, распространяясь концентрическими кругами, нарастал по мере приближения к директорскому кабинету. Этой комнаты боялись самые грозные учителя. Ее дверь всегда была закрыта, и время от времени оттуда доносились леденящие кровь вопли ужасного создания, заключенного там.
Кабинет секретарши находился поблизости от директорского. Хозяйка кабинета с горящими глазами слушала донесение школьного надзирателя Сучка. При каждом его слове Кошкодав пыхтел от негодования. Джейн еле держалась на ногах, так ей было страшно. Наконец Сучок закончил.
— Ну и ну! — Секретарша стояла на одной ноге, засунув костлявое колено под мышку. — Столько лет я здесь работаю, но такой испорченности и бесстыдства мне видеть не доводилось. Думаю, относительно наказания двух мнений быть не может?
Она поглядела на Кошкодава. Он откашлялся и отвел глаза. Она повернулась к Сучку. Этот твердо встретил ее взгляд.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Бросим это испорченное дитя василиску.
Сучок и Кошкодав, избегая глядеть на Джейн, выволокли ее в коридор. Приоткрыв дверь директорского кабинета, втолкнули ее туда. Дверь захлопнулась. Джейн оглянулась и увидела чудовище. Оно восседало на стопке бумаги, загаженной зеленоватым пометом.
Василиск цеплялся когтеподобными пальцами за край письменного стола. Это было двуногое без перьев, с кожей бледной, как у курицы, длинной шеей и какими-то недоразвитыми обрубками на месте крыльев. Его круглый живот был упруг и плотен, как барабан, а остальное тело вялое, дряблое, будто вареное.
Но самым страшным было его лицо. Глаз на нем не было, лба тоже, только крошечные человеческие уши и рот, громадные мягкие губы, блестящие от какой-то слизи. Носа тоже не было, эта тварь дышала ртом и при каждом вздохе всхлипывала, как от великой боли. Глядя на это странное существо, Джейн невольно попыталась представить себе, каково это — быть заключенным в такую оболочку. Эта судьба показалась ей еще отвратительнее, чем само создание. Она хотела отвернуться и не смогла.
Он захлопал своими покрытыми гусиной кожей обрубками-крыльями. Потом внезапно вытянул бледную шею вперед и вниз и широко раздвинул мягкие, резиновые губы. Показались зубы, ровные и белые, и розовый влажный язык. Джейн отпрянула от его пронзительного вопля.
Все померкло у нее перед глазами. Она оказалась где-то там, где не было ни времени, ни пространства, ни мыслей, ни воздуха. Это было абсолютное отрицание сущего, полная пустота. А потом, вздрогнув, она снова обрела себя в директорском кабинете. Она в ужасе глядела на василиска, на его закрытый, мокрый от слюны рот.
Джейн защитило беспамятство, но его черный, слепой крик все еще отдавался у нее во всем теле. Ей хотелось добежать до ближайшего туалета и там извергнуть из себя вместе с желчью невыносимую мерзость, которая, она чувствовала это, замарала всю ее изнутри — язык, рот, все внутренности.
И тут ей наконец удалось отвести взгляд от василиска и посмотреть на директора.
Директор, не шевелясь, сидел за письменным столом. На нем был темный костюм-тройка, галстук. Руки неподвижно лежали на коленях. Глаза смотрели на неепристальным взглядом рептилии, без малейшего проблеска эмоций.
Это был Болдуин.
Едва не задохнувшись, она с трудом подавила восклицание. Значит, ее все-таки разоблачили! Меланхтон обещал укрыть ее от разоблачения, от преследования. От допросов. Очередная ложь! Такого острого отчаяния, такой покинутости и беспомощности, как сейчас она еще не испытывала никогда.
Но Болдуин молчал и, хотя не сводил с нее глаз, не сделал ни малейшего движения, чтобы задержать ее, когда она отступила к порогу.
Рука Джейн была уже на дверной ручке, когда она заметила на коленях у Болдуина папку. Это была обычная картонная папка, и он крепко держал ее двумя руками. Что-то сказало Джейн, что она должна на нее посмотреть.
«Я схожу с ума», — подумала она. Но, преодолев неприязнь, заставила себя подойти к нему.
Глаза Болдуина следили за ее рукой, потянувшейся к папке. У него были бледные руки, покрытые крупными старческими веснушками. Осторожно она взяла папку двумя пальцами и потянула. Папка выскользнула из его рук, глаза Болдуина поднялись следом. На папку был наклеен листок с именем. Джейн прочла его.
Питер-с-холма.
Охваченная нетерпением, она раскрыла папку. В ней был один-единственный листок папиросной бумаги, больше ничего. Он был исписан бледными чернилами, неразборчиво — Джейн не могла читать его здесь, в таком состоянии. Она сложила листок вчетверо и сунула за пазуху.
