Сухомизская Светлана. Ночь оборотня

   В комнате под стеклянным куполом собралась та же компания, что и неделю назад. И сидели все на тех же местах, и изумительно пахнущие горячие кренделя лежали в плетеной корзиночке на столе. Только настроение у присутствующих, за исключением разве что хладнокровнейшей Нади, было совсем иным: я была холодна и надменна, словно какая-нибудь вдовствующая королева в изгнании, а Себастьян с Даниелем — озабочены и, кажется, не слишком довольны собой.
   — Итак, — сказал Себастьян, усевшись за компьютер после того, как, проявив необычайную заботу и внимание, собственноручно налил мне чаю и предложил кренделей, от которых я, сглотнув слюну и подавив спазм в желудке, героически отказалась, — что мы имеем?
   — Мы имеем неделю, потраченную почти впустую, несмотря на то что мы все крутились как белка в колесе, да не одни, а за компанию с Захаровым и его командой, — подхватил Даниель. — Ни улик, ни свидетелей, ни зацепок, ничего! И ни единого подходящего подозреваемого. У всех бывших хахалей Прошиной — алиби, даже противно!
   — Не у всех, — поправил Себастьян, снимая с запястья четки. — У Крымова и у Вайсбаха алиби нет.
   — У кого? — переспросила я.
   — Крымов — бывший муж Прошиной. А Вайсбах, если ты забыла, — фамилия того симпатичного господина, с которым ты неделю назад заходила в «Ступени». Он разве не сказал тебе, что Прошина была его любовницей — до той ночи, когда ее убили, разумеется?.. Не смотри на меня так. Даже если и не сказал, ты это знаешь, по лицу вижу. Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется? — Себастьян вскочил с места и стремительно подошел ко мне.
   Я заерзала на диване так, что едва не расплескала чай, но нашла в себе мужество, чтобы ехидно осведомиться:
   — И чего же?
   — Запереть тебя в кладовке и никуда не пускать, чтобы ты не лезла, куда не следует!
   — И почему же ты этого не сделаешь? — Я хотела добавить: «Боишься не справиться?», — но слова почему-то застряли у меня в горле.
   — Наверное, из человеколюбия! — отрезал Себастьян и, выхватив из корзинки крендель, сунул его мне в руки:
   — Ешь немедленно! Я не могу больше смотреть, как ты мучаешься.
   И так полыхнул потемневшими почти до черноты глазами, что я молча откусила сразу чуть не полкренделя и изо всех сил заработала челюстями.
   — Значит, если это не маньяк, то скорее всего Крымов или Вайсбах. — Даниель отложил в сторону изгрызенный карандаш и запустил пальцы в волосы. — С Крымовым понятно — надломленная психика, жажда мести и, возможно, желание, чтобы автобиография Прошиной никогда не увидела свет. Но Вайсбах? Никаких видимых причин убивать Прошину у него нет.
   — Ревность, — просто ответил Себастьян. — Судя по отзывам близких, она имела весьма туманные представления о моральных ценностях, понятия «верность» и «преданность» ей были известны лишь понаслышке. Меня тревожит другое.
   Даниель кивнул:
   — Кажется, я знаю, что ты хочешь сказать.
   — Я хочу сказать, что мотив найти несложное.
   Меня удивляет способ, которым было совершено убийство. Слишком сложный, слишком изощренный. Даже собака — не самое удобное орудие убийства, почитайте все того же Конан Доила. Но волк? Зачем? Какой в этом смысл? И, главное, где он, этот волк? Его же нужно где-то держать, чем-то кормить.
   — Крымова и Вайсбаха пасут уже неделю. — Даниель снова принялся терзать карандаш. — Никаких следов волка. Может быть, его убили сразу после того, как он загрыз Прошину?
   — Может быть, — согласился Себастьян. — Все равно от этого не становится понятней, зачем он вообще был нужен. Застрелить, зарезать, отравить, подстроить несчастный случай было бы значительно проще.
   — Наверное, убийца не из тех, кто ищет легких путей, — мрачно пошутил Даниель.
   — Тогда Крымов с его помраченным рассудком подходит нам больше других. — Себастьян сложил на груди руки. — Ты что?!
   Последний возглас относился ко мне, потому что я, вытаращив глаза, вдруг вскочила с дивана.
   — Проглотила слишком большой кусок? — посочувствовал Даниель.., Но это был не кусок кренделя, а внезапное Озарение.
