Страница:
Рабы в городе работали в ремесленных мастерских, однако большую роль в ремесле играл труд свободных. Разоряющиеся крестьяне из сельских местностей, ремесленники, переезжающие из города в город, постоянно пополняли состав свободных работников, особенно в крупных городах. Начиная с I в. н. э. под влиянием знакомства с римскими профессиональными коллегиями и в городах восточных провинций появляются объединения ремесленников по профессиям (в них входило не более нескольких десятков человек). Некоторые союзы объединяли людей одной профессии, живших поблизости (например, союз людей, живших на улице кожевников в г. Апамее в Малой Азии; или мелкие лавочники, торговавшие в одном месте – Севилиивом портике в Эфесе). Наконец, были просто союзы соседей, например «живущие в акрополе» в Пергаме. Каждый союз имел свое божество – покровителя; основное внимание союзы обращали на организацию культовых празднеств и дружеских пирушек, которые устраивались на общий счет.
Профессиональные коллегии, как и многочисленные чисто религиозные союзы, были, как правило, союзами внутри отдельных городов. В I в. н. э. межгородских или общепровинциальных союзов было очень мало. Известно, что существовали объединения ремесленников провинции Азия (эта провинция охватывала западные районы Малой Азии), союз греческих актеров, посвященный богу Дионису, который включал артистов из разных областей, но в целом такие союзы еще не получили распространения. Идея общности вне принадлежности к сельской или городской общине, возможно, и ощущалась отдельными людьми, но не стала еще фактором массового сознания.
Профессиональные и религиозные объединения «маленьких людей» удовлетворяли потребности своих членов в неформальном общении, создавали ощущение социального равенства внутри союза, ощущение, которое было особенно важно в условиях появления сословных делений внутри гражданского сообщества греческих городов, в частности выделения сословия людей, из которых выбирались должностные лица.
И римские власти и местная знать относились к ремесленным коллегиям в I в. весьма настороженно, а порой и резко отрицательно. В конце I в. в одном из малоазийских городов были запрещены собрания ремесленных союзов. Многие писатели и ораторы высказывались против подобных корпораций. Так, малоазийский богач и оратор Дион Хрисостом, близкий многим императорам, с возмущением говорил об изготовителях льна в городе Тарсе (городе, из которого, согласно христианской традиции, происходил апостол Павел), что они хоть и граждане, но противопоставляют себя остальным гражданам и многие считают их источником беспорядков. Ненависть Диона к городским низам неудивительна: во время нехватки хлеба беднота подняла голодный бунт и, обвинив его в утайке зерна, разгромила его дом.
В городах восточных провинций, как и в Италии, различие между огромными богатствами отдельных людей и бедностью многих бросалось в глаза. Богатые люди устраивали на свой счет празднества и раздачи, удостаиваясь за это почетного звания «благодетеля». Так, сохранился рассказ об антиохийце Сосибии (I в. н. э.), который завещал своему родному городу большую сумму денег, для того, чтобы в течение пяти лет в городе справлялись празднества, включавшие театральные представления и различные спортивные состязания. Многие из подобных «благодетелей» тратили большие деньги на устройства празднеств в честь императоров. Например, когда в малоазийском городе Кибире по случаю переименования его в Кесарию были установлены игры в честь императора Тиберия, средства на организацию их дал жрец императорского культа. Жрица местного храма богини Гекаты в городе Стратоникее в первый день месяца, который назывался «императорским днем» и считался посвященным императору, совершала денежные раздачи гражданам города. Действия этих людей, в честь которых город ставил почетные надписи на главных площадях, не только приносили пользу городу, но и способствовали, без сомнения, личному возвышению богатых провинциалов, получению ими прав римского гражданства, выдвижению их в состав провинциальной администрации.
Среди богатых людей, выделявшихся в провинции, особое положение занимали и особую ненависть вызывали императорские вольноотпущенники, перед которыми трепетали не только бедные, но и богатые провинциалы. В I в. н. э. многие из этих людей составили себе состояние на доносах. Пользуясь безнаказанностью, они совершали и прямые уголовные преступления. Характерна в этом отношении история императорского вольноотпущенника, действовавшего в I в. в малоазийском городе Прусе, Флавия Архиппа. Архипп получил за счет средств императора Домициана земельные владения. Граждане Прусы, напуганные действиями доносчика, ставили ему почетные статуи как благодетелю города. Но и этого Архиппу показалось мало, он совершил подлог, был уличен в нем, и наместник провинции приговорил его к работе в рудниках. Однако он избежал наказания, подав прошение императору, продолжал жить в городе и даже получать от города новые почести. В Египте в I в. доносчиков было так много, что наместник издал постановление об ответственности доносчиков за ложные доносы (правда, только после третьего недоказанного обвинения). От доносчиков, особенно если они пользовались милостью императоров, страдали не только беднейшие, но и зажиточные люди (за исключением тех, кто сам служил императору), и это усиливало чувство общественной неустойчивости, которое было характерно для достаточно широких слоев населения провинций.
Итак, можно сказать, что в первые сто лет существования империи менялась традиционно сложившаяся система социальных различий. Свободные вынуждены были заниматься в поисках пропитания трудом, которым раньше преимущественно занимались рабы, а некоторые рабы и вольноотпущенники оказывались выше свободных граждан. Вместе могли жить и работать люди разных народностей (особенно типичным это было для рабов). Между бедными и богатыми гражданами одного города пропасть была больше, чем между людьми, происходившими из различных городов и областей.