Болдуин не пошевелился, даже когда она вкладывала папку назад, в его руки.
Джейн медленно вышла в пустой коридор. Какой-то учитель, выходящий в этот момент из класса, заметил ее и торопливо нырнул обратно. Он явно не хотел ничего знать.
Медленно, не чувствуя ног, ничего не видя вокруг, шла она по коридору. Голова кружилась.
У кабинета секретарши Кошкодав и Сучок схватили ее за руки и втащили внутрь.
— Что он тебе сказал? — спросила секретарша. — Что он сказал?
До этой минуты Джейн сдерживалась. Но сейчас ее самообладание рухнуло, и она разрыдалась. Страх и отвращение переполняли ее.
— У нее истерика! — Секретарша подняла руку и закатила Джейн такую пощечину, что звон пошел. — Что он сказал? — прокричала она, брызгая слюной.
И тут Джейн какой-то холодно-расчетливой стороной своей натуры, глубоко до сих пор запрятанной, о которой сама раньше не подозревала, оценила ситуацию и увидела, какие возможности она несет. О том, что произошло в кабинете, никто из них знать не мог. Они все так панически боялись директора, что не осмеливались встречаться с ним лицом к лицу. Они знали о его намерениях столько же, сколько о намерениях Дамы Луны.
— Он сказал, что я должна стать алхимиком, — прорыдала она. — Сказал, что вы должны дать мне стипендию.
Троица обменялась недоуменными взглядами. То, что они услышали, было невозможно, но еще менее реальным казалось им, что можно лгать после встречи с василиском. Слова Джейн были невероятны, но неоспоримы.
В конце концов, что они могли тут поделать?
Секретарша села за машинку и начала заполнять бланки.
Ко мне что-то прикасалось, щупальца или усики, нежно-нежно, словно меня ласкало множество маленьких любовников. Потом они стали настойчивее, опутали меня, как веревки, зажали лицо. Я тонула. И, хотя этого я и хотела, я невольно начала бороться. Но, как я ни билась, я только еще больше запутывалась. Наконец я уже не могла пошевелиться. И тут что-то ударило меня по губам.
Оно было мягкое, как перезрелая слива, а величиной с мой кулак. Это и было черное яблоко, я это сразу поняла. Обычно они растут гораздо глубже, но это почему-то оказалось недалеко от поверхности. И я подумала: как сладко умереть с яблоком во рту.
Гвен протянула руку и положила Питеру на колено. Он чуть придвинулся к ней, и она рассеянно стала поглаживать его бедро изнутри.
— Я откусила кусочек. Оно было вовсе не сладкое, нет! Оно было горькое-горькое, восхитительно горькое. Питер закрыл глаза и пробормотал:
— Ну вот, худшее позади.
— Щупальца выпустили меня, и я стала подниматься. Меня переполняла энергия, а вода делалась все светлее, все ярче. Я видела круг яркого света — это была поверхность пруда, и вот по ней пошла рябь…
— А что это за черные яблоки? — спросила Джейн, но никто ей не ответил.
— Я стоял на берегу, и тут она вынырнула. Это было фантастическое зрелище, никто такого не видел! Только что ничего не было, и вдруг прекрасная, обнаженная… — Питеру не хватало слов. — Словно солнце взошло среди ночи.
— А что ты делал на болоте?
— Собирал пиявок для урока фармакологии. Так что с Гвен мне повезло, потому что на ней висели сотни…
— Питер!
— …громадных пиявок, зеленых, золотых, они были везде — на груди, на лице, на ногах — везде! Мы их сто лет снимали.
— Сукин ты сын! Ты же обещал об этом молчать!
— И не думал обещать.
— Я тебе приказывала, а это то же самое. — Она стукнула его в грудь, потом стала щекотать. Он обмяк от смеха, прижавшись к окну. — Негодяй! Предатель! — Карета накренилась. Снаружи была враждебная улица, а внутри — свет, смех, тепло. Джейн чувствовала себя неловко, и все же ей было очень хорошо.
Гвен перестала щекотать Питера. Когда он отдышался, она схватила его руку и начала, причмокивая, облизывать кончики пальцев. — Чего бы ты хотел?
— Она заглянула ему в глаза. — Скажи мне, чего бы тебе сейчас хотелось? Он ответил без всякой надежды:
— Ты знаешь, чего я хочу. Быть с тобой, только вдвоем, вместе, всегда.
Гвен откинулась на сиденье.
— Да, — томно сказала она, — это было бы мило, верно?
Может быть, на Джейн еще действовал порошок — правда, возбуждение прошло, оставив только чувство пустоты и сухости в горле, — но, возможно, порошок имел замедленное дурманящее действие — во всяком случае, Джейн сказала:
— Послушай, ведь жертва должна быть добровольной, правда? Что будет, если ты просто откажешься? Тогда они возьмут вторую прошлогоднюю кандидатку, а вы с Питером будете свободны. Ты сможешь вернуться к нормальной жизни.