   — Мы должны узнать, что с Глебовским! выпалила я.
   — Это с журналистом, который первым начал травить Крымова? — уточнил Даниель. Я кивнула.
   — Нет проблем. — Даниель снял трубку с телефонного аппарата.
   А когда положил ее обратно, в комнате стояла гробовая тишина.
   — Так отчего он умер? — спросил Себастьян.
   — Сердечный приступ. Нашли возле подъезда. Ровно две недели назад.
   — Вам это ничего не напоминает? — спросила я.
   — Еще как напоминает, — прорезалась Надя. — Умер, как сэр Чарльз Баскервиль — бежал от собаки, не выдержало сердце.
   — Послушайте, а может, этот Крымов просто свихнулся на «Собаке Баскервилей» и «Графе Монте-Кристо» одновременно? — предположил Даниель. — Он же все-таки писатель, у него на почве психического расстройства литературные произведения могли спроецироваться на реальность и — бабах! Все умерли.
   — Но почему волк? — упрямо повторил Себастьян. — Какая в этом логика?
   — Он сумасшедший! — сказал Даниель. — Вот и вся тебе логика. Повернулось что-нибудь в голове, вот тебе и волк! Может, в его воспаленные мозги пришла пословица «С волками жить, по-волчьи выть». А роман он спер еще и потому, что Прошина могла заметить, что у него не все дома, и написать об этом. Они же виделись как раз накануне его смерти. И вели себя отнюдь не дружелюбно — есть куча свидетелей.
   У меня на душе заскребли кошки. А вот моего важного свидетеля носят где-то черти. Нет, чтобы позвонить, прежде чем из дома сматываться. А я сиди и мучайся. Может, она узнала что-то такое, о чем никто из нас и предположить не может. Сейчас бы я выложила это на стол как самый крупный козырь!
   Впрочем, триумф мой и так был очевиден. По взгляду Даниеля было заметно, что я здорово выросла в его мнении. Себастьян старался не встречаться со мной глазами, но даже по проступившему на его щеках румянцу видно было, что он раздосадован. И это меня вполне устраивало. Не устраивало другое — проклятый румянец был ему так к лицу, что мне смертельно захотелось стиснуть его в объятиях и долго-долго целовать.
   — Ты на него смотришь, как кошка на сметану, — углом рта прошептала пересевшая ко мне на диван Надя и перевернула страницу «Плейбоя». Интересно, где она его выкопала? Ни за что не поверю, что Себастьян читает такие журналы. Впрочем, почему бы и нет?
   — Значит, Крымов, — перебирая четки, задумчиво произнес Себастьян.
   — Счет ничейный. — Даниель достал из кармана рубашки сигареты. — У него нет алиби, а у нас улик.
   — Будут, — решительно сказал Себастьян. — Звони Захарову. Расскажи ему о смерти Глебовского, и пусть крутится как хочет, но добудет ордер на обыск. Если не добудет — я буду искать сам, без ордера!
   — И любой мало-мальски грамотный адвокат отправит твои улики псу под хвост. Или волку, если тебе так больше нравится, — насмешливо сказала я.
   — А тебя вообще никто не спрашивает! — вдруг взорвался Себастьян.
   — Отлично! — я вскочила с дивана. — Всего хорошего!
   — Стой, — уже спокойно сказал он, но я, не слушая, вскинула рюкзак на плечо и в два прыжка очутилась у двери. Во мне клокотала праведная злость. Убийца Прошиной, как и все прочие злодеи на свете, больше не волновал меня. Терпению настал предел. Мне нужно было поскорей уносить ноги, пока руки не нанесли Себастьяну тяжких телесных повреждений, а его пижонскому жилищу — материального ущерба в особо крупных размерах. Вцепившись в ручку двери, я яростно дернула ее на себя — раз, другой, третий. Безрезультатно.
   — Выпусти меня! — взревела я.
   — И не подумаю. — Очевидно, чтобы успокоиться, Себастьяну нужно было довести меня до белого каления. Ничего не скажешь, хорош ангел, настоящий садист!
   — Даниель! — взмолилась я.
   — Це могу, — ответил Даниель сочувственно. — Он сильнее. Себастьян, перестал бы ты дурить, ей-богу!
   — Ну, ладно! — прорычала я и бегом бросилась к окну, намереваясь через балкон пройти в квартиру Даниеля и таким образом выбраться на улицу.