Однако – и это важно представлять себе для правильного понимания положения первых христианских общин – все эти изменения, хотя и проявлялись в действиях отдельных людей и социальных групп, не стали еще ясно осознанным компонентом общественного сознания масс. Те, кто громил дома богачей во время голодных бунтов, когда обстановка менялась, ходили смотреть игры, устроенные на средства этих же богачей, и принимали участие в их чествовании. Члены ремесленных и религиозных союзов, которые сидели на своих дружеских пирушках подчас рядом с входившими в этот союз рабами, толпились у входов в амфитеатры, чтобы посмотреть, как рабы-гладиаторы убивают там друг друга на потеху публики (а римляне уже в I в. начали строить по всем провинциям амфитеатры для гладиаторских игр и боев со зверями – и эти зрелища даже в древних центрах греческой культуры начали постепенно вытеснять театральные представления). Стирание племенных различий не мешало вдруг вспыхивать в городах острой вражде на их основе, когда во всех бедах начинали обвинять не реальных их виновников, а чужаков, примером чего могут служить столкновения между греками Александрии и жившими там иудеями при императоре Клавдии, который издал специальное постановление, угрожавшее иудеям репрессиями. Ощущение неустойчивости, распада старых традиционных связей сосуществовало с местным «патриотизмом», проявления которого казались нелепыми даже многим современникам. Каждый город стремился чем-то выдвинуться перед другим, получить право на почетное звание «первого города провинции», право первым принимать наместника по прибытии его в провинцию. Город Смирна, например, не добившись права именовать себя первым городом провинции, стал называть себя «первым городом по величине, и красоте». Эти претензии вызывали насмешки римлян, против них выступали местные общественные деятели, но споры продолжались. Пышные титулы как бы заменяли утраченное подлинное значение того или иного города, имитировали «независимость» общественной жизни в провинции.
Все явления, описанные выше, были характерны для большинства провинций империи. Особая ситуация сложилась в Палестине, но о ней будет рассказано в связи с появлением первых христиан.
Религиозные верования
В древних обществах, где изменения происходили медленно, где социальное положение человека было, как правило, определено со дня рождения, а его действия, помимо личной воли, диктовались системой связей с другими людьми (сородичами, сообщинниками, а также людьми, стоящими выше или ниже его на социальной лестнице), люди полагались на извечную «заданность» миропорядка, на свое место в коллективе, унаследованное от предков. Когда же традиционные связи начинают разрушаться, когда теряется уверенность в завтрашнем дне, когда судьбы людей начинают зависеть от прихоти полководцев или правителей, человек ощущает себя обособленным, затерянным в непонятном ему и враждебном мире. В этих условиях для него выдвигаются на первый план вопросы о смысле жизни, о причинах удач и неудач, о справедливости или несправедливости всего миропорядка, о способах спасения, избавления от страданий, от смерти. Многие философские школы пытались найти ответы на эти мучительные вопросы. Одни философы утверждали, что человек свободен в выборе жизненного пути и что выбор этот должен состоять в отказе от активной деятельности. Другие (к ним принадлежали стоики) учили, что судьба человека предопределена, поэтому не нужно стремиться к материальным благам, а добросовестно, в соответствии с велениями разума, выполнять то, что он считает нравственным и добродетельным. В I в. в Римской империи распространилось учение киников (тоже зародившееся в Греции). Киники были бродячими философами, проповедовавшими отказ от всех материальных благ. Многие киники выступали не только против монархической формы правления, но и против государства как такового. Киники отрицали традиционные верования, высмеивая суеверия, гадания и т. п. (впоследствии христиане использовали эту критику в своих нападках на языческую религию). Этика киников, их проповедь бедности оказали существенное влияние на зарождающееся христианство. Но философия I в. не могла предложить путь к спасению, который был бы доступным, понятным и обнадеживающим. Гораздо более важную роль в социально-психологической ситуации первых веков нашей эры играли религиозные верования, прежде всего вера в могущественных и милосердных богов, которые могли бы спасти своих почитателей. Но какими должны быть эти боги-спасители, вера в которых удовлетворила бы религиозные чувства широких слоев населения империи? Культ императора, о котором уже говорилось, не мог удовлетворить эти чувства. Если сразу после победы Августа установление долгожданного мира могло вызвать полуискреннее, полульстивое поклонение ему как спасителю и благодетелю (особенно в восточной части империи, где почитание монархов было традиционным), то последующие императоры, пришедшие к власти благодаря убийствам, интригам, дворцовым переворотам, не могли внушить сколько-нибудь глубокого почитания или любви. Официализация культа императора, требование обязательного поклонения статуям императоров (такое поклонение носило не столько религиозный характер, сколько являлось чисто политической проверкой благонадежности) не способствовали действительному, неформальному распространению этого культа. До нас дошло очень большое количество надписей-посвящений различным божествам, но посвящения частных лиц богам-императорам сравнительно редки: эти посвящения делали или должностные лица, или жрецы императорского культа, или ветераны римской армии. Люди, не связанные с государственным аппаратом, обычно обращались к богу-императору наряду с другим божеством или вообще не упоминали императора в своих посвящениях.
В I в. до н. э. в городах Греции, Италии, Малой Азии авторитет древних античных божеств падал, происходил кризис полисной религии. Как писал английский историк В. Тарн, «много причин содействовало решению судьбы олимпийцев. Они принадлежали городу-государству и падали вместе с ним: философия убила их в глазах образованных, а индивидуализм – в глазах простых людей» (Тарн В. Эллинистическая цивилизация. М., 1949, с. 306). Античные божества не были ни добры, ни милосердны, ни всемогущи. Греческие мифы изобилуют историями борьбы богов, проявлениями их жестокости и мести. Хотя в греческих городах продолжали строиться храмы и воздвигались многочисленные статуи богам-покровителям города, Зевсу или Афине, однако это все больше и больше превращалось в декорацию. Сцены из греческих мифов по-прежнему изображались, например, на многочисленных саркофагах, но это было просто своего рода украшение, дань традиции. То же происходило и на территории ближневосточных стран, где после завоеваний Александра Македонского распространились греческие верования и греческая культура. В первые века нашей эры в Сирии, Финикии, Северной Аравии здания украшались рельефами и мозаиками с изображением греческих богов и сцен из мифов, но свои молитвы жители этих провинций, как показывают многочисленные надписи, обращали к другим богам: греческая мифология не имела для них религиозного смысла.