Глаза Гвен сверкнули:
— Но я не хочу возвращаться к прежней жизни! Я хочу, чтобы эта жизнь продолжалась без конца.
— Но…
— Ох, да что ты вообще понимаешь! Кто ты такая? Лесовица дремучая! Джейн стало больно.
— Зачем ты так?
Питер знаками просил ее замолчать.
— Ах, теперь мы замечания будем делать! Нечего меня учить! Ты уж подождала бы немножко и тогда говорила бы обо мне что вздумается, так нет, тебе надо оскорблять меня в лицо, пока я еще жива!
— Я…
Гвен зарыдала.
Все получилось ужасно.
— Мы недалеко от Торгового двора. Хочешь, я выйду?
— Да, думаю, так лучше.
Когда карета остановилась, Питер вышел вместе с Джейн и неловко обнял ее. Понизив голос, он сказал:
— У нее это пройдет. Мы немножко потанцуем, а потом поедем ко мне… Не расстраивайся. Утром она будет снова такая, как всегда.
Он улыбнулся печальной, обреченной улыбкой.
* * *
Итак, Джейн все-таки попала в Торговый двор. Она заметила Саломе и Хебога на скамейке у крохотного поля для гольфа. Это был просто аттракцион для развлечения покупателей, Поле украшали искусственным дери и стилизованные фанерные мельницы. За ними присматривал помирающий от скуки тролль, который в данный момент дремал, опустив голову на руки. Играющих не было. Хебог и Саломе сидели рядышком, на колени их был небрежно брошек свитер, Когда Джейн подошла, рука Хебога вынырнула из-под свитера и потянулась почесать подбородок. Саломе, покраснев, начала сворачивать свитер. Джейн, к своему крайнему удивлению, поняла, что они тайком держали друг дружку за руки.— Привет, ребята! Саломе рассеянно кивнула.
— Привет, Сорока! — ответил Хебог. — Это Крысобой меня так называет. Мне больше нравится Джейн.
— Что там у вас случилось? — с любопытством спросил Хебог. — Ты с ним больше не ходишь?
Собрав все свое самообладание, Джейн ответила металлическим голосом:
— Крысобой и я никогда не «ходили» вместе, ни в каком смысле, виде или форме. Мы дружили одно время, но больше мы не друзья. И, даст Богиня, дружить не будем.
— Да, он так и сказал, что вы расплевались. Джейн не успела найти достойный ответ. Заговорила Саломе:
— Слушай, ты давно видела Скакуна-и-Свинтуса? У них сейчас на двоих три с половиной глаза. То есть глаза три, но у среднего две радужки, каряя и голубая. Ужас!
Они еще посплетничали, а потом Джейн сказала:
— Мне нужно что-нибудь для Гвен. У нее плохое настроение, хочу ее немножко порадовать.
— Например, свитером? — спросил Хебог. Саломе ткнула его пальцем под ребро.
— Да нет, хотелось бы что-нибудь более праздничное. Украшение, может быть. Гвен обожает украшения.
— Скоро начнутся холода. Свитер был бы практичнее.
— Поищи в «Доме Оберона», — предложила Саломе. — Там самые лучшие украшения. — Она бросила быстрый взгляд на запястье, на котором не было никаких часов. — Ой, поздно как! Нам пора бежать!
Конечно, в такой одежде, как у нее, зайти в «Дом Оберона» было немыслимо. Прежде всего пришлось украсть блузку получше. После некоторых колебаний она выбрала шелковую с муаровыми разводами, персикового цвета. Брюки могли бы сойти, будь у нее приличные туфли, а не стоптанные кеды, а воровать туфли — пустое дело: без примерки никогда не будут по ноге. Поэтому она решила спереть дорогие джинсы. Кроме того, нужны были сумочка, хорошая косметика и шарф — из тех, безумно, неестественно дорогих, даже если учитывать ручную работу и прочее. Ко всему этому побольше бижутерии и черные очки помоднее — и тогда даже самый опытный и недоверчивый продавец, только взглянув на нее, сразу решит: полукровка, эльфийское отродье.
Все это заняло у нее полных три дня субъективного времени. Нельзя же было все время вертеться у прилавков, это могло привлечь внимание охранников. Приходилось воровать пищу. Одна только Богиня знала, сколько раз ей пришлось заходить в туалет для переодевания, пока она не приняла нужный вид.
Но дело того стоило. Когда она вошла в «ДО», продавщица-ореада чуть не сломала ногу, когда бросилась к ней, боясь, что другие продавцы перехватят. Джейн сообщила, что ее интересует, и ореада проводила ее к третьей по роскоши витрине, отперла витрину и откинула крышку, чтобы Джейн могла рассмотреть товар.
Пресыщенно и лениво Джейн вела пальцем по брошкам — и вдруг на одной задержалась.