   Не тут-то было. Балконная дверь захлопнулась перед самым моим носом. Я попыталась открыть ее — с тем же успехом, что и предыдущую.
   Я обернулась. Себастьян сидел ко мне спиной, положив ногу на ногу и скрестив руки на груди.
   — Сейчас буду бить стекла! — пригрозила я.
   — Сделай одолжение, — не оборачиваясь, ответил он.
   Бросив на пол рюкзак, я закружилась по комнате в поисках подходящего тяжелого предмета. Надя отложила «Плейбой» и с одобрением наблюдала за моими действиями. Даниель укоризненно покачивал головой. Предмет же возвышенных чувств моих улыбался нежнейшей и очаровательнейшей из возможных улыбок, и в красоте его ангельского лица было что-то поистине дьявольское. Слушайте, может, они меня надули с самого начала, и никакие они не светлые силы, а совсем наоборот?
   В конце концов мой выбор пал на бронзовую статуэтку какого-то древнеегипетского правителя (или божества, что, впрочем, одно и то же). Взяв статуэтку за голову, я удовлетворенно взвесила ее в руке, полюбовалась удобными углами подставки и решительно направилась к балконной двери, краем глаза поглядывая на Себастьяна. Тот и не подумал пошевелиться, если не считать иронично взлетевшей вверх левой брови.
   Размахнувшись, я изо всей силы ударила подставкой по стеклу, готовая как пружина отскочить, когда полетят осколки.
   Но стекло и не подумало разбиться. Подставка вошла в него легко, словно в воду, и в довершение сходства по его поверхности от места удара к краям пошли волны. Потрясенная, я прижала статуэтку к себе. Волнение тут же улеглось. Я вытянула правую руку, переложив статуэтку в левую, и осторожно прикоснулась кончиками пальцев к стеклу. Гладкое, холодное, твердое — самое обычное стекло.
   На месте прикосновения остались влажные отпечатки — руки у меня вспотели.
   — Поставь вещь на место и успокойся, — ласково сказал Себастьян, по-прежнему не утруждая себя лишними движениями.
   — Знаешь что? — так же ласково ответила я.
   — Знаю. Не надо бить ею меня. Все равно ведь без толку. Тем более что я...
   Телефонная трель не дала ему договорить.
   После первых же слов звонившего румянец сбежал с безукоризненно выбритых щек Себастьяна, и все собравшиеся, поняв, что дело серьезно, уставились на него в тревожном ожидании.
   — Мы выезжаем, — сказал наконец Себастьян.
   И никто не удивился, когда, положив трубку, он негромко произнес:
   — Поехали. У нас новое убийство.

Глава 23
УЛЫБКА КРЫМОВА

   Крымов медленно шел по пыльному асфальту, мягко пружинящему от жары под его кроссовками. Злое июльское солнце нещадно пекло ему голову, слепило глаза. Он почти бессознательно пошарил по карманам, нашел очки, надел. Но пижонские очки с зелеными стеклами были слишком прозрачными для таких ярких лучей, и он продолжал идти почти вслепую, равнодушно мечтая, чтобы из-за поворота выскочил шальной джип или лязгающий разболтанными деталями грузовик с орущими в кабине блатные песни. Но мимо него лишь изредка проплывали посольские автомобили да, хрипло облаяв, профырчала мимо пожилая японская малолитражка. Значит, придется выполнить то, что он задумал. Ну, ничего, недолго ему осталось мучиться. Потом он сможет отдохнуть — наконец отдохнуть от этой крови, от этой грязи, от себя самого. Больше не будет ни боли, ни страха, ни страданий.
   У него закружилась голова, и он сел на горячий край тротуара.
   Как же он будет счастлив, когда все это закончится и он наконец обретет покой.
   Он поднялся на ноги и пошел дальше, постепенно ускоряя шаг. На его губах играла бледная холодная улыбка...

Глава 24
НОВАЯ ЖЕРТВА

   До последней минуты я не верила. Первый раз холодок пробежал у меня по коже, когда за окнами мелькнул выход станции метро, потом знакомый магазин электротоваров, потом кинотеатр. Но я отогнала от себя нелепые, чудовищные предчувствия. Я надеялась, что мы поедем прямо по широкой улице, но мы свернули направо. Тогда я стала молиться, чтобы мы свернули еще раз, но мы ехали, не сворачивая. И я уже знала, куда мы едем, где остановимся, но все еще не верила, запрещала себе верить, а надежда на чудо все таяла и таяла, сжимаясь до размеров проволоки, до шелковой нитки, до волоска.
