— Что я, не понимаю, что ли, — вытянулся тот. — О нем сам товарищ Петерс справлялся.

Глава 5 НАЛЕТ НА СТАНЦИЮ

   Сгущались сумерки. На станции в этот день народу было немного. Лишь небольшим табором недалеко от вокзала держались десяток бродяг.
   Егор Копыто осмотрелся по сторонам и, убедившись, что за ним никто не следит, бодро зашагал вдоль путей. Остановился он у длинного кирпичного здания, где размещались ремонтные мастерские, немного подождав, коротко свистнул. Из-за угла вышел средних лет мужчина в длинной красноармейской шинели.
   Оглядевшись, мужчина коротко спросил:
   — Ничего не изменилось?
   — Все, как обычно, — уверенно ответил Копыто. — Сначала работаем мы, а потом уже ваша очередь. Но на вокзал заходите только после того, когда мы дадим залп. Не забудьте выждать, чтобы нам на пятки не наступать, — строго напомнил он. — А не так, как в прошлый раз! Едва пальба не началась.
   Тот кивнул:
   — Признаю, накладочка небольшая вышла. Поторопились. Но ведь никто не пострадал. Верно?
   — Верно. Но могло быть хуже.
   — Тут еще один вопрос надо бы обсудить, — туманно сказал красноармеец.
   — Не самое лучшее время для обсуждений, — раздраженно заметил Егор.
   Мужчина снисходительно хмыкнул:
   — А другого может и не представиться.
   — Ладно, что там у тебя? — примирительно спросил Копыто.
   — Надо бы нам добавить. Риск слишком уж большой. Тут чекисты одного нашего зацепили, кажется, чего-то подозревают.
   — Этого еще не хватало!
   — И я о том же. Да ведь и груз тоже непростой. Самого Фартового повезут!
   — Сколько ты хочешь? — после некоторого колебания спросил Копыто.
   — Добавишь миллионов пять, и будет то, что надо. Да еще поклажа…
   — Ну ты и раскатал губу! — поморщился Егор.
   — Это ведь воробушки! Легко прилетели, легко и улетят!
   — Ничего себе воробушки, — взбунтовался Копыто, — кому-то из-за них и свинец придется поглотать. И с чего ты взял, что будет поклажа?
   — Мы тут со своей стороны пробили, в поезде нэпманов будет, как сельдей в бочке! Если ты, конечно, против, то давай считать, что разговора не было. И разбегаемся! Мое дело сторона. Я тебя не знаю, ты меня не знаешь, — пожал красноармеец плечами.
   — Ладно, хорошо. Но чтобы все было в ажуре!
   — Все будет как положено, — повеселев, пообещал собеседник и, кивнув на прощание, пошел в сторону вокзала.
* * *
   Три подводы, запряженные лошадьми вороной масти, стояли неподалеку от перрона. А кучера, дядьки в длиннополых тулупах, азартно резались в карты. Картина привычная. Наверняка понаехали откуда-нибудь из дальних сел продавать товар. Горожане — народ зажиточный, а потому стоило рассчитывать на хорошую копейку. И, только присмотревшись, можно было различить обрезы, угловато выпирающие из-под тулупов. Впрочем, и это объяснимо — время нынче лихое, а потому без оружия нельзя никак!
   Подошел Егор Копыто. Тронув мужичонка, сидящего на козлах, спросил:
   — Ты ничего не забыл?
   Тряхнув пегой бородкой, тот всерьез обиделся:
   — Как же можно? Не впервой! Дело-то привычное.
   — Скоро будут. Не зевай…
   — А я завсегда, — широко улыбнулся мужичонка, показав щербатый рот. — Меня только крикни! — Повернувшись к напарнику, такому же бородачу, как и он сам, зло проговорил: — Ну чего варежку распахнул? Бросай стерки!
   Егор отступил на три шага и растворился в темноте. Еще некоторое время был виден горящий окурок папиросы, брошенный им на землю, а потом потух и он.
   Пройдя метров пятьдесят, Егор свернул на узкую тропу, которую с обеих сторон плотно обступали заросли боярышника. Раздвинув кусты, он негромко позвал:
   — Гаврила, ты здесь?