Круглая серебряная брошь изображала луну в четвертой фазе — с изрытой кратерами яркой четвертушкой и путаницей блестящий линий на темной стороне. При ближайшем рассмотрении оказалось, что сложнейший узор этих линии не нарисован, а тончайшим образом вырезан, образуя лабиринт, по которому свободно может скользить небольшой изумрудик, похожий на яркую слезу. Джейн поддела его единственным своим необкусанным ногтем и повела по запутанному пути через ночной мрак. «Гвен будет в восторге», — подумала она.
Продавщица назвала цену.
— О, — с сожалением сказала Джейн, — боюсь, что на этой неделе не получится. Мама покупает корову. — Ореада стала закрывать витрину. Джейн, глядя в сторону, спросила: — А вон те бусы, из черного коралла, они дешевле?
Когда продавщица посмотрела на бусы, Джейн протянула руку за спину, туда, где, как она точно запомнила, лежала брошь, и схватила ее. Опускающийся край витрины легонько, будто крылом бабочки, задел пальцы. Брошка упала в задний карман джинсов. — Да, намного дешевле.
— Тогда мне их не надо!
Джейн позволила ореаде продемонстрировать еще две витрины, после чего вежливо, но твердо сказала, что подумает.
У священного источника она подобрала медную монетку на счастье, хорошенько огляделась по сторонам и выудила брошку из кармана.
Чья-то рука схватила и сжала ее руку, вдавив брошь в ладонь. Булавка больно вонзилась в кожу.
— Попалась! — сказал Сучок.
— Ой! — Джейн вырвала руку и пососала ранку. — Дурак! До крови поцарапал!
— Не думай отпираться. — Он уставил на нее свои вытаращенные глаза. — Мы давно знали, что ты воруешь. Кошкодав не зря говорил, мы с тебя глаз не спускаем.
Джейн молчала.
— Мне вообще-то не обязательно было ловить тебя с поличным. Я мог просто сказать, что видел, как ты что-то стащила. Мне бы поверили. — Он взял ее за подбородок и заставил смотреть ему в глаза. — Думаешь, нет?
Она сбросила его руку.
— Тогда зачем тратить слова?
— Чтобы ты поняла, как это серьезно. Вообще-то у меня есть предложение.
— Что еще за предложение?
— Мы с тобой похожи. — Он так долго молчал, что Джейн задумалась — может, он уже все сказал, а она по глупости не поняла.
— Я не… — начала она, но тут он заговорил снова:
— Мы с тобой оба изгои, мы на них на всех не похожи. Мы можем делать такое, что они никогда не смогут. Ты же ведь это знаешь, правда?
Она в недоумении покачала головой.
Его выпученные глаза, круглые, как морские камешки, без выражения таращились на нее. От него пряно пахло потом.
— «Есть вещи поинтереснее воровства, — сказал он. — Я тебя научу. — Он наклонился к ней и втянул носом воздух. — Ты знаешь, о чем я. Носом чую, что знаешь.
Джейн видела, что он говорит серьезно.
— Ты хочешь, чтобы я… чтобы я стала такой, как ты?
— Стукачкой? Да! Предложение такое. Я не доношу, что ты воруешь. Ты получаешь стипендию. Я буду твоим наставником. Ты делаешь то, что я тебе говорю. — Джейн смотрела на него с ужасом, он на нее — уверенно и спокойно.
— Это очень просто. Ты выдашь Саломе и этого гнома, скажешь секретарше, чем они занимаются. Я скажу им, что ты исправилась. Они поверят. Они всему верят, что я им говорю.
— Ни за что я не стану доносить на друзей!
— Ну так я донесу.
И опять Джейн видела, что он говорит правду. Хебог и Саломе пострадают в любом случае. Но, если она согласится на его предложение, будет хоть какая-то польза для нее самой.
— И для верности ты мне скажешь свое имя, а я тебе скажу свое.
— Но это… — «невозможно», хотела она сказать.
— Это навсегда? Да, я знаю. — Он смотрел на нее не мигая, опустив руки по швам. — Можешь поступить в университет, если хочешь. Я поеду с тобой. Куда ты поедешь, там и я буду, ближе, чем самый близкий друг. Мы будем читать одни и те же книги, есть из одной тарелки. Спать в одной постели.
Только сейчас, мгновенным прозрением, Джейн поняла, как Сучок одинок. Товарищи боялись и ненавидели его, начальники терпели, но не уважали. Он был настолько выключен изо всех нормальных отношений, что и сейчас не понимал, как ему нужно с ней разговаривать — угрожал, когда надо было убеждать, запугивал, когда надо было улыбаться. Его предложение, конечно же, было искренним.
— Нет, никогда! — почти выкрикнула она. Он оглядел ее с ног до головы. Она дрожала. Он понюхал ее волосы, наклонился и понюхал колени и — она отскочила — промежность.