Кризис античной религии сказывался и в появлении в городах официальных культов органов власти. Так, до нас дошли упоминания о постановке статуй и рельефов обожествленному Демосу (народу), Совету, Римскому сенату. Сохранилось даже изображение Демоса из одного малоазийского города: это немолодой мужчина с бородой, напоминающий скорее философа, чем персонифицированного гражданина. Ничего героического и тем более божественного в его облике нет. Характерно, что под изображениями Демоса, как и других абстрактных божеств, стоит подпись, кто именно изображен. Это и понятно. Ведь для народных масс все эти символические фигуры были чужды и вряд ли могли внушить религиозное чувство представителям реального демоса. В качестве божеств почитались и персонифицированные Честь, Добродетель, Мудрость… Им тоже ставились статуи. Однако существование подобных божеств не могло удовлетворить потребность общества в этических ценностях.
Не способна была удовлетворить религиозные запросы эпохи и традиционная римская религия. Древние римские божества были безлики, они не изображались в виде людей и «не общались» с ними. Некоторые божества представляли собой абстрактные понятия: Верность, Справедливость (появление подобных персонифицированных обожествленных понятий в греческих городах произошло, вероятно, под влиянием римлян). В ходе истории римская религия испытала на себе влияние многих религий, но больше всего этрусской и греческой. С течением времени римские боги были отождествлены с греческими (Юпитер – Зевс, Юнона – Гера, Минерва – Афина, Венера – Афродита и т. п.) и в значительной мере была воспринята римлянами греческая мифология.
Кроме основных божеств римляне почитали множество божков и духов, которые управляли якобы каждым шагом, каждым действием человека. Впоследствии христианский писатель Августин, издеваясь над языческими верованиями римлян, писал: «Каждый в своем доме имеет одного привратника, и это, в общем, достаточно, так как он человек. Но они (т. е. римляне) поместили здесь сразу трех богов: створки отдали под опеку Форкула, петли – богине Кардеа, а порог – богу Лименту. По-видимому, этот Форкул не умел одновременно стеречь и петли, и порог».
Подобные верования вряд ли могли найти широкий отклик за пределами собственно римской гражданской общины. Но и среди римлян на рубеже нашей эры вера в могущество отечественных богов была подорвана. Историк Тит Ливий писал, что люди его времени отрицают вмешательство богов в их жизнь. Строго говоря, это было не всей правдой. Они отрицали вмешательство традиционных римских богов. Наряду с упадком собственно римских верований распространялось почитание различных чужеземных богов (например, египетской Исиды). Во время правления Тиберия из Рима были высланы почитатели «египетских и иудейских священнодействий», четыре тысячи из них, по словам Тацита, отправлены на остров Сардинию. Приведенная цифра показывает (даже если она не совсем точна), что подобных почитателей было немало. Но преследования не могли остановить проникновения восточных верований.
Большое распространение в Италии, как, впрочем, и во всей империи, получили колдовство, связанное с поклонением подземным богам (особенно Гекате), магия, вера в предсказания. Археологи находят большое количество табличек с заклятиями и проклятиями. Колдовство всегда существовало и всегда осуждалось в древних обществах (еще в сборнике законов древневавилонского царя Хаммурапи имеется статья, направленная против чародейства), поскольку колдун как бы ставил себя вне норм общины и государства. Но в начале нашей эры вера в силу магии, в предсказания становится массовой. При этом характерно, что верили не в традиционные, совершаемые официальными жрецами гадания, которые издавна практиковались в Риме (гадания по внутренностям животных, по полету птиц и т. п.), а в предсказания чужеземных астрологов, звездочетов. К их услугам прибегали даже императоры.