   — А где же мне быть! — бодро отозвался молодой голос. — Жду.
   — Ладно, будь здесь. Не высовывайся, там легавые по перрону шастают.
   — А мне легавые — тьфу! — весело сказал парень. — С одного кармана хаваем.
   — Будь готов, скоро подойдет. Твои-то здесь?
   — Куда же им деться-то? Рядом стоят.
   — Это я так… Не разглядеть тут ни хрена!
* * *
   Станция Ховрино пользовалась дурной славой. Не далее как шесть месяцев назад здесь был ограблен поезд и убит машинист, попытавшийся оказать сопротивление, а потому составы старались проскочить гиблое место как можно быстрее.
   Машинист Большаков Иннокентий Яковлевич мысленно читал молитвы, проезжая стремное место.
   Поговаривали, что близ этих мест лютовала банда Егора Копыто. Прежде Егор был правой рукой самого Кирьяна Курахина, а когда того «закрыли» в Чека, заделался «иваном», установив в банде жесткую дисциплину.
   Подъезжая к станции, Большаков увидел, что семафор закрыт. Машиниста охватило дурное предчувствие — прежде такого не случалось.
   — Что они там, уснули, что ли? — повернулся он к помощнику.
   — Не знаю, Иннокентий Яклич, — бесшабашно отозвался вихрастый помощник. — Сейчас на дороге черт те что творится!
   — Ну чего истуканом стоишь? — в сердцах прикрикнул машинист. — Давай три гудка!
   — Ага!
   Прозвучало три коротких гудка — прибытие.
   Из дверей вокзала, помахивая красным фонарем, вышел дежурный.
   — Ну что там случилось?
   — Тормози состав, — крикнул невесело дежурный.
   — Что такое?
   — Ремонт путей. Совсем все износилось.
   — Это надолго?
   — До самого утра провозятся, а может быть, и больше.
   Чертыхнувшись, машинист сбросил давление пара.
   — Все, приехали… Ну чего стоишь?! — снова прикрикнул он на помощника. — Отворяй дверь. Попробуем узнать у начальника станции, что там случилось.
   — Ага, мигом, — помощник расторопно отворил дверцу.
   — Что за власть такая, никогда не знаешь, доедешь до места или нет, — сетовал машинист. — Или колесо отвалится, или впереди пути разберут. А то и вовсе ограбят. — Он уже было привычно поднес щепоть ко лбу, чтобы осенить себя крестным знамением, но неожиданно раздумал. Не молельное нынче время. — Тьфу ты! Не приведи господь!
   Дверь отворилась. И тотчас на подножку, отбросив фонарь, вскочил «дежурный». За его спиной звякнуло расколовшееся стекло фонаря.
   Ткнув в грудь машиниста стволом револьвера, налетчик весело скомандовал:
   — К топке! Пикнешь — пристрелю гада!
   — Понял, — испуганно попятился машинист.
   — И ты к нему. — Он указал револьвером на помощника. — Гаврила! — гаркнул он в темноту. — Поднимайся сюда!
   На подножку бодро запрыгнул высокий сухощавый парень.
   — Будут баловать — стреляй!
   — Понял, Егор! — широко улыбнулся Гаврила. — Только у меня ведь не побалуешь.
* * *
   Где-то в хвосте состава прозвучало три винтовочных выстрела, а им в ответ раздалась короткая пулеметная очередь. Звякнуло разбитое стекло, и отчаянный женский вопль резанул по самому сердцу.
   Спрыгнув на перрон, Егор зло распорядился:
   — Да заткните вы эту бабу!
   Глуховато бухнул выстрел, и крик мгновенно оборвался, на самой высокой ноте. Снова завязалась короткая перестрелка, затем по перепонкам ударила взрывная волна, предпоследний вагон, тяжеловато подпрыгнув, сошел с рельс.
   — Кирьян в седьмом вагоне, — подошел к Егору белобрысый парень с «маузером» в руке.
   — И в чем дело?
   — Чекисты забаррикадировались, не пускают, мать их!