— Ты еще ничего не решила,
— сказал он. — Даю тебе время до завтрашнего утра. Я носом твое решение учую. — Он показал ей брошку-луну — Джейн совсем о ней забыла — и добавил: — А это я возьму как залог. Он сунул брошку за щеку, повернулся и ушел.
* * *
— Убей его! — попросила она. — Ну что тебе стоит!Меланхтон молчал.
Границу жизненного пространства мерионов обозначали бледно-фиолетовые огни. В темноте двигались машины. Дракон упорно глядел в землю, не желая разговаривать, но Джейн чувствовала подспудные вихревые токи, электромагнитный резонанс гнева. Она знала его имя. Она могла приказать ему
— один раз ей это удалось, значит удастся и в будущем. В этом она не сомневалась. Но рано или поздно ей придется покинуть кабину, и тогда он сможет обратить на нее свою ярость. Она была в безопасности только до тех пор, покуда его нужда в ней была больше, чем его гнев. — Послушай! Он хочет со мной спать. Я тебе обещала, что этого не будет, помнишь? Это изменяет электрический потенциал в ауре, ты сам мне объяснял, я тогда не смогу чинить твою электронику, все будет тут же ломаться. Ты это сам, говорил, вспомни!
Бесполезно, он молчал. Джейн снова сложила на кресло учебники, надела ночную рубашку. Развернула тюфяк, постелила простыни и легкое одеяло, теплое одеяло сложила на всякий случай в ногах. Ночи делались все холоднее. Что поделаешь, осень.
Джейн легла спать.
Она лежала с закрытыми глазами, но сон не шел к ней. Она снова и снова пыталась объяснить себе все ту же загадку: молчание дракона. Может быть, он унижен тем, что существо с человеческой кровью подчинило его себе, и мелко мстит ей — заботится о ее главных нуждах, а в остальном не замечает. С другой стороны, дракон изощрен и хитер. Может быть, он хочет спровоцировать ее на какой-нибудь отчаянный шаг. Может возникнуть ситуация, в которой она, боясь ему доверять, поступит именно так, как ему нужно, в соответствии с каким-нибудь его сложным замыслом. Может быть, он уже манипулирует ею, управляет каждым ее движением, мыслью, эмоцией, опутав ее сетью своего коварства, столь изощренного, что она его даже не замечает.
Может быть, он просто выжил из ума.
Школьный порядок держался страхом, а уровень страха, распространяясь концентрическими кругами, нарастал по мере приближения к директорскому кабинету. Этой комнаты боялись самые грозные учителя. Ее дверь всегда была закрыта, и время от времени оттуда доносились леденящие кровь вопли ужасного создания, заключенного там.
Кабинет секретарши находился поблизости от директорского. Хозяйка кабинета с горящими глазами слушала донесение школьного надзирателя Сучка. При каждом его слове Кошкодав пыхтел от негодования. Джейн еле держалась на ногах, так ей было страшно. Наконец Сучок закончил.
— Ну и ну! — Секретарша стояла на одной ноге, засунув костлявое колено под мышку. — Столько лет я здесь работаю, но такой испорченности и бесстыдства мне видеть не доводилось. Думаю, относительно наказания двух мнений быть не может?
Она поглядела на Кошкодава. Он откашлялся и отвел глаза. Она повернулась к Сучку. Этот твердо встретил ее взгляд.
— Хорошо, — сказала она наконец. — Бросим это испорченное дитя василиску.
Сучок и Кошкодав, избегая глядеть на Джейн, выволокли ее в коридор. Приоткрыв дверь директорского кабинета, втолкнули ее туда. Дверь захлопнулась. Джейн оглянулась и увидела чудовище. Оно восседало на стопке бумаги, загаженной зеленоватым пометом.
Василиск цеплялся когтеподобными пальцами за край письменного стола. Это было двуногое без перьев, с кожей бледной, как у курицы, длинной шеей и какими-то недоразвитыми обрубками на месте крыльев. Его круглый живот был упруг и плотен, как барабан, а остальное тело вялое, дряблое, будто вареное.
Но самым страшным было его лицо. Глаз на нем не было, лба тоже, только крошечные человеческие уши и рот, громадные мягкие губы, блестящие от какой-то слизи. Носа тоже не было, эта тварь дышала ртом и при каждом вздохе всхлипывала, как от великой боли. Глядя на это странное существо, Джейн невольно попыталась представить себе, каково это — быть заключенным в такую оболочку. Эта судьба показалась ей еще отвратительнее, чем само создание. Она хотела отвернуться и не смогла.
Он захлопал своими покрытыми гусиной кожей обрубками-крыльями. Потом внезапно вытянул бледную шею вперед и вниз и широко раздвинул мягкие, резиновые губы. Показались зубы, ровные и белые, и розовый влажный язык. Джейн отпрянула от его пронзительного вопля.