Место античных божеств в верованиях жителей империи стали занимать древние восточные умирающие и воскресающие божества, такие, как египетский Осирис или фригийский Аттис. Создаются религиозные союзы почитателей Исиды и Сераписа (божества, в котором слились черты ряда греческих и египетских божеств, в том числе Осириса). Почитатели этих божеств верили, что путем особых обрядовых действий – мистерий, во время которых представлялись сцены смерти и воскресения бога, они сами становились сопричастны богу и обретали бессмертие. Так, во время празднеств в честь Аттиса жрец провозглашал: «Утешьтесь, благочестивые, подобно тому, как спасен бог, спасетесь и вы…» Еще в I в. до и. э. в Малой Азии появляются общины почитателей иранского бога солнца Митры, который выступал в верованиях рубежа нашей эры борцом против сил зла, богом-спасителем. Среди митраистов преобладали низы населения. Доступ в общины митраистов был затруднен: туда принимались только мужчины, прошедшие различные физические испытания. Из греческих божеств особо почитался древний бог виноградарства Дионис, чей культ на рубеже нашей эры претерпел существенные изменения, – главным содержанием мифа о Дионисе становится отождествление его с Загреем, сыном Зевса, который был растерзан титанами, но затем воскрешен (заново рожден) Зевсом под именем Диониса. С этим культом были связаны религиозные союзы орфиков (названных так по имени почитаемого ими героя греческих мифов Орфея, который спускался в подземное царство мертвых, чтобы вывести оттуда свою умершую жену Эвридику). Союзы орфиков существовали давно, но именно на рубеже нашей эры они получили распространение, впитав в себя целый ряд восточных обрядов и верований. Орфики считали, что душа человека может достичь мира вечного блаженства и бессмертия, если этот человек будет исполнять заветы орфиков (аскетизм, презрение к плоти) и совершать магические обряды. Орфики устраивали тайные религиозные празднества – мистерии, доступ к которым также был затруднен. Они создали и свою сложную религиозно-философскую систему, в которой объединяли этические требования, мистику, сложную обрядность, связанную с культом Диониса, Аполлона, Орфея. Многие идеи, родившиеся в общинах митраистов или орфиков, оказали затем влияние на христианство, но замкнутость этих общин, сложность их учений не могли привлечь к ним большого числа последователей. Люди жаждали верить не просто во всемогущих богов. Они тянулись к таким богам, которые «слышали» бы их и «понимали». Недаром во всей восточной части империи ставилось огромное количество посвящений богам, которые названы «внемлющими». Этот эпитет применяется к божествам, носящим и греческие и местные имена и даже не имеющим никаких имен (просто: «богу внемлющему»). Образованные греки весьма скептически относились к представлениям о том, что боги слушают и исполняют молитвы людей. Однако стремление к общению с «живыми» богами, которые «слушают» и «отвечают», было слишком сильно в самых широких слоях населения империи. Оно питалось древними племенными верованиями, особенно в тех областях, где античная культура и образованность не получили достаточного распространения. В первые века нашей эры мы можем наблюдать возрождение этих древних верований, невзирая на все попытки их эллинизации или романизации: время античных религий уже прошло. Яркий пример своеобразия религиозной ситуации дает эпизод, описанный в Деяниях апостолов (христианском сочинении, вошедшем в Новый завет). Там рассказывается, как Павел и Варнава, осуществляя миссионерскую деятельность в Малой Азии, пришли в область Ликаонию (восточная, сравнительно мало эллинизированная область) и начали там – перед воротами маленького городка – проповедовать христианское учение. Местные жители, по-видимому, плохо их понимали (в рассказе отмечено, что жители говорили по-ликаонски), но темперамент странных гостей произвел на них впечатление: они решили, что сами боги явились к ним. Как сказано в Деяниях, Варнаву они приняли за Зевса (т. е. за более важное божество), а Павла – за Гермеса (автор Деяний объясняет это тем, что Павел больше говорил, «начальствовал в слове», – вероятно, такое поведение больше соответствовало представлению слушателей о вестнике богов, а не об их царе; а, возможно, внешний вид Варнавы был более внушителен). Жрец святилища Зевса, находившегося перед воротами города, хотел совершить в их честь жертвоприношения и даже привел волов и принес венки. Павел и Варнава, поняв, в чем дело, разодрали на себе одежды и начали убеждать народ, что они такие же люди. По-видимому, разубедить ликаонцев им стоило большого труда. Эпизод описан удивительно живо, он, безусловно, воссоздает какое-то реальное событие, происшедшее с христианскими проповедниками. То, что ликаонцы приняли неизвестно откуда явившихся незнакомцев за божества, раскрывает одну из сторон их религиозных верований – веру в возможность появления божества среди людей и непосредственного общения с ним.
Религиозные верования Ранней империи характеризует стремление верить в богов не только «внемлющих», но и справедливых. В посвящениях, обнаруженных в Ряде городов и деревень, встречаются эпитеты богов – «чистые и справедливые» (иногда в единственном числе). Для членов некоторых религиозных союзов кроме требования исполнять определенные обряды и делать жертвоприношения выдвигались и требования морально-этического порядка. Еще в I в. до н. э. в римской провинции Азия в городе Филадельфия был создан религиозный союз, посвященный Зевсу и местной богине-матери. Устав этого союза был выбит на камне для всеобщего ознакомления. В союз могли вступать все – свободные и рабы, мужчины и женщины. Члены союза клялись не замышлять никакого коварства против других людей, не заниматься колдовством, не изготовлять никакого зелья, не применять средств, препятствующих деторождению. За нарушение полагались наказания: публичные покаяния, отлучение от святилища. Верные члены объединения должны получить вознаграждения от богов. В этом объединении проявилось стремление к общечеловеческой общности, к нравственной жизни, противопоставляемой жизни реальной, где господствовали обман, злодеяния, коварство. Интересно отметить, что это объединение выступало против магии, столь распространенной в те времена по всей империи. Правда, это религиозное объединение ничего не обещало верующим. Оно, по существу, не выходило за рамки представлений о возможностях языческих божеств, которые вознаграждают своих приверженцев какими-то земными благами. Вероятно, широкого распространения идеи этого объединения не получили. Но нельзя в то же время не отметить, что Филадельфия была одним из городов, где довольно рано появилась христианская община.
Ощущение родства всех людей проникает и в некоторые официальные городские культы: так, в одной из надписей I в. из малоазийского города Панамары сказано, что участие в священных празднествах могут принимать граждане, переселенцы и «все люди населенного мира».
Однако это ощущение сосуществовало со стремлением жить замкнутыми группами, создавать небольшие союзы, каждый из которых почитал своего бога-покровителя, проводить время друг с другом и помогать прежде всего друг другу. Религиозных союзов в восточных провинциях империи было очень много; объединяли они обычно десяток-другой людей (такой союз назывался фиас или койнон). Союзы, если имели возможность, строили святилище своему богу (или хотя бы посвящали ему статую или небольшой портик), приобретали общее место для погребений. В надписи одного религиозного союза сказано, что в коллективной усыпальнице могут быть погребены члены союза, их жены, дети и один внук. Эта надпись интересна тем, что семьи также находились под покровительством союза, но родственные связи признавались не дальше старшего внука, а боковые линии не учитывались совсем. Разрушение родственных связей в период империи зашло настолько далеко, что религиозное сообщество заменило эти связи; и после смерти его члены хотели покоиться рядом друг с другом, а не со своими предками, как это полагалось по традиции практически во всех странах древнего мира.