   Волосок лопнул, когда черная «Победа» остановилась у крайнего подъезда нового кирпичного дома.
   — Седьмой этаж, сорок вторая квартира, — безжизненным голосом сказала я.
   — Откуда ты знаешь? — вскинулся Себастьян, разворачиваясь ко мне с переднего сиденья.
   — Это моя подруга, — прошептала я. — Это была моя подруга.
   — Так... — Себастьян окинул меня оценивающим взглядом — неодобрительным и жалостливым одновременно. — С тобой мы потом поговорим. Оставайся в машине с Надей.
   Я упрямо затрясла головой:
   — Нет, я пойду с вами.
   — Это ни к чему, — мягко сказал Себастьян. — Тебе и так тяжело. А там... Ты не выдержишь.
   — Выдержу, — стиснув зубы, ответила я. — Я должна. Не волнуйся, в обморок не упаду и в истерике биться не буду.
   — Я не хочу, чтобы ты страдала. — Себастьян провел рукой по моей щеке.
   — Я должна, — повторила я и открыла дверь «Победы».
   — Держись, — шепнула Надя. Я механически кивнула в ответ.
   Варя лежала на полу в коридоре. Вокруг ходили люди — фотографировали, измеряли, брали какие-то образцы, писали протоколы, переговаривались друг с другом громкими равнодушными голосами. Я встала у стены, потом села на корточки, неотрывно глядя на нее. Сарафанчик от «Дольче и Габбана», босоножки от «Донны Кэрэн». Белая сумочка, с которой она была вместе со мной в «Поземке». Куда она собиралась идти?.. Зачем?..
   И гвоздь. Длинный, сантиметров двадцати, толстый гвоздь на полу рядом с ней. Не знаю, для чего изначально был предназначен этот гвоздь, но Варя иногда брала его с собой для самообороны — в те времена, когда еще не познакомилась с Вадиком. Значит, она пыталась защищаться. Но что стоит гвоздь, даже самый большой, в женских руках против волчьих зубов?
   Как изменилось ее лицо — изжелта-серое, совсем чужое. Еще бы, столько крови. Все вокруг в крови. Серый сарафанчик стал бурым, пропитался насквозь.
   А может, это не она? Может, это кто-то другой, кого я не знаю, кого мне не будет жалко, о ком я не буду думать всю эту ночь, и следующую, и много-много дней, когда отступят хлопоты и заботы и настанет час заглянуть в себя? Может, она появится сейчас из кухни и скажет: «Хочешь, будем курить кальян? А хочешь зеленого чаю? Вадик привез из Туркмении! А еще я покажу тебе, какую он мне подарил шляпку — улетную! Смотрела новый фильм с Умой Турман? Вот у нее точно такая же».
   Я закрыла глаза и, с трудом поднявшись с корточек, на ощупь выбралась на лестничную клетку, упала на скамеечку в стиле арт-деко, предназначенную, видимо, для тех, у кого не было сил дожидаться лифта стоя, и задохнулась в беззвучных рыданиях.
   Кто-то обнял меня за плечи и нежно прижал к себе. Мне было все равно, кто это, но когда первый приступ рыданий стих и я увидела своего утешителя, то удивилась так, что снова заревела.
   — Мы его обязательно найдем, — тихонько сказал Себастьян, осторожно вытирая платком мое мокрое лицо. — Обещаю тебе, он от нас не уйдет.
   Велев Наде присматривать за мной, ее усадили за руль «Победы», и мы с ней поехали домой к Даниелю — все это сочли наилучшим вариантом, — а наши сыщики погрузились в захаровскую «девятку» и отбыли в неизвестном направлении.
   У Даниеля мы с Надей выпили виски за помин Вариной души — вернее, я выпила, а Надя только пригубила, после чего я сообщила Наде, что у ее любимого ковбойские пристрастия — пистолет «смит-вессон» и американская самогонка, а Надя попросила уточнить, имею ли я что-нибудь против. Я ничего против не имела, просто констатировала факт, так что Надя не стала делать из меня отбивную, но велела лечь спать, поскольку с пятидесяти граммов виски у меня начал заплетаться язык, а веки отяжелели так, что едва стоило мне слегка приоткрыть их, как они немедленно падали опять, и утомительнее этой гимнастики ничего на свете не было.