Все померкло у нее перед глазами. Она оказалась где-то там, где не было ни времени, ни пространства, ни мыслей, ни воздуха. Это было абсолютное отрицание сущего, полная пустота. А потом, вздрогнув, она снова обрела себя в директорском кабинете. Она в ужасе глядела на василиска, на его закрытый, мокрый от слюны рот.
Джейн защитило беспамятство, но его черный, слепой крик все еще отдавался у нее во всем теле. Ей хотелось добежать до ближайшего туалета и там извергнуть из себя вместе с желчью невыносимую мерзость, которая, она чувствовала это, замарала всю ее изнутри — язык, рот, все внутренности.
И тут ей наконец удалось отвести взгляд от василиска и посмотреть на директора.
Директор, не шевелясь, сидел за письменным столом. На нем был темный костюм-тройка, галстук. Руки неподвижно лежали на коленях. Глаза смотрели на неепристальным взглядом рептилии, без малейшего проблеска эмоций.
Это был Болдуин.
Едва не задохнувшись, она с трудом подавила восклицание. Значит, ее все-таки разоблачили! Меланхтон обещал укрыть ее от разоблачения, от преследования. От допросов. Очередная ложь! Такого острого отчаяния, такой покинутости и беспомощности, как сейчас она еще не испытывала никогда.
Но Болдуин молчал и, хотя не сводил с нее глаз, не сделал ни малейшего движения, чтобы задержать ее, когда она отступила к порогу.
Рука Джейн была уже на дверной ручке, когда она заметила на коленях у Болдуина папку. Это была обычная картонная папка, и он крепко держал ее двумя руками. Что-то сказало Джейн, что она должна на нее посмотреть.
«Я схожу с ума», — подумала она. Но, преодолев неприязнь, заставила себя подойти к нему.
Глаза Болдуина следили за ее рукой, потянувшейся к папке. У него были бледные руки, покрытые крупными старческими веснушками. Осторожно она взяла папку двумя пальцами и потянула. Папка выскользнула из его рук, глаза Болдуина поднялись следом. На папку был наклеен листок с именем. Джейн прочла его.
Питер-с-холма.
Охваченная нетерпением, она раскрыла папку. В ней был один-единственный листок папиросной бумаги, больше ничего. Он был исписан бледными чернилами, неразборчиво — Джейн не могла читать его здесь, в таком состоянии. Она сложила листок вчетверо и сунула за пазуху.
Болдуин не пошевелился, даже когда она вкладывала папку назад, в его руки.
Джейн медленно вышла в пустой коридор. Какой-то учитель, выходящий в этот момент из класса, заметил ее и торопливо нырнул обратно. Он явно не хотел ничего знать.
Медленно, не чувствуя ног, ничего не видя вокруг, шла она по коридору. Голова кружилась.
У кабинета секретарши Кошкодав и Сучок схватили ее за руки и втащили внутрь.
— Что он тебе сказал? — спросила секретарша. — Что он сказал?
До этой минуты Джейн сдерживалась. Но сейчас ее самообладание рухнуло, и она разрыдалась. Страх и отвращение переполняли ее.
— У нее истерика! — Секретарша подняла руку и закатила Джейн такую пощечину, что звон пошел. — Что он сказал? — прокричала она, брызгая слюной.
И тут Джейн какой-то холодно-расчетливой стороной своей натуры, глубоко до сих пор запрятанной, о которой сама раньше не подозревала, оценила ситуацию и увидела, какие возможности она несет. О том, что произошло в кабинете, никто из них знать не мог. Они все так панически боялись директора, что не осмеливались встречаться с ним лицом к лицу. Они знали о его намерениях столько же, сколько о намерениях Дамы Луны.
— Он сказал, что я должна стать алхимиком, — прорыдала она. — Сказал, что вы должны дать мне стипендию.
Троица обменялась недоуменными взглядами. То, что они услышали, было невозможно, но еще менее реальным казалось им, что можно лгать после встречи с василиском. Слова Джейн были невероятны, но неоспоримы.
В конце концов, что они могли тут поделать?
Секретарша села за машинку и начала заполнять бланки.
Глава 10
У бокового входа курили, сбившись в стайку, девушки-стрекозы. Их тела и после созревания оставались на вид совершенно детскими, и это придавало им какой-то извращенно-порочный вид. Джейн видела их каждый день, они собирались, сплетничали, и их прозрачные крылышки трепетали от возбуждения. Узкобедрые и безгрудые, одетые в дорогие тесные джинсы и прозрачные шелковые блузки, небрежными щелчками пальцев они разбрасывали по двору свои окурки в ярко-алой помаде.
Джейн выбрала одну, которая показалась ей чуть дружелюбнее остальных, и дождалась, пока она отойдет в сторону.