Профессиональные коллегии, как и многочисленные чисто религиозные союзы, были, как правило, союзами внутри отдельных городов. В I в. н. э. межгородских или общепровинциальных союзов было очень мало. Известно, что существовали объединения ремесленников провинции Азия (эта провинция охватывала западные районы Малой Азии), союз греческих актеров, посвященный богу Дионису, который включал артистов из разных областей, но в целом такие союзы еще не получили распространения. Идея общности вне принадлежности к сельской или городской общине, возможно, и ощущалась отдельными людьми, но не стала еще фактором массового сознания.
Профессиональные и религиозные объединения «маленьких людей» удовлетворяли потребности своих членов в неформальном общении, создавали ощущение социального равенства внутри союза, ощущение, которое было особенно важно в условиях появления сословных делений внутри гражданского сообщества греческих городов, в частности выделения сословия людей, из которых выбирались должностные лица.
И римские власти и местная знать относились к ремесленным коллегиям в I в. весьма настороженно, а порой и резко отрицательно. В конце I в. в одном из малоазийских городов были запрещены собрания ремесленных союзов. Многие писатели и ораторы высказывались против подобных корпораций. Так, малоазийский богач и оратор Дион Хрисостом, близкий многим императорам, с возмущением говорил об изготовителях льна в городе Тарсе (городе, из которого, согласно христианской традиции, происходил апостол Павел), что они хоть и граждане, но противопоставляют себя остальным гражданам и многие считают их источником беспорядков. Ненависть Диона к городским низам неудивительна: во время нехватки хлеба беднота подняла голодный бунт и, обвинив его в утайке зерна, разгромила его дом.
В городах восточных провинций, как и в Италии, различие между огромными богатствами отдельных людей и бедностью многих бросалось в глаза. Богатые люди устраивали на свой счет празднества и раздачи, удостаиваясь за это почетного звания «благодетеля». Так, сохранился рассказ об антиохийце Сосибии (I в. н. э.), который завещал своему родному городу большую сумму денег, для того, чтобы в течение пяти лет в городе справлялись празднества, включавшие театральные представления и различные спортивные состязания. Многие из подобных «благодетелей» тратили большие деньги на устройства празднеств в честь императоров. Например, когда в малоазийском городе Кибире по случаю переименования его в Кесарию были установлены игры в честь императора Тиберия, средства на организацию их дал жрец императорского культа. Жрица местного храма богини Гекаты в городе Стратоникее в первый день месяца, который назывался «императорским днем» и считался посвященным императору, совершала денежные раздачи гражданам города. Действия этих людей, в честь которых город ставил почетные надписи на главных площадях, не только приносили пользу городу, но и способствовали, без сомнения, личному возвышению богатых провинциалов, получению ими прав римского гражданства, выдвижению их в состав провинциальной администрации.
Среди богатых людей, выделявшихся в провинции, особое положение занимали и особую ненависть вызывали императорские вольноотпущенники, перед которыми трепетали не только бедные, но и богатые провинциалы. В I в. н. э. многие из этих людей составили себе состояние на доносах. Пользуясь безнаказанностью, они совершали и прямые уголовные преступления. Характерна в этом отношении история императорского вольноотпущенника, действовавшего в I в. в малоазийском городе Прусе, Флавия Архиппа. Архипп получил за счет средств императора Домициана земельные владения. Граждане Прусы, напуганные действиями доносчика, ставили ему почетные статуи как благодетелю города. Но и этого Архиппу показалось мало, он совершил подлог, был уличен в нем, и наместник провинции приговорил его к работе в рудниках. Однако он избежал наказания, подав прошение императору, продолжал жить в городе и даже получать от города новые почести. В Египте в I в. доносчиков было так много, что наместник издал постановление об ответственности доносчиков за ложные доносы (правда, только после третьего недоказанного обвинения). От доносчиков, особенно если они пользовались милостью императоров, страдали не только беднейшие, но и зажиточные люди (за исключением тех, кто сам служил императору), и это усиливало чувство общественной неустойчивости, которое было характерно для достаточно широких слоев населения провинций.
Итак, можно сказать, что в первые сто лет существования империи менялась традиционно сложившаяся система социальных различий. Свободные вынуждены были заниматься в поисках пропитания трудом, которым раньше преимущественно занимались рабы, а некоторые рабы и вольноотпущенники оказывались выше свободных граждан. Вместе могли жить и работать люди разных народностей (особенно типичным это было для рабов). Между бедными и богатыми гражданами одного города пропасть была больше, чем между людьми, происходившими из различных городов и областей.