   — Мне учить тебя, что ли?! — гаркнул во все горло Копыто. — Забыл, как это делается?! Очередями по окнам, чтобы неповадно было, и гони их в конец вагона.
   — Понял! — весело отозвался парень и, придерживая рукой папаху на голове, кинулся к вагону.
   Из соседнего вагона раздалась грубая мужская брань, которой отозвалась отчаянная женская мольба:
   — Возьмите что угодно, только не убивайте!
   Егор поднялся в вагон.
   Гоша Одесский, учтиво склонившись перед хорошенькой пассажиркой, помахивал револьвером и взывал к пониманию.
   — Мадам, вы меня принимаете за старьевщика, — заливался его обходительный приятный тенор. — Мне не нужна ваша ветошь. Пожалуйста, вот это колье!
   — Возьмите!
   — О господи! Какие у вас прекрасные ушки! А как их украшают сережки с бриллиантами! Снимай!
   — Это подарок мужа.
   — Я очень сожалею, мадам!
   Не задерживаясь, Егор устремился по коридору в седьмой вагон.
   — В морду ему! — услышал он рассерженный голос в последнем купе.
   Послышался грохот опрокинувшегося тела, и следом испуганный голос запричитал:
   — Забирайте все!
   — Господа пассажиры! — звонко заголосил разбойный голос. — Даем вам две минуты, чтобы снять с себя все самое ценное. Иначе то же самое нам придется снимать уже с покойников.
   У седьмого вагона раздалась длинная пулеметная очередь — на перрон густо и звонко посыпались разбитые стекла. Кто-то громко вскрикнул.
   — Гони их в хвост!
   Четверо налетчиков уже влезли в разбитые окна и, надрывая глотки, нагоняли страху:
   — Всех постреляем! Бросай оружие! Вот так-то оно лучше будет. Давай сюда, Кирьян здесь!
   — Где Савва?! — отчаянно выкрикнул Егор Копыто. — Куда его черти унесли?!
   — Горло зря не дери, — сказал вышедший из-за спин жиганов медвежатник. В руке у него покачивался неизменный саквояж. — Не под пули же мне лезть.
   Его степенный облик никак не вписывался в толпу гогочущих жиганов, поймавших кураж, — он был серьезен и сдержан, что еще более усиливало его сходство с провинциальным лекарем — какое может быть веселье, когда приходится ехать невесть в какую даль, да еще к ложу тяжелобольного. Поднявшись в вагон, он уверенно прошел в тамбур. Остановился напротив купе, где, вцепившись руками в стальные решетки, стоял Кирьян.
   — Побыстрее! — поторопил его пахан. — Мочи больше нет ждать!
   Взглянув на замок, Савва Назарович спокойно ответил:
   — Придется потерпеть.
   Щелкнув замками саквояжа, он распахнул его, и, порывшись в содержимом, вытащил коротенькую отмычку со множеством зубчиков.
   — Вот эта в самый раз будет… Ну и замок тебе достался. — Он взглянул на Кирьяна, вцепившегося руками в решетку. — Я такие только в немецком банке видел. Видно, очень тебя большевики любят, если так крепко стерегут.
   — У нас взаимная любовь, — зло отозвался Курахин.
   Сунув отмычку в замочную скважину, медвежатник с минуту пытался провернуть ее, с усилием вращая кистью.
   — Да тут все зубья поломаешь, — недовольно пробубнил Савва. — Крепко они тебя упаковали. — Металлические зубья отмычки, скрежеща, скользили по стальному сердечнику. — Дьявол их подери! Еще немного. — Протолкнув отмычку немного поглубже, он повернул ее еще раз, и тотчас раздался победный щелчок. Распахнув дверцу, Савва Назарович распорядился: — Выходи!
   — Как вы шумно меня встречаете, — невесело хмыкнул Кирьян, посмотрев на жиганов, набившихся в коридор. — Не ожидал! — Приподняв руки, стянутые кандалами, скомандовал: — Ну чего стоишь? Не век же мне в них ходить!
   Вытащив из саквояжа тонкую пилку, Савва Назарович сказал:
   — Потерпи! — и деловито принялся распиливать сталь.