— Извини, пожалуйста…
Стрекоза, уже пройдя мимо, остановилась и бросила презрительный взгляд через Плечо.
— А, воровка… — сказала она в пространство.
— Посмотри-ка! — Джейн вынула из сумочки серебряный амулет — кованый цветок каланты, — изящную вещицу и весьма недешевую. Джейн стащила его нынче утром, пропустив ради этого уроки, и, если бы попалась, шуму было бы много. Но рискнуть пришлось, потому что приносить украшения домой она не могла. Магия холодного железа губила их, они заболевали и умирали.
Серебро заиграло в солнечных лучах. Стрекоза широко раскрыла глаза.
— Это тебе.
— Мерси! — Она протянула за вещицей тощую руку.
Джейн отдернула свою.
— Но не даром.
Глаза стрекозы стали тусклыми, злыми. Губы раздвинулись, обнажив остренькие жемчужные клыки. Джейн отважно продолжала:
— Где можно узнать… как предохраняться? Полное недоумение.
— Предохраняться? Тебе? — Стрекоза откинула голову и расхохоталась — безжалостным эльфийским смехом.
— Ну что, берешь или нет?
— Давай сюда!
Едва коснувшись узкой ладони, амулет мгновенно исчез из виду. Стрекоза, отвернувшись, поспешила прочь. Но в воздухе за ее спиной повисли слова:
— Иди к Пег-с-насыпи. Заплатишь серебром.
Джейн смотрела на дверь и не находила в себе сил подойти. Впервые с той отчаянной ночи, когда они убежали с завода, она, не на словах, а на деле, и притом деле такой важности, пошла наперекор Меланхтону. Ее приход сюда был настоящей изменой — девственность была необходимым условием работы с магической электроникой. Джейн не понимала, почему это так, но знала, что во всех крупных корпорациях только оскопленным инженерам доверялась ответственная работа.
Она вынула из кармана листок бумаги из папки Болдуина. Он был сложен вчетверо, края обтрепались и замусолились. Джейн развернула его и в тысячный раз перечитала. Его содержание не изменилось.
«Вздохни поглубже, — сказала она себе. — Поднимись по ступенькам. Подойди к двери. Постучи».
Она поднялась и постучала.
Долгое молчание. Скрип половиц. Опять тишина. Наконец дверь распахнулась.
— Ну? Что надо?
Пег оказалась старой, жирной размалеванной бабкой. В зубах торчала сигарета. На ней были купальный халат и стоптанные шлепанцы. Под глазами круги. В руках кружка с кофе.
— Я… я могу прийти попозже… — забормотала Джейн. — Если вам удобнее… Я не хотела вас будить или…
Старуха вздернула подведенную бровь, скривила намазанные губы:
— Туда или сюда, только в дверях не стой. Я тут с тобой жопу отморожу.
Пег не закрыла дверь, и Джейн проскользнула мимо нее внутрь, задев мягкий живот старухи и ее громадные груди. От халата шел застарелый, въевшийся запах табака и ладана.
В пляшущем каминном огне шла телепередача — новости, репортаж о каркассонских беженцах. Пег нетерпеливо щелкнула пальцами, и передача прекратилась. Гостиная была маленькая, душная и до невозможности заставленная разнообразной мебелью. Джейн заметила гномовскую наковальню, гравюры, изображающие лошадей с содранной кожей, аптечный шкафчик черного дерева, гомункулуса в бутыли с рассолом. Все в целом не складывалось в единую картину, напоминая коллаж.
— Присаживайся, — сказала Пег. — Я пойду что-нибудь накину. — Она ушла в соседнюю комнату. Забрякали кольца, держащие занавеску, которую хозяйка не потрудилась откинуть.
Джейн села, сложив на коленях руки, и стала ждать. Электронагреватель в центре комнаты слабо жужжал и потрескивал. Одному боку ее стало жарко, другой мерз. Гомункулус пялился на нее мертвыми глазками, в которых застыло удивление, словно он хотел ей сказать:
«Ну ты и уродина».
Она отвернулась. На камине под стеклянным колпаком стояли золоченые бронзовые часы. Они шли, секундная стрелка нервно прыгала, но тиканья не было слышно: из-под колпака был выкачан воздух. Скоро Джейн снова невольно бросила взгляд на создание в бутыли с рассолом на аптечном шкафчике. «Ненавижу тебя, — говорили его неподвижные глазки, — потому что ты можешь ходить, а я нет, ты свободна, а у меня никакой надежды освободиться, а ведь тебе свобода и не нужна совсем».
Джейн выбрала одну, которая показалась ей чуть дружелюбнее остальных, и дождалась, пока она отойдет в сторону.
— Извини, пожалуйста…
Стрекоза, уже пройдя мимо, остановилась и бросила презрительный взгляд через Плечо.
— А, воровка… — сказала она в пространство.