Однако – и это важно представлять себе для правильного понимания положения первых христианских общин – все эти изменения, хотя и проявлялись в действиях отдельных людей и социальных групп, не стали еще ясно осознанным компонентом общественного сознания масс. Те, кто громил дома богачей во время голодных бунтов, когда обстановка менялась, ходили смотреть игры, устроенные на средства этих же богачей, и принимали участие в их чествовании. Члены ремесленных и религиозных союзов, которые сидели на своих дружеских пирушках подчас рядом с входившими в этот союз рабами, толпились у входов в амфитеатры, чтобы посмотреть, как рабы-гладиаторы убивают там друг друга на потеху публики (а римляне уже в I в. начали строить по всем провинциям амфитеатры для гладиаторских игр и боев со зверями – и эти зрелища даже в древних центрах греческой культуры начали постепенно вытеснять театральные представления). Стирание племенных различий не мешало вдруг вспыхивать в городах острой вражде на их основе, когда во всех бедах начинали обвинять не реальных их виновников, а чужаков, примером чего могут служить столкновения между греками Александрии и жившими там иудеями при императоре Клавдии, который издал специальное постановление, угрожавшее иудеям репрессиями. Ощущение неустойчивости, распада старых традиционных связей сосуществовало с местным «патриотизмом», проявления которого казались нелепыми даже многим современникам. Каждый город стремился чем-то выдвинуться перед другим, получить право на почетное звание «первого города провинции», право первым принимать наместника по прибытии его в провинцию. Город Смирна, например, не добившись права именовать себя первым городом провинции, стал называть себя «первым городом по величине, и красоте». Эти претензии вызывали насмешки римлян, против них выступали местные общественные деятели, но споры продолжались. Пышные титулы как бы заменяли утраченное подлинное значение того или иного города, имитировали «независимость» общественной жизни в провинции.
Все явления, описанные выше, были характерны для большинства провинций империи. Особая ситуация сложилась в Палестине, но о ней будет рассказано в связи с появлением первых христиан.
Религиозные верования
В древних обществах, где изменения происходили медленно, где социальное положение человека было, как правило, определено со дня рождения, а его действия, помимо личной воли, диктовались системой связей с другими людьми (сородичами, сообщинниками, а также людьми, стоящими выше или ниже его на социальной лестнице), люди полагались на извечную «заданность» миропорядка, на свое место в коллективе, унаследованное от предков. Когда же традиционные связи начинают разрушаться, когда теряется уверенность в завтрашнем дне, когда судьбы людей начинают зависеть от прихоти полководцев или правителей, человек ощущает себя обособленным, затерянным в непонятном ему и враждебном мире. В этих условиях для него выдвигаются на первый план вопросы о смысле жизни, о причинах удач и неудач, о справедливости или несправедливости всего миропорядка, о способах спасения, избавления от страданий, от смерти. Многие философские школы пытались найти ответы на эти мучительные вопросы. Одни философы утверждали, что человек свободен в выборе жизненного пути и что выбор этот должен состоять в отказе от активной деятельности. Другие (к ним принадлежали стоики) учили, что судьба человека предопределена, поэтому не нужно стремиться к материальным благам, а добросовестно, в соответствии с велениями разума, выполнять то, что он считает нравственным и добродетельным. В I в. в Римской империи распространилось учение киников (тоже зародившееся в Греции). Киники были бродячими философами, проповедовавшими отказ от всех материальных благ. Многие киники выступали не только против монархической формы правления, но и против государства как такового. Киники отрицали традиционные верования, высмеивая суеверия, гадания и т. п. (впоследствии христиане использовали эту критику в своих нападках на языческую религию). Этика киников, их проповедь бедности оказали существенное влияние на зарождающееся христианство. Но философия I в. не могла предложить путь к спасению, который был бы доступным, понятным и обнадеживающим. Гораздо более важную роль в социально-психологической ситуации первых веков нашей эры играли религиозные верования, прежде всего вера в могущественных и милосердных богов, которые могли бы спасти своих почитателей. Но какими должны быть эти боги-спасители, вера в которых удовлетворила бы религиозные чувства широких слоев населения империи? Культ императора, о котором уже говорилось, не мог удовлетворить эти чувства. Если сразу после победы Августа установление долгожданного мира могло вызвать полуискреннее, полульстивое поклонение ему как спасителю и благодетелю (особенно в восточной части империи, где почитание монархов было традиционным), то последующие императоры, пришедшие к власти благодаря убийствам, интригам, дворцовым переворотам, не могли внушить сколько-нибудь глубокого почитания или любви. Официализация культа императора, требование обязательного поклонения статуям императоров (такое поклонение носило не столько религиозный характер, сколько являлось чисто политической проверкой благонадежности) не способствовали действительному, неформальному распространению этого культа. До нас дошло очень большое количество надписей-посвящений различным божествам, но посвящения частных лиц богам-императорам сравнительно редки: эти посвящения делали или должностные лица, или жрецы императорского культа, или ветераны римской армии. Люди, не связанные с государственным аппаратом, обычно обращались к богу-императору наряду с другим божеством или вообще не упоминали императора в своих посвящениях.
В I в. до н. э. в городах Греции, Италии, Малой Азии авторитет древних античных божеств падал, происходил кризис полисной религии. Как писал английский историк В. Тарн, «много причин содействовало решению судьбы олимпийцев. Они принадлежали городу-государству и падали вместе с ним: философия убила их в глазах образованных, а индивидуализм – в глазах простых людей» (Тарн В. Эллинистическая цивилизация. М., 1949, с. 306). Античные божества не были ни добры, ни милосердны, ни всемогущи. Греческие мифы изобилуют историями борьбы богов, проявлениями их жестокости и мести. Хотя в греческих городах продолжали строиться храмы и воздвигались многочисленные статуи богам-покровителям города, Зевсу или Афине, однако это все больше и больше превращалось в декорацию. Сцены из греческих мифов по-прежнему изображались, например, на многочисленных саркофагах, но это было просто своего рода украшение, дань традиции. То же происходило и на территории ближневосточных стран, где после завоеваний Александра Македонского распространились греческие верования и греческая культура. В первые века нашей эры в Сирии, Финикии, Северной Аравии здания украшались рельефами и мозаиками с изображением греческих богов и сцен из мифов, но свои молитвы жители этих провинций, как показывают многочисленные надписи, обращали к другим богам: греческая мифология не имела для них религиозного смысла.