   Через минуту кандалы звонко упали на пол. Растирая запястья, Кирьян приказал:
   — А теперь давай чекистов посмотри… Куда они там попрятались?
   — В соседнем купе, — отозвался Гаврила.
   — Давай поторопи их, пускай вылезают, — уверенно распоряжался Кирьян. — Я на вольный воздух пойду.
   — Сделаю! — метнулся жиган в противоположный конец вагона. Распахнув дверь, радостно сообщил: — Да их здесь, как тараканов! Выходить по одному! — заорал он. — Иначе всех положим.
   Дверь распахнулась, и в коридор вышел красноармеец, за ним еще один.
   — Винтовку давай.
   Боец без сопротивления протянул оружие.
   — А ну пошел на выход! — распорядился Гаврила и забросил за спину винтовку.
   На перрон один за другим попрыгали разоруженные красноармейцы.
   — Руки за голову! Становись вот сюда!
   Заложив руки за затылок, чекисты послушно отходили в сторону.
   — Ба! — радостно воскликнул Кирьян, увидев среди них человека в кожанке. — Да это никак начальник конвоя! А ну иди сюда! Как вас звать-то, товарищ чекист? «Раз, два и к стенке»?
   Налетчики, стоящие рядом, одобрительно рассмеялись.
   — Да с ним никак еще четверо? Какой приятный сюрприз. Вот сюда, в сторонку! Руки за голову… Не дергаться!
   — Послушайте, — начал начальник конвоя, высокий, с аккуратной бородкой. — Мы просто сопровождающие.
   — А может, ты и в Чека не работаешь?
   — Я там всего лишь с месяц.
   — С месяц, говоришь… А вот скажи-ка ты нам, непутевым, сколько за прошедший месяц ты жиганов к стенке поставил?
   — Я никого не расстреливал, все решает председатель Ревтрибунала товарищ Петерс, — растерянно заговорил чекист.
   — Значит, так получается — я не я и лошадь не моя? — хмыкнул Кирьян Курахин.
   Жиганы одобрительно загоготали, наслаждаясь беспомощностью чекиста. Не каждый день можно встретить такое.
   — Чего же ты молчишь, друг мой ситный? — ласково протянул Кирьян. — Вижу, что ты не любишь жиганов. Жить хочешь? А ну давай станцуй нам «Яблочко»! Повесели жиганов! Ну?! Я долго ждать не буду, считаю до трех. Раз… Два…
   Чекист сначала неохотно, потом все быстрее и быстрее стал перебирать ногами, умело вытягивая носок. Движения красивые, правильные. Было видно, что танцевать он умел.
   — Вприсядку пошел! Вприсядку! — развеселившись, выкрикивал Копыто.
   Чекист лихо вращался, подпрыгивал, вызывая невольные улыбки у жиганов.
   — Все, — выдохнул начальник конвоя, когда танец был закончен.
   — Похвально, — сдержанно отметил Курахин. — Значит, в перерыве между решениями Ревтрибунала тешишь душу плясками?
   — Вовсе нет, я с малолетства танцевать умею.
   — Ну-ну, а теперь вы танцуйте, — повернулся Кирьян к чекистам, стоящим гуртом.
   — Не дождешься! — процедил один из них, скуластый, с крепкой, мускулистой шеей.
   — Что я тебе могу сказать? Не уважаешь ты жиганов… Дай шпалер, — повернулся Курахин к Егору.
   Приставив ствол ко лбу чекиста, Кирьян с минуту наблюдал за его лицом, пытаясь уловить малейшие мускульные изменения. Криво улыбнувшись, скупо похвалил:
   — А ты молодец, хорошо держишься. Жаль будет тебя убивать.
   — А ты не жалей, я на таких, как ты, в Ревтрибунале насмотрелся.
   — Больше не посмотришь! — спокойно сообщил Курахин и нажал на курок.
   Голова чекиста дернулась от сильнейшего удара, и он упал на Гаврилу, стоящего позади.
   — Фу ты черт! — брезгливо отряхнул тот с одежды жирные ошметки. — Все мозги на моей тужурке оставил. Ты бы, Фартовый, поаккуратнее как-то.