   Спать я отправилась в квартиру Себастьяна, едва не свалившись по дороге с балкона — от виски, горя и непонятно откуда взявшейся невыносимой усталости меня клонило к земле, как степной ковыль на ветру. К счастью, меня страховала Надя.
   По-кошачьи свернувшись в клубочек на Себастьяновом диване, я уткнулась носом в подушку, от которой шел нежный запах ее хозяина, и провалилась в сон. Но пока я быстро летела в спасительную черноту, беспокойная мысль пульсировала, билась в измученном несчастьем мозгу: если я фея, если я приношу людям удачу и счастье, почему я не смогла спасти Варю, отчего я не сумела уберечь ее от смерти?
   Когда я проснулась, на улице было еще светло, но в комнате уже наступили сумерки — стеклянный купол скрылся за непрозрачной перегородкой, занавески на окнах были приспущены. В другом конце комнаты тускло светился монитор ноутбука, негромко пощелкивали клавиши.
   — Себастьян! — позвала я.
   — Ты проснулась? — откликнулся он и, отложив ноутбук, подошел ко мне и присел на край дивана.
   — Хочешь чего-нибудь? — Он взял мою руку.
   — Нет, спасибо. Что нового?
   — Крымов исчез. Я так и подскочила:
   — Как исчез?
   — Как сквозь землю провалился.
   — Но вы же ангелы! Вы должны его найти!
   — Мы ангелы, но не боги. Не волнуйся, никуда он от нас не денется. Рано или поздно попадется. Мы провели обыск в его квартире. Там все усыпано волчьей шерстью. Простыни на постели и в корзине для грязного белья перепачканы кровью. Даниель уже проверил — это кровь Прошиной и твоей подруги.
   — А где сам волк? Волка вы нашли? — спросила я, сжимая его ладонь. Он покачал головой:
   — Нет. Правда, у меня появилась одна идея. Но об этом потом. Сначала скажи мне, как ты поняла, что твоя подруга убита?
   — Вчера она разузнала что-то о Крымове и позвонила мне. А я торопилась на встречу с Марком Вайсбахом. Мы решили, что поговорим об этом сегодня. Утром я не могла ей дозвониться, но не придала этому значения. А когда мы подъехали к ее дому... — Я не смогла договорить.
   — Ты проводила параллельное расследование, противная девчонка, — печально констатировал Себастьян. «Противная девчонка» в его устах прозвучало как ласкательное прозвище.
   — Да. Это получилось само собой! Оказалось, что Варя была знакома с Прошиной. Я просто хотела узнать обо всем побольше! Я и не думала, что все так закончится, — всхлипывая, бормотала я.
   — И что же ты узнала?.. Проходи, Даниель.
   Даниель вошел с балкона и, пройдя через всю комнату, уселся на ковер рядом с диваном.
   — Как самочувствие? — спросил он меня. В другое время я ответила бы, но сейчас только молча махнула рукой.
   — Ну так что? — Себастьян ждал ответа.
   И я рассказала ему все, что знаю, и полезла в рюкзак, и показала украденную у Марка бумажку, и включила диктофон с пьяными разговорами, а в голове стучало: поздно, все поздно, даже если повесить Крымова на осине, Варю не вернешь, ей ничем уже не поможешь.
   — Веселенькое дельце, — вдруг сказал Даниель, хотя на лице его никакого веселья не было, скорее наоборот.
   — Ты это к чему? — спросил Себастьян.
   — А к тому, что неплохо было бы выяснить, знал ли Крымов, если, конечно, убийца именно он, что Варя не успела сообщить свою информацию Марине.
   Я в недоумении уставилась на него:
   — Что ты хочешь этим сказать?
   — А то, дорогие вы мои, что если наш убийца думает, что Марина знает тайну, из-за которой погибла Варя, то она в большой опасности.
   Я, кажется, побледнела, а Себастьян тихо сказал:
   — О господи. Дело еще хуже, чем я предполагал.
   — Ты, кажется, хотел что-то сказать о волке, — пролепетала я и поискала глазами мой любимый клетчатый плед: несмотря на то что на дворе стоял жаркий июльский вечер, мне вдруг стало очень холодно.
   Себастьян вернулся к креслу, в котором сидел, пока я спала, и взял ноутбук.