— Посмотри-ка! — Джейн вынула из сумочки серебряный амулет — кованый цветок каланты, — изящную вещицу и весьма недешевую. Джейн стащила его нынче утром, пропустив ради этого уроки, и, если бы попалась, шуму было бы много. Но рискнуть пришлось, потому что приносить украшения домой она не могла. Магия холодного железа губила их, они заболевали и умирали.
Серебро заиграло в солнечных лучах. Стрекоза широко раскрыла глаза.
— Это тебе.
— Мерси! — Она протянула за вещицей тощую руку.
Джейн отдернула свою.
— Но не даром.
Глаза стрекозы стали тусклыми, злыми. Губы раздвинулись, обнажив остренькие жемчужные клыки. Джейн отважно продолжала:
— Где можно узнать… как предохраняться? Полное недоумение.
— Предохраняться? Тебе? — Стрекоза откинула голову и расхохоталась — безжалостным эльфийским смехом.
— Ну что, берешь или нет?
— Давай сюда!
Едва коснувшись узкой ладони, амулет мгновенно исчез из виду. Стрекоза, отвернувшись, поспешила прочь. Но в воздухе за ее спиной повисли слова:
— Иди к Пег-с-насыпи. Заплатишь серебром.
* * *
Не одна неделя прошла, пока Джейн набиралась храбрости. И вот наконец дождливым и холодным утром первого дня Материнской Луны она стояла, дрожа в легкой курточке, перед одним из тех неказистых кирпичных домишек, чьи задние дворы выходили на насыпь. Только прибитая к двери покоробившаяся и ржавая жестяная табличка со знаком двойного топора указывала на то, что в доме живет ведьма. По передней стене бежала вверх трещина, сдвигая и перекашивая кирпичи. Все окна были заделаны изнутри листами пластика, занавески опущены.Джейн смотрела на дверь и не находила в себе сил подойти. Впервые с той отчаянной ночи, когда они убежали с завода, она, не на словах, а на деле, и притом деле такой важности, пошла наперекор Меланхтону. Ее приход сюда был настоящей изменой — девственность была необходимым условием работы с магической электроникой. Джейн не понимала, почему это так, но знала, что во всех крупных корпорациях только оскопленным инженерам доверялась ответственная работа.
Она вынула из кармана листок бумаги из папки Болдуина. Он был сложен вчетверо, края обтрепались и замусолились. Джейн развернула его и в тысячный раз перечитала. Его содержание не изменилось.
«Вздохни поглубже, — сказала она себе. — Поднимись по ступенькам. Подойди к двери. Постучи».
Она поднялась и постучала.
Долгое молчание. Скрип половиц. Опять тишина. Наконец дверь распахнулась.
— Ну? Что надо?
Пег оказалась старой, жирной размалеванной бабкой. В зубах торчала сигарета. На ней были купальный халат и стоптанные шлепанцы. Под глазами круги. В руках кружка с кофе.
— Я… я могу прийти попозже… — забормотала Джейн. — Если вам удобнее… Я не хотела вас будить или…
Старуха вздернула подведенную бровь, скривила намазанные губы:
— Туда или сюда, только в дверях не стой. Я тут с тобой жопу отморожу.
Пег не закрыла дверь, и Джейн проскользнула мимо нее внутрь, задев мягкий живот старухи и ее громадные груди. От халата шел застарелый, въевшийся запах табака и ладана.
В пляшущем каминном огне шла телепередача — новости, репортаж о каркассонских беженцах. Пег нетерпеливо щелкнула пальцами, и передача прекратилась. Гостиная была маленькая, душная и до невозможности заставленная разнообразной мебелью. Джейн заметила гномовскую наковальню, гравюры, изображающие лошадей с содранной кожей, аптечный шкафчик черного дерева, гомункулуса в бутыли с рассолом. Все в целом не складывалось в единую картину, напоминая коллаж.
— Присаживайся, — сказала Пег. — Я пойду что-нибудь накину. — Она ушла в соседнюю комнату. Забрякали кольца, держащие занавеску, которую хозяйка не потрудилась откинуть.
Джейн села, сложив на коленях руки, и стала ждать. Электронагреватель в центре комнаты слабо жужжал и потрескивал. Одному боку ее стало жарко, другой мерз. Гомункулус пялился на нее мертвыми глазками, в которых застыло удивление, словно он хотел ей сказать:
«Ну ты и уродина».
Она отвернулась. На камине под стеклянным колпаком стояли золоченые бронзовые часы. Они шли, секундная стрелка нервно прыгала, но тиканья не было слышно: из-под колпака был выкачан воздух. Скоро Джейн снова невольно бросила взгляд на создание в бутыли с рассолом на аптечном шкафчике. «Ненавижу тебя, — говорили его неподвижные глазки, — потому что ты можешь ходить, а я нет, ты свободна, а у меня никакой надежды освободиться, а ведь тебе свобода и не нужна совсем».