Кризис античной религии сказывался и в появлении в городах официальных культов органов власти. Так, до нас дошли упоминания о постановке статуй и рельефов обожествленному Демосу (народу), Совету, Римскому сенату. Сохранилось даже изображение Демоса из одного малоазийского города: это немолодой мужчина с бородой, напоминающий скорее философа, чем персонифицированного гражданина. Ничего героического и тем более божественного в его облике нет. Характерно, что под изображениями Демоса, как и других абстрактных божеств, стоит подпись, кто именно изображен. Это и понятно. Ведь для народных масс все эти символические фигуры были чужды и вряд ли могли внушить религиозное чувство представителям реального демоса. В качестве божеств почитались и персонифицированные Честь, Добродетель, Мудрость… Им тоже ставились статуи. Однако существование подобных божеств не могло удовлетворить потребность общества в этических ценностях.
Не способна была удовлетворить религиозные запросы эпохи и традиционная римская религия. Древние римские божества были безлики, они не изображались в виде людей и «не общались» с ними. Некоторые божества представляли собой абстрактные понятия: Верность, Справедливость (появление подобных персонифицированных обожествленных понятий в греческих городах произошло, вероятно, под влиянием римлян). В ходе истории римская религия испытала на себе влияние многих религий, но больше всего этрусской и греческой. С течением времени римские боги были отождествлены с греческими (Юпитер – Зевс, Юнона – Гера, Минерва – Афина, Венера – Афродита и т. п.) и в значительной мере была воспринята римлянами греческая мифология.
Кроме основных божеств римляне почитали множество божков и духов, которые управляли якобы каждым шагом, каждым действием человека. Впоследствии христианский писатель Августин, издеваясь над языческими верованиями римлян, писал: «Каждый в своем доме имеет одного привратника, и это, в общем, достаточно, так как он человек. Но они (т. е. римляне) поместили здесь сразу трех богов: створки отдали под опеку Форкула, петли – богине Кардеа, а порог – богу Лименту. По-видимому, этот Форкул не умел одновременно стеречь и петли, и порог».
Подобные верования вряд ли могли найти широкий отклик за пределами собственно римской гражданской общины. Но и среди римлян на рубеже нашей эры вера в могущество отечественных богов была подорвана. Историк Тит Ливий писал, что люди его времени отрицают вмешательство богов в их жизнь. Строго говоря, это было не всей правдой. Они отрицали вмешательство традиционных римских богов. Наряду с упадком собственно римских верований распространялось почитание различных чужеземных богов (например, египетской Исиды). Во время правления Тиберия из Рима были высланы почитатели «египетских и иудейских священнодействий», четыре тысячи из них, по словам Тацита, отправлены на остров Сардинию. Приведенная цифра показывает (даже если она не совсем точна), что подобных почитателей было немало. Но преследования не могли остановить проникновения восточных верований.
Большое распространение в Италии, как, впрочем, и во всей империи, получили колдовство, связанное с поклонением подземным богам (особенно Гекате), магия, вера в предсказания. Археологи находят большое количество табличек с заклятиями и проклятиями. Колдовство всегда существовало и всегда осуждалось в древних обществах (еще в сборнике законов древневавилонского царя Хаммурапи имеется статья, направленная против чародейства), поскольку колдун как бы ставил себя вне норм общины и государства. Но в начале нашей эры вера в силу магии, в предсказания становится массовой. При этом характерно, что верили не в традиционные, совершаемые официальными жрецами гадания, которые издавна практиковались в Риме (гадания по внутренностям животных, по полету птиц и т. п.), а в предсказания чужеземных астрологов, звездочетов. К их услугам прибегали даже императоры.
Место античных божеств в верованиях жителей империи стали занимать древние восточные умирающие и воскресающие божества, такие, как египетский Осирис или фригийский Аттис. Создаются религиозные союзы почитателей Исиды и Сераписа (божества, в котором слились черты ряда греческих и египетских божеств, в том числе Осириса). Почитатели этих божеств верили, что путем особых обрядовых действий – мистерий, во время которых представлялись сцены смерти и воскресения бога, они сами становились сопричастны богу и обретали бессмертие. Так, во время празднеств в честь Аттиса жрец провозглашал: «Утешьтесь, благочестивые, подобно тому, как спасен бог, спасетесь и вы…» Еще в I в. до и. э. в Малой Азии появляются общины почитателей иранского бога солнца Митры, который выступал в верованиях рубежа нашей эры борцом против сил зла, богом-спасителем. Среди митраистов преобладали низы населения. Доступ в общины митраистов был затруднен: туда принимались только мужчины, прошедшие различные физические испытания. Из греческих божеств особо почитался древний бог виноградарства Дионис, чей культ на рубеже нашей эры претерпел существенные изменения, – главным содержанием мифа о Дионисе становится отождествление его с Загреем, сыном Зевса, который был растерзан титанами, но затем воскрешен (заново рожден) Зевсом под именем Диониса. С этим культом были связаны религиозные союзы орфиков (названных так по имени почитаемого ими героя греческих мифов Орфея, который спускался в подземное царство мертвых, чтобы вывести оттуда свою умершую жену Эвридику). Союзы орфиков существовали давно, но именно на рубеже нашей эры они получили распространение, впитав в себя целый ряд восточных обрядов и верований. Орфики считали, что душа человека может достичь мира вечного блаженства и бессмертия, если этот человек будет исполнять заветы орфиков (аскетизм, презрение к плоти) и совершать магические обряды. Орфики устраивали тайные религиозные празднества – мистерии, доступ к которым также был затруднен. Они создали и свою сложную религиозно-философскую систему, в которой объединяли этические