   Курахин скривился:
   — Извини, что не предупредил. Плясуна отпустить. Остальных, — кивнул он на стоявших около ворот чекистов, — шлепнуть! Кожанки не забудьте снять, — направился он к следующему вагону. — Они нам еще понадобятся.
   Вскочив в вагон, Фартовый стремительной походкой двинулся по коридору. Размахивая револьвером, он звонко кричал:
   — Господа, настоятельно требую открыть купе! Проявите благоразумие, выкладывайте денежки!
   Сейчас в нем не было ничего от того пленника, каким он был всего-то пару часов назад.
   В первом купе сидело трое мужчин и одна женщина. Один из мужчин был средних лет, весьма представительного вида. Дорогой бостоновый костюм сидел на нем как влитой. Увидев ввалившегося в купе налетчика, он улыбнулся ему почти по-свойски. Двое других застыли в немом ожидании, даже не пытаясь скрыть подступивший страх. Женщина, привлекательная особа лет двадцати, упрямо разглядывала трещинки на столе, упорно не замечая ватаги жиганов, ввалившихся в купе.
   — Господи боже мой! — картинно закатил к потолку глаза Кирьян. — Какая дама! Позвольте поцеловать вашу ручку. — Сунув пистолет за пояс, он бережно взял хрупкую женскую ладонь, обтянутую черной лайковой кожей. Поднес к лицу. — Господи, как она благоухает! Господа жиганы, я сейчас сойду с ума!
   За его спиной раздался одобрительный смех жиганов. Кирьяна Курахина невозможно было представить без куража, соскучившись по его чудачествам, они теперь ловили каждое его слово. На их довольных лицах запечатлелось обожание.
   — Барышня, запах вашего тела способен свести с ума даже самого искушенного жигана. Поверьте мне, я знал очень много дам, но ни одна из них не дышала таким ароматом, как вы. А ладони!.. Они просто созданы для восхищения, ими нужно любоваться, как шедевром! Позвольте, я освобожу вас от этих оков. — Кирьян уверенно потянул перчатку. Почувствовав, как девичьи пальчики слегка сжались, Курахин покачал головой: — Я очень ценю вашу скромность, но уверяю вас, эти милые господа, что стоят рядом со мной, — перевел Кирьян взгляд на гогочущих жиганов, — настоящие ценители женских прелестей, — продолжал он стягивать перчатку. — Какое уродливое кольцо! — ахнул Фартовый. — Оно портит вашу ручку! А изумруд… Отвратительный камень! Вам немедленно нужно избавляться от этой вещи! Уверяю вас, иначе драгоценности принесут вам массу неприятностей!
   Отобрав кольцо, Кирьян некоторое время с нескрываемым восхищением рассматривал камень.
   Острый девичий подбородок вскинулся и задрожал. Девушка быстро заговорила:
   — Послушайте, прошу вас. Не отбирайте у меня это кольцо. Это единственное, что у меня осталось. С ним у меня связано очень многое.
   — Барышня! — Кирьян аж поморщился от обиды. — Вы нас принимаете за каких-то грабителей. Вот гляньте на этого милого человека, — показал он взглядом на Егора Копыто, широко ощерившегося щербатым ртом. — Разве этот любезный человек способен принести кому-то зло? Мы всего лишь мирные жиганы. Это кольцо вам не к лицу, оставьте его мне. — Посмотрев его на свет, заявил: — Знаете, я буду носить его с собой постоянно, как воспоминание о нашей встрече. — Он положил кольцо в карман.
   Девушка отвернулась.
   — Какой восхитительный изгиб шеи. И какое отвратительное на нем золотое колье! А потом, вы нас обманули, сказали, что у вас нет ничего, кроме этого кольца. Егорушка, помоги барышне освободиться от ненужного груза.
   — Вашу лебединую шейку, мадмуазель, — хмыкнул Копыто.
   — Как вам будет угодно. — Расстегнув колье, она положила его на стол. — Надеюсь, что оно вам нужнее, чем мне.
   — Можете не сомневаться, барышня.