   — Меня заинтересовала периодичность, с которой случились все эти смерти. И Глебовский, и Прошина, и твоя подруга Варя — все они погибли в ночь с пятницы на субботу. Я стал искать что-то, что смогло бы пролить на это свет. К тому же я вдруг вспомнил одну немаловажную деталь, пропускать которую с моей стороны было бы непростительной ошибкой. Дело в том, что июль, как и декабрь, — один из самых опасных месяцев в году.
   — Как я не подумал! Иван Купала! — воскликнул Даниель.
   — Именно. Иван Купала и Рождество — два мистических праздника, а июль и декабрь — два мистических месяца, когда граница между добром и злом становится такой зыбкой, что довольно одного неверного шага, чтобы очутиться по другую сторону добра.
   — Я не понимаю, что ты хочешь сказать. — Мои зубы начали выбивать барабанную дробь. Кажется, мне стоило всерьез подумать о том, чтобы устроиться с этим замечательным музыкальным инструментом в какой-нибудь оркестр, исполняющий альтернативную музыку.
   — Я стал искать ключ ко всему, слово, которое объяснило бы все. И я нашел, и понял. — Себастьян перевел дыхание и сказал:
   — Ночь между пятницей и субботой превращает человека в волка. Наш убийца — не маньяк и не псих. Он оборотень.

Глава 25
ЕЩЕ ОДНА СТРАНИЧКА

   Самое страшное на свете — начертить проект здания, которое кажется тебе прекрасным и соразмерным, и в тот момент, когда строительство закончено и почетный гость под завывание духового оркестра разрезал красную ленточку, обнаружить, что это не дом для жизни, а мышеловка, готовая перерубить тебя пополам.
   Смерть во имя справедливости всегда тянет за собой несправедливую смерть, смерть из-за пустяка, из-за лишней фразы, неловкого движения. Ай-ай-ай. Какое упущение! Теория всегда расходится с практикой, надо было читать Достоевского не только по школьной программе. Или хотя бы детективы в мягкой обложке, в них эта нехитрая мысль выражена не так блестяще, но весьма отчетливо.
   И вот теперь, чтобы справедливость восторжествовала, приходится творить несправедливости одну за другой. Тот, кто считал себя служителем гармонии, жрецом в белых одеждах, оказывается обычным палачом.
   Все путается. Я больше не вижу выхода. Я не могу продолжать и не могу остановиться.
   Не у кого спросить совета, неоткуда ждать помощи. Некому даже помолиться.
   Последний шаг. Если он будет удачным, значит, мой крестовый поход затеян не напрасно.
   А может, я просто обманываю себя? И все, ради чего я приношу в жертву себя и других, не более чем лживые увертки больной души?
   Может, хаос и грязь — не снаружи, а внутри меня? Что ж, тогда...

Глава 26
ЗАКОН ЧТО ДЫШЛО

   Никогда не ныряла в кипяток, надеюсь, что и в будущем со мной не случится этой неприятности, но в тот момент, когда Себастьян произнес слово «оборотень», возникло именно такое ощущение — будто меня окунули в емкость с пузырящейся от жара водой.
   — Если убийца — оборотень, — через силу произнесла я, — то тогда это не Крымов.
   И слово в слово пересказала ангелам наш с Марком разговор в «Часах с кукушкой».
   — Отлично, — сказал Даниель. — Если в том, что он тебе рассказал, была хотя бы доля правды, то это готовое признание (я тут же мучительно пожалела, что у меня не хватило мозгов включить диктофон после того, как мы с Марком сели за столик). Но это не объясняет крови и шерсти в квартире Крымова.
   — Объясняет. — Себастьян подошел к высокому столу, отгораживающему уголок с плитой, холодильником и другими кухонными принадлежностями, и побарабанил по нему пальцами. — Крымов и Вайсбах знакомы. Один из свидетелей сообщил нам, что Вайсбах часто встречается с Крымовым и, можно сказать, принимает участие в его судьбе. У него была возможность подставить Крымова, тем более что для этого писатель идеальная кандидатура.
   — Что будем делать? — спросил Даниель.
   — Нам нужен еще один обыск, — ответил Себастьян.
   — Нереально. — Даниель покачал головой. — Захарову никто не даст второй ордер. Да и на каком основании? Не станем же мы говорить ему про оборотня.
   — Не станем, — подтвердил Себастьян, и его шоколадные глаза вспыхнули. — А ордер нам ни к чему и милиция тоже. Теперь наши пути расходятся. Мы сами осмотрим квартиру Вайсбаха.