требования, мистику, сложную обрядность, связанную с культом Диониса, Аполлона, Орфея. Многие идеи, родившиеся в общинах митраистов или орфиков, оказали затем влияние на христианство, но замкнутость этих общин, сложность их учений не могли привлечь к ним большого числа последователей. Люди жаждали верить не просто во всемогущих богов. Они тянулись к таким богам, которые «слышали» бы их и «понимали». Недаром во всей восточной части империи ставилось огромное количество посвящений богам, которые названы «внемлющими». Этот эпитет применяется к божествам, носящим и греческие и местные имена и даже не имеющим никаких имен (просто: «богу внемлющему»). Образованные греки весьма скептически относились к представлениям о том, что боги слушают и исполняют молитвы людей. Однако стремление к общению с «живыми» богами, которые «слушают» и «отвечают», было слишком сильно в самых широких слоях населения империи. Оно питалось древними племенными верованиями, особенно в тех областях, где античная культура и образованность не получили достаточного распространения. В первые века нашей эры мы можем наблюдать возрождение этих древних верований, невзирая на все попытки их эллинизации или романизации: время античных религий уже прошло. Яркий пример своеобразия религиозной ситуации дает эпизод, описанный в Деяниях апостолов (христианском сочинении, вошедшем в Новый завет). Там рассказывается, как Павел и Варнава, осуществляя миссионерскую деятельность в Малой Азии, пришли в область Ликаонию (восточная, сравнительно мало эллинизированная область) и начали там – перед воротами маленького городка – проповедовать христианское учение. Местные жители, по-видимому, плохо их понимали (в рассказе отмечено, что жители говорили по-ликаонски), но темперамент странных гостей произвел на них впечатление: они решили, что сами боги явились к ним. Как сказано в Деяниях, Варнаву они приняли за Зевса (т. е. за более важное божество), а Павла – за Гермеса (автор Деяний объясняет это тем, что Павел больше говорил, «начальствовал в слове», – вероятно, такое поведение больше соответствовало представлению слушателей о вестнике богов, а не об их царе; а, возможно, внешний вид Варнавы был более внушителен). Жрец святилища Зевса, находившегося перед воротами города, хотел совершить в их честь жертвоприношения и даже привел волов и принес венки. Павел и Варнава, поняв, в чем дело, разодрали на себе одежды и начали убеждать народ, что они такие же люди. По-видимому, разубедить ликаонцев им стоило большого труда. Эпизод описан удивительно живо, он, безусловно, воссоздает какое-то реальное событие, происшедшее с христианскими проповедниками. То, что ликаонцы приняли неизвестно откуда явившихся незнакомцев за божества, раскрывает одну из сторон их религиозных верований – веру в возможность появления божества среди людей и непосредственного общения с ним.
Религиозные верования Ранней империи характеризует стремление верить в богов не только «внемлющих», но и справедливых. В посвящениях, обнаруженных в Ряде городов и деревень, встречаются эпитеты богов – «чистые и справедливые» (иногда в единственном числе). Для членов некоторых религиозных союзов кроме требования исполнять определенные обряды и делать жертвоприношения выдвигались и требования морально-этического порядка. Еще в I в. до н. э. в римской провинции Азия в городе Филадельфия был создан религиозный союз, посвященный Зевсу и местной богине-матери. Устав этого союза был выбит на камне для всеобщего ознакомления. В союз могли вступать все – свободные и рабы, мужчины и женщины. Члены союза клялись не замышлять никакого коварства против других людей, не заниматься колдовством, не изготовлять никакого зелья, не применять средств, препятствующих деторождению. За нарушение полагались наказания: публичные покаяния, отлучение от святилища. Верные члены объединения должны получить вознаграждения от богов. В этом объединении проявилось стремление к общечеловеческой общности, к нравственной жизни, противопоставляемой жизни реальной, где господствовали обман, злодеяния, коварство. Интересно отметить, что это объединение выступало против магии, столь распространенной в те времена по всей империи. Правда, это религиозное объединение ничего не обещало верующим. Оно, по существу, не выходило за рамки представлений о возможностях языческих божеств, которые вознаграждают своих приверженцев какими-то земными благами. Вероятно, широкого распространения идеи этого объединения не получили. Но нельзя в то же время не отметить, что Филадельфия была одним из городов, где довольно рано появилась христианская община.
Ощущение родства всех людей проникает и в некоторые официальные городские культы: так, в одной из надписей I в. из малоазийского города Панамары сказано, что участие в священных празднествах могут принимать граждане, переселенцы и «все люди населенного мира».
Однако это ощущение сосуществовало со стремлением жить замкнутыми группами, создавать небольшие союзы, каждый из которых почитал своего бога-покровителя, проводить время друг с другом и помогать прежде всего друг другу. Религиозных союзов в восточных провинциях империи было очень много; объединяли они обычно десяток-другой людей (такой союз назывался фиас или койнон). Союзы, если имели возможность, строили святилище своему богу (или хотя бы посвящали ему статую или небольшой портик), приобретали общее место для погребений. В надписи одного религиозного союза сказано, что в коллективной усыпальнице могут быть погребены члены союза, их жены, дети и один внук. Эта надпись интересна тем, что семьи также находились под покровительством союза, но родственные связи признавались не дальше старшего внука, а боковые линии не учитывались совсем. Разрушение родственных связей в период империи зашло настолько далеко, что религиозное сообщество заменило эти связи; и после смерти его члены хотели покоиться рядом друг с другом, а не со своими предками, как это полагалось по традиции практически во всех странах древнего мира.