   Кирьян уже потерял к пассажирке интерес и подступил к импозантному мужчине лет тридцати. Пощупав ткань его костюма, уважительно произнес:
   — Хорош костюмчик. Гаврила, как раз твой размер. Давай снимай пиджачок, а заодно и штаны!
   — Позвольте…
   — Ах да, ты стесняешься дамы. Барышня, вам придется отвернуться, — сообщил Кирьян. — Сейчас этот господин будет снимать порты.
   Женщина отвернулась.
   — Но как же можно!
   — Можно, дорогой мой товарищ, — спокойно заверил Кирьян. — В наше революционное время все возможно! На то нам и дана свобода, чтобы сбросить с рук тяжелые оковы, а с тощей шеи — кровопийц-капиталистов. Сейчас у нас равноправие и такие костюмы может носить каждый пролетарий. За что же мы тогда кровь проливали?! И сумку свою не забудь… И часики… Вам тоже следует раздеться, — посмотрел он на остальных мужчин. — Даю вам три минуты. Время пошло, господа. От того, насколько вы будете расторопны, зависит ваша жизнь… Прошло двадцать секунд… Тридцать… Вижу, что вы не верите в серьезность наших намерений. Договор придется ужесточить. Тот, кто разденется последним, будет убит!
   Мужчины поднялись одновременно. Не обращая внимания на жиганов, набившихся в купе, принялись лихорадочно сбрасывать с себя одежду.
   — Ставлю красненькую на старика! — ликовал Кирьян. — Он еще молодым даст сто очков вперед.
   — Не-ет! — смеясь протянул Егор Копыто. — Молодой первым будет. Посмотри, как из штанов выпрыгивает.
   На пол полетели пиджаки. Тонко затрещала атласная рубашка, мелкой россыпью покатились пуговицы. Импозантный мужчина сбрасывал брюки, подминая их ногами, а руки уже уверенно стягивали рубаху, не обращая внимания на галстук, впившийся в горло пестрой шелковой удавкой. Еще один рывок — и к ногам налетчиков полетела рубашка.
   Кто-то из жиганов подхватил брошенный на пол пиджачок и, примерив его, сунул в сумку. Вторым разделся крепыш с седыми висками, позабыв снять бабочку «кис-кис».
   Старик оказался последним. Волнуясь, он пытался отстегнуть ремень, но руки, мелко подрагивая, отказывались слушаться.
   — Пока ты будешь так штаны стягивать, твоя баба замерзнет, — гоготал Егор Копыто.
   Кирьян поднял револьвер. Раздался отчаянный женский вопль.
   — Кем ты работаешь, дед?
   — Я бухгалтер.
   — Ах, вот как… Значит, дело с деньгами имеешь?
   — Работа у меня такая.
   — И на кого же ты работаешь?
   — На фабриканта Тараса Тимофеевича Юдина, — негромко выдавил из себя старик.
   — Чем же он занимается?
   — У него свой кирпичный завод.
   — Он богатый человек?
   — Да, он состоятельный человек, и дед его, и отец — все они были фабрикантами.
   — Где же находится этот кирпичный завод?
   — В Бескудникове.
   — Когда будет зарплата?
   — Через четыре дня.
   — Где хозяин хранит деньги?
   — Обычно у себя в сейфе.
   — В сейфе еще что-нибудь есть?
   — Там он хранит семейные сбережения.
   — А ты молодец, умеешь нравиться… Ладно, объявляю амнистию, это большевики не умеют прощать, а мы, жиганы, люди с пониманием, так что живи, дед! Барышня, — спокойно обратился Курахин к девушке. Глаза у нее были широко открыты, полны ужаса. — Извините, что причинил вам неприятности. Но что поделаешь, работа у нас такая, как говорит бухгалтер. Вас более никто не тронет. Обещаю! Это вам сам Фартовый Кирюха говорит! — Повернувшись к жиганам, добавил: — Пойдем отсюда. Бабу не трогать, — гулко стучали его быстрые шаги по коридору. — Узнаю — убью!
   — Что мы, не понимаем, что ли! — едва успевал за паханом Егор Копыто.
   — Где народ? — кричал Кирьян, отворяя одно купе за другим.
   — Все вышли на перрон, когда поезд остановился, — оправдывался Егор.
   — Идите сюда! — восторженно крикнул с противоположного конца вагона белобрысый жиган. — Здесь их полное купе!
   — Кирьян, — негромко сказал Копыто. — Пора уходить. Скоро здесь будет охрана и железнодорожники.
   — Эх, Егорушка, — почти в отчаянии вздохнул жиган. — Не даешь ты мне позабавиться!
   Бесшабашный и веселый взгляд Кирьяна натолкнулся на испуганные лица мужчин и женщин. Прижавшись друг к другу плечами, они в тесноте словно искали спасение.
   — Знаете, кто я такой? — неожиданно спросил Кирьян, уставившись в плотного круглолицего мужчину в кепке.
   Встретившись с жиганом глазами, тот неловко улыбнулся и поспешно стянул с макушки головной убор.
   — Здрасьте!
   Губы мужчины растянулись в заискивающей улыбке. Лицо пассажира показалось Фартовому знакомым. Так поспешно стягивать головной убор приучены только каторжане, нежданно столкнувшиеся с начальством. Отсюда и заискивающий взгляд и стремление расположить к себе всякого собеседника. Движение очень характерное, отработанное годами, его невозможно спутать ни с каким другим. В нем прячется почти животный страх перед возможным наказанием и одновременно надежда на благоприятный исход.
   — Это ты, Иоська? — удивился Кирьян, рассматривая в упор круглолицего.
   — Он самый, Кирьян… — всего лишь небольшая заминка, поднатужившись, мужчина отыскал подходящее слово, — Матвеевич.
   Кирьян сузил глаза — не самое подходящее место для злых шуток.
   — Ты это… того… Какой я тебе Матвеевич?
   В глазах толстяка плеснулось замешательство. Будто бы пущенные по воде круги, оно сказалось на пальцах, которыми тот беспокойно теребил снятую шляпу. Вот сейчас он услышит приговор…
   — Как же не Матвеевич? — вполне искренне подивился толстяк. — На сибирской каторге вы «иваном» были, а я майдан держал. Так что мне до вашей чести далековато. А потом авторитет…
   И вновь заискивающая, просящая улыбка.
   Кирьян хмыкнул. Толстяк не шутил. Иосиф Львович Брумель действительно был майданщиком на сибирской каторге, а Кирьян, как «иван», охранял его стол, за что получал по полтине в день. Первый раз их пути пересеклись восемь лет назад, когда очередной этап «семи морями» перегоняли из Одессы на Камчатку. Толстяка били смертным боем, лупили впрок, чтобы не забывал арестантскую науку и не тянул с каторжан семь жил.
   В тот раз только вмешательство Кирьяна предотвратило смертоубийство.
   Второй раз их пути пересеклись пять лет назад, в Петропавловске-Камчатском, славившемся по всему полуострову своими строгими порядками. Пребывая в кандальной тюрьме, Кирьян удивлялся тому, что каждую неделю какая-то милосердная душа передавала ему рублик, который в то время являлся для него немалым подспорьем. Только когда он был переведен в околоток — небольшую больничку, где можно было отдышаться и залечить язвы от кандалов, — к нему заявился поселенец и, сняв картуз, явно стесняясь собственного благополучия и сытости, сообщил о том, что это он скармливал ему рублики на скорейшее выздоровление.
   В этом поселенце Курахин узнал Иосифа, которого некогда спас от смертного боя.
* * *
   — Матвеевича забудь! — отрезал Кирьян. Посмотрев на перепуганных пассажиров, он продолжал: — Ты мне товарищ! Господа, советую облегчить собственную участь и освободиться от золота и всех драгоценностей. Даю вам три минуты! Копыто, — повернулся Кирьян к сподвижнику: — Засекай!
   — Сделаем, — охотно согласился Егор Копыто, вытащив из кармана серебряные часы.
   Особенно расторопно люди освобождаются от драгоценностей под дулами револьверов, направленных точнехонько в центр лица. Со стороны создается впечатление, что золото просто начинает жечь им кожу.